Document

ХАРЬКОВСКИЙ ДЕМОКРИТ

Тысяча первый журнал!

Издаваемый Василием Масловичем

___________________________________

Все в ежемесячны пустилися изданья.

И, словом, вижу я в стране моей родной –

Журналов тысячу, а книги ни одной!

____________________________________

Месяц март

ХАРЬКОВ,

в университетской типографии, 1816 года

Учреждённый при Императорском Харьковском университете Цензурный комитет, основываясь на донесении читавшего сие Сочинение профессора Ивана Срезневского, печатать оное дозволяет с тем, чтобы по напечатании до выпуска в публику, представлены были в Цензурный комитет: один экземпляр для Цензурного комитета, два для департамента Министерства просвещения, два для Императорской публичной библиотеки и один для Императорской академии наук. Января 7 дня, 1816 года.

Декан Гавриил Успенский*

___________________

ПОЭЗИЯ

Утаида

(Комическая поэма)

Содержание первой песни:

Затей и Марья не имеют детей – их горесть – фортуна благоприятствует Затею сыскать средство к получению детей – радость Затея и Марьи, происшедшая от сего – рождение сына и дочери.

Прощайте музы, Аполлон,

Я докучать вам перестану,

Пред бабушку Ягу предстану

И позабуду Геликон.*

Уже седлаю Сивку-бурку,

Не с тем, чтоб ехать на Парнас,

Я еду в бабину конурку,

Её волшебный слышать глас.

О, бабушка Яга седая,

Своим вниманьем удостой,

Бандуру ветхую настрой

Воспеть чудесного Утая!

Да пусть сравнится он с Бовою

И пусть Полкана превзойдет,*

Позволь, Яга, сему герою

Пройти чрез целый белый свет.

А ежели ему случится

И умереть иной порой,

Волшебною твоей водой

Пускай опять он воскресится.

Итак, Яга, с сим договором

Начну я сказку говорить,

Под бдительным твоим надзором

Я стану чудеса творить.

Однак, не обращай вниманья

На то, что часто мой стишок

Иметь не будет сочетанья –

И будет для ушей жесток.

Златой я бабы не приказчик,

Не стихотворец – но рассказчик,

Яга, твоих чудесных дел! –

Я так бандурил, как умел.

Надеюсь, будет всяк доволен,

Кто сказочку мою прочтёт,

Бессонницей не будет болен,

А тотчас крепким сном уснёт.

___

В лесу густом была избушка,

А в ней

Жил дед Затей

Да Марья, добрая старушка.

Затей с старухой ладно жили,

Довольны и богаты были,

Имели много кур, коров,

Собак, индеек и котов,

Лошадку, уток и гусей,

Но не имели лишь детей –

И в мрачной от того печали

Остаток жизни провождали.

И целый день и целу ночь

С старухой дед в большой кручине;

Иметь старуха хочет дочь,

А дед всё думает о сыне.

Затей затейник был удалый

И прозван от того – Затей,

Однако был в надежде малой

Иметь с старухою детей.

Он долго думал и трудился

И как хитр ни быль, ни удал,

Уж он пыхтел, кряхтел, морщѝлся,

Но не имел чего желал,

И до сих пор всё было б втуне,

Когда бы невзначай фортуне,

Играя в жмурки,

Не зацепить его конурки.

Известно всем, когда кто с сею

Сведёт знакомство госпожею,

Тот, что ни вздумал, всё творит.

Пришла ль охота рушить грады?

Он грады рушит и валѝт,

Без всякой жалости, пощады.

Иль вздумал быть царём вселенной?

Венцом он мигом украшѐнный,

И государь государей.

Затей

До царства не был лаком

И о венце не помышлял.

Он быть с рогатым, круглым зна̀ком*

За счастие не полагал.

Сей дед имел довольно толку

И был своей избушке рад,

Иметь желал ребяток двойку,

А не венца и не палат.

Фортуна хоть

Глупа,

Кого однако ж обласкает,

Тот всё имеет, что желает.

Затей

Иметь желал детей

И средство их иметь находит,

Вдруг странна мысль ему приходит,

Чтоб уподобиться наседке

И из утиного яйца

Иметь птенца!

Мысль эту Марье объявляет,

Её целует, обнимает,

Короче: в радости такой,

В какой

Бывает секретарь

Иль всякий вообще подьячий,

Когда получит, будто в дар,

Как говорят, кусок горячий.

Дед с Марьей, после целований

И после долгих обниманий,

Яиц утиных принесли

Не пару – чуть ли не десяток,

Вот как они иметь ребяток

Желали! И потом снесли.

Снесли!

О, как легко сие мы слово,

О, как легко произнесли!

Как будто всё уже готово.

Хоть сказка скоро говорится,

Да в сказке скоро не вершится,

Как сел на яйца, потерпи,

Ночь, две и больше не поспи,

Претерпевай различну муку,

Досаду, голод, жар и скуку,

Сиди на месте, распотей

И шевельнуться не посмей.

Уж день сидят мои герои,

Сидят и ночь, и день другой,

Но нет надежды никакой,

Как словно грекам подле Трои.

Проходят девять уж ночей

И столько ж дней.

Но нет детей.

Десята наступила ночь,

Яйцо под Марьей разрешилось,

Её желанье совершилось,

И Марья получила дочь.

У женщин, видно, больше жару,

У женщин, видно, больше пару,

Чем в нашей братьи у мужчин.

И вот причина, что не сын,

А вышла дочь на свет скорее;

Вы, женщины, мужчин жарчее.

Прошло пар нисколько часов,

Прошли не наши, а такие

Часы огромные – какие

Находятся у должников,

А может быть, и этих шире.

Но нет! Я вам готов божиться,

Сии часы с часами их

Никак не могут уравниться,

Их час бывает дней в четыре,

В неделю, в месяц, в целый год…

Но лучше-ка зажать нам рот

И к сим часам не прикасаться,

Должник бывает лих,

Ещё он вздумает за них

Прицепку сделать и ругаться.

Читатели, прошу, простите,

Вперёд не стану отступать,

И, если слушать вы хотите,

Опять начну я продолжать.

Мы все имеем недостатки,

У всякого есть свой порок:

Подьячий брать охотник взятки,

Философ любит винный сок,

Певец Утая – отступленья,

Педант – без умолку кричать,

Иной – чужие сочиненья

На свой манер переставлять,

Льстец рад пред барином большим

Хоть в три погибели согнуться,

Когда ж учёных два столкнутся,

То в целых не остаться им:

Наверное, что подерутся…

Но нет! Довольно отступать,

Я слишком далеко отбился,

Уж может быть, – кто может знать –

И дед Затей наш разрешился.

Он, бедный, потерял терпенье,

Яйцо с досады раздавил,

И этим самым ускорѝл

Сынка любезного рожденье.*

Мслвч.*

________________

Интерес

(Сатира)

Учёные умы, позвольте мне узнать,

Доколь вы будете нам книги издавать?!

Доколе будете, запѐршись в кабинете,

Чернилом убелять тьму сущую на свете?

Уж и без вас давно все люди говорят:

Кто праведен, тот прав, кто грешен – виноват.

Вы ж, если смыслите, так покажите средство,

Как можно избежать, на свете живши, бедства?

А если и сего нельзя уж вам сказать,

То хоть скажите нам – кто злу всему есть мать?

«Законы слабые», – один нас уверяет,

«Примеры вредные», – другой предполагает,

Но третий, возразив, с досадой вопиет:

«От роскоши всё зло произошло на свет».

Поклон мой сим умам и мыслям их вернейшим,

Поклон всем авторам викариям первейшим.

Я твёрдо верую, и присягну сей час,

Что книги их нигде не учат худу нас,

Но кто, читая их, уж плохо ныне видит,

Тот неужель мужей великих тех обидит,

Что и свою им мысль приложит для суда?

Спроситься, кажется, не есть ещё беда;

Один лишь Аруэт* себя той спесью славил,

Что посторонние умы в умы не ставил,

А я так думаю, что тем не погрешу,

Когда умней себя о чём ни есть спрошу?

А именно, вот что мой ум не постигает:

Не интерес ли зло на свете всё рождает?*

Не он ли главная причина есть тому,

Что без греха прожить не можно никому?

Сам дьявол, где ко злу всё средство потеряет,

В пособие его всегда употребляет.

