Харьковский Демокрит

Журнал

1816 год

(Все номера (1-6) в одном файле)

ХАРЬКОВСКИЙ ДЕМОКРИТ

Тысяча первый журнал!

Издаваемый Василием Масловичем

___________________________________

Все в ежемесячны пустилися изданья.

И, словом, вижу я в стране моей родной –

Журналов тысячу, а книги ни одной!

____________________________________

Месяц январь

ХАРЬКОВ,

в университетской типографии, 1816 года

Учреждённый при Императорском Харьковском

университете Цензурный комитет, основываясь на

донесении читавшего сие Сочинение профессора Ивана

Срезневского, печатать оное дозволяет с тем, чтобы по

напечатании до выпуска в публику, представлены были

в Цензурный комитет: один экземпляр для Цензурного

комитета, два для департамента Министерства

просвещения, два для Императорской публичной

библиотеки и один для Императорской академии наук.

Января 7 дня, 1816 года.

Декан Гавриил Успенский.*

___________________

От издателя

Вот первая связка

«Харьковского Демокрита» – издатель ещё

не знает, как будут судить об ней; но скоро, – (через два, три дни) он

услышит отзыв просвещённой публики. И – почтёт себя счастливым,

ежели хотя несколько достигнет предназначенной им цели!

За долг особенный полагаю упомянуть здесь о том, что сей

журнал будет наполняться произведениями нашего края. Издатель

позволяет себе помещать и напечатанные пиесы*, но только те, коих

сочинители принадлежат нашему же краю. Во-первых, для того, дабы

познакомить отдалённых читателей сего журнала (издатель льстит

себя надеждою, что таковые найдутся) с произведениями нашими; а

во-вторых, дабы совершенно соблюсти название «Харьковского

Демокрита».

В. М.*

___________________

Издатель вместо «книжки» употребил «связка», дабы не вышло противоречия

заглавному листу Журнала. (Здесь и далее в сносках примечания Василия

Масловича).

ПОЭЗИЯ

Основание Харькова

(Усердно посвящается почтенным гражданам Слободско-

Украинской Губернии)

Часть первая

Глава первая

Полтораста лет назад,

Стары люди говорят,

Подле Лопани* частенько

Яков с Гапкой пел.

Гапка дочь Харька* была

И красавицей слыла,

А Харько был первый житель

В Слободской стране.

Яков был Харька батрак,

Парень бойкий – не дурак‚

И за то любим был Гапкой,

Словно брат родной!

Ежели хотят друзья

Знать подробно от меня,

Что бывало Яков с Гапкой

Меж собой поют?

Коль хотите? – я готов

Рассказать вам их любовь.

Ну, так сядем у камина,

Я начну рассказ:

Чуть Харько куда пойдет,

Яков с Гапкой тотчас вслед,

Бросивши свою работу,

К Лопани спешат.

Там под старым дубом

став,

Нежно друг друга обняв,

Грустно и почти сквозь слёзы,

Песнь сию поют:

ЯКОВ

Гапко, що мені робить?!

Як з тобою різно жить?

Я убогій сиротинка

Полюбив тебе.

А Харько, твій пан-отець,

Не сплете наших сердець.

Як любов мою пронюха,

Лихо буде нам.

ГАПКА

Яків любий, не жалкуй,

Та Гапусю поцілуй;

Хто иміє добру душу –

Не богат хіба?

Розум має хто – здоров,

Має хто таку любов,

Як голубчик Яків має,

Чи ще не богат?

Пень сего дуба и теперь видеть можно недалеко от моста.

ЯКОВ

Та се так, та, не зовсім.

Той багатий в світі сім,

Волів має хто, корови,

Свиней, поросят…

Шапку гарну, та жупан…

Той багатий, той і пан –

Ні, лебедику, Гапуся,

Я не буду твій!

ГАПКА

Я розплачусь, як мала…

Коли хоч, щоб я жила,

Так кажу моєму тату:

«Нехай Яків мій»!

Він за руки візьме нас…

ЯКОВ

Він Гапусі скаже: «Зась!»

ГАПКА

Ні, сего Харько не скаже,

Любе дочку він.

ЯКОВ

Ні, Гапуся, не кажи.

Яківа побережи.

Як Харько про се узнає,

Скаже: «Геть з двора!»

Тогді Яків не барись,

По карасі в річку лізь…

Ні, Гапуся, коли любиш,

Не кажи сего.

Будем жити як живем.

Коли можно одним днем

Забарить розлуку нашу,

То і те гаразд.

ГАПКА

Гарно, Яків, не скажу.

Ось тобі що докажу:

Коли не твоя я жінка,

Дівка цілий вік

___

Тут обнимутся тесней,

Поцелуяся нежней,

Яков с Гапкой расходятся

По своим местам.

Каждый день и каждый миг,

Лишь останутся в двоих,

Яков с Гапкою под дубом

Тож да тож поют.

Так почти они весь год

Подле дуба и у вод

Жизнь счастливу провождали

И завидну жизнь!

Но однажды лютый рок

Вздумал дать им злой толчок.

В упоении восторга…

Их застал Харько.

Он давно их подмечал…

Что ж в душе он ощущал,

Горлиц сих в любви поймавши,

Только знает он.

Праведный смиря свой гнев,

На холме

высоком сев,

Батраку велел и дочке

Подойти к себе.

Им сказал такую речь:

«Вас бы надобно посечь,

Но я сделаю особый

Здесь над вами суд».

Разумеется не так

Говорил Харько козак,

Говорил он им хохлацку,

Не московску речь

«Я, как добрый вам отец,

Вашей дам любви конец,

Только, Яков, ты мне прежде

Службу сослужи».

Речь таковская Харька

Показалась им сладка.

Яков, павши на колени,

Первый говорил:

«Пан – Харько, отдай мне дочь,

Я служить тебе не прочь,

Для Гапуси всё исполню,

Что мне ни велишь».

Что теперь лестница недалеко от присутственных мест.

Речи героев сей баллады должны бы быть на малороссийском языке; но

многие заметили издателю, что это будет шероховато.

Гапка в очередь свою

Речь отцу сплела сию,

Тоже ставши на колени,

Как её дружок.

«Милый батюшка драгой!

Будь лишь только Яков мой,

Предпринять и я готова

Самый тяжкий труд!»

«Встаньте, дети, ладно уж,

Яков, ты ей будешь муж,

Ежели ты мне достанешь

То, что я скажу:

Поезжай-ка в Ахмечеть –

Где татарский хан живет.

С бороды его мне мерзкой

Вырви пук волос».

И сказав сии слова,

Встал украинский глава

И с холма свой путь направил

Прямо в домик свой

Яков же, его батрак

Поражён был этим так,

Что чрез час насилу в память

С Гапкою пришёл.

Оседлал потом коня,

Вместе с Гапкою стеня,

Богатырские доспехи

Он Харька надел.

Хижина Харька по преданию была там, где теперь дом почтенного отца

Андрея Прокоповича.

С двицей простясь, с Харьком,

Бедный Яков с лошаком

В две минуты с половиной

Невидимкой стал.

Что же Гапка? – Ах‚ она

Тяжко сделалась больна,

Чуть ли не была в горячке –

Самый сильный бред...

Хоть Харько её жалел,

Но помочь ей не умел.

Яков был уже далёко –

Он лишь ей бальзам.

Тут Харько мой в первый раз

Слёзы выкатил из глаз,

Кои на седые усы

Падали, дробясь.

А по Феське

, по жене,

Не лились ужель оне?

Феська, с позволенья, ведьма

У Харька была.

Так её он не любил,

Потому и слёз не лил –

Матери ж, отца лишился

Ещё в детстве он.

Но довольно отступать‚

Стану повесть продолжать.

Пан-Харько поплакал – вздумал

Яшку воротить.

И Терешку, и Грицька,

Епымаха и Яцька,

Феська была женой Харька.

Федька, Власа и Юхима…

Всех послал за ним.

Каждый лошадь оседлал,

Вслед за Яковом скакал,

Каждый к ночи возвратился

Без богатыря.

Поскакал Харько бы сам

Вслед по Якова стопам,

Но не знал кому Гапусю

Поручить свою.

Что же делать? Как тут быть?

Как Гапусе пособить?

Бедненькой ей очень трудно,

Дышит чуть она.

Люди вздумали водой

Покропить её святой,

Ставят образ Николая

Над её главой.

Влас, крестясь, поклоны бьёт,

Епымах псалмы поёт,

Юхим с Федькой на коленах.

Плачут Гриць, Яцько…

Все Харька любили дочь,

Все хотели ей помочь.

«Добрая живи, Гапуся!»

Так молились все.

Не взыщите на меня,

Милые мои друзья,

Я прерву в сем месте повесть

До другого дня.

Завтра тоже вечерком,

Как теперь, пред огоньком

Я вам славные походы

Якова скажу.

Много он настроит штук,

Волосов достанет пук

С бороды татарска хана

И Харьку отдаст!

Но скажу вам наперёд,

Я отличный сей поход

Расскажу другим размером,

Этот надоел.

Мслвч.

Продолжение впредь.*

____________________

Песнь луже

Пускай иной, потея годы,

С надсадой трубит страшны оды

Ручьям, озёрам и морям:

Не море, лужу воспеваю;

Грязь в жемчуг я преобращаю,

Ударив лиры по струнам.

___

Судб 6лагоугодно воле,

Чтоб, лужа, ты в несчастной доле

Была других всех ниже вод:

Ручьи нас веселят струями,

Моря приводят в страх волнами;

А лужей брезгует народ.

___

Но насекомы неисчетны,

Для гордых взоров неприметны,

Зрят в луже дивный океан,

И в подлых жабах – страшных ктов!

Четвероногих сибаритов*

Ты вместе ванна и диван:

___

Паш, украшены щетиной,

Презренною твоею тиной

Не променяются на пух;

За бархат грязь они считают

И в роскоши такой не чают,

Что их готовят под обух.

___

Ни пред ручьём, ни пред рекою

Ты ни похвалишься водою;

Но страннику в несносный жар

Вода твоя в степи ливийской,

Или в пустыни аравийской

Небесный кажется нектар.

___

Пространством море пусть гордится,

Шумит волнами и стремится

Достигнуть грозной высоты:

В обширности неизмеримой,

Одним Всесильным обозримой,

И море – лужа, как и ты.

___

Хотя б на дне его лежали

Блестящи бисер и кораллы,

Приманчивы для алчных глаз;

Но что ж, пред мудрыми очами

Столь почитаемые нами

Коралл и бисер – та же грязь!

___

Нет, лужи я не презираю,

Я в луже пользу обретаю:

Наставник лужа для меня –

Читает мне урок прекрасный,

С которым опыты согласны,

Сию нам истину глася:

___

Чей дух ленивый дремлет вечно,

В том мысль и чувствие сердечно,

Как в луже мутная вода;

И праздности его в награду

Пороки в нём, подобно гаду,

Плодятся – множатся всегда!

Нахимов.*

_______________

БАСНИ

Орёл и Стрелок

«Не тронь меня! – Орёл вдруг крикнул на Стрелка. –

Дерзнёт ли выстрелить по мне твоя рука?

Орлов и римляне, и греки уважали,

Священными они нас признавали!» –

«То были римляне! – Стрелок Орлу сказал, –

А ныне люд умнее стал;

Не очень о твоей заботится породе:

Теперь уж не орлы, а попугаи в моде».

Нахимов.

___________

Дуб и Свинья

И свиньи не всегда так хрюкают, как свиньи,

А говорят они подчас и по-латыни!

Легко я это докажу,

Коль анекдот один про свнью расскажу:

Свинья задумала однажды проходиться,

И прямо в лес идёт,

И думает: авось ей там случится

Наполнить свой живот.

И не напрасно так хавронья полагала,

Лишь только в лес она вошла,

Под дубом жёлуди нашла,

И с аппетитом кушать стала.

Досадно дубу, что его

Свинья плод славный пожирает,

А благодарности не знает.

«Не стоишь ты вниманья моего, –

Так, наконец, он к ней вещает: –

О, грубая и глупая свинья,

Ты милостей моих ничуть не понимаешь.

За вкусный плод, который ты съедаешь,

Не смотришь даже на меня». –

«Я б вашей преподобной чести, –

Так говорит свинья в ответ: –

Отвесила поклонов двести

За вкусный ваш обед,

Когда бы ведала я точно,

Что вы бросаете мне жёлуди нарочно».

Мслвч.

______________

Ласточка и Колокол

На башне Колокол висел,

И там же Ласточка гнездилась.

На Колокол вдруг птичка рассердилась:

«Уж ты мне уши прозвенел.

В соседстве жить с тобой моих сил недостанет». –

«Молчал бы, Ласточка, охотно для тебя,

Но что ж? Звонарь меня

За длинный мой язык всегда насильно тянет».

А ты, Глупон, зачем ты подымаешь крик,

Ужели и тебя кто тянет за язык?

Нахимов.

_______________

Книгопродавец и Слон

Зашёл Слон мудрый в книжну лавку.

Зачем? – Не книги ли читать…

Когда не верите, извольте сделать справку,

Из Бори, Плиния, вы можете узнать,*

Сколь в древности слоны учёны были:

Они по-гречески читали-говорили,

И славились большим умом!

Насчёт слонова просвещенья

Во мне нимало нет сомненья –

И в наши времена французским языком

Премножество зверей болтают,

И хорошо язык французский понимают.

Сороки, галки и грачи,

Легазы, мопсы и борзые,

И попугаи толкачи,

Фидельки, шавки и другие –

Изволят так язык французский понимать,

Что, думаю, навряд,

С зверьками сими сговорят

И наши барыни иные!

Зачем же сомневаться нам,

На Плиния не полагаться,

Что мудрым будто бы слонам

По-гречески не можно было изъясняться?

Насчёт учёности Слона

Когда читатель мой уверен,

Я басню продолжать намерен,

И вот она:

Слон «Описание животных» отыскавши,

И со вниманьем прочитавши,

Сначала долго хохотал,

Потом так книжнику сказал:

«Лишь человек, "краса вселенной",

По утверждению писателя сего

Умом один лишь одаренный –

А в прочих зврях нет его!

Но если вникнем в сочиненье,

Как сочинитель судит в нём,

То можно сделать заключенье

Пренеошибочное в том,

Что автор сам, ниж умом,

Ниж инстинктом управлялся,*

Которым нас он всех дарит,

И можно ль, чтобы тот сам не заблуждался,

И мог бы начертить

Всех тварей свойства справедливо,

Кто собственну свою натуру знает лживо?

Смотрите, как он описал

Постельную собачку ложно.

Ах, сколько при дворах ей поучиться должно:

Далёко от дворов собачий род отстал!

А хитростям лисы кто станет удивляться!

Ну может ли она с приказными равняться?

Она перед крючком*

Осёл ослом.

Льва, тигра, леопарда, волка,

За кровожадность все клянут,

И тут,

У автора не много толка.

Как будто люди меж собой

Живут душой одной!

Добычею друг другу не бывают?

Подобно им, они друг друга умерщвляют».

Хозяин книг от этих слов

Пришёл в такое умиленье –

Он пред Слоном был пасть готов.

Чтоб изъявить ему почтенье,

Он скинул шляпу, к мудрецу

С улыбкой ангела подходит

И разговор такой заводит,

Какой приличен лишь купцу:

«Ах, государь милостивейший!

Уж как меня ты одолжил,

Когда бы комментарий злейший

На что-нибудь ты сочинил,

Или из греческой книжонки

Нельзя ли что-нибудь издать?

Я б вам хороши дал деньжонки,

Отнюдь не стал бы прижимать».

В насмешку Слон книгопродавцу

Наморщил длинный хобот свой,

Так отвечал сему мерзавцу:

«Мне нету нужды никакой

В твоих деньгах, приятель мой!

Храни их для себя, да лучше будь умнее.

Пусть люди на людей свой изливают яд,

В них зависть действует сильнее,

Чем ожидание наград».

Мслвч.

_______________

ЭПИГРАММЫ

Испорченный Соловей

Певал Соловушек и складно и согласно,

Бывало все ему дивилися в леску. –

Да что ж с ним сделалось? Все прочь летят – ужасно! –

Он вздумал быть творцом, и в песни ввёл треску!!

Вперёд, коль Соловья испортить не хотите,

Так не во всём его хвалите.

_______________

На худых стихотворцев

Я думал прославлять

Монарший род хвалами;

Но начали перебивать

Пономари колоколами.

Срз.*

_________________

Клеон

Все говорят, Клеон, тебе:

Что ты дитя, и ты бранишься,

Благодари твоей судьбе –

Ты в рай

отсель переселшься.

_______________

Федул

Федул, большое мне ты сделал одолженье,

Что длинное своё читал мне сочиненье!

Как, слушая его, приятно я... заснул!

Бог награди тебя, Федул!

Евангелие от Марка. гл. 10. ст. 14. I5. 16. Евангелие от Матвея. гл. 18. ст. 3.

гл. 19. ст. 14. Первое Послание к Коринфянам. гл. 14. ст. 20. Второе Послание

Петра. гл. 2. ст. 2.

______________

Уверенность

Буду ли я завтра жить?

Я не знаю верно.

Если ж буду завтра жить,

То что буду завтра пить –

Это несомненно.

______________

Арист

Лишь только подана была Аристу трубка,

Он стал кричать как без рассудка:

«О величайший плут Пахом,

Убей тебя небесный гром!

Как быть без совести – без Бога –

Содрать и так божиться много –

И присягать!! – "табак хорош",

Который к чёрту не годится...» –

Арист, зачем тебе сердиться?!

Купец побожится за грош;

А за сто – как не побожиться?!

Мслвч.

_____________________

ЭПИТАФИИ

А. Н. Нахимову

Жалеет Феб и плачут музы!

Нахимов умер – их певец.

В восторге: врач, педант, французы,

Ослы, кокетки, франт и льстец.

Крючки ж – от радости в трактире,

Что нет Нахимова в сем мире!

_____________

Секретарю

Под сею насыпью гниёт известна тварь,

Ей имя: секретарь.

Все знают чрез сие названье,

Что тварей этих цех

Нам дан от Бога в наказанье

За наш великий грех.

____________

Мопсу

Фиделька, Мопинька, предмет нежнейший Лади,

Под этой бронзою сокрыт.

«Ах! Лучше б померли: mon père и mère*, и дяди...» –

Так Ладя в горести вопит:

Согласна бы лишиться Белки!

Чем миленькой Фидельки!»

_____________

Ладиньке

Недолго Ладинька лила по мопсу слёзки.

С печали умерла она

И похоронена.

Недалеко от моськи.

_______________

Лукерье

Гниют Лукерьины здесь кости,

Котора умерла со злости.

Мслвч.

_______________

Карикатура

Рыцарь

Стоит конь бурный у крылечка,

Поднявши вверх своё чело.

Вся в серебре на нём уздечка;

На нём турецкое седло.

Седло с стальными стременами,

Чепрак с златыми бахромами.

___

Конь богатырский ржёт, грохочет,

Главою и ушми трясёт;

Сыру землю

 ногами топчет; –

Со удил влажна пена бьёт.

Кого же ждёт сей конь ретивый?

Кто будет тот ездок счастливый? –

___

Выходит молодец удалый

По-богатырски разодет:

На нём мундир московский алый,

На нём и шарф, и эполет,

Камзол обшитый галуном,

Булатна сабля с темляком.

___

А на головушку уборну

Он надевает шляпу чёрну. –

На шляпе бел султан дрожит.

И сабля с шпорами звучит.

Он на добра коня садится,

Ретивый конь под ним гордится.

___

Он тронул шпорами коня:

«Вези ты, добрый конь, меня!»

Конь с рыцарем стрелой пустился;

Огонь и дым в ноздрях открылся.

Сыра земля под ним дрожит;

За ними сера пыль летит. –

Куда так рыцарь быстро мчится?

Не в поле ль ратное стремится,

Чтоб мстить отечества врагам? –

О как он будет страшен там!..

___

Но что я вижу? – Рыцарь бранный,

Скажи, куда так едешь ты?

Таков ли путь тобой избранный?

Иль вижу сонные мечты?

Или то истинны приметы,

Что рыцарь едет у кареты?

В порядке с задним колесом

Считает спицы он верхом?

___

Не столько подвиг сей достоин,

Чтоб в нём трудился храбрый воин!

А вот! Нахалливо в карету

Он, выпуча глаза, глядит; –

Кого же видит там? – Брюнету; –

Брюнета – грудь его щемит.

___

Брюнета хороша – прекрасна

Осанкой, взором и лицом;

Но грудь Брюнетина бесстрастна

Пред сим удалым молодцом.

Наш рыцарь едет вкруг кареты,

Наш рыцарь вьётся вкруг Брюнеты,

То с той сторонки, то с другой;

Но нет удачи никакой.

___

Ни в путь, ни в дело все пролазы;

Он слышит лишь одни отказы; –

Но он ещё надеждой льстится;

Ещё кипит горюча кровь;

Он мнит, что двица стыдится

Открыть ему свою любовь.

Он думает ещё атакой

Брюнеты милой сердце взять;

Но крючкотворской, знать, ухваткой

Сердец нельзя завоевать.

___

И вместо страстного ответа,

Открыв окошечко, Брюнета

Сему богатырю пригожу

Учтиво наплевала в рожу,

Сказала прямо наотрез,

Чтоб больше он в глаза не лез:

«Чтоб больше, рыцарь, не трудиться,

Извольте взад поворотиться!

Да просим милости вперед

Не врать таких мне глупых бред».

___

С досады рыцарь наш задохся;

Хотел схлебнуть, бедняк – обжёгся; –

Насупил богатырску морду,

Поворотил коня назад;

Согнул свою осанку горду

И в землю свой потупил взгляд;

А богатырской неудачей

И бодрый конь его сталь клячей.

Срз.

_________________

Меланхолик на кладбище

Сокройся, адска света лесть.

Беги отсели, ухищренье!

Беги, ехидное смиренье.

Беги, неправда, злоба, месть!

___

Бежать? Кому? Кого бежать?

Здесь всё в безмолвье цепенеет,

И трепетна луна темнеет...

Меня ль боится освещать??

___

Не крой, не крой своих лучей,

О Цинтия!* не крой за горы:

Я не злодей, я не злодей!

Дай бросить на тебя мне взоры.

___

Из-под гробов бьёт ключ к той жизни,

Где умирать забудем мы...

Там князь, там царь нам будет ближний,

Там бед нас не обляжут тьмы...

___

Злодей! гробницам без боязни

Поверить можешь ты себя –

Не бойся светского суда.

В нём редких постигают казни...

___

Здесь можешь сердцем потужить,

О друг, обманутый навеки,

Здесь можешь ты и то забыть,

Как злы под солнцем человеки!

___

Здесь умолкает стон забот.

Здесь откровенность не страдает...

Здесь блеска пыль не потемняет...

Но ах, никто сюда нейдёт!

___

Когда б, снедаемый честями,

Не жмурил пред могилой глаз,

Тогда у трона... меж льстецами

Сказал бы правду он хоть раз...

___

Скупец, направь сюда свой путь,

Забудь о бедности томленье!..

Тебе без денег отдадут

Кусок земли на погребенье...

___

Богач, и ты бежишь?! И ты?

Тебе никто здесь не наскучит.

Здесь бедных вопль тебя не мучит;

Нет более здесь нищеты.

___

Красавица, куда идёшь?!

На безобразье и не взглянешь...

Но твой румянец не увянет,

Когда на кладбище вздохнёшь...

___

Почто дрожишь? Надгробный крест

Тебе нимало не мешает

В прекрасны кудри розу вплесть…

Жених тебя не забывает.

___

О Люди, иль страшна вам смерть?!

Шестидосточный дом дубовый?

Кто раньше с чувством сим знакомый,

Тому не больно умереть.

___

На куче тлеющих костей,

При треске грома, в час полночи,

Сомкну сна жаждущие очи

Приятней, чем на ложе фей.

___

Не лести злоковарный тон

Мне возвестит восход Авроры,

Но роковой могильный звон

И погребательные хоры.

___

Кто ж будут здесь мои друзья?

Не вы, златые лицемеры,

Не вы, в овечьей коже звери!

О тени! с вами буду я.

___

А если скорбь меня стеснит?

Что ж? эхо погрустит со мною,

Коль слёзы потекут рекою,

Ветр свеет их и осушит.

___

Но я уж плакать не могу:

И слёзы высохли с душою.

Гнетущую меня тугу

Беру в товарищи с собою.

___

Со мной она среди холмов,

Со мной среди лесов дремучих,

Со мной среди песков зыбучих,

Со мной средь пира и гробов.

___

И с кем несчастный подружт?

«Он бледен! Следственно – распутник.

Он плачет! Следственно – преступник».

Вот как счастливец заключит.

___

Вот для чего я с вами, гробы!

Признайтесь: сколько тлеет в вас

Жертв человеческия злобы?

Тс!.. Шепчет подземельный глас:

___

«Сего сразил жестокий глад

Сарданапала* пред вратами.

Сей пал за то, что меж князьями

Твердил: "Наслдят злые ад"».

___

«Там под полусогнившим пнём

Сотлел убитый клеветою.

Внемли плачевной тени вою...

Так стонет нощию и днём!»

___

«Здесь юноша, на утре дней

Бессмертьем дышащий и славой,

Заране от своих друзей

Удавлен зависти отравой».

___

Умолкни, горестная весть!

Ты слишком – слишком справедлива…

Но ты ужасна, хоть нельстива...

Куда ж стопы свои унесть?

___

Наставь меня: где правды трон?

Где истины не вянут крины?*

Где сильные земли бессильны?

Где незнакомы: плач и стон?

___

Скажи мне: где не смеют враны,

Орлиных потоптать следов?

Наставь меня: где обезьяны

Безумцам не вскружат голов?

___

«Нигде, несчастный пилигрим!

Без терна не алеют розы...»

Так верно вами, горьки слёзы,

Мы хорошо людей смешим...

___

Слепотствуй, злобная фортуна!

И обольщай, как ты, слепых.

Бьёт час! – Обрушится подлунна,

Любимцев погребёт твоих...

___

А там – в превыспренних чертогах

Прозябнут лилии добра.

Они тебе – тебе, кто Бога

Не весил на куске сребра.

______________

Песнь, посвящённая ирою, потерявшему ногу в

Лейпцигском сражении

Герой, ты долг исполнил свой:

Любил отечество без лести,

И за него свою лил кровь!

Священна такова любовь!

___

Не любит тот страны своей,

Кто одного себя в ней видит,

Кто для того на брань спешит,

Чтоб алчность злата утушить.

___

Не любит тот страны своей,

Кто чахнет от любви ко славе,

И, не умея стать в ряду,

Уж хочет равным быть вождю.

___

Не любит тот страны своей,

Кто растопясь, как воск от зноя,

Пред вспыхнувшим любви огнём,

Желает милым быть – с мечём.

___

Не любит тот страны своей,

Кто верен Марсу лишь дотоле,

Пока алмаз иль изумруд

Отважную украсят грудь.

___

А там... и шарф его и меч,

И страшный шлем огнепернатый,

А с ними и воитель сам

Падёт к Миладиным ногам…

___

Кто ж любит истинно свой край?

Тот, у кого отцовы слёзы,

Стенящи братья, сестры, мать

Не возмогли меча отнять.

___

Тот, кто лишась одной ноги,

От раны чуть влачит другую,

Кто, опершись на костылях,

Грустит: зачем он не в боях?

___

Тот, кто на уязвленную грудь

Поникнув, в умиленье плачет,

Что русская течет в нём кровь –

Священна такова любовь!

___

Тот, у кого не братска

смерть

Исторгла жалобные вздохи...

Можайск, тебе – тебе сей стон:

«С бессмертными не умер он!»

Георг. Райдаровский.

Меньшой брат героя убит в Можайском сражении.

_______________

ПРОЗА

Утешение для несчастных, родившихся 29 февраля

(Из Лихтенберга)*

Кто что ни говори, а право, человек, который только через

четыре года должен праздновать день своего рождения, не похож на

обыкновенных людей. И такой, по многим отношениям, очень мало

разнится от немалого числа бедняков, у которых слишком много

отцов. Ибо, что приятнее для бессмертного существа, в нас

обитающего, как не то, что он видит, когда и кроме его существа того

же рода радуются его бытию и жизни? Пусть радость сих существ

бывает очень часто и не самая искренняя, нет нужды, во всяком

случае, не менее приятно видеть, что сии существа принуждены так

делать, как будто они радуются. Правда, искренняя радость выражает

любовь; но зато неискренняя показывает опасение или уважение,

которые во многих случаях ещё несравненно выгодней. Из сих-то

изъявлений радости несчастное творение, родившееся 29 февраля, по

самому короткому счёту своей жизни теряет, по крайней мере,

семьдесят пять чистых процентов в сравнении с другими людьми.

Каково это? Чтобы то ни было, – желание в прозе, стишки, или

настоящие стихи, ленточки, цветочки, пирожки, фейерверки,

иллюминации и пушечные выстрелы, – все 75 процентов нет, как нет.

Всё это ещё не так важно. Но если, положим, что сей несчастный есть

правитель области, или директор городского училища, имеющий

право вынуждать доброхотные подарки на день своего рождения; как

ему быть? Может ли он требовать подарка каждый год, когда следует

ему в 4 года получить его только однажды. И так 29 числа февраля в

тех годах, в которых сей месяц имеет только 28 дней, не суть ли

истинные греческие календы?* Но сии календы суть только

стихотворное ничто, а 29 февраля три раза в каждые 4 года

составляют действительное прозаическое ничто общежития и

ежедневного обихода. В таком случае это уже нечто другое, то –

только на словах, а это – и ощутительно.

Всё доселе сказанное относится только к физическим ущербам;

с нравственной стороны потеря ещё более. Если кто-нибудь хочет в

день своего рождения положить закон что-нибудь вперёд делать, или

не делать, например господин такой-то – ранее вставать, или в

следующем году непременно прочитать всю Библию, или более не

пить водки – какая-нибудь дама

; – то натурально для такого человека

все подобные зарекания пропадают. Но, скажут, у них всё-таки есть

день нового года. – Это всё еще ничего; потому, что и обыкновенные

люди имеют день нового года, но всё этим не убавляется ничего из 75

процентов.

Что ж делать, наконец? Чем помочь этому, посмотрим: хотя

человек родится в известный день и в известное число; но его

вступление в свет, его первый вздох есть дело одной минуты. В сию

точку времени солнце находится в известной точке эклиптики. Итак,

он точно годом старее будет, когда солнце в первый раз после того

опять вступит на ту же точку эклиптики, и гражданский день, в

который сия точка времени случается, есть день рождения человека в

истинном смысле, как бы он впрочем по календарю ни назывался.

Это, кажется мне, очень ясно. Итак, задачу: когда ты должен

праздновать свой день рождения, если ты родился 29 февраля,

можно разрешить следующим образом:

1) пусть тебе скажут секунду, минуту, или час твоего рождения,

или возьми этот день из метрической книги; и поелику ты не целый

день рождался, то в последнем случай должно принять что-нибудь

определенное, например половину дня, следственно 12 часов

пополуночи или полдень.

2) Приищи в астрономическом календаре на год, в котором ты

родился, место солнца (долготу его) для сей точки времени. Если сам

ты можешь сделать вычисление, то тем лучше, но в таком случае ты,

вероятно, не сделал бы такого глупого вопроса.

3) Равным образом в календаре того года, в котором ты хочешь

праздновать день своего рождения, приищи день, в который солнце

точно ту имеет долготу, и это твой день рождения, какой бы он ни

был и как бы он ни назывался.

Здесь говорится о немецких дамах. – Примечание переводчика.

Делая таким образом, ты удивишься, когда увидишь, что, даже

если б ты и в другой день родился, например 1 мая, всё-таки по

известным обстоятельствам должен бы праздновать свой день

рождения то 30 апреля, то 2 мая, и что даже дни рождения высоких

особ очень часто ложно бывают празднуемы, и следственно не один

только родившийся 29 февраля должен праздновать свой день

рождения в другой день, а не в тот, который ему показывает

обыкновенный способ. Это основывается на том обстоятельстве, что

год состоит не из круглого числа 365 дней, но почти из 365 дней и 6

часов; а нам при наших житейских занятиях некогда справляться с

такими дробями дней, почему даже и с самим годом не лучше бывает,

как с нами и с высокими особами, и его день рождения, по крайней

мере, 3 раза в каждое четырёхлетие празднуется ложно. Часто

веселятся и торжествуют о смерти старого года, когда он в самом

деле еще 18 часов должен томиться, и приветствуют новый за 18

часов прежде, нежели он родится. Следующая таблица довольно

хорошо покажет, когда именно родившийся 29 февраля должен

праздновать день своего рождения.

Родившийся 29 февраля поутру в 12 часов:

Должен праздновать день, или лучше сказать, час своего рождения:

В первый год 28 февр. поутру в 6 часов.

Во второй 28 февр. в 12 час. по полуночи.

В третий 28 февр. вечером в 6 ч.

В четвёртый 29 февр. в 12 ч. пополудни.

Родившийся 29 февраля в 6 ч. утра:

В первый год 28 фев. в 12 ч. пополуночи.

Во второй 28 февр. в 6 ч. вечера.

В третий 28 февр, в 12 ч. пополудни или 1марта.

В четвёртый 29 февр. в 6 ч. утра.

Родившийся 29 февраля в 12 часов пополуночи:

В первый год 28 февр. в 6 ч. веч.

Во второй 28 февр. в 12 ч. пополудни или 1 марта.

В третий 1 марта в 6 ч. поутру.

В четвёртый 29 февр. в 12 ч. пополуночи.

Родившийся 29 февраля вечером в 6 часов:

В первый год 28 февр. в 12 ч. пополудни или 1 марта.

Во второй 1 мар. в 6 ч. утра.

В третий 1 мар. в 12 ч. пополудни.

В четвёртый 29 февр. в 6 ч. вечера.

Из сего видно, что час рождения, которым определяется самый

день рождения, каждый год надобно праздновать 8 часами позже,

пока наконец високосный год все поравняет.

С немецкого. Гонорский.*

_____________

Разговор между двумя мертвецами и Меркурием

Меркурий, английский поединщик и дикий североамериканец.

Поединщик.

Пока Харон переправится к нам с другой стороны Стикса,

позволь мне, Меркурий, поговорить с диким североамериканцем,

которого ты сюда со мною привёл. Я никогда не видал такого рода

людей. Какой у него свирепый взгляд! – Послушай! Как тебя зовут?

Ты, конечно, говоришь по-английски?

Дикий.

Да! Я выучился языку сему в ребячестве, проживши несколько

лет между англичанами в Новом Йорке. Но я возвратился к могокцам,

храбрым моим землякам, прежде нежели достигнул совершенного

возраста; и, будучи при продаже рому бесчестным образом обманут

одним из твоих соотчичей, старался всегда после того не иметь с

ними никакого дела. Однако же я сражался за них вместе с прочими

моими земляками в последнюю против французов войну; и убит,

находясь в партии для сдирания кожи с черепов неприятельских. Но я

умер в полном удовольствии; ибо собратья мои одержали победу; и

покуда меня застрелили, удалось мне к славе моей снять кожу с семи

мужчин, пяти женщин и нескольких младенцев. В прежнюю войну

совершил я гораздо блистательнейшие подвиги. Меня называют

Кровожадным Медведем; имя сие дано мне для означения моей

лютости и неустрашимости.

Поединщик.

Моё почтение, господин Кровожадный Медведь: я ваш

покорнейший слуга. Меня зовут Фомою Пошуэлом. Фамилия моя

очень известна в Артуре. Я родом дворянин, а ремеслом картёжный

игрок и человек с честью. Убивать людей на похвальных поединках

моё дело; но я не мастер резать женщин и младенцев.

Дикий.

Так мы воюем. У каждого народа свои обычаи. Но я

догадываюсь по твоему свирепому виду и по скважине, которая

видна в груди твоей, что ты так же, как и я, убит, находясь в партии

для сдирания кожи с черепов неприятельских. Как же то могло

случиться, что неприятель твой не ободрал твоей головы?

Поединщик.

Я убит на поединке. Друг мой ссудил меня некоторою суммою

денег. Но спустя два, или три года подвергнулся он сам крайнему

убожеству, и захотел, чтоб я с ним расплатился. Мы сошлись в Гайд-

Парке. Противник мой не умел драться на шпагах; а я был

искуснейший фехтовальщик в Англии. Я дал ему три, или четыре

раны, но, наконец, он с таким бешенством на меня устремился, что

привёл меня в замешательство и пронзил в лёгкое. На другой день я

умер, как человек с честью, равнодушно и без раскаяния. Однако и он

вскоре за мною последует, ибо лекарь объявил, что раны его

смертельны. Говорят, что жена его умерла с печали, а смерть его

приведёт к погибели всё его семейство, состоящее из семерых детей.

Таким образом я весьма уже отомщён и утешен! Что до меня

касается, то у меня нет жены: я всегда гнушался женитьбою;

любовница моя найдет верное средство прожить и без меня; а дети

мои не останутся без призрения в воспитательном доме.

Дикий.

Меркурий! Я не сяду в лодку с этим негодяем. Он умертвил

своего согражданина; он умертвил своего друга! Наотрез говорю

тебе, что не сяду в лодку с этим негодяем. Лучше для меня

переправиться вплавь через реку; я плаваю, как утка.

Меркурий.

Переплыть через Стикс! Нет! Ты нарушишь законы Плутонова

царства. Ступай в лодку и успокойся.

Дикий.

Не говори мне о законах: я дикий и мне они неизвестны.

Поговори о них с англичанином. В его отечестве есть законы; но ты

видишь, что он их не уважал. Они бы не позволили ему умертвить

своего согражданина, и притом за то, что он потребовала своих денег.

Я уверен, что англичане варвары; они не могут быть свирепыми до

той степени, чтобы подобные поступки признавались у них

законными.

Меркурий.

Ты справедливо осуждаешь англичанина; но тебе ли огорчаться

убийством, когда ты сам умерщвлял сонных женщин и младенцев в

колыбели.

Дикий.

Я убивал одних неприятелей. Я никогда не умертвил моего

согражданина; никогда не умертвил моего друга. – На! Положи в

лодку моё покрывало; но смотри, чтобы убийца на нём не сидел, или

притронулся к нему. Иначе я брошу покрывало моё в огонь, который

виден на той стороне Стикса. Прощай – я решился переплыть через

Стикс.

Меркурий.

Сим прикосновением жезла моего лишаю тебя всей твоей силы.

Плыви теперь, когда можешь.

Дикий.

О, могущественный чародей! – Возврати мне мою силу. Право, я

не выйду из повиновения.

Меркурий.

Возвращаю тебе силу твою, но веди себя порядочно, и поступай

по моим приказаниям. В противном случае опасайся гораздо худших

последствий.

Поединщик.

Отдай его, Меркурий, в мои руки. Пусть он будет под моим

присмотром. Слушай, дикий негодяй! Как ты осмелился презирать

моим сообществом? Знаешь ли ты, что в Англии принимали меня в

лучших собраниях?

Дикий.

Знаю, что ты бездельник. Не заплатить долгу! Убить друга,

который ссудил тебя деньгами, за то, что он от тебя их потребовал!

Прочь с глаз моих! Я утоплю тебя в Стиксе.

Меркурий.

Постой. Повелеваю тебе, чтобы ты не делал никакого насилия;

разговаривай с ним без сердца.

Дикий.

Должен тебя слушаться. – Ну! Скажи мне, какое находили в тебе

достоинство, что принимали тебя в хороших обществах? Что ты умел

делать?

Поединщик.

Ты уже слышал от меня, что я играл в карты, сверх того у меня

был хороший стол. Ни в Англии, ни во Франции никто не ел лучше

меня.

Дикий.

Так ты ел хорошо! Да едал ли ты печёнку, стегно, или плечо

убитого француза! Вот разве славное кушанье! Мне на моём веку раз

двадцать доставалось лакомиться французятиною. Я всегда держал

хороший стол. Жена моя во всей Северной Америке почиталась

искуснейшею в приготовлении французского мяса. Ты, чаю, согласен,

что кушанье твоё никак не могло сравниться с моим?

Поединщик.

Я бесподобно танцевал.

Дикий.

Попляши-ка со мною. Я целый день в состоянии плясать; и

пропляшу военный танец с большею живостью, нежели кто-либо из

моих земляков. Покажи ты нам свое искусство! Что же ты стоишь,

как столб? Неужели Меркурий ударил тебя своим жезлом? Или ты

стыдишься показать нам, как ты неловок и нескладен! Если бы

позволил мне Меркурий, то бы я тебя заставил протанцевать так, как

ты ещё никогда не танцевал. Говори же, что ещё знаешь ты, негодный

самохвал?

Поединщик.

И я должен всё сие переносить! О небо! Что мне делать с этим

нахалом? У меня нет ни шпаги, ни пистолетов, а тень его, по-

видимому, вдвое против моей сильнее.

Меркурий.

Отвечай на его вопросы. Ты сам желал вступить с ним в

разговор. Он нехорошо воспитан; но ты узнаешь от него несколько

истин, которые поневоле должен будешь выслушать от Радамонта*.

Он тебя спрашивал: что ещё умел ты делать, кроме того, что ты ел и

танцевал?

Поединщик.

Я весьма приятно пел.

Дикий.

Ну так пропой же мне свою надгробную, или военную песню. Я

тебя вызываю петь. – Но он онемел! Он лжец, Меркурий. Всё врал,

что ни говорил; позволь мне вырвать у него язык.

Поединщик.

Меня называть лжецом! – Но ах! Я не смею мстить ему. Какое

бесчестье для всей Пошуэловой фамилии! Вот сущее мучение!

Меркурий.

Прими от меня, Харон, сих двух диких. Может ли глубокое

невежество оправдать сколько-нибудь могоцка в ужасных его

злодеяниях; о том пусть Минос* рассудит. Но что сказать в пользу

англичанина? Не то ли, что поединки вошли в обычай? Но сие

извинение ни к чему здесь для него не послужит. Не честь побудила

его обнажить шпагу против своего друга, но фурии, и – к ним должно

его отправить.

Дикий.

Если должно изверга наказать, толкни его ко мне, Меркурий. Я

великий мастер мучить. Вот тебе, бездельник, на первый раз

несколько от меня пинков.

Поединщик.

О честь моя! Бедная моя честь, какому подверглась ты

поруганию. (С английского).*

________________

III

СМЕСЬ

Песнь итальянская

Что вы, женщины, такое?

Мы не можем вас понять,

Вы создание смешное –

Больше ничего сказать.

___

Млы, скромны, тихи, нежны,

То любезны, – а подчас,

Жёстки, вспыльчивы, железны…

Не поймёшь, ей Богу, вас.

___

Что захочет – то с собою

Может женщина творить;

То представиться больною,

То казать здоровой вид.

___

Весела – тогда крушится;

Если ж точно грусть придёт,

Не грустит – а веселится,

И танцует и поёт!

___

Ежели кого полюбит,

Говорит: «терпеть нельзя».

Кто ж противен ей, так будет

Уверять: «люблю тебя».

___

Что вы, женщины, такое?

Мы не можем вас понять,

Вы создание смешное –

Больше ничего сказать.

___

Вы бессильны – но над нами,

Вы имеете всю власть,

Горе с нашими сердцами,

Если в сети к вам попасть.

___

Сердце как своё ни спрячешь,

Вы отыщите его,

Загорюешь и заплачешь –

Вам и надобно того.

___

Лжёт пословица старинна,

Хоть пословица она:

Будто бы глава мужчина,

А раба ему жена!

___

Женщины, вы нам услада,

Беспокойство и покой,

Наша радость и досада,

Вы наш ад – вы рай земной!

___

Словом: ваши мы игрушки,

Мы мячи и кубари,

Мы рулетки и котлюшки,

Мы рабы, а вы – цари!

_____________

К …

(При поднесении ей для прочтения романа «Эвелина»

)

Позвольте поднести роман вам «Эвелину»*,

В котором ни пещер, ни манускриптов нет.

Вы в нём увидите картину,

Вступающей девицы в свет.

Какая девушка прекрасна!

С какою доброю и ангельской душой!..

Начто терять слова напрасно.

Не лучше ль выразить одной

Её достоинства строкой?

Сия девица – образ твой!

_____________

Билетцы

Доколе фрак был нов – дотоле надевал.

Доколь была мила – дотоле обожал!

Сочинение мисс Берни.

Ты думаешь и впрямь, что я тебя любила?

Твой болен кошелёк, и я – тебя забыла.

Не кляни мою измену,

Люди любят перемену.

______________

Триолет

Я мнил: «влюбиться невозможно»,

Пока Алины не видал.

Теперь же чувствую, что ложно

Я мнил «влюбиться невозможно».

Влюбиться очень – очень можно,

Когда Алину кто узнал!

Я мнил: «влюбиться невозможно»,

Пока Алины не видал!

_______________

Довольный

Кончились мои желанья!

Умерла моя жена,

Сорок бочек есть вина,

Есть красоточка Маланья, –

Кончились мои желанья!

_______________

Песнь немецкая

Случилось бедному Степану

Узреть Лизету – полюбить,

И получивши в сердце рану,

Лизете эдак говорить:

___

«Лизета, будь навек моею,

Хотя я беден – не богат;

Однак любить тебя сумею

Без мраморных больших палат,

___

Поверь, любовь не в тех палатах,

Где, растянувшись, роскошь спит,

Любовь бывает чаще в хатах,

Там – где умеренность сидит».

___

Лизете должно б посмеяться

Степана бедного словам,

Она – ну плакать, обниматься,

Да и пошла с Степаном в храм.

___

Довольно хорошо пожили

Степан с Лизетой год, другой,

Да только ж счастливы и были

Довольные своей судьбой.

___

Их сильно бедность одолела,

Притом же парочка детей...

Лизета поздно тут узрела,

Что бедный муж Степан у ней.

