Остап Вишня. Невеселе життя Сергiй Анастасiйович Гальченко Великий науковий проект Ця книга – справжнiй лiтопис невеселого життя найпопулярнiшого й донинi в Украiнi гумориста Остапа Вишнi (1889–1956), який вiдбував сталiнську «десятирiчку» в концтаборах. Їi упорядник, автор вступноi статтi й примiток, вiдомий лiтературознавець i архiвiст Сергiй Гальченко ще в 1989 роцi обстежив архiви Ухтпечлагу тодiшньоi Комi АРСР i зiбрав матерiали, якi вперше друкуються в такому повному обсязi. Основою працi стали документи слiдчоi справи за 1933–1934 роки та комплекс архiвних матерiалiв iз двотомноi справи-формуляра на Остапа Вишню, в якiй зiбранi донесення понад пiвсотнi секретних агентiв спецорганiв за 1922–1955 роки. В процесi слiдства, яке велося методами фiзичного i психологiчного натиску, Остап Вишня визнав «провину»: нiбито вiн мав особисто вбити партiйного лiдера республiки П. П. Постишева, за що був покараний десятирiчним ув’язненням у таборах особливого режиму. У книзi в хронологiчнiй послiдовностi подаються записи iз унiкального документа тiеi епохи – табiрного щоденника Остапа Вишнi – та його листи iз концтаборiв, де довелося перебувати письменнику. Це своерiднi шедеври лiтературноi творчостi, часто наповненi не традицiйним украiнським, а чорним гумором страждальця-гумориста. Публiкуються i деякi лiтературнi твори Остапа Вишнi, якi викликали шквал вульгарно-соцiологiчноi критики iз звинуваченнями письменника у буржуазному нацiоналiзмi й навiть у фашизмi, а також листи та спогади його рiдних i тих людей, з якими гуморист сидiв в однiй камерi чи перебував в одному концтаборi. Ця книга, що творилася упродовж тридцяти рокiв, е свiдченням боротьби системи iз митцями, найталановитiшi з яких зазнавали репресiй i знищення. Остап Вишня. Невеселе життя © С. А. Гальченко, упорядкування, вступна стаття, примiтки, 2020 © М. С. Мендор, художне оформлення, 2020 © Видавництво «Фолiо», марка серii, 2018 * * * Присвячуеться свiтлiй пам’ятi дружини Остапа Вишнi — артистки Варвари Олексiiвни Губенко-Маслюченко i ii доньки Марii Михайлiвни Євтушенко     Сергiй Гальченко С. Гальченко. Сумний лiтопис життя великого смiхотворця Видатний украiнський гуморист ХХ столiття Остап Вишня належить до тих письменникiв, про яких не скажеш, що iхне життя вiдображене (хоча б частково) у iхнiх творах, тому бiографам доводиться вишукувати факти для життепису серед iнших джерел, насамперед, iз архiвних фондiв, якi ще донедавна були закритими. Весь довоенний архiв письменника загинув повнiстю, адже пiсля арешту чоловiка Варвару Олексiiвну Губенко-Маслюченко iз ii десятирiчною донечкою Машею каральнi органи викинули iз власноi кооперативноi квартири в харкiвському будинку «Слово». У тих екстремальних умовах жiнка подбала про збереження архiву i перевезла його до тiтки Юлii Йосипiвни Новиковоi на вул. Пермську, 13. На жаль, переляканi родичi, очевидно, знищили цей архiв одразу ж пiсля виiзду Варвари Олексiiвни з Харкова у 1935 р. У 1985-му я як працiвник вiддiлу рукописiв Інституту лiтератури iм. Т. Шевченка Академii наук УРСР, одержавши вiд доньки Остапа Вишнi Марii Михайлiвни Євтушенко повноваження на пошуки архiву, поiхав до Харкова, але вже нiчого не знайшов у тому приватному будинку. Спадкоемцi Ю. Й. Новиковоi стверджували, що архiв знищено в роки нiмецькоi окупацii в 1941–1943 рр., у що повiрити було важко: невже для окупантiв могло бути таким страшним i ненависним iм’я репресованого радянською владою Остапа Вишнi? Власники будинку проговорилися, що в них був навiть бюст письменника Остапа Вишнi, але його розбили тодi ж у днi вiйни i закопали десь у сараi. Я готовий був провести археологiчнi розкопки, але лiтнiй хворий чоловiк Микола Новиков згодився вiддати менi двi меморiальнi речi – рiзьблену дерев’яну книжкову поличку i настiльну лампу, якi колись належали Остапу Вишнi. Я привiз iх до Киева, де вони тепер експонуються в Нацiональному музеi лiтератури Украiни. Я фiзично не змiг прихопити з собою ще одну поличку i просив забрати ii тодiшнього керiвника Харкiвського лiтературного музею Анатолiя Перерву. * * * Лiтературна й життева долi Остапа Вишнi тiсно взаемозв’язанi. Його фейлетони, надрукованi 1919–1920 рр. в газетах «Трудова громада» i «Народна воля» пiд псевдонiмом Павла Грунського в Кам’янцi-Подiльському – тодiшнiй столицi Украiнськоi Народноi Республiки, стали вже в 1920 р. причиною його першого арешту. Але завдяки В. Еллану (Блакитному), який довiв деяким членам тодiшнього уряду, що цi твори не ворожi до радянськоi влади, П. М. Губенко стае спочатку перекладачем у газетi «Вiстi» й вiдповiдальним секретарем «Селянськоi правди», а потiм i письменником-фейлетонiстом Остапом Вишнею. Для лiквiдацii неписьменностi села «усмiшки» Остапа Вишнi зробили не менше, нiж лiкнепи, а мiський житель почав говорити мовою Шевченка, що теж мало неабияке значення для здiйснення процесу украiнiзацii, яка проводилася у двадцятих роках. Про величезну популярнiсть творiв Остапа Вишнi у двадцятi роки написано дуже багато, адже його читали й видавали в республiцi найбiльшими пiсля Тараса Шевченка тиражами. У 1928 р., наприклад, вийшло близько тридцяти збiрникiв i збiрничкiв його творiв переважно в серii дешевоi бiблiотеки, розрахованоi на сiльського читача. Цiлком негативно оцiнювали творчiсть Остапа Вишнi лише вульгарнi тлумачi лiтератури й донощики, чiпляючи письменниковi один за одним ярлики, борючись так за «iдейнiсть» (псевдоiдейнiсть!) лiтератури. Арешту Остапа Вишнi передували публiкацii, якi важко назвати статтями. Це були, по сутi, полiтичнi ордери на арешт письменника. Поява подiбних статей, спрямованих проти того чи того митця, означала, що над ним уже навис дамоклiв меч репресiй i кожноi митi митець може бути заарештований. Лiтературний побратим Остапа Вишнi Б. Вiрний (Антоненко-Давидович), констатуючи факт величезноi популярностi й успiху серед читачiв «Вишневих усмiшок», водночас пророкував, що «недалеке майбутне несе забуття» iх авторовi. О. Полторацький, названий у лiтературних колах Полторадурацьким, у своiй ганебнiй геростратiвськiй статтi «Що таке Остап Вишня» писав: «Контрреволюцiонер, нахабно халтурячи, насмiлився у зашифрованiй формi протаскувати в лiтературу куркульськi iдеi, колишнiй петлюрiвець, що змiнив вогнепальну зброю на перо “гумориста”». Але й цього було замало теоретиковi авангардизму, i вiн називае «короля украiнського гумору»… «фашистом i контрреволюцiонером» i закликае «трактори нашоi сучасностi» пройти по садках вишневих усмiшок. А пiсля арешту Остапа Вишнi цей самий лiтературнокритичний версифiкатор iз якоюсь патологiчною зловтiхою зiзнавався: «Тепер я щасливий вiдзначити, що подiбне уже сталося i що моя стаття стае епiтафiею на смiтниковi, де похована «творчiсть» Остапа Вишнi»[1 - Полторацький О. Що таке Остап Вишня // Радянська лiтература. —1934. —№ 4. – С. 179.]. Розвiнчували i цькували не одного Остапа Вишню, але найгострiшi та найотруйнiшi стрiли летiли у працiвникiв гумористичного цеху: смiятися в роки грандiозних успiхiв на колективiзованiй нивi чи в iндустрiалiзованiй промисловостi було не те що не модно, а й небезпечно. Усмiшку могли сприйняти як насмiшку. Але цех гумористiв не мiг зрадити своему основному покликанню – писати для людей i про людей веселi твори, а тому його повнiстю лiквiдували (репресували) «не iндустрiалiзованим»: одного за одним було не лише викинуто з лiтератури сатирикiв й «фейлетонiстiв-вишнiянцiв», а й знищено фiзично майже всiх украiнських письменникiв-гумористiв, зосiбна й рiдного брата Остапа Вишнi Василя Чечвянського. Першим серед гумористiв постраждав Остап Вишня, однак упродовж кiлькох рокiв цькування вiн не втрачав оптимiзму i свого «вишневого» гумору, гiркi нотки якого звучали навiть у слiдчому iзоляторi по вулицi Чернишевськiй в Харковi. Трагiчнiй «десятирiчцi» Остапа Вишнi передувала злива критичних «антивишнiвських» наскокiв, починаючи з 1927 р. У хорi критичного осуду найгучнiше лунали голоси Л. Гомона, М. Качанюка, Б. Вiрного (Антоненка-Давидовича), М. Агуфа, С. Щупака, Г. Проня (цей вимагав «показати всiм трудящим контрреволюцiйну суть i бездарнiсть фашистiв» – Ялового, Досвiтнього, Вишнi, Гжицького, Пилипенка, Ірчана, Загула, Козорiса, Бобинського…), І. Кулика. Навiть партiйнi лiдери республiки П. Постишев, С. Косiор i М. Попов викривали «нацiоналiстичних проводирiв» Остапа Вишню i М. Хвильового. І критикованi, а згодом i критикани ставали жертвами сталiнськоi репресивноi машини, яка перемолола поступово не менше трьох генерацiй у творчих, полiтичних (зокрема, в органах ДПУ – ОДПУ – НКВС – МДБ) та iнших суспiльних сферах. Атмосфера суцiльного психозу пошукiв «ворогiв народу» породжувала i iхнiх шукачiв, котрi через свое безталання й полiтичну слiпоту вiрили у псевдопатрiотичнi iдеологiчнi гасла й дуже легко могли розправитися або принаймнi зламати навiть генiя. Протистояти ордi нездар могла тiльки така мужня особистiсть, як Микола Хвильовий, який дав належну вiдповiдь О. Полторацькому у памфлетi «Остап Вишня в свiтлi “лiвоi” балабайки, або…» (Пролiтфронт. – 1930. – № 4). Письменник на повний голос заявив: «Усмiшки Остапа Вишнi я полюбив. Полюбив iх за те, що вони запашнi, за те, що вони нiжнi, за те, що вони жорстокi, за те, що вони смiшнi i водночас глибоко-трагiчнi…» Що ж iнкримiнувалося Остаповi Вишнi i як було сфабриковано його справу? Якщо антивишнiвськi статтi з брудними полiтичними ярликами друкувалися в перiодицi починаючи з 1927 р., то ордер на арешт письменника було пiдписано 7 грудня 1933 р. Саме вiдтодi почався вiдлiк днiв печальноi «десятирiчки», про що свiдчить облiкова картка ув’язненого (зека) Губенка Павла Михайловича (Остапа Вишнi), доступ для ознайомлення з якою був дуже складним (цей документ зберiгався в Ухтинському архiвi Мiнiстерства внутрiшнiх справ Комi АРСР, дозвiл на його копiювання було надано менi 1989 р.). 7 грудня заарештували В. Гжицького, а Остап Вишня ще «гуляв на волi», хоча на вулицi його супроводжували типи в чорних пальтах iз пiднятими хутряними комiрами. Одного дня вiн отримав телеграму вiд знайомого егеря iз запрошенням приiхати на полювання й зiбрався туди iз Григорiем Епiком, але, просидiвши пiвдоби на вокзалi, мусив повернутися додому: через велику хуртовину не ходили поiзди. Уже пiсля арешту з’ясувалося, що телеграма була «липовою»: егер, який запрошував на полювання, нi сном нi духом про таемничий виклик не знав. 25 грудня 1933 р. за особистим розпорядженням голови ДПУ УРСР Балицького було ухвалено постанову, в якiй стверджувалося, що «перебування письменника на волi – небезпечне» i що необхiдно вжити запобiжних заходiв – «тримання пiд вартою». У тiй самiй постановi, якою вiдкриваеться справа № 737, що зберiгалася в Комiтетi державноi безпеки Украiнськоi РСР (тепер у Центральному державному архiвi громадських органiзацiй Украiни), письменниковi iнкримiнуеться: «Остап Вишня звинувачуеться у злочинах по ст. 54–11 К[арного] к[одексу] УРСР, якi знайшли прояв у тому, що вiн належить до украiнськоi контрреволюцiйноi органiзацii, що прагнула повалити Радянську владу збройним шляхом…» 26 грудня мiж сьомою й восьмою годинами вечора у квартирi Остапа Вишнi з’явився спiвробiтник ДПУ Шерстов з ордером. У присутностi двiрника Я. Питимка й Варвари Олексiiвни було проведено обшук. Письменника заарештували. Уже на схилi лiт Варвара Олексiiвна описала у своему щоденнику той вечiр. І ми тепер маемо повну картину того, як вiдбувся арешт Остапа Вишнi. «Вони прийшли рано – годинi о восьмiй. На дзвоник дверi вiдчинила Соня (домробiтниця – еврейка, як i завжди знедолена, що знайшла притулок в нашiй родинi). Павлуша кiнчав переклад п’еси Шкваркiна «Чужой ребенок» i цокав на машинцi у кiмнатi Мурочки (доньки Варвари Олексiiвни. – С. Г.). Я читала, сидячи в iдальнi. Ще не встигла зреагувати на дзвоник, як через iдальню впевнено пройшли двое вдягнених чоловiкiв i зайшли до кiмнати дочки. Серце шалено закалаталось вiд передчуття. Я зайшла до кiмнати… Павлуша стояв мiж двох незнайомцiв, держав у руках папiрець, читаючи його. Подивився на мене й сказав: – Ось прийшли товаришi по мене. Збирай мене, Варю. Ми перейшли в кабiнет. Один з пришельцiв роздягнувся i сiв за письмовий стiл Павлушi. Це був вiйськовий – форма ГПУ на ньому. Павлуша стояв перед столом. Вiн був блiдий, але тримався спокiйно. Попросив мене: – Дай менi свiжу нижню сорочку одягти. Я принесла сорочку, i Павлуша перевдягнувся. Поки я ходила за сорочкою, вони про щось говорили «отвлеченное». На моi запитання про те, що можна дати з собою Павлушi, вiдповiдав схвально. Я нагрузила портплед: подушкою, якоюсь книжкою, бiлизною. Дома було лише 40 кар. грошей, якi я дала Павлушi. Це були останнi грошi. Мали одержати за переклад п’еси. Незакiнчений переклад останньоi дii «Чужоi дитини» дозволили взяти Павлушi з собою, аби мав його у них закiнчити, не пiдводити театр… Наiвнiсть! Вiн був чемний, на всi запитання про дозвiл щось взяти з собою погоджувався. Ми почали прощатися. Перед тим, як одягти пальто, Павлуша зайшов у туалет, причинивши за собою дверi. Один з трьох кинувся за ним i, рвонувши дверi, став за ним… Одяглись, портплед понiс один з конвоiрiв. Старший залишився сидiти за столом в кабiнетi. Наша Соня, наiвна, трохи з придур’ю людина, почала кричати: «Куда вы забираете хозяина?» Павлуша ii втихомирював, попрощався з нею. За короткий час приiхали ще 6 чи 7 чоловiк i почався обшук». Наступного дня слiдчий Бордон пiд розписку оголосив Остаповi Вишнi постанову й пояснив, що арешт не е непорозумiнням, у що наiвно вiрив письменник, i висунув звинувачення, що вiн буцiмто належить до терористичноi Украiнськоi вiйськовоi органiзацii (УВО) i нiбито мав особисто вчинити замах на секретаря ЦК КП(б)У П. П. Постишева (В. Гжицький мав «убити» В. Я. Чубаря). Незважаючи на категоричний протест заарештованого проти таких безглуздих звинувачень, слiдчий уперто домагався свого, удаючись до фiзичних i психiчних тортур, мотивуючи тим, що це «необхiдно для народу i для бiльшовицькоi партii». Приголомшений Остап Вишня навiть запропонував свою версiю, мовляв, у 1928 р. вiн лiкував виразку шлунка в Нiмеччинi в санаторii бiля Берлiна, i його можна звинувачувати в тому, що вiн мiг стати зрадником батькiвщини чи агентом нiмецькоi контррозвiдки. Але Бордон домагався свого, бо сценарiй планованого нового полiтичного процесу було, очевидно, узгоджено з вищими владними iнстанцiями, а тому жодних вiдхилень не передбачалося. У «Споминах» видатного украiнського актора-березiльця Йосипа Йосиповича Гiрняка (1895–1989), якому довелося разом iз Остапом Вишнею пити гiрку чашу i в Харкiвському «домзаку» в загальнiй камерi № 47, i у далекому Заполяр’i в мiстi Чиб’ю, наведено страшнi факти iсторii самого слiдства над письменником: «Кiлька днiв не могли ми наговоритись про тi цинiчнi прийоми слiдства, якими ГПУ добивалось признань вини вiд своеi жертви»[2 - Йосип Гiрняк. З Остапом Вишнею у таборах: (уривки зiспогадiв) // Украiна. —1989. —№ 41 (жовт.). —С. 17.]. «Я розповiв Вишнi, як то слiдчий пiдсунув менi його заяву до Колегii ГПУ, в якiй вiн признавався до приналежностi до УВО i т. iн. Остап Вишня, гiрко всмiхнувшись, сказав, що такi заяви i йому показували – Пилипенка, Ялового i Слiсаренка»[3 - Йосип Гiрняк. З Остапом Вишнею у таборах: продовження // Украiна. —1989. —№ 42 (жовт.). —С. 16.]. А ось «свiдчення» самого Остапа Вишнi, «здобутi» Бордоном уже випробуваним насильницьким шляхом: «В тiй контрреволюцiйнiй органiзацii, в якiй я брав участь – дiлянкою, де я працював, був лiтературний фронт. На цiм фронтi й проводив я свою контрреволюцiйну роботу. В чому вона полягала? Насамперед в дискредитацii, в обезцiненнi партiйноi лiнii в радянськiй лiтературi, в компромiтацii пролетарськоi лiтератури, в знецiненнi росiйськоi лiтератури i взагалi росiйськоi культури. Всякий письменник, що вийшов з лав робочого класу, що починав свою лiтературну роботу з позицiй iнтернацiональних, дискредитувався й компромiтувався, як художник, як митець, i в письменницьких колах, i в широких читацьких масах. Натомiсть вихвалялися письменники з явними нацiоналiстичними ознаками i тiльки вони вважалися за справжнiх художникiв, за талановитих митцiв. Вживалося заходiв, щоб лiтературну молодь, що приходила в лiтературу iз заводiв, шахт, колгоспiв, брати пiд свiй вплив, керувати нею, спрямовуючи ii в нацiоналiстичне рiчище». «Свiдчення», вибитi 21 сiчня 1934 р., ще страшнiшi: «Органiзацiя провалилась. Це було ясно. Арешт Ялового, самогубство Хвильового i т. д. – все це ознаки, що органiзацii вже нема, що позалишалися поодинокi ii члени, якi також чекали на викриття й на арешти – треба було довести i членам органiзацii, i владi, що, мовляв, хоч органiзацiя i провалилась, та все ж таки – ми ще в силi, ми ще маемо i силу, i можливiсть «грюкнути» дверима» востанне, подаючи тим самим надiю, що ще не все загинуло. <…> Правду казавши, я ходив увесь час тодi в якомусь туманi, байдужий до всього i до всiх, з повсякчасними головними болями, з незовсiм координованими й нормальними вчинками, викликаючи у близьких своiх i в лiкарiв, що мене лiкували, побоювання за мiй психiчний стан. Я не вдумувався глибоко в те, що говорилось, я погоджувався з усим i на пропозицii членiв органiзацii (Озерський, Досвiтнiй, Ірчан) погодився бути виконавцем замаху на т. П. П. Постишева. Говорилося про те, що П. П. Постишев мае невдовзi прийняти (балачка вiдбувалася в жовтнi м-цi) делегацiю письменникiв i в цей саме час я мав учинити на його замах. Як саме, з чого стрiляти, як стрiляти – у цi деталi я не вдавався, i чи були цi деталi розробленi, я не пам’ятаю. Револьвера в мене нiколи не було, хто мав менi дати револьвера – не пам’ятаю. Взагалi ж, – я кажу, – в той час ота сама психiчна депресiя позбавляла мене можливостi пригадати зараз усi деталi. Коли б менi хтось нагадав тi часи, нагадав подробицi тих балачок, мiркувань i т. i., що тодi проводилися, можливо б – я й пригадав би все детальнiше. Із осiб, яких iще називали тодi, як об’ектiв атентатiв нашоi органiзацii, вказувалося на В. Я. Чубаря й на В. А. Балицького. Смутно пригадую, що на [В. А. Б.] (В. А. Балицького – закреслено. – С. Г.) В. Я. Чубаря мав заподiяти замах Гжицький, а на В. А. Балицького – не знаю хто. Мiсцем для цих атентатiв було обрано майдан iм. Дзержинського пiд час святкування Жовтневоi Революцii». Пiд протоколом останнього допиту, записаного, на противагу попереднiм, росiйською мовою, стоiть пiдпис Остапа Вишнi, що «записано правильно», з його слiв, але що ж це за зiзнання i в якому станi був тодi арештований? «Вопрос. Признаете ли Вы себя виновным в предъявленном Вам обвинении? Ответ. Да, признаю. Я являюсь членом к[онтр]-р[еволюционной] подпольной националистической организации. В беседах между собой члены организации называли ее «Объединенным Национальным Блоком». Точно названия организации не знаю. Вопрос. Какие цели ставила перед собой Ваша организация? Ответ. Целью организации было свержение Советской Власти на Украине и установление Демократической Республики. Вопрос. Какая работа проводилась организацией в последние месяцы? Ответ. После майских арестов, после ареста Ялового и самоубийства Хвиливого в организации начались разговоры о необходимости применения индивидуального террора в отношении П. П. Постышева, Балицкого и Чубаря, которых считали виновниками разгрома организации. <…> Со мной говорили о том, что я, как один из лучших и известных представителей нации, должен пожертвовать собой и взять на себя убийство Постышева. Был намечен такой план: к т. Постышеву отправится делегация от писателей и в момент приема я в него выстрелю. Я согласился. Однако начались новые аресты, прием у т. Постышева делегации не состоялся и намерения своего я не выполнил. Подробные показания дам дополнительно. Протокол читал записано правильно с моих слов Остап Вишня Допросил Бордон». Слiдчим-фальсифiкатором, який теж згодом опинився на Пiвночi серед своiх учорашнiх жертв, було доведено iснування неiснуючоi терористичноi органiзацii та виявлено одного з ii «учасникiв», Остапа Вишню, якого необхiдно було знешкодити. Справа передаеться на розгляд судовоi трiйки колегii ДПУ УРСР iз клопотанням про застосування до письменника-«терориста» «вищоi мiри соцiального захисту» – розстрiлу. Обвинувальний висновок затвердив заступник прокурора ДПУ УРСР Крайнiй: «ГУБЕНКО он же Остап ВИШНЯ мною допрошен. Подтвердил все свои показания. Обвинительное заключение подтверждаю. Предлагаю – РАССТРЕЛ. ЗАМ ПРОКУРОРА ГПУ УССР (Крайний) 23. II.34 года». Вiд 23 лютого, коли було оформлено обвинувальний висновок, до 3 березня Остап Вишня сидiв у загальнiй камерi, очевидно, не знаючи того, яке очiкуе на нього покарання. Із подальшого листування з дружиною видно, що вони сподiвалися лише на 5 рокiв таборiв несуворого режиму, а тому вирок, оголошений 3 березня 1934 р., був для них приголомшливим: «Губенко Павла Михайловича (Остап Вишня) – приговорить к расстрелу с заменой заключением в исправтрудлагерь сроком на десять лет, считая срок с 7/ХII.33 г.». Москва замiнила розстрiл «десятирiчкою». У книзi наказiв по особовому складу Котласького перевалочного пункту за 1934 р. (ii копiя зберiгаеться в мiстi Ухтi в архiвi об’еднання «Коминефть») менi пощастило 1989 р. вiдшукати такий документ: «Приказ по Котласскому перевалочному пункту Ухтпечлага ОГПУ 11 апреля 1934 года № 99 гор. Котлас 4 Прибывшего из Харьковского домзака для отбывания меры социальной защиты з/к Губенко Павла Михайловича зачислить в списки перпункта с сего числа. Основание: С[лужебная] записка У[четно-] Р[аспределительной] Ч[асти]». Як розповiдала Варвара Олексiiвна, iз Харкова до Котласа ув’язненого супроводжували у вагонi аж три конвоiри як особливо небезпечного полiтичного злочинця. А далi був пiший етап до столицi Ухтпечлагу мiста Чиб’ю. Як свiдчить запис в облiковiй картцi Ухтинського архiву Республiки Комi, Остап Вишня «прибыл в лагерь 18.IV.34 [из] Харьковского д[ома] з[аключения]. Наименование лагеря – Ухтпечлаг НКВД». Розташування табору не вказано, але було це ще, очевидно, не мiсто Чиб’ю, бо вiдстань мiж ним i Котласом дорiвнювала 600 км. Невiдомо, якого числа письменник вирушив у свiй перший етап, що, як видно з листiв В. О. Маслюченко, викликало цiлком природнi асоцiацii з етапом Чернишевського та iнших царських каторжникiв, бо у книзi наказiв за квiтень-травень 1934 р. зазначено лише кiлькiсть етапованих по певних числах. Із червня 1934 р. по 1 лютого 1935 р. Остап Вишня перебував у мiстi Чиб’ю, де працював у редакцii табiрноi газети «Северный горняк», на якiй поряд iз силуетами Ленiна – Сталiна мiстилися заклик «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» i попередження «Запрещается выносить за пределы лагеря». Про роботу в редакцii цiеi газети найкраще розповiдають записи табiрного щоденника «Чиб’ю» (1934). Його, очевидно, Варварi Олексiiвнi передав Павло Михайлович у вереснi 1935 р. пiд час iхньоi розлуки в Кедровому Шорi. Остаповi Вишнi волею трагiчних обставин судилося стати лiтописцем першоi (ювiлейноi) п’ятирiчки Ухтпечлагу. На початку лiта 1934 р., коли вiн опинився в Чиб’ю, очевидно, у начальника Ухтопечорських таборiв Якова Мойсейовича Мороза (справжне прiзвище – Іосема), виникла iдея увiчнити героiзм освоення Пiвночi окремою книжкою. Творчих сил для цього було достатньо. Тiльки в таборах мiста Чиб’ю перебували, крiм Остапа Вишнi, узбецький поет i колишнiй нарком освiти республiки Манон Абдулайович Рамзi та росiйський поет i журналiст Євгенiй Лiдiн (справжне прiзвище – Барятинський). Книжку, як видно з листування i щоденника Остапа Вишнi, було пiдготовлено, i перший ii примiрник надiслано для ознайомлення в ГУЛАГ, бо вона нiбито мала вийти в Москвi. Доля надiсланого у столицю примiрника невiдома, але в Центральному державному архiвi Республiки Комi в Сиктивкарi мною було виявлено пiдготовчi матерiали до цiеi книжки, зокрема й рукописи багатьох нарисiв Остапа Вишнi, про що варто сказати докладнiше. Книжка називалася «5 лет борьбы за недра тайги и тундры» й мала складатися з чотирьох частин. У вступнiй частинi передбачалося подати передмови вiд редакцii та Я. М. Мороза або кого-небудь iз керiвникiв областi. До другоi частини Остап Вишня мав написати такi нариси: «Ухтинская целебная вода» (5 с.), «Промысел № 4» (10 с.), «Чибью» (14 с.), «Промысел № 3 (Ярега)» (4 с.), «Печора» (обсяг не вказано), «Север огородный, север полеводческий» (24 с.). Друга частина книжки називалася «Из рассказов старых ухтинцев», i Вишнi належало написати нариси «Поход на Воркуту» (19 с.), «Mens sana in corpore sano» (5 с.). До другого пiдроздiлу третьоi частини книжки, що мав назву «Через труд к возрождению», було написано нариси про передовикiв Ухтпечлагу: «П. М. Лямин» (10 с.), «Хомяков» (5 с.), «Торопов» (6 с.), «Максимович» (6 с.), «А. Ф. Морозов» (6 с.), «Романенко» (11 с.), «Бригерман» (4 с.), «Седойкин» (викреслено. – С. Г.), «Расстрелин» (3 с.). Частина четверта складалася з нарисiв, присвячених керiвникам Ухтпечлагу, i називалася «Организаторы побед»: «Я. М. Мороз» (15 с.), «И. И. Косолапкин» (9 с.), «Д. И. Кузьмин» (10 с.), «Соколов» (7 с.), «Макаров» (5 с.), «Бочаров» (2 с.). Отже, за попереднiм планом Остап Вишня мав написати 26 нарисiв, а серед матерiалiв редакцii мiжтабiрноi газети «Северный горняк» менi пощастило вiдшукати 21 текст, здебiльшого у виглядi автографiв i машинописiв з авторською правкою та з правками невiдомоi особи (можливо, когось iз табiрного начальства), яка позначила, що саме необхiдно вилучити з нарисiв. Пильний редактор пропонував вилучити з тексту нарису «Ухтинская целебная вода (Промысел № 11 имени ОГПУ)» рядки: «Хлюпала себе вода и сама того в своей соленой горечи не зная, что скоро возьмут ее большевики «в роботу», заставят ее служить освобожденному от рабских капиталистических цепей человечеству, и прославлена она, горько-соленая, будет в пространствах и временах, прославляя в свою очередь и советскую научную мысль, и сказочные успехи социалистического строительства страны Советов. Исследование показало высокую радиоактивность воды, причем радия в ней оказалось гораздо больше, чем во всех известных до сего времени во всем мире радиоактивных водах». А далi письменник засвiдчуе численне зростання «населення» на цьому промислi – вiд сорока осiб у 1930 р. до кiлькох сотень у 1931-му i до кiлькох тисяч у 1933-му. Звичайно, про радiоактивне зараження ув’язнених цiею «цiлющою» водою тодi мова не йшла, зате щодо видобутку радiю завдяки саме цьому родовищу Радянський Союз вийшов 1934 р. на друге мiсце у свiтi. Не дiйшла справа до публiкацii й нарису Остапа Вишнi «Промысел № 111 имени тов. Мороза Я. М.», в якому показано темпи розвитку цього нафтового родовища завдяки будiвництву баракiв для ув’язнених: «В январе 1933 года появился первый барак и выросла вышка № 1. За ними – второй барак, пекарня, конюшня, времянки…» А 20 февраля 1933 года был издан по ОГПУ приказ такого содержания: ”Отмечая особо энергичную работу начальника Ухтопечорских исправительно-трудовых лагерей ОГПУ тов. Мороза Якова Моисеевича по освоению в исключительных условиях дальнего Севера Ухтопечорских нефтяных и каменноугольных месторождений, приказываю: нефтяной промысел № 3 на р. Яреге именовать «нефтяным промыслом имени тов. Мороза Я. М.». Заместитель председателя ОГПУ Г. Ягода». У всех работников Ухтопечорского лагеря приказ этот вызвал большой подъем энтузиазма». Прикладiв таких можна навести багато, i всi вони пояснюють причину, чому ж ГУЛАГ не дав згоди на публiкацiю книжки «5 лет борьбы за недра тундры и тайги» – у текстi майже кожного нарису був ще й пiдтекст, який розвiював фальшивий ентузiазм i хоч би натяками розкривав справжню суть гулагiвських методiв освоення далекоi Пiвночi. Колишнiй в’язень Ухтпечлагу, а до того токар Іжорського заводу й комсомольський активiст В. Ф. Васильев у 1989 р. згадував обставини, за яких будувався тракт вiд Чиб’ю до Крутоi: «Это был ад, ад кромешный! Через пару месяцев от нашего этапа в 600 человек осталось 230 полуживых дистрофиков. Этап ленинградских коммунистов, бравших Зимний, отстоявших революционный Питер, штурмовавших мятежный Крондштат, был здесь уничтожен и погребен в болотах». А iнший полiткаторжанин К. П. Гурський свiдчить: «На строительстве тракта Чибью – Крутая больше месяца не выдерживали. Зеки голодали. Трупы павших лошадей охрана обливала керосином, засыпала известью и закапывала. Их откапывали и ели. Были случаи людоедства. Проклятый пятый лагпункт! Мертвых здесь не хоронили, трупы просто присыпали снегом или спускали под лед». – Газета «Ухта». – 1989. – 12 окт. (№ 196). В Ухтинському краезнавчому музеi восени 1989 р. експонувалися документи про те, що в мiсцевих таборах були випадки людоiдства, навiть торгiвлi людським м’ясом. Уночi до «iзолятора для слабосильних», а по сутi уже трупарнi, пробиралися кримiнальнi злочинцi й обрiзали (iз неживих, а може, ще й живих людей!), як сказано в тому трагiчному документi, «мягкие части человеческого тела». В архiвах збереглися навiть справи про розстрiл злочинцiв-людоiдiв. З однiею такою справою довелося ознайомитися й менi. В отакiй атмосферi довелося жити i працювати упродовж десяти рокiв генiальному смiхотворцю Украiни! До вбивства С. М. Кiрова Остап Вишня працював у редакцii «Северный горняк» i писав книжку «5 лет борьбы…» Дозволили приiхати на побачення дружинi, i Варвара Олексiiвна «гостювала» в чоловiка весь липень 1934-го, а 5 серпня змушена була залишити Чиб’ю, бо в Харковi на неi чекали двое малолiтнiх дiтей – ii донька Марiя й син Павла Михайловича вiд першоi дружини, яка померла 1933 р., В’ячеслав. Проiжджаючи через Москву, В. О. Маслюченко залишила у вiдповiдних органах заяву про перегляд справи Остапа Вишнi. Хворого чоловiка вона просила перевести в табiр iз менш суворими клiматичними умовами, а також добивалася дозволу на спiльне проживання сiм’i. Але останнього довелося чекати майже рiк. 1 лютого 1935 р. Остапа Вишню було вiдправлено в найстрашнiший етап (це була вiдплата власть iмущих за вбивство Кiрова, але не справжнiм убивцям, а знедоленим i безневинним полiтичним в’язням) – вiн мав один пройти через зимову тундру i тайгу вiд Чиб’ю до вiддаленого рудника Еджид-Кирта величезну вiдстань у 1200 км. Але друзi Павла Михайловича вмовили начальника Ухтпечлагу Я. М. Мороза дозволити в’язню супроводжувати запряженi конячиною санчата з геологiчними приладами. Така «хитрiсть», можливо, i порятувала Остапа Вишню вiд замерзання чи вiд розтерзання в тайзi хижими звiрами. Наприкiнцi травня 1935 р. Варварi Олексiiвнi пощастило продати рояль та iншi речi, i виручених грошей вистачило, щоб рушити на далеку Пiвнiч. На початку червня Остап Вишня повiдомив, що отримав дозвiл на постiйне проживання його сiм’i. Дванадцятирiчний син В’ячеслав теж виявив бажання iхати до батька, але бабуся, Марiя Адамiвна Смiрнова, в якоi вiн виховувався, не пустила. І от 1 серпня 1935 р. сiм’я нарештi об’едналася, хоч i за колючим дротом, у селищi Кедровий Шор над Печорою. Але навiть табiрне щастя було невдовзi затьмарено – через пiвтора мiсяця начальник III вiддiлу Сiмсон вiдiбрав дозвiл на спiльне проживання сiм’i, i Остапа Вишню одiрвали вiд рiдних, посадили на пароплав «Шахтар» i вiдправили на далекий рудник Еджид-Кирта. Дружина залишилася з важкохворою донькою Марiею на руках, доки не вдалося пароплавом «Соцiалiзм» добратися до Усть-Уси, а потiм через Нар’ян-Мар аж до Архангельська. Украiнцi – архангельцi допомогли нещаснiй жiнцi з дванадцятирiчною донькою знайти квартиру, хоч i у вiддаленому районi, на Кегостровi. А Павла Михайловича невiдомо за що змусили сидiти в iзоляторi й упродовж шести мiсяцiв перебувати в пiдконвойнiй командi. Його призначили на роботу плановиком копальнi, i вiн працював ним аж цiлих три роки – до останнього свого етапу наприкiнцi 1938 р. У вереснi 1936 р. було ще одне побачення з дружиною, яка приiжджала до нього з Архангельська, але вже без дочки, котра ходила у школу. Зустрiч тривала недовго (близько двох тижнiв), бо закiнчувалася вiдпустка. Варвара Олексiiвна запiзнилася на роботу в Архангельський театр i ii звiльнили, хоч насправдi причина полягала в iншому – актриса була дружиною «ворога народу». А потiм, як писав Павло Михайлович, «строгости пайшли». У 1937 р. побачення не дозволили, стало складнiше навiть листуватися. Дружинi пiсля звiльнення з роботи доводилося iздити по вiдрядженнях, мати справу з художньою самодiяльнiстю. Їi почали викликати на допити в ОДПУ… У червнi 1937 р. Остап Вишня надiслав Варварi Олексiiвнi телеграму, що iм вiдмовлено в побаченнi, а це означало, що вiдпало питання про спiльне проживання на поселеннi. У липнi письменника позбавили на квартал права листування за «повторную попытку нелегально отправить письмо». Це було подвiйною трагедiею для люблячих людей. Довелося продати в Архангельську навiть друкарську машинку – подарунок канадських украiнцiв, аби хоч якось матерiально пiдтримати хворого Павла Михайловича. А далi в родинному листуваннi почали творитися пiдступнi «непорозумiння»: на тривалий перiод було перервано зв’язок через якусь штучну плутанину з адресами. 20 лютого 1938 р. Варвара Олексiiвна на свiй запит про мiсце ув’язнення чоловiка отримала вiд начальника облiковорозподiльчого вiддiлу Ухтпечлагу повiдомлення про те, що «Губенко Павел Михайлович находится в Ухтпечлаге НКВД. Почтов. адрес: Северная область, Ненецкий округ, Воркута». Насправдi ж Остап Вишня у Воркутi нiколи не був, i це, крiм обмежень у листуваннi, додало нових страждань. Майже весь 1938 рiк був без листiв, хоча Павловi Михайловичу вручали пiд розписку «бумагу», що його «разыскивают родственники» i щоб вiн «наладил с ними переписку». Але цього не вдалося зробити, бо послань вiд родини йому не давали. Дружина з донькою змушенi були змiнити кiлька мiсць проживання, бо iм, як «членам сiм’i ворога народу», важко й небезпечно було затримуватися в будь-якому мiстi чи селищi. З Архангельська вони переiхали до Сасового, а потiм до Скопина i, нарештi, до Раненбурга Рязанськоi областi. У листопадi 1938 р. Варвара Олексiiвна отримала телеграму вiд ув’язненого товариша Остапа Вишнi, колишнього вурки Федi Зубова: «Павел на руднике. Сообщите точный адрес». Щоб якось пiдтримати чоловiка й не накликати бiди на сiм’ю, дружина вдавалася до всiляких хитрощiв: iз Раненбурга вона вiдправила посилки до Харкова на адресу своеi тiтки Ю. Й. Новиковоi, а та вже – на заслання. Це робилося з метою конспiрацii, щоб i в цьому мiстi, i в театрi, де Варвара Олексiiвна працювала, не дiзналися про ii ув’язненого чоловiка. Але одна посилка повернулася через рiк iз багатьма налiпленими розписками з рiзних таборiв, а на одному з папiрцiв було написано: «Возврат за ненахождением адресата». Це ж саме сталося i з грошовим переказом, бо, як стало вiдомо пiзнiше, Остапа Вишню вiдправили в Чиб’ю на розстрiл… Про останнiй етап Остапа Вишнi iснуе кiлька версiй, двi з яких заслуговують на ширшу увагу. Одну з них оповiдала Варвара Олексiiвна, очевидно, зi слiв чоловiка. Друга розповiдь належить харкiвському товаришевi Остапа Вишнi i друговi по нещастю Володимиру Гжицькому, який широко переповiв у романi «Нiч i день» епiзод останньоi зустрiчi, а радше прощання на копальнi Еджид-Кирта. Це було пiзньоi осенi 1938 р. Якось стривожений Павло Михайлович покликав до себе Гжицького й попросив допомогти зiбратися в етап – його на рiчцi Печорi як особливо небезпечного полiтичного «злочинця» чекав човен iз трьома конвоiрами, щоб доставити в Чиб’ю, а для чого – було зрозумiло без пояснень – для розстрiлу, адже тодi «ворогами народу» оголошували навiть тих, хто мав безпосереднiй стосунок до репресiй невинних людей. На прощання Остап Вишня просив передати в Украiну, що вiн нi в чому не винний… На третiй день човен зупинився в Кедровому Шорi, де Остап Вишня у вереснi 1935 р. розпрощався з родиною. Далi рухатися Печорою було неможливо, бо несподiвано пiшла шуга й до льодоставу про подальше етапування зека Голубенка (таке прiзвище дав своему героевi В. Гжицький) Павла Михайловича й мови не могло бути. Етап затримався в дорозi на добрих два мiсяцi i прибув, очевидно, пiшки по льоду з великим запiзненням. Дорогою з конвоiром i могла трапитися ота пригода, про яку зi слiв Павла Михайловича розповiдала Варвара Олексiiвна: у охоронця стався напад апендициту, i зек (фельдшер Павло Губенко) змушений був дотягти на своiх плечах i хворого, i його зброю до мiсця призначення. На той час заарештували навiть наркома внутрiшнiх справ Єжова, i чиб’ювському табiрному начальству було не до рядового зека, хай навiть й оголошеного особливо небезпечним полiтичним злочинцем. В облiковiй картцi, що зберiгаеться в Ухтинському архiвi МВС Республiки Комi, е дати пересування зека Губенка Павла Михайловича (Остапа Вишнi) територiею Ухтпечлагу. На жаль, не всюди поставлено роки, а лише числа й мiсяцi, та все ж таки цей документ свiдчить про десятилiтнi мандри по вiддiленнях, «командировках» (так називалися певнi родовища, що мiстилися за межами табiрних зон). Незважаючи на те, що не всi записи пощастило розшифрувати й точно визначити всi дати, цей документ заслуговуе, щоб його навести повнiстю (у квадратних дужках подано ймовiрнi роки). Останнiй датi (29 квiтня 1943 р.) передували подii, якi досi лишаються таемницею, як i дата вiдправки ув’язненого до Москви (з листiв письменника видно, що з Ухтiжемлагом, де перебував у 1943 р., Остап Вишня розпрощався лише у вереснi чи на початку жовтня того року). Хто перший порушив клопотання про звiльнення Остапа Вишнi? Про це, напевно, точно не знав нi сам Павло Михайлович, нi його родина. М. Бажан на запитання Варвари Олексiiвни, кому належить ця смiлива iнiцiатива, назвав iм’я Олександра Довженка. Проте, як згадував Ю. Смолич та iншi мемуаристи, звiльнення письменника добивалися ще кiлька осiб, насамперед i тодiшнiй голова Спiлки радянських письменникiв Украiни М. Рильський, i Ю. Яновський, i все те коло лiтераторiв, яке в 1943 р. було близьким до М. Хрущова й умовило його порушити клопотання перед Сталiним про звiльнення украiнських майстрiв слова. Із них першим i единим до смертi «вождя народiв» вийшов на волю Остап Вишня. У Центральному державному архiвi громадських органiзацiй Украiни зберiгаеться слiдча справа № 737 (iнвентарний № 603853) Остапа Вишнi – Губенка Павла Михайловича, опис документiв якоi налiчуе двадцять позицiй. Першi документи цiеi справи – це постанова вiд 25 грудня 1933 р. про арешт, винесена «на основi особистого розпорядження голови ДПУ УРСР тов. Балицького», ордер № 61 на обшук i арешт, протокол трусу та арешту вiд 26 грудня 1933 р. Передостаннiй дев’ятнадцятий пункт опису – витяг iз протоколу № 58 особливоi наради при Народному комiсарiатi внутрiшнiх справ СРСР вiд 25 вересня 1943 р., яка постановила змiнити присуд колегii ОДПУ вiд 3 березня 1934 р. i знизити Губенку Павлу Михайловичу (Вишнi Остапу) термiн покарання до фактичного вiдбутого i з-пiд варти звiльнити. З цiею постановою Остапа Вишню було ознайомлено 7 жовтня 1943 р. Завершуеться справа повiдомленням про вiдбуття ув’язненого iз табору-колонii, складеним 9 жовтня 1943 р. у Бутирськiй тюрмi, з якоi хворого письменника, етапованого до Москви iз далекого Ухтпечлагу, звiльнили 8 жовтня. Чи опинився Остап Вишня на волi того дня? Звичайно ж, нi. Якби це було справжне звiльнення, то його, хворого, не поклали б до московськоi клiнiки професора Певзнера пiд вигаданим прiзвищем якогось П. М. Крохаля. У листi вiд 19 жовтня 1943 р. до дружини В. О. Губенко-Маслюченко: «Звiльнюсь я ранiше термiну, але коли втраплю до Вас, точно сказати не можу. Рiч у тому, що останнiм часом у мене загострилася моя виразка i мiцно вона мене турбуе». «Легалiзувався» Остап Вишня лише пiсля виходу з лiкарнi, коли йому 7 грудня 1943 р. видали паспорт – саме цього дня закiнчилася його трагiчна «десятирiчка». * * * 15—16 березня 1927 р. Остап Вишня написав «Мою автобiографiю», яка вийшла тодi ж окремим виданням. У нiй вiн згадував (у гумористичному, звичайно, тонi) i про свою участь у революцii, i про роботу в Центральнiй Радi, i про переiзд до тодiшньоi тимчасовоi столицi Украiни Кам’янця на Подiллi, де розпочав свою лiтературну дiяльнiсть («почав з фейлетону»), i про те, як його «переiхали» iз Киева до Харкова (тобто заарештували органи ЧК) у жовтнi 1920 р. та iн. У камерi № 15 харкiвськоi в’язницi, де автор згадуваноi автобiографii опинився наприкiнцi 1933 р., вiн значно розширив i конкретизував сказане ранiше. Слiдчим було поставлено й кiлька iнших запитань, на якi звинувачений змушений був вiдповiдати. Читаючи текст «камерноi» автобiографii, написаноi в першi днi арешту, можна припускати, що на ii автора ще не чинилося фiзичного й психологiчного тиску – адже вiн нiби переповiдае вже сказане ранiше. Іншi, пiзнiшi свiдчення у справi – це майже суцiльна самообмова як наслiдок жорстокого й нелюдського тиску слiдчого Бордона. Третю автобiографiю Остап Вишня написав 6 червня 1943 р. в Москвi, знову ж таки в камерi, про що свiдчить резолюцiя в кiнцi документа: «Т.т. Сташко, Иванову. Как ведет себя О. В. в камере? Переговорите. 9/VII» (Пiдпис нерозбiрливий). * * * Впродовж кiлькох десятилiть упорядник цiеi книжки й автор багатьох публiкацiй i видань спадщини Остапа Вишнi збирав матерiали про видатного письменника-гумориста у всiх доступних державних i приватних архiвах як в Украiнi, так i за ii межами (в тому числi i в далекому Заполяр’i), сподiваючись опублiкувати весь накопичений матерiал в однiй книзi, чого, на жаль, не вдалося зробити iз невiдомих причин. Найбiльший комплекс документiв знаходився в родинi Остапа Вишнi, доступ до якого ласкаво надавався менi незабутньою донькою Варвари Олексiiвни Марiею Михайлiвною Євтушенко. Саме з нею ми опублiкували i в перiодицi, i в ювiлейному чотиритомнику 1989 року листи iз заслання i табiрний щоденник Остапа Вишнi. Перший варiант цiеi книжки пiд назвою «Трагiчна «десятирiчка» Остапа Вишнi», що так i не вийшла в свiт i донинi, ми пiдготували удвох iз Марiею Михайлiвною до 100-рiччя вiд дня народження письменника. Напередоднi ювiлею, що вiдзначався в листопадi 1989 р., менi пощастило поiхати в далеке Заполяр’я i вiднайти в архiвах Ухти i Сиктивкара (Комi АРСР тодiшнього Радянського Союзу) навiть рукописи Остапа Вишнi за 1934 рiк та рiдкiснi документи перiоду заслання 1934–1943 рр., про що вже говорилося ранiше. Значно ширшi, але далеко не повнi, намiри вдалося реалiзувати у виданнi «Митцi на прицiлi. Остап Вишня» (видавництво «Фолiо»), коли стала доступною справа-формуляр у 2-х томах, що зберiгаеться в Галузевому державному архiвi Служби безпеки Украiни. Саме там сконцентровано «компромат» на письменника починаючи з 1923 р. i аж фактично до останнього року життя найвидатнiшого украiнського гумориста ХХ ст. Коли спецоргани (ДПУ – НКВС – МДБ – КДБ) заводили справу-формуляр на письменника (не лише на Остапа Вишню), то це означало, що людина втрачала, по сутi, право жити особистим життям, адже серед секретних спiвробiтникiв (агентiв), були навiть завербованi члени родини. Друзi i колеги по перу регулярно подавали своi донесення i, очевидно, не завжди безкоштовно, а за певну винагороду не лише грiшми (це для дрiбних сексотiв), а й здебiльшого високими посадами, орденами, премiями тощо. Не один десяток секретних спiвробiтникiв i на волi, i на засланнi вели постiйний нагляд за Остапом Вишнею i подавали письмовi звiти своiм вербувальникам, а тi узагальнювали подану iнформацiю i вже на iхнiй основi творили вiдповiднi постанови, меморандуми, що ставали причинами наступних репресiй. Остапа Вишню було засуджено на десять рокiв, i, як пiзнiше письменник згадуватиме з гiркою iронiею, йому пощастило звiльнитися ранiше аж… на три днi. 28 листопада 1955 року Остап Вишня надiслав до Спiлки письменникiв Украiни заяву такого змiсту: «Посилаю Вам копiю документа про те, що нiякого злочину, за що мене було покарано, – я не вчинив. Не такий виходить я чорт, як мене змалювали були. Я прошу виправити анкетнi моi данi, де зазначено, що я судився i т. д.». Згадуваною в заявi «копiею документа» була довiдка № 26/0-55 вiд 28 жовтня 1955 року, пiдписана головою Вiйськового трибуналу Киiвського вiйськового округу генерал-майором юстицii Архиповичем, про те, що 25 жовтня 1955 р. справу про звинувачення Губенка Павла Михайловича (Остапа Вишнi) переглянуто й постанову колегii ОДПУ вiд 3 березня 1934 року вiдмiнено, а справу припинено за вiдсутнiстю складу злочину. Ось такий документ одержав письменник – рiвно за одинадцять мiсяцiв до своеi смертi. В той час ще не говорилося на повний голос про репресii перiоду сталiнщини. І можна лише здогадуватися, який твiр про Ухтпечлаг – один iз велетенських островiв архiпелагу ГУЛАГ – мiг народитися з-пiд пера письменника… * * * Структура цiеi книжки досить широка i рiзноманiтна. У хронологiчнiй послiдовностi тут подаються матерiали двотомноi справи-формуляра i архiвно-слiдчоi справи за 1933–1954 рр., сюди включено табiрний щоденник за 1934–1935 рр., родинне листування iз заарештованим, який перебував у харкiвськiй в’язницi, а згодом i засудженим на 10 рокiв Остапом Вишнею, листи до двоюрiдного брата Миколи Балаша i його спогади, а також уривки «Споминiв» актора-березiльця Йосипа Гiрняка, з яким довелося сидiти в однiй камерi в харкiвському ДОПРi, а згодом опинитися в столицi Ухтпечлагу мiстi Чиб’ю; двi критичнi статтi Б. Вiрного (Антоненка-Давидовича) i О. Полторацького, стаття М. Хвильового на захист гумориста. Уривки iз книжки В. Гжицького «Нiч i день» – спiвстраждальця Остапа Вишнi у заполярних таборах, який у своему творi змiнив прiзвище героя iз Губенка на Голубенка – це свiдчення очевидця, описане професiйним письменником. Кiлька гумористичних творiв Остапа Вишнi, якi найбiльше викликали лють у правовiрних критикiв-вульгаризаторiв, теж вплетенi в канву цiеi невеселоi хронiки життя письменника, з талантом якого боролася, але не перемогла тоталiтарна система. Твори та листи О. Вишнi. Спогади та документи Список використаних джерел 1. Справа-формуляр Губенка Павла Михайловича (Остапа Вишнi: у 2-х томах / Галузевий державний архiв Служби безпеки Украiни. 2. Архiвно-слiдча справа Остапа Вишни —Губенка Павла Михайловича / Центральний державний архiв громадських органiзацiй Украiни. Ф. 263, оп. 1, спр. 44228. 3. Рукопис книги «Трагiчна «десятирiчка» Остапа Вишнi»; листування Остапа Вишнi з дружиною В. О. Губенко-Маслюченко та дiтьми Марiею Михайлiвною та В’ячеславом Павловичем; табiрний щоденник; рiзнi документи / упоряд. С. А. Гальченка, М. М. Євтушенко. – Матерiали книги в повному обсязi друкуються в цьому виданнi. Зберiгаеться в архiвi С. А. Гальченка. 4. Листи Остапа Вишнiдо Миколи Балаша / Центральний державний архiв вищих органiв влади Украiни. Ф. 3863, оп. 1, спр. 11. 5. Спогади Миколи Балаша про Остапа Вишню / Центральний державний архiв вищих органiв влади Украiни. Ф. 3863, оп. 1, спр. 1. 6. Вiрний Б. Рецензiя на тритомник Остапа Вишнi // Життя й Революцiя: Мiсячник. Книжка VIII, серпень 1928. Бiблiографiя. Державне видавництво Украiни. —С. 164—69. 7. Полторацький Ол. Що таке Остап Вишня // Радянська лiтература: лiт.-худож. та крит. журн.-мiсячник оргкомiтету Спiлки радянських письменникiв Украiни. Другий рiк видання. Державне видавництво «Лiтература iМистецтво». – 1934. – № 4. – С. 157—79. 8. Хвильовий Микола. Твори: в п’ятьох томах / заг. ред. Григорiя Костюка. Том IV. Остап Вишня в «свiтлi» «лiвоi» балабайки. Об'еднання Украiнських Письменникiв «Слово» i Украiнське Видавництво «Смолоскип» iм. В. Симоненка. —Нью-Йорк—Балтiмор—Торонто. – 1983. – С. 497—48. Цей памфлет вперше було опублiковано в журн. «Пролiтфронт». Харкiв, 1930. Ч. 4, С. 254—09. 9. Гiрняк Йосип. Спомини / упоряд. Богдана Бойчук. Нью-Йорк: Сучаснiсть, 1982. 10. Гжицький Володимир. Нiч i день. Львiв: Каменяр, 1989. 1919–1933 Павло Грунський ДЕМОКРАТИЧНІ РЕФОРМИ ДЕНІКІНА (Фейлетон. Матерiалом для конституцii бути не може) 2 листопада 1919 р. Подiлити землю мiж селянами – справа не маленька. Треба все передбачити, зважити, обгрунтувати, придивитися до мiсцевих особливостей, грунту, вдачi населення i т. iн., i т. iн. І земельнi комiтети, i земельнi управи, i селянськi з’iзди, iнструктори, пояснення, циркуляри… Департамент земельноi реформи з комiсiями, фахiвцями. Взагалi – велика справа. Це у нас! У Денiкiна справа далеко простiша! Приiжджае до села загiн. – Зiбрать сход! Зiбрали. – Хто хоче землi – вперед! Дехто виходить. Бiльшiсть землi не хоче – не ворушиться! Але… (отут-то виявляеться знання селянськоi думки) командир загону наперед знае, хто землi хоче. Мае такий список… І все безземельнi або малоземельнi. Викликае. Виходять. Дiлять… Одному двадцять п’ять, другому п’ятдесят, а iншому й до ста бувае. Бувае iнодi, що шомпол ламаеться, тодi беруть новий… Хто бiльше добивався, тому бiльше й дають. Бiднiший – менше. Усе як слiд! Це – земельна реформа. * * * А свобода… Чи е де-небудь ще така, наприклад, свобода совiстi, як у Шульгiна? Нiгде не найдете! Запевняю вас, що нiгде в свiтi не дозволять розпустити так «свободно» свою совiсть, як розпустив ii Шульгiн. Чи ви гадаете, що де-небудь е така «свобода» слова, як у «Киевлянина» або «Киiвськоi Дуньки»? А свобода «зiбрань» яка! Ви тiльки почитайте, як «збирають» з киiвського населення «самообложенiе» на користь добрармii. «Зiбрання» поголовнi! Нi, таки що не кажiть, а видно людей з державним досвiдом… Павло Грунський ДОПЕКЛО 11 листопада 1919 р. «На Дону повстав самостiйницький рух»     (Із газет) Добудувалися! – До того добудувалися, що, навiть Дон, цей «осередок тоеi Руськой государственности», – завадило! – Завадило так, що вже вибльовуе i «iдею», i тих, хто принiс з собою цю «iдею». – Дончаки, нарештi, зрозумiли, якого «блага» принесли народовi Денiкiн з кумпанiею. Захиталася наймiцнiша пiдпора полiцейськоi Росii. – Єдиноi, недiлимоi! – Захиталася, щоби упавши, задавити всю царську наволоч. – Не витримала, навiть, Донщина, зачарована ласкою бувшого Миколи II. – Зрозумiла, яку гадюку пригрiла в себе за пазухою. – Побачила, що ця гадюка, почувши в собi бiльше сили, засичала на неi ж таки. – На того, хто пригрiв ii. – Треба було бути слiпцем, щоб не бачити намiрiв золотопогонноi зграi. – І Дон був слiпцем! – Тепер вiн «прозрiв»! «Прозрiв» i виправить свою величезну помилку перед усiма нацiями бувшоi Росiйськоi Держави. – Куди ж тепер, Ваше превосходительство? – Де ж тепер улаштуете осередок «Руськой государственности»? – З Кубанi вигнали, з Дону гонять, на Кавказi б’ють! – Колчака заперли аж на Амур. – Москва? – Але до неi щось «переходи» збiльшуються! Краще, мабуть. – «Не тратьте, куме, сили». Павло Грунський Маленький фельетон ШОВІНИЗМ (За що мене били, б’ють i нахваляються бити) 1 сiчня 1920 р. Оповiдають таке. Колись у Францii один француз, Шовеном його звали, якимось надзвичайно патрiотичним вчинком довiв про свою велику любов до рiдного краю, до вiтчизни. Пiсля його такого вчинку у Францii кожен випадок доказу любови до Батькiвщини, з боку чи то поодинокого громадянина, чи то цiлоi групи громадян, – називали шовiнизмом. А люде, що цiеi назви заслуговували, шовiнисти тобто, з погородою ii носили. І всi iх любили! І всi iх поважали! * * * Почув я про це слово давненько вже. Було це так. У школi, де я вчився, влаштували вечiрку. Дозволялося деклямувати й «малоросiйскiя проiзведенiя». Одним iз виконавцiв цих «малоросiйских» вiршiв, байок i т. и. був i я. Пiдлiтком ще тодi був я. Деклямував, пам’ятаю, я тодi байку Глiбова «Музики». І от коли я на репетицii вийшов i тарарахнув: – «Музики»! Украiнська байка Глiбова! Начальство пiдiйшло до мене, пильно подивилося, всьмiхнулося, покрутило головою i сказало: – Іш, какой шовiнист! На вечiрцi я вже деклямував так: – «Музики»! Перевод баснi Крилова «Квартет», на малоросiйський язик. І довго я потiм думав, що-ж воно ото за – шовiнизм?! І чому я шовiнист?! Так i не взнав я тодi: – Чи вилаяло мене начальство? – Чи поглузувало з мене? Бо бiльше про це нiчого воно менi не говорило. * * * А от тепер я вже знаю що то – шовiнизм! Добре вiн менi взнаки дався! Де тiлько я не чув про цей самий шовiнизм, i як казали?! Яким тоном?! З якими рухами?! Як скаже хто це слово, так за щоки й хапаешся, й одскакуеш крокiв на 10, так i почуваеться, що або сiрчаним квасом в очi плисне, або з самопалу трахне! А, блаженноi памяти, Шовен саме за це пошану мав. Отже – це тобi не Францiя!! * * * Згадав я про це тепер, прочувши про iнтерв’ю з вiчно старими й вiчно новими опiкунами Украiни нашоi – Раковським, Мануiльським, Затонським… Знову вони про той самий шовiнизм: – Ми, – мовляв, – Украiну, як самостiйну одиницю визнаемо, але шовiнизм ми будемо нищити, а шовiнистiв, не виключаючи й комунiстiв, – вiшатимемо!.. Думай, значить, як хочеш! Украiнцем бути можеш, а любити Украiну – зась! Повiсять! І дiдько його знае, чому воно так? Як я, наприклад кажу: «Майо паштенiе-с», – люблю штi, кислу капусту, Пушкина, лаптушкi, в «избе» бруд, телята й вошi i як спiваю «Ванька Таньку полюбил» i за це все йду й грабую, вбиваю, вiшаю, стрiляю, тисну за горло, щоб i другий це саме спiвав, те ж саме кохав, – так це не шовiнизм!? А як кажу «добридень», люблю борщ, Шевченка, бiлу хатину, спiваю «Мiсяченьку блiднолиций» i нiкого за це не вбиваю, а лише прошу: «Ідiть, мовляв, ви до своеi Іверськоi Божоi Матерi», – так це шовiнизм!? І клянуть мене за це, i б’ють може за це, i вiшають за це! Про мене ж! Носи ти лаптi хоч на головi тi своi, не тiльки iж, а навiть умивайся отими своiми штями, – у мене й за вухом не засвербить. Дiдько тебе бери! Все одно кацапом здохнеш! І не пiду я до тебе! Бо потрiбен ти менi як п’яте колесо до воза! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . А я шовiнист. Хай вiшають! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Павло Грунський СОН (Ну, звичайно, в Рiздвяну нiч) 7 сiчня 1920 р. Приверзлося! Усi кутки хрестив, подушку. Сам хрестився. Приверзлося! І так кожне Рiздво! Чого тiльки не снилось!? Були янголи, коники, ялинки, цукерки. – Були книжки, вчителi в мундiрах, еполетах, окулярах. – Були врядники, справники, пристава, губернатори. – Усього було! Раз навiть автономисти-поступовцi у 1917 роцi приснились. Чхав, розумiете, тижнiв з чотири! Такий нежить ухопив! Смалений кошачий хвiст i той не брав. – Але такого, як цю нiч, ей-же Богу, не було. – І де воно в дiдька взялося?! – Та рiжноманiтне яке?! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . – Розумiете, стою нiби-то я за Кам’янцем на Борщiвськiй сошi. Коли це як засмердить! «Бореем» подуло! Дивно, думаю собi, i «шлях не новий», а Бореем смердить. Щось, гадаю, буде! Коли так! Озирнувся! Аж, ось з мiста виходять усi значить представники, усiх значить, офiцiй, на чолi, значить з головним. Трохи оддаль Генеральний писарь Варивон, з пером за вухом у вiц-мундiрi i в бiлих штанах з золотими лямпасами. – Що, собi думаю, це все значить? – Зирк уперед! А з-за кордону суне Украiнська Держава, Ввесь Украiнський, можна сказати, народ. Чоловiка з тридцять, попереду кабiнет. Народ усе дiловий, мудрий. Усi в брилях-котьолках, в полосатих штанях, в сурдутах. А позаду, евакуйованi «додому» урядовцi. Усi такi оздобнi, добре одягненi, i нiхто тифом не хворiв. Коли це «нашi», представники значить, як вжарять: – «Слава Вкраiнському Народовi!» Я – ходу! А Борей тиче менi квача й мазницю. – Маж! – Кого, – кажу, – дядiнька?! – Мене маж! Нас маж! Усiх маж! – На вiщо, – кажу, – дядiнька?! – Щоб дуже! – Та ви всi, – кажу, – й так, Слава тобi, Господи… – Маж! – та тупне. – Видихаемось! Ну, думаю, вимажу. Хай ще посмердять… Мазнув Борея. Мазнув писаря. Регочуться. Радi!.. Аж ось писар як не пiдскоче до мене, та як не крикне: – Кричи! – Що?! – кажу. – «Славу» кричи! – Кому?! – кажу. – Народовi! Державi! – Народовi, – кажу, – можна! І державi можна! Обернувся до Винницi та як гаркну: – Слава Народовi!!! І… прокинувся… * * * Не спав довго. Нарештi, задрiмав. Коли знову!! Нiби вiдчиняються в грубцi дверчата, i вилазить звiдтам здоровенний чортяка, синiй-синiй як печiнка, пiдходить до мене, бере мене за карк, пiдiйма, i ми кудись нiби летимо. – Пане, – кажу, – куди це ви мене?! – До лона, – каже, – матерi твоеi. Давно вже, каже, ти ii не бачив. Скiльки ти, каже, утискiв приймив, скiльки горя! – Так чого-ж ви, – кажу, – пане, за карк? Ви краще, – кажу, – пане, перепустку виклопочiть! Я й сам, – кажу, – такий нiби до мами вже хочу!.. – Мовчи, – каже. – Лети! – Лечу, – кажу, – лечу! Тiлько ж не давiть так! Летимо… А за нами нiби хури зi збiжжом, цукром. Аж свистять! От, думаю, мамi на святки. Як раз, думаю, добре. Летимо… Аж зирк у бiк! Майже поруч з нами смалить Фуксом до неба владика. У Фукса «вследствiе переутомленiя» вирiс здоровенний хвостяка. І вiн вертить ним «без всяких демократических разсужденiй». Владика його кропить i приказуе: – Ну, вивозь, вивозь, раб Божий Шмах? Один ти «в?рующий» в мене залишився… Наблизились. Чую, нiби голос. – Покайся, Грунський, спiвробiтником «Шляху» будеш… – Е, – кажу, – отче, «як по шляхах лiтати, та збирати, краще робить»… Прокинувся… Почав хреститися… * * * Далi вже щось заплуталось. Комусь кричав: «Борiтеся – поборете». З якимось пролетарiем еднався. І нiби в того пролетарiя кров з брови текла… Потiм нiби якийсь високий, кремезний, чорнявий пролетарiй пiдходив до мене – прохав дозволу проповiдi говорити… Був нiби у Винницi… Там клянуть Кам’янець i далi на захiд… Хотiв нiби з кимсь федеруватися, та нiхто не хоче. Так я плюнув, та заснував украiнсько-польське видавництво, щоб довести всiй «поступовiй iнтелiгенцii», що я е на свiтi i що Украiна не на Фiлiпинських островах, а поруч з Польщою. Потiм нiби набрався, як самостiйник, i реготався, як ен-ер. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . – Отаке верзлося! – Хай йому! Павло Грунський «ЗАПОРОЖЕЦЬ ЗА ДУНАЄМ» 21 сiчня 1920 р. Театр Садовського. Отак проходиш по мiсту i тобi кожнi, принаймнi, три днi кидаеться у вiчi афiша: – «Запорожець за Дунаем». Так ото, значить, любить М. К. цю оперу. Думаю собi. – Дай пiду! Бачив я цього «Запорожця» разiв мабуть з 30, як не бiльше. – Може, – думаю, – побачу щось нового. Нового я не побачив, звичайно, нiчого, а просидiв вечiр з задоволенням. Сам М. К. Садовський був в доброму гуморi i К а р а с я, можна сказати, не грав, а «чеканив». А н д р i й – п. Овдiенко i О к с а н а – п. Литвиненко-Вольгемут дуетом мене, наприклад, прямо захопили. До того чудово вони його спiвали. І якби в О д а р к и, – п. Малиш-Федорець, – не болiли зуби, все було б бiльше, нiж чудово. А то, розумiете, як спiвае Одарка пiсню «Ой, послала мене мати до криниченьки», так у тому самому мiсцi, де ото приспiвуе вона «Ой, мамо, мамо, мамо» нотка височенька, i п. Малиш-Федорець як бере цю височеньку нотку, так нiби сидить у зубного лiкаря на крiслi i вiн iй обценьками вп’явся у самого болючого зуба. До того повним страшноi роспуки i жагучого болю виходить в неi оте саме «Ой». А взагалi добре. Єй-Богу добре. Павло Грунський ТЕАТР САДОВСЬКОГО Дай серцевi волю – заведе в неволю 10 лютого 1920 р. Про п’есу писати не буду, – вона стара i всiм вiдома. Скажу лише кiлька слiв про виконання й тих, що виконують. Боже мiй! Боже мiй! Куди ми йдемо, куди ми завертаемо? Що лишилося з театру? З «театру Садовського», того театру, який колись чарував i захоплював, примушував плакати й смiятися?! Може звичайно й не винен М. К. в тому, що скоiлося? Що його покинули кращi сили? А може й винен?! Не знаю! Але, що тепер у нього нема театру – це факт! Є щось подiбне до театру i тiльки… Дививсь оце я, як «партачили» «Дай серцевi волю – заведе в неволю». «Партачили» усердно й сумлiнно. Я не буду детально розбирати виконання окремих ролiв. Зазначу лише, що новим «прем’ерам» п. п. Івановiй, Кривецькiй, Ясинському треба ще багато вчитися, п. Івановiй конче треба залишити копiювати попередню прем’ершу, бо невдала копiя з поганенького орiгiналу робить тяжке вражiння. Ну, гаразд, це актори молодi, не досвiдченi. Вони, дасть Бог, ще «виграються», бо, очевидно, працюють над собою. Це помiчаеться. Але те, що витворив «актор», що грав 1-го музику (я навiть його прiзвища не буду називати) – це цiлковитий сором. Людина очевидно зовсiм забула, що вiн грае в театрi, та ще й в державному. Це – шарж, i шарж не тiлько не дотепний, а навiть не чемний. «Гальорку», звичайно, вiн потiшив, але це можна-ж зробити й инакше: нап’ясти на ярмарку халабуду тай «перекидаться» собi до схочу на «пот?ху почтенн?йшей публики». Коли вiн сам не розумiе, що робить, то режисьоровi треба це припинити, ну хоть навiть збройною силою, як так не послухае. Бо це ж скандал! Єй-Богу, скандал! Взагалi вражiння вiд виконання дуже зле. І якби не чудова гра п. Левицького (сирота Іван), провал би був повний i безповоротний, п. Левицький актор, безумовно, iнтелiгентний, з искрою Божою. Не зважаючи на «слизьку» ролю, нiгде навiть найменьшого натяку на шарж. Спокiйно, витриманно i прекрасно грав вiн i… врятував становище. Щира йому за це подяка, бо рятувавши становище, вiн рятував i рiдне мистецтво i колишню славу театру Садовського. Дуже приемне вражiння робить п. Івлiв у невеличкiй ролi парубка. Павло Грунський ВІД РЕЦЕНЗЕНТА 13 лютого 1920 р. Я, ей-Богу, абсолютно не розумiю, на вiщо шановний М. К. Садовський написав цього листа. Що вiн хотiв ним довести? Я ж i сам писав, що актори молодi, що вони виграються, що вони працюють над собою. А що його хвалили в Киiвi? Ну так що-ж? – Добре, значить, грали, то й похвалили. – Що нiхто з тих, що покинули трупу, нiколи в цiй п’есi участь не брав? Ну так що-ж? Грали, значить, иншi, що були в його трупi тодi. Отже, значить, ми з шановним М. К. щодо цього однаково думаемо. Образити, звичайно, я нiкого не хотiв i не хочу. Я лише констатував факт, пiд котрим М. К. пiдписуеться обома руками. А я зовсiм не для цього писав. І якби М. К. уважно прочитав, вiн би зрозумiв, для чого писано. А то вiн почав «захищати», а вийшло навпаки. Невже Ви, шановний М. К., вважаете Ваших акторiв за таких нездiбних, що потрiбно цiлих 13 рокiв пiд Вашим режисьорством, щоб вони добре грали? Що Ви, хай Бог милуе? За вiщо це Ви iх так? Я, наприклад, незважаючи на те, що, як Ви пишете, «кидаю образливi нарiкання в молодi Вашi сили», i то гадаю, що вони у Вас кращi, нiж Ви про iх думаете. В те, що вони повнi любови до свого рiдного краю й до мистецтва я вiрю i за це годен iм кричати «Славу» без кiнця, а не тiльки добрим словом пiдтримати. Але за те, як вони грали «Дай серцю волю» – не можу. При всьому мойому бажанню. Коли вони будуть грати добре, хоч це навiть буде ранiш 13 рокiв, будемо пiдтримувати. І не хвалити, а дякувати. Розумiете, шановний М. К., – дякувати. Павло Грунський Замiсть фельетона ОГЛЯД ЗАКОРДОННОЇ ПОЛІТИКИ 17 лютого 1920 р. – Що я, справдi, гiрший за инших, чи що? Яку газету чи журнал не розгорнеш, скрiзь тобi: – Огляд закордонноi полiтики. – «Вперед чи назад»? – «Мирова катастрофа». – «Свiтова пожежа». – «Економичне банкроцтво». – «Всесвiтня революцiя». – «Новi полiтичнi комбiнацii». Et cetera et cetera… Розумiете, заздрiсно. Усi пишуть, а я нi. Так оце i я виришив оглянути закордонну полiтику за останнi мiсяцi. Розумiеться, – це справа нелегка. Але… Попробую. Тай почуваю, що треба зазнайомити з цим питанням, а то багацько з наших громадян не поiнформованi. Зустрiв одного приятеля. Кричу: – Товаришу! Де Шанель?! Чули? Пiдходить. – Продав, – каже, – 450 лопатками. – ?? – Кого, – кажу, – продали? – Та ви ж про шинель?! – Про яку там шинель?! Де-Шанель! Новий француський презiдент. Вибрали оце недавно. – А-а-а-а! Вибрали?! Недавно?! Що з того? І банк запечатали теж недавно. Прощайте. Поцюлуйте його в вiчi, а вiн вас хай цмокне двiчi. Та будете родичi: Де Шанель! Людина, як бачите, зовсiм не знайома з останнiми закордонними мiжнароднiми подiями. Ну, як тут не напишеш? Звичайно, не буду ж я робити огляд мiжнародньоi полiтики всього свiту. Я лише буду говорити про ту полiтику, що «отут» у мене сидить. «Отут» – це значить – на потилицi. * * * Схiдне питання. Значить, так. У Францii був Жорж Клемансо. В Англii, на жаль, ще й досi е Лойд Джордж. Хоч останнiй i каже, що нiби хоче на покой, але бреше – не хоче. Одрiжняються вони оден од другого, як ви бачите, лише тим, що в одного «Жорж» стоiть спереду, а в другого – ззаду. Так оцi два Жоржi вирiшили розв’язати схiдне питання в той спосiб, щоб вiдбудувати «Єдиную нед?лимую». Наймили для цiеi справи трьох дурнiв. Колчака, Юденича та Денiкiна. Большовики за нашою допомогою по черзi набили морду всiм трьом. Тодi тi ж самi Жоржi наймили четвертого. Четвертий теж лiзе, висовуе потроху й свою. І його буде бита. Оця вся процедура зветься тепер полiтиками: – «Найболючiше питання Сходу». Чому – «найболючiше»? – А ви як гадаете? Як по мордi б’ють, то хiба болить? – Болить! – Тому й «найболючiше»! * * * Друге полiтичне з’явище, яке цiкавить нас також як i iнших, це – Версальський мир i його наслiдки, що, як кажуть, вирiшив питання Заходу. Це справа така. Зiбралися у Версалi представники Антанти i закликали представника ворожоi Нiмецькоi Держави, щоб помиритися. Прийшов бiдолашний Карло Карлович. Один представник Антанти вхопив Карла Карловича за горло, другий за ноги, а третий вперся йому колiнком у живiт. – Ну, що, – кажуть, – Карло Карлович, биться чи мириться? Миришся?! – Ja! Ja! Bitte! Bitte! Рятуйте, хто в Бога вiруе! – Bitte, кажеш? Тото-ж! Ну, йди! Значить, ми з тобою помирилися! Вийшов Карло Карлович за рiжок, обернувся, та кулаком: – Почекай, бiсовоi вiри Антанта, я тебе помирюсь! Поiхав додому, i тепер у нього армiя бiльша, як у мiлiон багнетiв. Так що ще довгенько дияконовi в церквi доведеться возглашати: – «І мира мировi у Господа просим!» * * * Третий цiкавий мент у мiжнароднiй полiтицi – це вибори презiдента Францii. Тут справа вийшла дуже серйозна. Розумiете, Клемансо, гадаючи що його оберуть, одружився з молодою дiвчиною. Для сальону, значить. Бо жiнка, так вона на цих самих сальонах дуже добре розумiеться. А обрали Де Шанеля! Клемансо в роспуцi. Тай справдi чолов’яга вже старкуватий. Що вiн з нею мае робити… Пише до Де Шанеля. – Mon cher, – говорить, – Поль! Коли ти вже презiдентом, то забiрай, – говорить, – собi i презiдентшу. А той йому: – Mon cher, – говорить, – Жорж! Не за для того я пiшов у презiденти, щоб всяких там чужих молодиць годувати. А молодиця аж пiнить. «Що я за тебе, стара панчохо, йшла, щоб ти менi мемуари тут розписував… Обверсалився, та тодi в кущi?» За мемуари! У-у-у!! Клемансо! І дiти такi Клемансо! Та таке счинилося, таке счинилося, що, мабуть, i Лiвобережну Вкраiну Польщi вiддадуть. Один лише генералiссiмус Фош не падае духом. Як спитають: – Ну, що, екселенцiя, як ваша кандiдатура в презiденти? – «Одноголосно!» – каже. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Оце, так-би мовити, найголовнiшi моменти сучасноi мiжнародньоi полiтики. * * * Хочеться ще зазнайомити Вас з мiжнародним економичним становищем. Про свое не буду говорити. Ви його гарно знаете. Що ж до Заходу… Ви, мабуть, спостерегли вже, що Захiд може експортувати? Це: цигарники, бiбулку «Asadie», гребiнцi, папiровi гаманцi, масть для черевикiв, цвяшки для пiдошов. Імпортуе: – Пшеницю, цукор, залiзо, вовну. Товарообмiн значить. У ч. 2 Вiденськоi «Волi» І. Фещенко-Чопiвський вмiстив статтю пiд назвою: «Що може дати Украiна Захiднiй Європi?» Знаете, що вiн пише. Може дати: – 10 мiлiонiв тон усякого збiжжя. – 300–600 тисяч тон цукру. – 100 тисяч тон марганцовоi руди. – 500 тисяч тон залiзноi руди. Фосфорити, сiль, соду, залiзо, лiс i т. п., i т. п. Багато де-чого. Що може, то може. Факт! Але не дасть. Єй-Богу, не дасть! Та щось i не чути, щоб готувалася дати. Так ще чутки ходять, що селяне готують для Захiдноi Європи оглоблi, кiлки i прочi деревлянi важкi вироби. Це Захiдна Європа одержить безумовно. Хай тiлько прийде. Спогади Миколи Балаша про Остапа Вишню 13 листопада ст. ст. 1889 р. – 3 березня 1921 р. П. Грунський. Дiйсне прiзвище Павло Михайлович Губенко, родився 13 листопаду ст. ст. 1889 року в м. Грунi на Полтавщинi, де його батько був управителем маетку (приказчиком) панi Ротт. В дитинствi ми рiдко зустрiчалися, хоть його мати була рiдною сестрою мого батька, але маеток панi Ротт «Чичва» був вiддалений 3 версти вiд м. Грунi. Пригадую ще й тепер, що менi робили велику радiсть, як бувало мiй батько запрягаючи коня, каже: «Поiдемо, Миколо, до тiтки Параски (так звалась Павлова мати)». З тоi доби пригадую лише те, що, приiхавши до тiтки в «Чичву» i спитавши, де е Павло, тiтка вiдповiла: «Де ж мае бути Павло, як не на стайнi». Павло дуже любив коней, а особливо любив дивитись, як конюхи «об’iжають» якогось молодого коня. (В маетку плекали расову породу коней.) Один раз, коли приiхали до Чичви, то Павло, зустрiвши мене весело оповiдав: «Я сам уже iзджу верхи на конi в поле i без сiдла». До народньоi школи я не ходив з Павлом до одноi, бо в Грунi було iх двi. В тiй, де вчився Павло, там учителем був уже немолодий чоловiк Іван Максимович Мовчанов, якого всi в Грунi любили i який користався великою пошаною мiж населенням, а <до> того ж був великим приятелем Павлового батька. Школа була Мiнiстерства Народньоi Освiти. Я ходив до Новоi Земськоi школи недавно поставленоi, яка була тiльки через дорогу вiд нашоi хати. Вчився Павло добре, бо по скiнченнi народньоi школи, коли ми з батьком приiхали до Чичви, то Павло показував менi «похвальний лист» i якусь книгу, якi вiн дiстав за добре учення в нагороду. Далi Павло вчився пiсля народньоi школи ще в повiтовiм мiстi Зiньковi в «городському училищi», по скiнченнi якого був <прийнятий> на «казьонний щот» до киiвськоi военноi фельдшерськоi школи, де приймалися дiти запасних нижчих чинiв росiйськоi армii, i вiн як син старшого унтер-офiцера Михайла Губенка був по складеннi вступного iспиту прийнятий. По скiнченнi цеi школи Павло мусив одбувати шiсть рокiв вiйськовоi школи за те, що вчився на «казьонний щот». Цю всю добу я з Павлом не бачився. Побачився з ним восени 1911 року в м. Грунi, де ми якось обидва випадково зiйшлися. М. Грунь, народна школа, вчителюе в нiй Павлова менша сестра Катря, така ж весела i дотепна, як Павло, але через всякi пригоди життьовi мае чорнi сумнi очi, хоть гумору нiколи не тратить. Катря цiлий вечiр оповiдае нам веселi сторiнки з шкiльного життя. Катря свiдома украiнка, вона за навчання в школi дiтей рiдною мовою. Павло пробуе сперечатись, але Катря не даеться. Перемагае Катря, бо Павло не проти материноi мови. Пiсля спiльноi вечерi Катря з своею колегiнею йде до неi ночувати, бо ii кiмнату «окуповали» ми з Павлом. По коротких iнформацiях про перебiг свого не дуже веселого життя менi Павло починае оповiдати веселi пригоди з вiйськового народнього й фельдшерського життя, пересипати iх веселими анекдотами. Павло вмiе дуже майстерно оповiдати, анекдотiв знае безлiч. 4 години ранку, а ми ще не спимо, бо оповiдання i анекдоти дуже смiшнi, я смiюсь, а смiх мiй чути до сусiдньоi кiмнати, в якiй спить сестра з колегiнею. Кiлька нагадувань через стiну не помагае, бо я все прошу: «Розкажи, Павле, ще». Павло пiсля повторноi вечерi в доброму настроi i сипле дотепами. Дотепи його чути крiзь стiну, заважають дiвчатам спать i вони починають стукати в стiну дужче. Вiдпочиваемо хвилину, не спиться, i починаемо знову. Нарештi дiвчата щось бiля ? 6 год. самi з’являються в кiмнатi i починають нас сварить, що вони через нас не спали цiлу нiч. Просимо вибачити, але дiвчата тодi «карають» нас, власне Павла, тим, щоб вiн розказував i iм ще раз веселi оповiдання. І так цiла нiч була проведена у веселих оповiданнях та смiховi. Пiсля цеi зустрiчi, коли ми пропарубкували в Грунi 2 тижнi, мусили ii оставити. Роз’iхались в рiжнi кутки. Павло до Киiва, а я в Донбас. Переписувались пiзнiш ми мало. Здебiльшого листи Павловi були родинного характеру. З сестрою Катрею я листувався частiш i вона менi писала на моi питання, що е з Павлом i все вiдповiдала – чекаю чергового листа вiд Павла, бо тодi буде веселiш. Листи Павловi читала «вся Грунь». Це тягнеться од листа до листа, бо поки «всi» прочитають листа, а тут уже другий треба читати. Листiв ранiш Павло, як видно, не любив часто писати. Та це я знаю з власного досвiду, бо хоть я йому писав часто, але вiн вiдповiдав неакуратно. Кiнцем 1916 року я випадково попав на службу в лiсний вiддiл Киiвського Военно-Промислового К[омiте]ту з мiсцем осiдку спочатку в Середнiй Будi на Чернигiвщинi, а пiзнiше був переведений до Киiва. Павло в той час був фельдшером в хiрургiчному вiддiлi в лiчницi Пiвденно-Захiдних залiзниць. І от я тут знову зустрiв Павла. Перша зустрiч пiсля довгоi розлуки ознаменувалась доброю вечерею та ще бiльше доброю випивкою, яка вiдбулась в помешканнi близькоi знайомоi Павла, що називав ii Павло Антонiною Мiновною. Ця вечеря була дуже весела, бо Павло мав настрiй i ввесь час займав присутню публiку веселими оповiданнями та анекдотами. В Киiвi ми часто зустрiчались, навiть часто обiдали разом. Хоть Павло нiколи проти украiнцiв не виступав i з розмов з ним я довiдався, що вiн навiть знае украiнську лiтературу, читав газети та часописи. Але до украiнства вiн не признавався. Украiнцем вiн став уже пiсля «Мартовськоi» революцii, коли побачив, що вже боятись за кусок хлiба нема чого i за це його карати не будуть. Забув Вам додати, що моя тiтка Параска, себто Павлова мати, мала 19 дiтей, з яких живими осталось 13-ть. Вiн був другою дитиною. Його батько, дiставши карбункула на шиi, вiд якого потiм дiстав зараження крови, вмер в молодiм вiцi, залишивши тiтцi ще 10-ро малих дiтей. Отже тi старшi, мiж якими був i Павло, мусили помагати матерi утримувати родину, бо дядько по своiй смерти нiчого не залишив, крiм хати та двора бiля неi з малою загородою. Отже тiтка цiлком була вiдказана на помiч старших дiтей. По революцii iнакше. Перешкод виявити свое я нiяких <не мав> i Павло часто бував на засiданнях Центральноi Ради мiж публiкою, яка збиралась на хорах Педагогiчного Музею. Починае докладнiше студiювати мову, лiтературу, iсторiю. А по вiдкриттi Украiнського Унiверситету в Киiвi записуеться як вiльний слухач його та починае студiювати полiтичну економiю. Пiсля проголошення самостiйности Украiни, Павло дiстав посаду в Медично-Санiтарнiй Управi Мiнiстерства шляхiв, на чолi якоi був покiйний др. Модест Левицький. У вiльнi вiд працi хвилини мiж Павлом i др. М. Левицьким часто вiдбувались довгi дебати на тему украiнськоi лiтературноi мови. Павло добре знав народню мову, бо майже щороку свою вiдпустку лiтню проводив на пароплавi, що плавав по Днiпру вiд Киiва до Катеринослава, куди його наймала пароплавна спiлка як фельдшера на мiсяць або два. В лiтi 1917 року Павло не раз читав в малому гуртi своiх найближчих знайомих своi фельетони, писанi на клаптиках паперу, але нiяки доводи його не переконали занести iх до редакцii. Один раз я випадково познайомив його з поетом Чупринкою. Було це перед вечерою, Павло щось веселе оповiдав. Чупринцi оповiдання дуже подобалось: «А ну напишiть». Павло бере олiвець i за пару хвилин готовий фельетон. Прочитавши, Чупринка йому зауважив: «Та Ви добрий фельетонiст». Але це зауваження не переконало Павла i вiн цього фельетону до редакцii газети не вiднiс. Пiсля залишення влади УНР Киiва, Павло з iншими урядниками виiхав до Винницi, а потiм до Кам’янця-Подiльського. В Кам’янцi якось прихожу додому (ми жили разом у однiй кiмнатi), а Павло менi: «А ну, слухай». «Добре, слухатиму, тiльки цей анекдот ти мусиш надрукувати». На мое здивування Павло згоджуеться, але щоб я його вiднiс. На жаль, редактор не зумiв схопити гумору цего Павлового фельетону та невдало скоротив його, що дуже розсердило Павла. Аби не сталось подiбне, я запропонував Павловi познайомитись з редактором. Пiсля знайомства фельетони П. Грунського (як вiн тодi iх пiдписував) нiколи вже без його згоди не скорочувались. Пiд час перебування Павла в Кам’янцi вiн написав один фельетон пiд назвою «Розмова з мiнiстрами», але цей фельетон через цензурнi умови не був надрукований. З Кам’янця я виiхав скорiш, нiж Павло, а тому менi не довелось читати тих фельетонiв, що вiн мiстив далi у «Т[рудовiй] Гр[омадi]». Зустрiлись ми знову в Киiвi. В Киiвi тодi вже були большевики, але нам пощастило якось улаштуватись у Видавничому кооперативi «Книгоспiлка». Павло був прийнятий в коректорський вiддiл, керував яким проф. А. Кримський. Праця в «Книгоспiлцi» дала йому можливiсть удосконалюватись у лiтературнiй мовi, бо проф. Кримський, пояснюючи коректорам (фактично редакторам мови) авторськi хиби при цих поясненнях вiдбувались дискусii на «теми мови». Часто навiть проф. А. Кримський запрошував коректорiв «Книгоспiлки» на засiдання мовноi комiсii в Академiю Наук, де часто ставив тi ж питання, але перед цiлою мовною комiсiею. Арешт. Одного вечора, коли ми з Павлом розiйшлися з Книгоспiлки, а менi прийшлось здержатись в одного з членiв Управи довше як звичайно, прийшовши додому i вступивши тiльки на порiг кiмнати, я побачив незвичайну картину. Всi шухляди в столах були вiдчиненi, а всi речi лежали порозкиданi. Не вспiв переступити порога, як на мене було направлено чотирi револьвери чекiстiв, а чекiсти крикнули менi «руки вверх». Пiсля мого особистого обшуку в сiнях вони впустили мене до кiмнати, де я побачив Павла, окруженного вояками чека – сидiв в кутку спокiйний на стiльцi. Зробивши у нас трус i не найшовши у нас нiчого, щоб дало привiд до нашого арешту, але забравши у нас речi з одягу i взуття, нас арештували. Арешт вiдбувся 13 жовтня 1920 року. 3 днi нас держали в Киiвi; це були для мене найсумнiшi днi (бо Павло зi мною не сидiв в однiй камерi), нас з Киiва вивезли до Харкова. 