Припомните, когда ходил он за Христом

И царство показал богатое перстом,

Употреблял свои все хитры покушенья,

Чтоб сына Божия довесть до искушенья,

То милость обещал, то милости просил

И, наконец, с стыдом во ад отослан был;

Припомните, как вся тогда геенска сила

Подпоры более ни в чём не находила,

Но злой ведь Вельзевул и тут не позабыл,

Что интерес ещё ему на помощь был:

Прибегнул к сладкому сему для смертных яду

И к козням новые доставил средства аду.

В чём сам дух хитростей успеть никак не мог,

Увы, в том интерес тотча̀с ему помог!

Прельщён Иуда им, и предан Бог на муки.

О, интерес, твои его убили руки! –

Но остановимся о том мы продолжать,

Чего без ужаса нельзя воображать.

Рассмотрим лучше связь дел нам людей подобных,

Разумных, дураков, святых и преподобных.

Рассмотрим пахаря, у коего все дни

В предмете с тернием загоны лишь одни;

Зачем он трудится? За тем ли, чтоб оралом

Чин выпахать себе и выйти генералом?

Иль силится чрез то добиться ко кресту,

Имея круглый год лицо своё в поту?

Иль хочет он святым соделаться от плуга?

Иль лестно для него названье царска друга?

Нет! Он охотою и в старосты нейдёт;

Так что ж причиною таких его работ?

Первейшая – чтоб есть, другая – денег боле

Желается ему достать чрез плуг и поле.

О, интерес, и тут ты тоже, интерес,

Твой видно и в пыли блеск яркий не исчез;

Но пусть то хорошо, что ты к трудам охотишь,

Да чем же после нам за те труды заплотишь?

Привычкой к жадности, привычкой к грабежу.

И что то истина, я твёрдо докажу.

Боится, например, в посты есть пахарь с соком,

И маслом щи подбить считает он пороком;

Боится выбранить кумы своей куму,

И хлеб собаке дать, что нищий клал в суму;

Боится крест стереть, написанный в крещенье,

Боится ворона убить в своём селенье;

Боится курицы, что пела петухом,

И голубей стрелять считает он грехом;

Охотнее готов с своим расстаться домом,

Чем погасить пожар, зажжённый в оном громом;

Боится мельников, боится ворожей,

Боится мертвецов, боится росстаней;*

Короче, он всего боится – уступает,

Где только интерес его не воружает,

А для него готов и вдовий луг скосить,

И в поле сироту копною заделить;

Готов за сноп один вонзить соседу вилы:

Вот как и набожным душа̀м прибытки милы!

Рассмотрим и купца, который и гроша

С тем в руки не возьмёт, не сделав барыша;

Что рыба без воды, растение без влаги,

Хвастун без языка, подьячий без бумаги,

То точно и купец без интереса есть:

Он божество его, и жизнь его, и честь.

От полюса пройти до полюса другого

Не поленѝтся он для барыша большого;

А вера и закон ничто суть для него,

Коль нет ему от них прибытку ничего.

Купец для барыша не только к аду ближе,

Но и за ад ещё готов спуститься ниже,

И если б в Та̀ртаре публиковать подряд,

То точно бы он там был торговаться рад.

Попробуйте открыть вдруг пред его глазами

И рай, небесный дом, и биржу с кораблями,

И посмотрите, что скорей его займёт:

Жилище ли святых иль торг и оборот?

«Един Бог без греха», – вот что, вздохнув, он скажет,

И в зал купеческий вести себя прикажет.

Там смоляной матрос и шкипер с колбасой

Приятней для него, чем Авраам святой:

«Начто о будущем так рано заниматься?

В могиле, – скажет он, – успеем належаться».

Рассмотрим барина, которой вопиет,

Что Ной по грамоте отцу его есть дед,

Что предок был его при штурме Ерихона,

А потому и герб его – с мечём корона,

Что за отечество, за веру и любовь

Готов охотно он пролить до капли кровь;

Рассмотрим мы его поближе и потоне,*

Что есть отличного в кичливой сей персоне?

То правда, что он есть в отечестве тот член,

На коем главный руль правленья укреплен,

Ветр с поля без него так сильно в парус дунет,

Что весь гражданской груз тотчас на камень сунет,

И чтобы чернь была в связи как двор один,

Необходим в таком дворе есть дворянин.

Многоразличные правленья – суть – машины,

Имеют колеса̀, валы, зубцы, пружины,

Что всё хоть государь и мудро сорудил,

Но нужен человек, чтоб в срок их заводил,

А ѝначе тотчас всё двигаться престанет,

И гиря и закон лежать без действа станет.

А кто тот человек? Не нужно толковать,

Ни как его зовут, ни где его сыскать,

Известны всем его и имя и порода,

Известны, но, увы, в семье не без урода;

Коварный интерес и эту чисту кровь

Умеет очернить через свою любовь.

Нередко офицер, имея алчность к злату,

Не полный выдаёт паёк мукѝ солдату,

И там уже, где всё извешено лот в лот,

Старается найти на терезях доход.*

Нередко комендант, дарами обольщённый,

Без совести сдаёт редут, ему вручённый.

Нередко генерал, для равной же вины,

Переменяет ход счастливыя войны.

И быв неустрашим среди картечь летящих,

Робеет и бежит от талеров блестящих.

Увы, отечество, увы, и ты, закон,

Не слышимы вы там, где слышен денег звон!

Но это лишь в войне, то что ж увидим дале,

Когда явимся мы в судейской мирной зале?

Там алчный секретарь, не делом утруждён,

А мздой виновника великой убеждён,

Ворочает листы, перебирает числы,

Стараясь в них найти указа разны смыслы,

Дабы чрез то не он законы исполнял,

А делал то закон, что секретарь сказал.

Короче объяснить, сей изверг государства

Закон чтёт за царя без подданных и царства,

И им, как мышьяком, и лечит и мертвит,

Смотря то потому, как интерес велит.

А выбранный судья дворянскими балами,

Не занимается казёнными делами,

Сидит и думает, какой бы взять предлог,

Чтоб и его в пять цифр длиною был итог;

Сидит – но секретарь, заметя план судейский,

Подходит с важностью, яко посол индейский,

И говорит ему: «Обряд не есть закон,

И так я думаю, что время выйти вон,

Понеже сбившиесь просители, как туча,

Желают выхода, присутствием наскуча;

Законы ж вам велят и дома то читать,

О чём намерены в суде вы рассуждать,

И не затем они нас здесь определили,

Дабы мы, правя суд, без пропитанья были.

В присяге мы клялись, чтоб с верностью служить,

Но в ней не сказано, чтоб нам ни есть, ни пить.

Жиды, и не служа, но русско достоянье

В аренду взяв, себе имеют пропитанье,

А правды сыщику на что о том тужить,

Что нечем лишний ноль к итогу приложить.

Спросите лишь о том проворную персону,

То есть секретаря – яко ключа закону,

А с ним, распорядя предбудущей итог,

Поможет точно вам в желании сам Бог.

Делить в молчании… и дателя оправить

Есть то ж, что грешника в погрешности исправить,

А кто на то подаст в присутствие извет,

Тот, без сомнения, в остроге пропадет.

Указ о ябеде довольно средств доставил,

Чтоб всякой судия, служа, свой счёт составил,

Итак, держитесь лишь меня во всех делах;

Совет мой право вам насчёт итога, благ».

Вот как хранители закона поступают,

Вот дворянина как прибытки повреждают.

Рассмотримте ж теперь и пастырей церквей,

Которым поручён ключ царствия дверей:

Фонвизина слуга их, правда, уж тревожил,*

Но только совесть их нимало не умножил;

Осталося у них, и по сие число,

Одно и то ж в руках для паствы ремесло.

То есть: они людьми, как куклами, играют

И, миру мир моля, мир с миром обдирают;

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Что ж? То ли делать им велел Творец небес?

Отнюдь не то, сему ж причиной интерес;

А без того, на что б учителям спасенья

Червонцы доводить свои до утесненья

И экипаж иметь такой величины,

Коль двери райские в аршин лишь ширины?

На что им покупать под бронзою комоды,

Когда на небесах на них совсем нет моды?

И хитрые замкѝ на что к ним прибирать,

Коль в небе и воров нельзя предполагать?

О зол всех обер-зло, поносной интерес,

Тобой ад движется̀, тобою крепок бес,

Ты, будучи царём над та̀ртарской геенной,

Пороки распустил над целою вселенной!

______________________

Ода на мир Европы, превращённая в баснь

Тут поздно бедный волк приметил,

Что чересчур перемудрил.

Лом.*

Оставим, муза, басни, сказки,

Отложим дудку и гудок;

Попросим-ка у Феба ласки*

И купим лиру на часок,

Кленовую, не дорогую:

Где денег взять на золотую?

