ХАРЬКОВСКИЙ ДЕМОКРИТ

Тысяча первый журнал!

Издаваемый Василием Масловичем

___________________________________

Все в ежемесячны пустилися изданья.

И, словом, вижу я в стране моей родной –

Журналов тысячу, а книги ни одной!

____________________________________

Месяц июнь

ХАРЬКОВ,

в университетской типографии, 1816 года

Учреждённый при Императорском Харьковском университете Цензурный комитет, основываясь на донесении читавшего сие Сочинение профессора Ивана Срезневского, печатать оное дозволяет с тем, чтобы по напечатании до выпуска в публику, представлены были в Цензурный комитет: один экземпляр для Цензурного комитета, два для департамента Министерства просвещения, два для Императорской публичной библиотеки и один для Императорской академии наук. Января 7 дня, 1816 года.

Декан Гавриил Успенский*

___________________

I

ПОЭЗИЯ

1

Утаида

(Комическая поэма)

Содержание четвёртой песни:

Рассуждение о блаженстве рифмотворцев относительно их сна – певец отыскивает своего героя в лесу, слушающего песнь неизвестного – самая песнь – просьба незнакомца – он угощает Утая в своей хижине – Утай кушает по-богатырски – очаровывается игрою и пением незнакомца – история незнакомца – Утай в походе.

Нет, рифмотворцы, вы блаженны;

Людей счастливее стократ,

Когда от рифмы утомленны

Вы наконец ложитесь спать!

Уж то-то сладко, сладко спите,

Не поворо̀титесь – храпите!

Кикимора же между тем

Какие сны дарѝт вам всем!

Иному грезится поэту

(Пускай Абрамом будет он),

Что он, окончив песню «Лету»,

Взят музами на Геликон.

Что там сидит он на престоле,

Родной считается царям,

Вконец забыв, что он не боле,

Как жалкий рифмоткач Абрам.

Что поутру, когда проснётся,

Минёт его царева честь.

Своей поэмой он займётся,

И чёрствый хлеб рад будет есть.

А стихотворцу снится Доду,

Что он свою окончил оду

И князю оную поднёс.

Тот сотню дал ему червонных,

Дод от сего подъемлет нос

И презирает всех учёных.

Сидит счастливый день и ночь

И от стола не ѝдет прочь,

На них сатиры длинны пишет,

На них ужасной злобой дышит

И лишь возносится собой.

И дав полёт воображенью,

Надряпав рифм великий строй,

Их предаёт уже тисненью.

И весь свой дрязг – на княжий счёт!

Но полно, затворю-ка рот.

Я что-то очень заболтался,

Я только доказать старался

Сколь рифмотворчий счастлив род,

Как спит он сладко и завидно! –

Мне будет горько и обидно,

Когда кто станет вымышлять

И заключать совсем другое

Да к этому прибавит втрое,

Что будто бы я подсмехать

Хотел тебя, народ почтенный!

Я чтил всегда твой дар священный.

Сказать хотелось только мне,

Что был я сам в подобном сне.

Что спал я эту ночь прекрасно,

И что законом положил

Писать – пока не станет сил

И спать не захочу ужасно.

___

Ну что, Утай, обманщик злой,

Ну как ты ныне поживаешь,

Что думаешь и где гуляешь?

Всё-всё, пожалуйста, открой.

Ты причинил печаль мне многу

И не хотел ты, молодец,

Чтоб сказке был моей конец.

Пустился в дальнюю дорогу.

Ах, если б ты да в эту ночь

Хотя б сквозь землю провалился,

Гулять бы не был ты охоч

И в путь в другой раз не пустился.

Не видишь ты, о, богатырь,

Как я, певец твой, днесь страдаю,

Не слышишь ты, как я ругаю

Тебя, себя – и целый мир!

Не мучь же ты меня, довольно!

Ей-ей терпенья больше нет.

Так делать, право, непристойно,

Открой, пожалуйста, свой след.

Открой – иль Савва, твой читатель,

Большой всех сказок почитатель,

Тебе Херсона предпочтёт,*

Наморщится и прочь пойдёт.

На нас он критикою грянет

(Большой он в сказках грамотей)

И то наделает он с ней,

Что покупать никто не станет

Прекрасной сказочки моей.

Через сие я стану нищий

И буду жалкий человек.

Ты только быть мне можешь пищей

И усладишь мой горький век.

Сие Утая поразило,

Он о себе дал мигом знать.

(Давно бы так ему сказать,

Так дело бы и в шляпе было).

О! о! да как ушёл далёко,

В дремучий лес вступает он.

Вдали мерцается огонь,

К нему шагает он широко.