___

Не стало пищи, ни одежды,

Не знают, как на свете жить –

С детьми, без денег, без надежды,

Осталось: под окном просить!!

___

Вот вам примерчик заблужденья,

Картины не забудьте сей!

И не женитесь без именья,

Чтоб не клянуть судьбы своей.

Мслвч.

________________

А. О. Ж.

Грустишь, сироточка, что кровных нет с тобой,

И я подвержен стал нынь участи такой:

Невинность, не грусти и перестань жалеть,

Сей вздохами наполнен свет,

Хоть нет и матери – в могиле твой отец,

Зато твой опекун – Творец!

М. С.

______________

Воззвание к женщинам

Волосы седеют,

Зубы уж падут –

Душеньки! Прощайте:

Не могу любить!

Сорок лет с десятком

Я страдал от вас;

За любовь в награду

Презираем был.

Вряд ли вы найдёте,

Чудака, как я?

Душеньки! Судите,

Что я потерпел?

Обижали много,

Я же всё любил.

Всем я без различья

Угождать желал;

Всех я без разбору

Женщин лишь любил.

Обожал и Машу,

Кате строил куры;

Чуть не застрелился,

Надю как узнал.

По свету скитался

За Павлиной вслед.

Верочки увидев

Милой башмачок

Вовсе я рехнулся,

Сашу позабыл.

Лишь страдал, томился,

А не был любим!

Ждал в вас утешенья,

Толку не нашёл.

В глазки вам смотревши,

Юность прозевал;

Вкруг вас всё бродивши,

К старости прибрёл!

Спохватился поздно;

Проку нет во мне.

Стар и лыс, седею –

Мне ли уж любить!! –

___

Милые, утешьтесь!

Не совсем беда!

Сжальтесь над несчастным,

Улыбнитесь мне.

Наградите службу,

Полюбив меня.

Я жесток не буду;

Я не так, как вы –

Презирать не стану,

Отвечать готов.

Вы пожмёте ручку,

Улыбнусь тотчас.

Молвите словечко,

Поцелуй готов.

Я хотя старенек,

Сердце есть во мне.

Зябну хоть в Петровку,

Кровь ещё кипит.

Коль очки надену,

С нежностью смотрю.

Не мешал бы кашель,

Прокричу: увы!

Брошусь на колени,

Трость бы лишь была.

Волосы седеют,

Зубы хоть падут;

Душеньки, не плачьте,

Я могу любить!

Г. Квитка.*

_____________

Хор поэтов

(в первый день Нового Года)

Наша братья, восхищайтесь!

Восхищайтесь – Новый Год!

Работать приготовляйтесь,

Чтоб настачить сотню од.

___

Этот день для нас важнее,

Нежель ярмарка купцам.

Мы бываем веселее,

Хабара большая нам!

Мслвч.

________________________________________

ХАРЬКОВСКИЙ ДЕМОКРИТ

Тысяча первый журнал!

Издаваемый Василием Масловичем

___________________________________

Все в ежемесячны пустилися изданья.

И, словом, вижу я в стране моей родной –

Журналов тысячу, а книги ни одной!

____________________________________

Месяц февраль

ХАРЬКОВ,

в университетской типографии, 1816 года

Учреждённый при Императорском Харьковском

университете Цензурный комитет, основываясь на

донесении читавшего сие Сочинение профессора Ивана

Срезневского, печатать оное дозволяет с тем, чтобы по

напечатании до выпуска в публику, представлены были

в Цензурный комитет: один экземпляр для Цензурного

комитета, два для департамента Министерства

просвещения, два для Императорской публичной

библиотеки и один для Императорской академии наук.

Января 7 дня, 1816 года.

Декан Гавриил Успенский.

___________________

ПОЭЗИЯ

Послание к Демокриту с чердака бедного стихотворца

Смею рекомендоваться

Вам, весёлый Демокрит,

Вашей дружбою ласкаться,

Бедный харьковский пиит.*

Не оставьте без вниманья

Вы того, кто редко сыт,

Кто, хотя без состоянья –

Но имеет аппетит.

Руку помощи подайте,

Бог за это наградит.

«Ближним вашим помогайте», –

Так писание гласит.

Но не думайте, чтоб звонкой

Стал монеты я просить, –

Я голяк, но надо тонко

Вам со мною поступить.

Знаю часто я диету,

Хоть желудок мой ворчит,

Но не думайте монету

Мне в подарок предложить.

Я хотя, как Ир, убогий,*

Хоть пиит – но так я горд,

Как философ самый строгий,

Иль как англинский милорд.

Чем могу вам быть полезный,

Коль угодно вам спросить,

Вот в чём, Демокрит любезный,

Ваша помощь состоит:

Кончил рифм Словарь я славный,

То нельзя ль вас потрудить,

Сей Словарь большой, исправный,

Свешникову похвалить.*

Вы имеете дар слова!

В вас огонь поэзьи влит! –

Уломайте Свешникова

Славный сей товар купить,

Я ценою поступлюся.

Хоть Словарь мой знаменит! –

Я, для пользы всех тружуся,

Тысяч пять, и – будем квит.

Ведь не дорого? – Я скромен,

В барышах он можешь быть.

Лексикон мой толст, огромен!

Всех в столице он взманит!

К Свешникову, словно тучи,

Так пииты нагрядут,

Сыпать денег станут кучи,

Все в столице запоют!

Секретарь забудет годы,

Протоколы бросит он,

А писать примется оды,

Даст французам в них трезвон!

Поп читать псалтырь престанет,

Взявши в руку длинну трость,

На еретиков он грянет,

Чтоб не ели мяса в пост.

А военные-нахалы,

Девушкам и бабам в честь,

Песенки и мадригалы

Беспрестанно будут плесть.

Безобразны девы, дамы,

Юным, нежным красотам,

Полны желчью эпиграммы

Развезут по всем местам.

Академик две поэмы

Будет в месяц выдавать.

Математик теоремы

Станет в рифмы подбирать.

А конфетчик за билеты

Перестанет школярам

На кредит давать конфеты –

Он спечёт билеты сам.

Словом, все: кузнец, пирожник,

Журналист, матрос, портной,

Блинник, шляпник и сапожник,

Хлебник, мастер часовой,

Ювелир, игрок, сиделец,

Франт, философ и столяр,

Откупщик, законоведец,

Медик, шорник и фигляр,

Винокур и музыканты,

И цирюльник, крендельщик,

Окулист, комедианты,

И актёр, и погребщик...

Все б Словарь мой покупали –

Свешников, какой доход!!

Злата б реки притекали

В твой сундук или комод!

Петь имеют все охоту,

Если только рифмы есть.

Всяк, принявшись за работу,

Век стихи желает плесть. –

Сколько выгод непременных

Связано с моим трудом:

Росс бы славных и отменных

Авторов имел содом!

Я бы – тоже для желудка

Трёх гусей всегда имел,

Был бы сыт – сие не шутка!

Чудеса б я произвел!

А российская держава, –

Как бы ты тогда цвела!

В поздни вки громка слава

Разнесла б твои дела!!

Издатель с особым удовольствием помещает в свой Журнал послание

харьковского стихотворца – может быть, господин Свешников, или ещё какой

книгопродавец, прочитает эти строки и, прочитавши, нет сомнения, что

_________________

Неудовольствие Минервы на Бахуса и Венеру

(Сатира моего вкуса)

Всесильный Юпитр, отец и царь богов,

Дабы избавиться от лишних всех трудов,

Подвластным божествам дал области различны,

И силам каждого, и склонностям приличны;

И, словом, он весь свет божкам препоручил,

А сам от всех забот спокоясь – опочил.

Не то я говорю, что лёг он на постели,

Но – что пустился он в пучину всех веселий;

В различных обратнях любил, гулял, пил, ел,

Божественных своих совсем не зная дел.

А разве иногда для страху тучи двинуть,

Раскатом гром пустить, блеснуть, перуны кинуть...

Но безрассудный гнев, безвременная месть,

Не могут никогда в порядок свет привесть.

Не будет никогда пути во гневе строгом... –

Сие случилося с молниеносным богом.

Когда от мрачных туч очистив небеса,

Простёр на шар земной он быстры очеса;

Узрев, что восстают все боги друг на друга,

И мысля всяк, что мал предел его округа,

Стремится распростерть свою повсюду власть,

И хочет похищать чужих уделов часть;

Узрел, что жребием все боги недовольны,

И чтут, что винен в том Юпитер – бог престольный.

пожелает вступить в торг с господином сочинителем Словаря рифм. Ибо

(оставя шутки) подобный труд небесполезен и не так лёгок, как многие думают;

а, следовательно, и нельзя иметь его за безделушку – прошу не прогневаться,

господа книгопродавцы! (Здесь и далее в сносках примечания Василия

Масловича).

Трикратно потряся седою бородой,

Задумался Зевес, и лоб нахмурил свой;

Трикратно думал он, раздумывал трикратно:

«Откуда, – рек в себе, – толь мнение превратно?

Юпитера – богов всех бога и царя –

Так дерзко поносить, всю власть его презря?»

Он рек – и из морей все поднял тучи мрачны;

Он рек – и применил в ночь тёмну день прозрачный;

Минутно молнии, минутно гром бросал;

И смертных, и богов подвластных ужасал.

Земля от ярости его вострепетала,

И гор своих верхи к долинам преклоняла.

Тогда бессмертные и смертные почли,

Что час сей будет час последний на земли.

И вдруг по молнии, по громе сам Зевес

Ужасные слова сквозь тучи произнес:

«Да соберутся все подвластные мне боги

Пред мой пресветлый трон, в небесные чертоги!»

Возволновался весь богов бессмертных круг,

И более чем гром, сей глас смутил их дух.

Мятутся все, дрожат, трепещут, суетятся;

Не знают, как идти, как Зевсу показаться;

Всяк хочет спереди в строй задний увернуть,

Чтоб там от Зевсовой погонки ускользнуть.

А особливо же богини все лукавы;

Проказить – так они; а тут – как будто правы,

Все сами назади, а боги все вперёд,

Чтоб гневу Зевсову им первым дать отчёт.

Минерва лишь одна, всех будучи правее,

Напереди пошла гораздо посмелее.

Взошла – и все за ней – к Юпитеру в чертог,

Где важно восседал на троне грома бог.

Он кинул взгляд на них суровый, раздраженный,

И в ярости вещал сии слова надменны:

«Как смели вы – божки – нарушив мой устав,

Весть брань между собой, не получивши прав?

Или забыли вы, что небом и землею,

И вами, малыми божками, я владею?»

Все боги с трепетом к земле потупя взгляд,

Ни слова, губы сжав, пред ним не говорят.

Минерва, наконец, молчанье разрушает,

И с откровенностью Юпитеру вещает:

«Велик ты, бог богов! Се видишь дщерь свою!

Прими, родитель мой, ты жалобу мою!

Не знаю о других, виновны или правы,

Но я всегда твои хранила в-точь уставы,

Какую область мне иметь ты повелел,

Не преступала я предписанный предел.

Я смертных всех моей наукой просвещала,

И части у других богов не похищала.

Довольна я была всем тем, что ты мне дал,

Лишь только бы меня никто не обижал.

Но удовольствие недолго продолжлось;

Исчезло всё теперь, и всё переменилось. –

Ты знаешь, мой отец, беспутного сынка,

Рождённого твоей бедрою дурака.

Меня глава твоя – его родили ноги.*

Что я его честней, то ведают все боги.

Но этот глупенький божок и молодой

Своим неистовством нарушил мой покой.

Быв дерзок ко всему, ко всем буянствам смелый,

Он вздумал власть свою в мои пренесть пределы;

Настроил у меня трактиров и шинков,

И всех туда привлёк моих учеников.

Кто с удовольствием в науках упражнялся,

Кто жертву мне курил, кто сердцем покланялся,

Беседуя со мной, кто плод наук вкушал,

Успехом мудрости богиню утешал,

Услышав запах вин, стаканов громки звуки,

Отверглись все меня, оставили науки;

На жертвенник вино все стали возливать,

И жертвы Бахусу младому воздавать.

Хотя возьмётся кто за книгу не нарочно,

Но в книге он всего не может видеть точно:

Сквозь пьяные глаза, сквозь тусклый сей ларнет

Ни смысла не поймет, ни слов не разберет.

Но тут, родитель мой, не все мои обиды;

Не менее терплю я оных от Киприды:*

Богиня нежностей, ковчег плотскх страстей,

Без исключенья всех влечёт к себе людей.

И старый, и младой, невежа и ученый,

И раб, и господин, смиренный и надменный,

И воин, и деспот, кто б ни быль он таков,

Не может избежать Кипридиных оков.

Но я перед тобой за прочих не вступаюсь;

На то лишь жалуюсь, чего сама лишаюсь.

Почто она сквернит наук священный храм,

И прелести свои повсюду сеет там?

Почто велит она Эроту со стрелами

Играть, как куклами, учёными сердцами?

Питомец мой, бедняк, увидя в первый раз

Призрак её красот, пленяется тотчас;

И, мудрые глаза прикрыв любовной сеткой,

Волочится Сократ за гордою кокеткой.

Какая ж польза в том, что я учу людей,

Когда уже они во власти не моей?

Не гласы мудрости, любви лишь слышны вздохи;

В шинках с шинкарками танцуют скоморохи.

То на стихах поёт любовь Анакреон,

То нужному божку урок даёт Назон;

То Сафо яд любви в сердца людей вливает;

Теренций на театр беспутства выставляет;

Там без стыда твердит о нежности Тибулл;

Там юных дев манят Проперций и Катулл;

О целомудрии никто уж не помянет,

И честь младых девиц как ала роза вянет.

Весь благонравия нарушен мой устав;

Все, все в сетях любви, у всех испорчен нрав.

Суди теперь, отец, ты жалобу Паллады!

Не праведны ль мои противу их досады?»

Юпитер, выслушав её правдиву речь,

Сынка Семелина* велел к себе привлечь.

А Бахус перед ним, пиша свои мыслте,*

Зевая, говорил такую речь в ответе:

«Я, милосердый бог, ни в чём не виноват.

Пожалуй, на меня тебе наговорят.

Ты знаешь, Юпитр, ведь мы, хотя и боги,

Но как бывало нас сберёшь в свои чертоги,

Садимся у тебя за круглым все столом,

Пируем, пьём, бурлим, и ставим всё вверх дном;

Тут вместо нктара вино и пиво тянем,

Да так натянемся, что с мест насилу встанем.

Бывало, поднося, устанет Ганимед,

Ибея бедная покою не найдет;

Зато уж и жених удалый ей достался…*

Но я перед тобой немного заболтался.

Суди же по себе; и каждый человек

Ведь также хочет жить в веселии свой век.

Да я ж в регламенте велел по красоули,*

А люди мой устав в свой толк перевернули:

До тех пор силятся, до тех пор тянут, пьют,

Покуда кровию глаза их обтекут,

Покуда щёки их, как вишни, побагреют.

Я ль винен в том, что так устав мой разумеют?

Прости в том Зевс меня! Мне кажется, я пьян;

Но, не во гнев сказать, вели один стакан

Поднесть из твоего небесного буфету,

Из тех напиточков, каких у смертных нету.

Признаться, ты давно нас в небо не сзывал,

Давно пирушки нам небесной не давал.

Себя, однако же, небось, не забываешь.

Частенько с нктаром Ибею подзываешь».

Он что-то и ещё хотел было изречь;

Владычица любви его прескла речь;

Приметив, что Зевес от Бахусова вздора

Убавил несколько свирепость гневна взора,

С жеманством перед ним является она.

«Моя, – речет, – ещё не такова вина,

Чтоб раздражился ты за то, Зевес всемочный!

Утехи все мои безвинны, беспорочны.

Не ты ли сам от века быть так определил,

Чтоб смертный всяк в делах богам подобен был,

Чтоб каждый ко всему с богов снимал примеры?

Так я самим тобой безвинна выше меры...

Притом же я не с тем сей огнь в сердца влила,

Чтоб страсть любовная для смертных злом была;

Но с тем, чтоб сделать их чувствительных – способных

Производить на свет людей, себе подобных.

Так виновата ль я, что умный человек

Не знает в том границ, учась во весь свой век?»

Юпитер посмягчил свой голос величавый.

«Я вижу, боги, вы, – сказал, – и все неправы;

Так лучше без хлопот вы заключите мир,

И в знак того в моём дому составьте пир.

Прилично ли богам между собой браниться?

Вам смертных должно бы, хоть несколько стыдиться. –

К Палладе обратясь: – А ты, любезна дщерь,

Желания людей премудростью умерь,

Ведь ты должна учить, чтоб люди знали меру;

Тогда по твоему все будут жить манеру!»

Юпитер не успел окончить этих слов,

Готова уж была пирушка для богов,

На коей боги все довольно ели, пили,

С Венерой, с Бахусом Палладу примирили.

Срз.

________________

БАСНИ

Откупщик и Харон

Узревши тень с огромным пузом,

Харон вдруг ахнул и вскричал:

«Боюсь, чтоб с сим тяжёлым грузом

И сам я в Стиксе не пропал.

Откуда ты и что такое?

Скажи, дебелая душа,

Ты, видно, что-то непростое,

Ты кардинал или паша!» –

«Кто б ни был я, но вы не стойте,

Об этом смею вас просить,

Ввалиться в лодку мне позвольте:

Я должен в Тартар поспешить.

Скажу, старик, вам откровенно:

Хочу прожект Плутону дать,

И я надеюсь, несомненно,

Ваш перевоз на откуп взять.

Всегда сим планом занимаясь,

Я в меру толст, покоен был,

Богатства многого лишаясь,

О том при смерти не тужил.

Какие знатные доходы

Легко здесь можно получать:

Сюда толпятся все народы,

Итак, со всех мы можем драть!

Британцу скажем мы и галлу:

"Нам чисты деньги оточти",

А господину камчадалу:

"Ясак мехами заплати".

Теперь вы служите без платы,

Не правда ли? Но у меня

Вы скоро будете богаты

И столько же почти, как я;

Не рубище на вас дурное,

Не сей засаленный колпак,

Нет, будет платье дорогое

И пить вы станете арак».

Харон угрюмый, дикий, строгий,

Смекнул и в первый раз запел,

Не мудрено: мужик убогий

Надежду к счастью возымел.

Он жирной тени поклонился,

И с ней как можно скоро плыл,

Плывя, Юпитеру молился,

Чтоб груз его он сохранил.

Нахимов.

__________________

Море и Река

Надулось Море пред Рекою,

Ревёт: «Что значите, вы, реки, предо мною?

Я с важностью теку по безднам, по скалам,

И с шумом в ярости стремлюся к облакам...» –

«А мы, – Река в ответ, – не столь шумим волнами,

Но нашими водами

Питается земля,

Тучнеют гордые моря!»

Нахимов.

__________________

Ворона и Овца

Ворона на спину Овечке села,

Обыкновенну песнь: «Кра-кра», – она запела.

Терпенье потеряв, Овца,

Вороне, наконец, сказала два словца:

«Ворона, ты бы сесть на Пса не смела». –

«Конечно, нет, –

Вороны был ответ. –

Мне стыдно было бы на старости учиться,

Как с слабым надобно и с сильным обходиться».

Мслвч.

__________________

Конь барский и Кляча

Увидя барский Конь Клячонку за сохою,

Запрыгал и заржал, кивая головою.

Потом, приняв надменный вид,

Пред Клячей стал бодриться

И начал говорить:

«Клячонка, можешь ли ты эдак умудриться,

Чтобы подобно мне так ловко танцевать?» –

«Молчи и не мешай пахать, –

смиренно Кляча отвечала. –

Не будь на свете нас,

Тогда у вас

Охота бы плясать пропала».

___

Ах, сколько и меж нас боярских есть коней,

Что взыскивают всё с подвластных им – людей,

Гордятся перед ними,

А только и живут крестьянами своими.

______________________

Ястреб и Птицелов

За Голубем однажды Ястреб гнался;

Но Голубь улетел, – а он в силки попался.

«О, пощади меня! – так Ястреб закричал,

Когда увидел Птицелова. –

Я никогда тебе не причинял худого». –

«И Голубь никогда тебя не обижал», –

Охотник отвечал злодею,

И после оторвал ему достойно шею.

Мслвч.

________________

ЭПИГРАММЫ

На болезнь Г. Лицогина

Сказали: «При смерти Лицогин, воевода»,

Вдруг слышен вопль всего народа:

Все злые во слезах: «Как жить нам без него?»

Все добрые в слезах: «Спокой Господь его!!»

_______________

На стрижку дам

Чему дивиться тут, что у мадам Франсез

Все волосы в обрез?

За то, что жизнь вела в Гоморре и Содоме,

Обстригли волосы в смирительном ей доме.

Срз.

_______________

Злонраву

О рок! Ещё ли я в бедах не искусился?

Злонрав мне в дружбе изъяснился

И душу мне свою хотел он подарить:

То есть чуму привить!

______________

Клиту

Равняешь ты меня с Жилблазом;*

Но с кем же я тебя сравню?

С Скотининым Тарасом?* –

Нет! Всё ещё твой ум я дорого ценю.

Нахимов.

_____________

Редкость

Не знаю, правду ли учёны говорят:

Что если дерево (вот, например, осину),

Не корень – а вершину,

Как должно в землю закопать,

Прилежно поливать,

То корень станет быть – ветвями;

Вершина же – корнями?

Но знаю точно, если б вниз

Поставить головой Быкова…

(Хоть он сердись, хоть не сердись),

А не было б различья никакого!

Мслвч.

______________

ЭПИТАФИИ

На гроб К…

Великий грамотей лежит в гробу великом.

Он русский слог столь сильно знал,

Что знание своё, где не умел язы

ком,

Руками сильно защищал!

Срз.

___________

Гражданскому чиновнику

Здесь погребён приказный,

Счастливый, сиречь, плут;

Он толк давал указам разный –

Ему же не дан кнут!

____________

Картёжнику

Тут,

Лежит преблагородный плут:

Мотяга, пьяница, безбожник...

Короче: тут лежит картёжник!

_____________

Кокетке

Не попади, прохожий, в сетку –

Здесь погребли кокетку!

___________

НАДПИСИ

К портрету …

Наружность голубина,

А внутренность змеина!

___________

К портрету …

Рост славный, талья хороша,

А за лицо не дам гроша!

___________

Отрывок из поэмы

Друзья любезные, ведите жизнь святую; –

Поверьте – надобно по-христиански жить;

Поверьте – надобно избрать стезю прямую;

Поверьте, что пора вам перестать блажить!

Был молод я и сам, с повесами водился –

То в клуб, то в маскарад, а в церковь – ни ногой!

С попами ссорился, с девицами развился,

Был юноша благой!

Что ж тут хорошего? Внезапно смерть застанет,

Придёт курносая, без жалости сразит;

Страх жизни будущей в тебе загомозит;*

Вот тут-то удальство завянет!

Вот тут-то песенку иную запоёшь

И не во сне, а в явь ты грёзы понесёшь!

Давай-ка за святых, давай Кузьму, Демьяна,

Пошлите поскорей ко мне отца Ивана:

Читай акафисты и воду освяти…

Моли, отец, святых – угодника Николу

И матерь Божую; – да нет уж в том пути,

Наверное пойдёшь в горячую ты смолу!

Уже и сатана затем к тебе пришёл...

Лишь выпрыгнет душа из тела:

Чёрт Кохтин душу хап и бух её в котёл!

Терпи ж душа, коль жить ты в свете не умела!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

(С французского) Сумы

____________________

Беседа на пирушке

Любители газет явились у соседа,

Сосед семейный был

И хлебосолом слыл,

А хлебосол не пустит без обеда:

По рюмке водки с полынм,

Потом сивушки с ревенм,

(Как водится в степи) обедать сели,

И вот что ели:

Горячий борщ с кваском и с буряками,

И кашицу к борщу в начинке с голубями;

Полядвицы*, горох с домашней ветчиной,

Котлеты с свежею крапивой,

Индейку с кислою подливой,

Плавидло с тучною дрофой; –

А под конец, налистник с бузиной,

Как будто блюдо дорогое,

Хотя и медовое;

Кваском,

Пивком

Все яства запивали,

Сливяночку, вишнёвку подавали. –

Издатель благодарит почтенного переводчика и просит покорнейше и впредь

украшать журнал его подобными пиесами.

Да разве не было вина?

Было, – но только модны имена

Поддельных фокусов торговых,

Напитков новых,

Не так-то и здоровых,

Как то:

Различное шато,

Бутылочка с алонским,

С мадерой и с бургонским.

И только лишь слуга винцо гостям поддаст,

Прозрачным рюмочкам винцо свой цвет придаст.

Довольно пили все, довольно ели,

Довольно раскраснели,

И вот уж встали от стола.

Кто много ест, а вдвое запивает,

Тот вчетверо болтает.

Послушаем, о чём у наших речь зашла?

Вопроскин

Ведь почта, кажется, пришла?

Рассказов

Пришла, да уж теперь газеты все пустые!

Правдин

Какие ж люди стали злые!

За то, чтоб им прочесть о новости какой,

Хотят, чтоб ближних кровь лилась рекой!

Спросите вы у вдов, у матерей несчастных,

Какие бедствия постигли их в войну!

Без горьких слёз не вспомнят ту страну,

Где пали дети их в сражениях ужасных.

Святое дело мир и тишина!

Поэт

Ты прав, мой друг! И пусть последние потомки,

Взирая издали на наши времена,

Рекут: о коль деянья россов громки!

Вопроскин

Пришла мне мысль одна,

Скажите, чем теперь газетчики займутся?

Рассказов

Не беспокойтеся, они найдутся,

Какое дело им, что кончилась война?

Хотя б журналов тысяч двести,

У них не истощатся вести!

Я тысячу готов в заклад отдать,

Что нам опять достанется читать:

«В Доминго жёлта лихорадка»,

«Во Франции в финансах нет достатка»,

«В Константинополе чума»,

«В России сильная зима»,

«Наполеон сошёл с ума».

Вопроскин

«Туссен с Христофом помирился»,

«Миранда в Мексике женился»,*

«В Мадриде был пожар».

Рассказов

«Потребно подтвержденье!»

Вопроскин

«В Неаполе землетрясенье!»

Рассказов

«Впредь будет продолженье»,

«В Кале летал на воздух шар!».

Вопроскин

Когда ж случится Бонапарту

Нечаянно взглянуть в ланкарту,*

А между тем ногою шевельнёт

Или мигнёт...

Сейчас в газеты он войдёт!

За тридевять земель о том узнают,

Гляди, в Америке и в Индии читают

И говорят: «Беда, как он уйдёт!»

Рассказов

Тут знаки и приметы:

Вот то и то

Сейчас взято

Из Фосовой газеты.

Правдин

Сам Бог иным не угодит!

Толкуют вот, – а вишь, не знают,

За что газеты охуждают;

Вы знаете, за правду я сердит,

Коль истину сказать, все наши журналисты

В благих намереньях быв чисты,

Желают обществу полезный труд принесть,

Но чтоб читателей привлечь, то тщатся

К различным видам применяться,

А вкусы всякие ведь есть. –

Я слышу звук – и струны шевелятся;

Поэт, воспой нам песнь, победам росским в честь!

Поэт

Восторгом упоён, взыграв на звучной лире,

Устами воспою чудесный подвиг в мире;

Молю тебя, о Феб,* на помощь мне сниди,

Внуши глаголы мне и мысли просвети!

С царями запада злодей воополчился,

Прещеньем дышащий*, он варварски вломился

В союзную страну; – как вихрь в Москву шагнул

И там пограбил все чертоги и божницы;

Под спуды углубясь, он царские гробницы

Злодейски обнажил; – Москву с земли свернул!

И се, могущий росс подъял свою десницу,

Взмахнул! – и вдруг исторг развалену столицу!

И крепкой грудию сомкнувши ратной строй,

Пошёл сей исполин с Европой состязаться;

Где смерть грозит, туда нетрепетной стопой,

С отважным мужеством спешит в боях сражаться.

Уж к Ярославцу враг достиг – вторгнулся в град,

Заряды пламенны посыпались как град,

Изрыли землю всю, и воздух всколебался,

Там слышен стон, там гул далёко отзывался

И щуплый город сей из злобных рук семь крат

Сквозь огнь переходя, за россами остался!

Бежат со трепетом враги в обратный путь, –

Упреждены везде, не могут отдохнуть;

Бежат и в день, и в ночь, от грозных где б укрыться.

И встретил их в пути студёный Аквилон,*

Крылами мёрзлыми над воями кружится.

Вотще с народами бежит Наполеон.

И при Березине дерзнул ещё сразиться:

Скрутившись с вихрем снег, с орудий дым густой,

Багровый солнца луч затмили чёрной мглой,

И тощий враг в реку дружинами валтся,

В безлиственных лесах пространной полосой

Несметны тысячи постигнул жребий злой.

Повсюду алчна смерть за ними вслед летела,

Замёрзлая земля в крови зимой вскипела!

Так двадесят язык могущий росс сразил,

И трупы вражии и кости расточил!

Тогда их телеса, не бывши погребенны,

Лежали зиму всю, как мумии нетленны;

Тогда и хищный вран их трупов не вредил,

И плотоядный волк далёко отходил.

Весною, наконец, сложив их в стоги, в стоги,

И пламень так пожрал тела народов многих.

Несытый вождь, полки безбожно погубя,

Лишь впервое узрел несчастье близ себя.

Правдин

Проклятия ему в потомстве отдадутся,

И кости жёлтые во гробе содрогнутся;

В одежду грустную полмира он облек:

Проклятие ему из рода в род и ввек!

Поэт

А ты, о Александр, в царях благословенный!

Ты кротостью души гремишь в концах вселенной,

Благими доблестьми державных всех затмил

И власти сильные и зависть удивил;

Народы все твой путь цветами устилали,

Врата торжественны цари сооружали,

Величие своё в тебе умножил Бог:

Возвеселися, царь, ты мир спасти возмог.

Правдин

И ты, мастистый вождь, бессмертный муж, Кутузов!

Твой гений дал пример властителя французов

Во бранях побеждать; ты, ты его сгубил

И славу ложную низринул и истлил!

О подвигах твоих народы веселились,

Величию души все царства удивились,

По доблестям – ты стал героев всех краса,

И слава о тебе проникла в небеса!

Рассказов

Шутте вы с Наполеоном,

Таких примеров нет,

Какие выпустил он в свет:

Владыкой быв, живёт чужим он пансионом.

Шутте вы Наполеоном.

Вопроскин

А Короли? Мюрат, Евгений и Жером:*

В десницах скиптр держали,

С престола, – по снегу бежали

С церковным серебром!

Рассказов

Хорош и дядюшка, отец духовный,

В смиренной ризе Феш!*

Чалмой укутав плешь,

Потряс было престол церковный!

Подит-ка в свой трактир, жаркое режь,

А на страдальца Папу

Вперёд не поднимай нечисту лапу.

Правдин

Злодеев, дышащих неправдой и войной,

Всегда постигнет жребий злой,

Коль многим бедствиям мы сами суть виной!

Почто прельстилися Виргилием, Гомером,

Что древле славили гекзаметрским размером

Это писано в 1814 году.

Оружие царей, кровавую их длань?

Филиппов сын и Карл…* На брань

Ступая, вслед за их примером,

И славой обуяв, с конца в конец земли,

Людскую кровь, как воду, пролил!

Вопроскин

Рассказов, я тебя, как друга, почитаю

И знаю,

Что ты, науки полюбя,

Имеешь все журналы у себя:

Измайлова, Отечества и Глинки,*

Скажи, какие есть новинки?

Рассказов

Теперь в Китае бунт, в Америке война,

В Европе тишина,

В народах и царях на Бога упованье,

А между тем твердят: в Париже вычитанъе.

Вопроскин

Зато хотят приобрести кредит,

И недовольный галл на деспота сердит.

Рассказов

В Берлине делают сложенье,

В России умноженье,

В Германии деленъе,

А датчанам досталась дробь.

Вопроскин

Вспотеют бедные, пусть вытрут лоб

И правой стороне вперёд уж не мешают...

Скажите мне, о чём лондонцы помышляют?

Рассказов

Уж этих, брат, никто не проведёт!

Когда британец деньги раздаёт,

Поверь, с процентом отберёт!

Вопроскин

Что делают в Саксонии и в Польше?

Рассказов

Республики не будет больше,

А пляска полонез их всех переживёт.

Вопроскин

А швед-то, кажется, идёт вперёд.

Рассказов

Конечно, он Норвегию берёт.

Вопроскин

А Турки?

Рассказов

До времени играют в жмурки.

Вопроскин

Наполеонцы что?

Рассказов

Теперь ничто!

Вопроскин

Вот тут-то есть о чём греметь на лире.

Поддаст он всем, иному два и три,

А оному четыре!

Но не зевай, поэт, смотри,

Чтоб сам не скушал вдвое!

Поэт

Готов я блюдо съесть, да только не пустое,

Но чтобы зрелая в нём ягодка была,

А кислый плод как был, так снимут со стола!

Рассказов

Спокойной ночи, жаль, что кончилась пирушка!

Правдин

Пожалуй, не жалей, на свете всё игрушка!

В. Л.

______________________

ПРОЗА

Рассуждение о любви

(Из Берниса)*

Письмо к госпоже N...

Вам угодно знать, милостивая государыня, что такое любовь, то

есть, я должен изъяснить вам то, что вы сами внушаете. Для чего

требуете вы изъяснения своего собственного дела? Не лучше ли бы

вам самим угадать мои чувствования, нежели заставлять меня

открыть их? Однако я не откажу вам в злобном удовольствии,

которого вы ищете; и отчасти как философ, отчасти как влюблённый,

стану вопрошать своё сердце; без искусства и порядка стану писать

то, что мне скажет любовь. Не ожидайте, чтоб она всегда мне

льстила: вам известно, сколько я имею причин на неё жаловаться; но

также не думайте, чтобы я из мщения старался скрывать приятности,

которые вы столь хорошо даёте чувствовать. Я предложу её пороки и

её преимущества; и таким образом, милостивая государыня, найду

способ преподать вам наставления и вместе засвидетельствовать вам

мою преданность.

Желаю, чтобы мои размышления достойны были вас, меня и

любви; и чтобы чрез сто лет и более мы все трое могли опять найти

друг друга.

Чтобы уметь любить, надобно иметь сердце: одних чувств для

сего мало, чувственное сложение, направляемое умом, может довести

до любви. Мы родимся нежными или сластолюбивыми: природа всем

сердцам даёт охоту к удовольствию, а иногда непреоборимую

склонность к любви. Одни счастливцы вместе с сим щекотливым

вкусом к удовольствию получают тонкую разборчивость,

услаждающую сей вкус.

Но души, которые любовь избрала к тому, чтобы любить,

принуждены быстро и без остановки переходить от великих

удовольствий к великим горестям. Волнения их всегда будут новы и

всегда чрезвычайны.

Знаете ли вы огонь, принимающий все виды, которые даёт ему

дуновение, воспламеняющийся и потухающий по мере сильного или

слабого движения воздуха? Он разделяется, соединяется, прилегает к

земле, возносится вверх; но могущественное дуновение им

управляющее, изменяя его виды, всегда возбуждает его, а никогда не

потушает: сие дуновение есть любовь, а огонь – наши души.

Есть страны, которые любовь избрала своим царством; чистое

небо, благорастворённый воздух, плодоносные и прелестные нивы

привлекают любовь и, кажется, остановляют её. Храм её везде, где

природа прекрасна; дщерь послушная и благодарная, она повсюду

следует за своею матерью. Источник Воклюзский, могила Лауры,

берега Линьона* суть прелестные места, в которых она обитает;

вечные льды Норвегии, степи сибирские, суть ужасные театры её

отсутствия; они никогда не были пребыванием её владычества.

Провансалец, португалец родятся влюблёнными; лапландец сначала

груб; он может придти в неистовство, но не чувствовать нежность.

Приятность и богатство страны бесконечно много придают душам

кротости; растворение воздуха имеет действие на нравы. Надобно

быть нежну, чтобы быть любовником, но живость у нежности ничего

не отнимает. Истинные любовники походят на многоводные

источники, которые быстры, но текут приятно.

Нет ничего обыкновеннее, как говорить о любви; нет ничего

реже, как говорить о ней основательно. Сердце, её чувствующее,

определяет её гораздо лучше, нежели ум, который только воображает.

Спросите у любовника, что значит любить: «чувствовать и желать», –

скажет он вам двумя словами. Но глаза его, лицо, всё в нём объяснит

вам сие определение. Умный человек может вам сказать то же, но не

столько просветит вас. Одним словом, любовник, говорящий о

любви, заставляет вас самих ощущать её восторги; умный человек

вам их только описывает.

Я любил: моё молчание уведомило любимую мною о том, что

мне надобно было ей сказать; я ещё хотел только говорить, а она уже

меня выслушала. В истинной любви нельзя ошибиться. В

присутствии существа, которое нас любит, возникает в нас тайный

голос, непроизвольное движение, никогда не обманывающее. Сердца

наши ещё более имеют познания в любви, нежели глаза наши,

которые к притворной наружности всегда бывают слепы и

нечувствительны: их не трогает ничто подложное или

приуготовленное, одна страсть достигает до них. С умом бывает не

то; всё ему льстящее обманывает его, и он часто без внутреннего

убеждения увлекает сердце за собою.

Кокетство обыкновенно всегда спасает женщин от сильных

страстей, а распутство почти всегда служит от оных защитою

мужчинам. Надобно думать скромно о самом себе, чтобы любить

искренно; надобно иметь благоразумие, чтобы любить долго:

большая часть женщин уступают, а не любят; большее число мужчин

наслаждаются, не прилепляясь. Истинных любовников всё тщеславие

состоит в том, чтобы пленить друг друга, и всё их удовольствие в

наслаждении своею победою.

Любовь обыкновенная есть самая слабая из всех страстей.

Ожидание удовольствия поддерживает её, приближение оного

ослабляет, а исполнение истребляет совершенно. В посредственной

страсти всё становится угождением, пожертвованием. Мы льстим

любовнице, одобряем её мнения, но не можем принять их. Слабая

любовь не должна бы продолжаться более дня; благопристойность и

уважения превращает её в мучение.

Истинная нежность, испытанная склонность, склонность

искренняя и взаимная владычествует над всеми прочими

пристрастиями души: это пожар, истребляющий их до самых корней;

и если истинная любовь всех страстей и не истребляет, то, по крайней

мере, приводит их себе в рабство: она повелевает ими властно, они ей

повинуются без сопротивления. Свет никогда не остаётся в прежнем

виде в глазах любовника: он переменяется вместе с состоянием его

сердца. Счастлив? – Всё для него прелестно, всё спокойно; ночь

становится в тысячу крат прекраснее дня; мрак её есть

очаровательная завеса, за которою утехи скрываются для

прельщения; её безмолвие становится языком самого счастья; всё

оживотворяется: времена года с новыми днями приводит новые

утехи; наконец вся вселенная становится театром блаженства.

Несчастлив? – И самые стихии испровергаются; день становится

ночью могильною; жало утехи – жалом горести; нет уже сего чистого

воздуха, нет сей улыбающейся и украшенной природы; своенравие

любовницы разрушило сие прекрасное устройство; он видит совсем

другое небо и другие звёзды.

Свет весьма мал в глазах любовника. Любовница, одежда к ней

прикасающаяся, место, её заключающее, воздух, окружающий её: вот

весь свет, вот пространная вселенная.

Если бы все люди были любовниками, то общества состояли бы

не более как из двух человек, любящего и любимой. Из всех уз,

привязывающих нас к нашим семействам, друзьям, к нашей пользе,

славе, удовольствиям, любовь составляет такую цепь, которую

сильно прикрепляет к нашему сердцу, и рука любовницы управляет

ею. Любить – значит не любить ничего того, что было нам любезно

во время равнодушия; любить – значит принять дух своей

любовницы и мыслить так, как она, видеть её глазами, чувствовать её

сердцем; словом, переменить свою природу и сделаться тем, чем она.

Страсть ужасная и неистовая, помрачающая рассудок,

употребляющая его орудием нашего безумия, заставляющего его

боготворить наши глупости; страсть благородная и великодушная,

возбуждающая в нас любовь к славе, усыплённое праводушие,

притуплённую разборчивость. Словом, любовь не имеет одного виду,

но способна к принятию всех их. Её добродетели и пороки равно ей

чужды. Вода принимает вид сосуда, ею наполняемого: наши

любовницы делают нас всем тем, чем мы бываем.

Вы, призванные к владычеству над народами! Убегайте любви.

Родясь повелевать, вы станете рабами, и, если предмет, вас

прельщающий, не есть образ добродетели, так как он в глазах ваших

сделался образом красоты, то престол ваш потрясётся, может быть,

вы будете даже погребены в его развалинах.

Любовь не сотворена ни для царей, ни для народа; цари имеют

слишком много обязанностей, а народ слишком много нужд. Любовь

– единственное благо, которого нельзя оценить, любовь – и

единственное зло, которому нет исцеления.

Изобразите его опасным чудовищем, представьте его богом

благотворящим: и в том, и в другом изображении вы её найдёте

совершенно.

Полюбите женщину, которая только что прекрасна: любовь

ваша будет иметь конец. Прелести, приятности тела ограничены;

мера вашего любопытства будет мерою нежности вашей.

Присоедините ум к сим наружным красотам, к красотам, исчезающим

от наслаждения, и они умножатся, разольются, и каждую минуту

будут одушевляться. Ум красоте то же самое, что цветам утренняя

роса. Но если между умом и приятностями откроете вы ещё

своенравие, странности, суетность, ревность, досаду, то зажмурьте

совсем глаза над вашими упражнениями и обязанностями;

предсказываю, что вам любить во всю жизнь. Иметь любовницу,

соединяющую в себе приятности, ум и своенравие, значит

наслаждаться тремя особами вместо одной.

Спор насчёт смуглых и белокурых произошёл от одних

сластолюбцев; любовники не в состоянии его разрешить: первые

любят по рассуждению, последние – не размышляя. Не прекрасные

чёрные и не прекрасные голубые глаза вскружают головы и смущают

сердца, а те, которые лучше всех говорят языком души нашей;

красота нравится, а физиономия увлекает.

Ревность есть пища и отрава любви. Она делает любовников

разборчивыми, а любовниц неистовыми. Когда она крошка и

умеренна, тогда является воздержанною в жалобах и осторожною в

подозрениях: будучи таким же ребёнком, как и любовь, она ею играет

и в шутках исправляет её; в сем-то виде и под сими чертами надлежит

её принимать в нежную связь; убегайте её, когда она с кинжалом в

руке устремляется по стопам фурий, когда она стонет, когда вопиет у

могилы, ею самою ископанной, и смешивает кровь свою с кровью,

пролитою от неё самой.

Беспокойная Астрея гораздо любезнее неистовой Медеи.*

Надобно всегда быть разборчивым, а не ревнивым; разборчивость

всегда нежна; ревность часто бывает жестока.

Большая часть мужчин и женщин неправо упрекают друг друга

в неверности. Они прежде клялись в горячей любви, в любви взаимно

внушённой симпатиею. Изменив истине, которою они тогда

свидетельствовались, должны ли они удивляться, что сделались

вероломными в любви? В свете мало любят, а только забавляются.

Говорить в нём о любви без шуток, значило бы подвергнуть себя

посмеянию. Однако же, в глазах истинной честности любовник и

любовница неверные равно презрительны. Перестать любить по

непостоянству – есть погрешность естественная; изменить любезной

– всегда есть порок любовника.

______________________

Мысли

Во младенчестве нужно, чтоб женщин охраняли родители, в

молодости муж, в старости дети; ибо женщина никогда не должна

иметь свободы.

Вишну-Сарма*

Юность, великое богатство, высокая порода и неопытность,

каждое в особенности, есть источник разорения. Какой же будет

жребий того злосчастного смертного, в коем все они будут

соединены?

Он же.

Все жалуются на слабую память, но никто не жалуется на

слабый ум.

Люди ни на что не бывают так щедры, как на советы.

Считать себя умнее других, есть верное средство быть

обманутым.

Сохранять здоровье строгою воздержанностью есть самая

скучная болезнь.

Роше-Фуко.*

Двор без женщин – то же, что год без весны и весна без роз.

Франциск I, ф. к.*

Самолюбие есть бог женщин.

Сегюр.*

Коль ум небесный огнь, печь наша голова,

Что ж наши знания? Солома и дрова.

Нахимов.

На что ты хочешь знать, завтра, или ещё через несколько лет

должно тебе расстаться с жизнью? Благодари судьбу за то, что она

скрыла от тебя последний час твой. День пройдёт, ты всё ещё

можешь надеяться; год пройдет, всё ещё можешь не отчаиваться, но

если бы ты знал свой роковой час, не стал ли бы ты, робко считая дни

свои, беспрестанно томиться?

Гонорский (в духе Горация и Тибулла).*

_________________

III

СМЕСЬ

Песнь французская

Я слышу, что донские

За Рейном козаки.

Дай Бог в Париж им самый

На час хоть заглянуть!

___

Пусть станут жечь здесь домы,

И между тем тот дом,

В котором обитает

Любви моей предмет.

___

Я ветра бы скорее

И молнии быстрей,

Влетел в окно Жанеты

И вынес бы её!

___

А если б захотели

Красавиц полонить,

Я взял бы саблю в руку

И пред Жанетой стал.

___

Хоть говорят: поэты

Красавицам не щит,

Молчите, петиметры...*

Не вы ли щит красе?

___

Пусть руку отрубили,

Ещё другая есть,

Когда б и сей лишили,

Схватил бы в зубы меч!

___

Сражался бы дотоле,

Доколе голова,

О радость! – не упала

К Жанетиным ногам!

___

Она тогда б узнала,

Как я её любил –

Быть может – плакать стала,

Нет, много для меня!