3 тижнi мусили сидiти в тюрмi чека, якi я i досi з жахом згадую, бо за цi три тижнi ми пережили три ночi большевицьких розстрiлiв. Хоть при розстрiлах Павло був як-будто спокiйний, але видно було, що цi три ночi залишили на ньому свiй слiд. Пiсля з тюрми чека нас перевели до староi харкiвськоi тюрми на Тюремнiй вулицi, де ми просидiли до 3-го березня 1921 року. 3-го березня нас випустили. Павла хтось з «боротьбистiв» знаючих його з Кам’янця, запросив до редакцii «Вiстей». Прийшовши з редакцii, Павло сказав менi, що вiн залишаеться в Харковi. Це було наше останне побачення. Я мусив виiхати за границю, а Павло став «Остапом Вишнею». Микола Балаш Лист Остапа Вишнi до Миколи Балаша 12–13 березня 1921 р. 12. III.921 року Харкiв. Сумська В. «Вiсти» Або Велика Гончарiвка, 12, пом. 5. Здивувався я страшенно, одержавши твого, дорогий Миколо, листа. Здивувався, що дiйшов вiн. Якось воно виходить тепер, що нiби новина – сам факт одержання листа з-за кордону та ще й поштою. Ну, звичайно, й зрадiв… Я й досi в Харковi: i не знаю, чи скоро зможу вирушити звiдси. Причини: я не вiльний формально, порушувати справу невчасно, а амнiстii мене жоднi не торкнулися. Це одно. Друге: Харкiв тепер значно жвавiший з культурного боку, нiж Киiв… Вiн оживае усiма сторонами. Потроху, правда, але оживае. А Киiв, як переказують, ще й досi спить. Отже, для мене з цього боку е бiльше рацii поки що бути тут, бо культурне життя дае менi змогу якось перебиватися матерiяльно. Я працюю у «Вiстях» i в «Селянськiй Правдi». Амплуа мое – редактор мови. Працюю дуже багато – цiлими днями, бо «не будеш работать – не будеш кушать». Праця, як бачиш, не цiкава, але тепер ще цiкавiшоi не знайдеш. Гнiтить мене найбiльше те, що я не маю жодноi вiльноi хвилини, щоб щось написати свого, або хоч прочитати. Так iнодi уривками що-небудь черкнеш, але до друку воно тут не пiдходить. Заробляю я середне. Платнi дiстаю в довiйськових карбованцях – 55–60 к. за мiсяць. Та ще порядковi за редагування. Прожити можна. Живу з дружиною у ii батькiв. Дружина так саме працюе в кооперативнiй установi. Тяжкувато, що й казати, але перебиваемося. Шлюб особливих радощiв не дав. Скорiш навпаки. Не думай, що якi-небудь «сiмейнi недоразуменiя»… нi. З цього боку все благополучно. Навiть занадто благополучно. А ти ж знаеш, що благополучiе з цього боку таким як я не до смаку. Не з того матерiялу я зроблений. Та отак сидиш та й крутить тебе, та й вертить тебе: «Та, ну чого ж бо воно так ото все благополучно?!» Щодня тобi кава й кава! Та iнодi так тобi галасануть хочеться: «Та дайте ж хоч раз квасу! Хоч бурякового!!» Взагалi – поживем-побачим. Ляля, Соня, Карабай i Люська (новое проiзведенiе) в Харковi. Переiхали оце нещодавно з Ізюма. В Червоному Хрестi живеться iм круто. Обое служать. Лялька виросла, висока, цибата. Худа дуже. Перенесла вона тяжкий тиф. Ускладнень нема нiяких. Але одгодувати ii треба. Бо пiсля тифу, звичайно, не можна було дати iй того, що треба було дати. Їсти обмаль. Це одно. По-друге: вчити ii треба. Книжок вона не мае. Незабаром я iй книжок куплю, про це ти не турбуйся. І щодо iжi. Я б, звичайно, iй допомiг, але не знаю, як з цього боку пiдiйти, щоб не образити Сонi etc. Справа це тендiтна, але ось потеплiе – буду ii брати до себе на довший час, хай так поживе тиждень у мене, тиждень там – воно i не помiтно буде, а я, гадаю, годуватиму ii краще, бо заробляю бiльше. Трохи в мене умови до виховання не так, як слiд, бо я цiлими днями працюю, та й жiнка. А родичi – вони з украiнського iй нiчого не можуть дати. Хоч, звичайно, жодноi образи чи чого такого iншого не може бути… За це я ручуся… Найкраще, певна рiч, як би можна було тобi ii взяти. Коли зможеш – вiзьми. А коли нi – будемо гуртом якось тут рятувати. На осiнь, коли вони будуть у Харковi, я настоюватиму, щоб ii вiддали до школи. Хай потроху втягуеться. Дiвчинка вона, видно, розумненька… Я оце сьогоднi балакав iз Сонею, що iй треба. Треба всього. І бiлизни, i одежа, i черевики, i калошi. Убрання (верхне й плаття) тяжко там тобi купити по мiрцi, так кажуть, щоб прислав матерii. На черевики обiцяли дати мiрку. Я завтра ii вiзьму i вложу сюди. Панчох iй також треба… Садовий старий у Харковi. Вiн завхозом у [Померках] на дачi ВУЦВК. Живе гаразд. Сiм’я в Св. Горах, власне жiнка, а дiти з ним. Лiда вийшла замiж за лiсничого в Богуславi. Живе добре. Прiзвище його Мартинюк. Про твоiх i про своiх не знаю нiчого. Не пишуть. Катя виiхала з чоловiком до Мелiтополя. Була в мене восени i пiсля того нi слуху нi духу. Із товаришiв у Харковi Юрко, Всеволод. Люд у Пархомiвцi. Живуть не погано. Назар хворiв на черевний тиф. Тепер у Бережiвцi – поправився. Решта здоровi всi. Галя, за останнiми вiдомостями, була в Кремiнчуцi. Маруся мала i Надя в Киiвi на Назаровiй квартирi. Нiчого не пишуть. І вiд Тосi i вiд Пронi давно вже не маю жодних звiсток. Маруся велика, кажуть, у Лубнях. Вона одружилася з тим, що я його прiзвище забув. Валя вийшла замiж. За кого – не знаю, бо не писала про це. Просила вона pardon’у за те, що не писала, взагалi, чого вона менi написала останнього листа, я не знаю. Я iй вiдповiв, але вона знову мовчить. Чудне щось. Та хай iм бiс! Книгоспiлка. Так я й не знаю точно, чи затвердили ii статут, чи нi. У сiчнi був у мене Полонський. Клопотався тут про статут. Поiхав i не зайшов перед од’iздом. Казав, що мають затвердити. Там ще буде велика тяганина з майном, бо за його держуться i Вукоспiлка i Всевидат. Іван Костьович там же. Вiн i не кидав справи. Мих[айло] Мих[айлович] зовсiм одiйшов i з нього всi страшенно незадоволенi. Гадаю, що справа безперечно вiдновиться. Але це все робиться дуже й дуже поволi. Незадоволенi вони й тобою, що не мають нiчого вiд тебе. Щодо висилки тобi книжок, напишу iм. Постараюся розшукати тут тi, що ти просиш. Може знайду що-небудь. Але з книгоспiлчанських видань тут тяжко роздобути, бо iх на ринок пускали дуже мало i тут iх зрiдка можна побачити. Становище на Вкраiнi дуже й дуже сумне. Напевно ти читав у часописах про голод. Запорiжжа, Одещина, Катеринославщина, Херсонщина – це цiлковитий жах. В газетах не перебiльшено. Поiли собак, котiв. Трапляються випадки людожерства. Гине десятки тисяч люду. Не можна, звичайно, описати всього того страхiття, що твориться. Треба бити в дзвони, бо самi ми не врятуемося тут. Я не знаю, чого закордон нiчого не робить. Кинути треба всякi полiтичнi симпатii й антипатii i рятувати людей. Невже поглухли всi там, що не чують наших тут зойкiв. Ми маемо вiдомости про промови Нансеновi в Манчестерi й по инших мiсцях про голод на Надволжi. Все це правда. У пiвденнiй Украiнi друге Надволжя. А вони там балакають. Ти пишеш, щоб дати тобi список учених, письменникiв i т. п., щоб допомогти iм. Всiм треба допомагати. Всi недоiдають. Зерна треба для засiву, бо коли навеснi не обсiемося, всi погинемо. З Украiни кладовище залишиться. Треба кричати, писати, говорити, щоб допомогти. В Киiвi Кримський, Тутковський, Зеров, Тичина, Алешко i багато iнших. В Харковi Хоткевич, Багалiй, Сумцов, Алчевська… Та хiба можна всiх перелiчити… Ну, що ж тобi ще написати? Хiба про автокефалiю. Шириться, брат, рух цей на Вкраiнi. Багато потiм боротьби буде з клерикалiзмом. Грицько Дем’янович на епископа висвятився. Єрещенко так саме. Липкiвський за митрополита… Усi в святi лiзуть. № 9 «Б. П.» я читав. Сумно, брат. Розумiю, звичайно, що там усi ви у власнiм соку варитеся. Вилаяти треба вас усiх там. Чого гризтись? Шкiдливо й недоцiльно. Все це перемелеться, гадаю. Тебе особливо слiд вилаяти за статтю. Навiщо це все? Адже ж реальноi користи нiкотороi, а неприемний присмак залишаеться… Твоя, звичайно, це справа, але озиратися iнодi треба, бо написаного гумкою не зiтреш. А щодо чешки, так чого ж?! Валяй! Якщо тiкатимеш, заховаю тут, так що не знайде. Плоди чешинят. 13. III. От тобi тут прикладаю мiрку на Ляльчини черевики. Тут Соня додае ще одну мiрку, ще на однi черевики – меншi – це вже як ти соблаговолиш. А чого ти ото не думаеш повертатися? Ти, брат, кинь. Повернешся ж колись. Всi повернуться. А я вже за тобою скучив сильно. Щодо книжок, так… до чого ж ти був би хороший, якби вислав менi дещо. Особливо менi потрiбно Винниченковi «Вiдр[одження] Нацiй» i Христюкова «Матерiяли». Я ж не кинув думки написати дещо з Історii Укр[аiнськоi] Революцii, а матерiялiв нема, нiякiсiньких. Прохав я про це й Нiну, i Шт[ефана], але не знаю, чи вишлють. Щодо речей для мене, то, звичайно, дещо менi потрiбно дуже. О, ще пришли пар зо 2 панчох жiночих (це для жiнки), а для мене бритву. Буду поки що голиться, а як не приiдеш, то зарiжусь. Добре було б, як би прислав пiянiно, або хоч концертовий рояль. Запакуй там одразу вже 2 коровi, сiм пар волiв, трактора (город копати) i одного цапа, бо думаю козу купувати. Сьогоднi в мене жалоба. Кiт щиглика ззiв. Є в мене курка. Вона несеться. Чого й тобi бажаю: несись… на Вкраiну. Є й пiвень, але вiн не несеться. Бувай, голубе, здоров. Цiлую мiцно. Павло. [Дописка на берегах листа]: Пиши. Пакунки посилай або на «Вiсти», або додому. Вiтай усiх. Мухiна й Остаповича особливо. Юрко й В. С. вiтають. Згадую «Тр. Гром» «с особенним удовольствiем». Інформацiйна довiдка на Губенка П. М. (Остапа ВишнЮ) [1922 р.] 5/ гр-н ГУБЕНКО Павел Михайлович, 33 лет, проживает в д. № 12, кв. 5 по Б.-Гончаровской ул., он журналист, псевдоним его «Остап Вишня». Происходит из граждан села Грунь, Тамбовской губ. При нем жена Елена Петровна, каковая в конце июня уехала к родным в Московскую губ. «Остап Вишня», беспартийный. Лист Остапа Вишнi до Миколи Балаша 30 сiчня 1922 р. 30.І.22 р. Харкiв Здоров, «дорогой брат»! Пишу нашвидку, бо завтра [т. Штефан – густо закреслене прiзвище] iде. Я в Харковi. Працюю у «Вiстях». Ще не вiльний. Маю дружину – харкiв’янку. Соня живе поки що в Ізюмi – Карабай там лiкарем. Його вже звiльнено зовсiм. Там i Ляля. Живеться iм скрутно. Оце недавно була Соня у мене. Переiздить думають до Харкова у Червоний Хрест. «Тесть» твiй (Садовий) у Харковi. Вiн служить завхозом в маетковi ВУЦВКа. Живе тут з родиною, крiм Валер’яна, що залишився вдома. Вiд твоiх з [копалень] нiчого не маю, хоч i запитував iх. Вiд своiх так саме. Маю зв’язок з Василем. Вiн у Ростовi в Центросоюзi працюе. Мае ще й сина Юрка. В Киiвi по старому бiдують. Тося жива i всi з нею. Листуюсь iз ними. Книгоспiлка вiдновлюеться зараз у Харковi. А. М. Полонський – приiхав регiструвати статута. Валя вийшла замiж. Оце недавно написала менi – pardon’у просить. Ляля хворала на тиф. Тепер одужала. В Киiвi не був я. Скучив за тобою. Цiлую. Твiй Павло. Харкiв. «Вiсти». Пиши. Листи доходять… Антонiна Миновна у Варшавi в Укр. Мiсii. Адреса ii – Hotel Viktoria. Ну, бувай здоров. Павло. Лист Остапа Вишнi до Миколи Балаша 7 липня 1922 р. 7. VII.922 року Харкiв Дорогий Миколо. Я писав тобi – не знаю, чому ти не дiстав нiчого. Оце й позавчора послав тобi листiвку, що ти був прислав з оплаченою вiдповiддю. Листи твоi я дiставав. Речi для Ляльки через Феденка одержав. Малi черевики: довелося продати. Лялька дуже виросла, ногу мае велику. Так що коли висилатимеш, купуй черевики так приблизно на 10 рокiв. Ти пишеш, що послав багато посилок. Ранiш ти писав, що вислав двi. Одну одержали. Очевидно другу – з справжньою адресою (В. Гончарiвка, 12, 5), а ту, що на 13, Гон[чарiвка], 13 (помилкову) не одержав. І не було ii й у Нансена, бо я справлявся. Інших нiяких посилок не було. У Сонi сухоти. Становище ii дуже серйозне. Лiкарi кажуть, що процес захопив цiлу лiву легеню i частину правоi. Ввесь час пiднесена температура. Вона бадьориться, але… Виiхала оце до Святих Гiр в санаторiю. Лялька в Харковi – здорова. Не подобаеться менi, по правдi казавши, Ляльчине становище. Уваги б до неi треба бiльше. Вчити треба вже, а вона нiчого з цього боку не робить. Антонiна Миновна в Харковi. Працюе в Черв[оному] Хр[естi] – завiдуе харчпунктом. Драм нема. З дому не маю жодних звiсток. Вiд Катерини вже мiсяцiв 8 – нi чутки. Оце написав до всiх наказа сповiстити, що робиться скрiзь. На Тройцю з Ростова приiхала Валя. В них там драма. Розходяться чи що. Валя обвинувачуе Василя – скакае нiби в гречку. І кудись нiби вскочив серьйозно. Вiд твоiх не маю нiчого. Заiздив був до мене фельдшер з Лозово-Павлiвки – мiсяцiв зо три тому з листом од Дмитра. Дмитро живе добре з матер[iального] боку. Я йому все докладно вiдповiв i написав, але пiсля того мовчать. Здаеться, там усе гаразд. Я в Харковi i нема просвiтку – коли вже звiдси виберусь. Працюю там же. Матерiяльно нiчого. Чи бачив там «Червоний Перець»? Там можеш вичитати крiм Грунського ще й Остапа Вишню, ще й Агронома, ще й Публiя Козоцапського. Один у 5 особах. Мене не задовольняе. Нема радощiв творчих. <За>жимаеш. Стимулiв мало. [Дамцi – нерозб. – С. Г.] «iделя не прейдеши». Куснем хлiба тхне, а це пхе. Родинне життя зле. Власне з зовнiшнього боку все «благополучно». Навiть надто. Рожева водиця. Не те гадалося. Не в свiй город утелющився. Кубла хотять тихого, спокiйного з колисками. Дуже, брат, нiжно все. Сильно люблять… Щоб удома, та щоб укупi, та щоб хвиль жодних. «А он, нещасний, iщет бурi». Ну, й леле. Зовнiшне, я ж кажу, просто тобi рай. А в душi рве. Незадоволення. Та так увесь час гадаеться: «Ой, дремену! Ой, майну!!» Половина увесь час пiдхвалюють. Тепер живуть на селi пiд Харковом. Малярiя в них. Все це, звичайно, вiд Бога, але чи вiд того легче менi?! Розум каже, що треба терпiти, треба коритися, бо хто винен, що в кровi праслюдiя завелася, а душа хвоста задира. І як яка-небудь iнша душа, не дай Бог, скаже «гедзззз!!» – ударю, брат, вистрибом, як молодий бузiвок, на розпач тьощ, шуринiв та iнших осiб, що оточують тiло мое бренное. А душi такi витикаються… Драмою воняе. Іменно – воняе, бо пахучоi мабуть не вдерем. Книгоспiлка. Справа стоiть так. Центри кооперативнi ухвалили утворити кооперативне пайове видавництво, яке й буде двигать видавничу справу. Це, значить, Вукопспiлка, Украiнкустарспiлка i Сiльський Господар. Книг[оспiл]ка стара не вiдновлюеться. Майно все у Вукопс[пiлцi] i перейде до нового т[оварист]ва як пай. Це проект, що нiби вже принципово ухвалений. Мае бути невдовзi зорганiзоване оргбюро. Фед[iр] Мих[айлович] був увесь час у Харковi з приводу цього i мабуть (так менi здаеться), увiйде в правлiння цього т[оварист]ва. Подробиць ще не знаю. Тепер вiн виiхав з Харкова, а я був на селi оце два тижнi, так що остаточно й не знаю, що й як. Іван Костьович на такiм станi, як ми були з тобою в жовтнi та листопадi 1920 року. [Семко] так само. Стас у Харковi «управдел» Сiльськ[ого] Господаря. Хлопцi, Вс[еволод], Люд, Юрко в Харковi. І Чеч[ель], i Жук, i Залiзн[як] у Харковi. Назар в Киiвi – здоровi всi. Люд тимчасово живе в мене. Вiн за директора «Руху». «Рух» поволi вiдживае. Товаришi всi вiтають. Вiтай од мене всiх: i Микиту Юхимовича [Шаповала], i Папашу поцiлуеш в ручку (синовнiм) i Мухина, i Остаповича. Мик[иту] Юхимовича подякуй за його «Рев[олюцiйний] Соцiялiзм». Такоi книжки ще в нас не було. Читаеться з захопленням. Для мас це, по мойому, Євангелiя… Пиши. Цiлую тебе. Не сердься, що не дiставав листiв, бо я тебе «крепко, серйозно й глубоко» люблю, хоч ти й брат мiй. Павло. Донесення секретного спiвробiтника «Зiнгер». 23 грудня 1922 р. По словам Лызанивского ГУБЕНКО Павло был арестован с ними, но освобожден до суда и не фигурировал в процессе УПСР. Служит он в газете «Вiстi». «ГУБЕНКО знал Хоруженко и когда она хотела устроиться на квартиру к жене Голубовича, он сказал ей: «Вы знаете меня, а я знаю Вас». 4 сiчня 1923 р. Встреча Нового года была у ГУБЕНКО, где по словам сына ЛЫЗАНИВСКОГО было очень весело. Там были Владимир ЗАЛИЗНЯК, ГОЛУБОВИЧ, Николай Михайлович. ГОЛУБОВИЧ поднимал большую рюмку и все гости кричали и пили. 31 сiчня 1923 р. По словам сына ЛЫЗАНИВСКОГО в воскресенье вечером они были у ГУБЕНКО, где были ЗАЛИЗНЯК, ГОЛУБОВИЧ и др. ГОЛУБОВИЧ его качал, целовал и сказал отцу, что когда-нибудь он – сын – будет великим человеком, таким как и его отец. 4 лютого 1923 р. В пятницу вечером ЛЫЗАНИВСКИЙ был у ГУБЕНКО на Конторской. 13 лютого 1923 р. 11/2 у ЛЫЗАНИВСКОГО был ГУБЕНКО, пришедший в 7 час. веч. с черного хода и просидевший почти до 12 час. ночи. 27 лютого 1923 р. 23/2 ЛЫЗАНИВСКИЙ был у ГУБЕНКО, где были ЯРОСЛАВ, ГОЛУБОВИЧ, ЗАЛИЗНЯК Пришли они домой около 12 час. ночи. 12 березня 1923 р. 10/3 к ЛЫЗАНИВСКОМУ в 9? час. веч. пришел ГОЛУБОВИЧ, немного позже ЗАЛИЗНЯК и ГУБЕНКО. Было организовано что-то в роде попойки. Сидели до часу ночи. Разговор велся на украинском языке сначала громко, а затем тихо. Очевидно говорили на политические темы. В разговоре упоминались слова и фразы, касающиеся артистки ЗАНЬКОВЕЦКОЙ, ЯНКОВСКОГО, ПЕТРУШЕВИЧА, упоминалась Центр. Рада, ген. Д’АНСЕЛЬМ, КОНОВАЛЕЦ, ГРУШКО. Было что-то в роде воспоминаний. 23 березня 1923 р. 21/3 ЛЫЗАНИВСКИЙ ушел из дома в 9 часов вечера к ГУБЕНКО, где пробыл до 1? ночи. Лист Остапа Вишнi до Миколи Балаша 27 березня 1923 р. 27. III.923 р. Харкiв Велика Гончарiвка, 12, 5. Дорогий Миколо! Соня дае згоду вiдпустити Ляльку до тебе. Практично це треба зробити так. Ти дiстаеш вiзу чеську i присилаеш сюди. Коли можеш дiстати i транзитну польську, то дiстань, коли нi – будемо тут клопотати через Мiжнародний Червоний Хрест. Соня гадае, що до Варшави iй вдасться вiдправити Ляльку iз дипкур’ером, а з Варшави до Праги – треба тобi прохати кур’ера з чеського представництва УСРР. Отже, «действуй» i не сердься. Лялька здорова, одягнена i не голодае, бо становище матерiяльне полiпшилося. Вона вчиться у Грiнченкiвськiй школi. Можливо, що там iй буде й краще. Вважай сам. Соня прохае, що коли Ляльцi в тебе буде гiрше, то щоб ти не крив того й присилав ii сюди. Соня нещодавно (каже) писала тобi про Ляльку. Їй усе треба (одежу й iн.) як на дiвчинку 10–11 рокiв, бо вона здорово виросла й скоро замiж вiддавати треба. Я по старому. Пишу i пишу. І в журналах, i в газетах, i на парканах. Оце днями вийде «Червоний Шлях», мiсячник за редакцiею Гринька. І там я. Вийшла книжка моiх (з Твеном!) гуморесок «Сiльсько-Господарська пропаганда». Матерiяльно нiчого – жити можна, але працювать доводиться цiлiсiнький день. «Нову Украiну» бачив. Не читав, а продивлявся. Зовнiшне – дуже добре. Про змiст не пишу, бо не читав. У нас декларують змiну полiтики щодо нацiональноi справи. Тези РКП – пiднесення нацiональноi культури. Конкретно ще нiчого не знаемо, у вiщо це все виллеться. Симптоматичнi статтi лiдерiв з такими афоризмами: «Ми глибоко помилилися б, коли б визнали, що нацiональну справу ми вирiшили». «Хто iгноруе нацiональну справу, той ризикуе захлинутися в нiй». Одне чекаемо – працi й працi. Все з’ясуеться пiсля партiйноi конференцii, що мае вiдбутися в квiтнi. Часник помер вiд «удару» – крововлива в мозок. Очевидно (так гадають) на грунтi [Cnel’у]. Всi здоровi. В Харковi Олiмп. Працюе в «Сел[янськiй] книзi» – завiдуе складом. Живе в мене. Василь (наш) у Харковi. Завiдуе складом паевого т[оварист]ва «Ларек». Живе в мене. Назар в Киiвi – здоровить. Що ти поробляеш? Антонiна Мiновна в Харковi. Взагалi всi до Харкова поперебирались. Вiд твоiх не маю нiчого. Катя в Мелiтополi з чоловiком. Дома малеч. Ти ж знаеш, що мати (моя) вмерла ще торiк в липнi? Пиши. Цiлую Павло. [iнший почерк] Тов. Микола, користуючись випадком, чиркаю Вам скiлька слiв. У Киiвi всi здоровi. Вiтають. Я зараз у Харковi (вже 4 мiсяця) й жию у Павла. Бiльш докладно напишу другий. [Остап] Лист Остапа Вишнi до Миколи Балаша 25 квiтня 1923 р. 25. IV.923 р. Миколо. По-перше. Коли ти пишеш листи, то ти все-таки думай, куди ти пишеш i що ти пишеш. І таки як слiд подумай. Бо i менi особисто, i де-кому iншому буде дуже неприемно, що тебе серед нас не буде, як пам’ятаеш, тодi, коли ми в жовтнi 1920 року iхали з Киiва до Харкова. І нiкому мене буде будити, що мовляв: «Павло, вставай – твоя черга». Так от, бачиш, як менi без тебе тут буде неприемно. А ти про це не думаеш. А подумати слiд. Друге. Лялька вчиться. Нiхто тебе з цього боку не обдурюе. Що вона кепсько пише, нiчого не зробиш. Колись краще писатиме. Я ще раз кажу, що зараз вона одягнена, i не голодна, i не холодна. Але це зовсiм не виключае того, що iй усе треба. Треба тому, що, по-перше, вона росте, а, по-друге, на нiй усе «горить». Як горiло i на тобi, i на менi, коли нам було по 9—10 рокiв. Я все-таки гадаю, що краще тобi клопотатися про дозвiл на переiзд Лялi i через Чеський уряд, i через посольство УСРР. Бо тут це тяжче зробити. У всякiм разi iз нашого боку заходiв щодо цього буде вжито. Я живу. Родинне мое життя не дуже добре. Якось усе не станцюемося з дружиною. Рiжнi ми люде. Вона вихованка старого ладу i свiту, а я гасаю, i нiяка лиха година мене, звичайно, до старого не наверне. Патрiяльхальнiсть, тихеньке кубло i всiлякi iншi атрибути «щасливого» родинного життя не для мене. Ну, й дисонанси! Це тяжко вiдбиваеться на менi, але ще тяжче на «половинi». Що буде – не знаю. Надiя на патологiчну вiд старости змiну в клiтинках мого органiзму. А iншоi надii не бачу. Чорногуз менi ще нiчого не принiс. Але щось нiби готуеться на осiнь. Сповiщу потiм, коли буде вже принесено, що воно й до чого воно. Василь вiтае тебе. В Харковi вiн не вжився i iде взавтра до Ростова. Катерина цього мiсяця переiздить на постiйно до Харкова, бо ii чоловiка переведено сюди на залiзницю. Трохи, значить, може буде веселiше. Федiр пiд Полтавою десь. Нiчого не пише. Про твоiх нiчогiсiнько не чув. Замовкли всi, а до Харкова нiхто й носа не потикае. Т.т. живi. Люд оце хворий серйозно. Секудативний у нього плеврит. Три днi тому робили йому невеличку операцiю – викачували з плеври секудат. Викачали 6? пляшок. Знесилiв здорово. Температура впала вже, але ще лежить. Взагалi життя останнiх рокiв тяжко вiдбилося майже на всiх, хто жив i був тут. Треба усiм капiтального ремонту з фiзичного боку. А духом усi бодрi. «Н[ашоi] У[краiни]» ще й досi не читав, хоч уже чув, що в Х[арковi] е два числа ii. Присилай на адресу: Сумська 11. Ред. «Селянськоi правди». Остаповi Вишнi. Коли одержу, тодi вишлю тобi свою книжку. А до того часу, може, вийде й друга з друку, так обидвi разом. Чи маете у Празi «Червоний Шлях»? Папашу вiтай, дякуй за запросини до «Н[ашоi] У[краiни]», але зараз нiчого певного сказати не можу, не бачивши нi журналу i не знаючи його платформи i т. i. Та й технiчно навряд, чи можливо б це було. Поживемо – побачимо. Та й оце почуваю себе, що навряд я тепер зможу дати щось оригiнальне та добре. Я пишу оце шаржi лiтературнi для «Ч[ервоного] ш[ляху]». Це в мене виходить добре. А взагалi я страшенно стомлений. До жаху. Думки важкi, ледачi. Працюю багато дуже i почуваю, що мiг би й бiльше й краще писати, але треба дуже доброго вiдпочинку. А його не видко. Значить, зiйдеш на пси… Всiх вiтай. Олiмп тебе вiтае. І Люд, i всi… Читав iм твого листа, так тiлько головами качають. А вигляд у тебе добрий. Харч, значить, нiчого?! Ну, переварюй на здоровля. Бувай. Пиши. Цiлую. Павло. Що робить Мухин i Іван [Самсонович]? Цiлуй iх… А де Остапович? P. S. Забув iще от що. Ляля учиться в б[увшiй] Грiнченкiвськiй гiмназii. Крiм того ще недавно розпочала вчитися музики – ходить до вчительки бринькати на пiянинi. Вчителька ii хвалить. Отже, бачиш, що все робиться, що можна. Далi. Зваж ось що. Чи не тяжко тобi буде з нею? Чи зможеш ти iй дати навiть те, що вона мае тут. Матерiяльно тепер Соня живе добре. Ходити за Лялькою е кому, бо у них живуть родичi Карабаевi, якi доглядають за дiтьми (мати й сестра). Рiч, звичайно, в моральному станi дитини. На мiй погляд, тепер, коли матер[iальнi] умови полiпшилися, Лялiне становище добре. Я не <входжу>, звичайно, в усякi Вашi стосунки i кажу цiлком об’ективно, що Лялька перебувае тепер в добрiм оточеннi. Соня, коли й пише, щоб ти ii взяв, то тiлько через те, щоб потiм ти не нарiкав на випадок, коли б з Ляльки не получилося того, чого ти бажаеш. Я ii в цiм разi розумiю. Було б дивним припускати, що Ляльцi хтось бажае чогось злого. Цього я не припускаю. Не припускай i ти. В данiм разi треба геть одкинути всiляки пихи, самолюбства i т. i. Зважити все, як слiд, i вирiшити – брати ii чи не брати. Дрiбницi не повиннi грати ролi. Зваж сучасне й перспективи i вирiшуй. Бо непевний крок в цiм разi окошиться не на тобi i не на Сонi, а на Ляльцi. Пишу тобi, як брат. Не думай, будь ласка, що я держу чийсь бiк. Менi просто хочеться, щоб у всiм цiм не розписалася Ляля… Пиши. Твiй Павло. Донесення секретного спiвробiтника «Зiнгер» 28 травня 1923 р. 28/5 ЛЫЗАНИВСКИЙ с сыном был у ГУБЕНКО, от которого возвратился в 5 час. ноч. 31 травня 1923 р. 30/5 вечером к ЛЫЗАНИВСКОМУ приходил ГУБЕНКО, пробывший всего минут [нерозбiрливо] с чем-то поздравлявший ЛЫЗАНИВСКОГО. 6 червня 1923 р. ЛЫЗАНИВСКИЙ 2/6 утром ушел из дома и возвратился в 9? час. вечера. Он был у ГУБЕНКО. Довiдка на Губенка П. М. [1923 р.] Справка По материалам УСО значится, что гражд. Губенко Павел Михайлович рожд. 1881 года, […] г. Киева, кооперативный работник, б/п, 1921 году Особ. отд. ВУЧК привлекался к ответственности по обвинению в петлюровщине. Согласно постановл. ОО ВУЧК от 24/III-21 г. […]но направлен в распоряжение редакции «Вiстi» согласно их просьбы […] переводчик на укр. язык. Лист Остапа Вишнi до Миколи Балаша 24 липня 1924 р. Шановний товаришу! Ляля Балашiвна живе в матерi. Живеться iй не погано. З матерiяльного боку Карабаi живуть добре. Отже, й Ляля не бiдуе: i нагодована, i доглядена, й чиста. Вчиться в семирiчнiй школi б[увшiй] Грiнченка. Дома вчиться музики. Так що з цього боку все гаразд. Вона на здоровля трохи слабувата. Худенька й легенi слабенькi. Все робиться, щоб ii поправить. Торiк була з матiр’ю в Криму в санаторii. Це лiто все живе в Святих Горах. Нема чого, по-мойому, за нею турбуватись. Все, я кажу, гаразд. Так i напишiть своему кумовi, а моему братовi – халдик йому в бiк! Щодо мене… Живу. Потроху. Нiгде я не працюю i нiчого не роблю, крiм того, що пишу в газетах та в журналах. З цього й живу. Пишу я майже по всiх укр. виданнях перiодичних. Із журналiв е такi: 1) «Черв[оний] шлях» – Харкiв. Це великий журнал, такого типу, як була «Укр[аiнська] хата». Адреса його: Харкiв. Площа Рози Люксембург. Ред[акцiя] «Черв[оного] шляху». 2) «Глобус» – Додаток до киiвськоi газети «Бiльшовик». Тип «Толока», «Журнала для всiх», «Нива». 3) «Знаття» – наук[ово]-попул[ярний] журнал. Адреса на «Черв[оний] шлях». 4) «Нова Громада» – коопер[ативний] наук[овий] журнал у Киiвi. Є ще чимало фахових журналiв. Газети укр[аiнськi] е мало не в кожнiм мiстi. У Донбасi тiлько нема. Що ж iще Вам? Здаеться, все… А як там моi дядьки та брат? Вiтайте iх. Вам за привiт спасибi. Тисну руку. Остап Вишня 24/VII.24 Харкiв. Інформацiйна довiдка На Губенка П.М. 16 серпня 1924 р. УПОЛНОМОЧЕННОМУ 5-й гр. КРО тов. ЕВГЕНЬЕВУ В ответ на В/ задание за № 34 сообщаем, что гр-н ГУБЕНКО Павел Михайлович/ 33 лет, проживает по Б.-Гончаровской ул. в д. № 12, кв. 25. Служит секретарем газеты «Селянская Правда». Происходит он из гр-н Полтавской губ. Зиньковского уезда, село Грунь. В Харьков прибыл в 1920 году, из Киева, безпартийный. При нем жена Елена Петровна, 27 лет, сын Вячеслав одного года, сестра Мария 18 лет, курсистка Педагогических курсов, теща СМИРНОВА Мария Адольфовна, 55 лет. Кроме того 10/УIII-с.