Но долго ли Утай мой шел?

И шел ли скоро или тихо?

Сказать сего б я не хотел:

Богатыри все ходят лихо!

И моему кто не велел,

Чтобы придти к огню мгновенно?

Уже давно он у огня,

Имея сердце восхищенно

Стоит в забвении себя.

Но не от щей, что там варя̀тся,

Нет, их не видит вовсе он!

Мог всякий бы очароваться,

Когда б такой услышал тон,

Какой Утай прельщённый слышит.

Бедняжечка почти не дышит,

Слеза с его катѝтся глаз,

Пленил его волшебный глас.

Песнь фантастическу, унылу

Сей глас неведомый поёт

И своему предмету милу

Имён он множество даёт,

А настоящим не зовёт:

ˑ

«Утеха, жизнь моя и сладость,

Блаженство ты, моя ты радость,

И всё ты в свете для меня.

Печаль, скорбь, грусть, моя отрава,

Мой ум ты и моя ты слава,

Не в силах я наречь тебя.

֍

Не ведаю тебе названья,

Цель моего существованья.

Моя едина благодать,

Ты всю вселенну украшаешь.

Ты мне вселенну составляешь,

Могу ль тебе я имя дать.

֍

Чего, бессмысленный, желаю!

О нет, тебя не постигаю,

Ты неземное существо!

Благоговею пред тобою,

Боготворю тебя душою,

Ты идол мой! Ты божество!»  

ˑ

Так голос пел. И вдруг выходит

Какой-то парень молодой,

К Утаю скоро он подходит

И юной жмёт его рукой.

Так обращается к Утаю:

«О, богатырь, тебя я знаю,

Ты происходишь из яйца,

Тебя давно жду, молодца.

Теперь, Утай, в твоей лишь воле,

Чтоб не был я в злосчастной доле,

Лишь ты один расторгнешь ковь

Враждующих и злых духо̀в.

Когда меня ты успокоишь,

Тебе и сам я услужу,

И, богатырь, когда позволишь,

Тебе всё дело расскажу!

Но прежде, добрый мой спаситель,

Пойдём ко мне в мою обитель,

Я там пред милостью твоей

Поставлю хлеб и соль и щей.

Захочешь пить – я мёд имею,

И квас хороший также есть…» –

«Ты мне большую кажешь честь,

Я речью удивлён твоею, –

Сказал Утай ему в ответ. –

Ты, незнакомец, мне загадка,

Хоть речь твоя приятна, сладка.

Но если тут обмана нет,

И от моей зависит власти,

Тебя избавлю от напасти».

Потом ко хижине смиренной

Утая юноша повёл,

В которой был дубовой стол,

Холстом белейшим покровенный.

Хозяин гостя посадил,

Сам побежал скорей за щами,

Носил горшки он за горшками,

Утай их все опорожнил,

В честь богатырскому народу

Ведра с четыре выдул мёду,

Да в пользу брюха своего

Он выпил квасу в ноль сего.

Потом, как всё уже поели,

Хозяин начал на свирели

Выигрывать такие трели,

Что мой Утай оцепенел

И, выпуча глаза, смотрел.

Хозяин тотчас догадался,

Как гость игрой его прельщался,

Свирель отбросил – начал петь,

Утай не мог тут усидеть.

Обнял хозяина драгого:

«О мой хозяин дорогой,

Нет имени тебе другого.

Скажи, скажи: кто ты такой?..» –

«Скажу, герой премногочтимый,

Лишь исцели меня от ран.

Соедини меня с любимой!

Я называюся Боян.

Во граде Киеве родился,

Мной сей великий град гордился,

Он Соловьём меня нарек,

Я был счастливый человек.

Был при Владимире, при князе,

В честях, обласкан и почтён.

Служил ему в его приказе,

Князь был игрой моей прельщён.

Он отличать меня старался,

Хоть князь, но мне он другом слыл! –

Но я недолго счастлив был,

Недолго жизнью наслаждался.

Я млад – во мне вспылала кровь –

И я почувствовал любовь.

В одну влюбился я девицу,

Румяну, белу, круглолицу,

На ней жениться был готов,

Но было, знать, судьба̀м угодно,

Иль строгой участи моей,

Чтоб я на свете жил безродно.

В ночь воробьиную* Кащей

Бессмертный в терем прилетает

К моей Любиме дорогой,

Её на спѝну полагает,

Летит – уносит в терем свой.*

Тут начались мои печали,

Как бешеный, год бегал я;

Леса, вертепы и поля,

Лишь вы одни мой стон слыхали!

Но, наконец, в святой сей лес

Зашёл я как-то ненароком,

И, думаю, судьбой иль роком

Был остановлен путь мой здесь.