___

Хотя бы две слезинки

На труп мой пролила,

Я был бы сим доволен

И с лхвой награждён!

___

Нет – милая Жанета!

Прошу одной слезы,

Дабы мне не остаться

Перед тобой в долгу.

___

Я больше жить не буду,

Чем долг мне заплатить?

В земле зарытый буду…

Быть плутом не хочу.

___________________

Эпиграмма Харьковскому Демокриту

Для друга тайны нет, ему душа открыта,

Вот дружеский совет, как время сокращать:

Советую тебе журналы все читать,

Не тронь лишь Демокрита.

_______________

Комплимент Харьковскому Демокриту

Явился новый Демокрит,

Который прежнему* ни в чём не уступает

И также чудеса творит:

Тот сон производил, а этот сна лишает.

_______________

Издатель замечает господину, написавшему так хорошо эпиграмму на

«Харьковского Демокрита», и господину, польстившему столь тонко

«Харьковскому Демокриту», что ежели бы вздумали бы они присылать свои

пиесы в Журнал его, то «Харьковский Демокрит» взял бы верх над всеми

подобными изданиями.

Несчастие и несчастие

Несчастие большое,

Когда есть аппетит,

Да не за что купить.

Но тот несчастлив вдвое,

Имеет кто чем жить,

Да брюхо не варт.

Мслвч.

________________

Лиза

(Песенка)

О Лиза, рай души моей!

Моё едино утешенье!

О Лиза, в власти всё твоей –

Прервать – продлить – моё мученье.

___

Захочешь – весел я тотчас;

Желаешь – и страдаю,

О женщины, кто знает вас, –

А я не постигаю!

___

Смешные мира мудрецы!

Начто вам заходить далёко?

Начто вам там сводить концы,

Людское где не видит око?

___

Начто вам трогать небеса,

Гром, молнию и бури?

Вот Лиза вам – моя краса,

Занятье, балагуры!

___

Извольте вы мне описать

Её прелестнейшие взгляды,

И мне причину рассказать:

Зачем терплю от них досады?

___

Зачем от сих же самых глаз,

Являющих мне муку,

В минуту – весел я сто раз? –

Сию мне объясните штуку!!

___

Я вижу, труден мой вопрос, –

В тупик вы стали от Лизеты,

Повесили свой красный нос; –

То как вам разбирать планеты?

___

О Лиза! рай души моей,

Мудрейших – преткновенье!

Ты – цель одна мне в жизни сей,

И мой удел – прельщенье!!

__________________

В альбом А. И. М.

Вы дали мне альбом,

Чтоб написать в нём строчку;

Я к вам почтением влеком,

Одну поставлю точку.

Мслвч.

_______________

К А. Д. С.

Помыслю ль я о чём – ты мысли прерываешь,

Промолвлю ли я что – ты первая в словах...

О, образ ангельский! Почто меня терзаешь?

Уже ль я осуждён жизнь кончить во слезах?

___

Сокровище души, жизнь сердца... Ангел мира!

О, Саша, кем дышу и для кого живу!

Скажи, какая власть, скажи, какая сила

Влечёт меня к тебе во сне и наяву?..

___

Как то назвать в тебе, чем так я восхищаюсь,

Чем очарован я, как вышним существом…

На что смотря... всегда немею, изумляюсь...

А сердце говорит: пади пред божеством!

Фёдор Зеленский.

_______________

Не хочу

Люди добрые, винюся,

Верьте, право не шучу.

Перед всеми признаюся,

Что жениться я хочу.

___

Женщин много в белом свете,

Я тотчас жену сыщу.

«Маша, ты одна в предмете;

Согласишься ль?» – «Не хочу».

___

Покраснел; – не я виною,

К Лизе грасы подпущу;*

«Будь моею ты женою –

Лиза, ангел!» – «Не хочу».

___

Вот какая мне причина!

Но уж я не замолчу.

«Купидончик! – Катерина!! –

Дай мне ручку!» – «Не хочу».

___

Мне робеть ведь непригоже,

Вот вам всем я отплачу.

Подойду смелей к Надёже:

«Вот вам сердце!» – «Не хочу».

___

Ах, какая доля слезна!

Я робею и – грущу.

«Пашинька, хоть ты любезна.

Осчастливи». – «Не хочу».

___

Нет жены! Я время трачу;

Дай-ка муки сокращу.

Перед Сонечкой заплачу –

«Ах! Решится ль?» – «Не хочу».

___

Нет удачи! – Участь люта!

Я насмешкам отомщу.

Вот красоточка Анюта;

«Будь моею!» – «Не хочу».

___

Тъфу ты пропасть! Признаюся,

Я сержуся и ворчу.

Дай-ка к Саше подвернуся –

«Сжалься, Саша!» – «Не хочу».

___

Знать, моя несчастна доля!

По-пустому всё ищу…

Ба! – Но вот блондинка Оля.

«Не угодно ль?» – «Не хочу».

___

Милы женщины, внемлите,

Всем я громко вам кричу:

«За меня скорей идите». –

Все кричат лишь: – «Не хочу».

___

Нет удачи! Всяк хохочет: –

Так и я захохочу.

Коль никто идти не хочет,

Так и я уж не хочу!

Г. Квитка.

_________________

Решение Аполлона на неправоту жалоб по врачебству

«Ах! Аполлон, – врачей в Украине не стало;

Несчастный смертных род падёт от коновалов!..» –

«Постой страдательный рифмач,

Не вой, несправедлив твой плач;

Смекни. – Кто? Что? Где? Как? Тут действо, тут причина.

Ведь к коновалам лишь относится скотина,

А человек идёт по классности к врачу.

Сказал бы и ясней, да многих огорчу».

С.

_________________

ЭПИТАФИЯ

Бугозилу

Здесь Бугозил зарыт приятелей стараньем.

Убит лечением, а вовсе не хвораньем.

С.

________________

Послание

Читал я, дорогой Вернет, твои стихи.*

Они, как мысль твоя, свободны и легки;

То нежны, то остры, для перемены важны;

А инде даже и отважны:

Какие любит вкуса бог,

Который и вдохнуть тебе один их мог.

Итак, с поэзией прощаешься напрасно,

Когда поёшь ещё прекрасно.

Что значат сорок лет?

У муз им счёту нет.

К чему считать печально годы

Любимцу граций и природы?

Отстав от них, чем жизнь наполнишь ты?

Что может заменить их сладкие мечты?

Увы, в ней будут пустоты!

Какая страсть достойна в мире

Того, кто мог играть на лире?

Алчба ли почестей, презренного ль сребра?..

Вернет, не оставляй здесь лучшего добра!

Поповский пустынник.*

15 октября 1809 года.

__________________

В альбом

Что написать в альбом Лизете?

Её милее нет на свете!

_________________

Алмазы и стразы

(Истинное происшествие)

«Любезный Дмитрий, ты напрасно

Надел с брильянтами кафтан,

Тебе по вечерам ходить небезопасно», –

Сказал так Дмитрию Степан.

Не беспокойся, брат, – ведь Дмитрий

Не прост, а сам довольно хитрый,

Об этом он уж рассуждал,

И превратил брильянт в хрусталь!

Сие подслушавши, Евгений,

У коего проворный гений,

Димитрию так говорил:

«Нехорошо ты поступил.

Добро, пускай бы за алмазы

Тебя убили – так и быть –

А то смешно, как уж – за стразы

Да не велят на свете жить!»

________________

Даже имена нарочно те самые оставлены.

К Простеньке

Напрасно, Простенька, имеешь ты сомненье,

Что я престал любить!

Ах! Нет, любви моей ничто не охладит.

Я буду век любить, мой друг, – твоё именье!

Мслвч.

_______________

ПЕСНЯ

Первые чувства любви

Сидя в уединенье,

Крушуся я тоской;

И день и ночь мученья

Смущают мой покой.

___

То вздохи и стенанья

Всю грудь мою теснят;

То слёзы от рыданья

Лице моё кропят.

___

Что сделалось со мною,

Сама не знаю я?

Какою злой стрелою

Пронзенна грудь моя?

___

Зачем верттся часто

Эраст в моём уме?

Зачем всегда Эраста

Я вижу и во сне?*

___

Зачем сердечко бьётся,

Зачем вся кровь горит,

Когда он мне коснётся,

Иль речи говорит?

___

Зачем всегда желаю,

Чтоб думал он о мне?

Зачем воображаю

С ним быть наедине?

___

Хотела б изъясниться,

Сама не знаю в чём; –

Ни слово не годится,

Что в сердце есть моём.

___

Не это ли зовётся

Любовью у людей?

Так пусть же сердце бьётся

Для милого сильней!

___

Пусть люди так сяк судят

И в грех сочтут любить;

Но вечно не принудят

Эраста позабыть.

___

И грусти и мученья

Для милого сносить.

Есть сердцу утешенье, –

Отрада слёзы лить.

___

Хотя бы рок злосчастный

Мне все беды

 навлек,

Однажды ставши страстной,

Я страстной буду век!

Срз.

_______________

Конец первой части.*

Несколько слов к читателям

Издателю изъявили некоторые из читателей его журнала своё

удивление, в рассуждении помещения некоторых статей, которые не

относятся собственно к Демокриту.

Ошибка издателя состоит в том, что он не означил сих статей,

как у него в объявлении было сказано.

Итак, для избежания подобных случаев, он должен сказать и то,

что весёлый Демокрит не всегда должен быть зубоскалом; веселие не

всегда изображается громким хохотом, часто одна улыбка,

разливающаяся по довольному лицу, живописует душевную радость;

и потому он надеется, что некоторый статьи в сей книжке и в

последующих, по содержанию приятные только – а не забавные, не

будут признаны (даже слишком строгими судьями) за статьи

разнородные.

__________________

ХАРЬКОВСКИЙ ДЕМОКРИТ

Тысяча первый журнал!

Издаваемый Василием Масловичем

___________________________________

Все в ежемесячны пустилися изданья.

И, словом, вижу я в стране моей родной –

Журналов тысячу, а книги ни одной!

____________________________________

Месяц март

ХАРЬКОВ,

в университетской типографии, 1816 года

Учреждённый при Императорском Харьковском

университете Цензурный комитет, основываясь на

донесении читавшего сие Сочинение профессора Ивана

Срезневского, печатать оное дозволяет с тем, чтобы по

напечатании до выпуска в публику, представлены были

в Цензурный комитет: один экземпляр для Цензурного

комитета, два для департамента Министерства

просвещения, два для Императорской публичной

библиотеки и один для Императорской академии наук.

Января 7 дня, 1816 года.

Декан Гавриил Успенский.

___________________

ПОЭЗИЯ

Утаида

(Комическая поэма)

Содержание первой песни:

Затей и Марья не имеют детей – их горесть – фортуна благоприятствует

Затею сыскать средство к получению детей – радость Затея и Марьи,

происшедшая от сего – рождение сына и дочери.

Прощайте музы, Аполлон,

Я докучать вам перестану,

Пред бабушку Ягу предстану

И позабуду Геликон.*

Уже седлаю Сивку-бурку,

Не с тем, чтоб ехать на Парнас,

Я еду в бабину конурку,

Её волшебный слышать глас.

О, бабушка Яга седая,

Своим вниманьем удостой,

Бандуру ветхую настрой

Воспеть чудесного Утая!

Да пусть сравнится он с Бовою

И пусть Полкана превзойдет,*

Позволь, Яга, сему герою

Пройти чрез целый белый свет.

А ежели ему случится

И умереть иной порой,

Волшебною твоей водой

Пускай опять он воскресится.

Итак, Яга, с сим договором

Начну я сказку говорить,

Под бдительным твоим надзором

Я стану чудеса творить.

Однак, не обращай вниманья

На то, что часто мой стишок

Иметь не будет сочетанья –

И будет для ушей жесток.

Златой я бабы не приказчик,

Не стихотворец – но рассказчик,

Яга, твоих чудесных дел! –

Я так бандурил, как умел.

Надеюсь, будет всяк доволен,

Кто сказочку мою прочтёт,

Бессонницей не будет болен,

А тотчас крепким сном уснёт.

___

В лесу густом была избушка,

А в ней

Жил дед Затей

Да Марья, добрая старушка.

Затей с старухой ладно жили,

Довольны и богаты были,

Имели много кур, коров,

Собак, индеек и котов,

Лошадку, уток и гусей,

Но не имели лишь детей –

И в мрачной от того печали

Остаток жизни провождали.

И целый день и целу ночь

С старухой дед в большой кручине;

Иметь старуха хочет дочь,

А дед всё думает о сыне.

Затей затейник был удалый

И прозван от того – Затей,

Однако был в надежде малой

Иметь с старухою детей.

Он долго думал и трудился

И как хитр ни быль, ни удал,

Уж он пыхтел, кряхтел, морщлся,

Но не имел чего желал,

И до сих пор всё было б втуне,

Когда бы невзначай фортуне,

Играя в жмурки,

Не зацепить его конурки.

Известно всем, когда кто с сею

Сведёт знакомство госпожею,

Тот, что ни вздумал, всё творит.

Пришла ль охота рушить грады?

Он грады рушит и валт,

Без всякой жалости, пощады.

Иль вздумал быть царём вселенной?

Венцом он мигом украшнный,

И государь государей.

Затей

До царства не был лаком

И о венце не помышлял.

Он быть с рогатым, круглым знаком*

За счастие не полагал.

Сей дед имел довольно толку

И был своей избушке рад,

Иметь желал ребяток двойку,

А не венца и не палат.

Фортуна хоть

Глупа,

Кого однако ж обласкает,

Тот всё имеет, что желает.

Затей

Иметь желал детей

И средство их иметь находит,

Вдруг странна мысль ему приходит,

Чтоб уподобиться наседке

И из утиного яйца

Иметь птенца!

Мысль эту Марье объявляет,

Её целует, обнимает,

Короче: в радости такой,

В какой

Бывает секретарь

Иль всякий вообще подьячий,

Когда получит, будто в дар,

Как говорят, кусок горячий.

Дед с Марьей, после целований

И после долгих обниманий,

Яиц утиных принесли

Не пару – чуть ли не десяток,

Вот как они иметь ребяток

Желали! И потом снесли.

Снесли!

О, как легко сие мы слово,

О, как легко произнесли!

Как будто всё уже готово.

Хоть сказка скоро говорится,

Да в сказке скоро не вершится,

Как сел на яйца, потерпи,

Ночь, две и больше не поспи,

Претерпевай различну муку,

Досаду, голод, жар и скуку,

Сиди на месте, распотей

И шевельнуться не посмей.

Уж день сидят мои герои,

Сидят и ночь, и день другой,

Но нет надежды никакой,

Как словно грекам подле Трои.

Проходят девять уж ночей

И столько ж дней.

Но нет детей.

Десята наступила ночь,

Яйцо под Марьей разрешилось,

Её желанье совершилось,

И Марья получила дочь.

У женщин, видно, больше жару,

У женщин, видно, больше пару,

Чем в нашей братьи у мужчин.

И вот причина, что не сын,

А вышла дочь на свет скорее;

Вы, женщины, мужчин жарчее.

Прошло пар нисколько часов,

Прошли не наши, а такие

Часы огромные – какие

Находятся у должников,

А может быть, и этих шире.

Но нет! Я вам готов божиться,

Сии часы с часами их

Никак не могут уравниться,

Их час бывает дней в четыре,

В неделю, в месяц, в целый год…

Но лучше-ка зажать нам рот

И к сим часам не прикасаться,

Должник бывает лих,

Ещё он вздумает за них

Прицепку сделать и ругаться.

Читатели, прошу, простите,

Вперёд не стану отступать,

И, если слушать вы хотите,

Опять начну я продолжать.

Мы все имеем недостатки,

У всякого есть свой порок:

Подьячий брать охотник взятки,

Философ любит винный сок,

Певец Утая – отступленья,

Педант – без умолку кричать,

Иной – чужие сочиненья

На свой манер переставлять,

Льстец рад пред барином большим

Хоть в три погибели согнуться,

Когда ж учёных два столкнутся,

То в целых не остаться им:

Наверное, что подерутся…

Но нет! Довольно отступать,

Я слишком далеко отбился,

Уж может быть, – кто может знать –

И дед Затей наш разрешился.

Он, бедный, потерял терпенье,

Яйцо с досады раздавил,

И этим самым ускорл

Сынка любезного рожденье.

Мслвч.

________________

Интерес

(Сатира)

Учёные умы, позвольте мне узнать,

Доколь вы будете нам книги издавать?!

Доколе будете, запршись в кабинете,

Чернилом убелять тьму сущую на свете?

Уж и без вас давно все люди говорят:

Кто праведен, тот прав, кто грешен – виноват.

Вы ж, если смыслите, так покажите средство,

Как можно избежать, на свете живши, бедства?

А если и сего нельзя уж вам сказать,

То хоть скажите нам – кто злу всему есть мать?

«Законы слабые», – один нас уверяет,

«Примеры вредные», – другой предполагает,

Но третий, возразив, с досадой вопиет:

«От роскоши всё зло произошло на свет».

Поклон мой сим умам и мыслям их вернейшим,

Поклон всем авторам викариям первейшим.

Я твёрдо верую, и присягну сей час,

Что книги их нигде не учат худу нас,

Но кто, читая их, уж плохо ныне видит,

Тот неужель мужей великих тех обидит,

Что и свою им мысль приложит для суда?

Спроситься, кажется, не есть ещё беда;

Один лишь Аруэт* себя той спесью славил,

Что посторонние умы в умы не ставил,

А я так думаю, что тем не погрешу,

Когда умней себя о чём ни есть спрошу?

А именно, вот что мой ум не постигает:

Не интерес ли зло на свете всё рождает?*

Не он ли главная причина есть тому,

Что без греха прожить не можно никому?

Сам дьявол, где ко злу всё средство потеряет,

В пособие его всегда употребляет.

Припомните, когда ходил он за Христом

И царство показал богатое перстом,

Употреблял свои все хитры покушенья,

Чтоб сына Божия довесть до искушенья,

То милость обещал, то милости просил

И, наконец, с стыдом во ад отослан был;

Припомните, как вся тогда геенска сила

Подпоры более ни в чём не находила,

Но злой ведь Вельзевул и тут не позабыл,

Что интерес ещё ему на помощь был:

Прибегнул к сладкому сему для смертных яду

И к козням новые доставил средства аду.

В чём сам дух хитростей успеть никак не мог,

Увы, в том интерес тотчас ему помог!

Прельщён Иуда им, и предан Бог на муки.

О, интерес, твои его убили руки! –

Но остановимся о том мы продолжать,

Чего без ужаса нельзя воображать.

Рассмотрим лучше связь дел нам людей подобных,

Разумных, дураков, святых и преподобных.

Рассмотрим пахаря, у коего все дни

В предмете с тернием загоны лишь одни;

Зачем он трудится? За тем ли, чтоб оралом

Чин выпахать себе и выйти генералом?

Иль силится чрез то добиться ко кресту,

Имея круглый год лицо своё в поту?

Иль хочет он святым соделаться от плуга?

Иль лестно для него названье царска друга?

Нет! Он охотою и в старосты нейдёт;

Так что ж причиною таких его работ?

Первейшая – чтоб есть, другая – денег боле

Желается ему достать чрез плуг и поле.

О, интерес, и тут ты тоже, интерес,

Твой видно и в пыли блеск яркий не исчез;

Но пусть то хорошо, что ты к трудам охотишь,

Да чем же после нам за те труды заплотишь?

Привычкой к жадности, привычкой к грабежу.

И что то истина, я твёрдо докажу.

Боится, например, в посты есть пахарь с соком,

И маслом щи подбить считает он пороком;

Боится выбранить кумы своей куму,

И хлеб собаке дать, что нищий клал в суму;

Боится крест стереть, написанный в крещенье,

Боится ворона убить в своём селенье;

Боится курицы, что пела петухом,

И голубей стрелять считает он грехом;

Охотнее готов с своим расстаться домом,

Чем погасить пожар, зажжённый в оном громом;

Боится мельников, боится ворожей,

Боится мертвецов, боится росстаней;*

Короче, он всего боится – уступает,

Где только интерес его не воружает,

А для него готов и вдовий луг скосить,

И в поле сироту копною заделить;

Готов за сноп один вонзить соседу вилы:

Вот как и набожным душам прибытки милы!

Рассмотрим и купца, который и гроша

С тем в руки не возьмёт, не сделав барыша;

Что рыба без воды, растение без влаги,

Хвастун без языка, подьячий без бумаги,

То точно и купец без интереса есть:

Он божество его, и жизнь его, и честь.

От полюса пройти до полюса другого

Не полентся он для барыша большого;

А вера и закон ничто суть для него,

Коль нет ему от них прибытку ничего.

Купец для барыша не только к аду ближе,

Но и за ад ещё готов спуститься ниже,

И если б в Тартаре публиковать подряд,

То точно бы он там был торговаться рад.

Попробуйте открыть вдруг пред его глазами

И рай, небесный дом, и биржу с кораблями,

И посмотрите, что скорей его займёт:

Жилище ли святых иль торг и оборот?

«Един Бог без греха», – вот что, вздохнув, он скажет,

И в зал купеческий вести себя прикажет.

Там смоляной матрос и шкипер с колбасой

Приятней для него, чем Авраам святой:

«Начто о будущем так рано заниматься?

В могиле, – скажет он, – успеем належаться».

Рассмотрим барина, которой вопиет,

Что Ной по грамоте отцу его есть дед,

Что предок был его при штурме Ерихона,

А потому и герб его – с мечём корона,

Что за отечество, за веру и любовь

Готов охотно он пролить до капли кровь;

Рассмотрим мы его поближе и потоне,*

Что есть отличного в кичливой сей персоне?

То правда, что он есть в отечестве тот член,

На коем главный руль правленья укреплен,

Ветр с поля без него так сильно в парус дунет,

Что весь гражданской груз тотчас на камень сунет,

И чтобы чернь была в связи как двор один,

Необходим в таком дворе есть дворянин.

Многоразличные правленья – суть – машины,

Имеют колеса, валы, зубцы, пружины,

Что всё хоть государь и мудро сорудил,

Но нужен человек, чтоб в срок их заводил,

А наче тотчас всё двигаться престанет,

И гиря и закон лежать без действа станет.

А кто тот человек? Не нужно толковать,

Ни как его зовут, ни где его сыскать,

Известны всем его и имя и порода,

Известны, но, увы, в семье не без урода;

Коварный интерес и эту чисту кровь

Умеет очернить через свою любовь.

Нередко офицер, имея алчность к злату,

Не полный выдаёт паёк мук солдату,

И там уже, где всё извешено лот в лот,

Старается найти на терезях доход.*

Нередко комендант, дарами обольщённый,

Без совести сдаёт редут, ему вручённый.

Нередко генерал, для равной же вины,

Переменяет ход счастливыя войны.

И быв неустрашим среди картечь летящих,

Робеет и бежит от талеров блестящих.

Увы, отечество, увы, и ты, закон,

Не слышимы вы там, где слышен денег звон!

Но это лишь в войне, то что ж увидим дале,

Когда явимся мы в судейской мирной зале?

Там алчный секретарь, не делом утруждён,

А мздой виновника великой убеждён,

Ворочает листы, перебирает числы,

Стараясь в них найти указа разны смыслы,

Дабы чрез то не он законы исполнял,

А делал то закон, что секретарь сказал.

Короче объяснить, сей изверг государства

Закон чтёт за царя без подданных и царства,

И им, как мышьяком, и лечит и мертвит,

Смотря то потому, как интерес велит.

А выбранный судья дворянскими балами,

Не занимается казёнными делами,

Сидит и думает, какой бы взять предлог,

Чтоб и его в пять цифр длиною был итог;

Сидит – но секретарь, заметя план судейский,

Подходит с важностью, яко посол индейский,

И говорит ему: «Обряд не есть закон,

И так я думаю, что время выйти вон,

Понеже сбившиесь просители, как туча,

Желают выхода, присутствием наскуча;

Законы ж вам велят и дома то читать,

О чём намерены в суде вы рассуждать,

И не затем они нас здесь определили,

Дабы мы, правя суд, без пропитанья были.

В присяге мы клялись, чтоб с верностью служить,

Но в ней не сказано, чтоб нам ни есть, ни пить.

Жиды, и не служа, но русско достоянье

В аренду взяв, себе имеют пропитанье,

А правды сыщику на что о том тужить,

Что нечем лишний ноль к итогу приложить.

Спросите лишь о том проворную персону,

То есть секретаря – яко ключа закону,

А с ним, распорядя предбудущей итог,

Поможет точно вам в желании сам Бог.

Делить в молчании… и дателя оправить

Есть то ж, что грешника в погрешности исправить,

А кто на то подаст в присутствие извет,

Тот, без сомнения, в остроге пропадет.

Указ о ябеде довольно средств доставил,

Чтоб всякой судия, служа, свой счёт составил,

Итак, держитесь лишь меня во всех делах;

Совет мой право вам насчёт итога, благ».

Вот как хранители закона поступают,

Вот дворянина как прибытки повреждают.

Рассмотримте ж теперь и пастырей церквей,

Которым поручён ключ царствия дверей:

Фонвизина слуга их, правда, уж тревожил,*

Но только совесть их нимало не умножил;

Осталося у них, и по сие число,

Одно и то ж в руках для паствы ремесло.

То есть: они людьми, как куклами, играют

И, миру мир моля, мир с миром обдирают;

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Что ж? То ли делать им велел Творец небес?

Отнюдь не то, сему ж причиной интерес;

А без того, на что б учителям спасенья

Червонцы доводить свои до утесненья

И экипаж иметь такой величины,

Коль двери райские в аршин лишь ширины?

На что им покупать под бронзою комоды,

Когда на небесах на них совсем нет моды?

И хитрые замк на что к ним прибирать,

Коль в небе и воров нельзя предполагать?

О зол всех обер-зло, поносной интерес,

Тобой ад движется, тобою крепок бес,

Ты, будучи царём над тартарской геенной,

Пороки распустил над целою вселенной!

______________________

Ода на мир Европы, превращённая в баснь

Тут поздно бедный волк приметил,

Что чересчур перемудрил.

Лом.*

Оставим, муза, басни, сказки,

Отложим дудку и гудок;

Попросим-ка у Феба ласки

И купим лиру на часок,

Кленовую, не дорогую:

Где денег взять на золотую?

Нет, золотая не по нас;

Она громка, с ней бед настроишь,

Кого-нибудь обеспокоишь!

Тогда толчка нам даст Парнас.

Напечатана в первый раз в начале 1815 года. (Здесь и далее в сносках

примечания Василия Масловича).

Притом же, ежели случится

И худо на простой сыграть,

Никто со мной не побранится,

Все скажут: «Он не виноват:

Не можно ждать приятна тона

От лиры, сделанной из клёна».

А ежели ж удастся нам

Сыграть хотя немножко плавно,

Все скажут: «Славно, славно, славно»;

Тогда честь нашим головам.

Итак, ты, муза, потрудися,

Воды кастальской принеси,* –

Пред Фебово лице явися,

Благословенья попроси.

А я пойду за лирой в лавку,

Двух мальчиков: Филиппку, Савку,*

Стремглав я к Рифмину пошлю.

Быть может, рифм словарь исправный

Уже окончил Рифмин славный:

Так я себе его куплю.

Я здесь всем нужным запасуся,

Достану перьев и чернил,

В свой тёмный погреб опущуся

И принесу вина бутыль.

Чтоб вкус кастальской пременился,

В напиток резвый превратился,

Смешаю воду я с вином,

И выпив всё – уж то-то оду

В честь брякну русскому народу:

Ей, не ударю в грязь лицом!

Уж принесла воды мне муза,

А я давно вина принёс:

Смешаем, выпьем и – француза

Пускай колотит храбрый росс.

Скорее строй мне, муза, лиру,

Чтобы воспеть мир, данный миру...

«Как, как? – Ты хочешь мир воспеть? –

Так муза мне в ответ сказала –

И в изумленьи продолжала: –

В тебе ума, конечно, нет.

Тебе ли мир сей славословить,

Тебе ли, с чадной головой,

Когда исторья не находит,

Кому бы труд вручить такой?

Тебе ль – (о дерзостно желанье!) –

Тебе ль воспеть сие деянье?

Когда и творческим умам

Дано сему лишь удивляться,

То как же за сие приняться

Тебе подобным головам?..

Смотри: Державин, Горчаковы

И Дмитриев и Карамзин,

Капнист, Жуковский, Мерзляковы;*

Все, все молчат; – и ни один

На лире мира не бряцает;

То как смешно, когда желает

Его Маслович жалкий петь!

Не будь в намереньи сем твёрдым,

Не мучь ушей ты людям добрым,

Над одой перестань потеть!»

Изволишь правду, муза, баить;

Хотя за лиру денег жаль,

Но чтоб себя не обесславить,

Не лучше ль бросить эту шаль?* –

Примуся лучше я за дудку

И вместо грозной оды – в шутку

Я людям басенку скажу.

Я речью убеждён твоею,

Расставшись с лирою моею,

Тебе послушность окажу.

Итак, читатели почтенны,

Я оставляю лирный тон;

Когда вы им не утомленны,

Скажу вам басню про огонь.

Но чтобы гладко было, плавно,

Я буду наблюдать исправно

Мной в оде начатый размер.

Так баснь писать бы не годилось.

Но что же делать? Так случилось,

Переменить нельзя теперь.

Под старым, дряхлым черноклёном

В лесу забыт был огонёк:

Он чуть лишь тлел и с жалким стоном

Прервать сбирался жизни ток.

Но ветер вздумал разыграться,

Стал на кулачки с клёном драться:

Он деда сильно так тузл

В бока и рёбра, в грудь и рожу,

Что с черноклёна содрал кожу,

Да сук вдобавок отломил.

Сей сук, по счастью иль несчастью,

И вместе с кожей иль корой,

Стал лесу целому напастью.

Сей сук, для леса роковой,

На огонёк с корой свалился;

Огонь в минуту оживился,

Забыл, сутяга, умирать,

Он думал, как бы поскорее

Да разгораться посильнее

И дряхлый черноклён сожрать.

Уж черноклён несчастный пышет,

Трещит и испускает дым;

Огонь мой глух – его не слышит,

Он, как бы, думает, к другим

Пожаловать деревьям в гости.

Вдруг начал прыгать в адской злости,

То тут, то там, то вон где, здесь:

Зажжёт то липу, ясень, лозу,

То ольху, дуб иль вязь, берёзу...

Короче, жжёт он целый лес.

Тут дерзостям его препоны

Не находилось никакой,

Он сжёг деревьев миллионы!

И путь потом направил свой

На сёла, городки и грады,

Всё истребляя без пощады.

Ах, сколько птиц, скота, зверей

От пламени его пропало

И сколько чрез него не стало

Крестьян, мещан, дворян, князей!

Он в лютом буйстве всю вселенну

Хотел во пламень обратить,

Преобразить ее в геенну;

К реке он вздумал подступить.

«Смирись, река, – сказал надменно, –

Или погибнешь непременно;

Тебя по-свойски проучу,

Лишь только пасть мою разину,

Тебя расстрою, опрокину,

В ничтожество преобращу.

А если мне явшь покорность,

Наложишь на себя ярем:

Во мне всегда найдёшь готовность

Пещись о счастии твоем». –

«Оставь, огонь, слова надуты,

Так говорят лишь только шуты,

Словам таким цены здесь нет,

Речей таких здесь не боятся,

От сердца станут им смеяться», –

Река сказала так в ответ.

Огонь с рекою тут связался,

Он так ужасно грел реку,

Так быстро на неё бросался,

Что сделал рану ей в боку.

Вступил в речные он пределы

И в сердце стал пускать ей стрелы.

Узнав соседи весть сию,

Вострепетавши, изумлялись –

И с малодушием сбирались

Запрячь в ярем главу свою.

Но были ль чудеса такие,

И кто, скажите мне, видал,

Чтобы глубокие, большие

И быстры реки огнь сжигал?

Река, скопивши воды чёрны,

И разделясь на многи волны,

Надув обширный свой хребет,

Мутит, шумит, ревёт, бунтует,

Валт – в огонь с презреньем плю

ет…

И что огонь? – Его уж нет!

Река наш Александр – отрада!

Но кто ж надменный сей огонь?

Несытое исчадье ада,

Чудовище – Наполеон!

Который Бонькою зовётся,

На Эльбе мучится, трясётся,

Что не сгубил людской весь род,

Беснуется, не спит, скрежещет,

На всех косые взоры мещет…

Так наказует злых Господь!

Мслвч.

____________________

БАСНИ

Проповедь и Басня

Валт народ, валт толпою.

Встречается народ с богатой госпожою,

Блестит на барыне наряд,

Гордится барыня нарядом,

Ни с кем себя не ставит в ряд

И удостоить чернь своим не хочет взглядом.

И подлинно, уж есть похвастать чем:

Украшена всем тем,

Что только ныне

В своём старинном магазине

Могла для ней мадам Риторика сыскать!

Убор такой мне вряд ли описать;

На голове не чепчик – хрия,*

В фигурах платье всё, фигуры ж эти все,

Поверьте мне,

Работы мастерскя;

Их выдумал какой-то грек,

Искуснейший в сем деле человек.

В руках, наместо опахала,

Пук тропов модница держала,*

И гордо проповедь на фижмах выступала.*

Навстречу даме, из села,

Зачем-то басенка брела:

Одета не по-барски,

А просто по-крестьянски,

Но так к лицу, что мило поглядеть:

Желал бы, кажется, с ней жить и умереть.

Тут все простилися с нарядной госпожою,

Котора столько их заставила зевать,

Все к басенке спешат,

Её прелестною любуясь простотою.

Нахимов.

_______________________

Голубь и Ворон

Мальчишка грязию на Голубя бросал

И перья белые ему он замарал.

Сие увидевши, сказал ему так Ворон,

Злой радости, восторга полон:

«Теперь ты, Голубок, как все вороны, чёрен!» –

«Но с тем различаем, – был Голубка ответ, –

Вы чёрны завсегда – умоюсь я, и – нет!»

___

Не добродетель ли нам Голубь представляет,

Которую марать злоречие желает?

________________

Волк в пастушьем наряде

Лишь только скрылся днвный свет,*

Задумал ужин Волк иметь:

В пастушье платье нарядился,

Широкой шляпою прикрылся,

Достал и посох, и свирель,

На лапы задни лапти вздел,

Повесил на плечо баклагу,

К овцам из лесу дал он тягу.

И что же? Вот уж он и там,

И, как прилично всем ворам,

На все сторонки озирался;

Узнав, что три собаки спят,

Пастух с пастушкой разоспался,

Он стадом мог распоряжать,

Так нет, ещё штукарить надо,

И чем овец бы глупых есть,

Он вздумал разговор завесть,

Чтоб кой-что расспросить у стада.

Но только лишь разинул рот...

Как вдруг Буян, Разбой, Отлёт,

Проснулись и – схватили Волка:

В наряде он бежать не мог,

А между тем пастух Николка

Свалил его дубиной с ног!

___

К сей басенке – нравоученья

Я не намерен приложить.

У Ломоносова прощенья

Хочу пред всеми попросить:

Российский Пндар* Ломоносов!

Хвала и слава славных россов,

Великий, громкий наш певец,

Учитель наш и образец!

Прости, что смел я напроказить

И баснь прекрасную твою

Украсть и так обезобразить!

Прости провинность мне сию. –

Я баснь твою украл для счёту,

К моим одной недостаёт;

Своя мысль в голову нейдёт,

Хоть я довольно пролил поту, –

И после, выбившись из сил,

Осмелился – (смельчак!) решиться,

За баснь твою чтоб ухватиться…

Что в точности и учинил.

Мслвч.

_________________

Наполеоновы шахматы

Расставив шашки по порядку,

Хотел Наполеон играть,

Чтобы в холодную Камчатку

Шах русскому и всем вон из Европы дать.

Придвигивал он шашки стройно

И шёл к Москве спокойно:

Хоть, правда, у него подчас

То пешки, то коней, то пушки отбирали,

Однако же Москву ему на жертву дали

И к выгоде для нас.

Но там, когда его порядочно припёрли,

И русские к нему дорогу попротёрли

И вдруг, переменив игру,

Сказали: шах царю!

Вот он и зашахал шажищем великанским,

По областям германским,

И, наконец, дошёл к своим,

И цела русская игра вослед за ним:

Козацкие кон с своими седоками

Дарили вслед его щелчками –

Ин искры от копыт летят!

Отвсюду на него затрещины свистят;

Там пушки русские дорогу прокладают,

Там пешки пешек с ног сшибают.

Оглянется – беда кругом!

Все шашки у него, то взяты, то валятся,

А новых нет, как нет: с грибами не родятся!

«Давай-ка, – думает, – шахнуть было мне в дом;

Авось – либо ещё оттуда и удастся,

Такими ж с русскими шахами поквитаться».

Шахнул – но и оттуда шах!

Взглянул – игра его расщипана вся в прах! –

С тех пор ему везде за шахом шах давали,

Покамест в уголок загнали;

Тут молвили: пора окончить нам игру,

И – мат царю!

Орест Сомов.*

___________________

Рифмач и Смерть

Один Рифмач имел квартиру у кладбща:

Он часто зрителем был славных похорон;

Такие зрелища всем рифмотворцам пища:

Есть случай поместить им в оде рёв и стон,

И рёва своего в замену,

Под случай получить хорошенькую цену;

Так как им бедным не реветь,

Коль могут выплакать они себе обед?

В обеденну однажды пору

Имел мой рифмоткач прекрасный аппетит,

Но хлеба нет куска и не за что купить!

Но вдруг является его внимательному взору

Умерша девушка богатого отца,

Которую, для радости певца,

Несли на кладбище – на гору.

Рифмач в восторге! – (будет сыт!)

Стремглав ко гробу он бежит.

Экспромтум слёзный произносит

И в нём Смерть люту так поносит:

«Цвела и – нет!

Вот жизнь и Смерть!

О Смерть! – лишь надо мной ты наругаться можешь,

Но и жены моей ты, ни детей не сгложешь –

Клянусь тебе, что я в сем мире не женюсь!» –

«Ты прав, я над женой твоей не посмеюсь:

Куда тебе жениться? –

Кто эдаким вралём прельстится? –

Так Смерть поэта прервала: –

Но над детьми – (хотя и не стараюсь) –

Твоими я давно ругаюсь!»

Детьми она его творенья назвала.

Мслвч.

__________________

ЭПИГРАММЫ

Панегиристу А… И…

Бывало грешных нас ты всё морил стихами,

Теперь – уж небесам скучаешь похвалами;

Я чаю, слушая хвалу себе твою,

Святой зевает и в раю.

________________

…

Когда на стан ея взираешь

Иль пенье слушаешь ея

Или речам ея внимаешь, –

Бес, всё прельщает в ней тебя;

Когда ж в лице ея заглянешь, –

То от неё ты бегать станешь.

_______________

Перемена платья

Как платье действует, сударыня, на вас:

Вчерась вы в беленьком любить меня божились,

Сегодня в тёмное, к несчастью, нарядились,

И вот другому вы клянётесь столько ж раз.

_________________

Крету, которой называл свою любовницу Дианою

За что Дианой величаешь

Красавицу, тебе которая мила?

Диана метила в оленей, сам ты знаешь;

А милая твоя нацелила в осла!

Орест Сомов.

_________________

Рай

Какой ты лакомка, Адам:

За яблоко всех нас обидел!

Когда бы жил тогда Абрам,

Так свет бы рай доселе видел.*

«А если б, друг мой, виноград

Был искушеньем вместо древа?» –

«Тогда пропал бы райский сад…» –

«Так правы, брат, Адам и Ева».

Мслвч.

_________________

ЭПИТАФИИ

Кучер

Тпрру, стой, прохожий, погоди:

Я кучер – сиживал всегда напереди;

Когда же прокатал здоровье, ум и силу,

Смерть гаркнула: «Ну, ну, вытягивай в могилу!

Поди!»

Орест Сомов.

__________________

Педанту Силе

В сию могилу

Педанта положили Силу,

Которой помещал в себе 500 наук,

Но голову имел пустую, как сундук.

_______________

Турецкому султану

Положено здесь тело Магомета,

Который был страшилищем для света:

Судьбы непостижима вервь!

Теперь его съедает червь.

_______________

Пастуху Гончаренку

Сей муж быль пастырь люботинский

Он пас свиней,

И ум имея свинский,

Был счастлив в жизни сей!

_______________

Люботин – село Валковского уезда.

Климу

Гниёт в рогоже Клим:

Бог с ним!

Мслвч.

_______________

Изъяснение в любви одного приказного

О ты, всех прелестей палата

И президент души моей!

Твой взор – указ мне из сената,

Понеже в воле я твоей.

___

Твоей прельщён я красотою,

Спешу в секвестр себя отдать,

Меня ты можешь за собою

Без пошлин, справок отказать.

___

В архиве ль я когда бываю

Иль в канцелярию спешу:

Повсюду образ твой встречаю

В повытье я бумаг ищу.

___

Клянусь по чести пред зерцалом,

Что пред тобою сущий вздор

И сам сенатор в платье алом,

В мундире шитом прокурор.

___

Навек твоей я предан власти,

В журнал любви меня впиши,

Прочти экстракт нежнейшей страсти

И выпись пламенной души.

___

Взгляни хоть раз один умильно

В контору сердца моего:

Оно трепещет, бьётся сильно

И ждёт ответа твоего.

___

Твои мне разговоры сладки,

Я под присягой говорю:

Они приятней мне, чем взятки

Бездушному секретарю!

___

Прими ж любви моей прошенье,

Я пред тобою бью челом:

Скрепи о мне определенье

Своей улыбкой, как пером.

___

И так как бы процесс безгласный

Судьбу мою возобнови;

Я буду стец самый страстный

Вышеописанной любви.

___

Коль место то, которым льщуся,

В твоём я сердце получу,

Сидеть в совете откажуся,

Министром быть не захочу.

___

Но коль себя – всех зол вдобавок,

В твоей герольдье буду зреть:

Мне легче без суда и справок

На лобном месте умереть.

Неизвестный.

_________________

Сия пиеска давно очень сочинена и ходит по рукам. Как жаль, что сочинитель

оной неизвестен! Беру смелость поместить её в «Харьковском Демокрите», и

надеюсь, что она понравится моим читателям.

ПРОЗА

Письмо из Европы хана Джеалгира к дервишу горы Удлубегской

(Перевод с арабского)

Корень благополучия да прозябнет на пути жизни твоей и

святость твоя да процветёт во веки, подобно словам Алкорана,

великолепный служитель Бога Магометова! Благословение твоё да

управит стопы странника удалённого от лучезарных врат востока,

которого уста не могут уже вдыхать райского бальзаму твоих

поучений, которого взоры блуждают на предметах чуждых его

сердцу, и уши поражаются звуками незнакомыми, неведомыми в

отечестве правоверных. Уже шесть месяцев я странствую за

пределами моря; душа моя ищет беседы твоей, но неизмеримое

пространство заключает её в пустоте и безмолвии. Её чувствования

всегда к тебе обращаются, подобно как подсолнечник к

предводителю светил небесных, её мысли покорённые жезлу твоей

премудрости, да воспримет сей лист, который ангел хранитель да

управит невредим к жилищу священного учителя истинной веры.

Нет, отец мой! я не переменился, я тот же, каков, целуя прах твоих

ног, принимали драгоценное благословенье руки твоей; каков

старался успокоить нежную попечительность твою и страх, дабы

удаление и забвение не совратили души моей с пути благочестия,

уготованного твоими советами. Новость предметов видимой мною

страны не может поколебать моей привязанности к благословенным

местам, где я родился; взоры мои наблюдают, не ослепляясь; сердце

моё чувствует, не заблуждаясь; я никогда не отрекусь отдать

справедливости иноплеменникам, но в душе моей горит неугасимый

огнь любви к отечеству; я благодарю небо, благоволившее назначить

мне рождение в местах, где процвело древо истинны и благочестия.

Правда, здесь всё ново, всё удивительно для отдалённого жителя

берегов Тигра и Евфрата. Протекая чрез сие великое разнообразие

стран и народов, он почитает себя, подобно Пророку, переносящимся

чрез семь небес и созерцающим то, о чём земля ниже понятия ему не

представляла. Прости мне, отец мой, сие выражение, слишком

лестное для Европы. Если истинная вера избрала жилищем своим

счастливые страны востока, если природа расточила на них свои

сокровища, то уверимся, по крайней мере, что милосердное небо и

самым неверным не отказывает в дарах своей благости. Видя тьму

нечестия, их ослепляющую, я живо чувствую превосходство моего

отечества; но я путешествую для того, чтобы обогатить разум мой

новыми знаниями, сердце моё – ощущениями и воспоминаниями,

услаждающими часы печали и дни старости. И то и другое

представляет мне Европа. Неутолимая жажда моя к учению находит

неисчерпаемое сокровище в разнообразных и удивительных успехах

сделанных её жителями в неизмеримом пространстве наук, в

наблюдении их нравов, обычаев и обхождения, душа моя ищет

нового ключа к таинствам человеческого сердца; самое то, что мне

кажется странно или смешно, доставляет моему разуму пищу

новостью своих впечатлений.

Всеобщий мир, царствующий ныне в сем краю света, делает

путешествие моё удобным и занимательным. Недавно все сии народы

стенали среди ужасов долговременной и всеобщей брани. Человек, по

мнению одних – великий, по словам других – чудовище,* но, как бы

то ни было, единственный, ужасный человек в продолжение двадцати

лет потрясал престолы их царей и хотел утвердить своё владычество

на развалинах порядка и благоденствия народов. Всевышний

низринул его, наконец, в бездну ничтожества, которого бы ему, для

блага смертных, не должно было оставлять. Ныне все они предаются

общей и справедливой радости, подобно уцелевшим от страшного

извержения огнедышащей горы, благодарящим небо и

обнимающимся в чувстве спасения своего на трупах своих братий.