Нет, золотая не по нас;

Она громка, с ней бед настроишь,

Кого-нибудь обеспокоишь!

Тогда толчка нам даст Парнас.

Притом же, ежели случится

И худо на простой сыграть,

Никто со мной не побранится,

Все скажут: «Он не виноват:

Не можно ждать приятна тона

От лиры, сделанной из клёна».

А ежели ж удастся нам

Сыграть хотя немножко плавно,

Все скажут: «Славно, славно, славно»;

Тогда честь нашим головам.

Итак, ты, муза, потрудися,

Воды кастальской принеси,* –

Пред Фебово лице явися,

Благословенья попроси.

А я пойду за лирой в лавку,

Двух мальчиков: Филиппку, Савку,*

Стремглав я к Рифмину пошлю.

Быть может, рифм словарь исправный

Уже окончил Рифмин славный:

Так я себе его куплю.

Я здесь всем нужным запасуся,

Достану перьев и чернил,

В свой тёмный погреб опущуся

И принесу вина бутыль.

Чтоб вкус кастальской пременился,

В напиток резвый превратился,

Смешаю воду я с вином,

И выпив всё – уж то-то оду

В честь брякну русскому народу:

Ей, не ударю в грязь лицом!

Уж принесла воды мне муза,

А я давно вина принёс:

Смешаем, выпьем и – француза

Пускай колотит храбрый росс.

Скорее строй мне, муза, лиру,

Чтобы воспеть мир, данный миру...

«Как, как? – Ты хочешь мир воспеть? –

Так муза мне в ответ сказала –

И в изумленьи продолжала: –

В тебе ума, конечно, нет.

Тебе ли мир сей славословить,

Тебе ли, с чадной головой,

Когда исторья не находит,

Кому бы труд вручить такой?

Тебе ль – (о дерзостно желанье!) –

Тебе ль воспеть сие деянье?

Когда и творческим умам

Дано сему лишь удивляться,

То как же за сие приняться

Тебе подобным головам?..

Смотри: Державин, Горчаковы

И Дмитриев и Карамзин,

Капнист, Жуковский, Мерзляковы;*

Все, все молчат; – и ни один

На лире мира не бряца̀ет;

То как смешно, когда желает

Его Маслович жалкий петь!

Не будь в намереньи сем твёрдым,

Не мучь ушей ты людям добрым,

Над одой перестань потеть!»

Изволишь правду, муза, баить;

Хотя за лиру денег жаль,

Но чтоб себя не обесславить,

Не лучше ль бросить эту шаль?* –

Примуся лучше я за дудку

И вместо грозной оды – в шутку

Я людям басенку скажу.

Я речью убеждён твоею,

Расставшись с лирою моею,

Тебе послушность окажу.

Итак, читатели почтенны,

Я оставляю лирный тон;

Когда вы им не утомленны,

Скажу вам басню про огонь.

Но чтобы гладко было, плавно,

Я буду наблюдать исправно

Мной в оде начатый размер.

Так баснь писать бы не годилось.

Но что же делать? Так случилось,

Переменить нельзя теперь.

Под старым, дряхлым черноклёном

В лесу забыт был огонёк:

Он чуть лишь тлел и с жалким стоном

Прервать сбирался жизни ток.

Но ветер вздумал разыграться,

Стал на кулачки с клёном драться:

Он деда сильно так тузѝл

В бока и рёбра, в грудь и рожу,

Что с черноклёна со̀драл кожу,

Да сук вдобавок отломил.

Сей сук, по счастью иль несчастью,

И вместе с кожей иль корой,

Стал лесу целому напастью.

Сей сук, для леса роковой,

На огонёк с корой свалился;

Огонь в минуту оживился,

Забыл, сутяга, умирать,

Он думал, как бы поскорее

Да разгораться посильнее

И дряхлый черноклён сожрать.

Уж черноклён несчастный пышет,

Трещит и испускает дым;

Огонь мой глух – его не слышит,

Он, как бы, думает, к другим

Пожаловать деревьям в гости.

Вдруг начал прыгать в адской злости,

То тут, то там, то вон где, здесь:

Зажжёт то липу, ясень, ло̀зу,

То о̀льху, дуб иль вязь, берёзу...

Короче, жжёт он целый лес.

Тут дерзостям его препоны

Не находилось никакой,

Он сжёг деревьев миллионы!

И путь потом направил свой

На сёла, городки и грады,

Всё истребляя без пощады.

Ах, сколько птиц, скота, зверей

От пламени его пропало

И сколько чрез него не стало

Крестьян, мещан, дворян, князей!

Он в лютом буйстве всю вселенну

Хотел во пламень обратить,

Преобразить ее в геенну;

К реке он вздумал подступить.

«Смирись, река, – сказал надменно, –

Или погибнешь непременно;

Тебя по-свойски проучу,

Лишь только пасть мою разину,

Тебя расстрою, опрокину,

В ничтожество преобращу.

А если мне явѝшь покорность,

Наложишь на себя ярем:

Во мне всегда найдёшь готовность

Пещись о счастии твоем». –

«Оставь, огонь, слова надуты,

Так говорят лишь только шу̀ты,

Словам таким цены здесь нет,

Речей таких здесь не боятся,

От сердца станут им смеяться», –

Река сказала так в ответ.

Огонь с рекою тут связался,

Он так ужасно грел реку̀,

Так быстро на неё бросался,

Что сделал рану ей в боку.

Вступил в речные он пределы

И в сердце стал пускать ей стрелы.

Узнав соседи весть сию,

Вострепетавши, изумлялись –

И с малодушием сбирались

Запрячь в ярем главу свою.

Но были ль чудеса такие,

И кто, скажите мне, видал,

Чтобы глубокие, большие

И быстры реки огнь сжигал?

Река, скопивши воды чёрны,

И разделясь на многи волны,

Надув обширный свой хребет,

Мутит, шумит, ревёт, бунтует,

Валѝт – в огонь с презреньем плю̀ет…

И что огонь? – Его уж нет!

Река наш Александр – отрада!

Но кто ж надменный сей огонь?

Несытое исчадье ада,

Чудовище – Наполеон!

Который Бонькою зовётся,

На Эльбе мучится, трясётся,

Что не сгубил людской весь род,

Беснуется, не спит, скрежещет,

На всех косые взоры мещет…

Так наказует злых Господь!

Мслвч.

____________________

БАСНИ

Проповедь и Басня

Валѝт народ, валѝт толпою.

Встречается народ с богатой госпожою,

Блестит на барыне наряд,

Гордится барыня нарядом,

Ни с кем себя не ставит в ряд

И удостоить чернь своим не хочет взглядом.

И подлинно, уж есть похвастать чем:

Украшена всем тем,

Что только ныне

В своём старинном магазине

Могла для ней мадам Риторика сыскать!

Убор такой мне вряд ли описать;

На голове не чепчик – хрия,*

В фигурах платье всё, фигуры ж эти все,

Поверьте мне,

Работы мастерскѝя;

Их выдумал какой-то грек,

Искуснейший в сем деле человек.

В руках, наместо опахала,

Пук тропов модница держала,*

И гордо проповедь на фижмах выступала.*

Навстречу даме, из села,

Зачем-то басенка брела:

Одета не по-барски,

А просто по-крестьянски,

Но так к лицу, что мило поглядеть:

Желал бы, кажется, с ней жить и умереть.

Тут все простилися с нарядной госпожою,

Котора столько их заставила зевать,

Все к басенке спешат,

Её прелестною любуясь простотою.

Нахимов.*

_______________________

Голубь и Ворон

Мальчишка грязию на Голубя бросал

И перья белые ему он замарал.

Сие увидевши, сказал ему так Ворон,

Злой радости, восторга полон:

«Теперь ты, Голубок, как все воро̀ны, чёрен!» –

«Но с тем различаем, – был Голубка ответ, –

Вы чёрны завсегда – умоюсь я, и – нет!»

___

Не добродетель ли нам Голубь представляет,

Которую марать злоречие желает?

________________

Волк в пастушьем наряде

Лишь только скрылся днѐвный свет,*

Задумал ужин Волк иметь:

В пастушье платье нарядился,

Широкой шляпою прикрылся,

Достал и посох, и свирель,

На лапы задни лапти вздел,

Повесил на плечо баклагу,

К овца̀м из лесу дал он тягу.