г. из Ростова приехал его брат гр-н ГУБЕНКО Василий Михайлович, 36 лет, безпартийный, безработный. Нач. Разведотделения /ПАНОВ/[Пiдпис] «16» августа 1924 года № 2996 Лист Остапа Вишнi до Миколи Балаша [1924] Листи вiд тебе доходять. Спасибi, що пишеш. Що до твоiх турбот з «Книгоспiлкою», постараюся усе зробити, що можна. Книжок думаю послати, але зараз не маю грошей, а путня книжка у нас коштуе мiльйон i бiльше. Вiтай усiх. «Промсирпо» – не мое. Я не пишу нiчого. Власне, пишу, але мого не друкують. Вимагають «дещо змiнити», «дещо змягчити»… а я не хочу. Але… дякую за вiтання i обiцяю написати в свiй час краще… Ага?! Цiлую. Павло. Донесення невстановленого агента [1924 р.] До Уповнов. КРО ДПУ УСРРт. ЕВГЕНЬЕВА Щодо розмови з т. ГУБЕНКОМ /Остап В./ маю подати слiдуюче. Пiсля загального обмiну думками вiн згадав нашого загального знайомого т. БАЛАША, який зараз перебувае за кордоном. Згадавши його, вiн надзвичайно обурювався його провокацiонною роботою, а саме, що вiн надсилав листи й навiть вiдозви контрреволюцийного змiсту в той час, як тут в Радянськiй Украiнi суспiльство украiнське змiнило свое вiдношення до Радвлади й стало до роботи. Як, наприклад, вiн посилався на листи його до т. КОЦЮБІЄНКО, що була заарештована ДПУ й сидiла довгий час тiльки тому, що одержала листи й якусь прокламацiю вiд т. БАЛАША, вiн рахуе цей факт гнусною провокацiею. Далi вiн повiдомив про те, що рiк тому чи менше одержав вiд т. БАЛАША листа й в ньому фотографичну картку свою (БАЛАША) який зазначив, що це нехай для ДПУ, на цей лист т. Губенко вiдповiв лайкою, зазначивши, що певно ти (Балаш) хотiв, щоб я побував ще в ДПУ, так я вже був й нового нiчого для мене не буде, а от я жалкую, що ти не побував в той час, але дуже жалкую – цей лист був надiсланий з лайкою досить вульгарн. й пiсля Губенко не одержував бiльш листiв. Далi по асоцiацii вiн згадав епоху петлюровщини, коли й вiн був – працював в часописах, особливо 1919 рiк – епоху УНР в Каменець-Подiльскому. Вiн сказав: «Якi ми були близорукi i дурнi що в той час вiрили в других – проводарiв, що вони здiбнi утворити держави й керувати украiнським людом, що все це йому здаеться як сон, що все це було в дитячi роки, якось аж соромно згадать, а меж тим там закордоном ще е такi дурнi, що вiрять в свiй державний розум, бо час от часу вору… про що видно з часописiв. Наприкiнцi казав, що збiраеться iхати за кордон й заiде до Праги до Балаша спецiяльно вилаяться. Остап Вишня «ВІЙ» (За Гоголем i Кропивницьким) музичний гротеск на 4 дii з спiвами, з танцями, з горiлкою i з чим хочете. Інтермедiя 26 березня 1925 р. Виходить К у м е д н и к. К у м е д н и к. Гей, латрижники, ланцi!.. Розбишаки! Цитьте, смирiтесь!.. Внемлiте… К рiчам моiм слух преклонiте… (Гамiр бурсакiв). Тихо, невигласи! Смирiте ваши гласи! Зараз почнеться кумедiя. Весела iнтермедiя. (Гамiр бурсакiв). (Улаштовуе кiн). Ритори й авдитори… Граматики i братики, i партiйнi й безпартiйнi, й навiть чеснi безпартiйнi!.. (Смiх). І робiтнi й безробiтнi… Вичищенi й вiдновленi… Хто «за» i хто «проти». (Зниженим голосом). А ну, хто проти – пiднесiть руки (павза). Нема? То-то-ж! Незаможники й середняки!.. Трррудова – iнтелiгенцiя. Прислухайтесь!.. Прридивляйтесь! Все, що покажемо – запам’ятайте й на вуса намотайте. Ми вам чистку «савецьку» покажемо, й як вiд тоi чистки врятуватися, розкажемо. (Гамiр). Ось iде комiсiя по чистцi. Входять три б у р с а к и й сiдають. Ось iде громадянка Ундервуд, що чиститись мусить. Вона хвилюеться, трясеться, чистку проскочити бiдолашна пнеться. Входить п а н н а радянська й стае тремтячи перед комiсiею. Панна на радянськiй платформi опинилась, прийняла, сердечна, соцiяльну революцiю i вивчила за Стучкою всю радянську конституцiю. Прислухайтесь… Кожному з вас у пригодi стане, бо чистити вас ще не скоро перестануть… (Як дiякон у церквi). Будьмо уважнi!.. На всi вiдповiдi п а н н и б у р с а к и реагують жереб’ячими «Го-го-го»… Г о л о в а (до Панни). Ваше соцiяльне походження? П а н н а. Я донька селянки i двох робочих вiд станка. Г о л о в а (хитае головою). Мало… мало… мало. П а н н а. Вибачте! Я донька двох селянок i трьох робочих вiд станка. Музика грае туш. Г о л о в а. Замужем? П а н н а. Замужем. Г о л о в а. Хто ваш чоловiк? П а н н а. Металiст. Г о л о в а. По якому металу? П а н н а. По благородному. Г о л о в а. Яку участь брали в революцii? П а н н а. Я ще до сентябрськоi революцii… Г о л о в а. До якоi? До сентябрськоi? П а н н а. Ну-да. Я ще до сентябрськоi революцii в пiдпiллi «работала». Г о л о в а. Розкажiть. П а н н а. Як робiтники, було, до папи прийдуть, то я заховаюсь пiд веранду i работаю… І так, було, там наработаю… Б у р с а к и. Го-го-го… Музика грае туш. Г о л о в а. А як ви на Врангеля дивитесь? П а н н а. Проти дивилась. А як ще побачу, теж дивитимусь проти. Г о л о в а. Правильно! Тепер скажiть, будь ласка, – кого ви знаете з основоположникiв марксизму? П а н н а. Основоположникiв марксизму – два: Фридрих Маркс i Карл Енгельс. Г о л о в а. Як, як? П а н н а. Пробачте, я переплутала: Марл Карс i Енглiх Фридрихс. (Гамiр). Музика грае туш. Г о л о в а. Ну, з марксизмом ви знайомi! А тепер скажiть, як iм’я, по-батьковi та прiзвище Григорiя Івановича Петровського? П а н н а. Не знаю. Г о л о в а. Пригадайте. П а н н а. Згадала – знаю! Г о л о в а. Ну, як? П а н н а. Вуцiк. Г о л о в а. Правильно. А в бога вiруете? П а н н а. Нi. Г о л о в а. Ви вiльнi. П а н н а (христиться). Слава тобi, господи! Комiсiя шепочеться. Г о л о в а. Громадянка Ундервуд залишаеться на посадi, бо вона вiдповiла на всi запитання не замислюючись! Музика грае туш. Б у р с а к и (спiвають). Очистилась, очистилась, очистилась. Витяг iз довiдки на Губенка П. М. [1925 р.] В Ы Д Е Р Ж К А из справки о подл./лит. дело № 199 ГУБЕНКО Павел Михайлович – служит секретарем редакции «Селянська правда». С сотрудниками обращается хорошо. Имеет связь с бывшим деятелем Центральной Рады /с Голубовичем и др./ Часто за протекциями к нему обращаются лица, далеко стоящие от Соввласти /напр. один бывший поп и т. д./ Сейчас он проводит много времени с артисткой Держдрамы – МАСЛЮЧЕНКОВОЙ. Обязанности секретаря исполняет хорошо. Хорошо связан с провинцией /частая переписка/. Верно: Пом. Уполномоч. КРО ГПУ УССР /Шерстов/                                [Пiдпис] Меморандум НА Губенка П. М. (Остапа Вишню) 26 березня 1926 р. Сов. секретно МЕМОРАНДУМ по гр-не ГУБЕНКО Павле Михайловиче /ОСТАП ВИШНЯ/. За вчерашний день установлено, что в продолжение последних двух месяцев ОСТАП ВИШНЯ выезжал месяц тому назад в г. Москву. Ездил он туда вместе с Гнатом ЮРОЙ, ЗЕГЕРОМ /сотрудником журнала «Всесвит»/ и еще кем-то по делам Держдрамы. Из Москвы он, вместе с этими лицами, никуда не заезжая, вернулся в Харьков. Последний раз ВИШНЮ видели 22 марта. ВИШНЯ в прошлом – украинский эс-эр. Имеющиеся у нас о нем данные говорят, что он лояльно относится к Советской Власти и ругает себя за прошлое участие в петлюровском движении, когда он работал в петлюровской печати. Компрометирующих сведений о нем не имеется. НАЧ. СО ГПУ УССР [Пiдпис] /ГОРОЖАНИН/ 26 марта 1926 года. Виписка iз доповiдi секретного спiвробiтника «Жук» 27 березня 1926 р. ГУБЕНКО бывш. член УПСР. Вступил в партию в 1917 г. или 1918 г. При УНР работал в газете «Трибуна» – оффициозе правительства УНР и в журнале «Тризуб». Отступал вместе с войсками Петлюры до Каменца. В Каменце жил в 1919—20 г.г. В 1920 г. вместе с ГОЛУБОВИЧЕМ остался в подпольи. В момент ареста ГОЛУБОВИЧА, ГУБЕНКО скрылся в Полтавскую губ. и жил в своем селе – Грунское. Сейчас много работает над литературой и посвящает ей все время. В общественной жизни участия не принимает. В широких украинских кругах его не видно. До 1922 г. он поддерживал материально автокефальную церковь, но затем перестал вносить деньги. ЖУК ВЕРНО: П/УПОЛНОМОЧЕННОГО [Пiдпис]                                       /ШЕРСТОВ/ Довiдка про встановлення постiйного нагляду за Губенком П. М. 28 березня 1926 р. С П Р А [В] К А 28/III дано задание в осведомотделение об установлении постоянного наблюдения за Губенко Павлом Михайловичем с целью освещения его политфизиономии в настоящее время. Пом. Уполномоченного КРО ГПУ УССР [Пiдпис]                        /Шерстов/ 28/III 1925 г. Остап Вишня ВОЛЬОВИЙ СПОСІБ 11 листопада 1926 р. Марину Кривоверху знав я дуже добре… Прекрасна жiнка… Працювала вона в однiм iз «коматiв», а я туди (в «комат») частенько зазирав по дiлах (дiлов! дiлов!). Ну й познайомилися… Марина Кривоверха, розносячи чай, уздрить, бувало, i мене, та й до мене: – Мо, й ви випили?.. Випийте!! Чайок – вiн не вредить!.. Марина, як бачите, була в тому «коматi» за служницю… Чай ото, було, розносить, а пiсля «державних трудов» – «наслiдки» було то пiдмiтае, то ганчiркою повитирае, щоб чисто було скрiзь… Завхоз так iй i наказав, як бралася вона за працю: – Щоб менi скрiзь чисто було! А Марина на те йому: – Та то вже сама знаю. За те й грошi платите. Справна була жiнка Марина… Нiколи iй нiякого «замiчанiя»… Була Марина з Полтавськоi губернii, округ нiяких не визнавала i казала завжди, як було спитаеш ii: – Якоi ви округи, Марино? – Та я ж уже вам казала: Полтавськоi я губернii, а «в'езду» Кобиляцького… То тепер округи, кажуть, пiшли, а я як з села виiхала, так тодi ще писалося, що з «в'езду». Любив я з Мариною побалакати: землячка ж, полтавська. Ну, ото, було, й спитаеш: – Хто ж ви така, Марино, украiнка, чи хто? – Авжеж не хто: полтавська, украiнка. – А якою ви мовою говорите? – Ото причепились! Такою, як чуете… Якою люди, такою й я… – І в школi вчилися, Марино? – Аякже, двi зими ходила. – Так якою ж ви мовою говорите? – Та знаю вже я вас, знаю: вкраiнською говорю. Побалакаемо ото, так i розiйдемося. Хороша була жiнка Марина, i роботяща, й привiтна… І про панiв не любила згадувати. Трапилося так, що давненько я з Мариною бачився: не ходив до того «комату». Чимчикую якось улицею, а до мене: – Драстуйте!.. Дивлюсь – Марина. – Драстуйте, голубочко! Ну, як воно, що воно? Де ви йдете? – Та йду оце квитка купувати. Додому iду. Розщитали! – Як? – А так. Не видержала тоi мови вкраiнськоi… «Здаменту не здала». – Як? Розкажiть! – А так. Вчили ото нас на курсах, чи як вони, щоб усi по-нашому вивчилися говорити й писати… Ранiш ото воно «по-панському» все було… І я ото ходила, слухала… Як я людина не дуже ото грамотна, ходила так собi… «Трохи поспиш, трохи послухаеш». Коли ось комiсiя. – Марино, – говорять, – Кривоверха! Пiдходю… – Звiдки ви? – питають. – Полтавська. – Украiнську мову знаете? – Аякже… Руськоi не втну, а свою, – кажу, – знаю. – Так скажiть нам, що таке «родовий вiдмiнок»?.. Я iм одказую: – Вiдмiнка не чула, а щодо родiв, то траплялося. Родила, – кажу, – од покiйного чоловiка Пилипка, та господь прибрав… Та воно й краще. Як удовою, та ще й з дитиною… А вони менi: – Не те! Не те! Ми не про те… «Вiдмiнок»… а «падеж» знаете що таке? – Так чула вiд батька, що колись на скотину було таке лихо, падiж, а за моеi пам'ятi не було такого. – Не знаете, – вони говорять, – ви граматики… Сквернувато. А про «вольовий спосiб» знаете? Про «повелительное наклоненiе»?.. Як воно в нас буде? – А чого ж не знаю. Звелять – зроблю, не звелять – не зроблю. Наше дiло таке. – Ну, йдiть, – кажуть. Пiшла я… Та оце як бачите – на вокзал аж iду. – Да-а-а-а! * * * Замислився я дуже: шкода менi землячки зробилося. «І чого я, – думаю, – не комiсiя?!» Сiв в автобус i iду. Чую розмову: – Откуда ви, Вадим Федорович? – Ф-ф-у! Екзамен по украiнiзацii держал!.. – Ну i как? – Прекрасно. Спросили меня про «вольовий спосiб»… Я iм как зашпандьорiл. «Вольовий спосiб», ето бившее повелiтельное наклоненiе. Полное окончанiе, – говорю, – форм «вольового способу» такое… Ах, чорт, уже забил! Да ето i не важно… Однiм словом, первая категорiя… – Поздравляю! А мне еще предстоiт ета непрiятность!.. Щасливий Вадим Федорович. А Маринi, бiдолашнiй, не поталанило. * * * P.S. Не знаю, може, моi тут приклади (про Маринин iспит) подiбнi до прикладiв Виборного Макогоненка в його знаменитих гуморесках, – пробачте менi цей «плагiат», – я тут зовсiм в iншу точку б'ю. Приклади тут мають другорядну вагу. Остап Вишня УКРАЇНІЗАЦІЯ Інтермедiя до п’еси «Вiй» 1926 р. ДІЙОВІ ОСОБИ: 1) Голова комiсii украiнiзацii. 2) Два члени комiсii. 3) Радянська панна. 4) Кумедник. 5) Хор бурсакiв. Всi дiйовi особи – переодягненi бурсаки. Кумедник (вискакуе й дзвонить). Гей, латрижники, ланцi, розбишаки, поганцi, цитьте! Тихо, невiгласи, смiрiте вашi гласи! Зараз почнеться комедiя, весела iнтермедiя. Бурсаки. Тихо! Комедiя! Інтермедiя! Кумедник. І ритори, й авдитори, граматики i братчики. Незаможники, середняки i тр-р-рудова iнтелiгенцiя. І партiйнi, i безпартiйнi, i навiть чеснi безпартiйнi. Вичищенi й вiдновленi. Хто «за» i хто «проти». Ану, хто «проти»? Нема? То-то ж. Цитьте. Внемлiте к рiчам моiм. Слух преклонiте. Ми вам украiнiзацiю апарату покажемо i як тую украiнiзацiю переводиться, розкажемо. Прислухайтесь, придивляйтесь. Все, що покажемо, запам'ятайте i на вуса намотайте. Бурсаки. Тихо! Украiнiзацiя! Кумедник. Ось iде комiсiя по украiнiзацii. Входить комiсiя. Кумедник. Ось iде громадянка Ундервуд. Вона на всi 100 % украiнiзувалася i через те на радянськiй посадi зосталася. Входить панна. Кумедник. Прислухайтесь, придивляйтесь, воно вам у пригодi стане, бо украiнiзувати вас ще не скоро перестануть. Будьмо уважнi. Голова комiсii запитуе панну. Члени – записують вiдповiдi. Бурсаки на всi вiдповiдi панни реагують жереб'ячим: «Го-го-го». Голова (до панни). Ви украiнiзувалися? Панна. Вже. Голова. А скажiть, будь ласка, навiщо переводиться украiнiзацiю? Панна. Украiнiзацiю переводиться для того, щоб залишити всiх на посадах, бо якби не украiнiзували, то треба було б усiх повиганяти. Голова. Так. Так. А скажiть тепер, чим славна е наша Украiна? Панна (спiвае): Лугом iду, коня веду, Розвивайся, луже! Бурсаки (раптом пiдхоплюють): Сватай мене, козаченьку, Люблю тебе дуже. Кумедник (дзвонить, силкуючись припинити бурсакiв. Останнi поволi втихають). Ф-фу, не видержали хлопцi! Голова (до панни). Ви хотiли сказати пiснею? Панна. Але… Голова. Що таке «але»? Панна. «Але», по-нашому, по-руському, будiть значить: «Да». Бурсаки регочуть… Музика грае туш. Голова. А чим iще славна наша Украiна? Панна. Борщем i галушками. Бурсаки регочуть… Музика грае туш. Голова. Ну, украiнознавство ви засвоiли добре. Тепер трохи з географii… Скажiть, що таке «селянин»? Панна. Селяни… селяни… селяни… Про це i не говорили. Голова. Не говорили? Ну, та це не так i важно. А скажiть тепер, як буде по-украiнському: «В виду того, что…»? Панна. Позакак. Голова. Прекрасно. Прекрасно. Та ви краще од Шевченка. Скажiть тепер, як пишуться папери украiнською мовою? Панна. Всi папери украiнською мовою починаються так: «З огляду на ваше вiдношення…» А в словах, де було руськое «ять», пишеться «i» з точкою. Голова. Приклад? Панна. Наприклад: «лес» – лiс; «сено» – сiно; «возле» – возлi; «везде» – вездi… Бурсаки регочуть. Голова. Все це дуже добре. А все-таки найголовнiшого не сказали. Що найголовнiше на Украiнi? Панна (мнеться). Не… не… знаю. Голова. Не знаете? Панна. Не знаю. Голова (до дирижера). Маестро! Допоможiть!. Музика починае грати гопака. Панна (скрикуе). Гопак! (І починае танцювати). Танцюють усi. Усi до нестями. Кумедник намагаеться перепинити. Нарештi всi вгамовуються. Голова. Прекрасно! (Урочисто). Громадянка Ундервуд як знавець украiнознавства переводиться в позакатегорiйнi й пiдвищуеться з 10 в 14 розряд… Ви вiльнi… Бурсаки (спiвають). Украiнiзувалась. Украiнiзувалась. Украiнi-зу-ва-а-а-ла-а-ся. Остап Вишня МОЯ АВТОБІОГРАФІЯ 15–16 березня 1927 р. У мене нема жодного сумнiву в тому, що я народився, хоч i пiд час мого появлення на свiт божий i потiм – рокiв, мабуть, iз десять пiдряд – мати казала, що мене витягли з колодязя, коли напували корову Оришку. Трапилася ця подiя 1 листопада (ст. стилю) 1889 року, в мiстечку Грунi, Зiнькiвського повiту на Полтавщинi. Власне, подiя ця трапилася не в самiм мiстечку, а в хуторi Чечвi бiля Грунi, в маетковi помiщикiв фон Рот, де мiй батько був за прикажчика. Умови для мого розвитку були пiдходящi. З одного боку – колиска з вервечками, з другого боку – материнi груди. Трiшки поссеш, трiшки поспиш – i ростеш собi помаленьку. З'явився я на свiт другим. Поперед мене був первак, старший брат, що попередив мене рокiв на пiвтора. Так ото й пiшло, значить: iси – ростеш, потiм ростеш – iси. Батьки моi були як узагалi батьки. Батькiв батько був у Лебединi шевцем i пив горiлку. Материн батько був у Грунi хлiборобом i пив горiлку. Глибшоi генеалогii не довелося менi прослiдити. Батько взагалi не дуже любив про родичiв розказувати, а коли, було, спитаеш у баби (батьковоi матерi) про дiда чи там про прадiда, вона завжди казала: – Отаке стерво було, як i ти оце! Покою вiд iх не було! З горiлки померли, царство iм небесне! Про материну рiдню так само знаю небагато. Тiльки те й пам'ятаю, що частенько було батько казав матерi: – Не вдалася ти, голубонько, у свою матiр. Хiба ж так, як оце ти, п'ють?! Царство небесне покiйницi: i любила випити, i вмiла випити. Про дiда (материного батька) балачок зовсiм не було. Не любили, очевидно, того дiда зовсiм. Далеко пiзнiше я довiдався, що вiн хотiв був повiситись, та не пощастило йому того зробити, так вiн узяв та й умер от бiлоi-бiлоi, як бувае бiлий снiг, гарячки. А взагалi батьки були нiчого собi люди. Пiдходящi. За двадцять чотири роки спiльного iхнього життя послав iм господь усього тiльки сiмнадцятеро дiтей, бо вмiли вони молитись милосердному. Коли, було, хто з сусiдiв натякне батьковi: – Чи не припинили б ви, Михайле Кiндратовичу, часом дiточок? А батько йому на те: – Нiчого! Господь дав дiтей, дасть i на дiтей. Помер батько 1909 року, на п'ятдесят восьмому роцi свого плодотворного життя. І як згадуе, було, мати про покiйника: – Скiльки це е вже дiтки, як наш батько помер? – Та вже, мамо, лiт iз десять. Замислиться, було, матуся i прокаже: – Це б у вас iще було братiв та сестер штук iз шестеро. А в мене б усього було б оце дiточок… Скiльки, дiтки? – Двадцять трое, мамо. – Еге ж. Двадцять трое… Ох-хо-хо! Хай царствуе покiйничок… Почав, значить, я рости. – Писатиме, – сказав якось батько, коли я, сидячи на пiдлозi, розводив рукою калюжу. Справдилося, як бачите, батькове пророкування. Але, нема де правди дiти, – багацько ще часу проминуло, доки батькове вiщування в життя втiлилося. Письменник не так живе й не так росте, як проста собi людина. Що проста людина? Живе собi, проживе собi, помре собi. А письменник – нi. Про письменника подай, обов'язково подай: що впливало на його свiтогляд, що його оточувало, що органiзовувало його ще тодi, коли вiн лежав у матерi пiд цицею й плямкав губами, зовсiм не думаючи про те, що колись доведеться писати свою автобiографiю. А от тепер сиди й думай, що на тебе вплинуло, що ти на письменника вийшов, яка тебе лиха година в лiтературу потягла, коли ти почав замислюватися над тим, «куди дiрка дiваеться, як бублик iдять». Бо письменники так, спроста, не бувають. І от, коли пригадаеш життя свое, то приходиш до висновку, що таки справдi письменника супроводять в його життi явища незвичайнi, явища оригiнальнi, i коли б тих явищ не було, не була б людина письменником, а була б порядним iнженером, лiкарем чи просто собi толковим кооператором. Пiдскочать отi явища – i записала людина. Головну роль у формацii майбутнього письменника вiдiграе взагалi природа, а в украiнського письменника – картопля, коноплi, бур'яни. Коли е в хлопчика чи в дiвчинки нахил до замислювання, а навкруги росте картопля, чи бур'ян, чи коноплi – амба! То вже так i знайте, що на письменника воно пiде. І це цiлком зрозумiло. Коли дитина замислиться й сяде на голому мiсцi, хiба iй дадуть як слiд подумати? Зразу ж мати пужне: – А де ж ти ото сiв, сукин ти сину!? Нема тобi за сажем мiсця?! І «знiмайсь» моментально. І натхнення з переляку розвiялось. Тут i стае в пригодi картопля. Так було й зо мною. За хатою недалеко – картопля, на пiдметi – коноплi. Сядем собi: вiтер вiе, сонце грiе, картоплиння навiвае думки про всесвiт, про космос, про соцiалiзм. І все думаеш, думаеш… Аж поки мати не крикне: – Пiди подивися, Мелашко, чи не заснув там часом Павло? Та обережненько, не налякай, щоб сорочки не закаляв. Хiба на них наперешся?! З того ото й пiшло. З того й почав замислюватись. Сидиш i колупаеш перед собою ямку – все тебе вглиб тягне. А мати було лаеться: – Яка ото лиха година картоплю пiдривае? Ну, вже як i попаду!! Пориви чергувались. То вглиб тебе потягне, – тодi ото ямки колупаеш, то погирить тебе в вишину, на простiр, вгору кудись. Тодi лiзеш у клунi на бантину горобцi драти або на вербу по галенята. Конституцii я був нервовоi, вразливоi змалку: як покаже було батько череска або восьмерика – моментально пiд лiжко й тiпаюсь. – Я тобi покажу бантини! Я тобi покажу галенята! Якби вбився зразу, то ще нiчого. А то ж покалiчишся, сукин ти сину! А я лежу було пiд лiжком, тремтю, носом сьорбаю й думаю печально: «Господи! Чого тiльки не доводиться переживати через ту лiтературу!» Із подiй мого раннього дитинства, що вплинули (подii) на мое лiтературне майбутне, твердо врiзалася в пам'ять одна: упав я дуже з коня. Летiв верхи на полi, а собака з-за могили як вискочить, а кiнь – убiк! А я – лясь! Здорово впав. Лежав, мабуть, з годину, доки очунявся… Тижнiв зо три пiсля того хворiв. І отодi я зрозумiв, що я на щось потрiбний, коли в такий слушний момент не вбився. Неясна ворухнулася в менi тодi думка: мабуть, я для лiтератури потрiбний. Так i вийшло. Отак мiж природою з одного боку та людьми – з другого й промайнули першi кроки мого дитинства золотого. Потiм – оддали мене в школу. Школа була не проста, а «Мiнiстерства Народнього Просвещенiя». Вчив мене хороший учитель Іван Максимович, доброi душi дiдуган, бiлий-бiлий, як бiлi бувають у нас перед зеленими святами хати. Учив вiн сумлiнно, бо сам вiн був ходяча совiсть людська. Умер уже вiн, хай йому земля пухом. Любив я не тiльки його, а й його лiнiйку, що ходила iнодi по руках наших школярських замурзаних. Ходила, бо така тодi «комплексна система» була, i ходила вона завжди, коли було треба, i нiколи люто. Де тепер вона, та лiнiйка, що виробляла менi стиль лiтературний? Вона перша пройшлася по руцi моiй, оцiй самiй, що оце пише автобiографiю. І бачите, як пише? «Як муха дише». А чи писав би я взагалi, коли б не було Івана Максимовича, а в Івана Максимовича та не було лiнiйки, що примушувала в книжку зазирати? У цей саме час почала формуватися й моя класова свiдомiсть. Я вже знав, що то е пани, а що то – не пани. Частенько-бо було батько посилае з чимось до баринi в горницi, посилаючи, каже: – Як увiйдеш же, то поцiлуеш баринi ручку. «Велика, – думав я собi,– значить, бариня цабе, коли iй ручку цiлувати треба». Неясна якась тодi була в мене класова свiдомiсть. З одного боку – цiлував баринi ручку (явна контрреволюцiя), а з другого – клумби квiтковi iй толочив. А раз залiз на веранду i понабурював у хатнi квiти (явнi революцiйнi вчинки). Чистий тобi Мандональд. Мiж соцiалiзмом i королем вертiвся, як мокра миша. Але вже й тодi добре затямив собi, що пани на свiтi е. І як, було, бариня накричить за щось та ногами затупотить, то я залiзу пiд панську веранду та й шепочу: – Пожди, експлуататоршо! Прийде жовтнева революцiя! Я тобi покажу, як триста лiт iз нас… i т. д. i т. iн. Оддали мене в школу рано. Не було, мабуть, менi й шести лiт. Провчився я там три роки, скiнчив школу. Прийшов додому, а батько й каже: – Мало ти ще вчився. Треба ще кудись оддавати. Повезу ще в Зiнькiв, повчись iще там, побачимо, що з тебе вийде. Повiз батько мене в Зiнькiв, хоч i тяжко йому було тодi, бо вже нас було шестеро чи семеро, а платнi вiн у помiщицi дiставав вiсiмнадцять чи двадцять карбованцiв на мiсяць. Проте повiз i вiддав мене у Зiнькiвську мiську двокласну школу. Отут менi й повернути б було на «неокласицизм», бо вчилися ми разом iз М. К. Зеровим. Так я не схотiв. Самi ж знаете, неокласиком бути – силу треба терпiння. Читай Горацiя, Вергiлiя, Овiдiя та iнших Гомерiв. А бути сучасним письменником – значно легше. Нiчого собi не читаеш, тiльки пишеш. І всi задоволенi. Так що нашi з М. К. Зеровим стежки розiйшлися. Вiн – на Рим, я на – Шенгерiевку. Зiнькiвську школу закiнчив я року 1903, з свiдоцтвом, що маю право бути поштово-телеграфним чиновником дуже якогось високого (чотирнадцятого, чи що) розряду. Та куди ж менi в тi чиновники, коли «менi тринадцятий минало». Приiхав додому. – Рано ти, – каже батько, – закiнчив науку. Куди ж тебе, коли ти ще малий? Доведеться ще вчить, а в мене без тебе вже дванадцятеро. Та й повезла мене мати аж у Киiв, у вiйськово-фельдшерську школу, бо батько, як колишнiй солдат, мав право в ту школу дiтей оддавати на «казьонний кошт». Поiхали ми до Киева. В Киевi я роззявив рота на вокзалi i так iшов з вокзалу через увесь Киiв аж до святоi Лаври, де ми з матiр'ю зупинились. Поприкладався до всiх мощей, до всiх чудотворних iкон, до всiх мироточивих голiв i iспити склав. Так й залишився в Киевi. Та й закiнчив школу, та й зробився фельдшером. Фельдшер з мене був непоганий, бо зразу ж закапав одному хворому очi нашатирним спиртом замiсть цинкових крапель. Про гонорар од того хворого говорити не буду. А потiм пiшло нецiкаве життя. Служив i все вчився, все вчився – хай воно йому сказиться! Все за екстерна правив. Вiйна застукала мене на залiзницi, де я хоробро захищав «царя, престол i отечество» вiд ворогiв зовнiшнiх, фельдшерувавши в залiзничнiй лiкарнi. Як ударила революцiя – завертiвся. Будував Украiну. Бiгав з Центральноi ради в унiверситет, а з унiверситету в Центральну раду. Тодi до св. Софii, з св. Софii до «Просвiти», з «Просвiти» на мiтинг, з мiтингу на збори, з зборiв у Центральну раду, з Центральноi ради на з'iзд, iз з'iзду на конференцiю, з конференцii в Центральну раду. До того було нiколи, що просто страх… Хотiлося, щоб i в вiйську бути, i в парламентi бути, i в унiверситетi бути, i по всiх комiтетах бути, i на нацiональний фонд збирати, i пiсень спiвати. Та куди вам? Де спiвають, – там i я! Де говорять, – там i я! Де засiдають, – там i я! Державний муж, одне слово. Громадянська вiйна. Брав участь. Летить шрапнель, а я ховаюсь. Весь тягар громадянськоi вiйни перенiс. І в черзi по пайки стояв, i дрова саночками возив, i городи копав. А найтяжче було нести два пуди борошна з Лаври аж на Гоголiвську вулицю, в Киевi. «Собачою тропою» нiс, а потiм Шевченкiвським бульваром. І кректав, стогнав, i сiдав, i присiдав. А таки донiс. Не кинув «здобуткiв революцii». Тяжко було, але «ми перемогли». Ну, а потiм пiд'iхала «платформа», мене й посадили. Потiм випустили, але я вже з «платформи» не злазив. Нема дурних. Книга, що найсильнiше на мене враження зробила в моiм життi,– це «Катехiзис» Фiларета. До чого ж противна книжка! Ще якби так – прочитав та й кинув, воно б i нiчого, а то – напам'ять. А хай iй грець! Найдужче вона менi втямки далася. Книжки я любив змалку. Пам'ятаю, як попався менi Соломонiв «Оракул», – цiлими днями сидiв над ним та кульку з хлiба пускав на оте коло з числами рiзними. Пускаю, аж у головi макiтриться, поки прийде мати, вхопить того «Оракула» та по головi – трах! Тодi тiльки й кину. Взагалi любив я книжки з м'якими палiтурками. Їх i рвати легше, i не так боляче вони б'ються, як мати, було, побачить. Не любив «Руського паломника», що його рокiв двадцять пiдряд читала мати. Велика дуже книжка. Як замахнеться було мати, так у мене душа аж у штанях. А решта книг читалося нiчого собi. Писати в газетах я почав у Кам'янцi, на Подiллi. 