Счастливы будут, если несправедливость, зависть и корыстолюбие не

заставят их вскоре забыть ужасных следствий раздора, и презреть

блага, приобретённого толикими опытами и злоключениями!

Смятения, обуревавшие Европу, сделали великие перемены в

отношениях племён, её населяющих. Обретши, наконец, путь

избавления от бури, угрожавшей им разрушением, они постановили

новый порядок вещей, который почитают залогом будущей своей

безопасности, и желают сделать непреложным и непоколебимым.

Один из сих народов, которого имя, за сто лет пред сим, не было

включено в общем союзе племён христианских, ныне восходит на

вершину славы и могущества.* Многочисленность жителей и

неизмеримое пространство его владений дают ему неоспоримое

первенство на твёрдой земле. Страшное его соседство прилегает к

границам двух великих империй правоверного племени, которые

всемогущий Алла да избавит от бедствия подвергнуться некогда

постыдному игу неверных!

Другой, обитающий на великом острове к западу,* присвоил

себе неизмеримое владычество морей и неиссякаемый источник

всемирной торговли. Морская его сила, могущество и богатство

известны и нам, отдалённым жителям берегов Персидского залива.

Его владения, защищаемые непреодолимою оградою моря и флота,

превосходящего силою своею все флоты прочих держав вместе, в

продолжение кровопролитной брани остались одни

неприкосновенными от военных опустошений. Зависть, которую я

приметил к нему во всех виданных мною странах, и притом согласная

справедливость, как бы невольно отдаваемая его правительству,

законам, учреждениям и благосостоянию его, удостоверяют меня, что

сей народ, которого отечество для меня ещё неизвестно, есть из всех

их мудрейший и счастливейший.

Многие из сих народов ещё неизвестны мне; однако, сколь ни

великие отмены находятся между ними, но различие безмерное,

отделяющее их от моих соотечественников, представляет мне их всех

одним народом. Языки их равно непонятные для непривыкшего

моего уха, необыкновенное очертание лица, обхождение ещё более

странное, поселяют в душе моей некое чувство сиротства и

уединения. Одежда короткая и узкая представляет их неприученному

к ней взору моему в каком-то унизительном для человека виде.

Европеец старается сколько возможно обрисовать природные формы

своего тела; он, кажется, завидует тем бессловесным тварям, которых

Всещедрый, милосердуя к их неспособности и бедности, наделил

природными покровами от стужи или зноя. Всего удивительнее, что

чем более подвигаюсь к полуночи*, тем сильнее кажется мне

владычество сей страсти к наготе; я мог бы заключить, что достигши

до края севера, нашёл бы, наконец, человека в том первобытном

телесном состоянии, которого грехопадение лишило нашего

прародителя!

Вижу, что и мой вид, язык и поступки, не менее возбуждают

любопытство и удивление жителей сих стран. Однако не могу

жаловаться на какой либо знак отвращения или пренебрежения,

которого бы имел причину опасаться чужестранец, верою и нравами

столь противоположный жителям посещаемой им страны. Напротив

того, кажется, что здесь иностранцу присвоены ещё большие права,

нежели единоземцу; по крайней мере, признаюсь, что я пользуюсь

тем, чего европеец едва ли бы мог ожидать в нашем отечестве.

Магометанин свято хранит правило, предписанное Пророком: он

предложит неверному пищу и одежду; он укроет его от бури,

успокоит от усталости. Но прямодушие его слишком, может быть,

велико, чтобы скрыть отвращение, которое он питает к несчастному

последователю заблуждения. Здесь ты не услышишь ни одного слова,

не заметишь ни одного знака, могущего возбудить мысль о различии

веры и мнений. Здесь каждый встречает тебя с улыбкою, изъявляет

готовность услужить тебе, старается угадать твою мысль и желание.

Я знаю, что сие расположение к услугам есть не что иное, как, в

низших, любовь к прибытку, а в высших, склонность к лицемерию,

которое они поставляют себе в честь; знаю, сколь трудно найти друга

в сих народах корыстолюбивых и тщеславных. Но какая мне до того

нужда? Вот вам золото, презренные чада корыстолюбия! Я не за тем

оставил богатый край востока, чтобы искать у вас приумножения

моему богатству. Я не за тем расстался со сродниками и со всем, что

мне драгоценно и священно, чтобы искать сладостей дружбы и любви

в обиталище неверия. Друг истинный есть чудо во всех странах, и

особенный залог благоволения небес. Я доволен и благодарю Европу,

если обхождение её жителей (какие бы ни были его причины)

доставляет мне ещё некоторые приятности жизни, тогда когда сердце

моё томится в удалении от всего, что ему любезно.

Но просвети меня, учитель! Ибо мысль моя смятенная

сомнением, не находит прибежища, кроме твоей премудрости.

Прекрасные создания, определённые природою разделять с нами и

услаждать жизнь нашу, осуждены ли самим Всевышним на

покорность и неволю, которым подвергла их Азия, или имеют

природное право на свободу, предоставленную им в Европе? Здесь

женщины представляются мне неким высшим существом,

занимающим средину между мужчиною и Богом. Мужчина

знатнейший почитает обязанностью уступить место женщине

низшего состояния; не наблюдение сего правила есть знак невежества

и варварства. Ах, я не могу не видеть, сколько приятностей расточает

обхождение с сим милым полом на жизнь европейцев, как самые

права, ему уступленные, служат источником бесчисленных утех для

обоих полов! Здесь взаимное желание нравиться заглаживает

различие состояний и чинов, иногда даже и лет. Здесь общее

признание женского преимущества водворяет более равенства между

мужчинами. Здесь и самая любовь, принимая более разнообразия,

изощряет жало утехи своей; обоюдные напряжения страстей, равных

силами и средствами, делают победу труднее и привлекательнее.

Наконец, победитель к блаженству, им вкушаемому, присоединяет и

сладкую уверенность, что получил его силою личного достоинства.

Нет, я исповедую: я, обладающий чудесами Черкесии и Грузии,

никогда не вкушал сего счастья, которого не лишён, может быть,

последней из европейцев! Власть моя неограниченна в моём серале;

воля моя есть закон, и мои страсти никогда не знали преград

сопротивления. Но вкушал ли я блаженство совершенное? Вкушал ли

небесную отраду видеть нелицемерное воздаяние сердца за мою

нежность, упиваться мыслью, что я один составляю счастье предмета

любви моей? Могу ли быть уверенным, что если бы власть не

удерживала его в моих объятиях, то я не был бы им забыт, отвергнут,

презрен? Что я говорю? Уверен ли я, что случай и вероломство не

предали уже меня поруганию, в то время, когда я предаюсь надежде и

беспечности? Презренные чада подлости и рабства, едва достойные

имени человеческого, которым я вверил сокровища моего

благополучия, могут ли быть достойными поруками моей

безопасности? Может быть, в сию минуту...! Праведное небо! Если

злодей непременно должен оскорбить меня, то, по крайней мере, не

лиши меня отрады омыть руки в ненавистной крови его!

Самые те пороки, которых владычество повсеместно, Европа

облекла в одежду столь же особенную, как и одежда её жителей.

Здесь ты не увидишь ненавистной суровости, скотского

пренебрежения, отличающих гордость большей части наших ханов и

эмиров, и столь чуждых душе моей, взлелеянной млеком твоей

добродетели, о мудрейший из человеков! По крайней мере, сия

слабость предоставлена здесь одним жалким тварям, которые,

возникнув из праха или грязи, сами удивляются высоте, ими

занимаемой. Порода и достаток изобрели другие средства отделить

себя от черни и низших состояний; свободная простота, вид

самодовольствия и беспечности, крайняя учтивость, внушающая

почтительное отдаление, отличают того, кому рождение дало

исключительное право на почесть и уважение. Он не почитает за

нужное бить в набат о своих преимуществах: вид его, обхождение и

поступки, непринуждённые и вольные, возвещают сами собою, что

сии преимущества суть природное его достояние и не ослепляют его.

Ах, если пороки неразлучны с общежитием, то не должно ли желать,

по крайней мере, чтобы везде хотя лёгкая маска скрывала их

гнусность от взоров оскорбляемого человечества, и услаждала

несчастие того, кто делается их жертвою!

Но тираны, владычествующие неограниченно в душах

европейцев, суть самолюбие и тщеславие. Самолюбие и тщеславие –

их боги, которым они жертвуют истинною и совестью, и самым тем

Богом, которого веру уста их исповедуют. Некогда равенство было

страстью их предков, пребывавших в варварстве; дикая гордость их

не позволяла им признавать власти превыше собственной своей воли.

Уступая необходимости гражданского благоустройства, потомок их

покорил волю свою законам властителя, но желание равенства

устремил на то, чтобы никому не уступить в почести и богатстве или,

лучше сказать, в роскоши. Богатство есть независимый дар фортуны

здесь, как и везде, но европеец не хочет, чтобы богатейший его

превзошёл его в роскоши и блестящей наружности. Здесь всё

обращено на то, чтобы блистать и удивлять. Здесь, видя большую

часть расточителей, не думай поставить их наряду с теми, которые в

нашем отечестве не превосходят их своим расточением; ты бы

обманулся. Благодаря справедливости понятий и чистоте нравов

мусульманских, наша роскошь есть дщерь изобилия; достойно и

праведно чтобы тот, кому судьба дала в удел избыток и богатство,

употреблял их на услаждение своих чувств и на вспомоществование

ближним. Здесь же расточающий ищет не наслаждаться, но

превзойти другого или поравняться с ним; ещё более того, он лишает

себя необходимого, чтобы блеснуть излишеством. Здесь ты увидишь

господ, которые содержат толпу музыкантов, и не имеющих одежды,

кроме как во время отправления своей должности; и таких, которые

дают пиршества в счёт государственных податей; и таких, которые

разводят у себя плоды Персии и Китая, и ужинают одною

картофелью. Здесь нет нужды до того, что происходит во

внутренности семейства, счастливо ли оно в настоящем, безопасно ли

на предбудущее время. Минута требует блеску: если наружность

удовлетворена, то цель исполнена. А тот, кому фортуна дала

достаточные способы удовлетворять и необходимости, и внешности,

следует один бесстрашно путём удовольствия, и видит тысячи своих

соперников претерпевающих кораблекрушение. Безумные! Они

подобны тем искусственным огням, которые дерзко устремляясь,

кажется, хотят достигнуть селения звёзд, но, с шумом издыхая в

путях воздуха, возбуждают смех и веселие зрителей. Здесь ещё

увидишь записного домостроителя, не платящего своих долгов; здесь

увидишь, наконец, провозглашённого в ведомостях благотворителя,

который, обогащая подлую наложницу, лишает своё семейство

родительского достояния. Ты видишь, премудрый дервиш, знакома

ли добродетель в сем краю, добродетель, дщерь неба и подруга твоя,

состоящая в том, чтобы помогать бедным, унижать гордость

неверных, а паче свою собственную, хранить пост и молитву, и с

восхождением и захождением солнца каждый день омывать чистою

водою скверны тела и души!

По сей причине слово «добродетель» вовсе не употребительно в

здешнем общежитии; зато «честь» есть любимое слово европейских

языков, честь заменяет её здесь совершенно. Это также исчадие

равенства, также желание казаться иным, нежели тем, кто что есть,

наглое требование подлого не слыть подлым, преступника –

преступником. И они обожают свою честь! Научи меня, безгрешный,

нужна ли защита сего привидения тому, кто исполняет веления

Божия, и чист в своей совести, нужно ли ему мнение людей, и

добродетель, если бы и была ими омрачена, не должна ли некогда

воссиять вящим светом?! По крайней мере, я не вижу ещё никаких

благодетельных действий понятия о чести; я вижу торжество порока,

взывающего к чести, когда бессильная правда не в состоянии

доказать очевидного преступления; я вижу, что закон, медленный и

дряхлый, часто страшится приступить к исследованию преступления,

дабы не оскорбить щекотливого чувства чести; вижу и благословляю

нравы мусульманские, где правитель, силою, вручённой от Вышнего

царям беспредельной власти и меча правосудия, попирает ногами все

изобретения лукавства, и посекает зло в его корне.

Тяжкое бедствие угрожает оскорбителю чести: его ожидают

притеснения ябеды или личное мщение обиженного. Сие последнее

кажется мне согласнее со здравым разумом; ибо неприятели с

оружием в руках призывают решителем вражды своей праведное

небо и непреложное предопределение судьбы (если только суетные

распри чести достойны внимания Всевышнего). Но лукавство

европейское изобрело способ безнаказанно поражать и сие ужасное

чудовище, нарицаемое честью. Мстительность в оковах затруднения

есть мать ухищрения и низости; так называемый пасквиль есть её

вернейшее орудие: бумага, не открывающая имени сочинителя,

проливает в публику все порицания и укоризны, которые досада или

клевета могут изблевать на обезоруженного врага. Лёгкость и

соблазнительность сего пути к отмщению, часто противному

справедливости, заставила законы принять меры к искоренению сего

зла: в случае неизвестности сочинителя, бумага, представляющая его

лицо, всенародно сжигается рукою палача. Но средство сие очевидно

недостаточно к укрощению решительного преступника, а ещё менее к

удовлетворению обиженного. Большею частью порода и истинное

величие поставляют себя выше обиды, и, пренебрегая оною, не

употребляют сего бесполезного удовлетворения; и опыт удостоверил,

что молчание есть лучшее средство укротить злословие.

Я оканчиваю письмо. Свет моего разума и отец помышлений

моих! Я приношу тебе жертву чувствований и наблюдений,

внушённых чистою верою в твоё учение, и желанием озарить себя

вящим светом твоего знания; удостой усладить мой дух ответом

твоей премудрости, покажи мне путь избегнуть от челюстей

заблуждения, и управляй склонностями и движениями души моей,

как Всевышний управляет светилами небесными. Я достиг до

средоточия Европы, во владения короля Прусского; не знаю ещё, в

которую сторону обращу мой путь; не знаю, скоро ли предстанет

случай ещё беседовать с тобою. Мысль моя будет всегда парить к

стране востока, откуда сияет ко мне светлая звезда правоверия.

_______________________

III

СМЕСЬ

Песня лапландская

Скачи, любезный лось! Скорее,

Лети к подруге дорогой:

Ещё скорей, ещё быстрее,

Любезный, милый лосик мой!

___

Лети – ты знаешь путь далёкий –

К сударке радости моей; –

Да будь проворнее, жестокий!

И ног быстрейших не жалей.

___

Когда бы было в власти нашей,

То я б на эти тучи сел,

Которы дут к юрте вашей,

И в миг к тебе бы прилетел!

___

Ах! крепче цепи что железной?

Кто цепь железну перервёт? –

Подобно, от моей любезной

Никто меня не оторвёт!

___

Вот скоро, скоро, к ней прибуду:

Тогда во весь я крикну рот,

Когда голубку видеть буду,

Гуляющу вблизи болот.

___

Скачи, любезный лось! Скорее,

Лети, к подруге, дорогой,

Ещё скорей, ещё быстрее,

Любезный, милый лосик мой!

___

Лети – теперь уж недалёко,

К сударке радости моей!

Не поступай со мной жестоко,

И ног быстрейших не жалей!

Мслвч.

________________

ЭКСПРОМТ

Е. В. К-вой

(в день её ангела)

Угрюмый царь суровых непогод,

Присяжный враг весенней неги,

Хотел было опять рядить природу в снги,

И спрятать ручейки под лёд; –

Но, вспомня, что с сим днём твой праздник приближался,

Неволею Эол впервые рассмеялся,*

Разгладя пасмурно чело;

И – снова солнышко взошло!

О. Сомов.

________________

К Вертеру

Тебе подобно я страдаю,

О, бедный Вертер,* от любви,

Тебе подобно ощущаю

Я пламень гибельный в крови!

___

Ты мучился – и я страдаю;

Ты скучен был – и я грущу;

Ты слёзы лил – и я рыдаю,

Как ты, пустынных мест ищу.

___

Жестокий Гимен* разделяет

Шарлоту нежную с тобой,

Богатство, знатность разлучает

Мою любезную со мной!

○○

_____________

В альбом одной девице

(Под рисунком, на коем изображена богиня счастья, спящая у дверей

шалашика)

Спокойство в хижинах! Питомцы муз мечтают,

И счастье у ворот шалашика кладут.

Здесь счастье и покой в чертогах обитают –

С тобой – везде они живут!

О. Сомов.

_______________

Акростих

Как роза нежная, весеннею порою,

Алея, взор к приятностям манит,

Так Хлоя милая, своею красотою,

Являясь, всех сердца любовью пламенит!

○○

_______________

Надгробие философа Демокрита

Оставим знак и мы предбудущим потомкам:

Да знают некогда по гробовым обломкам,

Что я на этом свете жил,

Что в нём я больше весел был,

Что значит: меньше огорчался,

И, живши, – к цели доискался!

____________

Песнь надовесская

Встану я до всхода солнца,

На высокий стану холм,

Чтоб узреть, как прогоняет

Чёрны тучи новый свет.

А как Солнце закаттся,

О, Луна, даруй мне свет,

Чтобы мог я безопасно,

Отягчённый дичиной,

Возвратиться в мой шалашик,

Деточек обнять, жену,

С ними дичины покушать,

И на мягких листьях лечь!

Мслвч.

______________

Упрёки ума – сердцу

– Ты рвёшься, друг? – Ах больно

Терпеть невинно клеветы…

– Зачем так много доброты?

– Зачем так пламенны твои мечты?

– Начто ты ангела воспело красоты?

– Начто поставило в стихах А. Д. С. ты?ˣ

– Зачем в речах твоих столь верные черты?

– Короче: для чего не прочие, – а ты,

Так поступаешь вольно?..

Довольно!

___________________________

ˣ Это для тех, которые упрекают меня, будто бы стихи к А. Д. С.,

напечатанные во втором номере «Харьковского Демокрита»,

относятся к известной особе …., которой я не имею чести знать. И так

долгом поставляю торжественно подтвердить, что стихи мои

написаны особе …. иногородней.

Зеленский.*

________________

Рецепт (Как сделать уксус из четырёх разбойников)

(С французского)

Возьми большой котёл с полудою* без крана,

Брось Нея и Даву, да храброго Бертрана,

Прибавь полиции министра Савари,*

И долго на огне состав ты сей вари,

Охолодя его, сим средством ты дойдёшь –

И уксус четырёх разбойников найдёшь.

С.

________________

Г. Квитке в ответ на его «Не хочу»

Квитка, хочешь удивиться?

Слушай! – право не шучу:

Коль желаешь ты жениться,

За тебя идти хочу.

И издатель для сего единственно помещает эту статейку.

Ты меня совсем не знаешь:

Что тут нужды? – не беда.

Через год меня спознаешь;

В свете так живут всегда.

Брак ведь польскому подобен:*

Кто попался – с тем иди.

Коль не ловок, не угоден –

Вот отхлопнуть… погоди!

Замуж я давно желаю;

Мне тридцатая весна,

Не в дурных себя считаю,

Зубы все, лицом красна.

Стройный стан и рост годится,

Волос долог – тёмно-рус,

Я умею нарядиться,

К лицу шалью завернусь.

По-немецки разумею,

En français je parle tres-bien,*

Я в компаньи не немею,

Петь готова целый день.

Есть бурмицкого две нитки,*

Фермуар – и перстенёк,

Но зато уж ни кибитки:

Всё прибрал к себе зятёк.

Есть бородок сотня с лишком,*

Денжуры лишь тридцать пять.

Деревенька есть с домишком:

Славно можно поживать.

Лишь во сне я молчалива

И скромна, тиха, добра,

Но проснусь – беда: – бранчива,

Целый день шумлю с утра.

Стало, я во всём как должно,

И невеста хоть куда!

Одного лишь скрыть не можно…

Да не очень и беда:

Коль женой твоею буду,

Не взыщи, мой друг, на мне:

Уж старинки не забуду,

Коль отхлопнуть, так… Adieu!*

Вот условье – ну! решайся!

И серьёзно – не шучу.

Опиши себя, не тайся;

Верно вскрикнем мы: «Хочу!»

А……….на

(Не в Слободской губернии).

_________________

Каламбур

Люблю я знать,

Да не всегда,

А иногда

И знать,

Не дай Бог знать!*

…………

__________________

Издатель (поблагодаря прежде откровенную незнакомку за доставление сей

пиесы), смеет уверить её, что господин Квитка верно не будет так неучтив,

чтобы отринул её просьбу.

ХАРЬКОВСКИЙ ДЕМОКРИТ

Тысяча первый журнал!

Издаваемый Василием Масловичем

___________________________________

Все в ежемесячны пустилися изданья.

И, словом, вижу я в стране моей родной –

Журналов тысячу, а книги ни одной!

____________________________________

Месяц апрель

ХАРЬКОВ,

в университетской типографии, 1816 года

Учреждённый при Императорском Харьковском

университете Цензурный комитет, основываясь на

донесении читавшего сие Сочинение профессора Ивана

Срезневского, печатать оное дозволяет с тем, чтобы по

напечатании до выпуска в публику, представлены были

в Цензурный комитет: один экземпляр для Цензурного

комитета, два для департамента Министерства

просвещения, два для Императорской публичной

библиотеки и один для Императорской академии наук.

Января 7 дня, 1816 года.

Декан Гавриил Успенский.

___________________

ПОЭЗИЯ

Утаида

(Комическая поэма)

Содержание второй песни:

Призывание восторга – радость Марьи – печаль Затея – он никак не может

выдумать имён для детей своих – Марья их называет – обыкновенное занятие

Затея и Марьи – рассуждение о женщинах – рост Утая и Утки – сила Утая.

О, краткие часы восторга, исступлений,

В которы начал я Утая воспевать,

И ты, крылатый гений,

Коль мог тебя вмещать,

Вещайте мне, когда чердак мой посетите,

Когда вторую песнь окончите, скажите?!

Я долго болен был, и весь изнемогая,

Позабывал себя, не забывал Утая!

В большом бреду, жару его воспоминал,

И только для него на свете быть желал.

Не только для него, ещё есть две причины,

Для коих не желал в болезни я кончины;

Причина первая: ещё хотелось жить!

Подземный узкий дом не мог приятен быть;

Вторая: был школяр, и для того боялся,

Дабы я школяром на веки не остался.

Неужли для того был должен видеть свет,

Чтобы в восьмнадцать лет в школярстве умереть!

Я, кажется, рождён для благородной цели,

Чтоб в мире сем играть на лире и свирели,

И для того хочу подолее пожить...

Но полно попусту так долго говорить,

Чтобы читатель мой не вышел из терпенья,

Не начал бы меня бранить за рассужденья;

А я с читателем ругаться не хочу,

В его угодность замолчу.

Мои читатели мне украшенье, слава,

Так должен ли я им за это досаждать?

Нет, нет, любезный Савва!*

В угодность я твою не буду рассуждать,

И шестистопными, аршинными стихами

Не стану твой язык и слух отягощать,

Клянуся краткими строками тебя пленять и услаждать!ˣ

___

Когда Затей охолодился,

И жар его когда потух,

Он в важны мысли углубился,

К восторгам Марьиным был глух.

И Марья как уж ни кричала,

Чего ни делала она?

Плясала, топала, скакала,

Вот как прямая Сатана!

То дочку чмокнет, то к Затею,

То мигом к сыну подбежит.

Чуть-чуть себе не сломит шею,

Никак на месте не сидит,

Ревёт от радости, мяучит,

Пищит,

Визжит,

Кричит,

Ну, словом, чёрт старуху мучит!

Затей же всё молчит, молчит,

То лоб почешет, то скривтся,

И кто не знает, заключит:

Решить проблему он трудтся.

Но не в проблеме дело было,

Начто ему проблемы знать?

Но вот его что суетило:

Не знал, как деточек назвать.

Сергей, Улас, Кирбит, Лаврентий,

Демьян, Степан, Трофим, Самсон,

Лука, Фома, Давид, Аксентий,

Михайло, Прохор, Спиридон,

Лукерья, Анна, Евдокия,

Марьяна, Мавра, Тимофей,

Федора, Фёкла, Прасковея,

Кулина, Марья, Дорофей,

Пётр, Павел, Александр, Василий,

Роман, Никита, Алистрат,

Ефим, Игнат, Кузьма, Перфилий,

Пантелеймон, Егор, Панкрат...

Все, словом, святцы до листочка

Дед бедный тихо прошептал,

Однак для дочки и сыночка

Он выбрать имени не знал.

«Зачем ты, старый дед, косишься, –

Затею Марья говорит, –

О чём, кручинишься, морщшься?

Перемени медвежий вид.

Вот деточки! Любуйся ими,

Маленько с ними поиграй». –

«Прошу тебя, речьми такими,

Старуха, мне не досаждай.

Недаром говорят: старухи

Куды охочи до вранья,

И пренесносны лепетухи.

Послушай, старая, меня:

Зачем кривлюся, есть причина,

Зачем невесел, тоже есть:

Не ты ль для дочери и сына,

Не ты ли имя можешь сплесть?»

На это Марья так сказала:

«Я имя дочке уж дала,

Не думала, не хлопотала,

А Уткой просто назвала». –

«Дочь Уткой назвала! Ты права:

Дочь из утиного яйца.

Тебе, старуха, честь и слава,

Да как назвать бы молодца?

Давай, старуха, попытаем,

Час добрый, может, приберём;

Да как бы нам его?» – «Утаем,

Родимый батька, назовём».

Тут дед Затей от умиленья

Старуху начал обнимать:

Какие ж делал он движенья,

Нельзя никак их описать,

Ни рассказать,

А разве в сказочке солгать!

Но мы вранья писать не любим,

Одну лишь правду говорим,

И в сотню раз умнее будем,

Когда об этом умолчим.

Прошло дни два, – и три, – четыре,

А может быть и десять дней:

Утих Затей,

И всё в его утихло мире.

Затей по-прежнему в конурке

От утра до ночи сидел,

Коль скучно было, кушал булки,

А булок нет – хлеб чёрный ел.

Старуха же всё то творила,

Что добра мать в дому творит:

Прилежно за детьми ходила,

Старалася, чтоб муж был сыт,

Чтоб было чисто всё, опрятно,

Во всём хозяйство наблюдать:

О, как должно быть там приятно,

Где добрая такая мать!

Там нет ни свар, ни ссор, ни драки,

Любовь лишь там и тишина,

Там не грызутся, как собаки,

Где добрая живёт жена.

Хотя такие редки жёны,

Но можно их ещё сыскать:

Они блестят сквозь миллионы,

Легко их можно распознать.

Равно легко и ошибиться,

Шумиху золотом почесть,

Она как золото яснится,

Однако золото ли есть?..

Но полно, я опять с дороги

Большой в просёлочну иду,

Измучу только этим ноги,

А больше проку не найду!

Итак, оставим жён – к Утаю,

К его сестрице завернём,

Чудес мы множество найдём,

По крайней мере, так я чаю.

И впрямь, пока болтал пустое,

Мои герои подросли,

И чуть ли, чуть ли не был

Они повыше гуся вдвое.

Утай в особенности рос,

И в каждый час в такую меру,

На сколько вздёргивает нос

Надутый хватик Бекокос

(Что даже превышает веру!):

Здесь кой-что надо бы сказать

О носе сем, смотрящем в гору,

Но чтоб не всё уж отступать,

Скажу об нём в другую пору.

Сестра же Утка подрастала

Не так, как брат её Утай;

Но в день шестой такая стала,

Хоть под венец её давай!

Ах, не завидна ли, девицы,

Такая участь Утки сей:

Статна, невеста, краснолица,

Притом недели нету ей?

Все девушки, конечно, знают,

Что здесь бы я ещё сказал,

Когда бы их не почитал:

Мужчины сами пусть гадают.

Она казалась лет в пятнадцать,

И рость престала наконец,

Не рос и брат, и был лет в двадцать,

И впрямь прехватский молодец!

Глаза – как огнь в ночи светили.

Ногой – где ступит, там трещит.

Пред ним столетни дубы хилы:

Он их мизинцем повалт!

Херсон, Бова и Ерусланы,*

И все царевичи Иваны,

И даже Муромец Илья,

Пред ним вточь были то, что я!

Тобой вторую песнь кончаю,

Богиня костяна нога!

Тебя молю, к тебе взываю,

Седая бабушка Яга!

Снабди, всесильная, советом,

Руководи младым певцом,

Чтоб мой герой пред целым светом

В грязь не ударился лицом.

___________

ˣ Нет зла без добра! Не будь я тогда болен, – то вторая песнь Утая не

имела бы приступа; а где нет приступа, там нет и окончания. Итак, госпожа

горячка, я вам очень обязан за ваше тогдашнее милостивое посещение. Вы

причина бытию второй песни, следовательно, и последующим; а посему и

«Харьковскому Демокриту»; – ибо Утай был верным запасом и основанием, на

котором вздумал я воздвигнуть сие Издание. Может быть, кто из читателей

хочет здесь прибавить, что госпожа горячка есть также и причина теперешней

его зевоты, а посему и хорошего сна: всё-таки добро, ибо кто хорошо спит, тот

наслаждается первейшим благом сего мира, т.е. здоровьем, а кто хорошо и

много спит, тот ещё имеет всё право на будущую награду! По словам

известного латинского (а посему и справедливого) силлогизма: Qui bene

bibit…*, только первое предложение должно превратить в Qui legit D...*, что и

составит следующий, во всей форме Аристотелевский силлогизм:

Qui legit D...

Bene dormit,

Qui bene dormit, non peccat,

Qui non peccat, santus est;

Ergo, qui legit D... santus est.*

Итак, господа! ежели хотите быть блаженными, так разбирайте

Демокрита!..

Мслвч.

_________________________

ОДА

С……..

Умолкни всё! – Внимай, вселенна!

А ты, о лира вдохновенна,

Звучи, – бряцай, греми, воспой:

Не тигра кровью обагренна –

Героев слава будь презренна,

Что рушат наш и всех покой!

Кого ж мой дух хвалить желает,

Кого он выше поставляет,

Чем витязи, богатыри,

Кому он зиждет алтари?

Не божество ль какое неба

Ты воспоёшь, питомец Феба?

Да торжествует ныне свет!

Под песнь скачите, элементы!

Пляшите, харьковски студенты!

То мой приятель и сосед.

Сочинитель был тогда при университете, и разумеет здесь одного студента.

(Здесь и далее в сносках примечания Василия Масловича).

Его, его я воспеваю –

В число созвездий помещаю!

Хоть много ты творил чудес,

Но ты с своею кожей львиной,

С тяжёлой, грозною дубиной –

Пред ним ничто, мой Геркулес!

Ничто пред ним Персей, Язон:

Времён краса и диво он.

Какой же подвиг он свершил?

Он устрашил и борщ, и кашу,

И Вакхову священну чашу

Прехрабро с пуншем проглотил!

А больше тем восхтил музу,

Что метко попадает в лузу!

С……..! Здравствуй навсегда!

Геройствуй с кашей без вреда,

Да будет юный Вакх с тобою,

Да узришь граций ты с собою!

Се мой к тебе усердья глас,

Ты съешь его, как ананас.

1805 года. Нахимов.

____________________

О грации

Почтенны господа словесна факультета

О милой грации* ждут от меня ответа:

Божественный Платон,

Беати, Мендельзон,

И Сульцер, Монтескье, и Гагедорн, и Гомы,*

Писали толстые о сей богине томы,

Писали – но могли ль они её открыть?

Я в этом случае скажу, как Симонид:*

«Чем больше думаю о грации любезной,

Тем больше вижу я, что труд мой бесполезный».

О, грация, тебя лишь можно ощущать,

Но дерзновение тебя определять!

Чем, чем филологи тебя ни величали?

Тебе все имена приятны приписали:

Любезность, простота

И скромность, миловидность,

Пленительность и чистота,

Простосердечие, невинность....

И, словом, тысячу имён имела ты,

И в виде прелести, и в виде остроты,

Очаровательным глазам ты их являлась

Однако и поднесь загадкою осталась.

В твореньях многих ты певцов

Свой трон имеешь из цветов,

Над коим ты витаешь,

Но ясно никому себя не открываешь.

Довольно голову ломать:

Я речь о грации в осьми строках скончаю,

Я дочерью её Минервы называю,

Она Анакреонту – мать,

Горация – подруга,

Это один из четырёх письменных вопросов, данных мне по случаю

экзамена…

Тибуллова – супруга,

Назон – двоюродный ей брат,

Гомер ей дядя и Вергилий,

Вольтер ей сват,

А Тредьяковский наш Василий*

Для ней лютейший шах и мат!

Мслвч.

________________________

БАСНИ

Юпитер и нетопыри

О просвещении Юпитера просили

Нетопыри*, хотя во тьме счастливо жили.

Смеясь, Юпитер тварям сим,

Тотчас исполнил их прошенье:

В жилище мрачное гнилушку бросил им,

Сказав: «Нетопыри, вот ваше просвещенье!»

Нахимов.

_____________________

Саксонский мужик

Карл Готтфрид Роберт Ефраим:

Сии бы имена дать можно четверым,

Но так один мужик саксонский назывался;

Однажды с сыном и с женой,

В день праздничный – зимой,

Он басни Геллерта* читал и восхищался!

В иных он басенках смеялся,

В других же находил полезнейший урок;

Жене – чтобы иметь короче язычок,

Ребятам – матери, отцу повиноваться,

А для себя – в корысть и в скупость не вдаваться.

Вот как саксонски мужики

Воскресны дни проводят!

И, как москалик, в кабаки не ходят, –

Чтоб там буянить, горло драть,

Своё здоровье потерять.

Мслвч.

_____________________

Пчёлка

(Из Глейма)*

Пчёлка маленька летала

Со цветочка на цветок,

И с жужжанием вбирала

В свой желудок сладкий сок.

___

«Пчёлка, ты неосторожна! –

Так Лизета говорит. –

Цвет сосать не всякий должно:

Яд в иных цветах сокрыт».

___

«Это я довольно знаю, –

Пчёлкин Лизе был ответ, –

Яд в цветах я оставляю,

А себе – беру лишь мед».

Мслвч.

_______________________

Воззвание к коням одного Коня

«Друзья, товарищи, доколе

Носить вы будете ярем?!

Жить у разбойника в неволе,

И слушаться его во всем?

Неужли будут нас во веки

Постыдно угнетать жестоки человеки?» –

В конюшне барской так младой ржал бодрый Конь:

К свободе лошадей хотел подвигнуть он.

«3абудем рабство мы, свободу воспомянем,

В дремучие леса, в пространны степи грянем,

И там по-прежнему, в блаженной тишине,

Как в век златой, пастись одне,

И жить, как предки наши, будем!

Забудем хищников, тиранство их забудем!

Покажем свету мы достойнейший пример,

От власти варварской как должно свобождаться!

Тогда, конечно, каждый зверь

Начнёт обороняться,

И вольность древню сохраня,

Почтёт всей славою почтенного Коня:

Явите, лошади, достойными себя!..

Чем хуже мы людей? – скажите, –

Иль, может быть, мы их слабей?

Нет, мы их в сотеро сильней. –

Так что ж, товарищи, вы спите?..

Неужли можете спокойно вы смотреть,

Как вас с презреньем запрягают,

Как мучат вас, и как стегают?

Довольно, лошади! Нет, нет! –

Нет больше сил к терпенью!

Свобода – наш сигнал к сраженью!..

Неужели ещё кричать я принужден,

Что вольность лучше, нежель плен? –

За дело правое пусть льются крови реки –

Да здравствуют кон и гибнуть человеки!»

Сим кончил речь второй сей Цицерон,

И с благородством каждый конь

«Свобода!» закричал и начал рвать удла...

Тут не могло ничто противиться их силе.

Им возвращён их век златой,

Блаженство и покой!

Злодей в сей басне – галл*, а лошади суть – немцы,

Младой же, бодрый Конь –

Германский Цицерон,

Которого послушались соземцы.*

Мслвч.

Раупах. Смотрите: славное его воззвание к германцам.

___________________

ЭПИГРАММЫ

Болтуну

Великий слышу гром, Егор, из твоих уст;

Шумишь как барабан; но так же ты и пуст!

○

________________

Сновидение

Какую я во сне зрел страшную мечту!

Что будто бы я мёртв, зрю в доме суету,

Стенанье, вопль и плачь!

Лишь двое прыгают – кто ж? – Поп, да врач!

○

__________________

Невероятный слух

Что слышу? Говорят, что разны сочиненья,

Как-то: рецензию и длинны рассужденья

Готовят для тисненья!

Помилуйте! Ужель печатных мало врак,

В которых продают на площади табак.

Нахимов.

__________________

К меновщикам на столах

Насмешники, начто публично, средь базара,

Вы перья с дньгами кладёте в знак товара?!

Р. С.*

__________________

12.

Предсказание

(По случаю тесной дружбы русского попа с немецким пастором)

С медведем станет бык ходить, обнявшись братски,

И с ястребом начнёт лобзаться голубок,

«Ах! здравствуй, кумушка!» – овечке скажет волк,

С улыбкой райскою, без прежней злобы адской.

Настанет тишина на суше и морях,

Любви возникнет храм – везде, во всех сердцах,

И, словом, скоро к нам златый век возвратится,

Коль мог с пастором поп жить вместе и дружиться!

Нахимов.

____________________

ЭПИТАФИИ

Новванскому

Прохожий! Кончена Новванского судьбина:

Проживши шестьдесят он лет,

В другой переселился свет;

А здесь оставил дочь, да сына.

________________

Младенцу

В могиле сей, цветами украшнной,

Младенец, почивай:

Ты малостью твоей спасенный –

Тебе награда рай!

Мслвч.

__________________

Ежели читателям не покажется сие надгробие, я не виноват; но дочь

господина Новванского, она просила меня, чтобы именно поместить, что отец

её прожил 60 лет, и оставил дочь и сына.

Мне

Что сделал я, как в мире жил? –

Лет сорок тело бренное влачил,

Прекрасных пятьдесят

любил,

Но ни одной я не был мил!

И умер оттого.

Меня в могилу положил

Отец Памфил.

Г. К.*

__________________

Описание славного парика И. И. Р.

Парик сей редкий, дорогой,

Имеет весу четверть пуда,

Он сделан хитрою рукой

Из нежных волосков верблюда;

Затылок, брови и виски,

Большой парик сей покрывает,

Как печь, плешь в стужу нагревает

И жмёт её так, как тиски.

Приделан к парику широкий

Французский назади пучок,

А на средине превысокий

И пышный вьётся à la coq.*

Но что ещё милей и краше

Всего, о нём что молвил вам:

Огромны пукли* в три этажа

Навснули по сторонам!

Верно со справкою моего любовного архива.

К тому ж, напреди устроен

Последней моды лавержет:*

Он удивления достоин!

Сим кончу парика портрет.

Нахимов.

________________

Пиесы Русского Солдата

Послание Марса к Аполлону

В Олимпе мой содруг почтенный,

Возлюбленный о Зевсе брат!*

Сойди с горы своей священной,

И мне позволь себя обнять.

Ты бог наук – а я бог брани,

Ты краснослов – а я солдат,

В твоих руках перо – а у меня

Меч в длани; –

Но, несмотря на то, мы всё родня с тобой.

Хотя ты с музами беседуешь спокойно,

Когда я в ночь не сплю, а днём пускаюсь в бой;

Но честь тебе воздать достойно,

И лавр твой – знает Зевс – не лучше ль моего? –

Довольно уж того

(И мне не стыдно в том признаться),

Что без сынов твоих не мог бы я сражаться.

Да кстати! Вот один,

Брадатый Эскулап, твой сын,

И на квартирах и на службе

Всегда, по старой нашей дружбе,

Старается мне помогать;

Однак, чтоб слишком не солгать,

Признаюсь, многие как Эскулап одеты,

Но сомневаюся, законные ль все дети?

Оставя всё – с тех пор, как мы в последний раз,

Рассталися с тобой, – когда всемощный глас

Судьбы созвал богов, чтобы они в совете

Решили участь двух великих царств на свете,

Кто должен пасть: иль росс, иль дерзновенный галл:

На русской стороне Юпитер первый стал

И россу гром отдал.

Минерва близ царя воссела на престоле,

Чтоб нивы утучнть пошла

Церера в поле,

Нептун же обещал, со стороны своей,

Беречь российских кораблей,

Подрядчиком быть Бахус взялся,

А ты – пошёл героев петь,

Я в службу к русским записался;

Но знаешь ты, и знает свет,

Что мы давно с Венерой в дружбе;

Ей захотелось тож служить в российской службе,

Итак, решилася разумножать народ,

А после мне моргнула

И на ушко шепнула,

Что если русские герои через год

С победою назад здоровы возвратятся,

Красавицы для них десятками родятся.

Ревнивый и хромой Вулкан, её супруг,

Который был всегда сарматам верный друг,*

Увидя, что они держались Корсиканца,*

Оставивши родных, избрали иностранца,

Решился галлам помогать; –

Но пробудился вдруг сармат,

Восстал! – геройску вспомнил славу,

От коей имена произошли славян,

Обнял, как братьев, россиян.

Тогда Вулкан, что нас терпеть не мог дотоле,

Нам стрелы стал ковать, хотя и поневоле.

Но думаешь, что нас оставили Купидон?

Нет, – много помогал нам на квартирах он!

Юнона гордая, – та стала повитухой;

Цибелла, будучи старухой,

Зарок дала молебны петь,

Чтоб русский мог успех иметь.

Эрмий курьером подрядился;

Один Плутон тогда стыдился,

Что русским он ещё ничем не услужил;

Однак, подумавши, тряхнул седой главою,

Сказал; не шутят ведь с войною!

И Елисейские пошире растворил.*

Увы, старик наш не ошибся

И, кажется, из всех нам больше прислужился!

Теперь, когда богов собор

Для службы россиян оставили свой двор,

Одна безумная, кровавая Беллона

Восстала за Наполеона. –

Известен всем конец войны,

И многие твои сыны

Воспели гимн царю и храброму народу,

На память вечную предбудущему роду.

А мне, признаться в том, войны наскучил гром:

За морем хорошо, а всё милее дом,

И я пришёл теперь на зимние квартиры

Твоей послушать сладкой лиры.

Обнимемся, мой брат! – Ты тих, сидишь в дому,

Но худо без тебя мне в поле одному:

Не мужество одно, не мощные лишь руки,

К победе более способствуют науки.

Мой брат! – Ты в сей спокойный час

Приготовляй к победам нас;

Заменим, между тем, войну, венцы кровавы,

На мирты, на любовь, на братские забавы –

Известен всем давно с Венерой мой союз,

Но к грациям пришли в компанию и муз.

Р. С.

_________________

Свидание Марса с Венерою

Из походов трудных – дальних

Возвращался бог войны,

Сердце билося в герое, –

О Венере думал он:

«Скоро ль я в Олимп приеду? –

Скоро ли увижу ту,

С кем, бывало, в час покоя

Гром войны я забывал?

(Хоть украдкой от Вулкана,

Тем счастливее я был!)

В дальних я землях походом

Был и видел красоты,

Но те красоты земные,

А то мать любви – красот».

Так герой в пути мечтает –

Конь летит под ним стрелой,

Всадник бодцем подстрекает:*

Вот приехал уж домой.

Марс от радости трепещет,

С потного вскочил коня,

Всходит скорыми шагами

На широкое крыльцо:

Он в палату входит Зевса,

Где собрание богов,

И к престолу громовержца

Смело подступя – отдал

Первое почтенье Зевсу –

По поклону всем богам. –

Ищет взорами Венеру:

«Где богиня красоты?

Где предмет моих желаний?

Где утех и счастья край?»

Тут Эрмий с лукавым взглядом,

Покачавши головой,

Показал ему Венеру. –

Марс поспешно подскочил,

Но – увидевши старуху –

Бог войны остолбенел,

Ахнул громко – рот разинул –

Три шага ступил назад. –

Все богини засмеялись,

Боги начали чихать –

Сам Юпитер усмехнулся

И герою так сказал:

«Что с тобой за перемена?

Неужели средь войны

Трепетал ты так от страха?» –

«О, Юпитер! Пощади

От насмешек в час ужасный, –

Марс, стеная, отвечал, –

С адом лучше мне сразиться,

Чем увидеть, что теперь. –

То, что было ангел света,

Что ты сделалась теперь!» –

Тут Венера, взявшись в боки,

Подступила, искривясь:

«Что за дерзость? – закричала, –

Что ты смеешь говорить? –

Та ль награда за утехи,

Что со мною ты вкушал? –

Если б я и постарела,

Разве ты помолодел?» –

«О, Венера! (если можно

Так тебя ещё назвать)

Я ведь воин – я мужчина:

Как же можно укорить,

Что белзны и румянца

Нет на Марсовом лице? –

Если б мудрая Минерва

Похудела от трудов,

Если б добрая Церера

Загорела от жаров,

Если б гордая Юнона,

Прзря красоту лица,

В чувствах царских и высоких

Находила красоты;

Мудрость – пользу почитая,

Я колена б преклонил,

И любви утратя сладость,

Меньше бы несчастлив был.

У тебя ж, скажи бесстрастно,

Что осталося теперь?» –

«Ах, злодей! – тебе ль так смело

Предо мною говорить? –

Боги! – Знаете вы сами –

Как обидел он меня:

Вас, когда судьба велела

Марсу россов защищать,

Сей изменник – ночью смело,

Даже граций не спросясь,

В терем мой пришёл тихонько:

(Я в слезах тогда была)

Тихим шагом и печальным

Он подходит ко одру, –

Голосом умильным, страстным

Он прощается со мной. –

Что он говорил – не помню –

Но – о, Боги, в этот миг

Что я чувствовала в сердце?!

Жалость – стыд – любовь – боязнь.

Я забылась... и, в минуту,

Пояс мой украл злодей,

Пояс тот, что был причиной,

Что Парис и в наготе

Предпочёл меня богиням

Мудрости и горних мест. –

Нет сил боле – вы судите,

Что без пояса краса?..