И что же? Вот уж он и там,

И, как прилично всем ворам,

На все сторонки озирался;

Узнав, что три собаки спят,

Пастух с пастушкой разоспался,

Он стадом мог распоряжать,

Так нет, ещё штукарить надо,

И чем овец бы глупых есть,

Он вздумал разговор завесть,

Чтоб кой-что расспросить у стада.

Но только лишь разинул рот...

Как вдруг Буян, Разбой, Отлёт,

Проснулись и – схватили Волка:

В наряде он бежать не мог,

А между тем пастух Николка

Свалил его дубиной с ног!

___

К сей басенке – нравоученья

Я не намерен приложить.

У Ломоносова прощенья

Хочу пред всеми попросить:

Российский Пѝндар* Ломоносов!

Хвала и слава славных россов,

Великий, громкий наш певец,

Учитель наш и образец!

Прости, что смел я напроказить

И баснь прекрасную твою

Украсть и так обезобразить!

Прости провинность мне сию. –

Я баснь твою украл для счёту,

К моим одной недостаёт;

Своя мысль в голову нейдёт,

Хоть я довольно пролил поту, –

И после, выбившись из сил,

Осмелился – (смельчак!) решиться,

За баснь твою чтоб ухватиться…

Что в точности и учинил.

Мслвч.

_________________

Наполеоновы шахматы

Расставив шашки по порядку,

Хотел Наполеон играть,

Чтобы в холодную Камчатку

Шах русскому и всем вон из Европы дать.

Придвигивал он шашки стройно

И шёл к Москве спокойно:

Хоть, правда, у него подчас

То пешки, то коней, то пушки отбирали,

Однако же Москву ему на жертву дали

И к выгоде для нас.

Но там, когда его порядочно припёрли,

И русские к нему дорогу попротёрли

И вдруг, переменив игру,

Сказали: шах царю!

Вот он и зашахал шажищем великанским,

По областям германским,

И, наконец, дошёл к своим,

И цела русская игра вослед за ним:

Козацкие конѝ с своими седоками

Дарили вслед его щелчками –

Ин искры от копыт летят!

Отвсюду на него затрещины свистят;

Там пушки русские дорогу прокладают,

Там пешки пешек с ног сшибают.

Оглянется – беда кругом!

Все шашки у него, то взяты, то валя̀тся,

А новых нет, как нет: с грибами не родятся!

«Давай-ка, – думает, – шахнуть было мне в дом;

Авось – либо ещё оттуда и удастся,

Такими ж с русскими шаха̀ми поквитаться».

Шахнул – но и оттуда шах!

Взглянул – игра его расщипана вся в прах! –

С тех пор ему везде за шахом шах давали,

Покамест в уголок загнали;

Тут молвили: пора окончить нам игру,

И – мат царю!

Орест Сомов.*

___________________

Рифмач и Смерть

Один Рифмач имел квартиру у кладбѝща:

Он часто зрителем был славных похорон;

Такие зрелища всем рифмотворцам пища:

Есть случай поместить им в оде рёв и стон,

И рёва своего в замену,

Под случай получить хорошенькую цену;

Так как им бедным не реветь,

Коль могут выплакать они себе обед?

В обеденну однажды пору

Имел мой рифмоткач прекрасный аппетит,

Но хлеба нет куска и не за что купить!

Но вдруг является его внимательному взору

Умерша девушка богатого отца,

Которую, для радости певца,

Несли на кладбище – на гору.

Рифмач в восторге! – (будет сыт!)

Стремглав ко гробу он бежит.

Экспромтум слёзный произносит

И в нём Смерть люту так поносит:

«Цвела и – нет!

Вот жизнь и Смерть!

О Смерть! – лишь надо мной ты наругаться можешь,

Но и жены моей ты, ни детей не сгложешь –

Клянусь тебе, что я в сем мире не женюсь!» –

«Ты прав, я над женой твоей не посмеюсь:

Куда тебе жениться? –

Кто эдаким вралём прельстится? –

Так Смерть поэта прервала: –

Но над детьми – (хотя и не стараюсь) –

Твоими я давно ругаюсь!»

Детьми она его творенья назвала.

Мслвч.

__________________

ЭПИГРАММЫ

Панегиристу А… И…

Бывало грешных нас ты всё морил стихами,

Теперь – уж небесам скучаешь похвалами;

Я чаю, слушая хвалу себе твою,

Святой зевает и в раю.

________________

…

Когда на стан ея взираешь

Иль пенье слушаешь ея

Или речам ея внимаешь, –

Бес, всё прельщает в ней тебя;

Когда ж в лице ея заглянешь, –

То от неё ты бегать станешь.

_______________

Перемена платья

Как платье действует, сударыня, на вас:

Вчерась вы в беленьком любить меня божились,

Сегодня в тёмное, к несчастью, нарядились,

И вот другому вы клянётесь столько ж раз.

_________________

Крету, которой называл свою любовницу Дианою

За что Дианой величаешь

Красавицу, тебе которая мила?

Диана метила в оленей, сам ты знаешь;

А милая твоя нацелила в осла!

Орест Сомов.

_________________

Рай

Какой ты лакомка, Адам:

За яблоко всех нас обидел!

Когда бы жил тогда Абрам,

Так свет бы рай доселе видел.*

«А если б, друг мой, виноград

Был искушеньем вместо древа?» –

«Тогда пропал бы райский сад…» –

«Так правы, брат, Адам и Ева».

Мслвч.

_________________

ЭПИТАФИИ

Кучер

Тпрру, стой, прохожий, погоди:

Я кучер – сиживал всегда напереди;

Когда же прокатал здоровье, ум и силу,

Смерть гаркнула: «Ну, ну, вытягивай в могилу!

Поди!»

Орест Сомов.

__________________

Педанту Силе

В сию могилу

Педанта положили Силу,

Которой помещал в себе 500 наук,

Но голову имел пустую, как сундук.

_______________

Турецкому султану

Положено здесь тело Магомета,

Который был страшилищем для света:

Судьбы непостижима вервь!

Теперь его съедает червь.

_______________

Пастуху Гончаренку

Сей муж быль пастырь люботинский2*:

Он пас свиней,

И ум имея свинский,

Был счастлив в жизни сей!

_______________

Климу

Гниёт в рогоже Клим:

Бог с ним!

Мслвч.

_______________

Изъяснение в любви одного приказного

О ты, всех прелестей палата

И президент души моей!

Твой взор – указ мне из сената,

Понеже в воле я твоей.

___

Твоей прельщён я красотою,

Спешу в секвестр себя отдать,

Меня ты можешь за собою

Без пошлин, справок отказать.

___

В архиве ль я когда бываю

Иль в канцелярию спешу:

Повсюду образ твой встречаю

В повытье я бумаг ищу.

___

Клянусь по чести пред зерцалом,

Что пред тобою сущий вздор

И сам сенатор в платье алом,

В мундире шитом прокурор.

___

Навек твоей я предан власти,

В журнал любви меня впиши,

Прочти экстракт нежнейшей страсти

И выпись пламенной души.

___

Взгляни хоть раз один умильно

В контору сердца моего:

Оно трепещет, бьётся сильно

И ждёт ответа твоего.

___

Твои мне разговоры сладки,

Я под присягой говорю:

Они приятней мне, чем взятки

Бездушному секретарю!

___

Прими ж любви моей прошенье,

Я пред тобою бью челом:

Скрепи о мне определенье

Своей улыбкой, как пером.

___

И так как бы процесс безгласный

Судьбу мою возобнови;

Я буду ѝстец самый страстный

Вышеописанной любви.

___

Коль место то, которым льщуся,

В твоём я сердце получу,

Сидеть в совете откажуся,

Министром быть не захочу.

___

Но коль себя – всех зол вдобавок,

В твоей герольдье буду зреть:

Мне легче без суда и справок

На лобном месте умереть.