Мне некий голос неизвестный,

Но утешительный, небесный,

Твоё пришествие предрек:

"Остановися, человек! –

Так молвил голос-утешитель. –

Любимы твоея̀ спаситель

Сюда чрез полгода̀ грядет,

Мрак кончится – настанет свет.

Имеет имя он Утая.

Се будет чудо-богатырь,

И, из яйца проистекая,

Он удивит собою мир".

И я в восторге, в исступленье,

Отколе глас был слышен мне,

Я обратился к той стране

Воздать богам благодаренье!

Построил хижину потом,

Запасся разными вещами,

И, утешаяся мечтами,

Свирелью, песнями, гудком,

Так проводил сии полгода,

Ждав твоего в сей лес прихода.

Теперь ты ведаешь кто я,

И – повесть кончена моя». –

«Боян, – сказал Утай Бояну, –

Ты будешь счастлив, не тужи,

Утай твою излечит рану.

К Кащею путь мне покажи.

Сему бессмертному Кащею

Настрою тысячу я бед;

Сорву с него сухую шею

И брошу птицам на обед.

Недаром мать сестре твердила,

Сестра одна чтоб не ходила –

Иль будет очень худо ей:

На свете есть лихой Кащей.

Утешьтесь, жёны и девицы,

Отец, мать, дядя, муж и брат.

Нет, старой более синице

Пшеницы красной не клевать!»

Утай пословицею сею

Свою речь кончил – замолчал;

Но что-то по̀д нос бормотал.

Боян к бессмертному Кащею

Ему путь миной показал.

Благодарить было собрался,

Но бормотанья испугался,

Красивы мысли растерял.

Не смел сказать Утаю слова. –

Утай был очень рассержён.

Кащей, теперь судьба сурова

Тебе хороший даст трезвон!!*

Мслвч.*

_________________

2

Стихи по получении докторского достоинства

Филиппка, в два мига к портному мой мундир.

Да вышьет сребрены на рукавах петлицы!

Дабы узнал скорей подлунный целый мир,

Что к докторской и я принадлежу станице.

Се из школярства вдруг на славы верх взнесён!

Забыв мучительны и тяжкие уроки,

В дипломе лестные теперь читаю строки –

Завидный жребий мой с чем может быть сравнён? –

Цари и короли, марграфы и герцо̀ги,

Хотите ль, чтоб сказал всю истину я вам?

За ваши скипетры, не только чёрной тоги,1

Кусочка моего диплома не отдам!!

Мслвч.

____________________

3

Ода 1816 года. В день ангела ………  

Большой бы был я простачина,

Когда б тебе, Александрина,

В твой день стихов не написал!

Предстань ко мне, Филипп2, скорее,

Настрой мне лиру повернее:

Уж я давненько не играл!

___

«Что? Что? Филипп уж лиры строит!»3

Прошу меня не беспокоить,

Но дальше слушать, господа!

Коль призываю я Филиппку,

Не лиру разумею – скрипку,

И балалайку иногда!

___

На скрипке – «У сусіда хата…»,

На балалайке – «Ей, ребята!...» –

Две эти песни я бренчу.

Итак, прошу: мне не мешайте,

Вопросами не докучайте.

На верх горы я полечу!

___

Но не на Пинд, а на Холодну4*

Я штуку выброшу премодну!

Я на Холодной запою.

Гора Холодна Пинда ниже,

Да и гораздо Пинда ближе –

Похвалит штучку всяк мою.

___

Притом и то сказать мне должно,

Что очень было бы безбожно,

Мне Пинд Холодной предпочесть!

Гора Холодная воструха!

Вокруг неё везде сивуха,

Начнёшь стихи невольно плесть!

___

Хотя истоки вы кастальски*

Все выпьете – ни мало-мальски

Не будете весѐлы вы.

Когда ж откупщика сивухи

Вы выпьете хоть пол-осьмухи,

Так не поднимете главы!

___

Но вот уж я и на Холодной!

Восторг великий, благородный,

Комический мой обнял дух:

Я вижу дом Александрины,5

К стопам бросаю райски крины,6

Прошу Юпитера я вслух:

___

«Дай Бог, любезна Александра,

Чтобы печалей саламандра

Бежала за сто вёрст от вас!

Чтоб вы лишь радости вкушали;

А мы бы менее страдали

От ваших архимилых7 глаз!»

Мслвч.

___________________________

4

Послание к эпикурейцам

(От брата Эпикура)

Друзья почтенные, с прискорбием сердечным

Весть огорчительну брат объявляет вам:

Проститься должен я с весельем быстротечным

И ездить перестать к красоточкам кумам!