Если правда есть в Олимпе,

Пусть злодей сей приметь казнь! –

С тех пор вяну и старею;

О! – почто бессмертна я?

Смерть не лучше ль для Венеры,

Чем с морщинами лицо?»

Боги – даже и богини

Сжалились тогда над ней.

«Что ты скажешь?» – грозным тоном

Марса Юпитр спросил.

«Я – не знаю – и – не вижу

Никакой обиды в сем:

Разлучаяся надолго,

Пояс я на память взял». –

«А! – на память – ну! – так помни ж

И возьми её к себе, –

Уж Вулкан ревнив не будет,

Ведь она нехороша».

Тут Вулкан, хромой ногою

Шаркнув, Зевсу отдал честь:

«Правда, Бог-отец, нимало

Не противлюсь я тому,

И от всех претензий правных

Откажуся навсегда!»

Вдруг Минерва светлым оком

Обозрела всех богов: –

«Все ль согласны?» – «Все согласны!» –

«Я покров ей отдаю». –

«Как? – Что? – Где? – Кому? – Откуда?

Пояс вечной красоты?» –

«Да! – Минерва отвечала, –

Я для ней другой соткала,

Чтобы первый заменить».

Р. С.

_______________________

Разговор приезжего с жителем

Приезжий. – Здесь мрут десятками – что это за причина?

Житель. – Не знаешь ты причины сей?

Какой ты простачина! –

Ведь с войском прибыло немало лекарей.

Русский Солдат.

____________________

Издатель ещё в марте получил пиесы Р. С., но поместить в прошедшем

месяце было уже не можно, потому что № 3 «Харьковского Демокрита» почти

был уже готов. Издатель узнал и настоящую фамилию Русского Солдата, и

долгом поставляет лично благодарить героя за то внимание, которое он оказал

тысяча первому журналу; как равномерно и за преучтивое письмо, которое

издатель имел честь получить вместе с пиесами.

ПРОЗА

Ужаление пчелы, или Первый поцелуй

(С немецкого)

Осеняемый жасминовой беседкою и окружённый благовонием

цветов оной, сидел я некогда между Амантою и Филлидою. Мы

радовались весне, и глаза наши насыщались прелестями цветущей

юности. Вдруг пчёлка в лёгком полёте зажужжала около кудрей

Филлиды, и ах! пастушка была ужалена прежде, нежели могла

осмотреться.

«О, бровь моя! – вскричала она. – Милая подруга! О, как

больно! Будто от тысячи уязвлений. Ах! Уже пухнет бровь моя.

Какою же буду я казаться!»

«Не воздыхай, – сказала Аманта, и отёрла слёзы на щеках её. –

Смотри! Уязвление легко; бедное насекомое жалит по невинности

своей, не ведая, что так много вредит. Вот я вынула уже ядовитое

жало, а помощью волшебной силы чарования, немногими

таинственными приговорками, мгновенно утишу боль твою. Знай:

одна нимфа научила меня таинству сему, и я, в благодарность за то,

жертвую ей каждую весну корзиною наилучших и любимых цветов

моих».

Нежно прикоснулась она розовыми устами до брови девицы

Филлиды; потом с важностью прошептала невнятную чаровательную

приговорку, и, чудо из чудес! – силою ли волшебного шептания или

действием прекрасных, пленительных губ – короче сказать, мучение

пастушки окончилось мгновенно. – Радость и сладостное упоение

опять окружили чело любезнейшей невинности.

Что я чувствовал тогда? – В безмолвном исступлении питаясь

любовным пламенем, давно уже поставлял я всё счастье моё

насыщаться прекрасным взором Аманты и слышать приятный голос

её, раздающейся подобно звуку тихо журчащего ручья; но теперь

страсти мои заговорили смелее, возбудилось желание, никогда ещё не

ощущаемое. «Прекрасные губы! – говорил я сам себе, – О, розы! О,

румянец! О, если бы беспрестанно увиваясь около них, прильнуть к

ним навсегда и сокровенно вдыхать сладость любви. – Ах! Кто бы ни

отдал за такую цену прекрасного мая жизни своей!»

Любовь богата хитростями, а в пылу страстей даже и самый

робкий человек делается смелым. Я недолго вымышлял, и невинный

обман был уже готов.

«О, губы мои! – возопил я. – Какое адское мучение! Они горят,

горят несносным пламенем! О, проклятое насекомое! Уже весь рот

пухнет! – Ах, Аманта! – Но ты не простишь мне сего, ты по девичьей

стыдливости тотчас убежишь, лишь только то услышишь. – О,

проклятое насекомое! Какая же нестерпимая боль! Мои губы горят,

горят ужасным пламенем! – Милая пастушка! Не осердись: я должен,

должен просить, ибо кто не любит жизни своей? Скажи, не помогает

ли то лёгкое средство доброй нимфы также и юношам? – А ежели

оное может пособить, то спаси, милая, от боли моей, ах! может быть,

от смерти меня, у ног твоих молю о милосердии: не пожертвуй

мечтательной стыдливости жизнью моею».

Девица усмехнулась: робко смотрела она то на Филлиду, то на

просителя, который уже с полною надеждою, прижимая губы свои к

лебединой руке её, ощущал предвкушение исцеления.

«При случае, – говорила она, закрасневшись, – нимфа, уча меня,

сказывала: "При случае можешь ты и юношу исцелить от пчелиного

жала; но только бы юноша сей был такой, который никогда ещё не

забавлялся в сумерки с пастушкою, такой юноша, который бы не

всюду болтал о подарках, даваемых богинями девушкам; да и то не

многих юношей, ах! одного только, если можно, должна ты исцелить.

Но и сему одному должна ты редко и втайне благодетельствовать

чаровательным вспомоществованием твоим. Приманчивость и сила

его исчезают, когда многие воспользуются оным!"»

Засим с ангельскою приятностью девушка наклонилась ко мне. –

Боги! Чаял ли я, чтобы невинный обман, чтобы пылкая в исступлении

ощущённая минута могла навсегда похитить весь покой сердца

моего? – Каково было мне при сей райской мечте, когда она с

нежностью прикоснулась ко мне, уста прижались к устам? – О! Сего

никакой язык никогда не выразит! Она шептала чаровательную

приговорку, которая, потрясшись в груди её, исходила воздыханием;

– но ах! чем более роса любви от её поцелуя проницала в душу мою,

тем неутолимее было желание моё.

«Неужели ещё болит?» – «О, девица! Твоё чудодейство велико!

Когда губы твои прильнуты к моим, тогда исцеление разливается по

всему составу моему; когда же оные отнимешь от моих, ах! тогда

боль опять возвращается». – Простак я, выпросил у девушки ещё три

поцелуя и три шептания! Аманта, ты меня удивительно переменила!

Только от пчелиного уязвления хотела ты исцелить меня, ах! и

поцелуями твоими жестоко произвела глубокую рану в сердце моём.

И. Мв.

____________________

О обычаях

Люди придерживаются своих обычаев более, нежели нравов,

более, нежели законов, и часто более, нежели веры своей.

Обычаи народа составляют часть его нравов, с тем завсегда

различием, что нравы сопряжены с главными правилами, всем

известными и уважаемыми, и не иначе могут измениться, как разве

народ сделается лучшим или худшим. Напротив того, перемена в

обыкновеньях, которые всегда бывают местные и коих

происхождение часто бывает неизвестно или удерживается только по

народным преданиям, может ни малого не иметь участия в судьбе

того же самого народа, и никакой не делает перемены в его

благосостоянии.

Пусть зарывают мёртвых, как ныне, или пусть сожигают их, как

прежде: это такие обычаи, перемена коих мало окажет влияния на

судьбу народа, который позволит себе оную; но самый сей народ

упадает и развращается, когда перестанет уважать гробницы.

Пусть едят, лёжа на кровати, как древние, или сидя на стуле, как

наши современники: это также равно, как для здоровья, так и для

нравственности; но привычка к пресыщению и пьянству равномерно

противна добрым нравам и здоровью.

Если какой-нибудь обычай древен, хорошо обдуман и повсюду

установлен, то никак нельзя оставить его, не быв подверженным

прослыть за циника или за человека чужестранного в собственной

своей отчизне. Таковы, например, обыкновения носить траур по

усопшим, благодарить тех, кои нас одолжают, приветствовать друзей,

посылать взаимные поздравления с наступлением нового года и не

говорить грубо с родителями и старшими.

Неблагоразумно даже опровергать слишком открыто

скоропреходящие установления моды. Живучи в свете, должно жить,

одеваться и говорить, как и все прочие. «Мудрый, – говорит

Фонтенель,* – позволяет себя одевать своему портному». Одеваясь

по-армянски посреди Парижа, Ж. Ж. Руссо хотел сделаться

заметным, и успел только в том, что все над ним смеялись.

Многие, подобно Ж. Ж. Руссо, думали отличиться, пренебрегая

общепринятые обыкновения, или противясь общим мнениям. Сего

рода мятежничество может иметь успех, когда оно выдерживается с

великим разумом. В противном случае оно извлекает улыбку

сожаления, возбудив наперед минутное удивление.

«Иной, – говорит Дюкло,* – признаётся за дурака потому

только, что хотел утверждать противное. Никогда не мстят

вполовину, быв обмануты его уверениями». Но уважая обычаи своей

земли, не должно думать, что обычаи другой земли смешны или

достойны презрения. Умеренность в таком случай есть первая статья

устава общественного.

«Если кто-нибудь думает, – говорит ещё Фонтенель, – что

нельзя ни одеваться, ни приветствовать, ни говорить иначе, как по

моде его отчизны; то мой совет, чтобы он путешествовал».

Прежде французский народ был изо всех народов самый

ротозейный и насмешливый, потому что он менее других

путешествовал. Его обычаи казались ему одни достойными похвалы,

одни, которыми можно превозноситься.

В сем случае греки не лучше французов рассуждали. Всё, что

было не по-гречески, казалось им варварским.

С одной стороны суетность, а с другой невежество, делают нас

несправедливыми и злыми порицателями: человек наилучше

воспитанный есть также и самый снисходительный.

Когда все дела управлялись острием меча, тогда оскорблённая

честь алкала крови, и за неё сражались. Сей обычай был варварский,

но должно было сообразоваться с оным.

Ныне дела решатся остротою ума, друг друга подсмеивают; и

сей обычай забавнее, но не везде терпим.

Когда обедывали в два часа, то ужинали в десять. Вечеринки

были тогда приятнейшею вещью в свете. Сей обычай был самый

французский.

С того времени, как начали обедать в шесть часов, перестали

ужинать и смеяться: но весёлость возвратится с ужинами.

Есть обыкновения, кои теряются во мраке времён и коих

происхождение и причину напрасно было бы изыскивать. Таков есть

обычай приветствовать снятием шляпы. Какое отношение между

почтением и непокрытою головою? Восточные народы в подобном

случае довольствуются положением руки на чело.

Есть и другие, кои кажутся быть отринуты здравым смыслом:

таков есть обычай давать преимущество правой руке пред левою.

Кроме того, что обе руки равномерно нам даны природою,

справедливо ещё и то, что мы теряем нечто, не употребляя оных

безразлично: ибо та рука, которая меньше служит, становится

ленивее и слабее.

Есть ещё обыкновения, которые с первого взгляда кажутся нам

странными, несправедливыми и тираническими; но коих мудрость

легко познаётся по рассудительнейшем исследовании, и когда мы

принимаем труд изыскать происхождение оных во нравах того

времени, в какое они установлены.

Таков, между прочими, обычай, заставляющий мужа быть

ответчиком и жертвою худого поведения своей жены. Сей обычай,

бывший причиною толиких жалоб в судилищах, толикого числа

дурных шуток в зрелищах и толиких злословий в обществах, не есть

предрассудок, как о том говорят; это последствие, происходящее

вместе от силы естественной, которою природа одарила мужчину для

защищения и покровительства противу внешних нападений

сопутницы его жизни и матери детей его; и от силы нравственной,

каковою гражданские законы уполномочивают главу семейства

управлять своим домом, удерживать жену в недрах своего семейства

и остерегать её от опасности, могущей произойти от собственной её

слабости, так как и от сетей, расставляемых для неё тщеславием,

жеманством, праздностью и худым примером; научать её находить

сладостные удовольствия в исполнении своих обязанностей. Муж, не

радящий о жене своей, легко может лишиться оной. Сия потеря

навлекает ему бесчестие, а сие бесчестие есть праведное наказание за

его нерадивость.

В драме «Нанина»*, баронша говорит графу Ольбану:

«Тот глуп, кто над обычаем смеётся».

Граф отвечает ей брюзгливо:

«Для мудрых никакой обычай не ведётся».

Конечно, сей ответ неразумен, но Вольтер, будучи ревностным

споборником системы, предполагавшей переплавить всё старинное

общество, никогда не принимал на себя труда исследовать с

важностью последствий предприятия, которое увлекало его, со

многими другими, к разрушению всех обычаев.

Ничто так не соблазнительно в книгах, как картина золотого

века, каковой некоторые экономико-политические писатели хотели

возвратить на землю. Известно, чего нам стоило желание привести в

событие мечты их воображения. Мы чрез печальный опыт уверились

в опасности их правил касательно тщетности чинов, равенства,

раздела земель, равновесия могущества и пр. Нельзя более обмануть

нас в сем случае, и непозволительно испытывать.

Баронша не без причины призвала в помощь обычаи против

неравного брака, могущего обесславить графа, не доставив ему того

блаженства, которого он искал в оном. Неравные браки редко

доставляли счастливые супружества, и те, кои для оправдания оных

говорили, что благородство души гораздо лучше знатного

происхождения, сделали ложное употребление из древней и всеми

признанной истины.

Страсть, приводившая в заблуждение графа, извиняет его ответ,

но не оправдывает оного. Мудрый не презирает ни в каком случае

обычаев, установленных в его отчизне, утверждённых временем, и

ещё того менее, когда оные одобрены здравым рассудком.

Обычаи, моды и обряды суть законы общества, от знания коих

никак нельзя отрекаться, живучи в обществе. Честный человек не

может быть рабом оных, но и того менее, их противником и

порицателем.

«Должно повиноваться правилами обыкновений, – говорит

Монтень,* – но не подчиняться оным, если они не суть те

обязанность и служение, коим суть полезны. Жизнь общественная

посвящена обрядам; моя, скрытая и частная, наслаждается всею

свободою, дарованною нам от природы».

_____________________

Вестовщики

(Из Монтескье)

Есть народ, называемый вестовщиками;* при всей своей

праздности, они всегда заняты, и, будучи вовсе бесполезны для

государства, считают себя однако ж весьма для него полезными,

потому что болтают о важных предприятиях и рассуждают о великих

выгодах оного. Основанием их разговора служит пустое и смеха

достойное любопытство. Не сыщется такого таинственного кабинета,

в который бы они не думали проникнуть; они никак не согласятся не

знать о чём-нибудь. Коль скоро вычерпают всё настоящее, то

принимаются за будущее, и, делаясь как бы предтечами провидения,

возвещают наперёд все деяния человеческие; ведут за руку какого-

нибудь полководца, и, расхвалив его за тысячу глупостей, которых он

не делал, приготовляют ему тысячу других, которых он никогда не

сделает; у них войска летают, как журавли, а крепостные стены

падают, как будто карточные домики; у них есть мосты на всех реках,

потаённые ходы на всех горах и неисчерпаемые магазейны на

непроходимых песках:* у них ни в чём нет недостатка, кроме

здравого смысла.

_____________________

Празднолюбцы

(Из Монтескье)

Говорят, что человек есть животное, любящее общежитие.

Принимая в сем смысле, мне кажется, что француз есть более

Здесь изображение сие несколько сокращено.

человек, нежели всякий другой: это человек по превосходству, ибо он

как будто бы единственно создан для общества.

Но я приметил между ними людей, которые не только

общежительны, но сами собою составляют повсеместное общество.

Они размножаются по всем уголкам и населяют в одну минуту все

четыре части города: сто человек сей породы гораздо заметнее,

нежели две тысячи граждан; в глазах чужестранцев они могли бы

заменить опустошения, причинённые моровою язвою или голодом.

В школах предлагается вопрос: может ли одно и то же тело

находиться в одно и то же время на многих местах? – Они служат

доказательством тому, о чём философы вопрошают.

Они находятся в беспрестанном занятии, потому что приняли на

себя важное дело спрашивать всех, кого видят: куда идёте? и откуда

идёте?

Никогда бы их не разуверил в том, что благопристойность

требует посещать ежедневно всю публику по частям, не считая уже

тех посещений, который делают они вообще, в тех местах, куда люди

сходятся, но как дорога к таковым местам весьма коротка, то сии

посещения считаются за ничто в правилах их церемониала.

Они более утомляют ворота всех домов своим стуком, нежели

ветры и непогоды. Если бы пересмотреть записную книгу всех

приворотников, то каждый день можно бы найти имена их,

искажённые в тысячи видах швейцарским писанием. Они влачат

жизнь свою, или провожая погребательные шествия, или выражая

своё сострадание, или поздравляя со свадьбою. Король никогда не

даст награждения кому-либо из своих подданных без того, чтоб они

не наняли кареты и не ехали изъявлять радость свою о том; наконец,

они возвращаются домой в крайнем изнеможении, и отдыхают, дабы

назавтра снова приняться за многотрудные свои подвиги.

Один из них умер недавно от усталости, и на гроб его написали

следующую эпитафию:

«Здесь покоится тот, кто никогда не успокаивался: он проводил

530 похорон, радовался о рождении 2680 младенцев; пенсии, с

которыми он поздравлял друзей своих, и всегда в разных

выражениях, простираются до 2,600,000 ливров; дорога, пройденная

им по мостовой, до 9600 стадий,* а по полю – до 36. Разговоры его

были весьма занимательны: он помнил наизусть по верному счёту

365 анекдотов; к тому же совершенно знал ещё с малых лет 118

апофегм,* взятых из древности, и употреблял их при отличных

случаях; наконец, он умер на 60 году своей жизни. Прохожий! Я

молчу; ибо как мог бы я пересказать тебе всё, что он делал и что

видел?»

______________________

Журналы и журналисты

(Из Монтескье)

Письмо персиянина к своему другу из Парижа

Есть некоторого рода книги, коих не знают у нас в Персии, и

которые, мне кажется, здесь в великой моде: они называются

журналами, Для лености весьма лестно читать их: ей утешно то, что

она может в четверть часа пересмотреть до тридцати книг разного

содержания.

В большей части книг сочинитель не досказал ещё

обыкновенного предуведомления, как уже читатели находятся при

последнем издыхании; он вводит их полумёртвых в содержание

книги, затопленное в море слов. – Один хочет соделаться

бессмертным, написав книгу в 12 долю; другой своею в 4 долю;

третий, имея самые лучшие намерения, берётся написать в лист: и так

должно, чтобы он распространил свой предмет соразмерно величине

книги, что он делает без всякой жалости, считая за ничто страдания

бедного читателя, который мучит себя, стараясь то сократить, что

сочинитель с толиким трудом старался распространить.

Не знаю, что хорошего находят писать подобные сочинения: я

мог бы столько же их настрочить, если бы захотел расстроить своё

здоровье и разорить книгопродавца.

Журналисты очень худо делают, что говорят о новых только

книгах, как будто истина может быть нова. Мне кажется, что

человеку нет никакой нужды предпочитать старым книгами новые,

пока не прочтёт всех первых.

Но налагая на себя закон говорить о сочинениях

нововыпечатанных, они налагают на себя ещё другой, именно тот,

чтоб быть весьма скучными. Они не берутся критиковать тех книг, из

которых делают извлечения, как бы ни сильна была их на то причина;

в самом деле, найдётся ли такой смельчак, чтобы согласился делать

себе каждый месяц по десятку или по дюжине неприятелей?

Большая часть сочинителей похожи на стихотворцев, которые

могут вытерпеть тучу палочных ударов, не жалуясь; но столь мало

заботясь о своих плечах, бывают толико ревностны к своим

творениям, что не могут вытерпеть самой малейшей критики.

Надобно крепко беречься, чтоб не зацепить их за толь

чувствительную струну, и журналисты твёрдо сие помнят. Посему

они делают совсем напротив: сперва начинают они хвалить

содержание сочинения, – первая слабость: оттуда переходят они к

похвалам сочинителя – похвалам принуждённым: ибо они имеют

дело с людьми, готовыми за себя строго вступиться и поразить

ударами перьев дерзновенного журналиста.

О. Сомов.

__________________

III

СМЕСЬ

Песня американская

Прийди ко мни, любезна Зара!

И не сердися на меня,

Утешь ты верного Навара,

Который дышит для тебя!

___

Напрасно, Зара, убегаешь

От быстрой с крыльями любви,

Напрасно ты сокрыться чаешь

От видящей во тьме совы.

___

Ни реки, ни леса, ни горы,

Мой быстрый бег не пресекут,

Везде мои проникнут взоры,

Везде открыт мне будет путь.

___

Я взлезу на древа высоки,

Я реки преплыву глубоки,

Я оборву с кустов листы,

Лишь бы увидеть мне, где ты!

___

Уже на землю ночь нисходит,

И свет очей моих приходит,

Уже сближаются уста:

Будь век такая темнота!

Мслвч.

______________________

Двойные акростихи

₁

Могу ли не любить, тебя всечасно зрЯ – – –

Ах! выше сил моих молчать – скрываться в страстИ,

Реши судьбу мою! – чего мне ждать тепеРь? – – –

Иль жизнь с любовью? – смерть, последствие отказА? –

Я жду: скажи скорей!! – писать хочу к другиМ.

₂

На то ль тебя узнал, чтобы отдаться в плеН?

Ах! – сильной страстию горю – часа уж двА,

Других оставил я; – исполнить чтоб обряД –

Я должен же спросить: – счастливым буду ль Я?

₃

Спросить осмелюсь коль – спросить хочу тебЯ;

О чём? – решить презлой судьбы моей напастИ:

Философ я, чудак, монах, но не ТартюФ,*

И так спрошу: – мы любим ли друг друга страстнО?

Я – нет, и не любил; а ты? – мы квит... смеюСь!

₄

Люблю? – люблю! – как никого я не любиЛ,

И постоянно всё люблю тебя – три… днИ!

Зачем страдаю так я в жизни первый раЗ?

Ах! Ехать со двора мешает мне погодА!

₅ и последний

Послушником я был, густа была брадА!*

Амур пощекотал... спасению шабаШ!

Штандарт любви блеснул, иду служить сюдА!

Ах! вечно ль буду я носить любови цеПь!

Г. Квитка.

___________________

На просьбу написать песню на снурок

Слышал я, что ты всех просишь,

На снурок чтоб написать;*

Но снурков ты много носишь,

Я не знаю, как начать.

___

Коль снурок ты получаешь

От невинныя красы,

От которой ты страдаешь;

Вздёрни ты его в часы.

___

От старухи коль снурочек

Получил, любезный мой,

Завяжи им вороточек

И платком его закрой.

___

Если от купчихи тучной

Есть снурочек: всем кажи:

«В знак любви благополучной»,

В тросточку снурок ввяжи.

___

Если ж ты прельстил кокетку,

И от ней имеешь снур,

Из снурочка сделай сетку,

Чтоб увязнул в ней Амур!

___

Коль от вздохов нет награды,

Прзри мира суеты,

Прекрати снурком досады:

На любом повессься ты!

С… М….на

___________________

Аминте

Где журчал ручей сребристый

И цветочки напоял,

Где высокий дуб ветвистый

Гром и бури презирал:

___

Там Аминт, пастух любезный,*

Пригорюнивши сидит;

Проливает токи слезны,

Что пастушка не глядит.

___

Изломал свою свирелку,

С грусти целый день не ел...

Люди часто за безделку

Плачут – их такой удел!

Мслвч.

___________________

Хандра

«Скажи мне, отчего так сильно ты грустишь?

В кругу семьи своей, повеся нос, сидишь;

На всех ты срдишься; за что? – и сам не знаешь,

С утра до вечера ты в карты лишь гадаешь;

С терпенья выведешь, всех сгонишь со двора. –

Ну, что же ты молчишь?» – «Хандра, мой друг! Хандра».

___

«Что ж это за хандра? Меня ты вразуми

И дружеский совет, пожалуйста, прими:

Взгляни ты на жену, на тёщу, на сыночка,

Кто знает? – может быть, ещё родится дочка:

Всё должно веселить – и Катенька-сестра». –

«Ох! вижу, признаюсь – хандра, мой друг! Хандра».

___

«Да растолкуй же мне, какая сатана

Вселилася в тебя? Или болезнь она?

Давно ли на Руси? – Откуда к нам явилась?

С Елены ль, с Эльбы ли, и где она родилась?

Скажи! Так по шеям прогнать её пора». –

«Не знаю ничего – а знаю, что хандра».

___

«Какой же ты дурак со всей твоей хандрой!

Коль так она мила, так храмы ей построй;

Когда не хочешь внять ни дружбе, ни рассудку,

Не мучь же всех собой: возьми ты в руки дудку,

Броди ты по лесам от утра до утра,

Свисти и воспевай: «Хандраловна, Хандра!»

С.

___________________

К …

Дай рост тебе… иной, побольше,

Не так квадратен стан – потоньше,

Дай раза в три лица белей,

Свежей,

Круглей,

Милей, –

Дай вдвое меньше губы

И поровнее зубы,

Дай, наконец, не так искривлен нос,

И левый глаз чтоб не был кос:

Тогда и ты… – судя не строго,

Могла б занять немного.

______________

К С.

Чтоб удивить, Рафаил, свет,

Спиши ты с С……. портрет.

_______________

К портрету Обер-Обдиралова

С лица никак нельзя иметь догадки,

Как мастерски берёт он взятки.

__________________

В альбом О. Б. Р.

Чтобы испортил первый лист

В альбоме вашем журналист,

Вы этого желали.

Прекрасный ваш альбом на тот конец прислали!

Но что же он напишет в нём? –

«В альбом потребно больше лести,

Я с нею вовсе незнаком;

А истин написать готов я вам, хоть двести.

Извольте слушать: вот оне:

Что вы умны – в том нет сомненья.

Что вы скромны – то знают все –

А посему знак удивленья

Поставлю я на стороне!

Прибавя к удивленью точку,

Окончу тем последню строчку.

Мслвч.

______________________

К соседу

Ну что, любезный мой сосед,

Как кажется тебе мой мед? –

Вчера с тобой мы погуляли,

Без церемоний, без чинов,

И только лишь вчера узнали:

Меж нами может быть любовь!

Вчера я очень весел был,

Себя и целый свет забыл,

Забыл мою я даже трубку,

Не знаю, как я с головой!

Вчера состроили мы шутку,

Не скоро нам дождать другой!

Мы здесь тогда лишь и живём,

Когда смеёмся и поём!

Вот только жизни наслажденье –

А остальное вздор и пыль.

Кому день каждый воскресенье,

Так может тот сказать: «Я жил!»

Мслвч.

_____________________

Конец второй части.

ХАРЬКОВСКИЙ ДЕМОКРИТ

Тысяча первый журнал!

Издаваемый Василием Масловичем

___________________________________

Все в ежемесячны пустилися изданья.

И, словом, вижу я в стране моей родной –

Журналов тысячу, а книги ни одной!

____________________________________

Ай, ай,

Месяц май

Тепел, да холоден!

ХАРЬКОВ,

в университетской типографии, 1816 года

Учреждённый при Императорском Харьковском

университете Цензурный комитет, основываясь на

донесении читавшего сие Сочинение профессора Ивана

Срезневского, печатать оное дозволяет с тем, чтобы по

напечатании до выпуска в публику, представлены были

в Цензурный комитет: один экземпляр для Цензурного

комитета, два для департамента Министерства

просвещения, два для Императорской публичной

библиотеки и один для Императорской академии наук.

Января 7 дня, 1816 года.

Декан Гавриил Успенский.

___________________

ПОЭЗИЯ

Утаида

(Комическая поэма)

Содержание третьей песни:

Певец намекает Затею и Марье о разлуке с их сыном – Утай вымышляет сон,

дабы иметь предлог оставить отеческий кров – самый сон – неописуемая

сцена расставанья – Утай в походе.

О, Марья жалкая, несчастнейший отец!

Как мало радость вы вкушали!

Вы плачете – и ваш певец

Причина, скажут, сей печали.

Не знаю, можете ль снести

(О, участь! О, судьба презлая!),

Когда услышите: «Прости!»

От сына вашего Утая.

Теперь то время настаёт,

Чтоб вам с сыночком распрощаться.

Боюсь – вас эта мысль убьёт,

Однако надобно расстаться.

Ваш сын рождён, чтоб свет дивить

И бывших рыцарей доселе

Изгнать из памяти, затмить,

Героем быть на самом деле;

Преступников разить, карать,

А добродетель защищать,

С невинных низлагать оковы

И не щадить за правду крови,

Короче, век златой ввести:

Чтобы подьячие не крали,

Чтоб больше ябеды не лгали,

А врак учёным не плести;

Чтобы льстецам не изгибаться,

А мудрецам не напиваться,

Спесивым нос не задирать,

Дабы его не изломать;

Отцов чтоб дети почитали,

Мужьям и жёнам верным быть,

Роптать чтоб бедны перестали,

Чтобы игру искоренить,*

Чтоб не было ни войн, ни браней,

Чтоб не писать вралям стихов,

Не налагать чтоб тяжких даней,

Не переваживать весов;*

Купцам напрасно не божиться,

За рубль чтоб двух рублей не брать,

Чтоб только школьникам учиться,

Отнюдь старухам не болтать;

Монахам чтоб не лицемерить,

Попам немного быть умней,

Всему чтоб атеистам верить,

А господам не драть людей;

Чтобы... но можно ль всё исчислить,

Чего не должно в свете быть,

И что Утай исправить мыслит?

Так лучше дребедень не бить;

Скажу короче, что вам боле

Никак нельзя с Утаем жить,

Хоть по неволе, хоть по воле.

Он, богатырь – богатырям

Сидеть за печкой невозможно,

Искать им приключений должно

И подвергаться всем бедам.

Итак, дед с Марьею, прощайте,

Сынка вам долго не видать,

Певца напрасно не ругайте,

Певец ей, ей, невиноват,

Что ваш сынок по белу свету

Задумал рыскать, как шальной!

Ах! не бери он посох свой,

Я б тотчас кончил сказку эту,

Тисненью вмиг её предал:

О, сколько б радостей вкушал!

О, как мои сияли б очи,

За те недосыпанные ночи,

Кои в заботах провождал,

В которы рифмы прибирал!

___

Утай однажды поутру

Пошёл с сестрою прогуляться,

И походивши по бору,

Домой задумал возвращаться.

«Зачем так рано, милый брат,

Гулянье нынче оставляешь,

О чём грустишь и воздыхаешь?

О чём с тобою нам вздыхать? –

Сказала Утка так Утаю. –

Позволь ещё я погуляю,

Пойдём с тобою мы на луг,

Там разных я нарву цветочков:

Каких же для тебя, мой друг,

Хороших наплету веночков!

Ещё успеем мы домой.

Смотри, как солнышко сияет...» –

«Я рад бы всей моей душой, –

Утай так Утку прерывает, –

С тобой, сестра моя, гулять,

Но на дом надо возвратиться;

Там сон хочу я рассказать,

И после странствовать пуститься».

Сказав сие – он замолчал

И путь направил свой к избушке:

Ах, сколько деду и старушке

Возвратом бед он предвещал!

Уже Утай в избёнку входит,

И разговор о сне заводит,

Приняв печальный вид и тон,

Так свой рассказывает сон:

«О мать, отец, какое горе!

Послушайте, что снилось мне:

Что будто бы я брошен в море,

И будто бы на самом дне;

Вдруг вижу я перед собою

Великий преогромный дом,

Сидел в котором чудо-сом

И эдак говорил со мною:

"Утай, – он сильно заревел:

От рёва весь я содрогнулся, –

Утай, се я, се чудо-сом хотел,

Чтоб ты морского дна коснулся;

Мне всё подвластно на земли,

Будь, богатырь, ты мне послушен,

Глаголу моему внемли,

И будеши благополучен.

К великому рождён Утай;

Он должен странствовать пуститься,

Не медли – завтра же ступай,

Твой род навек благословится".

Лишь чуть сие он произнес,

Так сильно разом встрепенулся,

Что я проснулся,

И с домом чудо-сом исчез».

Коль хочется по свету шляться,

Что делать и богатырям?

За ложь же надобно приняться,

Они и прибегают к снам.

И наш Утай сварганил сказку;

Как кажется, и он солгал,

И матери своей за ласку

Сон богатырский рассказал.

Притом ещё вздохнул искусно,

Разов быть может до шести,

Примолвя: «Тяжко мне и грустно!

Но надобно в поход идти».

Все-все печальны восклицанья,

В грамматике какие есть –

Читатель, должен ты привесть

Их все сюда без отрицанья:

И «ге» и «ги» и «го» и «гю»,

То и тогда навряд представишь

Плачевну сцену ты сию,

Хоть тысячу тире поставишь

И столько ж к ним ещё прибавишь

Кавулек, точек, запятых

И знаков множество других,

Подобно же смешных,

Пустых,

То и тогда рыданий, воев,

Несчастливых моих героев

Ни на волос не начертшь.

А как дойдёшь до обниманья,

До поцелуев и прощанья,

Перо ты бросишь, замолчишь.

Как сделаю я бесподобно,

Когда, тебе, мой друг, подобно,

И сам об этом ни словца!

А выведу я молодца

Из дедовой избы на поле!

Пусть с божьей помощью идёт

Час, два, четыре, пять и боле;

От этого убытку нет.

У нас на это есть прибаска,

Её ребёнок знает всяк:

Хоть скоро говорится сказка,

Да дело не вершится так.

Пускай Утай мой погуляет,

Гулять большой ему простор,

О приключеньях пусть мечтает.

Пускай свой пресыщает взор

Болотом, лесом и долиной,

Рекой, буграми, ручейком,

Пусть сей прельщается картиной,

А мы немного отдохнём,

Пусть дождь его не раз измочит,

Пусть воет ветр, гремит пусть гром.

Пускай прозябнет, если хочет,

А мы немного отдохнём.

Мне право более нет мочи,

Уж мне мои не служат очи,

Пора мне бедному заснуть:

Желаю всем приятной ночи

И песнь оканчиваю тут;

Лишь только одному Утаю

Минуты спать не позволяю.

Мслвч.

_______________________

Похвала гроку

Ах, какое восхищенье

Я внезапно ощутил!

Мыслей быстрое стремленье,

Бодрость духа, крепость сил!

___

Зрю себя я на Парнасе,

С лирою златой в руках:

Сладость райска в лирном гласе,

Жизнь – гармония в струнах.

___

Но какое приведенье!

Что за бред в моём уме!..

Только вижу заблужденье!

Где Парнас и лира где?

___

Я покойно на диване

Перед столиком сижу;

Грок блестит в моём стакане,*

С ромом штоф в руках держу.

___

Пусть же будет Геликоном

Мягкий этот мой диван,

Штоф пусть будет Аполлоном,

Лирою моей – стакан.

___

Ну, ещё я тяпну гроку!

Лучше он кастальских вод!

Он внушил мне песнь высоку,

Мыслям дал свободный ход.

___

Он причина восхищенья

И веселью моему.

Он достоин прославленья,

Се взываю я к нему:

___

Ты, который составляешь

Утешенье дней моих,

В сердце радость поселяешь

Средь напастей, скорбей злых.

___

Против бедствий оборона,

В жизни ты небесный дар,

Грок, любимец Альбиона,*

Мореходцев всех нектар!

___

С гроком гордо презирает

Англичанин этот свет,

Ко лбу смело устремляет

Смертоносный пистолет.

___

Счастья зря непостоянство

С гроком он кричит: «Goddam!»*

Попирает ложь, тиранство:

С гроком шутит он над всем.

___

Мореходцы, вы скажите –

Сколь для вас полезен грок?!

В бурю смело вы шумите,

Презирая гневный рок!

___

Преплывая океаны,

И ругаяся волнам,

Осушаете стаканы:

Грок целебный ваш бальзам.

___

О Нептун, явись всесильным:

Вздумай чудо сотворить:

Бездны вод трезубцем дивным

В вазы с гроком превратить!

___

Пусть народы, признавая

В том щедроту к ним твою,

Грок, как воду, попивая,

Выхваляют часть свою.

___

Всяк по грозной бы стихии

С радостью пускался в путь,

Презирая вихри злые –

Не страшился утонуть;

___

По брегам тогда б селились

Океанов и морей

Непрестанно веселились

И кричали б: «Больше пей!».

___

В рай земной бы обратилась

Слёзная сия юдоль,

И в геенну бы сокрылась

От людей напасть и боль.

___

В жизни наше всё блаженство,

Чтоб не плакать, не тужить;

А на это было б средство –

Чтоб побольше гроку пить.

___

Ах, я с гроком в злоключенье

Весел, как Сократ, бывал,

В гроке видел бед забвенье

И отраду с ним глотал!

___

А теперь, как обратила

На меня фортуна взгляд,

Разны способы открыла

Гроку больше попивать.

___

Прочь, опасные фантомы:

Я залезу в уголок;

Строят пусть воздушны домы,

А я буду пить мой грок.

___

Знаю, что к Плутону злому

Должно некогда предстать,

Но имея бочку рому,

Можно смело смерти ждать.

Нахимов.

____________________

Лиза романист

(Повесть)

Известно, в древности как русские живали,

Не зная нынешних затей

При воспитании детей!

Им только нравственность внушали,

И наши девушки романов не читали.

Теперь же нравственность и слушать не хотят,

Смеются все над стариною.

Я вам намерен рассказать

О Лизе… нового покрою:

В деревне Лизанька жила,

Как роза алая, в глуши кустов, цвела,

Котора родилась хотя и россиянкой,

Воспитывалась тут природной иностранкой.

Прекрасных пара глаз у Лизы, стройный стан,

И что всего важней, три тысячи крестьян.

Давно бы в городах сердца к ней привлекали,

Полковник, генерал по ней бы воздыхали;

В деревне всё не то – лишь в городе жить рай!

Прискучил ей Жоли,* прискучил попугай,

И только лишь одни романы утешают,

Хоть сердце юное развратом заражают:

Жанлис,* одетая в французский переплет,

Сталь, Крамер* красили Лизетин туалет

И ей приятные минуты доставляли;

Радклиф ей и Руссо* немало помогали –

Дюкре тут Дюмениль* усердствовал предстать,

Да и Лувет Кувре,* как вежливый аббат,

Спешил распространить разврат;

И Лизанька грустить нередко начинала.

Чего ж ей хочется? Чего не достает?

Чего? Ах, верно, не конфет!

Ведь Лизаньке пятнадцать лет!

Шестнадцата весна ей только наступила,

Косынка вздулася – и Лиза загрустила!

«О чём же?» – спросят наконец: –

У Лизы есть и мать, есть также и отец,

Но сердца, знать, её они уж не питают,

Лишь множат ей тоску – и в рощи увлекают.

Изволит Лиза там мечтать,

И в сердце пустоту несносну ощущать;

Романов чтению там Лиза предаётся,

Живой фантазией к погибели влечётся.

Тут Вертер всякий час с Лизетою бывал*

И пламенну любовь для Лизы представлял –

Такое чтение для многих очень мило,

И девушек не раз с ума оно сводило.

Одинажды она

В садочке тосковала,

В мечты погружена,

Не зная и сама, чего она желала;

Я думаю, на этот раз

Попался ей Фоблаз,*

Что так она вздыхала!

Меж тем охотник молодой

Проходит за решёткой,

Хотя и был слугой,

Однако же красоткой

Давно замечен был –

И Лизе, кажется, довольно мил! –

«Какая ложь! Какая небылица!» –

Тут может вдруг сказать невинная девица.

Конечно, в городе, как ветр,

Вместо слуги вился б за нею петиметр;

Но Лиза в городе ещё не появлялась;

Так диво ль, что слугой так много занималась?

Притом романами Лизета подкреплялась!

Итак, не дивно, что она,

Фантазией увлечена,

В стрелка влюбилась страстно,

И мыслила об нём всечасно;

Притом, и то сказать,

Охотник был молодцеват;

А нимфе, некогда оставленной богами,

Приятен был сатир и с козьими ногами!

А тут

И нет диковинки ничуть –

Ведь страсти – вечные тираны!

Так юной девушке возможно ль твёрдой быть,

Которую романы

Успели ослепить?

Частенько Лизанька в садочек приходила,

Где много для себя веселья находила;

Стыдлива и робка,

Сначала, как цветок, краснела,

Взирая на стрелка;

А после Лиза так успела,

Что даже и играть она с ним не робела!..

«Того желал, конечно, рок!» –

Лизета так твердила,

Чтобы

 – её стрелок,

Она ж его любила.

Однажды в летню ночь, когда взошла луна,

Прелестная Лизета

Выходит в сад одна,

В прекрасно неглиже одета,

И вдруг,

Откуда ни взялся её любезный друг!

Конечно, днём они ещё уговорились;

В сердцах тут обох желанья пробудились!

Иль чувство, – иль любовь, – не знаю как назвать,

Ленив романы я читать;

Романы кто читает,

Что пробудилось в них и без меня узнает. –

Аллеи тень и лунна ночь,

Уединенье, всё старалось им помочь...

Но нет!.. На сцену мрачну

Завесу наведу полупрозрачну –

И лучше погрущу,

Что я не выдумку пишу.

В романах, наяву ль, любовь – всегда любовь...

Для Лизы многое ещё было загадкой:

Теперь взгляните сквозь покров

Украдкой...

Увы!.. В том, право, я не виноват,

Клянусь... с охотою желал бы я солгать. –

К несчастию, Лизета

В объятиях любви покоилась до света –

И что же, наконец?

В сем виде застаёт прелестницу отец.

Полураскрыта грудь!.. Он видит... и не верит!

И гнева правого не может он умерить,

От коего потом

И Лизанька проснулась,

Взглянула – ужаснулась,

И так, как водится при случае таком,

Вздохнула, закричала,

И в обморок упала!

Стрелок в солдаты отдан был:

Конечно, в эту ночь он Лизе нагрубил!*

Но горю пособить не смея,

Да и стыда уже поправить не умея,

Лизета, кончить чтоб тоску

И кончить чтоб роман, то... бросилась в реку;

К мученью, умереть и там не допустили,

Исторгнули из вод

И к жизни возвратили. –

А через год,

Сию Венеру

В замужство отдал хромому офицеру! –

В деревне и теперь она живет...

Не знаю: об стрелке забыла, или нет.

Отцы и матери быль эту прочитайте

И строже дочерям романы выбирайте.

Дмитр. Ярслвкий.*

______________________

БАСНИ

Овен и Пёс

Не знаю именно я – в городе каком,

В Черкасске ль, Харькове, в Екатеринославе,

В Чернигове или в Полтаве... –

Пёс разговор завёл с овном,

Иль лучше – псом овн достойно укорялся:

«Как можно вам так низку быть,

Позволить мяснику, чтоб вами он ругался,

И чтобы смел он вас и резать и душить?

Как быть без гордости, без мести,

О собственной не думать чести,

Дать волю мяснику обид вам делать двести?»

Баран укоры пса довольно понимал,

Вздыхал,

И взор потупя вниз, – молчал.

Мясник – подьячие; Пёс – немец; а Баран…

. . . . . . . . . . . . . . . . .

__________________

Эзоп

Эзоп играл с детьми в орехи:*

Отвсюду колкости и смехи,

И даже брань и крик!

«Мальчишка, ученик!» –

Так проходящее кричали,

«Глупец!» – педанты прибавляли…

Эзоп предолго брань терпел,

Но после, потеряв терпенье,

Сказал такое изреченье:

«Зачем мне не мешать безделья между дел?

Зачем с невинными детьми не забавляться?

Коль слишком лук тянуть, он может изломаться!»

Мслвч.

___________________

Заморский улей

Николенька, сынок у матушки почтенной,

Резов немного был,

Хотя и принимал подчас он вид степенный,

И будто, как старик, судил и говорил.

Но резвость не порок – и детям всё прощают,

Когда они умны бывают.

Однажды в пасеку детина забежал,

В которой ульев ряд стоял

(Из многих и ему один принадлежал,

И полон мёду был, коль молвить правду-матку).

«Давай пересмотрю все ульи по порядку!» –

Сказал Николенька – и ну перебирать!

И маленькие, и большие,

И старые, и молодые;

Нашёл набитые меж ними – а иные

Совсем пустые,

И стал их с умыслу ронять.

Тут поряду набрёл на улей иностранный,

Которой напоказ,

Как видно, там стоял,

Работы мастерской столярной,

Расписан красками – фонариком сиял!

Заглянул внутрь его – хотя бы капля меду,

И понови ни следу.

Толкнул его ногой – да трутня и прижал,

А тот без памяти от боли зажужжал.

Досужи пчёлки молодые,

Услыша резкий трутнев зык –

(Он дорог был для них за песни щегольские)

Всем роем из улья пустилися на крик:

«Сестрицы, кто-то трутня давит!

Он тем весь улей наш бесславит;

Известно всем пчелам,

Как трутень сей полезен нам;

Хоть мёду он у нас и просит,

Да грязь нам из болота носит.

Отмстим мы за него, отмстим!

Как туча, на врага внезапно налетим,

И так изжалим,

Что места у него живого не оставим!» –

Напали – ну кусать!

И жалить, и жужжать!

Что рад Николенька бежать

Долой оттуда без оглядки.

Послушайте, ребятки.

Не троньте трутней никогда:

Не то – от пчёлок вам беда!

О. Сомов.

_________________

ЭПИГРАММЫ

…

Ты мне твердишь, что Бог всё к лучшему здесь строит:

Уверен в мненьи я таком,

Но что ж тут лучшего и Бог и свет находит,

Тебя создавши дураком?

……ий.