1919 року, за пiдписом Павла Грунського. (Чого я був у Кам'янцi, питаете? Та того ж, що й ви!) Почав з фейлетону. Часто мене запитують, де я мову свою взяв. Мову свою я взяв з маминоi цицi. Це – невичерпне джерело мовне. Звернiть увагу на це, матерi, i ваших дiточок нiколи не доведеться украiнiзувати. Хто вивершив мову? Робота. Робота i вказiвки А. Ю. Кримського та Модеста Пилиповича Левицького, що з ними я мав щасливу нагоду працювати i про яких я завжди згадую з почуттям глибокоi подяки. Жив я в Киевi. В Харкiв «мене переiхали» 1920 року, в жовтнi мiсяцi, а в квiтнi мiсяцi 1921 року почав я працювати у «Вiстях» з Вас. Блакитним. У «Вiстях» почав я працювати за перекладача. Робота серйозна, робота вiдповiдальна, робота тяжка, бо доводилося таки як слiд прiти над газетними отими перекладами. Перекладав я, перекладав, а потiм думаю собi: «Чого я перекладаю, коли ж можу фейлетони писати!! А потiм – письменником можна бути. Он скiльки письменникiв рiзних е, а я ще не письменник. Квалiфiкацii не знаю, що я, – думаю собi, – робитиму». Зробився я Остапом Вишнею, та й почав писати. Сиджу собi та й пишу. Робити бiльше нiчого, папiр е, робота не важка – не те, що там шiсть годин у яку-небудь книгу рахунки записувати. Спочатку було тяжкувато, бо папiр попервах був поганкуватий i чорнило не дуже добре, та й олiвцi часто ламались, а потiм, як «Книгоспiлка» взялась постачати добре канцприладдя – стало легше. Уже й промокачка появилася, вже не доводиться тобi твори до стiнки лiпити, щоб не розмазувалося, – твори кращими виходять, чепурнiшими. Потiм купив портфеля – зробився вже справжнiм солiдним письменником. Роки собi минають – стаж собi набiгае. Ах, яка це хороша штука – стаж! Вiн так сам по собi непомiтно набiгае, а здорово нашого брата пiдтримуе. А там за стажем, дивись, i «маститiсть» прийде. Уже так, коли придивишся на волосся, видно, що щодня «маститостi» прибавляеться. Швидко-швидко вже замiсть волосся сама «маститiсть» на головi буде. Тодi вже зовсiм добре. Прийдеш до редакцii, принесеш що-небудь, редакторовi незручно буде зразу пугнути. І скаже редактор секретаревi: – Пустiть! Воно, положим, нi к лихiй годинi не годиться, та незручно: старий письменник… Надрукуемо! А ви, маститий, сопричислений до староi дегенерацii, коли до вас прийде хто-небудь з молодоi дегенерацii письменникiв, говоритимете: – Писати, товаришу, складна штука! Колись писалося! Ех, i писалося! А тепер би ще писалося, та, знаете, треба пiдмемуарити життя пройдене. А то перед iсторiею буде нiяково. Згодом трохи (тодi ж таки 1921 року) почав я працювати i в «Селянськiй правдi», де благополучно секретарював п'ять лiт пiд орудою С. В. Пилипенка. Робилося добре. Хороша була газета, царство iй небесне. Селян вона любила дуже. З любовi й померла. Ну, а тепер про процес творчостi. Як я пишу. Пишу я так. Беру папiр, беру олiвця чи перо в руки й починаю писати. І пишу. Мiряю завжди температуру, коли пишу. Нормальна. І до того, як сiдаю писати, нормальна, i пiсля того не пiдноситься. З пульсом у мене пiд час роботи не гаразд. Не можу порахувати. Як пишу, рука бiжить по паперу, нiяк артерiю налапати не можна. А кинеш перо – нема рацii рахувати, бо це вже ж не буде «момент творчостi». Так я вам i не докажу, що воно з пульсом робиться, коли письменник пише. Щодо голови пiд час творчостi. Пробував мотати головою, як пишу – нiчого не виходить. Чому це так, я напевне не знаю. Очевидно, думки в головi розхлюпуються. Коли поставити на голову пiд час творчостi гарячого чайника – замiсть прози вiршi виходять. І то якiсь невиразнi. Коли розiгнатись i вдаритись головою об стiнку – тодi якийсь такий плутаний верлiбр пишеться, що й сам нiчого не розбереш. Живiт у творчостi займае так само неабияке мiсце. Коли людина, сiвши щось писати, правою рукою пише, а лiвою держиться за повний живiт, виходить дуже довга психологiчна повiсть, iдеологiчно заплутана. Коли живiт порожнiй i рука од буркоту в ньому одскакуе од нього, тодi здебiльша буде або короткий ямбiчний вiрш, або гарна новела. Коли починаеш писати, треба сiдать на стiлець цупко, бо iнакше разом з головою в процесi творчостi починае брати участь i ота частина тiла, куди ноги повтикано. Виходять твори, щоправда, непоганi, але, беручи пiд увагу буйний розвиток нашоi культури, час вже нам робити переключку на голову. Всi цi спостереження з власного досвiду. Трохи ще про вплив полового збудження на процес творчостi. Дехто з творцiв вважае, що найкращi твори виходять з-пiд пера людини, що «налита вкрай» всякими половими iмпульсами. Не скажу, наскiльки це вiрно. Тут щось не те, по-моему. Як ти його встигнеш слiдкувати за «половими питаннями», коли ж ти пишеш i рука в тебе зайнята. Та й голова так само. Як на мiй погляд, тяжко це робить. Краще вже що-небудь одно: або пиши, або «полового iмпульса» бережи. На пiдставi свого досвiду радив би все-таки працювати так: спочатку подумати, а потiм уже писати, а не навпаки. Так якось краще виходить, хоч праця трiшки й тяжка… Як я ставлюсь до теперiшнiх лiтературних органiзацiй? Ставлюся. Ставлюся я до «Ваплiте», до «Плугу», до «ВУСПП», до «Молодняка», до «Марсу», до «Неокласикiв», до «Бумерангу» (чи як вiн там зветься…). До всiх ставлюся. Ех, дорогi моi товаришi! Був колись на свiтi один мудрий фiлософ. Звали його Йосипом, а по-батьковi й на прiзвище не знаю, як там вiн був. Так отой мудрий фiлософ Йосип казав колись: «Мотузочка? Давай сюди й мотузочку! В дорозi все в пригодi стане». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Із теперiшнiх письменникiв бiльше вiд усiх я люблю Хвильового й Досвiтнього. Якби ви знали, якi це прекраснi письменники! Як з ними хорошо на полюваннi! Коли ранок, коли над лиманом срiбний туман устае, коли сидиш у ямцi й очi твоi плавають у туманi, вишукуючи десь аж он там чорну крапку з чиряти або з крижня. Ах! А праворуч од тебе Хвильовий, а лiворуч од тебе Досвiтнiй. Як iх не любить?! І коли вони, – нi Хвильовий, нi Досвiтнiй, – нiколи не говорять про лiтературу. А решта всi – хорошi письменники, так тiльки ж вони весь час про лiтературу, i стрiлять не вмiють. Я й iх люблю, тiльки менше. Із старих письменникiв менi подобаються: Нестор Лiтописець та Остромир. Як ставлюся до театрiв? Я iх люблю. Я люблю березiльцiв, франкiвцiв, одещан, занькiвчан… Я всiх люблю. Я навiть оперу украiнську люблю. Слово честi. І якби, примiром, оперовi директори любили своi опери так, як я iх люблю, у нас би, не вважаючи на те, що так багато в нас е оперових директорiв i вiддiл мистецтв, – у нас би, iй-богу, була украiнська опера. Бо я знаю, що театр – це велике знаряддя, а коли вiн велике знаряддя, то треба дуже великого на директорiв знаряддя, щоб театр був великим знаряддям. Із тварин – найбiльше люблю кiз. Із комах – осу. Найулюбленiший колiр – жовто-бурий. Запах – фiалка. Із квiток найбiльше люблю – фуксiю. Котiв люблю за хвiст тягати. Із страв найсмачнiша – смажена картопля, щоб хрумтiла на зубах. Жiнок люблю стрижених i голених, i щоб у чоботях. У бога перестав вiрити через два днi пiсля того, як було приказано, що бога нема. Крiм усього цього, я: член МОПРу, Авiохему, «Геть неписьменнiсть», товариства «Змичка» i лiтературного клубу iм. Вас. Блакитного. Жонатий. Це все – для психологii творчостi! Якось я запитав у свого сина: – Вячку! Чим ти будеш, як виростеш?.. – Людиною буду! Я й подумав: «А й правда. Хай буде людиною. Не письменником, а людиною. Йому це легше тепер зробити, нiж нам колись було. Вiн баринi ручки не цiлуватиме, i нема бiля нього картоплиння та бур'янiв. Нема, де замислюватись». Занотував я отут найголовнiшi моменти з свого життя та найголовнiшi риси моеi вдачi й свiтовiдчування, що лягли в основу моеi лiтературноi роботи. Як лягли? А вам що до того? Лягли – хай лежать. Не займайте iх. Як бачите, лiнiя в моему лiтературному життi була правильна. Що, робота нi к лихiй годинi не годиться? То нiчого: аби була лiнiя правильна. Р. S. Чому я поспiшав так iз своею автобiографiею? Через вiщо сам я оце ii випускаю в свiт? Та дуже просто. Я ж не певний, що як дуба врiжу, хтось вiзьметься за мою бiографiю… А так сам зробиш, – знатимеш уже напевно, що вдячнi нащадки нiколи тебе не забудуть. Інформацiя розвiдувального управлiння на Губенка П. М. 1 квiтня 1927 р. НАЧАЛЬНИКУ 2-го ОТДЕЛЕНИЯ СО тов. КОЗЕЛЬСКОМУ Задание тов. Джавахова В ответ на В/задание за № 1649 от 17/III-27 г. сообщаю что гр-н ГУБЕНКО Павел Михайлович, 32 лет, русский, женат, беспартийный, уроженец гор. Грунь, Полтавской губ. Проживал в доме № 12 по Большой Гончаровской ул. и 23/IV-26 г. из вышеуказанного дома выбыл на жительство в дом № 130 по Сумской ул., где по словам его бывшей жены, с которой он развелся, в настоящее время и проживает. В этом же доме проживает его бывшая жена ГУБЕНКО Елена Петровна, 28 лет, дом. хоз. и ребенок. При проверке дома № 130 по Сумской ул. гр-н ГУБЕНКО Павел Михайлович не обнаружен, а по домовой книге значится проживающим гр-н ВЫШНЯ Остап Михайлович /он же – ГУБЕНКО/ 1889 г. рождения, журналист, работает в редакции газеты «ВІСТІ». При нем жена. Техническим секретарем этого дома является гр-н ЛОЗА Петр Федорович, 26 лет, служит в Сахаротресте и студент СХИ. При нем жена. Основание: Докл. разв. №№ ……… от 26 и 29/ Марта с. г. НАЧ. РАЗВЕД. ОТДЕЛЕНИЯ СОУ /ПАНОВ/                                  [Пiдпис] 1/IV-27 г. №1749 Інформацiя за донесенням секретного спiвробiтника «Пожилой» 12 квiтня 1927 р. § 25. Т-во Содействия Украинской Державной Библиотеке начинает разворачивать свою работу. Мне известно, что последнее решило устраивать для широкой аудитории лекции, для чего они хотят пригласить в Одессу Остапа ВИШНЮ и ТИЧИНУ. Кроме того это Т-во поставило перед собой задачу – распространение литературы – книжек на селе, для этой цели они думают дубликаты книг, имеющихся в УДВ – отправлять на село. В Правление Т-ва входят: СОЛТУС, ТАЛЬКО-ГРИНЦЕВИЧ, БЕЛОСКУРСКИЙ, БУРЯЧЕНКО, НАВРОЦКИЙ, ПАЩЕНКО, ЛЕЩЕНКО. ОСНОВАНИЕ: Сводка со слов с/с «ПОЖИЛОГО» от 12/IV-27 г. Приняла: П[омощник] Упол[номоченного] С[ледственного] О[тдела] – Иванова Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Ернест» 25 серпня 1927 р. Остап ВИШНЯ. Мае величезну дружбу з ЯВОРНИЦЬКИМ i вiн же його поклонник посилае йому своi книжки… з дружеськими пiдписами. А як заходить рiч про вiйну, то в його спитай: «Ну, щож, Павло Михайловичу, Чемберлен хоче пiти вiйною на нас». «Хай попробуе. Получив ото вiдповiдь на ультиматум, а тепер хай попробуе вiн нас пушками, танками, газами, а ми його протестами, протестами, так дума з нами заводиться». На порогах – 12/VI – 27 г. Остап Вишня ЧУКРЕН 28 серпня 1927 р. Сива-сивезна старовина… Отодi ж таки, як жила-була на свiтi Атлантида, гонiв iз сотню за Атлантидою, трiшки вбiк, праворуч, була друга казкова краiна, що мала чудернацьку трохи назву «Чукрен». Звалася так та казкова краiна через те, що ii населення, люд тобто ii божий, завжди чухався. Дитинча маленьке, як тiльки починало було спинатися на ноги, i коли було його чи запитають про що-небудь, чи загадають що зробити, зразу воно лiзе до потилицi й починае чухатись. І так ото чухаеться все свое життя, аж поки дуба врiже… Через те й краiна звалася «Чукрен»… Власне кажучи, перша ii назва була не «Чукрен», а «Чухрен», але згодом «хи» перейшло в «ки», а правописна комiсiя той перехiд «хи» на «ки» затвердила. Так назавжди й залишилася назва тоi краiни «Чукрен». Жили там люди – чухраiнцi. Усе було вони чухаються та спiвають. До спiвiв вони були великi мастаки. Спiвають було цiлими столiттями. Спочатку в них пiснi були дуже короткi, мелодiйнi i з глибоким змiстом, а потiм, як уже було заведено «Всечухраiнський день музики», починали спiвати «Корита»: Ой корито, корито, Повне води налито. Там дiвчонки води мили, А мальчишки воду пили. Не хочу я чаю пить, Не хочу заварювать, Не хочу тiбе любить, З тобою разговарювать. Спiвали вони так, що сусiди iхнi, атлантидяни отi самi, аж вiкна було зачиняють: – Спiвають чухраiнцi! От народ!? А коли ж вони вже за iндустрiалiзацiю вiзьмуться? А тi спiвають, а тi спiвають… Перестануть, почухаються та знову: Ти скажи мне пачему, По какому случаю, Одного тiбе люблю, А десяток мучаю. Отак i жила та казкова краiна «Чукрен». І якось вийшло так, що мала вона святкувати якесь дуже велике ювiлейне свято: чи то десятирiччя якоiсь подii, чи то ювiлей якогось громадського дуже важливого чинника, – одне слово, дуже якесь велике мало вiдбутися свято. Вирiшили святкувати. От надiходить уже й свято, а чухраiнцi чухаються собi помаленьку. Сусiди збоку нагадують: – Не прогавте, хлопцi! А чухраiнцi iм: – Нiчого! Встигнемо з козами на торг. Та й дочухалися до того, що перед самiсiньким святом тик-мик, а святкувати нема з чим. Не пiдготувалися як слiд… Що маеш робити? Так вони що втнули? Хитрий нарiд був. Рiк у них мав 365 день, так вони взяли й ухвалили: Через те, мовляв, що рiк для нас дуже короткий, ухвалюемо, що з цього числа рiк у нас мае бути на тисячу днiв. Щоб не дуже, значить, поспiшали. Зрадiли всi дуже… А заслужена iхня артистка вийшла на сцену в народнiм театрi й проспiвала художньо: Вiють вiтри, Вiють буйнi, Аж-аж-аж дерева гнуться. На тiм, поки що, i кiнчився «народний здвиг» з цього приводу. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Отака була колись казкова краiна «Чукрен». Остап Вишня ЧУХРАЇНЦІ (Спроба характеристики) 10 вересня 1927 р. Передмова «Чухраiнцi», як ми знаемо, це дивацький нарiд, що жив у чудернацькiй краiнi «Чукрен». Краiна «Чукрен» була по той бiк Атлантиди. Назва – «чухраiнцi» (i про це ми знаемо) – постала вiд того, що нарiд той завжди чухався… В цiй моiй науковiй працi ми спробуемо, за виконаними матерiалами, зазнайомити з характеристикою вищеназваного дивного народу. Роздiл І Краiна «Чукрен», як про те свiдчать матерiали, знайденi при розкопках гробницi чухраiнського царя Передериматнюрiохора, розлягалася на чималiм просторi вiд бiблiйськоi рiчки Сону до бiблiйськоi рiчки Дяну. Бiля рiчки Дяну простягалося пасмо так званих Кирпатих гiр. Це – на заходi… Пiвдень краiни «Чукрен» обмивало море з водою синього кольору. Синiм те море зробилося дуже давно, ще тодi, коли найбiльша в свiтi катаклiзма – бог оддiлив океани вiд землi. Тодi те море хотiло зробитися океаном – надулося, посинiло, та так синiм на ввесь свiй вiк i залишилося. В сине море текла найулюбленiша чухраiнцями рiчка Дмитро. А на пiвденному заходi була велика рiчка Дсiтро. Од цих рiчок i чухраiнцi прибрали назв: Наддмитрянцiв i Наддсiтрянцiв. Наддмитрянцi – це тi, що жили над рiчкою Дмитром, а Наддсiтрянцi – над Дсiтром. Чухраiнцiв було чимало i щось понад тридцять мiльйонiв, – хоч здебiльша вони й самi не знали, хто вони такi суть… Як запитають було iх: – Якоi ви, лорди, нацii? Вони, почухавшись, одповiдають: – Та хто й зна?! Живемо в Шенгерiевцi. Православнi. «Чукрен» була краiна хлiборобська. На ланах ii на широких росли незнанi тепер хлiба: книшi, паляницi, перепiчки… А найбiльше чухраiнцi любили на вгородах соняшники. – Хороша, – казали вони, – рослина. Як зацвiте-зацвiте-зацвiте. А потiм як i схилить i стоiть перед тобою, як навколюшках… Так нiби вiн – ти, а ти – нiби пан. Уперто покiрлива рослина. Хороша рослина. Роздiл ІІ Мали чухраiнцi цiлих аж п'ять глибоко нацiональних рис. Цi риси настiльки були для них характернi, що, коли б котрийсь iз них загубився в мiльйоновiй юрбi собi подiбних iстот, кожний, хто хоч недовго жив серед чухраiнцiв, вгадае: – Це – чухраiнець. І нiколи не помилиться… Його (чухраiнця) постать, його рухи, вираз, сказать би, всього його корпуса – все це так i випирае отi п'ять голiвних рис його симпатичноi вдачi. Риси цi, як на ту старовинну термiнологiю, звалися так: 1. Якби ж знаття? 2. Забув. 3. Спiзнивсь. 4. Якось-то воно буде! 5. Я так i знав. Розглянемо поодинцi всi цi п'ять характерних для чухраiнця рис. Нагадаемо тiльки, що розкопанi матерiали сильно потерпiли од тисячолiтньоi давнини, а декотрi з них й понадриванi так, нiби на цигарки, хоч матерiали тi нi на книжки з сiльського господарства, нi на газети не подiбнi. Одну з книжок, писану вiршами, викопано разом iз глечиком. Академiки кажуть, що, очевидно, чухраiнцi накривали глечики з молоком поезiею: настiльки в них була розвинена вже тодi культура. Книжка дуже попсована, вся в сметанi. Сметана та взялася струпом. Хiмiчний дослiд того струпа виявив, що то – крейда. Як догадуються вченi, сметану ту було накрито книжкою бiля якогось великого мiста. Отже, дуже тяжко працювати над тими матерiалами. Через те характеристика кожноi нацiональноi чухраiнськоi риси може бути не зовсiм повна. Ми заранi просимо нам те дарувати. Не ми в тому виннi, а тисячолiття. Вивчати науково кожну окрему рису ми, за браком часу й мiсця, навряд чи зможемо. Доведеться обмежитись наведенням для кожноi з них наочних прикладiв: так, ми гадаемо, буде й швидше, й для широкого загалу зрозумiлiше. Якби ж знаття. Найхарактернiша для чухраiнцiв риса. Риса-мати. Без неi чухраiнець, а риса ця без чухраiнця – не риса. Повстала ця риса в чухраiнцiв от з якого приводу. Вшивав один iз них хату. Злiз аж до бовдура i посунувся. Сунеться й кричить: – Жiнко! Жiнко! Соломи! Соломи! Соломи!.. Геп! – Не треба… Це, значить, кричав чухраiнець жiнцi, щоб вона, доки вiн гепне, соломи на те мiсце, де вiн гепне, пiдiслала. Не встигла жiнка цього зробити. Тодi виходить: «Не треба». І от пiсля цього й укоренилася глибоко ця риса в чухраiнцеву вдачу. Як тiльки яка притичина, зразу: – Якби ж знаття, де впадеш, – соломки б пiдiслав. Або: – Якби знаття, що в кума пиття… І так в кожнiм випадку життя чухраiнського цивiлiзованого. От будують чухраiнцi яку-небудь будiвлю громадську. Збудували. А вона взяла i упала. І зразу: – Якби ж знаття, що вона впаде, ми б ii не сюди, а туди будували. Є серед матерiалiв характерний запис, як попервах чухраiнцi свою культуру будували. Узялися дуже ретельно… А потiм за щось завелись, зразу за голоблi (була в них така зброя, на манiр лицарських середньовiчних списiв) та як зчепились полемiзувати… Полемiзували-полемiзували, аж дивляться – у всiх кров тече… Тодi повставали й стогнуть: – Якби ж знаття, що один одному голови попровалюемо, не бились би. Сильно тодi в них культура затрималася… Та й не дивно: з попроваленими головами не дуже культурне життя налагодиш… Вирiшили якось вони театр органiзувати. Запросили спецiальну людину. Бiгали, говорили, обговорювали. Хвалилися, перехвалювалися. Пiдвела iх та людина: не органiзувала театра, а зовсiм навпаки. Тодi почухались. – Якби ж знаття… І почали знову. І не було жоднiсiнького чухраiнця без отого знаменитого: – Якби ж знаття… Якось-то воно буде. Я так i знав. З цiею головною рисою тiсно з'еднанi четверта й п'ята риси в чухраiнцiв, а саме: «якось-то воно буде» та «я так i знав». Коли чухраiнцi було починають якусь роботу, хоч би в якiй галузi iхнього життя та робота виникла, i коли хто-небудь чи збоку, чи, може, трохи прозорливiший зауважив: – А чи так ви робите? Чухраiнець обов'язково подумае трiшки, почухаеться i не швидко прокаже: – Та! Якось-то вже буде! І починае робити… Коли ж побачить, що наробив, аж пальцi знати, тодi: – Я так i знав! – Що ви знали? – Та що отак буде! – Так навiщо ж ви робили? – Якби ж знаття… – Так ви ж кажете, що знали? – Так я думав, що якось-то воно буде! Один iндiйський мудрець, коли йому про це тодi розповiдали, сказав: – Дивне якесь perpetuum mobile. Забув. Спiзнивсь. Друга риса – «забув» i третя – «спiзнивсь» характернi так само риси для чухраiнцiв, але вони особливих пояснень, гадаемо, не потребують… – Чому ви цього не зробили? – І-i-i-ти! Забув! Дивись?! Або: – Чого ж ви не прийшли? – Та засидiвсь, глянув, дивлюсь – спiзнивсь! Так я й той… облишив. Якось-то, сам собi подумав, воно буде. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Істинно дивний народ. Роздiл III Краiну «Чукрен» залила стихiя разом iз Атлантидою. Один чухраiнський поет, грiзноi стихii перелякавшися, залiз на височенну вербу й чекав смертi. Коли вода вже заливала його притулок, вiн продекламував журно: Ой, поля, ви, поля, Мати рiдна земля, Скiльки кровi i слiз По вас вiтер рознiс. А в цей момент пропливав повз ту вербу атлантидянин i, захлинаючись уже, промовив: – І все по-дурному! Пiслямова Читав я оцi всi матерiали, дуже сумно хитаючи головою. Прочитавши, замислився i зiтхнув важко, а з зiтханням тим само по собi вилетiло: – Нiчого. Якось-то воно буде. Тьху! Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Ернест» 16 вересня 1927 р. До Остапа Вишнi приiздили щось за представники Укр. громади, через яких був переданий лист до Харкiвських письменникiв з проханням, аби цi допомогли наладити украiнську освiтню роботу у м. Самаркандi, а потiм вони прохали ВИШНЮ щоби вiн написав фельетона про погане вiдношення росiян до украiнцiв у Самаркандi. ВИШНЯ пообiцяв написати фельетона i посприяти на деякi вищi органи, аби випустили туди кошти на украiнський робiтничiй ……. та украiнську освiтню роботу «бо каже ми знаемо росiйську полiтику до нас». Потiм вiн попрохав цього iнженера, що приiздив до Харкову iз Саморканда, щоб вiн йому понаписував: 1/ як стоiть освiта укр. робiтникiв у Саморкандi. 2/ як до них вiдносяться росiяне, коли взнають, що вони украiнцi. 3/ Кому влада вперiд на щот освiти на зустрiч йде чи до росiян, чи до украiнцiв. Й цей увесь матерiял занiс до ВИШНІ на квартирю. А потiм, коли цi iшли з редакцiй журналу Червоного Перцю – Остап пожав iм руки й додав бувайте та й нашим там передайте, що хай не падають духом за них турбуемося ми. Видатий цим представником комплект журналу Червоний перец за весь рiк, а в переписцi <…>4 Ви не турбуйтеся, сказав Вишня. Черкайте менi вiддiля до Вас вiдношення Самаркандян, а я тут буду iх потроху пiдхвачувати, а влада тодi побаче сама, що треба Вам допомогти, коли прочитають те, що я напишу. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «ОбщественнИк» 15 сiчня 1928 р. ОБЩЕСТВЕННОСТЬ о О. ВИШНИ. § 12. Вечер, устроенный О-вом имени Леонтовича с участием О. ВИШНИ очень понравился местной украинской общественности. Некоторым, правда, не понравилось концертное отделение, которое они называли «малороссийщиной». /ВАСИЛЬКО – зав. худ. укрдерждрамы и др./. — ОСНОВАНИЕ: Сводка со слов с/с «ОБЩЕСТВЕННИКА» от 15/I-28 г. Приняла: Упол[номоченная] С[ледственного] О[тдела] – Иванова. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Тычина» 20 сiчня 1928 р. ВЫПИСКА из доклада с/с «ТЫЧИНЫ» от 20/I – 28 года. Закрытие Ваплите и настроения литературных групп. П. И. ЛЕБЕДЕНКО через СУРЖКО потребовал, чтобы я пришел к нему «по важному делу». Я пришел в «Допомогу». Видите ли Вы, сказал он мне, РУХ перестал существовать, как укр. низовая организация. РУХ превратился в клевретов ГПУ, вроде СОВЗА и ЛЫЗАНИВСКОГО последнее общее собрание наметило это. Потому необходимо создать второй РУХ – прикрывшись маской «Издательства писателей». Новое издательство будет называться «Кооперативне Видавництво Жовтень», Правление будет состоять из меня, Остапа ВИШНИ, Вас, Леонида ЧЕРНОВА и ЯРИНЫ. Таким образом фактически можно будет под видом этого правления – довольно невинного, создать второй РУХ. Я напущу в издательство важных кооператоров, мы получим крупные кредиты, тысяч в 40 от Книгоспилки и Допомоги и заживем. ЛЕБЕДЕНКО возмущен поведением МОЛОТОВА на Украине. МОЛОТОВ хозяйничает как губернатор в колонии, он даже с ЧУБАРЕМ не считается. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Молдаванка» 21 сiчня 1928 р. ОБЩЕСТВЕННОСТЬ о О. ВИШНИ. § 35. Среди некоторых местных украинцев после вечера О. ВИШНИ шли разговоры о том, что правление О-ва им. Леонтовича испортило вечер О. ВИШНИ, устроив концерт, где преобладала малороссийщина. Выступление О. ВИШНИ публике очень понравилось. ОСНОВАНИЕ: Сводка со слов с/с «Молдаванки» от 21/I-28 г. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Тихий» 22 сiчня 1928 р. ОБЩЕСТВЕННОСТЬ о О. ВИШНИ. § 17. Насколько мне удалось выяснить, О. ВИШНЕ не понравилась публика, которая была на 1-м вечере. По этому поводу он говорил, что думал, что будет публика пролетарская и пришли главным образом буржуа. В связи с этим он вначале было отказался от выступлений на 2-м вечере и только после долгих просьб согласился. ОСНОВАНИЕ: Сводка со слов с/с «ТИХОГО» от 22/I-1928 г. Приняла: Упол. 2-й гр. СО – Иванова. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Тычина» 25 сiчня 1928 р. …По последним данным ВАПЛИТЕ решило захватить в свои руки «КОРЕЛИС» и согласовав этот вопрос с председателем «КОРЕЛИСА» В. ПОЛИЩУКОМ и Остапом ВИШНЕЙ предложило своим членам войти в «КОРЕЛИС». Сейчас в «КОРЕЛИСЕ» состоят – ИВАНОВ, СЛЮСАРЕНКО и ВРАЖЛИВЫЙ. Туда входят: ПАНЧ, КОПЫЛЕНКО, ЛЮБЧЕНКО, СЕНЧЕНКО. Тов. СКРЫПНИК разрешил «КОРЕЛИСУ» иметь свой журнал – на 5 листов в мес. – этим журналом и думают воспользоваться Ваплитовцы. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Тычина» 25 сiчня 1928 р. ВЫПИСКА ИЗ СВОДКИ с/с «ТЫЧИНЫ» от 25/I – 28 года. …Не менее воинственно настроены поэт ЧЕРНОВ и Остап ВИШНЯ. «Грабят нас», сказал Остап ВИШНЯ ЧЕРНОВУ – грабят как сидорову козу. На Днепрострой не пускают ни одного рабочего украинца. Создают русские колонии – русские фабрично-заводские центры в сердце Украины. В вопросе хлебозаготовок нас третируют, как негров. Вы знаете, в Херсонской губ. МОЛОТОВ оставляет лишь 5 пудов в месяц на семью – безусловно в результате будет голод». Сам ЧЕРНОВ мечтает о крестьянской партии и о создании какой-то украинской власти. … Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Литератор» 28 квiтня 1928 р. О ХВИЛЬЕВОМ и др. литературн. объед. § 1. Вокруг возвратившегося из заграницы ХВИЛЬЕВОГО опять группируется та же публика. Ежедневно у него бывают и просиживают целыми часами: ДОСВИТНЫЙ, МАЙСКИЙ /БУЛГАКОВ/, ЯЛОВОЙ, несколько раз были ПАНЧ, ОСТАП ВИШНЯ, СЛЮСАРЕНКО и ЛЮБЧЕНКО А. В последние дни, кто-то ночевал у него две ночи, но кто – не удалось установить. Витяг iз зведення УОУ ДПУ УРСР 12 травня 1928 р. ВЫПИСКА из сводки УОУ ГПУ УССР на 12 мая 1928 г. № 18 СРЕДИ «ВАПЛИТОВЦЕВ» На правом фланге украинских писателей (быв. «Ваплитовцы») в настоящий момент царит большое недовольство, формулируемое ими причинами – «нажима на украинскую культуру». Это недовольство возникло после появления в «Харьковском Пролетарии» резких заметок о «Народном Малахии» с обвинением этой пьесы в шовинизме и антисемитизме – автор КУЛИШ в разговоре с украинскими писателями говорит, что это безобразие русотяпство, что его приковывают к позорному столбу и душат украинскую культуру. Остап ВИШНЯ бегает по городу, собирая у «украинской общественности» подписи под протестом «зажима». Им уже собрано 150 подписей. ХВИЛЬОВЫЙ, написавший очень можорный роман, который он хочет противопоставить «Вальдшнепам», и ряд статей в «Коммунисте» по его словам порвал их, так как продолжавшая травля снова навела его на раздумье. Владимир СОСЮРА показывает своим ближайшим друзьям написанное им стихотворение (не предназначенное для печати), начинающееся словами «НА ЖИДІВСЬКОГО КОНЯ ПОСАДИЛИ УКРАЇНУ». Недовольство единиц украинских писателей очевидно выльется в «литературное молчание». Б. Вiрний Рецензiя на тритомне видання творiв Остапа Вишнi серпень 1928 р. ОСТАП ВИШНЯ. УСМІШКИ. Том І, стор. 267, цiна 1 карб. 70 коп. Том II, cтop. 256, цiна 1 карб. 50 коп. Том III, стор. 254, цiна 1 карб. 65 коп. – Ну, театр новый украинский я еще допускаю, – хотя, собственно говоря, – какая же разница между малороссийским с Саксаганским и современным «Березелем?» – ну хоры всякие, оркестры – бандуры там и кобзы я тоже представляю, даже, если хотите – украинское изобретательное искусство, но литература, литература… – Нет, позвольте, товарищ, как же так – современная украинская литература… – Да какая там литература! Один Остап Вишня да плюс Зощенко еще, но ведь последний то пишет же по русски!.. Це з випадково пiдслуханоi в кримському домi вiдпочинку розмови двох росiян. Але зовсiм не випадково я починаю цитатою з неi рецензiю на три томи «Усмiшок». З першого ж слова мусiмо визнати нечувану для украiнського автора популярнiсть, що мае Остап Вишня мiж усiма шарами людности на Украiнi, ба навiть i по-за Украiною. Що-до знаности, успiху й тиражу з Остапом Вишнею можуть змагатись хiба-що тiльки Винниченко та Кащенко. Остапа Вишню читають, заливаючись молодим реготом, селянськi парубки в сельбудi, його читае, усмiхаючись, робiтник, його «Геть сором» читае на iнтимнiй вечiрцi, захлинаючись i перекручуючи слова та наголоси, головбух тресту, що принципово проти «искусственного галицийского языка и насильственной украинизации». Примусити читати, та навiть не тiльки читати, а й захоплюватись украiнською книжкою отакого «принципового ворога» це з першого погляду не аби-яка перемога й здобутки для украiнського автора. І коли-б до цього не домiшувалось багато прикрих «але», тодi, далебi, нашу сучасну украiнiзацiю можна було б назвати «украiнiзацiею iм. Остапа Вишнi», беручи на увагу значення й вагу «Вишневих усмiшок» у справi неболючого й самоохотного переходу рiзних гатункiв «принципових ворогiв» до лона украiнськоi культури. Але для того треба, насамперед, з'ясувати констеляцiю Остапа Вишнi в сучаснiй украiнськiй лiтературi, а заразом i питому вагу лiтературну його «Усмiшок». До цього нас зобов'язуе, принаймнi, сам факт трьох томiв «Усмiшок». …Сельбудiвська читальня. Хлопцi читають черговий фейлетон О. Вишнi «Бережiть лiси». Одсунувши на потилицю кашкета, а на лоба до самiсiньких очей накошливши чуба, парубiйко, з веселим, ладним кожноi хвилини пирснути обличчям читае: «Садiть лiс! Бережiть лiс! Не нищiть дерева! Лiси – наше багатство! Лiси тепер нашi! Селянськi тепер лiси! Народнi тепер лiси!..» Либонь нiчого смiшного ще нема, але хлопцi вже регочуться. Регочуться хлопцi, аж за боки беруться – повiрите? Вам дивно, дивлячись на них, i навiть нiби трохи нiяково, а втiм дивуватись нема чого – «Хлопцi звикли смiшне вичитувати в Остапа, отож i смiються вже по звичцi», – так принаймнi, пояснюе це мiсцевий учитель. І справдi, Остап Вишня до смаку припав нашому селу. Вiн знае село до найменших дрiбниць, вiн умiе подати його фолькльор, зорати перед читачем незнану йому сiльську цiлину, в нього постiйний i завжди свiжий контакт iз селом. О. Вишня, власне, е селянський фейлетонiст i то не без пiдстав «Плуг» брав над ним лiтературне шефство. У своiх «Сiльських усмiшках» О. Вишня, як i наше село, – запашний, барвистий на дотеп, на влучне порiвняння, на мовний кольорит, але разом iз тим вiн i примiтивний, як наше село. Цю примiтивнiсть вiн переносить iз своiх «сiльських усмiшок» i на иншi фейлетони, але, переходячи мiську царину, ця примiтивнiсть втрачае притаманний собi грунт, вульгаризуеться, переходить iз гуморески в смiховину невеликого гатунку, що, кiнець кiнцем, складае лiтературне обличчя Остапа Вишнi, ба навiть певне явище – Остап Вишня, над яким власно мало ще задумувався, а то й просто собi не думав сучасний украiнський критик та публiцист, не кажучи вже за нашого масового читача. Але вiддамо ще раз належне Остаповi Вишнi, згадаймо його безперечно художнi «Сiльськi усмiшки», згадаймо його прекраснi запашнi «Косовицi», «Жнива», прочитаймо з насолодою «Темну нiчку-петрiвочку», його барвистий «Ярмарок», щоб сказати – якi величезнi здiбности в цього автора, яке знання сiльського побуту, фолькльору, мови! Якi можливостi були перед автором, наколи б вiн у своiй дальшiй творчостi йшов межами «Косовиць», манiвцями «Темноi нiчки-петрiвочки», майданом «Ярмарку»! i яка шкода, що поруч «Вишневих усмiшок» стоять прикрi Вишневi гримаси, яка шкода, що чималi Вишневi адепти йдуть за Вишнею саме шляхом його гримас, що створило в нашому лiтературному сьогоднi «Вишнiянство», як певний жанр нашого сучасного гумору. Отож маемо поставити, на жаль – чи не вперше – на вид нашому читачевi гримаси «Вишнiянства», щоб виповiсти йому вiйну й засудити його. Треба, мабуть, погодитись i визнати за аксiому, що корiння справжнього, нескороминучого i позверхового, а глибокого i тривалого гумору ховаеться в комiзмi ситуацii, що примушуе читача захоплюватись i смiятись iз дисклокацii дiевих осiб та речей у гумористичному творi, де динамiка дii натрапляе на несподiванiсть, ускладнення й дивуе ефектним, часто занадто простим (i в цьому чи не найбiльший ефект!) розв’язанням. Такому видовi гумору слово, комiчний вислов править тiльки за помiчну функцiю, бо центр ваги комiзму там не на словi, а на ситуацii. Ми дивимось на виставi Гоголiвського «Ревiзора» чи Мольерових «Тартюфа», «Мiщанина-шляхтича», «Лiкаря з примусу» або читаемо «Мертвi душi», чи, кiнець кiнцем, Аверченковi гуморески й смiемося. Цей смiх у нас тут викликае, розумiеться, не слово, а сама дiя, бо комiзм слова – живий тiльки в аспектi свого часу, а комiзм ситуацii легко може абстрагуватись вiд конкретних часових обставин i переходити кордони своiх епох. Отже, комiзм слова – тимчасовий i скороминучий, комiзм ситуацiй – якщо й не може, натурально, бути вiчно, то принаймнi, прагне цього, вiн тривалий i живучий. Неправильно було б сказати огульно, що Остаповi Вишнi бракуе зовсiм комiзму ситуацii, вiн трапляеться в нього подекуди, ну хоч би взяти, примiром, його фейлетони «Як я рибу ловив», «Пiдмолоджування», «Геть сором», але це, власне, вийнятки. Гумор О. Вишнi спираеться, насамперед, на комiзм вислову, часто комiзм зрусифiкованого вислову, або ще гiрше комiзм (якщо це можна серйозно назвати комiзмом) вульгарщини, досить прозорого натяку на елементи звичайнiсiнькоi порнографii. Ось кiлька зразкiв цього непевного комiзму вислову чи гумору русизму: «Праведнi слова… Іменно пiдходити й iменно «вмiючи…» «І замiсть «смички» получилось саме «ох»… «согласний, товаришочки, согласний…» «розрiшилась благополучно, «юринда», «замiченiе» «Кирпатi гори» (розумнiй – Карпати Б. В.), «Ох, i харрашо на селi!..» До речи: О. Вишня чогось вважае за вельми дотепний цей вислов «харрашо», «хароший», i вiн не може по доброму розлучитись iз ним у одному фейлетонi, а й далi багато разiв уживае його на розвагу нашому сiльському читачевi, що жадiбно ковтае те, «не мудрствуя лукаво», й на потiху аматорам «малоросiйських вещичок». Мова мовиться, розумiеться, не про так званий «сказ», що поза своею комiчною стороною подае живу, з життя, з побуту взяту, картину, а про дешевий спосiб насмiшити «до нiкуди» свого читача. Проте в О. Вишнi можна натрапити подекуди й «сказ», взяти, наприклад, гумореску «Охорона народнього здоров'я»: «Чи-лi какая, примерно, «бешиха», чи там «глаз» чи «пристрiт» чи «сояшниця», – баба етая, ну, как ото рукою знiмаеть… Такая ото баба… Уп'ять-же таки: «зуби», «переполох», «простуда», чи-лi какой нiбудь вас «огник» поприщить, – усьо ето баба Палажка достоменно проiзойшла й на все етi болiстi iй просто таки вродi наплювать…» Та в тому-то й бiда, що за «сказом» iдуть у О. Вишнi зловживання покрученим словом, русизмом, i сумлiнний критик мiг би списати багато паперу, виписуючи та пiдраховуючи оту «юринду» та «харрашо», але я гадаю, що цю роботу можна з легкою душею покласти на дозвiлля статистикiв. Остап Вишня виробив собi кiлька штампованих засобiв i раз-у-раз орудуе ним, не турбуючись за те, як, кiнець кiнцем, читач сприйматиме iх. Адже-ж цi гуморески були розрахованi на газету, на одноденне читання, а не на три томи «усмiшок». Ось зразки цього Вишневого засобу, що може й веселять «медлительного в движениях малоросса», але набридають хоч трохи культурнiшому читачевi: «Великi ножицi, грiзнi ножицi, гострi ножицi, розчепiренi ножицi… Отакеннi ножицi…» Чи ще: «Село – це така собi територiя, а на тiй територii хати, хлiви, льохи й церква… Помiж тими хатами вулички… У льохах нема нiчого, бо давно вже поiли… На церквi хрест, а на хрестi галка… Хрест золотий, а по позолотi по тiй – купочки бiленьки, – то птиця господня антирелiгiйну пропаганду робить», Дотепи, подiбнi до цiеi «пташиноi антирелiгiйноi пропаганди», аж через вiнця ллються по гуморесках О. Вишнi. Тут i «сорочка зав'язуеться вузлом вище того мiсця, про яке ви зараз думаете», i наш класичний поперек, що «переходить у «далi» (цим попереком з «рештою» О. Вишня козиряе кiлька разiв), i матня, що «на вас iззаду скепсисом вiе», i лiй – «певна рiч, коли вiн у головi. А як у иншому мiсцi – нi чорта не варт… М'яко тiльки сидiти та ширше штани ший». О. Вишня вельми уподобав цi сумнiвноi якости дотепи, що-до тих мiсць, «яке чухаеш» i без анiякiсiнького чуття мiри (та й чи можна тут, взагалi, вимагати якоiсь мiри?) рясно сiе на сторiнках трьох томiв. Що це – гумор? Ми не будемо зараз сперечатись, чи смiшнi цi всi пастушки, що «за корiвками йдуть, матюкаються», чи реготатиме читач з отоi «бугаячоi сили» – такий гатунок «гумору», без сумнiву, знайде завжди свого аматора, ба навiть численного аматора, але-ж про це мова. Говорячи про Вишневу вульгарщину, ми: далекi вiд «критичного стилю» якогось А. Г. (див. «З блок-ноту критика» «Лiтературна газета», ч. 9), щоб iстерично кричати – куди, мовляв, дивилось ДВУ, видаючи цi три томи. Нi, ми уявляемо зараз собi зовсiм иншу негумористичну картину: тисячами примiрникiв розходяться «Вишневi усмiшки», iх читае безлiч читачiв, та й не тiльки читае, а й на них у певний спосiб виховуеться наш читач, вони правлять йому за школу дотепности й гумору. О. Вишня фактично створив навiть свою школу, що позначилась низкою кислиць у виглядi «Веселоi книжки» видання «Плужанина», мiж авторами «вишневих» гуморесок i iхнiми численними споживачами е обопiльне порозумiння, вони один одному iмпонують i, я сказав би, – вони доповнюють один одного. Важко-бо уявити лiтературний портрет Остапа Вишнi без його смiхотливоi авдиторii в сельбудинку, в Кубучi, на естрадi i, на жаль, важко також уявити сучасного читача украiнськоi книги без Остапа Вишнi… «Вишнiянство» – це не тiльки певний жанр нашого сучасного гумору, це е разом iз тим i певна течiя, i досить потужна течiя серед читачiвськоi маси, це – цiлий рух. «Вишнiянство» – це навiть монометр читачiвського смаку, i успiх «Вишневих усмiшок» – це мiрило культурного рiвня iх читача. Ви придивiться на нашого споживача гумористичноi лiтератури: вiн (пересiчний «вiн») без особливого пiднесення перегортатиме сторiнки Джером-Джерома, його мало вражатиме Марк Твен, вiн не вiзьметься за сатиру росiйського Щедрина, його не заполонить сучасний чех-гуморист Гашек, i вiн, далебi, не промiняе Генрi на Остапа Вишню. Наш пересiчний читач не сприймае тонкого гумору, вiн потребуе такого гумору, щоб вiд нього «перчило!». Справдi-бо, який смак треба мати, щоб задовольнятись iз цих каскадiв Вишневого дотепу: «Хiба-ж ото чоловiк у рожевому трико, з бантами на плечах… Нiколи в свiтi… Стриба над берегом i так випинаеться, так випинаеться… Не по чоловiчому. Або ос стоiть «примiрник…». Ну, як ти його за чоловiка «держатимеш», коли в його «рiзниця» ось-ось прорве трико й вискочить на простiр пiсковатий…» («Пляж киiвський»). Або вiзьмiмо ще один листочок iз лаврового вiнця нашого сучасного прем'ер-гумориста – його славнозвiсне «Геть сором». «А ось – реестраторка. У неi тонiсiнький кленовий листочок, з бантиком, а бiля пупа чорненька мушка… Вона кокетуе… То пiднiме листочок, то пустить… І сама вся радiсть, вся iскра… Бурсацьким спуском пливе на базар Федора Силовна. Вона маслом торгуе. На неi жодний листок фiговий не приходиться. У неi великий листок – комбiнацiя: одна половина з лопуха, а друга – з капусти… І цii комбiнацii не хватае. Решту вона грацiозно прикривае сковородою…» Читаючи оцi рядки, мимоволi спадае на думку: i хто це пустив у свiти про нас брехню, що ми, украiнцi, дотепна, гумористична нацiя! Наша гумористична лiтература ще до «Вишнiянства» не багато знала справжнiх iмен на сторiнках своеi iсторii; на iх дуже була скупа чомусь та нацiя, що може пишатись своiм народнiм гумором. Чи може то часи тi вплинули, коли було нам не до смiху, чи ще яка причина, але поза Стороженком, Руданським, Глiбовим та ще кiлькома спорадичними в гумористичнiй лiтературi iменами з-пiд друкарськоi машини в нас виходив до революцii хiба-що тiльки Пiвень, з його «Торбами смiху» та иншою Губанiвською макулатурою. Вульгарщину з важкуватим серпанком оцих «рiзниць», «поперекiв» i «решт» дiстав у спадщину Остап Вишня вiд своiх малоросiйських попередникiв. Традицiя «Губанiвцiв» не раз позначаеться на гуморi Остапа Вишнi, i його остання гумореска, що вивершуе третiй том – «Лiт через п'ятдесят», своiм змiстом i стилем е, по сутi, перелицьоване на прозу й радянський кшталт, колишне хахлацьке: Якби я був полтавським соцьким, Багацько де-чого зробив: По бережку ходили б свинi Галушки в Ворсклi б я варив. Цi традицii затуляють у цiлому портретi О. Вишнi його, як фейлетонiста-громадянина, i його окремi хорошi, а подекуди, я сказав би, навiть епохальнi фейлетони, як «Конфуз», «Вольовий спосiб», «Дещо з украiнознавства», «Нате й мiй глек на капусту», тонуть, на жаль, у бочцi малоросiйського дьогтю. Низькопробноi культури гумор О. Вишнi. Остап Вишня – це криза нашого гумору, що ii варiяцiею е нуднуватий i (крiм поодиноких виняткiв) гумористично-безпорадний «Червоний перець», що пасе заднiх проти росiйських «Крокодила», «Бегемота», «Смехача». Це тема вже окремоi статтi, а не рецензii, але й, пишучи цю рецензiю, бiльше маеш на оцi не автора трьох томiв «Усмiшок», а його читачiв, бо гудити Остапа Вишню з його «приемами» це значить гудити численного читача О. Вишнi з його смаками, це значить фактично писати рецензiю й на читача. Можна було б не загострювати питання, якби в нас не «канонiзували» гумор Остапа Вишнi (дивись числа журналiв «Плужанин», «Плуг» тощо), але саме через цю канонiзацiю справа з «Вишнiянством» набирае вже певного лiтературно-громадського характеру, що вимагае статтiв, лiтсудiв i диспутiв. Тимчасом ми констатуемо факт величезноi популярности й успiху серед читачiвськоi (ба навiть i лiтературноi часом) маси Вишневих «Усмiшок». Цей факт примушуе нас сказати, що тiльки низький культурний рiвень або справжня «культура примiтивiзму» (хай даруе пан Донцов нам на плагiятi) може продукувати Вишневий гумор i живитися ним. Недалеке майбутне, коли пересiчний украiнський споживач гумористики стане на вищий щабель культурности, несе забуття Остаповi Вишнi й смерть «Вишнiянству», якщо, розумiеться, автор «Усмiшок» не стане на свою справжню лiтературну путь, емансипувавшись вiд решток нацiональноi обмежености, вульгарщини й примiтивности. ІНформацiя з донесення невстановленого секретного спiвробiтника [1928 р.] Остап ВИШНЯ /Губенко Павел Михайлович/ утром часов в 10–11 в редакции «Вiстi» в присутствии техсекретаря ОГЛОБЛИНА и репортера СИМОНЦЕВА в комнате ИГНАТОВОЙ начал разговор о выступлении Волынского воеводы ЮЗЕФСКОГО. Разговор почти буквально был такой: «Дожить до такого выступления. Вот что наделал Шумскизм (неправильная борьба с ним). Что ЮЗЕФСКИЙ. Это говорит Франция и Англия. Сказать ЮЗЕФСКОМУ такую речь – для нас значит потерять Полесье, Волынь, Западн. Украину. Лазарь Мойсеевич (Каганович) накрутил, Коминтерн поддержал и утвердил, а он сам фью, пятилетки составлять, а тут расхлебывай. Вот, что значит такая политика /национальная/. А Польша скоро /через м-ца два/ сеймик для каждой народности созовет… Кто его знает, кто прав – Шумский и Максимович, или же Васильков /и назвал еще кого-то/. Совсем неправильно делать так политику – ШУМСКОГО в Ленинград, МАКСИМОВИЧА – еще куда-то. Это не есть национальная политика /разгон КПЗУ и Шумскистов/. Дальше ВИШНЯ говорил о том, что после интервенции /которая, якобы, скоро будет/ посадят в каждое село украинца учителя, организуют земельный банк с рассрочкой выплаты за землю хоть на 300 лет и т. д. и на этом прервал, а СИМОНЦЕВ после ухода ВИШНИ заключил: «пессимист Павел Михайлович» /ВИШНЯ/. Все время при разговоре ВИШНЯ очень нервничал и говорил с большой злостью, возмущаясь нац. политикой партии. Кроме вышеуказанного ВИШНЯ в личной беседе с с/с говорил, что в Польше наш Полпред в Варшаве т. КЛОЧКО говорил ему, что Польша за эту зиму к войне подготовится совершенно, Красная же Армия процентов на 30 не будет готова. Потом ВИШНЯ от себя добавил: «то, что пишут в газете, что Красная Армия вполне готова, ничего не значит, ибо если пресса утверждает что-нибудь – значит этого в действительности нет». Между прочим ВИШНЯ о ПИЛСУДСКОМ сказал следующее: «ПИЛСУДСКИЙ как бог в Варшаве. Смерть его породила бы в Польше ковардак, особенно среди украинцев, которые надеются на него». Затем, закончив с ПИЛСУДСКИМ, сказал: «Так строить социализм, как у нас – нельзя, нам немцев нужно», и смягчая эти слова добавил: «выписывать». «Немецкие коммунисты – говорил он, – это не те коммунисты, что у нас» /они мол с национальным уклоном, все для Германии/. Они /немцы/ интересуются нами не потому, что мы строим социализм, а потому, что хотят на нас заработать, т. к. у них тяжелое положение и нужно всяческими способами выкручиваться. Относительно ГИНДЕНБУРГА ВИШНЯ говорил, что ГИНДЕНБУРГ в Германии очень уважаем всеми и охрана его меньше нежели у ПЕТРОВСКОГО. Этот разговор происходил вскоре после приезда ВИШНИ из-заграницы. ОСНОВАНИЕ: Дон[есение] Осв[едомителя] ОПК № 173. Інформацiя вiддiлення розвiдки про Губенка П. М. 4 сiчня 1929 р. НАЧ. 2 ОТДЕЛА СО тов. КОЗЕЛЬСКОМУ Задание т. Андреева В ответ на В/задание за № 1399 от 27/ХII-28 г. сообщаю, что гр-н ВИШНЯ – ГУБЕНКО Остап Михайлович, 1889 г. рождения, урож. Полтавской губ., в настоящее время проживает в доме № 130, кв. 11 по Сумской ул. /3 р./ Основание: докл. разв. №……… от 4/I-29 г. НАЧ. РАЗВЕД. ОТДЕЛЕНИЯ СОУ /ПАНОВ/                                [Пiдпис] Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Тычина» [1929 р.] 2 ОТДЕЛЕНИЕ СО ВЫПИСКА ИЗ СВОДКИ С/С «ТЫЧИНЫ» ОТ Панас Иваныч совершенно увлечен Западной Европой. Все его знакомые уверяют, что в Западной Европе сплошной рай. Особенно увлек его Остап ВИШНЯ, который, при встрече с ЛЕБЕДЕНКОМ, чуть, чуть не расплакался и, воздев глаза в гору, сказал: – «Яка чудова рiч воля, знаете наш радянський союз ЦЕ В’ЯЗНИЦЯ, а Европа – Рай». Чего только не рассказывал восхищенный ВИШНЯ ЛЕБЕДЕНКУ про Европу и про петлюровцев, формирующих свои полки на границах Польши, и про могучий рост капитализма, и про все более и более усиливающееся европейское хозяйство. «І, побачивши це все Ви будете бардом червоного пана». Спросил Панас. «Що ж робить, така вже моя собача доля», грустно заявил ВИШНЯ. Привiтальна телеграма Васильченку С. П.5 вiд Остапа Вишнi 12 ciчня [1929 р.] Из Хрк 6605 12/I в Киев Воровского 22 […] Наросвiта Васильченко – = Многа лiта славному [юб]iлянтовi. Перепеленята пе[рем]огли хай живуть перепеленята. Слава творцевi [iхн]ьому.= Остап Вишня = Витяг з доповiдi П[олiтичного] К[онтролю] [1929 р.] ВЫПИСКА ИЗ ДОКЛАДА П. К. О ПОЕЗДКЕ УКРАИНСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ В МОСКВУ И ЛЕНИНГРАД. Юморист Остап ВИШНЯ на банкете в Наркоминделе заявил, что необходимо всех украинцев, находящихся в РСФСР, вернуть на Украину. На это тов. РЫКОВ спросил: «А ШУМСКОГО тоже?» ВИШНЯ ответил: «А можно было бы и ШУМСКОГО в сущности возвратить». Витяг iз спецiального донесення за матерiалами Вiддiлу Полiтичного контролю ДПУ УРСР за квiтень 1929 року квiтень 1929 р. ВЫПИСКА из спецсводки о настроениях украинских писательских и артистических кругов по материалам Отдела Политконтроля ГПУ УССР за апрель месяц 1929 года ПО ОБЪЕКТАМ ПЕЧАТИ «ВАПЛИТОВЦЫ» В апреле мес. замечалась тенденция к новому объединению сил б[ывших] «Ваплитовцев». В писательской среде усиленно обсуждался проект организации «Фабрики писателей», – литературной организации, которая явилась бы приемницей «Ваплите», – с той разницей, что в ней будут принимать участие и писатели, формально прежде не входившие в «Ваплите», но сочувствующие ей (В. ПОЛИЩУК, Остап ВИШНЯ, АНТОНЕНКО – ДАВИДОВИЧ). Сплочение сил «Ваплитовцев» и выступление их «единым фронтом» произошло вокруг постановки новой пьесы М. КУЛИША – «Мина Мазайло», посвященная актуальной теме об украинизации, пьеса эта идеологически противоречива и фактически проповедывает укр. шовинизм. Газеты «Вiсти», «Харьковский Пролетарий» и «Коммунист» поместили отрицательные рецензии об этой пьесе. Выступление в доме им. Блакитного В связи с этим 22.IV в доме литературы им. Блакитного на собрании писателей, посвященном постройке их дома «Слово», группой «Ваплитовцев» было устроено выступление против редактора газ. «Вiсти» – КАСЬЯНЕНКО за его отрицательную рецензию о новой пьесе КУЛИША – «Мина Мазайло». После предложения КУЛИШУ поехать в Москву за деньгами для постройки, он заявил, что не поедет, т. к. расстроен ведущейся против него травлей в виде рецензий на «Мину Мазайло». КУЛИШ сказал: «Я прекрасно знаю, що всi рецензii [переходили] через ЦК i воно iх санкцiонувало». После этого писатели КОПЫЛЕНКО, КОЦЮБА, ЛЮБЧЕНКО и частично ХВИЛЬОВИЙ устроили КАСЬЯНЕНКО обструкцию, крича: «Это безобразие… возмутительно и т. д.». На фракции ДВУ, где присутствовали КУЛИШ, СОСЮРА, ХВИЛЬОВИЙ, ЯЛОВИЙ по адресу ораторов, выступавших на русском языке, они пускали следующие реплики: «Не давать им слова. На Украине пусть говорят только по-украински». Во время обсуждения вопроса о [чистке] партии, эта группа задавала вопросы: «А сколько надо нашего грязного белья пересмотреть, чтобы считать себя прошедшими чистку». Журнал «Лит. Ярмарок» 4-й номер журнала «Литературний Ярмарок» редактируемого ХВИЛЬОВЫМ, при участии большинства «Ваплитовцев» продолжает старательно обходить актуальные темы сегодняшнего дня, иронизируя над основными вопросами Сов. строительства. В статье о поездке украинских писателей в Москву совершенно не затрагивается вопрос о большой политической важности этой поездки, а сообщается только о том, что у Миколы КУЛИША в Московском театре украли кошелек и документы, что писателей везли в Москву в «настоящем пассажирском вагоне», на котором не было надписи «для устриц» и т. д. В этом же номере (4-м) помещены легенды про Остапа ВИШНЮ, поданные сквозь призму кулацкого мировоззрения. Остап ВИШНЯ выводится защитником крестьянства от ……. Советской власти. Телеграма Олени Грудiнiноi до брата Остапа Вишнi 14 квiтня [1929 р.] Из Хабаровска – Хрк – 0243 – 14/IV Либкнехта 130 Остап Вишня Если у тебя есть возможность пришли мне 150 рублей Очень прошу сделать это у меня арестовали Жоржика надо отправить сына Ленинград я совсем потеряла голову самой придется выехать россию июне месяце смогу ли приехать домой к вам жду срочного ответа = Лена Лист Олени Грудiнiноi до брата Остапа Вишнi [1929 р.] АДРЕС НА КОНВЕРТЕ: Украина, Заказное, г. Харьков, ул. Либкнехта 130 кв. 11 Остаповi ВИШНІ. Ш т а м п: Хабаровск, Калининская 53 Е.М. ГРУДИНИНОЙ Дорогой Павлуша. Ну, Жоржик получил 5 лет Соловков. Только его оставили здесь почему-то отбывать наказание. Я не знаю, что мне делать. Уехать – куда? Да и как его оставить одного, – невозможно. Вещи у меня забрали, кроме носильных, т. е. обстановку. В общем паршиво. Изревелась, издергалась здорово. Посоветуй мне, что делать. Я все же думаю, когда пройдет моя истеричность поступить здесь на работу. Если ты можешь, помоги мне сейчас. Я тебе и так очень благодарна. Крепко целую тебя твоя сестра Олена. Целую «Андрюшку», ихнюю маму и всех. Хотя бы написали Вы. Витяг iз спецiального донесення за матерiалами Вiддiлу Полiтичного контролю ДПУ УРСР за травень 1929 року травень 1929 р. 2 ОТДЕЛЕНИЕ СО. ВЫПИСКА ИЗ СПЕЦ-СВОДКИ № 2 УОУ ГПУ УССР о настроениях украинских писательских и артистических кругов по материалам Отдела П.К. ГПУ УССР за май месяц 1929 г. О вечере памяти КОЦЮБИНСКОГО. В последних числах мая, в закрытом помещении Центрального Профсада был организован вечер памяти КОЦЮБИНСКОГО, причем, согласно указаний Зав. Агитпроп Окружкома т. ГИРЧАКА, была намечена к постановке революционная по содержанию пьеса «Заколот», после чего должно было состояться торжественное заседание. Накануне этого вечера произошла на ул. К. Либкнехта случайная встреча между Гнатом ЮРОЙ /худ. рук. т-ра Франка/ и украинскими литераторами – КУЛИШЕМ, Остапом ВИШНЕЙ и др. Остановившись, КУЛИШ в возбужденном и повышенном тоне обратился к ЮРЕ со следующими словами: … «Вот Ваше настоящее лицо – халуйство; когда на Вас нажимают массы, вы не можете отбиться, не имея своей позиции. Ваше халуйство выражается в том, что Вы ставите в национальный, посвященный Коцюбинскому, вечер – пьесу русского драматурга»… Потрясая кулаками, КУЛИШ в продолжении 10–15 минут осыпал театр им. Франка всяческими оскорблениями, указывая на то, что театр «Березиль» этого бы не позволил. Гнат ЮРА пытался оправдываться, заявляя, что он здесь не при чем, что это директива Агитпроп’а и т. д. На это КУЛИШ возразил: …«В том-то и беда, что у Вас самого нет определенной линии и лица и вы поэтому подыгрываете. Сегодня служите и лижете пятки Соввласти, а завтра будете лизать Гетмана»… Возмутившись, ЮРА ответил: …«Мы Гетману лизать пятки не будем, а вот вы Деникину наверняка будете лизать»… Видя, что инцидент начинает принимать весьма серьезный оборот, бывший с КУЛИШЕМ, Борис ЛИВШИЦ /редактор газ. «Пролетар»/ с трудом урезонил КУЛИША. После этой истории Гнат ЮРА, боясь возможных осложнений на этой почве с укр. литературной общественностью, направился в Агитпроп к т. ГИРЧАКУ с просьбой о замене пьесы «Заколот» пьесой КУЛИША «Мина Мазайло», однако, т. ГИРЧАК не согласился, объяснив, что для рабочей аудитории, которая приглаша[ла]сь на этот вечер, надо ставить пьесу понятную, с революционным содержанием, каковой и является в данном случае «Заколот». Этот факт произвел на труппу отрицательное впечатление. Витяг iз спецiального донесення за матерiалами Вiддiлу Полiтичного контролю ДПУ УРСР за травень 1929 року травень 1929 р. Выписка из спец-сводки № 2 УОУ ГПУ УССР за май мес. 1929 г. Оформление «Ваплитовцев» в новую литературную организацию В связи с проявленным полным бойкотом «Ваплитовцами» с’езда ВУСПП, считая невозможным в дальнейшем продолжать свою работу без оформленной организации, 7/VI состоялось собрание членов группы «Ваплите» и части вышедших из др. лит. организаций, по вопросу об организации новой литературной группы. Предложение названия организации «Экспресс», не нашло поддержки. Выдвигают проект названия организации «Объединение /или ассоциация/ различных школ /или направлений/ пролетарской литературы». На собрании присутствовало свыше 25 чел., в том числе: ХВИЛЬОВИЙ, КУЛИШ, ЭПИК, ПЕРВОМАЙСКИЙ, ДОСВИТНЫЙ, ФЕЛЬДМАН, О. ВИШНЯ, ЮРЕЗАНСКИЙ, МАСЕНКО и др. Собрание было очень оживленным и почти все выступавшие отмечали: «СЧИТАТЬ ВУСПП РОДСТВЕННОЙ И БРАТСКОЙ ОРГАНИЗАЦИЕЙ ПРОЛЕТАРСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ, С КОТОРОЙ ИМЕЮТСЯ РАСХОЖДЕНИЯ ПО ФОРМАЛЬНЫМ ВОПРОСАМ». Кроме этого, выступавшие т.