Неизвестный.3

_________________

ПРОЗА

Письмо из Европы хана Джеалгира к дервишу горы Удлубегской

(Перевод с арабского)

Корень благополучия да прозябнет на пути жизни твоей и святость твоя да процветёт во веки, подобно словам Алкорана, великолепный служитель Бога Магометова! Благословение твоё да управит стопы странника удалённого от лучезарных врат востока, которого уста не могут уже вдыхать райского бальзаму твоих поучений, которого взоры блуждают на предметах чуждых его сердцу, и уши поражаются звуками незнакомыми, неведомыми в отечестве правоверных. Уже шесть месяцев я странствую за пределами моря; душа моя ищет беседы твоей, но неизмеримое пространство заключает её в пустоте и безмолвии. Её чувствования всегда к тебе обращаются, подобно как подсолнечник к предводителю светил небесных, её мысли, покорённые жезлу твоей премудрости, да воспримет сей лист, который ангел хранитель да управит невредим к жилищу священного учителя истинной веры. Нет, отец мой, я не переменился, я тот же, каков, целуя прах твоих ног, принимали драгоценное благословенье руки твоей; каков старался успокоить нежную попечительность твою и страх, дабы удаление и забвение не совратили души моей с пути благочестия, уготованного твоими советами! Новость предметов видимой мною страны не может поколебать моей привязанности к благословенным местам, где я родился; взоры мои наблюдают, не ослепляясь; сердце моё чувствует, не заблуждаясь; я никогда не отрекусь отдать справедливости иноплеменникам, но в душе моей горит неугасимый огнь любви к отечеству; я благодарю небо, благоволившее назначить мне рождение в местах, где процвело древо истинны и благочестия.

Правда, здесь всё ново, всё удивительно для отдалённого жителя берегов Тигра и Евфрата. Протекая чрез сие великое разнообразие стран и народов, он почитает себя, подобно Пророку, переносящимся чрез семь небес и созерцающим то, о чём земля ниже понятия ему не представляла. Прости мне, отец мой, сие выражение, слишком лестное для Европы. Если истинная вера избрала жилищем своим счастливые страны востока, если природа расточила на них свои сокровища, то уверимся, по крайней мере, что милосердное небо и самым неверным не отказывает в дарах своей благости. Видя тьму нечестия, их ослепляющую, я живо чувствую превосходство моего отечества; но я путешествую для того, чтобы обогатить разум мой новыми знаниями, сердце моё – ощущениями и воспоминаниями, услаждающими часы печали и дни старости. И то и другое представляет мне Европа. Неутолимая жажда моя к учению находит неисчерпаемое сокровище в разнообразных и удивительных успехах сделанных её жителями в неизмеримом пространстве наук, в наблюдении их нравов, обычаев и обхождения, душа моя ищет нового ключа к таинствам человеческого сердца; самое то, что мне кажется странно или смешно, доставляет моему разуму пищу новостью своих впечатлений.

Всеобщий мир, царствующий ныне в сем краю света, делает путешествие моё удобным и занимательным. Недавно все сии народы стенали среди ужасов долговременной и всеобщей брани. Человек, по мнению одних – великий, по словам других – чудовище,* но, как бы то ни было, единственный ужасный человек в продолжение двадцати лет потрясал престолы их царей и хотел утвердить своё владычество на развалинах порядка и благоденствия народов. Всевышний низринул его, наконец, в бездну ничтожества, которого бы ему, для блага смертных, не должно было оставлять. Ныне все они предаются общей и справедливой радости, подобно уцелевшим от страшного извержения огнедышащей горы, благодарящим небо и обнимающимся в чувстве спасения своего на трупах своих братий. Счастливы будут, если несправедливость, зависть и корыстолюбие не заставят их вскоре забыть ужасных следствий раздора, и презреть блага, приобретённого толикими опытами и злоключениями!

Смятения, обуревавшие Европу, сделали великие перемены в отношениях племён, её населяющих. Обретши, наконец, путь избавления от бури, угрожавшей им разрушением, они постановили новый порядок вещей, который почитают залогом будущей своей безопасности, и желают сделать непреложным и непоколебимым. Один из сих народов, которого имя, за сто лет пред сим, не было включено в общем союзе племён христианских, ныне восходит на вершину славы и могущества.* Многочисленность жителей и неизмеримое пространство его владений дают ему неоспоримое первенство на твёрдой земле. Страшное его соседство прилегает к границам двух великих империй правоверного племени, которые всемогущий Алла да избавит от бедствия подвергнуться некогда постыдному игу неверных!

Другой, обитающий на великом острове к западу,* присвоил себе неизмеримое владычество морей и неиссякаемый источник всемирной торговли. Морская его сила, могущество и богатство известны и нам, отдалённым жителям берегов Персидского залива. Его владения, защищаемые непреодолимою оградою моря и флота, превосходящего силою своею все флоты прочих держав вместе, в продолжение кровопролитной брани остались одни неприкосновенными от военных опустошений. Зависть, которую я приметил к нему во всех виданных мною странах, и притом согласная справедливость, как бы невольно отдаваемая его правительству, законам, учреждениям и благосостоянию его, удостоверяют меня, что сей народ, которого отечество для меня ещё неизвестно, есть из всех их мудрейший и счастливейший.

Многие из сих народов ещё неизвестны мне; однако, сколь ни великие отмены находятся между ними, но различие безмерное, отделяющее их от моих соотечественников, представляет мне их всех одним народом. Языки их равно непонятные для непривыкшего моего уха, необыкновенное очертание лица, обхождение ещё более странное, поселяют в душе моей некое чувство сиротства и уединения. Одежда короткая и узкая представляет их неприученному к ней взору моему в каком-то унизительном для человека виде. Европеец старается сколько возможно обрисовать природные формы своего тела; он, кажется, завидует тем бессловесным тварям, которых Всещедрый, милосердуя к их неспособности и бедности, наделил природными покровами от стужи или зноя. Всего удивительнее, что чем более подвигаюсь к полуночи*, тем сильнее кажется мне владычество сей страсти к наготе; я мог бы заключить, что достигши до края севера, нашёл бы, наконец, человека в том первобытном телесном состоянии, которого грехопадение лишило нашего прародителя!

Вижу, что и мой вид, язык и поступки, не менее возбуждают любопытство и удивление жителей сих стран. Однако не могу жаловаться на какой либо знак отвращения или пренебрежения, которого бы имел причину опасаться чужестранец, верою и нравами столь противоположный жителям посещаемой им страны. Напротив того, кажется, что здесь иностранцу присвоены ещё большие права, нежели единоземцу; по крайней мере, признаюсь, что я пользуюсь тем, чего европеец едва ли бы мог ожидать в нашем отечестве. Магометанин свято хранит правило, предписанное Пророком: он предложит неверному пищу и одежду; он укроет его от бури, успокоит от усталости. Но прямодушие его слишком, может быть, велико, чтобы скрыть отвращение, которое он питает к несчастному последователю заблуждения. Здесь ты не услышишь ни одного слова, не заметишь ни одного знака, могущего возбудить мысль о различии веры и мнений. Здесь каждый встречает тебя с улыбкою, изъявляет готовность услужить тебе, старается угадать твою мысль и желание. Я знаю, что сие расположение к услугам есть не что иное, как, в низших, любовь к прибытку, а в высших, склонность к лицемерию, которое они поставляют себе в честь; знаю, сколь трудно найти друга в сих народах корыстолюбивых и тщеславных. Но какая мне до того нужда? Вот вам золото, презренные чада корыстолюбия! Я не за тем оставил богатый край востока, чтобы искать у вас приумножения моему богатству. Я не за тем расстался со сродниками и со всем, что мне драгоценно и священно, чтобы искать сладостей дружбы и любви в обиталище неверия. Друг истинный есть чудо во всех странах, и особенный залог благоволения небес. Я доволен и благодарю Европу, если обхождение её жителей (какие бы ни были его причины) доставляет мне ещё некоторые приятности жизни, тогда когда сердце моё томится в удалении от всего, что ему любезно.

Но просвети меня, учитель! Ибо мысль моя смятенная сомнением, не находит прибежища, кроме твоей премудрости. Прекрасные создания, определённые природою разделять с нами и услаждать жизнь нашу, осуждены ли самим Всевышним на покорность и неволю, которым подвергла их Азия, или имеют природное право на свободу, предоставленную им в Европе? Здесь женщины представляются мне неким высшим существом, занимающим средину между мужчиною и Богом. Мужчина знатнейший почитает обязанностью уступить место женщине низшего состояния; не наблюдение сего правила есть знак невежества и варварства. Ах, я не могу не видеть, сколько приятностей расточает обхождение с сим милым полом на жизнь европейцев, как самые права, ему уступленные, служат источником бесчисленных утех для обоих полов! Здесь взаимное желание нравиться заглаживает различие состояний и чинов, иногда даже и лет. Здесь общее признание женского преимущества водворяет более равенства между мужчинами. Здесь и самая любовь, принимая более разнообразия, изощряет жало утехи своей; обоюдные напряжения страстей, равных силами и средствами, делают победу труднее и привлекательнее. Наконец, победитель к блаженству, им вкушаемому, присоединяет и сладкую уверенность, что получил его силою личного достоинства.