_______________

…

Стара, в морщинах, зла, седа,

Ах, можно ли в тебя влюбиться!

Что день, то новая беда,

И зуб за зубом всё валтся.

Напрасно тщишься ты рядиться:

Куда тебе плясать, мой свет!

Ах! – лучше постригись* – но нет –

Зачем: чертей она в обитель принесет?..

○

_________________

…

Что граф наш будто сам не свой?

Вчерась он дюжиной пленился;

Да та беда, что ни одной

Из дюжины не полюбился!

О. Сомов.

________________

НАДПИСИ

К лиценачертанию П. Гончаренка

(пастыря люботинского)*

Сей муж, пустынь и дебрей чадо,

Был в жизни пастырем свиней:

Он блюл усердней свинско стадо,

Чем многи пастыри людей!

О. Сомов.

__________________

К портрету П. Гончаренка

Потомству предстоит се Павел Гончаренко:

Он жизнь свою ведёт смирненько,

Быть сытым – весь его предмет:

А больше в нём желанья нет!

Мслвч.

_________________

Рецепт. Как получить Наполеона

Возьми ты Робеспьера кровь,

Столчи печёнку ты Нерона

С Тиверья сердцем,* и – готов

Состав Наполеона.

Мслвч.

_______________

Стихи по прочтении Сумарокова

О горе, горе нам,

Мелкопоместным рифмачам!

Когда парнасский князь, преславный Сумароков,*

Который бочек сто парнасских выпил токов,

И лавки книжные стихами завалил,

Когда и он страдалец рифмы был.

В творениях его у ног Екатерины

Цветут для рифмы райски крины,ˣ

А где стоит Великий Петр,

Там поневоле дует ветр.

Нет, рифма, ты забудь нас почитать рабами,

Иль, рассердясь, тебя мы прзрим сами!

Нахимов.

______________

ˣ Смотри Сумарокова сочинения:

Ода VIII

Цветёт приятность райска крина:

Взошла на трон Екатерина.

Ода IX

Подобье видя райску крину,

Премудрую Екатерину.

Ода XII

Процветайте райски крины:

Имя днесь Екатерины.

Ода XVI

В полях зелёных райски крины,

А прежде здесь Екатерины,

Страна сия была пуста.

Ода XVIII

От корени Эдемска крина

Прекрасны видим мы цветы,

Цветы сии Екатерина.

Ода XIX

Как тебе богиня крины,

Так дела Екатерины

Счастье северу всему.

Ода XX

Кропите кровью вашей крины,

А мы, по утренним водам,

Пристанем к вашим берегам

Со именем Екатерины.

Ода ХХIII

Тобой я краше райска крина,

Великая Екатерина!

Ода XXIV

Эдемску песнь подобно крину.

Хочу воспеть Екатерину.

Ода XXV

Прекрасней будешь райска крина:

Таков – как нам Екатерина.

Ода XXVI

Под областью Екатерины

Брега покройте, райски крины!

Ода XXVII

Под сению Екатерины

Сбирай, Россия, райски крины.

Ода XXXVI

Цвети подобьем райска крина:

Взошла на трон Екатерина.

Мадригал 16

Румянцев, процвети подобьем райска крина,

Героям образец!

А венценосцам образец

Великая Екатерина.

Письмо к девицам Нелидовой и Борщовой

С какой бы радостью, подобну райску крину,

Он зрел Екатерину.

Стихи к воспитательному дому

К бессмертной памяти второй Екатерины

Цветут её дела и здесь, как райски крины.

Письмо к Голицыну

Репейник там растёт, где было место крина:

О Боже! если бы была Екатерина...

Там же

Того на сей земле цветуща паче крина

Желает мудрая твоя Екатерина.

Надпись XXV

И воссияет он подобно райску крину:

Великолепие, в честь дню сему,

Даёт ему

Великая Екатерина.

Надпись XXVIII

Цветут сияющи в мои дни тако крины,

Как росския страны

 во дни Екатерины.

Надпись ХLII

Да процветёт Москва подобьем райска крина:

Возобновляет Кремль и град Екатерина.

Димитриады, кн. I.

Дабы мои стихи цвели как райски крины,

Достойны чтения второй Екатерины.

Притча. Феб и Борей

Репейник хуже райска крина:

Борей Калигула, а Феб Екатерина.

Александрова слава

Сказал бы ты тогда: во дни Екатерины

Мои увяли крины.

_____________

(Столько отыскано в бумагах).

Издатель.

_____________________

Поэт и математик

Поэт

Не к Стикса ль мрачным берегам

Фантазия меня примчала?

Тень бледна, жалкая предстала

Испуганным моим очам!

Хламидой сальной покровенный,

На стуле призрак сей торчит,

И долу череп уклоненный

Прозрачным колпаком покрыт.

Огромных книг пред ним громада

В пыли повержена лежит.

Он с грифеля не сводит взгляда,

И оным на доске чертт.

Чертит и рожу искривляет

В досаде будто сей скелет,

Колпак нередко поправляет,

Браня притом какой то зет! –

Конечно, терпит он от зета,

И зет сей, верно, адский дух,

От зета бледен он и сух:

Спрошу о зете у скелета.

Кто ты – прежалка тень – вещай,

Кем ты на муку осужденна,

Здесь к стулу кем ты пригвожденна,

Не мрачный ли се ада край? –

Иль здесь волшебник обитает,

Тебя, обворожив, терзает?

Иль фурии в тебе живут,

Которых зетами зовут?

Ручьями из ноздрей текущий

Табак ты прежде оботри,

Потом мой дух в сомненье сущи

Ответом удовлетвори!

Математик

Проклятая ты биномия –

Ты злобы адской экспонент,

О нуль, исполнен ядом змия –

Как смел ты поносить мой зет? –

Всемощный с иксом зет вещает

Задач непостижимых тьму,

Природы тайну открывает,

И всё покорствует ему.

Подобно грозному Титану,

Зет небо приступом берёт,

И зету, лаврами венчанну,

Хвалу вселенна воздаёт.

Знай, в вечность я на зете еду –

Я зван бессмертием к обеду,

Чрез икс, чрез игрек и чрез зет

Я протоптал к Олимпу след.

Поэт

Хулу скелет сей изрыгает!

В уме помешан видно он. –

Досадно мне; но пусть болтает:

Не писан дуракам закон!

Математик

Ты говоришь о мне с презреньем;

Клянусь квадратным уравненьем,

Клянусь, что я тебе отмщу:

Я тучу игреков пущу,

Да поразит тя пуще грома

Ужасна, сильна аксиома.

Откуда, дерзкий, ты пришёл?!

Меня в отчаянье привёл;

Ты помешал решить задачу,

С досады и со злости плачу!

Поэт

Пожалуй, плачь! А я смеюсь,

Угроз нимало не страшусь,

За зета грудью ты вступился,

Чего ты на меня озлился?

Скажи, открой мне, наконец,

Живой ли ты, или мертвец,

Во сне ли бредишь как лунатик?

Математик

Дрожи, о дерзновенна тварь!

И знай, что аз есмь чисел царь,

Искусный, славный математик.

На иксах мой воздвигнут трон –

Его с почтеньем окружает

Нулей отборных легион.

Количество меня венчает,

С масштабом циркуль – скипетр мой,

Ищу я круга квадратуру,

Послушай, не шути со мной.

Поэт

Набрёл я на карикатуру!

Забавный для стихов предмет!

Математик

Что слышу! – Небо! Он поэт!

В нём вижу злого супостата –

От коего свирепых рифм

Трепещет робкий логарифм!

Он бич и куба и квадрата!

Я понимаю всё теперь:

Парнасский этот хищный зверь

Сатиру хочет приготовить –

Он будет в ней меня злословить.

Злодей! Оставь ты мой чердак,

Я иксом заряжу колпак,

И выстрелю, как из мортиры,

Иль грифель сей тебя пронзит,

С тобою вместе истребит

Презлобный план твоей сатиры!

Поэт

Не в силах я владеть собой!

Постой, о чучело, постой,

Ступай с своими ты нулями,

Бери с собою зет и икс

Где протекает мутный Стикс,

Ступай туда – живи с чертями!

___

Схватил сын Феба за пучок

Царя, количеством венчанна,

И, дав ему один толчок,

Поверг на землю бездыханна!

Нахимов.

____________________

В день ангела К.

Что б подарить на именины

Моей любезной К…….?

Я долго думал и не знал.

Как вдруг мне Аполлон предстал,

Предстал и – громко засмеялся:

«Чего, бедняжка, так смешался?

Нельзя ль причину мне открыть? –

Мне Феб так начал говорить. –

Иль начудесил на Парнасе?

Или ушибся на Пегасе?

Иль нет пера, или чернил,

Или давно воды не пил,

Воды кастальской, чистой, ясной…

Оставь сей важный вид ужасный,

Заботу мне свою открой». –

«О бог парнасский, удостой

Ты выслушать мою заботу,

Тогда оставишь ты охоту

Шутить, осмеивать меня, –

Ответствовал ему так я. –

Ты знаешь, что моя сестрица…» –

«Лиля эта круглолица?» –

Так бог парнасский перервал.

«Она, она, – я отвечал: –

Её сегодня именины;

Так видишь, я не без причины

Предался мыслям и смущен;

Тебе известно, в этот день,

Подарок должно ей поднесть,

А что у нашей братьи есть?

Ни лент, цепочек, ни супира».* –

«Но у тебя зато есть лира, –

На это Аполлон вскричал, –

И ты давно бы написал

На этот случай длинну оду,

Вверх дном поставил бы природу,

Заставил в ней бы всех плясать,

Заставил в ней бы всех кричать:

"О, день, толико вожделенный!

О, день, сугубо драгоценный!

О, день, бесчисленных утех!"» –

«Оставь, Феб, колкий этот смех!

А лучше дай мне наставленье,

Как описать души движенье,

Какое чувствую в сей час!

Что должен я просить у вас

Моей любезной К.......,

Какой должна она судьбины

От вас, о боги, ожидать?»

Мне Феб так начал отвечать:

«Проси лишь только парку люту,*

Чтоб отдалила ту минуту,

В котору должно нить пресечь,

Сестре в сырую землю лечь.

Сестра твоя добра, скромна,

Мила, приятна и умна, –

Нам нечего дать ей уж боле,

Признаться, и не в нашей воле».

Сказав сие, Феб скоро скрылся,

И я о К… – помолился!

○

____________________

Элегия на потерю рожка

Плачь, плачь, мой бедный нос, и токи лей на землю,

Тебе элегию писать я предприемлю:

Жестокая судьба! Немилосердный рок,

Почто ты у меня похитил мой рожок?!*

Для рока красть рожки и срамно и постыдно,

Знать счастие моё всегда тебе завидно;

Ты ввечеру на мне свечёю сжёшь колпак,

А нынче нюхаешь ты из рожка табак,

Хотя мне сей рожок принадлежал по праву;

Он составлял мою утеху и забаву,

Он здравие хранил всегда в моих ноздрях;

Ах, никогда они с ним не были в прыщах!

Увы, я без него стал сущий сирота,

И носа моего увянет красота!

О, люто о рожке моём воспоминанье!

Я в сердце чувствую несносное страданье.

Приятели мои, пролейте слёзный ток,

Бывало, я и вам трясу на соколок,*

И вы рожком моим блестящим любовались,

А ныне с ним и вы навеки уж расстались!

Рыдай и ты, рыдай, пузырь мой с табаком!

Ах! не увидишься ты 6олее с рожком,

Ты друга потерял в сем русском человеке,

Такого не найдём мы друга в нашем веке,

В котором любят все не нас, а кошелёк;

Старинных нравов был покойный мой рожок!

Прочь, табакерка, прочь, ты изверг, бусурманка,

Ты носа моего свирепая тиранка,

Ты за собой влечёшь и струпья, и прыщи,

Приятелей таких ты к немцам в нос тащи!

Внемлте мне теперь, несправедливы боги!

Коль к носу моему вы были столько строги,

Что у него рожок насильно отнял

И тем удар ему ужасный нанесли:

Не думайте, чтоб я спознался с изуверкой,

Чтоб гадил русский нос немецкой табакеркой;

Клянётся в том моя печальная ноздря,

Что буду нюхать я всегда из пузыря,

И нос дотоле мой рожка не позабудет,

Доколе в мире сем табак он нюхать будет.

________________

Бывало, и теперь

Бывало, в доме не обширном,

В кругу друзей, в кругу родных,

Проводишь дни в веселье мирном,

Спишь на постелях пуховых.

___

Теперь же в обгорелой хате

Среди крестьян всегда живёшь;

Взберёшься, скорчась, на полати,*

И на соломе там уснёшь.

Стихи сии писал я в походе в 1812 году и посвятил их другу моему Григорию

Егорьевичу К…ку. Сочинитель.

___

Бывало, пред меня поставят

Уху стерляжью, соус, крем,

Лимоном бланманже приправят:

Сижу – и ничего не ем.

___

Теперь похлёбкою худою,

С мякиной хлебом очень сыт;

Дадут капусты мне с водою:

Ем – за ушами лишь пищит.

___

Бывало, блюдечко варенья

Или конфектов съем один,

Пью кофе для обыкновенья,

Как будто знатный господин.

___

Теперь и полпиво дурное

Мне нктар с трубкой табаку;

Червонцы богачу пустое,

А нищий рад и пятаку!

___

Бывало, знатных по примеру,

Без лучшей водки есть нельзя,

Шампанско пьёшь или мадеру,

И чаши пуншу вкруг тебя!

___

Теперь, забыв сии безделки,

Бежишь к жиду скорей в корчму,

На гривну тяпнешь там горилки –

И рад блаженству своему.

___

Бывало, шубы в две одевшись,

Летишь на четырёх конях –

В коляске франкфуртской разлегшись,

Иль парой в городских санях.

___

Теперь все кони – кляча рыжа,

А шубы – тёпленький колет;

Готов в нём ехать до Парижа,

И горя никакого нет.

___

Бывало, с милою девицей

Сидишь и ловишь нежный взгляд,

Мешаешь были с небылицей,

Не видишь, как часы летят.

___

Теперь, от милой в отдаленьи,

Воспоминаньем лишь живёшь; –

Вздохнешь, а сердцу в облегченье

Слезу горячую прольёшь.

___

Бывало, мне лишь царедворцам

Стихи хотелось посвящать;

Я думал, славу стихотворцам

И дюжинным доставит знать!

___

Теперь я славы сей не знаю,

Вельможам лести не пишу;

Отраду в дружбе обретаю

И дружбе труд сей приношу.

(Из Богодухова) Улан.

__________________

Заглавие к моим сочинениям

Ну как назвать? Мои безделки,

Мои творенья мелки,

Моё и сё и то…

О гордость! Что мой труд? Героев труд ничто.

Нахимов.

_________________

Письмо Русского Солдата

Милостивый государь!

Честь, сделанная Русскому Солдату помещением пиес его в

Журнале Демокрит, тем для него чувствительнее, что издатель, без

сомнения, оказал сим единственно своё снисхождение, имея много

лучших материалов для наполнения своего Журнала. Снисхождение

осмеливает – к несчастию моему я люблю иногда в свободное время

марать бумагу – написавши, надобно кому-нибудь прочитать, а без

того чёрт ли бы велел взяться за перо – это обыкновенная слабость и

естественна каждому, начиная с последнего бумагомарателя до

Вольтера. Кому ж читать между нашею братьею военными – не для

того, чтоб они не знали толку в литературе; но для того, что они,

бедные, заняты учением и разводами. – Придёт кто-нибудь ко мне,

хватаю поскорей свежевыпеченную пиесу – не успею прочитать

одной строки, как слышу страшный апостроф: «Чёрт тебя возьми с

твоим сочинением! – Дай поскорей водки, да закусить – я устал до

смерти». – Нечего делать – надобно положить под спуд любезное

дитя.

Вышеупомянутое ваше снисхождение облегчает чадолюбивое

моё сердце – я буду посылать вам в школу моих малюток – без

сомнения должен я признаться (хоть и отец), что есть между ими

негодяи; в таком разе, если после порядочного исправления вы

увидите, что они никуда уже не годятся, то прошу возвратить их в

родительский дом, где я найду для них занятие в укромном месте. –

Без шуток – посылая при сем несколько плодов моего досуга, я

признаюсь, чти они писаны наскоро и как случалось; я иногда так

занят или ленив, что и переписать самому не хочется. Смею вас

просить, милостивый государь! Если вам угодно будет что-нибудь из

посылаемого при сем поместить в вашем Журнале, возьмите на себя

труд пересмотреть то критически, и, если нужно, переменить или

поправить. Верьте моей чести (это у меня страшная клятва), верьте,

говорю, что это для меня будет крайне приятно. Например:

последний стих в «Свидании Марса с Венерою» переменён, но так

прекрасно, что мысль, которая была прежде очень темна,

объяснилась; кажется, теперь всякий угадает, что благоразумием

можно приобрести другой пояс. Я слышал от некоторых строгих

критиков, впрочем, сведущих и благоразумных, что эта пиеса

слишком вольна – неправда: всё, что могло бы оскорбить тонкое

чувство, здесь скрыто – девушки иногда читают, а чаще слушают и не

такие аллегории. Да! – кстати – Демокриту советовали не быть

зубоскалом – что ж значит зубоскал? – кто смеётся сам не знает чему,

и не только не забавен, но несносен – кого ж слушают с

удовольствием – смеются, видя его смеющимся – и тот, кто

аккомпанирует ему, не из сволочи (разумея здесь все классы

сволочи), – тот не зубоскал, а Демокрит. Сделайте милость,

поместите дли этих господ в вашем Журнале Плачь Иеремии:*

журналисту нужно всем угодить. Между тем, я боюсь наскучить вам,

хотя не рассуждениями, но длинным саженным письмом, итак,

кончаю засвидетельствованием искреннего солдатского почтения.

Ваш, милостивый государь, покорнейший слуга

Р. С.

P. S. Посоветуйте мне – я имею намерение писать свои мысли в

солдатском вкусе о журналах – и здесь открываю вам первую мысль –

журналы не должно судишь слишком строго – довольно, если они

нравятся нам в ту минуту, когда их читаем – зато они дёшевы – но

сколько прекрасных вещей извлечено из журналов.

Мая 1-го дня.

__________________

Пиесы Русского Солдата

Нельзя без предисловия

Что пасквили писать и подло и бесчестно,

То всякому известно.

Когда закон гласит,

Что личность неприкосновенна,

Чия рука толь дерзновенна,

Чтобы закон сей преступить? –

Напротив, искони позволено в сатире,

Смеша честных людей, осмеивать порок

И всё, что глупого ни есть в подлунном мире,

В забаву для одних, а для других в урок.

В ней личность каждого и имя безопасны:

Издателю очень приятно будет, ежели Журнал его в следующей связке

украсится мыслями Русского Солдата насчёт журналов. Маслович.

Гордец, скупой, подлец и плут

Сердиться могут ли, когда точь-в-точь найдут,

Что все поступки их с сатирою согласны?

Да если бы никто из авторов не смел

Описывать того, что делается в свете,

То должно б на ковре (как в сказках) самолете

Отыскивать предмет за тридевять земель.

Не с притязания, чтоб быть в числе поэтов,

Я взялся за перо – ох! нет – избави Бог! –

Тогда бы худшего из всех земных предметов

Я выбрать для себя не мог.

Благодаря судьбу, кусок имею хлеба,

Начто же мне тащить насильно музу с неба?

Писателей плохих и так довольно есть,

Умножить их число велка ль будет честь?

Но только и себе, и вам, друзья, в утеху

Сатиру напишу я на себя для смеху:

___________

Лекарь сам к себе

Итак – вот с лишком тридцать лет,

Как злая мачеха – природа

Меня, несчастного урода

Пустила в белый свет.

Зачем? – того не понимаю –

Но только твёрдо знаю,

Что Сидор, Карп, Илья,

И грешный Савва, сиречь я,

Все вышли из живой утробы,

А после, рад или не рад,

Нас всех положат в гробы,

И кончится тем маскарад.

Но в этом маскараде,

Бог знает почему,

К несчастью моему,

Я, кажется, всегда в дурацком был наряде.

Как так?

Вот как:

Покойной мой отец, для вечной нам обиды,

Один из всей родни взялся петь панихиды,

И сам раскаялся, хоть поздно, наконец.

Но удивляйтеся судьбы моей капризам:

Быв от рождения врагом священным ризам,

Я твёрдо положил пуститься братьям вслед,

Которые давно на поле чести смело

Взялись за рыцарское дело

(Чем занималися и прадед мой, и дед).

Но замыслам моим и рыцарству в награду,

Не сам ли чёрт отдал меня à la Санградо.* –

И, вместо шпаги дав ланцет,

Велел опустошать весь свет.

Ах, лучше б я служил обедни,

Страдали б меньше люди бедны!

Бесспорно – славен Гиипократ,

И медицина также в моде,

Когда излишество в народе;

Но ах! – я чувствую, что лекарь смерти брат:

И тот, и та, как будто спором,

Чтобы друг другу угодить,

Спешат свет белый пустошить

Лекарствами и мором.

Что против них война? – Пустой ученичшка:

Я смело ставлю сто противу одного,

Что сотня гренадер не сделает того,

Что сделает один цирюльник исподтшка.

Что ж я? Когда герой убийством только славен,

То я Наполеону равен.

Я лекарь – вправе я себя и побранить;

Вишь, можно про себя что хочешь говорить!

Любезные мои товарищи, простите,

Что правду говорю – иначе научите,

Как лгать: к моей беде,

Я правду говорить привык всем и везде.

__________________

Пролаз

Пролаз наш говорит: «За что меня бранят?

Я, кажется, живу, как все честные люди,

А жалуют меня насильно в лизоблюды.

Да пусть они себе хоть треснут, говорят,

А я на весь их вздор скажу в ответ формально,

Что исполнять хочу всегда и пунктуально

Долг подчинённого. В передней постоять,

Великая беда! – ведь ног не занимать.

Сказать ласкательство, хоть подлое, кто старше,

Не худо, брат, за то и сам пойдёшь подальше!

Пусть врут, что так живут одни лишь подлецы!

Ох, благородные, честные храбрецы!

Вы ждёте за труды наград царя и неба,

А мы, и ползая, найдём кусочек хлеба.

Нас презирают все: великая беда!

Лишь было б совести поменьше, да стыда!

Всё честь да честь – пустяк – лет, может быть, за двести

Держались совестно невежды ложной чести;

А в наши времена, не поживя с умом,

Достанется просить насущный под окном.

Да что и говорить; весь свет примеров полон,

Как нам, честным глупцам, хлеб достаётся солон.

«Но вы, – дескать, – вредить стараетесь другим».

Что ж нужды? Лишь была б нам польза в том самим;

Всяк ближе сам к себе – у нас такая вера.

Как в свете жить, скажу ещё вам для примера:

Подслушать – подсмотреть – великий будто грех?

Зато, когда придёт с начальником до слова,

Сказать о ком словцо материя готова.

Вот скучно: не всегда случается успех!

Ведь и начальники не век на ухо слабы;

Иной, весь честию какою-то набит,

Да истину любя, с досадой закричит:

«Пойдите вон, сударь, ведь сплетни любят бабы!»

Тогда тишком-молчком – подавшися за дверь,

В сторонку уклонись – начальник ведь не зверь –

Посердится день, два, а после и забудет.

Нет! Правду всю сказать, что было, то не будет:

Бывало, что взбредёт начальнику наврёшь,

Достойнее себя чернишь – не ставит в грош,

Всё с рук шло, – а теперь пришли дни несчастливы,

Начальники у нас некстати справедливы,

Хотят всё сами знать – всем сами управлять;

Что ж брату нашему достанется сказать?

Рассказов не хотят, а с клеветой не суйся:

Придётся быть честным и вправду, как ни дуйся».

________________

Разговор при погребении

Солдат: Что значит сей обряд? –

Учёный: Тщеславие живых, – ничтожество во гробе.

Солдат: А чёрный сей наряд? –

Учёный: Да не к лицу ли он прекрасной сей особе?

________________

Надпись к портрету, в котором подлинник сам себя узнает

В фигуре, гордостью надутой,

Небрежно набок изогнутой,

Самим собой довольный вид,

И молча будто говорит:

«Смотрите – как я всем опасен:

Красавицы, я мил, прекрасен,

Мужчины, я умён и горд:

Кто смеет стать со мной à bord?!»*

Русский Солдат.

_________________

ПРОЗА

Письмо бантамского посланника к своему государю

Всемилостивейший государь!

Язык народа, где я теперь живу, имеет гораздо отдалённейшее

от сердца расстояние, нежели какое находится от Лондона до

Бантама,* и тебе известно, что жители одного места не знают здесь,

что делается в других местах. Они называют тебя и твоих подданных

варварами, потому что мы думаем и говорим одно и то же, а себя

почитают образованным народом по той причине, что они одно

говорят, а другое думают. Истину они называют варварством, а ложь

учтивостью. При первом моём выходе на твёрдую землю, один из

посланных от короля мне навстречу, сказал, что он чрезвычайно

сожалеет о беспокойствах, причинённых мне штормом,

сопровождавшим меня на море до моего сюда прибытия. Я весьма

был тронут, слыша о его печали, и соболезновании на мой счёт, но не

прошло ещё четверти часа, как он начал улыбаться, и был так весел,

как будто бы он не принимал никакого участия в моих

приключениях. Другой также, посетив меня вместе с ним по

приказанию короля, уверял меня чрез моего переводчика, что он был

бы особливо счастлив, если бы имел случай чем токмо можно мне

служить; я после сего уверения велел ему взять мой чемодан и нести

за мною; но вместо оказания мне услуги соответственной его

обещанию, он громко засмеялся и приказал сие сделать другому.

Первую неделю с самого моего приезда в сие королевство, занимал я

квартиру у одного англичанина, который дозволил мне жить у него,

как в собственном моём доме; я на другой день поутру начал ломать

одну стену в его доме, дабы в оной пропустить свежий воздух, и стал

было прибирать домашние его редкости и лучшую мебель, дабы

составить из них драгоценнейший для тебя подарок, но сей

несносный – враль: как скоро приметил сию перестройку, то

немедленно прислал ко мне приказание оставить его дом в прежнем

состоянии без починки. Недолго проживши здесь, услышал я от

одного, которому испросил милость у государственного казначея, что

я его обязал к вечной благодарности; сие меня привело в крайнее

удивление, и я его не преминул спросить, какую услугу мог я ему

оказать, которая бы заслуживала вечную признательность; и потом

потребовал одного токмо награждения, чтобы он дозволил своей

старшей дочери обращаться со мною в продолжение моего тут

посольства, но сей жестокосердый изменник, как и прочие, отвергнул

с грубостью моё прошение. При первом представлении моём к

королю во дворец, один вельможа привёл меня в замешательство,

представляя тысячу извинений за то только, что случайно наступил

на мой большой палец. Они такую ложь почитают вежливостью, ибо,

когда они какой-нибудь знаменитой особе изъявляют учтивость, то

они говорят ей такие несправедливости, за которые бы ты приказал

государственным начальникам дать таковому сто ударов по пятам.

Итак, я не знаю, каким образом производить препорученные мне дела

с сим не заслуживающим никакой доверенности народом. Когда я

навещаю королевского секретаря, меня предупреждают, что его нет

дома, хотя он в ту самую минуту пред глазами моими ходил в

кабинете. Ты бы почёл всю здешнюю нацию врачами, потому что

первый их вопрос состоит в том: здоров ли я. О сем спрашивают меня

более ста раз в день; сверх сего любопытство их не токмо к моему

относится здоровью, но и к твоему, ибо они, держа в руках рюмки,

наполненные вином, мечтают, будто бы тем желают тебе лучшего

здоровья, но я вящую имею причину ожидать сего от крепкого твоего

сложения, нежели от искренности их желаний. Каждый раз, как я с

ними сажусь за стол, они советуют мне пить их напитки в таком

количестве, от которого я мог бы сделаться больным. О, когда бы

дозволено мне было с безопасностью уйти от сего двуязычного

народа, и дожить до того, чтобы ещё раз повергнуть себя к твоим

стопам в столичном твоём граде Бантаме!

(С английского). А. Флавицский.*

___________________

Бумага

(Поэма)

Один из тех древних, превосходных умов, которых идеи

наполнены были колкими, острыми шутками, желая весь род

человеческой означить отличительною чертою, говорил, что душа

младенца есть белая бумага, на которой чувствование тотчас пишет

свои правила, добродетель прикладывает к ним печать, или порок

стирает их.

Мне кажется, что человек остроумный мог бы ещё

распространить эту счастливую и правильную мысль. Извините моей

гордости, если я, не имея острого, изобретательного ума,

осмеливаюсь изъяснить её.

Мы имеем бумагу разных сортов для разных нужд: для моды,

изящества и всякого употребления. Люди не менее различны между

собою: бумага всякого сорта представляет какого-нибудь человека.

Рассмотрите внимательно распудренного повесу в кафтане,

шитом золотом, и так нежного, как бы он только что вышел из

бумажного ящика: не золотообрезная ли он бумага, которую вы

скрываете от грубой черни и прячете в бюро?

Артисты, домашние служители, земледельцы, не суть ли

расхожая бумага, которую менее ценят, но которая гораздо полезнее

лежащей у вас на налое?* На сей бумаге всякий пишет, и она

необходима во всякое время.

Бедный скупец, который потом, бездельничеством,

мошенничеством, собирает имение для обогащения наследника, есть

толстая, серая бумага, употребляемая неважными купцами на обёртку

нужных вещей, для людей более их стоящих.

Потом посмотрите, какой контраст скупого! Он лишается

здоровья своего, имения и доброго имени среди удовольствий: не

имеет ли с ним сходства какая-нибудь бумага? Без сомнения имеет –

текучая бумага.

Беспокойный политик почитает всегда эту сторону

справедливою, а эту другую всегда ложною. Он критикует с

неистовством, аплодирует с бешенством, делается игрою всех

народных слухов, орудием бездельников, и никакое впечатление не

открывает ему слабости его: он есть тот свёрток бумаги, которой

называется ослиным колпаком.

Опрометчивый, вспыльчивый человек, в жилах которого кровь

течёт стремительно, заводит ссору при малейшем случае и не может

сносить шутки, слова и даже взора: чем вы его называете? – Верно:

исчерченною бумагою.

Что скажете о всех наших стихотворцах, добрых и худых,

богатых и бедных, которых читают много, или которых совсем не

читают? Вы можете положить их вместе с их сочинениями и

называть самою бесполезною бумагою.

Посмотрите на юную, кроткую, невинную девицу: она

прекрасна, как лист белой бумаги, ничем ещё не замаранной.

Счастливый человек, любимец фортуны, может написать на нём своё

имя и взять его на своё попечение.

Ещё одно сравнение, и небольшое. Благоразумный человек,

который презирает малости и который мыслями своими, поступками,

наставлениями, обязан одному себе, а правилом имеет чувствование

своего сердца: такой человек есть бумага велень, самая лучшая,

превосходная и самая дорогая из всех сортов бумаги.

Франклин.*

____________________

III

СМЕСЬ

Отъезд студента на учительство в Олешки

На голос: Гой почула моя доля

Знать, в такій родився долі,

Щоби вік прожити в школі.

Тепер вже не буду в службі,

Буду горе терпіть, нужди.

Буду жить с учениками,

Не с воєнними панами –

А все вражі прохвесо

ри

Мені викопали чори!

Шлють мене в уїзд поганий,

А не в повк гусарський, гарний!

Уже сів я на тележку

Прямо їхать во Олешку –

Що ж я буду там робити?

Світ сей да

рма тяготити.

Гой, товариші, прощайте!

Жалость к бідному ви майте,

Він не піде воєвати,

Їде хлопців научати,

Букви знали щоб складати,

Та щоб знали, як писати.

Лучше б мені при шаблиці,

Чим при гаспидський таблиці.

Лучше б в платьї буть сребреном,

Чим стоять при досці с мелом.

Лучше б мені в караулі,

В школі чим сидіть на стулі.

Лучше б мені буть при шпорах,

Чим ходити по конторах.

Лучше б мені с киверечком,

Чим носиться с букваречком.

Як би гарно було в тасці!..

Щоб учених взяли трясці!

Я би в війсці легулярним,

Там би був не титулярним;

Тутенька ж в сим згину чині,

Що ж робити в сій годині? –

Своє горенько терпіти,

Щоби мед опісля пити.

Обізвалась так година;

І поїхав парубчина!

Мслвч.

_______________

План романа à la Radcliff

Разбойники и подземелья,

С полдюжины на 6ашне сов;

Луна чуть светит сквозь ущелья,

Вдали – шум втров, вой волков;

Во сне моим героям снится

Дракон в огне, летящий гриф, –

Страх, ужас вслед за ними мчится...

Вот вам роман à la Radcliff.

О. С.

______________

Песня сия не совершенно на малороссийском языке написана, а на

смешанном, или, так сказать, украинском. Маслович.

Кенотафия И. И. Л.

Сей муж, лет сорока, оставил бренный свет:

Ни ближним, ни родным потери важной нет;

От жизни позвала во гроб его чахотка.

Ни свету убыли, ни аду не находка!

○

______________

К портрету русского Цицерона

В сем виде пред тобой российский Цицерон:

Не именем одним лишь с римским сходен он;

И должность их была сходна между собою,

В храм славы оба шли изящества стезёю;

Один витийством слов римлянов слух пленял,

Другой конфектами вкус русских услаждал.

_______________

Сей Цицерон был известный в Харькове конфетчик. Настоящее его имя

Василий: его прозвали Цицероном по большому римскому носу. (Примечание

издателя).

Два бича рода человеческого

Бичами пущены в сей мир для смертных рода

Два Бонапартия урода,

Наполеон, Люсьен:

Один людей хотел побить, заграбить в плен;

Другой, ведя войну с ушами,

Тиранить вздумал их несносными стихами.

Но милосердый Бог, услышав стон людей,

Пустил небесный гром в обоих сих бичей,

И в бич людских голов, и в бич людских ушей.

О. С-в.

__________________

Воспоминание

Здесь под этой старой грушей,

С юной Грушей я сидел,*

И, её пленяясь душей,

Радость в ней мою имел.

___

Купидон летал над нами,

Всё резвился, да шалил,

И преострыми стрелами

Наши он сердца разил.

___

Люсьен Бонапарте написал трескучую поэму «Шарлемань», в 24 песнях, и

издал её в 1814 году. (Примечание Сомова).

С милой Грушей я обнялся;

Мы томилися от ран!..

Мы томились, он смеялся,

Снова взялся за колчан.

___

«Ай, ай, ай!» – кричала Груша,

«Ох, ох, ох! – и я вздыхал; –

Мила Груша, моя душа!

Я твоим навеки стал!

___

Если я тебя забуду,

Пусть меня забудет Бог!

Пусть несчастлив вечно буду,

Коль тебя забыть возмог!»

___

«Не клянися так, Петруша!

Много так не обещай, –

Говорила нежна Груша, –

А своё мне сердце дай».

___

Вот уж десять лет, как сердце

Отдал Груше я моей,

И нельзя сказать, что в перце

Сердце спрятано у ней!!

М.

_____________________

ХАРЬКОВСКИЙ ДЕМОКРИТ

Тысяча первый журнал!

Издаваемый Василием Масловичем

___________________________________

Все в ежемесячны пустилися изданья.

И, словом, вижу я в стране моей родной –

Журналов тысячу, а книги ни одной!

____________________________________

Месяц июнь

ХАРЬКОВ,

в университетской типографии, 1816 года

Учреждённый при Императорском Харьковском

университете Цензурный комитет, основываясь на

донесении читавшего сие Сочинение профессора Ивана

Срезневского, печатать оное дозволяет с тем, чтобы по

напечатании до выпуска в публику, представлены были

в Цензурный комитет: один экземпляр для Цензурного

комитета, два для департамента Министерства

просвещения, два для Императорской публичной

библиотеки и один для Императорской академии наук.

Января 7 дня, 1816 года.

Декан Гавриил Успенский.

___________________

ПОЭЗИЯ

Утаида

(Комическая поэма)

Содержание четвёртой песни:

Рассуждение о блаженстве рифмотворцев относительно их сна – певец

отыскивает своего героя в лесу, слушающего песнь неизвестного – самая песнь

– просьба незнакомца – он угощает Утая в своей хижине – Утай кушает по-

богатырски – очаровывается игрою и пением незнакомца – история

незнакомца – Утай в походе.

Нет, рифмотворцы, вы блаженны;

Людей счастливее стократ,

Когда от рифмы утомленны

Вы наконец ложитесь спать!

Уж то-то сладко, сладко спите,

Не поворотитесь – храпите!

Кикимора же между тем

Какие сны дарт вам всем!

Иному грезится поэту

(Пускай Абрамом будет он),

Что он, окончив песню «Лету»,

Взят музами на Геликон.

Что там сидит он на престоле,

Родной считается царям,

Вконец забыв, что он не боле,

Как жалкий рифмоткач Абрам.

Что поутру, когда проснётся,

Минёт его царева честь.

Своей поэмой он займётся,

И чёрствый хлеб рад будет есть.

А стихотворцу снится Доду,

Что он свою окончил оду

И князю оную поднёс.

Тот сотню дал ему червонных,

Дод от сего подъемлет нос

И презирает всех учёных.

Сидит счастливый день и ночь

И от стола не дет прочь,

На них сатиры длинны пишет,

На них ужасной злобой дышит

И лишь возносится собой.

И дав полёт воображенью,

Надряпав рифм великий строй,

Их предаёт уже тисненью.

И весь свой дрязг – на княжий счёт!

Но полно, затворю-ка рот.

Я что-то очень заболтался,

Я только доказать старался

Сколь рифмотворчий счастлив род,

Как спит он сладко и завидно! –

Мне будет горько и обидно,

Когда кто станет вымышлять

И заключать совсем другое

Да к этому прибавит втрое,

Что будто бы я подсмехать

Хотел тебя, народ почтенный!

Я чтил всегда твой дар священный.

Сказать хотелось только мне,

Что был я сам в подобном сне.

Что спал я эту ночь прекрасно,

И что законом положил

Писать – пока не станет сил

И спать не захочу ужасно.

___

Ну что, Утай, обманщик злой,

Ну как ты ныне поживаешь,

Что думаешь и где гуляешь?

Всё-всё, пожалуйста, открой.

Ты причинил печаль мне многу

И не хотел ты, молодец,

Чтоб сказке был моей конец.

Пустился в дальнюю дорогу.

Ах, если б ты да в эту ночь

Хотя б сквозь землю провалился,

Гулять бы не был ты охоч

И в путь в другой раз не пустился.

Не видишь ты, о, богатырь,

Как я, певец твой, днесь страдаю,

Не слышишь ты, как я ругаю

Тебя, себя – и целый мир!

Не мучь же ты меня, довольно!

Ей-ей терпенья больше нет.

Так делать, право, непристойно,

Открой, пожалуйста, свой след.

Открой – иль Савва, твой читатель,

Большой всех сказок почитатель,

Тебе Херсона предпочтёт,

Наморщится и прочь пойдёт.

На нас он критикою грянет

(Большой он в сказках грамотей)

И то наделает он с ней,

Что покупать никто не станет

Прекрасной сказочки моей.

Через сие я стану нищий

И буду жалкий человек.

Ты только быть мне можешь пищей

И усладишь мой горький век.

Сие Утая поразило,

Он о себе дал мигом знать.

(Давно бы так ему сказать,

Так дело бы и в шляпе было).

О! о! да как ушёл далёко,

В дремучий лес вступает он.

Вдали мерцается огонь,

К нему шагает он широко.

Но долго ли Утай мой шел?

И шел ли скоро или тихо?

Сказать сего б я не хотел:

Богатыри все ходят лихо!

И моему кто не велел,

Чтобы придти к огню мгновенно?

Уже давно он у огня,

Имея сердце восхищенно

Стоит в забвении себя.

Но не от щей, что там варятся,

Нет, их не видит вовсе он!

Мог всякий бы очароваться,

Когда б такой услышал тон,

Какой Утай прельщённый слышит.

Бедняжечка почти не дышит,

Слеза с его каттся глаз,

Пленил его волшебный глас.

Песнь фантастическу, унылу

Сей глас неведомый поёт

И своему предмету милу

Имён он множество даёт,

А настоящим не зовёт:

«Утеха, жизнь моя и сладость,

Блаженство ты, моя ты радость,

И всё ты в свете для меня.

Печаль, скорбь, грусть, моя отрава,

Мой ум ты и моя ты слава,

Не в силах я наречь тебя.

Не ведаю тебе названья,

Цель моего существованья.

Моя едина благодать,

Ты всю вселенну украшаешь.

Ты мне вселенну составляешь,

Могу ль тебе я имя дать.

Чего, бессмысленный, желаю!

О нет, тебя не постигаю,

Ты неземное существо!

Благоговею пред тобою,

Боготворю тебя душою,

Ты идол мой! Ты божество!»

Так голос пел. И вдруг выходит

Какой-то парень молодой,

К Утаю скоро он подходит

И юной жмёт его рукой.

Так обращается к Утаю:

«О, богатырь, тебя я знаю,

Ты происходишь из яйца,

Тебя давно жду, молодца.

Теперь, Утай, в твоей лишь воле,

Чтоб не был я в злосчастной доле,

Лишь ты один расторгнешь ковь

Враждующих и злых духов.

Когда меня ты успокоишь,

Тебе и сам я услужу,

И, богатырь, когда позволишь,

Тебе всё дело расскажу!

Но прежде, добрый мой спаситель,

Пойдём ко мне в мою обитель,

Я там пред милостью твоей

Поставлю хлеб и соль и щей.

Захочешь пить – я мёд имею,

И квас хороший также есть…» –

«Ты мне большую кажешь честь,

Я речью удивлён твоею, –

Сказал Утай ему в ответ. –

Ты, незнакомец, мне загадка,

Хоть речь твоя приятна, сладка.

Но если тут обмана нет,

И от моей зависит власти,

Тебя избавлю от напасти».

Потом ко хижине смиренной

Утая юноша повёл,

В которой был дубовой стол,

Холстом белейшим покровенный.

Хозяин гостя посадил,

Сам побежал скорей за щами,

Носил горшки он за горшками,

Утай их все опорожнил,

В честь богатырскому народу

Ведра с четыре выдул мёду,

Да в пользу брюха своего

Он выпил квасу в ноль сего.

Потом, как всё уже поели,

Хозяин начал на свирели

Выигрывать такие трели,

Что мой Утай оцепенел

И, выпуча глаза, смотрел.

Хозяин тотчас догадался,

Как гость игрой его прельщался,

Свирель отбросил – начал петь,

Утай не мог тут усидеть.

Обнял хозяина драгого:

«О мой хозяин дорогой,

Нет имени тебе другого.

Скажи, скажи: кто ты такой?..» –

«Скажу, герой премногочтимый,

Лишь исцели меня от ран.

Соедини меня с любимой!

Я называюся Боян.

Во граде Киеве родился,

Мной сей великий град гордился,

Он Соловьём меня нарек,

Я был счастливый человек.

Был при Владимире, при князе,

В честях, обласкан и почтён.

Служил ему в его приказе,

Князь был игрой моей прельщён.

Он отличать меня старался,

Хоть князь, но мне он другом слыл! –

Но я недолго счастлив был,

Недолго жизнью наслаждался.

Я млад – во мне вспылала кровь –

И я почувствовал любовь.

В одну влюбился я девицу,

Румяну, белу, круглолицу,

На ней жениться был готов,

Но было, знать, судьбам угодно,

Иль строгой участи моей,

Чтоб я на свете жил безродно.

В ночь воробьиную* Кащей

Бессмертный в терем прилетает

К моей Любиме дорогой,

Её на спну полагает,

Летит – уносит в терем свой.*

Тут начались мои печали,

Как бешеный, год бегал я;

Леса, вертепы и поля,

Лишь вы одни мой стон слыхали!

Но, наконец, в святой сей лес

Зашёл я как-то ненароком,

И, думаю, судьбой иль роком

Был остановлен путь мой здесь.

Мне некий голос неизвестный,

Но утешительный, небесный,

Твоё пришествие предрек:

"Остановися, человек! –

Так молвил голос-утешитель. –

Любимы твоея спаситель

Сюда чрез полгода грядет,

Мрак кончится – настанет свет.

Имеет имя он Утая.

Се будет чудо-богатырь,

И, из яйца проистекая,

Он удивит собою мир".

И я в восторге, в исступленье,

Отколе глас был слышен мне,

Я обратился к той стране

Воздать богам благодаренье!

Построил хижину потом,

Запасся разными вещами,

И, утешаяся мечтами,

Свирелью, песнями, гудком,

Так проводил сии полгода,

Ждав твоего в сей лес прихода.

Теперь ты ведаешь кто я,

И – повесть кончена моя». –

«Боян, – сказал Утай Бояну, –

Ты будешь счастлив, не тужи,

Утай твою излечит рану.

К Кащею путь мне покажи.

Сему бессмертному Кащею

Настрою тысячу я бед;

Сорву с него сухую шею

И брошу птицам на обед.

Недаром мать сестре твердила,

Сестра одна чтоб не ходила –

Иль будет очень худо ей:

На свете есть лихой Кащей.

Утешьтесь, жёны и девицы,

Отец, мать, дядя, муж и брат.

Нет, старой более синице

Пшеницы красной не клевать!»

Утай пословицею сею

Свою речь кончил – замолчал;

Но что-то под нос бормотал.

Боян к бессмертному Кащею

Ему путь миной показал.

Благодарить было собрался,

Но бормотанья испугался,

Красивы мысли растерял.

Не смел сказать Утаю слова. –

Утай был очень рассержён.

Кащей, теперь судьба сурова

Тебе хороший даст трезвон!!

Мслвч.

_________________

Стихи по получении докторского достоинства

Филиппка, в два мига к портному мой мундир.

Да вышьет сребрены на рукавах петлицы!