Прощай, любезна радость наша;

Вина французского бутыль!

И ты, огромна пунша чаша,

И сербский танец, и кадриль!

Оставить надо вас на время,

Прощай, брат Дмитрий, брат Андрей!

Хочу я философско семя

Посеять в голове моей.

Хочу, короче, заниматься,

Забыть на месяц винный сок;

Во кучу книжну закопаться

И этот испытать урок:

«Как хочешь, так ты умудряйся,

Смешной и жалкий человек,

А непременно собирайся

Окончить свой дурацкий век!

Хватай, хоть звёзды, брат, ты с неба,

И о бессмертьи говори;

А умирати тобі треба,8

Так лучше пей, да меньше ври».

Начто нам в жизни сей фигуры,

Начто обманывать себя?

Смешны, ей Богу, балагуры

Все филосо̀фы для меня!

Зачем желать чего не можно;

Начто нам ангелами быть?

Мы человеки – нам и должно

По-человечьи, братцы, жить!

Смешные стоики, твердите

Себе подобным мудрецам:

«Одни коренья лишь едите,

Чтоб быть угодным небесам;

Одну лишь воду вы вкушайте,

Забудьте женский хитрый род,

Как можно больше изнуряйте

Вы смертну, бренну вашу плоть;

Одной душою занимайся,

Будь больше, нежель человек,

Побольше сечь себя старайся,

И твой блаженный будет век!»

Пускай при вас сие блаженство,

Мы вам охотно отдаём:

Неужли это совершенство,

Когда себя мы плетью бьём?

Когда в беседе вы довольны,

Спокойны совестью и вольны,

Коль есть краса, едим и пьём,

Тогда лишь истинно живём.

Простите, братцы, я болтаю,

А, право, некогда болтать,

Пустым лишь вас я занимаю,

А надо к делу приступать!

Скорей прощайтеся со мною,

Опорожним скорей бутыль;

Остаться вашим рад слугою,

Пока во мне не станет сил.

Ещё прощайте, братцы, оба,

Ваш друг, слуга и всё до гроба!

Мслвч.

___________________

5

Разлад Омегина с Зенитовым

*

Омегин (Увидя Зенитова, в сторону):

Какой бы тощий икс навстречу мне тащился?

Зенитов (Увидя Омегина, также в сторону):

Какой сюда медведь сибирский привалился?

Омегин:

Скажи, величина, откуда ты, и что?!

Зенитов:

Скажи-ка, людоед, причину мне, почто

Толико дерзостно меня ты вопрошаешь?!

Иль с альбиносами меня не распознаешь?*

Омегин:

Фигурина твоя, из всех фигур урод,

Причиною была, что я открыл свой рот.

Зенитов:

Хотя здесь близко нет ни Мемфиса ни Нила,

Но вижу я в тебе престрашна крокодила;

Подобной гадины в Европе не видать:

Знать, ты из Африки изволил прискакать?

Омегин:

Ты без пропорции ротище разеваешь

И перифѐрию губами представляешь;

Иль хочется тебе, чтоб я на лбу твоем

Сей палицей решил десяток теорем?

Однако ж я тебя принужу согласиться,

Что с минусом отнюдь не может плюс ужиться:

Ты минус – а я плюс; но та величина,

Что с положительным, массистей создана.

Зенитов:

Изрядное, суда̀рь, сварганил ты сравненье!

Убрался бы ты с ним в курильское селенье*

И циркулем своим безмозглым дикарям

Чинил бы правильный размер худым ладьям,

Дельфинов бы считал, тюленей в океане...

Я чаю, ты слыхал о славном том болване,*

Колоссе, в старину что в Греции стоял,

И корабли меж ног большие пропускал:

Велик болван-то был, да мозгу не бывало;

Меж нами сказано, в тебе тож мозгу мало.

Омегин (С гневом):

Когда бы я рычаг в руке своей держал,

Тебя бы плотно им за дерзость наказал:

На плоскости спины, на скулах безобразных,

Мильоны б начертил линѐй разнообразных,

Из носа сделал бы ужасный полигон,

И лишних на боках прибавил бы сторон;

Реша на лысине искому квадратуру,

Исправил бы твою неправильну фигуру...

Зенитов:

Когда б на месте сем высокий тополь рос,

Или уральский кедр, иль ѝндийский кокос,

Или хотя бы дуб российский уродился,

Желал бы я, чтоб ты на оном удавился...

Однако же пойти на карте поискать

Дальнейших островов, куда б тебя сослать.