Нет, я исповедую: я, обладающий чудесами Черкесии и Грузии, никогда не вкушал сего счастья, которого не лишён, может быть, последней из европейцев! Власть моя неограниченна в моём серале; воля моя есть закон, и мои страсти никогда не знали преград сопротивления. Но вкушал ли я блаженство совершенное? Вкушал ли небесную отраду видеть нелицемерное воздаяние сердца за мою нежность, упиваться мыслью, что я один составляю счастье предмета любви моей? Могу ли быть уверенным, что если бы власть не удерживала его в моих объятиях, то я не был бы им забыт, отвергнут, презрен? Что я говорю? Уверен ли я, что случай и вероломство не предали уже меня поруганию, в то время, когда я предаюсь надежде и беспечности? Презренные чада подлости и рабства, едва достойные имени человеческого, которым я вверил сокровища моего благополучия, могут ли быть достойными поруками моей безопасности? Может быть, в сию минуту...! Праведное небо! Если злодей непременно должен оскорбить меня, то, по крайней мере, не лиши меня отрады омыть руки в ненавистной крови его!

Самые те пороки, которых владычество повсеместно, Европа облекла в одежду столь же особенную, как и одежда её жителей. Здесь ты не увидишь ненавистной суровости, скотского пренебрежения, отличающих гордость большей части наших ханов и эмиров, и столь чуждых душе моей, взлелеянной млеком твоей добродетели, о мудрейший из человеков! По крайней мере, сия слабость предоставлена здесь одним жалким тварям, которые, возникнув из праха или грязи, сами удивляются высоте, ими занимаемой. Порода и достаток изобрели другие средства отделить себя от черни и низших состояний; свободная простота, вид самодовольствия и беспечности, крайняя учтивость, внушающая почтительное отдаление, отличают того, кому рождение дало исключительное право на почесть и уважение. Он не почитает за нужное бить в набат о своих преимуществах: вид его, обхождение и поступки, непринуждённые и вольные, возвещают сами собою, что сии преимущества суть природное его достояние и не ослепляют его. Ах, если пороки неразлучны с общежитием, то не должно ли желать, по крайней мере, чтобы везде хотя лёгкая маска скрывала их гнусность от взоров оскорбляемого человечества, и услаждала несчастие того, кто делается их жертвою!

Но тираны, владычествующие неограниченно в душах европейцев, суть самолюбие и тщеславие. Самолюбие и тщеславие – их боги, которым они жертвуют истинною и совестью, и самым тем Богом, которого веру уста их исповедуют. Некогда равенство было страстью их предков, пребывавших в варварстве; дикая гордость их не позволяла им признавать власти превыше собственной своей воли. Уступая необходимости гражданского благоустройства, потомок их покорил волю свою законам властителя, но желание равенства устремил на то, чтобы никому не уступить в почести и богатстве или, лучше сказать, в роскоши. Богатство есть независимый дар фортуны здесь, как и везде, но европеец не хочет, чтобы богатейший его превзошёл его в роскоши и блестящей наружности. Здесь всё обращено на то, чтобы блистать и удивлять. Здесь, видя большую часть расточителей, не думай поставить их наряду с теми, которые в нашем отечестве не превосходят их своим расточением; ты бы обманулся. Благодаря справедливости понятий и чистоте нравов мусульманских, наша роскошь есть дщерь изобилия; достойно и праведно чтобы тот, кому судьба дала в удел избыток и богатство, употреблял их на услаждение своих чувств и на вспомоществование ближним. Здесь же расточающий ищет не наслаждаться, но превзойти другого или поравняться с ним; ещё более того, он лишает себя необходимого, чтобы блеснуть излишеством. Здесь ты увидишь господ, которые содержат толпу музыкантов, и не имеющих одежды, кроме как во время отправления своей должности; и таких, которые дают пиршества в счёт государственных податей; и таких, которые разводят у себя плоды Персии и Китая, и ужинают одною картофелью. Здесь нет нужды до того, что происходит во внутренности семейства, счастливо ли оно в настоящем, безопасно ли на предбудущее время. Минута требует блеску: если наружность удовлетворена, то цель исполнена. А тот, кому фортуна дала достаточные способы удовлетворять и необходимости, и внешности, следует один бесстрашно путём удовольствия, и видит тысячи своих соперников претерпевающих кораблекрушение. Безумные! Они подобны тем искусственным огням, которые дерзко устремляясь, кажется, хотят достигнуть селения звёзд, но, с шумом издыхая в путях воздуха, возбуждают смех и веселие зрителей. Здесь ещё увидишь записного домостроителя, не платящего своих долгов; здесь увидишь, наконец, провозглашённого в ведомостях благотворителя, который, обогащая подлую наложницу, лишает своё семейство родительского достояния. Ты видишь, премудрый дервиш, знакома ли добродетель в сем краю, добродетель, дщерь неба и подруга твоя, состоящая в том, чтобы помогать бедным, унижать гордость неверных, а паче свою собственную, хранить пост и молитву, и с восхождением и захождением солнца каждый день омывать чистою водою скверны тела и души!

По сей причине слово «добродетель» вовсе не употребительно в здешнем общежитии; зато «честь» есть любимое слово европейских языков, честь заменяет её здесь совершенно. Это также исчадие равенства, также желание казаться иным, нежели тем, кто что есть, наглое требование подлого не слыть подлым, преступника – преступником. И они обожают свою честь! Научи меня, безгрешный, нужна ли защита сего привидения тому, кто исполняет веления Божия, и чист в своей совести, нужно ли ему мнение людей, и добродетель, если бы и была ими омрачена, не должна ли некогда воссиять вящим светом?! По крайней мере, я не вижу ещё никаких благодетельных действий понятия о чести; я вижу торжество порока, взывающего к чести, когда бессильная правда не в состоянии доказать очевидного преступления; я вижу, что закон, медленный и дряхлый, часто страшится приступить к исследованию преступления, дабы не оскорбить щекотливого чувства чести; вижу и благословляю нравы мусульманские, где правитель, силою, вручённой от Вышнего царям беспредельной власти и меча правосудия, попирает ногами все изобретения лукавства, и посекает зло в его корне.

Тяжкое бедствие угрожает оскорбителю чести: его ожидают притеснения ябеды или личное мщение обиженного. Сие последнее кажется мне согласнее со здравым разумом; ибо неприятели с оружием в руках призывают решителем вражды своей праведное небо и непреложное предопределение судьбы (если только суетные распри чести достойны внимания Всевышнего). Но лукавство европейское изобрело способ безнаказанно поражать и сие ужасное чудовище, нарицаемое честью. Мстительность в оковах затруднения есть мать ухищрения и низости; так называемый пасквиль есть её вернейшее орудие: бумага, не открывающая имени сочинителя, проливает в публику все порицания и укоризны, которые досада или клевета могут изблевать на обезоруженного врага. Лёгкость и соблазнительность сего пути к отмщению, часто противному справедливости, заставила законы принять меры к искоренению сего зла: в случае неизвестности сочинителя, бумага, представляющая его лицо, всенародно сжигается рукою палача. Но средство сие очевидно недостаточно к укрощению решительного преступника, а ещё менее к удовлетворению обиженного. Большею частью порода и истинное величие поставляют себя выше обиды, и, пренебрегая оною, не употребляют сего бесполезного удовлетворения; и опыт удостоверил, что молчание есть лучшее средство укротить злословие.

Я оканчиваю письмо. Свет моего разума и отец помышлений моих! Я приношу тебе жертву чувствований и наблюдений, внушённых чистою верою в твоё учение, и желанием озарить себя вящим светом твоего знания; удостой усладить мой дух ответом твоей премудрости, покажи мне путь избегнуть от челюстей заблуждения, и управляй склонностями и движениями души моей, как Всевышний управляет светилами небесными. Я достиг до средоточия Европы, во владения короля Прусского; не знаю ещё, в которую сторону обращу мой путь; не знаю, скоро ли предстанет случай ещё беседовать с тобою. Мысль моя будет всегда парить к стране востока, откуда сияет ко мне светлая звезда правоверия.

_______________________

III

СМЕСЬ

Песня лапландская

Скачи, любезный лось! Скорее,

Лети к подруге дорогой:

Ещё скорей, ещё быстрее,

Любезный, милый лосик мой!

___

Лети – ты знаешь путь далёкий –

К сударке радости моей; –

Да будь проворнее, жестокий!

И ног быстрейших не жалей.