Дабы узнал скорей подлунный целый мир,

Что к докторской и я принадлежу станице.

Се из школярства вдруг на славы верх взнесён!

Забыв мучительны и тяжкие уроки,

В дипломе лестные теперь читаю строки –

Завидный жребий мой с чем может быть сравнён? –

Цари и короли, марграфы и герцоги,

Хотите ль, чтоб сказал всю истину я вам?

За ваши скипетры, не только чёрной тоги,

Кусочка моего диплома не отдам!!

Мслвч.

____________________

Ода 1816 года. В день ангела ………

Большой бы был я простачина,

Когда б тебе, Александрина,

В твой день стихов не написал!

Предстань ко мне, Филипп

, скорее,

Настрой мне лиру повернее:

Уж я давненько не играл!

___

Докторской мантии или докторского плаща. (Здесь и далее в сносках

примечания Василия Масловича).

Слуга мой.

«Что? Что? Филипп уж лиры строит!»

Прошу меня не беспокоить,

Но дальше слушать, господа!

Коль призываю я Филиппку,

Не лиру разумею – скрипку,

И балалайку иногда!

___

На скрипке – «У сусіда хата…»,

На балалайке – «Ей, ребята!...» –

Две эти песни я бренчу.

Итак, прошу: мне не мешайте,

Вопросами не докучайте.

На верх горы я полечу!

___

Но не на Пинд, а на Холодну

Я штуку выброшу премодну!

Я на Холодной запою.

Гора Холодна Пинда ниже,

Да и гораздо Пинда ближе –

Похвалит штучку всяк мою.

___

Притом и то сказать мне должно,

Что очень было бы безбожно,

Мне Пинд Холодной предпочесть!

Гора Холодная воструха!

Вокруг неё везде сивуха,

Начнёшь стихи невольно плесть!

___

Сей вопрос очень натурален. Филиппка до сих пор мне строил только

балалайки, что можно видеть из некоторых к нему посланий.

Так называется в Харькове гора.

Хотя истоки вы кастальски

Все выпьете – ни мало-мальски

Не будете веслы вы.

Когда ж откупщика сивухи

Вы выпьете хоть пол-осьмухи,

Так не поднимете главы!

___

Но вот уж я и на Холодной!

Восторг великий, благородный,

Комический мой обнял дух:

Я вижу дом Александрины,

К стопам бросаю райски крины,

Прошу Юпитера я вслух:

___

«Дай Бог, любезна Александра,

Чтобы печалей саламандра

Бежала за сто вёрст от вас!

Чтоб вы лишь радости вкушали;

А мы бы менее страдали

От ваших архимилых

глаз!»

Мслвч.

___________________________

Этот стих не лишний: с Холодной горы видны все почти домы.

Смотрите: «Харьковский Демокрит» № 5, статью 13.

Читатели, простите за такое неслыханное новое словцо: рифма и стопа чего

не заставят сделать!

Послание к эпикурейцам

(От брата Эпикура)

Друзья почтенные, с прискорбием сердечным

Весть огорчительну брат объявляет вам:

Проститься должен я с весельем быстротечным

И ездить перестать к красоточкам кумам!

Прощай, любезна радость наша;

Вина французского бутыль!

И ты, огромна пунша чаша,

И сербский танец, и кадриль!

Оставить надо вас на время,

Прощай, брат Дмитрий, брат Андрей!

Хочу я философско семя

Посеять в голове моей.

Хочу, короче, заниматься,

Забыть на месяц винный сок;

Во кучу книжну закопаться

И этот испытать урок:

«Как хочешь, так ты умудряйся,

Смешной и жалкий человек,

А непременно собирайся

Окончить свой дурацкий век!

Хватай, хоть звёзды, брат, ты с неба,

И о бессмертьи говори;

А умирати тобі треба,

Так лучше пей, да меньше ври».

Начто нам в жизни сей фигуры,

Начто обманывать себя?

Смешны, ей Богу, балагуры

Все философы для меня!

Малороссийская поговорка.

Зачем желать чего не можно;

Начто нам ангелами быть?

Мы человеки – нам и должно

По-человечьи, братцы, жить!

Смешные стоики, твердите

Себе подобным мудрецам:

«Одни коренья лишь едите,

Чтоб быть угодным небесам;

Одну лишь воду вы вкушайте,

Забудьте женский хитрый род,

Как можно больше изнуряйте

Вы смертну, бренну вашу плоть;

Одной душою занимайся,

Будь больше, нежель человек,

Побольше сечь себя старайся,

И твой блаженный будет век!»

Пускай при вас сие блаженство,

Мы вам охотно отдаём:

Неужли это совершенство,

Когда себя мы плетью бьём?

Когда в беседе вы довольны,

Спокойны совестью и вольны,

Коль есть краса, едим и пьём,

Тогда лишь истинно живём.

Простите, братцы, я болтаю,

А, право, некогда болтать,

Пустым лишь вас я занимаю,

А надо к делу приступать!

Скорей прощайтеся со мною,

Опорожним скорей бутыль;

Остаться вашим рад слугою,

Пока во мне не станет сил.

Ещё прощайте, братцы, оба,

Ваш друг, слуга и всё до гроба!

Мслвч.

___________________

Разлад Омегина с Зенитовым

Омегин (Увидя Зенитова, в сторону):

Какой бы тощий икс навстречу мне тащился?

Зенитов (Увидя Омегина, также в сторону):

Какой сюда медведь сибирский привалился?

Омегин:

Скажи, величина, откуда ты, и что?!

Зенитов:

Скажи-ка, людоед, причину мне, почто

Толико дерзостно меня ты вопрошаешь?!

Иль с альбиносами меня не распознаешь?*

Омегин:

Фигурина твоя, из всех фигур урод,

Причиною была, что я открыл свой рот.

Зенитов:

Хотя здесь близко нет ни Мемфиса ни Нила,

Но вижу я в тебе престрашна крокодила;

Подобной гадины в Европе не видать:

Знать, ты из Африки изволил прискакать?

Омегин:

Ты без пропорции ротище разеваешь

И перифрию губами представляешь;

Иль хочется тебе, чтоб я на лбу твоем

Сей палицей решил десяток теорем?

Однако ж я тебя принужу согласиться,

Что с минусом отнюдь не может плюс ужиться:

Ты минус – а я плюс; но та величина,

Что с положительным, массистей создана.

Зенитов:

Изрядное, сударь, сварганил ты сравненье!

Убрался бы ты с ним в курильское селенье*

И циркулем своим безмозглым дикарям

Чинил бы правильный размер худым ладьям,

Дельфинов бы считал, тюленей в океане...

Я чаю, ты слыхал о славном том болване,*

Колоссе, в старину что в Греции стоял,

И корабли меж ног большие пропускал:

Велик болван-то был, да мозгу не бывало;

Меж нами сказано, в тебе тож мозгу мало.

Омегин (С гневом):

Когда бы я рычаг в руке своей держал,

Тебя бы плотно им за дерзость наказал:

На плоскости спины, на скулах безобразных,

Мильоны б начертил линй разнообразных,

Из носа сделал бы ужасный полигон,

И лишних на боках прибавил бы сторон;

Реша на лысине искому квадратуру,

Исправил бы твою неправильну фигуру...

Зенитов:

Когда б на месте сем высокий тополь рос,

Или уральский кедр, иль ндийский кокос,

Или хотя бы дуб российский уродился,

Желал бы я, чтоб ты на оном удавился...

Однако же пойти на карте поискать

Дальнейших островов, куда б тебя сослать.

Омегин:

Ступай, а я меж тем примуся за счисленье,

Ударов сто тебе готовлю в награжденье,

И их с фигурою твоею я сличу;

А после на спине задачу ту решу!

(Расходятся)

О. Сомов.

_______________________

Орангутанг и Лисица

(Баснь)

«Ну, назови ты мне какую хочешь птицу,

Иль зверя, коему б не мог я подражать?!»

(Так вопрошал Орангутанг Лисицу).

«А ты мне можешь ли назвать

Хотя не зверя, поросёнка,

Который бы хотел тебя перенимать?»

___

Лисица – Веллингтон, а обезьяна – Бонька.*

Мслвч.

___________________

Балалаечная песнь

(На мир 1815 года)

И. Д. К.*

Почтенный Книгин, ты хотел,

Дабы я проиграл на лире;

Но балалайка мой удел,

И я бренчу на ней о мире!

Владеет лирой лишь Пиндар,*

А мне как с греком сим сравниться!

Притом же к лире нужен жар,

А следственно, и чад и пар,

Так голова и разболится!

А голова когда болит,

На свете всё равно не жить;

Так лучше с лирой не дружиться.

Позволь Масловичу, чтоб он

Так, как глава рифма

чей шайки,

Тебе поднёс не лиры звон,

А звуки хриплой балалайки!

Балалаечная песнь

Филипп! Где наша балалайка?

Возьми её, да заиграй-ка,

Хоть «Барыню», хоть «Третьяка»,

А я возьмуся за бока,

По-русски или по-хохлацки,

Раза два, три, пройдуся хватски!

Потом бумаги приготовь:

В восторге я писать готов.

Опять вселенной мир дарован!

Наполеошка пойман, скован,

На край земли его везут!..

Скажи, Филиппка, мне: как тут

Твой барин может удержаться,

Чтоб не запеть, не расплясаться?

Ну, так, Филипп, играй, играй,

И «го-цо-цо-цо» припевай!

Короче, будь мне Аполлоном,

И хриплым балалайки тоном

Мои ты уши восхищай.

Евтерпа будет пусть Параска,*

Ну, вот и музыка, и пляска!

Филиппка балалайку взял,

И уж бренчит и припевает;

Моя Евтерпа выступает...

Я тоже праздно не стоял.

Параску тучну взял за руки,

Выбрасывал час с нею штуки!

Теперь в поту и изнурён,

На кресле важно отдыхаю,

Кленовой лиры строю тон,

Воспеть я мир предпринимаю.

О мир, ты с самых первых лет

Похож на ветреную моду:

Вдруг есть, потом мгновенно нет;

Не радость мир такой народу!

Пожалуйста, красавчик мир,

Пребудь у нас хоть Ноя веки,*

Чтоб отдохнул подлунный мир,*

Счастливей стали человеки,

Когда захочет Бонька к нам

Пожаловать к несчастным в гости,

Сердитым повели волнам

Сокрыть его в пучину кости.

Уже, ей Богу, мочи нет!

Лишь жечь, колоть, стрелять, рубиться;

Я верить не хочу, чтоб свет

Не мог без брани обойтиться.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

_______________________

Учёность в параде

Се вся учёность нынь по форме нарядилась,*

И, прицепив к бедру шпажонку, прибодрилась!

Смотри, как храбро икс, со шляпой под плечом,

К параду выступил, как гренадёр с ружьём;

Стряхнув с себя табак, и пыль, и паутину,

Он вздёрнул с гордостью задумчиву личину.

Смотрите! Шествует в сребристом блеске газ,

Как Зевс во облаке фосфорном к нам несясь.

Дивитесь пышности, наряду магнетизма,

И величавости угрюма силлогизма.

В весельи кантицизм там из ботфорт торчит,

Как франт по улице эстетика летит.

Смотрите странную и редкую фигуру,

Смотрите пляшущу кадриль литературу!

Парадный видя сей учёный легион,

В тупик бы, кажется, Вергилий стал Марон,

Рафаэль, Апеллес штандарт бы преклонили;

Они ведь маляры, а не Гогарты были.*

_________________

К фортуне

Ну, фортуна, я с тобою

Примиряюся теперь.

Ты мне на главу надела

Славный докторский колпак!*

Но, фортуна, я умею

Благодарным быть и сам;

Ты не видишь, ты слепая,

Я же доктор, и в моей

Воле пилы и пилюли,

Красны, белы порошки,

Разны травки и муравки:

Стану думать день и ночь,

Как бы бедненькой фортуне

Вставить зрячие глаза!

Но, однако, я заврался:

Вот и видно по всему,

Что я доктор настоящий!

А ведь докторов удел,

Обещать как можно больше,

Не исполнить ни на грош!

Ведь судьбой определенно,

Чтоб фортуне быть слепой!

Как же, как же мне возможно

Счастье зрением снабдить?

Ну, фортуночка, прости же,

Объяснился я не так;

Я хотел сказать, сударка,

Вот что милости твоей:

Что в твои глазные ямки

Вставлю пару катышков,

Из чудесного состава:

Будут лучше глаз они!

Хоть они и непрозрачны,

Барышня, но верьте мне,

Actio их будет та же,

Pariter от Зевса глаз!*

Вот какой рецепт, фортуна,

Сочиняется для вас:

Мази я благоразумья

Взять желаю целый гран;*

Осторожности два грана

И, прибавя порошок,

Под названьем дальновидный,

Весь состав смешаю я,

Славным соком постоянства

Хорошенько оболью,

И из этой уж лепёшки

Два шара я сотворю.

Кажется, что будет можно

Этим очи заменить.

Вижу многие вельможи

Смотрят волком на меня:

О, конечно, всем счастливцам

И случайным будет мат,

Коль, фортуна, ты узнаешь

Все погрешности свои!

Кто чрез жёночку смазливу

Получил себе чины,

Ордена и денежонки,

Скажет счастье «баста» тем.

Кто сначала чрез поклоны,

Через лесть и язычок,

Высоконько взгромоздившись,

Стал потом надут, спесив,

И тому фортуна песню

«Баста, баста» запоёт;

А под случай, чтоб и в бурсу

Не отправила назад!

Словом, вам лишь, добры люди,

Вам, достойные умы,

Вам одним начнёт фортуна

Изливать свои дары!

Но сие тогда случится,

Как составлю я шары;

А на это мне потребно

Миллион и больше лет.

Мслвч.

___________________

Мерзилкин, или Русский выродок, превратившийся в

офранцуженную гадину

Правдинин, хочешь ты, чтоб красками живыми

Я смелой кистию тот гад изобразил,

Который красотой и прелестьми своими

И жаб, и черепах, и крыс всех помрачил!

В болоте ни в одном, ни в лужах, без сомненья,

Нет твари, столько же достойныя презренья,

И в аде молодца такого поискать,

Кто б гнусностью его мог перещеголять.

Преславна издревле была всегда Россия;

Но как же развелись в ней гадины такия?

Великой матерью могли ль быть рождены

Толь безобразные, уродливы сыны?

Не русская душа, не храбрость в них геройска,

Душишка мелкая и подлость в них заморска;

Французчина, как моль, поела весь их мозг,

Забыть к отечеству привязанности долг!

Не честь их движет, нет, их мучит то сердчишки,

Чтоб свет знал, что они французские мартышки.

Начто им с предков брать похвальнейший пример?

Французов мало ли, сорвавшихся с галер?

А как прибегнуть тож к французским и мамзелям,

Которы свет прошли, таскаясь по борделям,

И всяку всячину видали над собой,

То нужно ли искать науки уж другой?

Тогда жеманься, ври, повесничай, кривляйся

И над невежеством россян насмехайся,

Которы добрый нрав и здравый смысл хранят,

И что всего глупей, по-русски говорят!

– Fi donc!* Как варварский язык сей груб, нескладен!

Французский au contraire* божествен, деликатен.

Когда бы нам монарх издал такой закон,

Чтоб по-французски врал всяк русский du bon ton,*

Чтоб наче болтать не смели бы дворяне!

А если б свой язык забыли и мещане,

И самый, наконец, преподлый наш мужик

Французский полюбил пренежный толь язык:

Какие б времена блаженные настали!

Мы, офранцузившись, гугнявить все бы стали.

И в просвещении явили тем успех,

Что в вышней степени была б у нас у всех

Французская и жизнь, и нравы, и химеры,

То есть, ни верности к царям, ни к Богу веры,

Ни глупой совести, ни робкого стыда

У новых россиян не стало бы тогда!

Не то ли самое, жеманясь по-французски,

Насвистываешь ты, Мерзилкин, про себя?

Не часто ль ропщешь ты, что твой отец был русский,

И что не санкюлот пустил на свет тебя?*

Послушай-ка, мусье, не господин, Мерзилка!

Не лай на русских ты, французить позабудь:

Ты вспомни, наконец, что есть в России кнут,

Что не минёт тебя в Париж Камчатский ссылка.

На лыжах щеголять как станешь по снегу:

Скажи тогда себе: «Коман-ву-портеву?»*

Нахимов.

_____________________

Основание Харькова

Часть первая

Глава вторая

Приятно в зимний вечерок,

Коль у огня друзья полкругом

Сидят, и курят табачок,

И точат балы за досугом.

Любезность, искренность, любовь,

У них в беседе заседают;

Из них там каждый без чинов,

Там ближнего не обижают,

Там истинна весёлость есть,

Никто в беседе их не связан.

Вельможи, что мне ваша честь?!

Я к вашей жизни не привязан;

Когда со мной мои друзья,

Когда им сказываю сказки,

Не надобны мне ваши ласки,

Царей тогда счастливей я!

Не так ли, друг почтенный Дмитрий,

Не тоже ль скажешь, брат Андрей?

Хоть будь венцом украшен, митрой,

Но если нет с тобой друзей,

Твой жребий стоит сожаленья.

Ах, как тогда на свете жить,

И с кем, скажите, разделить

И радости и сокрушенья?!

Но брат мне Дмитрий говорит:

«Зачем, Маслович, ты болтаешь,

Зачем известное твердишь,

А повести не начинаешь?»

Сейчас, любезный мой, сейчас,

Имей короткое терпенье:

Дай мой исправлю гроком глас,

И ты моё услышишь пенье.

Часть вторая

«Знать, такі пришли вже годи,

Щоб веселим бути годі!

І не можна чоловіку

Без напасті кончить віку.

Що моя Гапуся робе?

Мабуть, досі вже во гробі!

Мабуть, досі ангелочок

Її душу взяв в Райочок!

Яків, бідна сиротина!

Мучить зла тебе година,

Гоне, ріже і терзає,

З любой Гапкой розлучає!

Зділай милость, змилуйсь, долю!

Прогони від мене болю!

Потіш моє, порадь серце,

Йому гірко так, як в перці!

Коли буде твоя воля,

Що потішить мене, доля,

Мабуть, я і ворочуся,

Поживу з тобой, Гапуся!

Люба Гапко, не журися,

Лучше Господу молися,

Мабуть, я і ворочуся,

Поживу з тобой, Гапуся!»

Простолюдины думают, будто бы пред смертью праведного прилетает ангел

за его душою и уносит её в рай, а душу грешника тащат аггелы в ад, или, по их

наречию, в пекло.

Так пел горе-богатырь,

Мечтой услаждался,

Лошадь в Куряж монастырь

Гнать скорей старался,

Потому, что дождь и гром,

Ветер, град и молнья!

Вот уж виден Божий дом,

Вот и колокольня!

Бедный Яков весь измок,

В ворота стучится,

Но на воротах замок;

А монах боится!

Гром сильней меж тем гремит,

Удар за ударом;

Яков тож сильней стучит,

Всё, однако, даром.

От него невдалеке

Дуб гнилой свалился;

Больно Якова руке;

Он стучал, крестился.

Бедный горе-богатырь!

Всюду неудача,

Не пускают в монастырь,

И убита кляча!

Яков жалкий во слезах

Лошадь обнимает;

Слышит стук давно монах;

Да не отпирает.

От Харькова в девяти верстах находится монастырь, называемый Куряжским.

Отчего святой монах

Врат не отворяет?

У кого металл в руках,

Гром тех побивает.

Чтоб ворота отпереть

Надо ключ железный,

А как вдруг начнёт греметь,

Век и кончит слезный.

Пусть прохожий подождет,

К нам рубашка ближе,

(Был монахов всех совет).

Яков, подожди же!

У кого святы отцы

Физике учились?

В ней большие хитрецы

Они учинились!

Незадолго перед сим

Гость, монах согбенный,

Нареченный Ероним,

Здесь был угощенный.

Слава года три почти

Об нём разносима:

«Будет Ероним идти

Из Ерусалима.

Он желает посетить

Каждую обитель,

В них молебны отслужить,

Чтоб простил Спаситель!»

Баба, между тем, молва

Своё говорила:

«Ероним, свята глава,

Где б ни проходила,

Строит всюду чудеса,

Больных исцеляет,

Он незрячим очеса

Зрячие вставляет!

Он приятен небесам,

Свят и преподобен!

Чуть ли ни Никола сам,

Иль ему подобен!»

Сей-то славный Ероним

Пробыл час здесь лишку,

И хозяевам своим

Дал в подарок книжку:

«Как себя остерегать

От грома и молньи».

Яков, надо подождать

Подле колокольни!

Перестал сердиться гром,

Молнья не блистала,

Литься дождь престал ведром:

Всё как прежде стало.

Лишь гнилого дуба нет,

Нет коня: убитый!

Да наш Яков не согрет

И ещё сердитый!

Ворота монастыря

Наконец открыли;

Мокрого богатыря

Наконец впустили.

Обсушили там его,

Славно накормили,

И за это ничего

С рыцаря не сбрили!

Есть обычай на Руси:

В хижине и в кельи

Странник, что ни попроси,

Пить ли, есть, постели,

Всем хозяин рад служить;

Се черта народа!

Вот чего искоренить

Не успела мода!

Яков у отцов гостил

День лишь с половиной,

Два молебна отслужил,

В путь пошёл с кручиной.

Уж шестой он день идёт,

Крымец вдруг навстречу

Едет гордо и ревёт:

«Дай учиним сечу!»

«Ах ты, мерзкий басурман! –

Яков восклицает. –

Трогать смеешь христиан! –

В сердце продолжает. –

Нажился, знать, в жизни сей!

Вот тебе подарок!

Жён, проклятый, не имей

Четырёх татарок».

После гордого пронзил

В самую печёнку,

И с поспешностью вскочил

На его клячонку.

Тут хотелось покривить

Рыцарю душою,

Но татарин быль обрит,

А не с бородою.*

Хоть не хочет, но вперёд

Скачет поневоле;

Как назло ему, бород

Нету в чистом поле.

Скачет день, и день ещё,

Полон нетерпенья,

Ищет бороды вотще...

Видит лишь каменья.

Кончим здесь вторую часть,

Замолчим, ни слова!

Коль случится нам попасть

В журналисты снова,

Слово верное даём

Кончить бедных муки:

В третьей части допоём

Якова все штуки.

Мслвч.

Продолжение впредь.

____________________

По Екатеринославской дороге видно и теперь множество безобразных

каменных статуй.

ПРОЗА

Письмо Русского Солдата

Когда я просил у вас совета, можно ли мне, не так как критику, а

как просто мыслящему солдату, открыть мысли свои о журналах, в то

время я не воображал, что, напечатав письмо моё, вы обяжете меня

некоторым образом выполнить сие намерение. Признаюсь, что я даже

забыл о нём до сих пор, пока (и то довольно поздно) не взял вашего

журнала в руки. Но теперь вижу – надобно что-нибудь сказать.

«Журнал» – великое слово! Я об заклад бьюсь, что не всякий, кто их

читает, понимает значение слова, а если и думает, что понимает, то

(как говорят) навыворот. Например, начиная с самого издателя: он

печатает в месяц, в полмесяца, или, много, в неделю несколько

листков всякого сбора в прозе и в стихах, ходячих прямо и хромых, и

называет свои листки – «журнал». Я советовал бы ему сходить в

полковую канцелярию (других я не знаю и боюсь, как язвы) и

спросить у писаря, что значит журнал? Он отвечал бы ему:

«Милостивый государь, журнал есть ежедневная записка всех бумаг,

полученных и отправленных». Оттуда, пожалуй, пусть зайдёт к

купцу, казначею и проч. и спросит у каждого, что в журнале он

записывает? Тот покупку и продажу, тот приходы и расходы, учёный

свеженькие мысли, волокита

имена новых знакомых, мало

заботящихся о его знакомстве, лекарь домы пациентов; да я и конца

бы не нашёл журналам, т. е. дневным запискам (а мне кажется,

милостивый государь, журнал иначе перевесть нельзя): их не тысяча

один, а без числа. Итак, кончится сия статья тем, что все почти так

называемые журналы не суть журналы, а месячники, полумесячники,

недельники. За сим следует: на какой конец сии месячники и проч.

Под сим словом я разумею того, кто в один день обегает целый город, и

поневоле к вечеру от усталости волочит ноги. Едва ли не приличнее сие

название такого сорта людям, а не тем, кому оно обыкновенно даётся;

доказательство, как несправедливо иногда названия изображают вещь.

выходят на свет? Здесь я скажу, чаю, выдумка журналов есть

прекрасное, бесподобное дело. Некстати бы мне говорить по

учёному, но нельзя миновать, чтоб не сказать чего-нибудь о их

начале: все почти приписывают Франции и господину Сало,*

советнику Парижского парламента, изобретение журналов, таковых

или подобных, как мы их видим. Он начал издавать в 1665 году

журнал учёных (Journal des savants). Самое название, кажется,

показывает, что учёные, истинные или самозваные, присылали к

издателю свои сочинения или замечания. Предо мною лежит книга,

из которой мог бы я выписать всю историю журналов от их

сотворения до сего дни; но судя по себе, я знаю, как несносно читать

вздор без вкуса и без соли для того только, что он пахнет учёностью.

Намерение моё сказать слова два о пользе журналов (каковы они ни

есть), да и тут беда! Об них так много писали, что писать ничего не

осталось. Об ином журнале говорят иногда слишком много, но тогда

редко отдают ему должную справедливость; а о другом совсем

ничего не говорят: это ещё хуже! Но после всех суждений и

пересудов журналы останутся преполезною и приятною каждому

любителю просвещения выдумкою. Журнал не для вечности; одно

имя и намерение его оправдывает. Я сказал бы господам строгим

критикам: государи мои, как вы об том подумаете, кто, слушая

умного и весёлого человека, который своими разговорами научает и

забавляет собрание, с педантскою важностью подступит к нему и

скажет: «Вы говорите умно и приятно, но позвольте вам заметить, что

вы не всегда говорите то, чего мне хочется; вы говорите кстати, но

это чрез нисколько времени не будет больше кстати; иногда вы

говорите о предметах, которые я не очень понимаю; вы делаете

наставления быть сострадательным и человеколюбивым, а я не всегда

бываю к тому расположен; вы смешите других, осмеивая меня: за то я

вам вечно не прощу и буду ругать ваши разговоры пока достанет у

меня гортани». Я слышу, кажется, ответ сего почтенного человека:

«Мой друг, по долгу христианства и человечества я сожалею о вашей

гортани и даю вам дружеской совет никогда меня не слушать!» Не

таковы ли критики журналов? Всякий знает, что в них есть слабые

пиесы да и критики не без слабостей. Что касается до меня, по

совести вам скажу, что с сердечным удовольствием я читаю многие

пиесы в «Украинском вестнике»

:* старинные известия о родной

Господин издатель и всякий читатель догадается, почему я не хвалю

Демокрита.

стороне, и самые маловажные, должны быть каждому милы, если он

не болван деревянно-иностранный; видеть успехи

благотворительности и просвещения в отечестве ещё милее; даже

просто литературные пиесы многие очень занимательны. За час пред

сим с сладчайшим чувством я читал пиесу «Юстин, или Добрый

брат».* Чего ж вам хочется? Где строгие критики? Вы можете и

смеяться, и плакать с удовольствием, а всё ворчите; если ж вы ни

плакать, ни смеяться не можете от доброго сердца, а только

судорожно, советую вам не читать не только журналов, но и «Бовы

королевича». Простите, милостивый государь, спешу к должности,

пишу наскоро

; надобно было что-нибудь написать, а теперь уже 8-е

число. Позвольте сделать также последнее прощальное почтение

вашему журналу, который, как я слышал, кончается. Поздравляю с

освобождением от тяжкого ига, и честь имею быть

Вашим истинным почитателем и покорнейшим слугою

Русский Солдат.

___________________

Хорошая и дурная нога

(Из Франклина)*

В свете есть два рода людей: имея одинакое здоровье, одинакое

богатство, одни бывают счастливы, а другие несчастливы. Это

происходит по большей части от различных точек зрения, под

которыми рассматривают вещи, людей и происшествия, и от

действия, какое сия разность производит в их душах.

Люди, в каком бы ни были положении, могут иметь приятности

и невыгоды; в каком бы обществе ни находились, могут найти людей

с большею или меньшею любезностью; за каким бы столом ни

сидели, им подают кушанья и напитки лучше или хуже, блюда

хорошо или худо приготовленные; в какой бы земле ни жили, у них

бывает хорошее и дурное время; под каким бы ни находились

Прошу покорнейше сделать замечание, что для журналов писать наскоро есть

вещь простительная: кто захочет трудиться по целым десяткам лет, знавши

наверно, что труды его чрез неделю будут лежать в табачной лавке, а много что

под лавкою.

правительством, имеют хорошие и худые законы, и сии законы могут

быть исполняемы хорошо или худо; какую бы поэму или сочинение

гения ни читали, могут видеть ошибки, красоты и недостатки;

наконец, на всех почти лицах, во всех почти людях, можно

усматривать черты тонкие и черты несовершенные, качества хорошие

и худые.

В таких обстоятельствах два рода людей, о которых мы

говорили, принимают различные впечатления. Которые расположены

к счастью, те обращают внимание на одно приятное в вещах и

весёлое в разговорах, на хорошо приготовленные блюда, на вкусные

вина, на прекрасное время, и наслаждаются с удовольствием;

которым же назначено судьбою быть несчастливыми, те примечают

противное и ни о чём о другом не разговаривают, отчего они всегда

недовольны и печальными своими замечаниями возмущают

удовольствие общества, оскорбляют многих и делаются в тягость

везде, где бывают.

Если бы такие склонности несчастные получали от природы, то

они достойны б были великого сожаления. Но как расположение

критиковать, находить во всём худое, появляется, может быть, сперва

от подражания и неприметным образом превращается в навык, то

известно, что им можно избавиться от привычек, как скоро они будут

уверены, что они нарушают их спокойствие, Надеюсь, что сей

маловажный совет будет для них небесполезен, и они откажутся от

такой склонности, которая, хотя внушаема воображением, имеет

невыгодные следствия в продолжение жизни и причиняет печаль и

бедствие истинное.

Никто не любит ругателей, которые всякому готовы наносить

обиды. За то с ними всегда обходятся с холодною учтивостью;

нередко даже и в этом отказывают им, что самое ожесточает ещё

более их и доставляет им как бы случай к сильным спорам и

ругательствам. Если они желают занять важные должности и

умножить своё имение, никто не принимает участия в их успехе, не

делает ни шагу и не скажет ни слова в их пользу. Если получают от

кого укоризны или подвергаются какому-нибудь несчастию, никто не

захочет ни защищать их, ни оправдать. Напротив, множество

неприятелей осуждает их поступки и всячески старается привести их

в совершенную ненависть. Итак, если они не переменяют навыка и не

удостаивают почитать прекрасным то, что в самом деле прекрасно,

без всякого огорчения, как для самих себя, так и для других, то

всякий должен избегать их: ибо мы всегда встречаем неприятности,

если имеем соотношения с такими людьми, особливо если к

несчастию бываем замешаны в их ссорах.

Один старый философ, из друзей моих, чрез опытность сделался

слишком недоверчив к таким людям, и всячески старался не иметь ни

малейшей связи с ругателями. У него, как и у прочих философов, был

термометр, по которому узнавал он степень теплоты в атмосфере, и

барометр, по которому наперёд знал, каково будет время, хорошо или

дурно. Но как не изобрели ещё такого инструмента, по которому

можно бы было, при первом взгляде, узнать, какой кто имеет

характер, в таком случае мой философ пользовался ногами: у него

одна нога была очень хороша, а другая крива и безобразна.

Если он в первый раз видел человека, который более смотрел на

кривую ногу, нежели на прямую, то он не доверял ему; а если этот

человек, говоря с ним о дурной его ноге, не сказывал ничего о

хорошей, то не нужно ему было никакого доказательства; и философ

не имел с ним более ни малейшей связи.

Не у всякого из нас есть столь прекрасный двуножный

барометр. Но всякий, употребив небольшое внимание, может

примечать признаки такого худого расположения, изыскивать

ошибки, и решится избегать знакомства тех, которые, по несчастью,

имеют такие слабости. Итак, я советую сим язвительным, злым,

недовольным людям не смотреть на кривую ногу, если они хотят

заслужить уважение, быть любимы и жить счастливо.

___________________

III

СМЕСЬ

Певец во стане эпикурейцев

Друзья, собранье усладим,

Вино стоит пред нами,

Дай два ведра опорожним,

Украсимся венками!

___

Кому судьбою здесь дано,

Возможные все средства,

Чтоб пить хорошее вино,

Так тот не знает бедства.

___

Пустое полно говорить,

Забудем плута Боньку…

Не лучше ль нам винца налить

И выпить полегоньку?

___

Тебе сей кубок, голова,

Цвети твоё здоровье!

Ты наши выслушай слова

И подпиши условье:

___

Ты, яко первый тела член,

Будь нам питья примером:

Теперь с тобой контракт свершен;

Не смей быть лицемером!

___

Хор

Теперь с тобой контракт свершен;

Не смей быть лицемером!

___

А ты, почтенный наш ……,

Ты мудрый наш поитель!

Будь весел духом и здоров,

И будь нам предводитель!

___

Хор

И будь нам предводитель!

___

А ты, любезный наш Иван,

Хоть пуншу пить не любишь;

Но дай тебе вина стакан,

Ты пить усердно будешь.

___

Всегда ты эдак поступай:

Ты слава всех Иванов!

Скорее, Дмитрий, наливай…

Здорово, Т……

___

Друзья, кто можешь позабыть

Почтенна М……,

Так должен тот приноровить

Себе сии два слова.

___

Извольте слушать, вот оне:

Кто здравье пить его не будет,

Так тот привержен сатане

И добрых тот не любит!

___

Хор

Певец, слова твои напрасны,

Мы выпить в честь его согласны.

___

Теперь пришла чреда твоя,

Полковник храбрый …..,

Ты жить не хочешь для себя;

Не любишь барских вздоров.

___

Твоё здоровье залпом пьём:

Живи на многи лета!

Тебе в честь песни мы поем,

Живи твоя …..!

___

Хор

Твоё здоровье залпом пьём:

Живи на многи лета! и проч.

___

А ты, приятный наш Андрей,

Когда играешь на кларнете,

Услада ты компаньи всей!

И всё тебе пустое в свете!

___

Хор

И всё ему пустое в свете!

___

Твоё здоровье выпьем мы,

Ударим руку в руку;

Веслы изострим умы,

И выдумаем штуку!

___

А ты веселья сын и штук!

В…… наш …….,

Прямой ты Демокритов внук,

Собраний наших гений!

___

Всяк выпить в честь твою готов,

Всегда такой лишь буди –

На что калякать много слов:

Здоровы добры люди!

___

Друзья, ещё покал винца*

Мы выпьем за здоровье

За С…… хитреца,

И вот ему присловье.

___

Тебя мы производим в чин:

Ты виночерпцем украшайся!

Отнюдь не смей иметь личин,

И пьяным быть не притворяйся!

___

Хор

А в ноги нужды нет, валяйся!

___

Ещё другой Иван здесь есть,

Он пляшет, огороды,

Как я, он мастер рифмы плесть –

Так выпьем-те, народы!

___

Ещё и третий есть Иван

М……. Я……,

Мы выпьем в честь его стакан!

И в честь твою, К…….

___

А ты, К……. Ф…..,

Ты, право, нас послушай.

Забудь дела; всё в мире вздор,

Вино с охотой кушай.

___

Чия наружность хороша

(Старинное присловье),

Так у того добра душа:

Мы пьём твое здоровье!

___

Теперь конец моим словам;

Не зрю вина кончину,

Почтенные, позвольте вам,

Хоть рюмки половину

___

Налить пенстого винца;

А мне надеждой льститься,

Что каждый выпить в честь певца

Полрюмки, верно, согласится?

___

Хор

Не только полрюмки, согласны покал,

За здравье пиита, чтоб Дмитрий нам дал.

___

Певец

Эдакой я чести, ей, не ожидал!

___

Теперь мы выпьем за царя…

___

Хор

Сие бы прежде надлежало.

___

Не беспокойтеся, друзья,

Чинов у пьяных не бывало.

___

Итак, мы выпьем за царя

Российския державы;

К нему любовию горя,

Возьмём-те праздничны покалы!

___

Хор

Итак, мы выпьем за царя

Российския державы!

К нему любовию горя,

Возьмём-те праздничны покалы!

___

Ребята, славно – ну опять.

Берите по покалу, други,

Велите Дмитрию давать

За здравье царския супруги!

___

Ещё нам выпить надлежит,

Иль учиним злодейство!

Изволь-ка, Дмитрий, нам налить

Полнее за царя семейство!*

___

Теперь мы выпьем за того,

Кого,

Кто любит более всего!

___

Вот я – я выпью за ……!

Я пьян и – признаюсь,

Что я люблю девчонку эту.

Да только толку не добьюсь!

___

Друзья, до сих мы пили пор

За здравье многих без натяжки;

Теперь составим винный хор,

Возьмём стаканы, рюмки, фляжки!

___

Пусть с визгом всяк в стекло бренчит;

Пусть будет милый беспорядок!

Пусть всяк, что хочет, то творит,

Тогда погладит Вакх ребяток!

Мслвч.

___________________

Маскированный ответ

Вопрос

Реши мою судьбу, надежду мне подай:

Доколе пламенем бесплодным мне гореть?

Скажи, любезная: «Утешься, не страдай!»

Иль дай в своих очах моё несчастье зреть.

Ответ

Любовь есть буря чувств: спокойство, тишина

Да будут твой удел, мечтанья истреби;

Любовь к погибели сердец сотворена:

Рассудок, чтоб спастись от ней, употреби.

Я.

____________________

Панегирик голове Ослова

Распался бедный пень от головы Ослова!

А голова? – она здорова!!

О. С.

__________________

Песнь семейству

Гой там, по Зміївській дорозі,

За Васищевим за селом,

За Удами при перевозі,*

В селі малньком В….

Стоїть хороша нова хата,

Людями добрими багата!

___

Який живе там добрий пан,

Яка живе там добра паня! –

Так добрі, любі, хоч Бояна,

То стане в пинь і сам Боян.

А панночка… та що казати,

Її неможна описати!

___

О, як криви учених товки.

Чи є у них на шах ума?

Все пишуть, що остались вовки,

А що людей зовсім нема.

Є люди, та шукать не хочуть,

Брехнею цілий світ морочать.

Коли б вони панів сих знали,

Таких писулек не писали!

___

А….. зветься добрий пан,

А паня люба Л……,

А люба панночка Н…..,

Її я б радістю назвав!

Вона отцю і справді радість!

А матері – потиха сладість!

___

Є ще у них якась панянка,

Багатая на імена,

Хто називає – Прасковьянка,

А хто зове її – Княжна.

А хто і он як називає:

Що будто би вона сіяє!

Дай Бог їй доброго здоров’я!

Тож добра панночка Прасковья!

___

У пана є іще паничик,

Його зовуть всі Сашурок,

Моторний, шаловлив, як бісик,

Но буде умний парубок.

Уж пів Граматики він знає,

І по-латинському читає!!

Хто не шалив, як був малим?

Не треба тілько бути злим.

___

Я і великий, та шалю;

Но злого серця я не маю;

За то себе і почитаю,

За то себе я і люблю.

___

Панів сих вік я не забуду,

Коли би всі такі були!

За них за всіх молиться буду,

Щоби здоровенько жили!

Хіба ведмедем треба бути,

Щоби їх ласки позабути!

___

О, як вони мене кохали!

Не гість у них – родний я був!

Ще раз приїхати прохали –

І я би зараз к ним задув,

Хоч сю минуту сів на дрожки –

Та занятий ділами трошки.

Мслвч.

__________________

Кончина «Харьковского Демокрита»

Примітки редактора інтернетної публікації

«Харьковский Демокрит» – перший за часом журнал в Україні

(поряд із журналом «Украинский вестник», який почав видаватися

одночасно і друкувався в тій же друкарні). Періодичне літературне

видання переважно гумористично-сатирично-іронічного спрямування

(але є подекуди і твори не жартівливі). І перше періодичне видання,

де надруковано тексти українською мовою. (Перші частини «Енеїди»

Івана Котляревського було надруковано ще раніше, але то було

видання книжкове, а не періодичне, і вчинене за межами України, в

Санкт-Петербурзі). Проте здебільшого – тексти великороською.

Друкувався «Харьковский Демокрит» у друкарні Харківського

університету. Видавався 1816 року щомісяця з січня по червень

включно. У журналі друкувалися твори авторів Слобожанщини, а

також переклади ними текстів закордонних літераторів. Усього

видано шість книжок журналу (або шість зв'язок, як називав його

номери засновник та видавець).

Демокріт – давньогрецький філософ, відомий, крім іншого,

гарним почуттям гумору та веселою вдачею. «Харьковским

Демокритом» видавець назвав свій журнал за аналогією з

петербурзьким журналом «Демокрит», якого було видано лише два

номери.

У цій інтернетній публікації тексти приведені в основному у

відповідність до нинішніх великороського та українського правопису.

Але подекуди збережені особливості цих мов початку

дев'ятнадцятого століття для історичного колориту.

«Харьковский Демокрит» видавався незабаром після перемоги

Російської імперії та її військових союзників над Наполеонівською

Францією (що в тій війні, звісно, брали участь і українці), тому

чимало творів у журналі присвячені цій темі і просякнуті імперським

пафосом. Українська національна самосвідомість лише готувалася

згодом дати перші паростки. Сучасному українському читачеві не

варто засуджувати авторів «Харьковского Демокрита» в тім, що

живучи в Україні, вони писали твори великороською мовою. Адже

нова українська література почала свій справжній розвиток пізніше.

Григорій Квітка-Основ'яненко (один із авторів «Харьковского

Демокрита») тоді ще не почав писати творів українською мовою.

Тарасові Шевченку було лише два рочки від народження. Іван

Котляревський, котрий свою «Енеїду» взявся писати за 22 роки до

появи «Харьковского Демокрита», закінчить роботу над цією своєю

віршованою епопеєю аж за 26 років після існування «Харьковского

Демокрита». А переважна більшість класиків української літератури

у час «Харьковского Демокрита» ще і не народилися. Нова українська

література у той час була навіть, образно висловлюючись, не

немовлятком, а зародком, ембріоном. Тож той факт, що засновник та

видавець «Харьковского Демокрита» Василь Маслович все ж написав

та видав у своєму журналі і трошки українських текстів (у першому,

п'ятому та шостому номерах журналу), вже можна вважати великим

на той час проривом і майже чи не літературним подвигом.

Декан Гавриил Успенский – Гавриїл Петрович Успенський

(1765-1820) – історик, професор Харківського університету.

… пиесы… – Словом «пієси» видавець тут називає не п'єси,

тобто драматургічні твори, а будь-які тексти.

В. М. – Василь Григорович Маслович (1793-1841) – український

(харківський) поет, гуморист, сатирик, байкар, журналіст, науковець-

філолог, випускник Харківського університету, засновник та

видавець журналу «Харьковский Демокрит», а також автор більшості

текстів, що друкувалися там. Його твори в журналі підписані словом

«Мслвч» та «М».

Подле Лопани… – Лопань – одна із річок, що протікають

територією міста Харкова; в історичному центрі міста у неї

вливається річка Харків.

… дочь Харька была… – Згідно з однією із харківських легенд

назва міста Харкова йде від козака на ім'я Харько (Харитон), який,

нібито, був першим поселенцем на цьому місці. Зрозуміло, це не є

історичною правдою. Назва походить від річки Харків, на берегах

якої стоїть місто, а річка так називалася задовго і до заснування там

міста, і до заснування козацтва. Існують і інші легенди. Наприклад,

згідно з однією із них, викладеною Григорієм Квіткою-

Основ'яненком у прозовому творі з тією ж назвою «Основание

Харькова», засновником Харкова був, мовляв, його предок Андрій

Квітка, нібито син московського боярина, що буцімто виріс у Києві, в

будинку поляка – київського воєводи.

Продолжение впредь. – У цьому першому номері «Харьковского

Демокрита» надрукований перший розділ першої частини поеми

Василя Масловича «Основание Харькова». Вся ця поема, написана на

початку 1815 року, складається із трьох частин. У «Харьковском

Демокрите» надруковано також другий розділ першої частини та

другу частину (у 6-му, червневому номері). Третя частина не була в

журналі надрукована. Повний текст поеми, всі три частини, були

опубліковані 1890-го року, за 49 років після смерті поета, окремою

книгою, під іншою назвою «Сказка про Харька, основателя Харькова,

про дочь его Гапку и батрака Якива». Книжковий варіант дещо

відрізняється від журнального, але не суттєво. Ця книга, як і

«Харьковский Демокрит», була надрукована у Харкові. Її видавцем

виступив Микола Васильович Маслович, син поета. Книга викладена

в Інтернеті, тому читач, за бажанням, може легко з нею

ознайомитися.

Четвероногих сибаритов… – Маються на увазі свині. Сибарити

– пусті особи, розпещені розкішшю. У широкому значенні, особи, які

живуть у розкоші, задоволеннях і ледарстві, і люблять їх. (Від назви

давньогрецької колонії Сібаріс, що прославилася багатством та

розкішшю).

Нахимов. – Яким Миколайович Нахімов (1782-1814) –

український (харківський) російськомовний поет-сатирик, байкар,

педагог, випускник Харківського університету. У «Харьковском

Демокрите» його твори публікувалися посмертно.

Из Бори, Плиния, вы можете узнать… – Жан-Батіст Борі де

Сен-Венсан (1778-1846) – французький біолог та мандрівник. Йдеться

про його книгу «Подорож на африканські острови» (1803). Гай Пліній

Секунд (Пліній Старший, 23-79 роки н.е.) – давньоримський

літератор-енциклопедист. Йдеться про VIII том його

тридцятисемитомної енциклопедії «Природнича історія».