Омегин:

Ступай, а я меж тем примуся за счисленье,

Ударов сто тебе готовлю в награжденье,

И их с фигурою твоею я сличу;

А после на спине задачу ту решу!

(Расходятся)

О. Сомов.*

_______________________

6

Орангутанг и Лисица

(Баснь)

«Ну, назови ты мне какую хочешь птицу,

Иль зверя, коему б не мог я подражать?!»

(Так вопрошал Орангутанг Лисицу).

«А ты мне можешь ли назвать

Хотя не зверя, поросёнка,

Который бы хотел тебя перенимать?»

___

Лисица – Веллингтон, а обезьяна – Бонька.*

Мслвч.

___________________

7

Балалаечная песнь

(На мир 1815 года)

И. Д. К.*

Почтенный Книгин, ты хотел,

Дабы̀ я проиграл на лире;

Но балалайка мой удел,

И я бренчу на ней о мире!

Владеет лирой лишь Пиндар,*

А мне как с греком сим сравниться!

Притом же к лире нужен жар,

А следственно, и чад и пар,

Так голова и разболится!

А голова когда болит,

На свете всё равно не жить;

Так лучше с лирой не дружиться.

Позволь Масловичу, чтоб он

Так, как глава рифма̀чей шайки,

Тебе поднёс не лиры звон,

А звуки хриплой балалайки!

Балалаечная песнь

Филипп! Где наша балалайка?

Возьми её, да заиграй-ка,

Хоть «Барыню», хоть «Третьяка»,

А я возьмуся за бока,

По-русски или по-хохлацки,

Раза̀ два, три, пройдуся хватски!

Потом бумаги приготовь:

В восторге я писать готов.

Опять вселенной мир дарован!

Наполеошка пойман, скован,

На край земли его везут!..

Скажи, Филиппка, мне: как тут

Твой барин может удержаться,

Чтоб не запеть, не расплясаться?

Ну, так, Филипп, играй, играй,

И «го-цо-цо-цо» припевай!

Короче, будь мне Аполлоном,

И хриплым балалайки тоном

Мои ты уши восхищай.

Евтерпа будет пусть Параска,*

Ну, вот и музыка, и пляска!

Филиппка балалайку взял,

И уж бренчит и припевает;

Моя Евтерпа выступает...

Я тоже праздно не стоял.

Параску тучну взял за руки,

Выбрасывал час с нею штуки!

Теперь в поту и изнурён,

На кресле важно отдыхаю,

Кленовой лиры строю тон,

Воспеть я мир предпринимаю.

О мир, ты с самых первых лет

Похож на ветреную моду:

Вдруг есть, потом мгновенно нет;

Не радость мир такой народу!

Пожалуйста, красавчик мир,

Пребудь у нас хоть Ноя веки,*

Чтоб отдохнул подлунный мир,*

Счастливей стали человеки,

Когда захочет Бонька к нам

Пожаловать к несчастным в гости,

Сердитым повели волнам

Сокрыть его в пучину кости.

Уже, ей Богу, мочи нет!

Лишь жечь, колоть, стрелять, рубиться;

Я верить не хочу, чтоб свет

Не мог без брани обойтиться.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

_______________________

8

Учёность в параде

Се вся учёность нынь по форме нарядилась,*

И, прицепив к бедру шпажонку, прибодрилась!

Смотри, как храбро икс, со шляпой под плечом,

К параду выступил, как гренадёр с ружьём;

Стряхнув с себя табак, и пыль, и паутину,

Он вздёрнул с гордостью задумчиву личину.

Смотрите! Шествует в сребристом блеске газ,

Как Зевс во облаке фосфо̀рном к нам несясь.

Дивитесь пышности, наряду магнетизма,

И величавости угрюма силлогизма.

В весельи кантицизм там из ботфорт торчит,

Как франт по улице эстетика летит.

Смотрите странную и редкую фигуру,

Смотрите пляшущу кадриль литературу!

Парадный видя сей учёный легион,

В тупик бы, кажется, Вергилий стал Марон,

Рафа̀эль, Апеллес штандарт бы преклонили;

Они ведь маляры, а не Гогарты были.*

_________________

9

К фортуне

Ну, фортуна, я с тобою

Примиряюся теперь.

Ты мне на главу надела

Славный докторский колпак!*

Но, фортуна, я умею

Благодарным быть и сам;

Ты не видишь, ты слепая,

Я же доктор, и в моей

Воле пилы и пилюли,

Красны, белы порошки,

Разны травки и муравки:

Стану думать день и ночь,

Как бы бедненькой фортуне

Вставить зрячие глаза!

Но, однако, я заврался:

Вот и видно по всему,

Что я доктор настоящий!

А ведь докторов удел,