___

Когда бы было в власти нашей,

То я б на эти тучи сел,

Которы ѝдут к юрте вашей,

И в миг к тебе бы прилетел!

___

Ах! крепче цепи что железной?

Кто цепь железну перервёт? –

Подобно, от моей любезной

Никто меня не оторвёт!

___

Вот скоро, скоро, к ней прибуду:

Тогда во весь я крикну рот,

Когда голубку видеть буду,

Гуляющу вблизи болот.

___

Скачи, любезный лось! Скорее,

Лети, к подруге, дорогой,

Ещё скорей, ещё быстрее,

Любезный, милый лосик мой!

___

Лети – теперь уж недалёко,

К сударке радости моей!

Не поступай со мной жестоко,

И ног быстрейших не жалей!

Мслвч.

________________

ЭКСПРОМТ

Е. В. К-вой

(в день её ангела)

Угрюмый царь суровых непогод,

Присяжный враг весенней неги,

Хотел было опять рядить природу в снѐги,

И спрятать ручейки под лёд; –

Но, вспомня, что с сим днём твой праздник приближался,

Неволею Эол впервые рассмеялся,*

Разгладя пасмурно чело;

И – снова солнышко взошло!

О. Сомов.

________________

К Вертеру

Тебе подобно я страдаю,

О, бедный Вертер,* от любви,

Тебе подобно ощущаю

Я пламень гибельный в крови!

___

Ты мучился – и я страдаю;

Ты скучен был – и я грущу;

Ты слёзы лил – и я рыдаю,

Как ты, пустынных мест ищу.

___

Жестокий Гимен* разделяет

Шарлоту нежную с тобой,

Богатство, знатность разлучает

Мою любезную со мной!

○○

_____________

В альбом одной девице

(Под рисунком, на коем изображена богиня счастья, спящая у дверей шалашика)

Спокойство в хижинах! Питомцы муз мечтают,

И счастье у ворот шалашика кладут.

Здесь счастье и покой в чертогах обитают –

С тобой – везде они живут!

О. Сомов.

_______________

Акростих

Как роза нежная, весеннею порою,

Алея, взор к приятностям манит,

Так Хлоя милая, своею красотою,

Являясь, всех сердца любовью пламенит!

○○

_______________

Надгробие философа Демокрита

Оставим знак и мы предбудущим потомкам:

Да знают некогда по гробовым обломкам,

Что я на этом свете жил,

Что в нём я больше весел был,

Что значит: меньше огорчался,

И, живши, – к цели доискался!

____________

Песнь надовесская

Встану я до всхода солнца,

На высокий стану холм,

Чтоб узреть, как прогоняет

Чёрны тучи новый свет.

А как Солнце закатѝтся,

О, Луна, даруй мне свет,

Чтобы мог я безопасно,

Отягчённый дичиной,

Возвратиться в мой шалашик,

Деточек обнять, жену,

С ними дичины покушать,

И на мягких листьях лечь!

Мслвч.

______________

Упрёки ума – сердцу

– Ты рвёшься, друг? – Ах больно

Терпеть невинно клеветы…

– Зачем так много доброты?

– Зачем так пламенны твои мечты?

– Начто ты ангела воспело красоты?

– Начто поставило в стихах А. Д. С. ты?ˣ

– Зачем в речах твоих столь верные черты?

– Короче: для чего не прочие, – а ты,

Так поступаешь вольно?..

Довольно!

___________________________

ˣ Это для тех, которые упрекают меня, будто бы стихи к А. Д. С., напечатанные во втором номере «Харьковского Демокрита», относятся к известной особе …., которой я не имею чести знать. И так долгом поставляю торжественно подтвердить, что стихи мои написаны особе …. иногородней.4

Зеленский.*

________________

Рецепт (Как сделать уксус из четырёх разбойников)

(С французского)

Возьми большой котёл с полудою* без крана,

Брось Нея и Даву, да храброго Бертрана,

Прибавь полиции министра Савари,*

И долго на огне состав ты сей вари,

Охолодя его, сим средством ты дойдёшь –

И уксус четырёх разбойников найдёшь.

С.

________________

Г. Квитке в ответ на его «Не хочу»

Квитка, хочешь удивиться?

Слушай! – право не шучу:

Коль желаешь ты жениться,

За тебя идти хочу.

Ты меня совсем не знаешь:

Что тут ну̀жды? – не беда.

Через год меня спознаешь;

В свете так живут всегда.

Брак ведь польскому подобен:*

Кто попался – с тем иди.

Коль не ловок, не угоден –

Вот отхлопнуть… погоди!

Замуж я давно желаю;

Мне тридцатая весна,

Не в дурных себя считаю,

Зубы все, лицом красна.

Стройный стан и рост годится,

Волос долог – тёмно-рус,

Я умею нарядиться,

К лицу шалью завернусь.

По-немецки разумею,

En français je parle tres-bien,*

Я в компаньи не немею,

Петь готова целый день.

Есть бурмицкого две нитки,*

Фермуар – и перстенёк,

Но зато уж ни кибитки:

Всё прибрал к себе зятёк.

Есть бородок сотня с лишком,*

Денжуры лишь тридцать пять.

Деревенька есть с домишком:

Славно можно поживать.

Лишь во сне я молчалива

И скромна, тиха, добра,

Но проснусь – беда: – бранчива,

Целый день шумлю с утра.

Стало, я во всём как должно,

И невеста хоть куда!

Одного лишь скрыть не можно…

Да не очень и беда:

Коль женой твоею буду,

Не взыщи, мой друг, на мне:

Уж старинки не забуду,

Коль отхлопнуть, так… Adieu!*

Вот условье – ну! решайся!

И серьёзно – не шучу.

Опиши себя, не тайся;

Верно вскрикнем мы: «Хочу!»5*

А……….на

(Не в Слободской губернии).

_________________

Каламбур

Люблю я знать,

Да не всегда,

А иногда

И знать,

Не дай Бог знать!*

…………

__________________

Примітки редактора інтернетної публікації

«Харьковский Демокрит» – перший за часом журнал в Україні (поряд із журналом «Украинский вестник», який почав видаватися одночасно і друкувався в тій же друкарні). Періодичне літературне видання переважно гумористично-сатирично-іронічного спрямування (але є подекуди і твори не жартівливі). І перше періодичне видання, де надруковано тексти українською мовою. (Перші частини «Енеїди» Івана Котляревського було надруковано ще раніше, але то було видання книжкове, а не періодичне, і вчинене за межами України, в Санкт-Петербурзі). Проте здебільшого – тексти великороською. Друкувався «Харьковский Демокрит» у друкарні Харківського університету. Видавався 1816 року щомісяця з січня по червень включно. У журналі друкувалися твори авторів Слобожанщини, а також переклади ними текстів закордонних літераторів. Усього видано шість книжок журналу (або шість зв'язок, як називав його номери засновник та видавець).

Демокріт – давньогрецький філософ, відомий, крім іншого, гарним почуттям гумору та веселою вдачею. «Харьковским Демокритом» видавець назвав свій журнал за аналогією з петербурзьким журналом «Демокрит», якого було видано лише два номери.

У цій інтернетній публікації тексти приведені в основному у відповідність до нинішнього великороського правопису. Але подекуди збережені особливості цієї мови початку дев'ятнадцятого століття для історичного колориту.

«Харьковский Демокрит» видавався незабаром після перемоги Російської імперії та її військових союзників над Наполеонівською Францією (що в тій війні, звісно, брали участь і українці), тому чимало творів у журналі присвячені цій темі і просякнуті імперським пафосом. Українська національна самосвідомість лише готувалася згодом дати перші паростки. Сучасному українському читачеві не варто засуджувати авторів «Харьковского Демокрита» в тім, що живучи в Україні, вони писали твори великороською мовою. Адже нова українська література почала свій справжній розвиток пізніше. Григорій Квітка-Основ'яненко (один із авторів «Харьковского Демокрита») тоді ще не почав писати творів українською мовою. Тарасові Шевченку було лише два рочки від народження. Іван Котляревський, котрий свою «Енеїду» взявся писати за 22 роки до появи «Харьковского Демокрита», закінчить роботу над цією своєю віршованою епопеєю аж за 26 років після існування «Харьковского Демокрита». А переважна більшість класиків української літератури у час «Харьковского Демокрита» ще і не народилися. Нова українська література у той час була навіть, образно висловлюючись, не немовлятком, а зародком, ембріоном. Тож той факт, що засновник та видавець «Харьковского Демокрита» Василь Маслович все ж написав та видав у своєму журналі і трошки українських текстів (у першому, п'ятому та шостому номерах журналу), вже можна вважати великим на той час проривом і майже чи не літературним подвигом.