… ниж умом, Ниж инстинктом… – Застарілий союз «ниж»

означає заперечення; тобто наведене словосполучення значить:

«вовсе не умом, вовсе не инстинктом».

… перед крючком… – «Крючками» на той час насмішкувато

називали непорядних чиновників.

Срз. – Іван Євсейович Срезневський (1770-1819), поет, сатирик,

перекладач, учений-лінгвіст, професор Харківського університету,

батько Ізмаїла Срезневського.

… mon père и mère… – мої тато і мама (з французької).

О Цинтия! – Мається на увазі Місяць. Уособленням Місяця в

давньогрецькій та давньоримській міфології є богиня полювання

Цинтія (вона ж Артеміда або Діана).

Сарданапала – Сарданапал – міфічний цар Ассирії, який

вкоротив собі віку.

… не вянут крины? – Крін – лілія.

Из Лихтенберга. – Георг Крістоф Ліхтенберг (1742-1799) –

німецький вчений, філософ, публіцист та сатирик.

… не суть ли истинные греческие календы? – «У грецькі

календи», «до грецьких календ» – латинська приказка, що означає

строк, який настане невідомо коли або взагалі не настане. Відповідає

українським «коли рак у полі свисне», «на кінський великдень» чи

«на Миколи та й ніколи».

Гонорский. – Розумник Тимофійович Гонорський (1891–1819) –

філолог, журналіст, перекладач, випускник Харківського

університету, один із редакторів журналу «Украинский вестник»,

який почав видаватися одночасно з «Харьковским Демокритом» і

друкувався у тій же друкарні.

… от Радамонта. – Радамонт (Радамант, Радаманф) згідно з

давньогрецькою міфологією був одним із суддів у підземному світі

мертвих. Його ім'я стало загальним, як символ суворого судді.

Минос – Мінос – рідний брат Радамонта і також суддя в

потойбічному світі.

(С английского). – «Разговор между двумя мертвецами и

Меркурием» є текстом Якима Нахімова, тому він надрукований у

збірках його творів. Але у «Харьковском Демокрите» цей твір

опубліковано, на жаль, без зазначення автора.

… роман вам «Эвелину». – «Евеліна, або Історія вступу молодої

леді у світ» – роман, написаний англійською письменницею Френсіс

Берні і вперше опублікований в 1778 році.

Г. Квитка. – Григорій Федорович Квітка (літературний

псевдонім – Грицько Основ'яненко; 1778-1843) – український прозаїк

та драматург, основоположник української художньої прози та один

із основоположників українського театру (поряд із Іваном

Котляревським), громадський діяч. Саме в «Харьковском Демокрите»

він дебютував як літератор, з гумористичними віршами

великороською мовою, а також в «Украинском вестнике» (будучи

одним із його редакторів), з гумористичними листами від імені такого

собі Фалалея Повінухіна, а також із оглядами харківських новин, так

само великороською мовою.

Бедный харьковский пиит… – Цей віршований лист невідомого

поета до видавця «Харьковского Демокрита» – містифікація, оскільки

справжнім автором цього тексту є сам видавець журналу Василь

Маслович. Так уважав український літературознавець Іван Єрофєїв,

який висловив цю думку у статті «Перший журналіст на

Слобожанщині», надрукованій 1925 року в журналі «Червоний

Шлях», № 10 (31). Маслович неодноразово містифікував читачів,

публікуючи в «Харьковском Демокрите» деякі власні твори під

виглядом надісланих йому, мовляв, іншими людьми текстів.

… как Ир, убогий… – персонаж поеми Гомера «Одіссея»,

жебрак, який просить милостиню. Ір – його прізвисько, а справжнє

ім'я – Арней.

Свешникову похвалить. – Осип Леонтійович Свєшніков (1785-

1847) – московський купець, видавець, книгопродавець.

Меня глава твоя

–

его родили ноги… – Згідно з давньогрецькою

міфологією, богиня мудрості Афіна Паллада (у римлян Мінерва)

народилася з голови Зевса (Юпітера), а бог веселощів та виноробства

Діоніс або Вакх (Бахус) – з його стегна.

… от Киприды… – Кіпріда – одне з прізвиськ богині кохання

Афродіти (Венери), що народилася на Кіпрі.

… сынка Семелина… – Хоча Діоніс або Бахус і народився

остаточно зі стегна Зевса, проте він був зачатий жінкою Семелою,

коханкою Зевса. Вона загинула, маючи в утробі недоношеного сина,

тому Зевс, щоб урятувати йому життя, перемістив зародка собі в

стегно і виносив, поки той із стегна народився.

… пиша свои мыслете… – У минулі часи кожна буква

російського алфавіту позначалася словом: буква «а» – словом «аз»,

буква «б» – словом «буки», буква «в» – словом «веди», буква «д» –

словом «добро» і так далі. Літері «м» відповідало слово «мислете».

Жартівливий вислів «писати мислете» означало – виробляти ногами

рухи, ніби людина намагається написати ними букву «м»: так

говорили про ходу п'яного.

Ибея бедная покою не найдет; Зато уж и жених удалый ей

достался… – Дочка Зевса і Гери Геба (названа тут Ібеєю) під час

бенкетів богів підносила їм страви і напої, поки її у цьому не замінив

викрадений Зевсом із землі юнак Ганімед. Нареченим і потім

чоловіком Геби став Геракл.

… по красоули… – Красоуля – велика чаша для вина (попервах

вживана в монастирях).

… с Жилблазом… – Жиль Блас – головний герой авантюрного

роману «Історія Жиля Бласа зі Сантильяни» французького

письменника Алена Рене Лесажа (від імені Жиля Бласа і написаний

цей роман). Роман писався і публікувався попервах частинами з 1715

до 1735 року. Був дуже популярний у різних країнах і мав безліч

наслідувань, у тому числі й у російській літературі другої половини

вісімнадцятого та першої половини дев'ятнадцятого століть. І один із

авторів «Харьковского Демокрита», Григорій Квітка (Основ'яненко),

свій роман-епопею «Жизнь и похождения Петра Степанова сына

Столбикова, помещика в трёх наместничествах. Рукопись XVIII века»

теж написав певною мірою під впливом роману про Жиля Бласа.

С Скотининым Тарасом? – Тарас Скотинін – персонаж комедії

Дениса Фонвізіна «Недоросль» (1782 р.) – брутальна некультурна

людина.

загомозит

–

закопошиться, завозиться, занепокоїться.

Полядвицы – Полядвиця – страва західноукраїнської, польської

та білоруської кухні; в'ялена або копчена особливим чином свинина

чи яловичина.

Туссен с Христофом помирился, Миранда в Мексике женился…

– Туссен (Франсуа-Домінік Туссен-Лувертюр, 1743-1803) – лідер

гаїтянської революції, внаслідок якої Гаїті стало першою незалежною

державою Латинської Америки. Анрі Крістоф (1767-1820) – соратник

Туссена, а з 1811 року – король Гаїті. Не ясно, про яке примирення (і,

значить, про розлад до того між ними) йдеться. Франсіско де

Міранда-і-Родріґес (1750-1816) – провідник боротьби за незалежність

іспанських колоній у Південній Америці. Революціонер,

національний герой. Учасник Великої французької революції.

… случится Бонапарту Нечаянно взглянуть в ланкарту… –

Застаріле слово «ланкарта» або «ландкарта» означає просто –

географічна мапа. В ущелині зі схожою назвою Ланкарт 26 липня

1799 року відбулася битва між французами та австрійцями. Але,

очевидно, тут йдеться про мапу, а не ущелину.

… о Феб… – Феб – одне з прізвиськ бога Аполлона, покровителя

мистецтв.

… студёный Аквилон… – Мається на увазі холодний північний

вітер. Аквілон – у римській міфології бог північного вітру, аналог

грецького Борея.

А Короли? Мюрат, Евгений и Жером… – Йоахім Мюрат, король

Неаполя, швагер Наполеона; Ежен Богарне, віце-король Італії,

пасинок Наполеона; Жером Бонапарт, король Вестфалії, брат

Наполеона.

В смиренной ризе Феш! – Жозеф Феш, французький кардинал,

дядько Наполеона.

Филиппов сын и Карл… – Александр Македонський (син царя

Філіпа) і Карл Великий, що прославилися військовими

завоюваннями.

Измайлова, Отечества и Глинки… – Олександр Юхимович

Ізмайлов (1779-1831) брав участь у виданні чотирьох журналів; у

період виходу «Харьковского Демокрита» він видавав журнал

«Санкт-Петербургский вестник». «Сын Отечества» – журнал, що

видавався в Петербурзі з 1812 року; 1817 року його видавцем стане

вищезгаданий Ізмайлов. Сергій Миколайович Глинка (1775-1847) –

видавець журналу «Русский вестник».

Из Берниса – Очевидно, це переклад тексту французького

літератора Франсуа Жоакима де П'єра де Берні (1715-1794), поета,

мемуариста, есеїста, відомого також як кардинал, політик і дипломат.

Источник Воклюзский, могила Лауры, берега Линьона… –

Воклюз – карстове джерело на території французького департаменту

з тією ж назвою; могила Лаури (якій Франческо Петрарка присвятив

безліч віршів) – у місті Авіньйоні, у тому ж департаменті Воклюз;

річка Линьон – один із притоків Луари, протікає в одному з

наймальовничіших ландшафтів Франції.

Беспокойная Астрея гораздо любезнее неистовой Медеи.

–

Пастушка Астрея (названа на честь грецької богині справедливості) –

головна героїня великого п'ятитомного пасторального роману

«Астрея» французького письменника Оноре д'Юрфе (1568-1625).

Запідозривши в невірності свого коханого пастуха Селадона, вона

його прогнала, після чого він у розпачі спробував укоротити собі

віку, кинувшись у воду річки; вирішивши, що він загинув, Астрея теж

спробувала втопитись. На щастя, обох закоханих було врятовано.

Медея – персонаж грецької міфології та безлічі літературних творів.

Божеволіючи від ревнощів до свого чоловіка Ясона, вона, щоб

помститися йому, убила своїх народжених від нього дітей.

Вишну-Сарма. – Вішну-Шарма або Вішнушарман, легендарний

давньоіндійський оповідач, персонаж епосу «Панчатантра», де він

викладає безліч казок і байок, героями яких виступають різні

тварини. Видавець «Харьковского Демокрита» Василь Маслович у

своїй опублікованій окремою книгою праці «О басне и баснописцах

разных народов, известие об их жизни, с некоторыми замечаниями на

их басни, и самые басни оных» зауважує: «Многие сего Вишну-

Сарму почитают за первейшего баснописца…»

Роше-Фуко. – Вочевидь, мається на увазі Франсуа VI де

Лярошфуко (1613-1680) – герцог, принц де Марсільяк, видатний

французький письменник-мораліст, автор «Мемуарів», збірки

афоризмів «Максими».

Франциск I, ф. к. – Франциск Перший (1494-1547) –

французький король між 1515 та 1547 роками з династії Валуа.

Сегюр. – Ймовірно, граф Луї Філіп де Сеґюр (1753-1832),

французький дипломат, посол у Росії під час правління Катерини

Великої, автор «Записок про перебування в Росії».

Гонорский (в духе Горация и Тибулла). – Квінт Горацій Флакк та

Альбій Тібулл – видатні давньоримські поети. (Про їхню творчість

Розумник Тимофійович Гонорський розмірковує, між іншим, у своїй

книзі «Опыты в прозе», надрукованій у друкарні Харківського

університету 1818 року).

Молчите, петиметры... – Петиметр – молодий дженджик-

француз, франт, або російський молодий дворянин, що рабськи

наслідує цей французький зразок.

Который прежнему… – Мається на увазі петербурзький журнал

«Демокрит».

… грасы подпущу… – Граси – ніжності, приємності, люб'язності.

Читал я, дорогой Вернет, твои стихи. – Іван Пилипович Вернет

(Жан Верне, 1760-1825), широко відомий свого часу у Харкові

письменник, педагог і журналіст родом із Франції (тобто того її

регіону, котрий при його житті входив до складу Швейцарії, через що

Вернета у Харкові називали швейцарцем), знайомець, шанувальник

та почасти послідовник Григорія Сковороди (але і критик його вдачі).

Тексти Вернета друкувалися у харківських виданнях, зокрема у

журналі «Украинский вестник».

Поповский пустынник. – Псевдонім Олександра

Олександровича Паліцина (1741-1816), письменника, перекладача,

архітектора, колекціонера, громадського діяча, засновника та голови

гуртка слобожанських інтелектуалів «Поповська академія» (назва

походить від маєтку Попівка, що належав Паліцину, де зазвичай і

збирався гурток; тепер це село Залізняк Сумського району Сумської

області). Саме на засіданнях гуртка Паліцина виникла ідея заснувати

у Харкові університет. Одним із членів гуртка був Василь Каразін,

ім'я якого тепер носить перший та головний університет Харкова.

Бував у маєтку Паліцина і Григорій Сковорода.

Зачем вертится часто Эраст в моём уме? Зачем всегда Эраста

Я вижу и во сне? – Скоріше за все, Іван Срезневський написав вірш

«Первые чувства любви» від імені головної героїні сентиментальної

повісті Миколи Карамзіна «Бідна Ліза» (1792).

Конец первой части. – Видавець «Харьковского Демокрита»

Василь Маслович ділив свій щомісячний журнал на частини та

зв'язки (номери). Частина складалася із двох зв'язок, тобто двох

номерів. Так січневий та лютневий номери становили першу частину,

березневий та квітневий – другу частину, а травневий та червневий –

третю частину. Для порівняння, журнал «Украинский вестник», що

видавався одночасно в Харкові, видавці теж ділили на частини, але

там одну частину складали не два, а три номери, тобто на рік

виходило 12 номерів, що становили 4 частини. Але в обох випадках

поєднання номерів у частини було умовним: кожний номер видавався

окремо.

… позабуду Геликон. – На горі Гелікон, згідно з давньогрецькою

міфологією, жили музи, як і на горі Парнас.

Да пусть сравнится он с Бовою И пусть Полкана превзойдет…

– Королевич Бова та кентавр Полкан – персонажі «Повісті про Бову

королевича».

…с рогатым, круглым знаком… – Тобто з короною.

Аруэт – Франсуа-Марі Аруе (1694-1778) – французький

філософ-просвітитель, поет, прозаїк, сатирик, трагік, історик та

публіцист, відомий під псевдонімом Вольтер.

Не интерес ли зло на свете всё рождает? – У цій сатирі слово

«інтерес» використано не у значенні «цікавість», а у значенні

«вигода».

… боится росстаней… – Росстань – роздоріжжя, перехрестя

кількох доріг; а також ситуація, за якої необхідно робити вибір.

… потоне… – тонше.

… на терезях доход. – Терези – ваги.

Фонвизина слуга их, правда, уж тревожил… – Мається на увазі

сатиричний вірш Дениса Фонвізіна «Послания к слугам моим

Шумилову, Ваньке и Петрушке» (1762), де, крім інших, критикується

і церковний стан.

Тут поздно бедный волк приметил, Что чересчур перемудрил.

Лом. – Рядки з байки Михайла Ломоносова «Лишь только дневный

шум замолк…», яка є російським перекладом байки французького

байкаря Жана де Лафонтена під назвою «Вовк, що став пастухом».

Воды кастальской принеси… – Вода із джерела Касталія на горі

Парнас із часів Еллади вважається символом поетичного натхнення.

… Филиппку, Савку… – Філіп та Сава – слуги автора, Василя

Масловича, яких він згадує і в деяких інших своїх віршованих творах,

надрукованих у «Харьковском Демокрите».

Державин, Горчаковы И Дмитриев и Карамзин, Капнист,

Жуковский, Мерзляковы… – Відомі великороські поети того часу:

Гавриїл Романович Державін (1743-1816), Дмитро Петрович

Горчаков (1758-1824), Іван Іванович Дмитрієв (1760-1837), Микола

Михайлович Карамзін (1766-1826), Василь Васильович Капніст

(1758-1823), Василь Андрійович Жуковський (1783-1852); Олексій

Федорович Мерзляков (1778-1830).

… эту шаль? – Тут слово «шаль» вжито не у значенні «велика

хустина», а у значенні «безрозсудний, шалений вчинок, витівка».

На голове не чепчик – хрия… – Хрія – термін риторики, певна

сукупність прийомів у розвиток запропонованої теми.

Пук тропов модница держала… – Троп – стилістична фігура,

слово або вираз, що використовується в переносному значенні з

метою посилити образність вислову, художню виразність мови.

… на фижмах выступала. – Фіжма – каркас для надання

пишності жіночій спідниці.

Лишь только скрылся дневный свет… – У своїй байці «Волк в

пастушьем наряде» Василь Маслович переказує своїми словами

байку Михайла Ломоносова «Лишь только дневный шум замолк…»

(Дивіться вище примітку щодо епіграфа до вірша В. Масловича «Ода

на мир Европы, превращённая в баснь»).

Российский Пиндар… – Піндар – давньогрецький поет, який

жив у VI-V століттях до нашої ери. Писав переважно оди та гімни.

Орест Сомов. – Орест Михайлович Сомов (1793-1833) –

випускник Харківського університету, поет, сатирик, прозаїк,

літературний критик, видавець. Одним із перших у великороській

літературі використав українські теми, вплинувши своєю творчістю

на Миколу Гоголя. В «Харьковском Демокрите» деякі його вірші

підписані також «О. Сомов», «О. С.», «О. С-в.» та «С».

Когда бы жил тогда Абрам, Так свет бы рай доселе видел… –

Мається на увазі, що Авраам був більш слухняний Господу, ніж

Адам, вигнаний із раю за непослух. (Біблія, Книга Буття).

… пастырь люботинский… – Нині Люботин є містом у

Харківському районі Харківської області.

Человек, по мнению одних – великий, по словам других –

чудовище… – Наполеон Бонапарт.

Один из сих народов, которого имя, за сто лет пред сим, не

было включено в общем союзе племён христианских, ныне восходит

на вершину славы и могущества. – Йдеться про росіян.

… на великом острове к западу… – Британії.

… Эол впервые рассмеялся… – Еол – бог вітрів у давньогрецькій

міфології.

О, бедный Вертер… – Мається на увазі, звичайно, головний

герой повісті «Страждання юного Вертера» (1774) Йоганна

Вольфганга фон Ґете. До речі, цей німецький класик спілкувався з

кількома представниками харківської еліти та брав участь у

заснуванні Харківського університету, за що був удостоєний звання

почесного члена Ради Харківського університету.

Жестокий Гимен… – Тут мається на увазі давньогрецький бог

шлюбу Гіменей.

Песнь надовесская – Надовеси – індіанське плем'я в Північній

Америці. Відомим твором про це плем'я є вірш Фрідріха Шиллера

«Надовеський похоронний плач».

Зеленский. – Федір Зеленський.

… котёл с полудою… – луджений, тобто покритий шаром олова

або олов'яно-свинцевого сплаву.

… Нея и Даву, да храброго Бертрана, Прибавь полиции

министра Савари… – Мішель Ней (1769-1815), полководець, маршал

Франції; Луї Ніколя Даву (1770-1823), також полководець і маршал

Франції; Анрі Гасьєн Бертран (1773-1844), французький генерал; Анн

Жан Марі Рене Саварі (1774-1833), міністр французької поліції за

правління Наполеона Першого.

Брак ведь польскому подобен… – Польський – так у

вісімнадцятому та на початку дев'ятнадцятого століть у Російській

імперії називали танець полонез.

En français je parle tres-bien… – Я дуже добре розмовляю

французькою.

… бурмицкого две нитки… – Бурмицьким зерном у Російській

імперії називали великі перли (дрібні називали кафимським зерном);

дві нитки бурмицького означає – два намиста з великих перлин.

Есть бородок сотня с лишком… – Тобто – російських кріпаків,

які носили бороди, на відміну від голених чоловіків вищого стану.

Adieu! – Прощання! (З франц.)

Квитка, хочешь удивиться… Верно вскрикнем мы: «Хочу!» –

Вірш «Г. Квитке в ответ на его "Не хочу"» є ніби реакцією на вірш

Григорія Квітки (Основ'яненка) «Не хочу», надрукованому в

попередньому, лютневому номері «Харьковского Демокрита»

(написаний ним, втім, не від власного імені, а від імені якогось

невдахи у справах кохання). Втім, і сам Квітка на той час не був

одружений; одружиться через п'ять років. Авторство невідомої жінки,

можливо, є містифікацією; можливо, вірш написав видавець журналу

Василь Маслович.

Люблю я знать… Не дай Бог знать! – Використана гра слів:

іменника «знать» у значенні «знатні люди, вельможі, аристократи» та

дієслова «знать» у значенні «мати знайомство».

… любезный Савва! – Сава чи Савка – один із двох юних на той

час слуг автора, Василя Масловича (другого слугу звали Філіпом),

які, очевидно, були першими читачами його творів і яких він згадує у

деяких віршованих текстах, надрукованих у «Харьковском

Демокрите».

Херсон, Бова и Ерусланы… – Херсон – персонаж лубочних

повістей «Херсон та Калімбера. Лицарська повість, оспівана бардом

Октавієм Скальдом у присутності короля Річарда Левове Серце в XI

столітті» і «Історія про славного лицаря Поліціона, єгипетського

царевича, і прекрасну королівну Мілітину, і про сина їхнього,

дивного в героях Херсона, і про прекрасну царівну Калімберу»; Бова

– персонаж лубочної «Повісті про Бову королевича»; Єруслан –

персонаж лубочної «Казки про Єруслана Лазаревича».

Qui bene bibit… – Той, хто добре п'є… Початок силогізму: Qui

bene bibit, bene vivit. Qui bene vivit, in caelum venit. – Той, хто добре

п'є, добре живе. Хто добре живе, той потрапляє до раю.

Qui legit D... – Хто читає Д…

Qui legit D... Bene dormit, Qui bene dormit, non peccat, Qui non

peccat, santus est; Ergo, qui legit D... santus est. – Хто читає Д..., той

добре спить, хто добре спить, той не грішить, хто не грішить, той

святий; отже, той, хто читає Д..., святий. (Під «Д…» мається на увазі,

звісно, «Харьковский Демокрит»).

О милой грации… – У давніх римлян граціями називалися три

богині веселощів, радості, витонченості, привабливості та краси

(давні греки називали їх харитами), яких звуть Пасифея, Аглая і

Харита; втім, в античній літературі вони згадуються і під іншими

іменами. Вважається, що грації, як і музи, надихають творців на

створення творів літератури та мистецтва.

Беати, Мендельзон, И Сульцер, Монтескье, и Гагедорн, и

Гомы… – Мендельзон – ймовірно, мається на увазі так званий

«німецький Сократ», єврейський філософ Мозес Мендельсон (1729-

1786). Сульцер – Йоганн Георг Зульцер (1720-1779) – німецький

філософ-естетик; Шарль Луї де Монтеск'є (1689-1755) – французький

філософ; Фрідріх фон Гаґедорн (1708–1754), німецький поет. А які

згадані Беаті та Гоми – не ясно.

… как Симонид… – Симонід Кеоський або Симонід Молодший

(557-468 до н. е.), грецький ліричний поет.

Тредьяковский наш Василий… – Василь Кирилович

Тредіаковський (1703-1768), великороський поет, перекладач та

філолог.

Нетопыри – кажани.

… басни Геллерта… – Християн Фюрхтеготт Ґеллерт (1715-

1769) – німецький поет та філософ-мораліст.

Из Глейма. – Йоганн Вільгельм Людвіґ Ґлейм (1719-1803) –

німецький поет.

Злодей в сей басне – галл… – Йдеться про французів, а

конкретніше – Наполеона. Галлами французів в новий час називали

тому, що в античні часи на території Франції (яка тоді, звичайно, не

носила такої назви) і інших країн мешкали, крім інших племен, і

кельти, яких римляни називали галлами.

Германский Цицерон, которого послушались соземцы. – Мається

на увазі німецький драматург Ернст Беньямін Соломон Раупах (1784-

1852), який з 1806 по 1823 жив у Росії. Служив професором Санкт-

Петербурзького університету. Крім іншого, він є автором тексту

«Звернення до німців. Заклик до визвольної війни проти Наполеона»,

яке було надруковане 1813 року в Санкт-Петербурзі у

великороському перекладі Філіпа Синельникова. З Росії Раупах

поїхав назад до Німеччини після переслідувань з боку російської

влади, яка звинуватила його у вільнодумстві та поширенні

«шкідливих ідей».

Р. С. – Абревіатурою «Р. С.» підписав епіграму автор, що

сховався під псевдонімом «Русский Солдат», твори якого надруковані

в №№ 4, 5, 6 «Харьковского Демокрита». Літературознавець Іван

Єрофєїв у своїй статті «Перший журналіст на Слобожанщині (В. Г.

Маслович)», надрукованій 1925 року в № 10 харківського журналу

«Червоний Шлях», висловлює думку, що Русский Солдат як автор

текстів у «Харьковском Демокрите» є літературною містифікацією, а

їхнє авторство насправді належить видавцю журналу Василю

Масловичу. Маслович мав схильність містифікувати читачів,

публікуючи у «Харьковском Демокрите» деякі власні твори під

виглядом начебто надісланих йому іншими авторами текстів.

Г. К. – Григорій Квітка.

… à la coq. – Півнем (з французької). Мається на увазі зачіска

кок, що нагадує півнячий гребінь.

Огромны пукли… – Пукля – те саме, що і букля: локон, що

прикрашає зачіску або перуку.

… лавержет… – довге та збите спереду волосся за модою XVIII

століття.

… о Зевсе брат! – У цьому вірші згадуються боги та богині

давньогрецької та давньоримської міфології: Арес (Марс) – бог війни;

Аполлон (Феб) – бог наук та мистецтв; Зевс (Юпітер) – верховний

бог-громовержець; Асклепій (Ескулап) – бог лікування; Афіна

(Мінерва) – богиня мудрості та справедливої війни; Деметра (Церера)

– богиня полів та родючості; Посейдон (Нептун) – бог морів; Діоніс

або Вакх (Бахус) – бог виноробства; Афродіта (Венера) – богиня

кохання; Гефест (Вулкан) – бог вогню та ковальської справи; Ерот

(Купідон або Амур) – бог кохання; Гера (Юнона) – богиня сім'ї;

Кібела або Цибелла (Опа) – богиня-володарка гір, лісів, звірів; Гермес

чи Ермій (Меркурій) – бог торгівлі; Аїд (Плутон) – бог царства

мертвих; Еніо (Беллона) – богиня несамовитої війни.

… сарматам верный друг… – Під сарматами тут маються на

увазі поляки. Це пов'язано з тим, що в Польщі XVI-XIX століть мала

місце концепція сарматизму, згідно з якою польська шляхта є,

мовляв, нащадками античних сарматів.

… держались Корсиканца… – Французький імператор Наполеон

Перший Бонапарт народився на острові Корсика.

… Елисейские пошире растворил. – Єлисейські поля (Елізіум) –

в античній міфології частина потойбіччя, куди потрапляють після

смерті душі людей.

Всадник бодцем подстрекает… – Бодці – шпори.

… говорит Фонтенель… – Бернар Ле Бов'є де Фонтенель (1657-

1757) – французький письменник та вчений.

… говорит Дюкло… – Шарль Піно Дюкло (1704–1772) –

французький письменник, історик.

… в драме «Нанина»… – «Наніна» – комедія Вольтера 1749

року, вперше видана як «Наніна, або Переможений забобон».

… говорит Монтень… – Мішель Екем де Монтень (1533-1592) –

французький письменник і філософ, автор книги «Досліди», що

започаткувала жанр есе.

… народ, называемый вестовщиками… – Вестовщик – базікало,

пліткар.

… неисчерпаемые магазейны на непроходимых песках… –

Магазейн – велика складська будівля для зберігання провіанту,

інженерного обладнання, військового обмундирування та інших

речей. Термін часто вживався у Російській імперії з кінця XVIII ст.

… 9600 стадий… – Стадія, вона ж стадіон, вона ж стадій – міра

довжини в різних античних народів. Одна стадія становила за різними

системами від 172,5 до 230,4 метрів.

… 118 апофегм… – Апофегма являє собою коротку розповідь

про дотепну, повчальну відповідь або вчинок великої людини – царя,

полководця, філософа (насамперед на грецькому чи римському

матеріалі).

… но не Тартюф… – Тобто не лицемір. Головний герой комедії

Мольєра «Тартюф, або Ошуканець» (1664) став символом

лицемірства та ханжества.

Послушником я был, густа была брада! – Як і ліричний герой,

від імені якого написано цього вірша, його автор, Григорій Квітка

(Основ'яненко), також кілька місяців був послушником, у Курязькому

монастирі, що мав місце трохи західніше від Харкова.

На снурок чтоб написать… – Тобто написати про снурок.

«Снурок» – застарілий варіант слова «шнурок».

Там Аминт, пастух любезный… – Головний герой пасторальної

драми італійського поета і драматурга Торквато Тассо (1544-1595),

написаної 1573-го року, яка так і називається: «Амінта».

Чтобы игру искоренить… – Маються на увазі азартні ігри на

гроші, що призводять деяких гравців до розорення та злиднів або

самогубства.

Не переваживать весов… – Тобто не обманювати покупців під

час зважування товарів.

Грок блестит в моём стакане… – Грок – грог,

слабоалкогольний гарячий напій з рому, чаю (або просто окропу) і

цукру (іноді з додаванням лимонного соку або інших прянощів),

придуманий в 1740 році англійським адміралом Едвардом Верноном

на прізвисько Старий Грог (звідки і пішла назва напою). Перш був

напоєм англійських моряків.

… любимец Альбиона… – Альбіон – антична назва острова

Британія.

Goddam! – До біса!

Жоли – собача кличка.

Жанлис – Фелесіте де Жанліз (1746-1830) – французька

письменниця, автор сентиментальних романів, що користувалися

широкою популярністю у всій Європі.

Сталь, Крамер… – Мадам де Сталь (Анна-Луїза Жермена де

Сталь-Гольштейн, 1766-1817) – французька письменниця, теоретик

літератури, публіцист; господиня салону, що мала великий вплив на

літературні уподобання Європи початку XIX століття. Карл Готлоб

Крамер (1758-1817) – німецький письменник, автор лицарських та

розбійницьких романів.

Радклиф ей и Руссо… – Анна Радкліф (або Енн Редкліфф, 1764-

1823) – англійська письменниця, одна з основоположників готичного

роману (її творчості присвячена епіграма Ореста Сомова «План

роману à la Radcliff», надрукована в цьому ж номері «Харьковского

Демокрита»). Жан-Жак Руссо (1712-1778) – франко-швейцарський

філософ, письменник-романіст.

Дюкре тут Дюмениль… – Франсуа Гійом Дюкре-Дюмініль,

(іноді – Дюкре-Дюменіль, 1761-1819) – французький письменник,

автор багатотомних сентиментально-моралістичних романів для

юнацтва (з елементами роману таємниць), надзвичайно популярних у

читачів кінця XVIII – початку XIX століть.

Лувет Кувре – Жан-Батист Луве де Кувре (1760-1797) –

видатний діяч епохи французької революції, французький

письменник. Найбільше прославився як автор роману «Любовні

пригоди шевальє де Фобласа», величезний успіх якого заснований на

його еротичній фабулі, на сміливих положеннях та епізодах. Другий

його роман, «Емілія де Вармон», пропагує дозвіл розлучення та

шлюбу священиків.

Тут Вертер всякий час с Лизетою бывал… – Мається на увазі,

звичайно, повість «Страждання юного Вертера» (1774) Йоганна

Вольфганга фон Гете.

Попался ей Фоблаз… – тобто шевальє Фоблас, головний

персонаж згаданого вище у примітках роману Луве де Кувре.

… он Лизе нагрубил! – Евфемізм, що означає тут – позбавив

цноти.

Дмитр. Ярслвкий. – Дмитро Ярославський. На жаль, редактору

даної інтернетної публікації не вдалося поки знайти жодних

відомостей про цього автора.

Эзоп играл с детьми в орехи… – Езоп (620-564 до н.е.) –

давньогрецький байкар, основоположник жанру байки, який був

простим рабом.

… лучше постригись… – Тобто – йди до монастиря, стань

черницею.

(пастыря люботинского) – Пастиря – не в значенні

«священика», а в значенні «пастуха». Цьому пастуху присвячена і

епітафія Василя Масловича «Пастуху Гончаренку» у березневому

номері «Харьковского Демокрита» та його ж напис «К портрету П.

Гончаренка» у даному травневому номері.

Возьми ты Робеспьера кровь, Столчи печёнку ты Нерона С

Тиверья сердцем… – Французький революціонер Максимільєн Марі

Ізідор де Робесп'єр (1758-1794), римські імператори Нерон Клавдій

Цезар Август Германик (37-68) і Тіберій Юлій Цезар Август (42 до н.

е. - 37 н. е.) відомі як жорстокі тирани, винуватці вбивств багатьох

людей.

… преславный Сумароков… – Олександр Петрович Сумароков

(1717-1777), великороський поет, драматург та літературний критик.

Один із найбільших письменників великороського класицизму XVIII

століття. Вважається першим професійним великороським

літератором.

… ни супира. – Супир – тонкий перстень, який носять на мізинці

на згадку про когось.

… парку люту… – У давньоримській міфології парками

називалися три богині долі (у стародавніх греків – мойри), які ткали

нитки людських життів; переривання такої нитки означало смерть.

… мой рожок? – Мається на увазі ємність для нюхального

тютюну у формі рога.

… я и вам трясу на соколок… – Соколок – місце на тильній

стороні долоні між великим та вказівним пальцем, куди насипали

дрібку нюхального тютюну, перш ніж його понюхати.

Взберёшься, скорчась, на полати… – Полаті – у великороській

ізбі нари для спання, що влаштовуються під стелею між піччю та

стіною.

Плачь Иеремии – частина Біблії: одна з книг Старого Завіту.

… à la Санградо. – Лікар Санградо – персонаж роману Алена

Рене Лесажа «Історія Жиля Бласа зі Сантільяни».

Кто смеет стать со мной à bord? – “À bord” у дослівному

перекладі з французької – «на борту». У сенсі – врівень, поряд.

… до Бантама… – Султанат Бантам – мусульманська держава в

західній частині острова Ява, заснована в 1526 році; з 1684 року

знаходилася під протекторатом голландської Ост-Індійської кампанії,

а в 1809 році стала частиною Нідерландської колоніальної імперії.

Тепер територія колишнього Бантама, як і усього острова Ява, є

частиною держави Індонезія.

А. Флавицский. – Олексій Флавицький, харківський перекладач,

чиї переклади текстів зарубіжних авторів надруковані у

«Харьковском Демокрите» та «Украинском вестнике». На жаль,

редактору даної інтернетної публікації не вдалося поки знайти

відомостей про цього літератора.

… лежащей у вас на налое? – Налой – застарілий варіант слова

«аналой». Аналой або аналогій – високий чотирикутний столик із

похилим верхом. Зазвичай використовується як підставка для книг чи

ікон, зокрема під час богослужінь.

Франклин. – Бенджамін Франклін (1706-1790) – американський

політичний діяч, дипломат, винахідник, науковець, філософ,

письменник... Одна з найвпливовіших постатей XVIII століття.

Отъезд студента на учительство в Олешки. – Вірш Василя

Масловича українською мовою. Втім, автор у виносці уточнює, що

твір написано мовою не чистою, а змішаною, тобто так званим

суржиком. У ті часи правобережна частина України називалася

Малоросією, а лівобережна – просто Україною. Говірку жителів

Малоросії тоді називали малоросійською мовою, а говірку жителів

східної частини, де до українських слів було домішано трохи і

великороських – українською мовою. Принаймні так вважав Василь

Маслович. Зрозуміло, це були не різні мови, а діалекти однієї

української. Олешки – нині місто у Херсонському районі Херсонської

області, під час «Харьковского Демокрита» – центр Дніпровського

повіту Таврійської губернії.

Кенотафия И. И. Л. – Кенотафією, або кенотафом, або

ценотафом, називається надгробний памятник покійнику, але

встановлений не в тому місці, де його поховано.

Два Бонапартия урода, Наполеон, Люсьен… – Люсьєн Бонапарт

(1775-1840) – молодший брат Наполеона Бонапарта. Після поразки

Наполеона, Люсьєн, як і інші представники роду Бонапартів, був

вигнаний із Франції і жив у висланню.

С юной Грушей я сидел… – Неофіційно Грушами звали жінок,

котрі офіційно носили ім'я Аграфена.

В ночь воробьиную… – Гороб'їною (чи горобиною) східні

слов'яни називали таку ніч (як правило, літню), коли вирувала сильна

гроза. Вважалося, що такої ночі відбувається розгул нечистої сили.

Летит – уносит в терем свой. – У читача може виникнути

підозра, що епізод умикання Любими чаклуном Кащієм автор

«Утаиды» написав під впливом епізоду викрадення Людмили

чаклуном Чорномором із поеми Олександра Пушкіна «Руслан і

Людмила». Щоб переконатися, що це не так, достатньо звернути

увагу на часи публікацій цих поем. Поема «Руслан і Людмила» була

опублікована за чотири роки після публікації «Утаиды» у

«Харьковском Демокрите» (а почав Пушкін писати свій твір на шість

років пізніше за Масловича). Отже, хронологічно, це Пушкін міг

запозичити цей епізод у Масловича, а не навпаки. Але напевно

Пушкін не був знайомий з «Утаидой» і не знав про існування її

автора. Схожість епізодів є наслідком того, що обоє поети надихалися

великороськими народними казками та чарівними баладами інших

поетів (зокрема Василя Жуковського).

Но не на Пинд, а на Холодну… – Пінд – гірська гряда в Греції,

що відокремлює Фессалію від Епіра. За міфологією, Піндом володів

Аполлон. У переносному значенні Пінд – дім поезії. Холодна гора –

один із п'яти пагорбів, на яких розкинулося місто Харків. Має місце у

західній частині міста.

Разлад Омегина с Зенитовым – Комічна сценка лайки вченого-

математика з ученим-географом, написана Орестом Сомовим. На

фахи цих персонажів указують «говорячі» прізвища Омегін (від

«омеги» – літери грецького алфавіту, що іноді використовується в

математичних формулах) та Зенітов (від «зеніт»), і відповідні терміни

в їхніх висловах (у математика: ікс, величина, фігура, пропорція,

теорема, мінус, плюс, позитивний, площина, лінія, квадратура, задача

та ін..; у географа: ведмідь сибірський, людожер, Мемфіс, Ніл,

крокодил, Європа, Африка, курильське селище, дикуни, дельфіни,

тюлені, океан, Греція, уральський кедр, індійський кокос, острови та

ін.). Ця сценка викликає асоціацію зі словами з поеми Василя

Масловича «Утаида» (Пісня перша, «Харьковский Демокрит» № 3,

березень): «Когда ж учёных два столкнутся, То в целых не остаться

им: Наверное, что подерутся…» Схожа комічна суперечка (не

математика з географом, а математика з поетом) описана і у вірші

Якима Нахімова «Поет и математик», надрукованому в № 5 (травень)

«Харьковского Демокрита».

Иль с альбиносами меня не распознаешь? – Для альбіносів

властиві проблеми із зором.

… в курильское селенье… – Тобто – на Курильські острови, де

були селища народу айни.

… о славном том болване… – Мова про одне з семи чудес

античного світу: Колосса Родоського.

Лисица – Веллингтон, а обезьяна – Бонька. – Артур Велслі

(1769-1852), герцог Веллінґтон – британський полководець і

державний діяч, фельдмаршал, учасник Наполеонівських воєн,

переможець при Ватерлоо. Бонька – таким зневажливим прізвиськом

у ті часи називали в Російській імперії Наполеона Бонапарта. У байці

натяк на те, що Наполеон, мовляв, наслідував кривавих тиранів і

агресорів минулих часів. Ця тема є і в деяких інших віршах,

надрукованих у журналі «Харьковский Демокрит».

И. Д. К. – Ігор Дмитрович Книгін (1773-1830) – заслужений

професор та декан медичного факультету Харківського університету.

Прізвище від народження – Булгаков, а прізвисько Книгін, яке згодом

стало його офіційним прізвищем, отримав за книголюбство підчас

навчання в семінарії. З 1811 року Книгін служив у Харківському

університеті ординарним професором анатомії, фізіології, судової

медицини та медичної поліції. 1813 року був обраний директором

природного відділення у Товаристві наук при Харківському

університеті.

Владеет лирой лишь Пиндар… – Піндар (приблизно 520-443

роки до н.е.), один із найбільших давньогрецьких поетів. Чудово грав

на лірі і, можливо, складав музику.

Евтерпа будет пусть Параска… – Євтерпа чи Евтерпа – муза

ліричної поезії та музики.

Пребудь у нас хоть Ноя веки… – Згідно з Книгою Буття (Біблія,

Старий Завіт), Ной прожив 950 років.

… подлунный мир… – У сучасному великороському правописі

відсутня відмінність у написанні слова «мир» у значенні «відсутність

війни» і «мир» у значенні «світ». У «Харьковском Демокрите», згідно

з тодішнім старим правописом, у першому значенні надруковано

«Миръ», а в другому – «Міръ».

Се вся учёность нынь по форме нарядилась… – У цьому вірші

перераховуються деякі дисципліни, що вивчалися на той час у

Харківському університеті: «ікс» символізує математику, «газ» –

хімію, «магнетизм» – фізику, «силогізм» – логіку, «кантицизм» –

філософію (від прізвища німецького філософа Іммануїла Канта), а

естетика та література фігурують під своїми назвами.

В тупик бы, кажется, Вергилий стал Марон, Рафаэль, Апеллес

штандарт бы преклонили; Они ведь маляры, а не Гогарты были. –

Натяк на те, що «вченість», котра фігурує у вірші, заслуговує на

карикатурний, а не патетичний опис. Англійський художник Вільям

Гогарт (1697-1764) був, крім іншого, карикатуристом, який іронічно

зображував явища сучасного йому життя. А давньоримському поетові

Вергілію Марону та художникам – давньогрецькому Апеллесу та

італійському епохи Відродження Рафаелю Санті – карикатуризм не

притаманний.

Ты мне на главу надела Славный докторский колпак! – Автор

вірша Василь Маслович отримав ступінь доктора образотворчих наук

(тобто літератури та мистецтва). Але оскільки слово «доктор»

асоціюється в першу чергу з медициною, автор обігрує цей аспект,

зображуючи себе лікарем, який бажає підлікувати фортуну. До речі,

Василь Маслович був сином військового лікаря.

Actio их будет та же, Pariter от Зевса глаз! – Actio – дія, pariter

– однаково (латин.)

… целый гран… – Гран – застаріла міра ваги, що спочатку

означала вагу ячмінного зерна. Трохи більше ніж шістдесят міліграм.

Fi donc! – Тоді фі! (франц.)

au contraire – навпаки (франц.).

du bon ton – згідно хорошому тону (франц.).

И что не санкюлот пустил на свет тебя? – Санкюлоти –

французькі робітники та селяни, що брали участь у Великій

Французькій революції. Назва підкреслює, що простолюдці носили

звичайні штани, а не, як аристократія, короткі панталони (кюлоти).

Коман-ву-портеву? – Comment vous portez-vous portez vous? –

Як твої справи? (франц.) Слід враховувати, що ця сатира насичена

антифранцузькою патетикою, оскільки була написана підчас

російсько-французької війни.

Тут хотелось покривить Рыцарю душою, Но татарин был

обрит, А не с бородою. – Тобто Яків хотів схитрувати, доставивши

пану Харьку жмут волосся з бороди зустрічного татарина замість

обіцяного пасма бороди кримського хана.

… господину Сало… – Дені де Салло (1626-1669).

… пиесы в «Украинском вестнике». – «Украинский вестник» –

журнал, який почав видаватися одночасно з «Харьковским

Демокритом» (у січні 1816 року) та друкувався у тій же друкарні

Харківського університету. Серед авторів та редакторів

«Украинского вестника» були й ті, хто публікувався у «Харьковском

Демокрите». Крім творів художньої літератури (зокрема і

українською мовою), в «Украинском вестнике» друкувалися

харківські новини та статті про історію, мистецтво, науки, релігію,

філософію, політику, громадське життя тощо. В 1819 Міністерство

освіти Російської імперії заборонило видання цього журналу,

вважаючи його вільнодумним і неблагонаміреним. Не треба плутати

харківський журнал «Украинский вестник», що виходив у 1816-1819

роках, з петербурзьким журналом «Украинский вестник», що виходив

у 1906 році.

«Юстин, или Добрый брат». – Цей твір друкувався в

«Украинском вестнике» частинами у кількох номерах, у рубриці

«Детское чтение». У підзаголовку вказано: «Повесть из Бланшарда».

Тобто це російський переклад повісті з книги французького

книговидавця та письменника П'єра Бланшара (псевдонім – Платон

Бланшар, 1772-1856). Цей літератор спеціалізувався на написанні,

друкуванні та поширенні повчальних та пізнавальних книжок для

дітей.

Из Франклина – Тобто переклад англійського тексту, написаного

Бенджаміном Франкліном.

… покал винца… – Покал – застарілий варіант слова «бокал».

… за царя… царския супруги… царя семейство! – Маються на

увазі тодішній російський імператор Олександр Перший, його

дружина Марія Луїза Августа, його численні брати та сестри,

племінники та племінниці. Дітей (принаймні закононароджених) у

нього не було (обидві доньки до того часу померли маленькими).

… по Зміївській дорозі, За Васищевим за селом, За Удами при

перевозі… – Зміївська дорога – шлях від Харкова до міста Зміїв у

Харківській області; Васищеве – селище за десять кілометрів на

південь від Харкова; Уди – річка, яка протікає крізь місто Харків і на

південний схід уливається у Сіверський Донець.