Декан Гавриил Успенский – Гавриїл Петрович Успенський (1765-1820) – історик, професор Харківського університету.

… позабуду Геликон. – На горі Гелікон, згідно з давньогрецькою міфологією, жили музи, як і на горі Парнас.

Да пусть сравнится он с Бовою И пусть Полкана превзойдет… – Королевич Бова та кентавр Полкан – персонажі «Повісті про Бову королевича».

…с рогатым, круглым знаком… – Тобто з короною.

Сынка любезного рожденье. – Закінчення першої пісні поеми «Утаида». Продовження надруковані в наступних номерах: друга пісня у квітневій (№ 4) книжці «Харьковского Демокрита», третя пісня – у травневій (№ 5) книжці, четверта пісня – у червневій (№ 6) книжці «Харьковского Демокрита».

Мслвч. – Василь Григорович Маслович (1793-1841) – український (харківський) поет, гуморист, сатирик, байкар, журналіст, науковець-філолог, випускник Харківського університету, засновник та видавець журналу «Харьковский Демокрит», а також автор більшості текстів, що друкувалися там.

Аруэт – Франсуа-Марі Аруе (1694-1778) – французький філософ-просвітитель, поет, прозаїк, сатирик, трагік, історик та публіцист, відомий під псевдонімом Вольтер.

Не интерес ли зло на свете всё рождает? – У цій сатирі слово «інтерес» використано не у значенні «цікавість», а у значенні «вигода».

… боится росстаней… – Росстань – роздоріжжя, перехрестя кількох доріг; а також ситуація, за якої необхідно робити вибір.

… потоне… – тонше.

… на терезях доход. – Терези – ваги.

Фонвизина слуга их, правда, уж тревожил… – Мається на увазі сатиричний вірш Дениса Фонвізіна «Послания к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке» (1762), де, крім інших, критикується і церковний стан.

Тут поздно бедный волк приметил, Что чересчур перемудрил. Лом. – Рядки з байки Михайла Ломоносова «Лишь только дневный шум замолк…», яка є російським перекладом байки французького байкаря Жана де Лафонтена під назвою «Вовк, що став пастухом».

Попросим-ка у Феба ласки… – Феб – одне з прізвиськ давньогрецького бога Аполлона, покровителя мистецтв.

Воды кастальской принеси… – Вода із джерела Касталія на горі Парнас із часів Еллади вважається символом поетичного натхнення.

… Филиппку, Савку… – Філіп та Сава – слуги автора, Василя Масловича, яких він згадує і в деяких інших своїх віршованих творах, надрукованих у «Харьковском Демокрите».

Державин, Горчаковы И Дмитриев и Карамзин, Капнист, Жуковский, Мерзляковы… – Відомі великороські поети того часу: Гавриїл Романович Державін (1743-1816), Дмитро Петрович Горчаков (1758-1824), Іван Іванович Дмитрієв (1760-1837), Микола Михайлович Карамзін (1766-1826), Василь Васильович Капніст (1758-1823), Василь Андрійович Жуковський (1783-1852); Олексій Федорович Мерзляков (1778-1830).

… эту шаль? – Тут слово «шаль» вжито не у значенні «велика хустина», а у значенні «безрозсудний, шалений вчинок, витівка».

На голове не чепчик – хрия… – Хрія – термін риторики, певна сукупність прийомів у розвиток запропонованої теми.

Пук тропов модница держала… – Троп – стилістична фігура, слово або вираз, що використовується в переносному значенні з метою посилити образність вислову, художню виразність мови.

… на фижмах выступала. – Фіжма – каркас для надання пишності жіночій спідниці.

Нахимов. – Яким Миколайович Нахімов (1782-1814) – український (харківський) російськомовний поет-сатирик, байкар, педагог, випускник Харківського університету. У «Харьковском Демокрите» його твори публікувалися посмертно.

Лишь только скрылся дневный свет… – У своїй байці «Волк в пастушьем наряде» Василь Маслович переказує своїми словами байку Михайла Ломоносова «Лишь только дневный шум замолк…» (Дивіться вище примітку щодо епіграфа до вірша В. Масловича «Ода на мир Европы, превращённая в баснь»).

Российский Пиндар… – Піндар – давньогрецький поет, який жив у VI-V століттях до нашої ери. Писав переважно оди та гімни.

Орест Сомов. – Орест Михайлович Сомов (1793-1833) – випускник Харківського університету, поет, сатирик, прозаїк, літературний критик, видавець. Одним із перших у великороській літературі використав українські теми, вплинувши своєю творчістю на Миколу Гоголя.

Когда бы жил тогда Абрам, Так свет бы рай доселе видел… – Мається на увазі, що Авраам був більш слухняний Господу, ніж Адам, вигнаний із раю за непослух. (Біблія, Книга Буття).

… пастырь люботинский… – Нині Люботин є містом у Харківському районі Харківської області.

Человек, по мнению одних – великий, по словам других – чудовище… – Наполеон Бонапарт.

Один из сих народов, которого имя, за сто лет пред сим, не было включено в общем союзе племён христианских, ныне восходит на вершину славы и могущества. – Йдеться про росіян.

… на великом острове к западу… – Британії.

… Эол впервые рассмеялся… – Еол – бог вітрів у давньогрецькій міфології.

О, бедный Вертер… – Мається на увазі, звичайно, головний герой повісті «Страждання юного Вертера» (1774) Йоганна Вольфганга фон Ґете. До речі, цей німецький класик спілкувався з кількома представниками харківської еліти та брав участь у заснуванні Харківського університету, за що був удостоєний звання почесного члена Ради Харківського університету.

Жестокий Гимен… – Тут мається на увазі давньогрецький бог шлюбу Гіменей.

Песнь надовесская – Надовеси – індіанське плем'я в Північній Америці. Відомим твором про це плем'я є вірш Фрідріха Шиллера «Надовеський похоронний плач».

Зеленский. – Федір Зеленський.

… котёл с полудою… – луджений, тобто покритий шаром олова або олов'яно-свинцевого сплаву.

… Нея и Даву, да храброго Бертрана, Прибавь полиции министра Савари… – Мішель Ней (1769-1815), полководець, маршал Франції; Луї Ніколя Даву (1770-1823), також полководець і маршал Франції; Анрі Гасьєн Бертран (1773-1844), французький генерал; Анн Жан Марі Рене Саварі (1774-1833), міністр французької поліції за правління Наполеона Першого.

Брак ведь польскому подобен… – Польський – так у вісімнадцятому та на початку дев'ятнадцятого століть у Російській імперії називали танець полонез.

En français je parle tres-bien… – Я дуже добре розмовляю французькою.

… бурмицкого две нитки… – Бурмицьким зерном у Російській імперії називали великі перли (дрібні називали кафимським зерном); дві нитки бурмицького означає – два намиста з великих перлин.

Есть бородок сотня с лишком… – Тобто – російських кріпаків, які носили бороди, на відміну від голених чоловіків вищого стану.

Adieu! – Прощання! (З франц.)

Квитка, хочешь удивиться… Верно вскрикнем мы: «Хочу!» – Вірш «Г. Квитке в ответ на его "Не хочу"» є ніби реакцією на вірш Григорія Квітки (Основ'яненка) «Не хочу», надрукованому в попередньому, лютневому номері «Харьковского Демокрита» (написаний ним, втім, не від власного імені, а від імені якогось невдахи у справах кохання). Втім, і сам Квітка на той час не був одружений; одружиться через п'ять років. Авторство невідомої жінки, можливо, є містифікацією; можливо, вірш написав видавець журналу Василь Маслович.

Люблю я знать… Не дай Бог знать! – Використана гра слів: іменника «знать» у значенні «знатні люди, вельможі, аристократи» та дієслова «знать» у значенні «мати знайомство».

1 Напечатана в первый раз в начале 1815 года. (Здесь и далее в сносках примечания Василия Масловича).

2 Люботин – село Валковского уезда.

3 Сия пиеска давно очень сочинена и ходит по рукам. Как жаль, что сочинитель оной неизвестен! Беру смелость поместить её в «Харьковском Демокрите», и надеюсь, что она понравится моим читателям.

4 И издатель для сего единственно помещает эту статейку.

5 Издатель (поблагодаря прежде откровенную незнакомку за доставление сей пиесы), смеет уверить её, что господин Квитка верно не будет так неучтив, чтобы отринул её просьбу.