т. выдвигали следующие тезисы, которые должны лечь в основание платформы их новой организации: «ВУСПП – вульгаризирует пролетарскую литературу». «ВУСПП считает, что реализм – это основа – мы против этого». «ВУСПП считает необходимым, чтобы была обязательно рабочая тематика – мы же считаем обязательным пролетарскую идеологию». «ВУСПП считает обязательным отзываться на все политические коньюктурные события, как-то: индустриализация, социалистическое соревнование и т. п. – мы считаем это совсем необязательным, надо лишь, чтобы общие идеи пролетариата были положены в основу творчества». «Мы против монополии ВУСПП, осуществляемой им лишь в связи с его названием». Эти тезисы из выступлений выражали почти единодушное мнение присутствовавших. Выступавшие в прениях заявляли: ХВИЛЬОВИЙ: «НУЖНА ЧЕТКАЯ ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ УСТАНОВКА. МЫ ДОЛЖНЫ ВЕСТИ БОРЬБУ С ПРАВЫМИ ГРУППИРОВКАМИ, С ЕФРЕМОВЩИНОЙ, С КУЛАЧЕСТВОМ, С ХУТОРЯНСТВОМ /АНТОНЕНКО-ДАВИДОВИЧ, ПИДМОГИЛЬНЫЙ и др./, А ТАКЖЕ С ВУЛЬГАРИЗАЦИЕЙ ПРОЛЕТАРСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ». О. ВИШНЯ поддерживая точку зрения ХВИЛЬОВОГО, добавил: «Я БЫЛ В КИЕВЕ – Я ВИДЕЛ ЭТИХ ПИСАТЕЛЕЙ, КАК ПИДМОГИЛЬНЫЙ, АНТОНЕНКО-ДАВИДОВИЧ и др., КОТОРЫЕ СИДЯТ и «ЕДЯТ БОРЩ» И ЖДУТ ПОКА ИХ, КЛАНЯЯСЬ, ПРИГЛАСЯТ РУКОВОДИТЬ КАК ИСТИННЫХ НОСИТЕЛЕЙ УКР. КУЛЬТУРЫ И ЛИТЕРАТУРЫ». Выступавший КУЛИШ подчеркивал, что организация их группы оживит работу ВУСПП. На собрании было заявлено, что организаторы /ХВИЛЬОВЫЙ, ДОСВИТНЫЙ/ были в ЦК и у Наркома Просвещения т. СКРЫПНИКА и они не возражали против […] организации. Большинство присутствовавших высказали опасения, что сам факт организации и группы, вновь вызовет со стороны ВУСПП нападки на них, якобы их организация будет напоминать «Ваплите» и т. п. в этом духе. В остальном выступления носили характер полной поддержки линии ЦК. Для выработки платформы собрание избрало комиссию из т.т. ХВИЛЬОВОГО, ЮРЕЗАНСЬКОГО, ФЕЛЬДМАНА, КУЛИКА, ЭПИКА и МАСЕНКО. Лист Коханенка Є. T. до Остапа Вишнi 30 травня 1929 р. Харкiв. Лiбкнехта 130/11 Впт. Остап ВИШНЯ Полтава Соборний переулок, 6 БУЛГАКОВ КОХАНЕНКО Є. Т. Штамп: Полтава от 30/V-29 р. Дорогий Павло Михайлович. Перш усього дякую Вам вiд щирого серця за той теплий приют, який ви дали менi з дружиною. Пiсля Полтави ми iдемо в Умань на 3 недiлi. Приiздить в Полтаву обов’язково. Треба Вам доконче взяти гордончика у ЛІСОВСЬКОГО. Я певний, що коли Ви будете особисто, то вiн вам вiддасть. Пока що я з ним ще не балакав – вечерком пiду до нього. Тут П. М. коропи як поросята. Приiздiть прямо до мене, побудемо троха. Мiй хазяiн страшенний риболов i охотник i знае всi мiсця. Рибки наловимо, юшечки наваримо i побенкетуемо над славною Ворсклою. Тiльки треба Вам купити катушку i сильну шворку, щоби могла видержать 20 ф., а то iнакше трудно буде пiймати його, бо вони сидять дуже глибоко i в корiннях. Є язi, головнi i соми – одним словом, ловля дуже цiкава – лiсок i т. д. Якщо е гарнi жилки, то купiть, бо тут немае, а я, бувши в Харковi, якось забув. В Одеськiй драмi буде завхудом ВІЛЬНЕР. Так один театр пропав для украiнського режiсера. – Взяв ШРАМЕНКО еврея з Московською орiентацiею. Дiла твоi господи. – Це називаеться, що НКО пiддержуе украiнського режiсера, а там далi пiдуть росiйськi актори, а нашого брата пiшлють опять на задворки. – Да, полiтика на ять. Я сам не знаю, що робить – куди свою голiвоньку приклонити… Що робити, не знаю. Якби менi в Одесi при ВІЛЬНЕРІ дали посаду чергового режисера, то я б остався в Одесi. Побалакайте, якщо Ваша ласка, з ПЕТРЕНКОМ. ШРАМЕНКО буде 4-го на з’iздi директорiв в Харковi – то може Вам удасться що зробити в моiй справi – але раньше треба доконче поговорити з ПЕТРЕНКОМ. Я певний, що ШРАМЕНКО пiд впливом ШЕВЧЕНКІВЦІВ буде протаскувати ТІНСЬКОГО. Всьому тут голова ПЕТРЕНКО. – Може ще дещо е цiкавого, то Ви пощупайте П.М. буду Вам дуже вдячний. – До Франкiвцiв пiду в самiм крайнiм випадку – бо там менi творчоi роботи не дадуть, а так для вiдпочинку, то нiчого… а я ще хочу працювати. До того Вашула i Варецька проти мене, а Ви розумiете що це значить для мене з тавром «семя». Всi моi надii на Вас, П. М. Поможiть прошу Вас. А поки що жду вiд вас листа, або вас самих. Адр. Аляксандровська, 3 кв. БУЛГАКОВА для мене. Для листiв Соборний переулок № 6 кв. БУЛГАКОВА. З глибокою пошаною КОХАНЕНКО Маруся шле вам щирий привiт. П. С. тому двi адреси, що до нашого помешкання можна зайти з двох вулиць. Лист невстановленоi особи до Остапа Вишнi 12 червня 1929 р. АДРЕС НА КОНВЕРТЕ Харкiв, Вул. К. Лiбкнехта, 130, кв. 6 Остаповi Вишнi Штамп: 12 июня 1929 г. Киiв Дорогий Павле Михайловичу. Перебуваю в Киiвi. Нудно. Праця одноманiтна. Інколи бувае тiлько цiкаво, коли той чи iнший академiк «вибрикне». А вибрикують. Та ще як. Проте – анi жодного оригiнального вибрику. Сьогоднi, правда, два академiки поскублись до того, що один з них хотiв кинути засiдання, та його укоськали. Якого ж тут старого бзда багато. Та ба, навiть вже й вибздiти нiчого не можуть. Трошки запiзнилися ми з «омоложенням». Треба було ранiше це проробити. Прекрасне вражiння справляе президент академii ЗАБОЛОТНИЙ. Помiтно, що йому, хоч i самому вже старенькому, доводиться скрутненько серед безсмертних /тому, мабуть, «безсмертних», що чорт iх знае коли вони помруть/. То вiн здаеться, таки добре вмiе нуздать. Декого вже зануздав. Старий правильну лiнiю бере – орiентуеться на маси, i, зокрема, на робiтничi маси. Цими днями виiздить до Сталiнщини на «змичку» з робiтництвом. В цiлому Киiв на мене справляе погане вражiння. Власне, не сам Киiв як мiсто, а його мешканцi. Багато падла мiщанського. Дуже помiтна байдужiсть до майбутнього. Серед робiтництва настрiй гарний. Шкода, що менi доводиться мати справу бiльше з бздунами. І тим бiльше шкода, що не помiтно потрiбного наукового руху. Менi особисто з наукового боку Киiв нiчого не може дати. Але й iншi дiлянки дуже кволо опрацьовуються. В перспективi, звичайно, е багато втiшного, але хотiлось би прискореного руху. Свою нудьгу зменшую тим, що усяку вiльну хвилину використовую для особистоi працi. Думаю, що аркушiв два-три напишу. Влаштувався, щодо примiщення, добре. Живу в квартирi проф. ВОЛОДИМИРСЬКОГО; вiн поiхав до Одеси, а я лишився на самотi. Нiде не буваю, навiть на Днiпрi не був. Крiм «дiлових» шляхiв нiяких iнших не маю. Чим далi, тим бiльш бачу скiлько я витрачаю марно часу на працю, щодо неi зовсiм не придатний. І навпаки, там де мiг би зробити як нiхто – не маю часу. Заздрю усiм, хто мае час для придатноi працi. Справдi смiшно. Приiхати до Киiва, щоб дещо опрацювати. Невже так буде завжди. Як все це мене вимучило i як все це осточортiло. Де той бозя, що мiг бе менi допомогти. Інколи до того бере нудьга, що не знаю куди подiтись. Та ще ж i фах, що менi судився. Ну, добре. Нема чого скавулити. Як ви поживаете. Чи не збiраетесь до Одеси. Я там буду 14, 15, 16 червня /вул. Чiчерiна 1/, а потiм знов до Киiва, а тодi вже до Харкова. Менi щось здаеться, що ви зiбрались до Одеси. Може б приiхали. Ви ж не менше нудьгуете в Харковi. Чому в газетах нiчого нема про нову лiтературну органiзацiю. Мене дуже цiкавить це. Сподiваюсь на оживлення культурного життя, щодо нього спричинили нове угруповання. Щасливi ви, письменники, всi тим, що маете можливiсть один з другим говорити на спiльнi фаховi теми. Якби ви знали, як важко працювати в галузi, де ти один, насамотi, коли нема з ким словом перекинутись на «вузьку» тему. Других слухай, а тебе нема кому вислухати. Я, справдi, не багато вимагаю. Балачка нiколи не залишаеться тiлько балачкою, все ж вона дещо дае, навiть тодi, коли вона не е суто дiловою з обох бокiв. Один математик казав, що вiн тiлько тодi розумiе себе, коли другому вказуе своi думки. Це правда. А проте, вибачте, що розпочав антимонiю на стару тему. Не буду вiдбирати у В/часу. Будете писати Вар[варi] Олекс[iiвнi] […] вiд мене. І Мурi обов’язково. Побачите друзiв – привiт. Побачите Мик[олу] Григ[оровича], Мих[айла] Г[ригоровича], Ол. Фел. – привiт. Дек[о]торого Гордона зустрiнете – i йому привiт. Бувайте. Ваш ………… Киiв, Короленко, 47, кв. 16, ВОЛОДИМИРСЬКОМУ для мене. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Барин» 7 серпня 1929 р. АГЕНТУРНАЯ СПРАВКА С/с «Барин» при встрече устно сообщил, что в Харькове среди группы литераторов имеется группа, руководимая Остапом ВИШНЕЙ и ПЕТРИЦКИМ. Эта группа, хотя, якобы и относится лойяльно к Советской власти, однако, недовольна отдельными ее мероприятиями в области культурного строительства УССР и пытается взять в свои руки проведение этих мероприятий. Подробных сведений о группе «Барин» сообщить не может. 7.8.29 года Ст. Уполномоч. СО                     [Пiдпис]                              (ШЕРСТОВ) Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Корольов» 8 серпня 1929 р. Выписка из сводки с/с «КОРОЛЬОВА» от 8/8-29 г. Серед театральних кiл постало обурення, що ГОЛИНСЬКОМУ уряд наш вiдмовив платити долярами, через що ГОЛИНСЬКИЙ в цьому сезонi не буде у нас спiвати. ВИШНЯ Остап менi заявив «коли б «москалевi» треба було платити долярами, то СКРИПНИК чи ЛУНАЧАРСЬКИЙ грошi знайшли б, а для украiнця долярiв немае. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Барин» 14 серпня 1929 р. Дополнительно «БАРИН» сообщил, что к группе ПЕТРИЦКОГО и О. ВИШНИ примыкает МОРГУЛЯН. Эта руководящая тройка сейчас старается захватить в свои руки театральные дела и влиять на подбор артистов, проводить своих людей – «украинцев» /как заявил «БАРИН»/ и вообще «творить политику». 14 августа 1929 г. Донесення секретного спiвробiтника «Корольов» 4 жовтня 1929 р. Цими днями точилася в Будинку iм. Блакитного розмова, де говорили про киiвськi арешти. В цiй розмовi нiчого цiкавого не було, хiба те, що ГОЛИНСЬКИЙ казав, що про арешт ЄФРЕМОВА вiн чув ще у Львовi в серпнi мiсяцi. Виходить, що украiнська контрреволюцiя мае зв’язки зi Львовом. В приватнiй розмовi зi мною ГОЛИНСЬКИЙ менi оповiдав, що УНД’iвцi до арешту ЄФРЕМОВА поставилися дуже вороже. Група, що об’еднуеться навколо журналу «Новi шляхи», ставиться до Киiвських арештiв стримано. ГОЛИНСЬКИЙ менi розказував, що представники лiвих галицьких угруповань збираються приiхати на Украiну, щоб нав’язати щiльнi культурнi зв’язки. Але проти цього гостро виступають спiвробiтники «Дiла». Про арешт ЄФРЕМОВА широко говорили в украiнських львiвських реакцiйних колах, попи навiть мали правити службу божу за його здоров’я. Те, що Львiв знае про арешт ЄФРЕМОВА, приемно вразило деяких спiврозмовникiв, примiром, ЛЕБЕДЯ, ВИШНЮ. Сам ГОЛИНСЬКИЙ ставиться до Радянськоi влади вельми прихильно. Лист Соколянського до Остапа Вишнi [1929] АДРЕС КОНВЕРТА: Гадяч, Дача Лихопоя Остаповi Вишнi. Дорогий Павле Михайловичу! Одержав В/листа от сьогоднi. Вчора менi ГІРНЯК переказував про В/ життя-буття. А сьогоднi ось одержав i сам. Да, сильно поплутав распронамилосердний (його м-ти!) моi намiри. Вже збiрався i зiбрався. Узяв вiдпуск, все як слiд. А на другий день – на тобi! У баринi температура 38,8, а над вечiр – 39,9. Та аж до сьогоднi все спасибi iй, а то 39,9, то 39,5. Та як пiшло, як пiшло!.. Закрутився. Лiкарень нема – зачиненi. А що вiдчиненi – хворих класти не рекомендуеться, а краще прямо, без завозу на гробки. Так я вирiшив лiкувати дома. До цього прираяв ще й ЗОРОХОВИЧ Гр. М. А, воно ж, вдома, В/ знаете, що це означае… Словом аж до вчора порався сам i вдень i вночi. З учора наняв лiкпомку на день, а вночi сам. Інодi доходив аж до веселого стану. Правда, ще не сказився, але боюсь, що сказюсь. Якось воно склалось такось. Ви, мабуть, читали в газетах: i в наших харкiвських, i в московських про страшенний прорив фронту. Всипали нам всим як слiд за те, що не слiд… Що далi буде – чорт його знае. Я нiчого придумати не можу. Стан (настрiй) жахливий. Фiзично почуваю себе поки що добре, але морально – прямо з’ясувати не можу. Гнiтить мене стан моеi науковоi працi. Боюсь, що все пiде прахом. Нiхто й слухати не хоче. Власне нiякий чорт не розумiе до чого воно все. Я тепер i сам бачу, що не слiд менi було розпочинати таку справу у такому варварському оточеннi. А тут ще проклятi випадковi перешкоди, хороби тощо! Був би я оце собi десь бульгальтером у якомусь маслотрестi… А то взявся за науку! Ну, вибачте, що почав скаржитись. Прийшов Якiв Теофанович i тому я прикiнчую листа. Слухайте, любi Варваро Олексiевна, Павле Михайловичу, Муркетику, Катерина Михайлова… Погуляйте хоч ви усi разом, одпочиньте i т. iн. Випийте хоч раз за мою грiшну душу, бо менi зараз нiби не можно. Я навiть не курю вже тиждень. Думаю, що цим догодю отому лисособачому створiннi, що зветься богом… А я буду сподiватися на В/. Не пишу тому, щоб не заважати вашому вiдпочинковi. Та, коли й почну писати, то зараз починаю скаржитись… Про «г……» довiдаюсь сьогоднi ж! А цуцика мабуть слабують не на чумку, бо таку чумку i я б нiчого не мав проти перенести. Ще б как! Їсти – какать – спать. Проте вони дуже веселi створяти. Я iх з Панасом виселив в окрему кiмнату. Вам щире-щире i усiм палке привiтання. Щоб ви усi хоч у снi приснились. Цiлую, ваш СОКОЛЯНСЬКИЙ. Р. С. Бариня стогнуть, аж крехчуть та шлють привiтання. Пагана штука тифус. У Харковi його до чорта. Ол. Полторацький ЩО ТАКЕ ОСТАП ВИШНЯ[4 - Ця стаття являе собою грунтовну переробку моеi статтi, написаноi в сiчнi 1930 року i опублiкованоi в кiлькох нумерах журналу «Нова Генерацiя».Незважаючи на те, що загальна установка тоi статтi хибувала на деякi дуже iстотнi вiдхилення вiд марксистського методу (наприклад, ще не пережитий формалiзм, неточнiсть класового визначення «творчостi» Вишнi й iн.) – основного менiпощастило досягти —визначити вперше в украiнськiй радянськiй критицi антипролетарськiсть, бездарнiсть i куркульську iдеологiю «творчостi» цього суб'екта, що вважав себе за «короля украiнського гумору».Я пригадую той ефект, що його справив перший варiант цiеi статтi задоволення з боку радянськоi громадськостi i дикий гвалт i скавучання з боку тих, кому обов'язково треба було зберегти цього контрреволюцiонера в лавах «майстрiв» лiтератури.М. Хвильовий написав тодi дуже нахабну своiми перекрученнями i фальсифiкацiями статтю в захист свого однодумця. Шкiдники, що на той час були в ЛІМ'i, простежили тодi, щоб моя стаття не побачила свiту в окремому виданнi.Тепер, коли нацiоналiстичну контрреволюцiю розгромлено, я дiстаю змогу опублiкувати мою статтю знову. Звичайно, я й сам за цi чотири роки дещо вирiс i деякi помилки, якiя бачу в першому варiантi статтi я з задоволенням виправляю.] сiчень 1930 р. Пiсенька Остапа Вишнi одспiвана. Лiтературна творчiсть цього фашиста i контрреволюцiонера, як остаточно стае ясно, була не бiльше нiж машкарою, «мистецьким» прикриттям, за яким ховаючись, вiн протаскував протягом кiлькох рокiв у друковане слово своi нацiоналiстичнi куркульськi iдейки i погляди. Завданням цiеi статтi е проаналiзувати те, що шкiдливого зробив в своiй творчостi Остап Вишня (ми розглядаемо тiльки матерiал 4-х томiв його «Усмiшок», скiльки за роки, що пройшли пiсля iх написання, Вишня остаточно звироднiв, стратив свою «популярнiсть» i навiть кiлькiсно дав дуже мало) i яким способом йому те шкiдливе щастило протягувати кiлька рокiв. І Насамперед Остап Вишня подбав про створення цiлком викiнченоi i стилiзованоi мистецькоi машкари. З цього погляду вiн був не просто автором. Вiн був ще й певним лiтературним типом, так би мовити «украiнським нацiональним гумористом», для чого виробив собi певний викiнчений i своерiдний, завершений i цiльний стиль. Що характеризувало лiтературнi твори Остапа Вишнi? В нього були своi своерiднi: словник, технiка комiчного, образи, жанр коротенькоi гуморески. Далi в Остапа Вишнi була певно визначена своерiдна мистецька машкара, метод пiдходу до читача. Отже, вiн сконцентрував всi засоби впливу на читача в одному концентрi й досить нехитрими засобами досягав того, що читач сприйняв його, як певний тип «комiка», якого слухаючи чи читаючи – треба обов’язково смiятись незалежно вiд того, що причина смiху завжди була дешева, i брутальна, i зрештою дурнувата. В цьому, власне кажучи, нема нiчого нового: адже цирк завжди смiеться, коли на сцену вибiгае клоун i катаеться по манежу рачки. Спробуемо проаналiзувати наведенi нами вище елементи, що в сумi складали «творче обличчя» Остапа Вишнi. 1. У ОСТАПА ВИШНІ БУВ СВІЙ СЛОВНИК Як свiдчить сам автор: «Мову свою я взяв з маминоi цицi. Це – невичерпне джерело мовне. Звернiть на це увагу, матерi, i ваших дiточок нiколи не доведеться украiнiзувати. Хто вивершив мову? Робота. Робота i вказiвки А. Є. Кримського та М. П. Левицького…» («Усмiшки», т. 1, ст. 170.)[5 - Надалi я всюди посилатимусь на III видання «Усмiшок» ДВУ 1929—930. Римською цифрою вiдмiчатиму том, арабською —сторiнку.] Що сiе означае? Всi ми тепер прекрасно знаемо, що такi «мовнi iдеологи» як Кримський i Левицький, були представниками саме куркульськоi течii украiнськоi мови. В противагу не тiльки мовi украiнського пролетарiату, мовi, характерний i своiми iнтернацiональними тенденцiями, i широким мiським мовним добором слiв; в противагу мовi бiднiшоi частини села, яка на одхожих промислах здобувала велику кiлькiсть нових слiв i вражiнь, а iнтерпретацii цих «мовознавств» поняття «украiнськоi народноi мови» було якраз поняттям мови украiнського куркульства. Куркульства, застиглого в своiй хуторянськiй обмеженостi. Сьогоднi, коли проблеми украiнськоi радянськоi мови вже всiм зрозумiлi – вишнева декларацiя набувае всiеi своеi одвертостi: одним iз мистецьких засобiв Остапа Вишнi було плекання куркульськоi мови в противагу мовi украiнського колгоспника i пролетаря. Ми маемо в своему розпорядженнi досить матерiалу для того, щоб детальнiше розiбратися в мовних установках Остапа Вишнi. В III тому «Усмiшок» надруковано гумореску «Вольовий способ», де Остап Вишня зупиняеться на роботах комiсiй по украiнiзацii. В цiй гуморесцi Остап Вишня подае полтавчанку, що знае народну мову («Я полтавська украiнка… Говорю мовою такою, як чуете… якою люди, такою i я…» (III—192) i росiянина Вадима Федоровича, що мови не знае, не цiкавиться, але повивчав усi правила граматики. Полтавчанка iспиту не витримала, росiянин витримав. Який сенс цiеi гуморески? Сенс, як бачимо цiлком недвозначний. По-перше: зробити наклеп на Ленiнську нацiональну полiтику: мовляв, укрлiкнепiвськi комiсii занiмаються виключно очковтирательством, вимагають тiльки вивчати двадцять чи тридцять правил, якi на завтра ж можна й позабувати: от така, мовляв, ваша радянська украiнiзацiя. По-друге, мовляв, комiсii Укрлiкнепу протиставляють «справжньому» украiнству украiнiзацiю «не органiчну». Остап Вишня так i пише: «Замислився я дуже: шкода менi землячки зробилося, i чого я – думаю – не комiсiя?» (III—221). Остап Вишня сам розшифровуе тi реакцiйнi куркульськi тенденцii, що е в нього в питаннях мови: «мiсцева iнiцiатива – химерне слово, а без нього нi в сiльрадi, нi в кооперативi – неможна. Сказати – «почин» по-простому дуже» (II—181). Адже кожному цiлковито ясно, що слово «почин» – це зовсiм не «мiсцева iнiцiатива», що мовнi тенденцii Остапа Вишнi збiгаються з пропозицiями росiйського мракобiса адмiрала Шишкова говорити замiсть «калошi» – «мокроступи», що мовна практика, керована КП(б)У, практика, що живе i в колгоспi i серед украiнського робiтництва, геть знищила, перекинула догори ногами реакцiйнi, куркульськi установки Остапа Вишнi i його нацiоналiстичноi свори. На цьому короткому зауваженнi щодо мовних установок Остапа Вишнi можна з цим питанням i покiнчити, адже нацiоналiстичнi куркульськi вуха «короля украiнського гумору» виразно стирчать з цих двох прикладiв. 2. У ОСТАПА ВИШНІ БУЛА СВОЯ ТЕХНІКА КОМІЧНОГО Ця технiка комiчного цiлковито збiгаеться з куркульською обмеженiстю i некультурнiстю мовних поглядiв Вишнi. Основа дотепу у Вишнi е зниження поняття, при чому зниження саме в розумiннi вульгаризацii, здешевлення, опошлення. Певне поняття розчленяеться Остапом Вишнею на два вiдтiнки, або береться одразу два розумiння одного й того самого слова i т. д. Класичним прикладом для цього править початок «Лiтературних усмiшок». «Слово «письменник» походить вiд дiеслова «писати», а не вiд якогось там iншого дiеслова» (IV—5). Цей, як дехто вважае, дотеп свого часу нажив великоi слави Остапу Вишнi, i вдячний автор щедро з того «дотепу» користався, варiюючи i повторюючи його багато разiв на бiльшу славу своеi писанини. 1. «Писатиме, сказав батько, коли я, сидячи на пiдлозi, розводив рукою калюжу» (І—9). 2. «Вийде було батько за клуню: – Гнатко. А йди но сюди! Що то ти, шеймин хлопець, повиробляв? – То, тату, макети». (418) 3. «Коли дитина замислиться i сяде на голому мiстi, хiба йому дадуть як слiд подумати? Зразу ж мати пужне: – А деж ото сiв ти, сукин син! Нема тобi за сажем мiсця?» (І—10). 4. «Наука – скажете, така штука, що ii давати комусь чи сприймати без штанiв навiть краще: бiльш площа сприймати». (I—53) i т. д. Ця, м’яко висловлюючись, фiлософiя одхожого мiсця, гумористика пiсуарiв i iронiя ватерклозетiв смакуеться просто таки як тонка французька кухня. Успiхом, що межуе з успiхом триповерховоi лайки, порнографiчноi листiвки, похабного анекдоту, глибоким внутрiшнiм цинiзмом i смердяковщиною, вiе вiд чотирьох наведених дотепiв. В слiдуючiй категорii дотепiв Вишня похваляеться брутальнiстю в думках незвичайною. 1. «Коли спитаеш у баби про дiда чи там про прадiда, вона завжди казала: – «Отаке стерво було, як i ти оце…» (І – 8). 2. «Розплоджуеться населення не iнкубаторами. – Коли дасть бог уродить, у нас ця справа веселiш пойдьоть… – казав менi дядько Онисько: – з грушевого борошна не зажартуеш» (І, 32). 3. «Де в письменника талант знаходиться? Не знаю… З декотрими ж i купався навiть, i не зауважив»… (IV – 9). Але два наведенi розбори дотепiв Остапа Вишнi (вони називаються дотепами, скiльки iснувала думка про те, що все це дуже дотепно) е нiщо в порiвняннi ще з двома видами гумору цього чемпiона смiху. Од цих двох останнiх видiв уже остаточно погано тхне. Коли нам тепер доводиться читати про твори фашистських письменникiв, про все глибоке моральне падiння, i скотськiсть фашистськоi «культури», то нам стае зрозумiлим, що цей iз перших двох видiв гумору Вишнi заздалегiдь змикався своею установкою з iдеологiею фашизму. Остап Вишня послiдовно знижуе людину до становища тварини. Саме отим стиранням рiжниць мiж людиною та твариною, пiдкресленням скотських рис людини, куркульсьскою фiлософiею пуза та генiталiй вiе вiд такоi системи розглядати людей, як тварин: «Двигуни, худоба тут звуться так: Оришка, Вустя, Ванько, Пилип, Кiндрат»… «Регулятор (людина) з такими ж приблизно назвами» (І—57). «Так от значить i село… Хати, комори, хлiви, колодязi, льохи, школи, гамазеi, кооперативна крамниця… чоловiки, жiнки, хлопцi, дiвчата, дiти… Флора i фавна». (І – 110). «Тiльки перепел, почувши перепельчине солодке «ха-вав! ха-вав!» – спокушае стару перепелку молодецьким «жить идем»… Тодi молодий парубок, вертаючись iз тьмяноi комори сумно в перепелiв дзвiн услухаеться… i говорить пошепки: – «Пать – пать-падьомкав i я б оце, коли б не алiменти, здох би вiн йому» (І – 142). «І засвiтилися у вороноi кобили очi, i прошепотiли радiсно вуста ii: Только утро любви хорошо. Хороши только робкие, первые встречи… (II—68). Чим не зразки куркульськоi, антикультурноi брутальностi? Куркульський iдеолог, що змушений писати в умовах диктатури пролетарiату, зрозумiло, надзвичайно цинiчно ставився до своеi лiтературноi роботи. Побiльше нашкодити, по змозi без того, щоб на тому шкiдництвi його було викрито. Побiльше урвати матерiальних благ вiд ненависноi йому радянськоi влади: «Найголовнiше для письменника – гонорар» (IV—9). Тут Вишня виразно показуе свою психологiю проститутки вiд лiтератури, психологiю багатотиражного комерсанта з високим гонорарним тарифом i багатьма перевиданнями. І тепер нарештi про останнiй розбор дотепiв. Куркульська наволоч не вдержиться, щоб, навiть маскуючись, виразно вишкiрити своi зуби на радянську владу, на той ворожий йому соцiалiстичний зрiст, що буяе навколо нього: «Сядеш собi (за клунею): вiтер вiе, сонце грiе, картоплiння навiвае думки про всесевiт, про космос, про соцiалiзм» (І—11). А ось про нацiональне питання. «Є в селi ще одне дiвчина, що ii тут звуть: “Та вона руська”… Нацiональноi ворожнечi не помiчаеться: спить з мiсцевими парубками» (I—32). Ось i iнше: у хатi-читальнi, колишньому будуарi князiвському, «колись… княжата плодились, а тепер там свiдомiсть плодиться» (I—121). Надiв Кiндрат штани, подививсь… «свобода скрiзь, як пiсля революцii» (II—45). А ось ще iнше: Архангел розповiдае боговi на небi, про те, що робиться на теренi Радянськоi Украiни: «…На базарi чув: моляться… тiльки молитви якiсь новi… все в тих молитвах попереплутувалося. Якась та молитва i в бога, i в христа, i в печенки, – селезьонки… Сумно, боже – розпаскудився народ… не слухае вас». І нарештi, про останню категорiю дотепiв. Досить навести iх, щоб зрозумiти всю дешевину, всю бездарнiсть цього куркульського юмориста. Вишня колись сам писав: «Нещасний нарiд усi гумористи, бо навiть, коли зуби болять, мусиш писати веселе» (IV—8). І, справдi, хiба оцю бездарну халтуру можна назвати юмором? «Мою потилицю поклало в задньоi сусiдки якраз на те мiсце, де поперек у неi переходить у «далi» (I—26). «Село думае, що за два роки можна всi мiсця перечухати» (I—64). «Сорочка Одарочцi пiдiймаеться вище того мiсця, про яке ви зараз думаете» (I—74). «Свинею зветься така людина (стiй, стiй, стiй… не туди заiхав… Отак завсiди, як про свиню почнеш, так когось iз знайомих згадаеш)» (II—25). «Знайшлося в Семена Івановича Гуляя (розумiеться, в його корови, а не в його) теля» (II—156). Дуже часто ця бездарнiсть сполучаеться з поганими пасквилями на нашу дiйснiсть. «Хрест золотий, а по позолотi по тiй купочки бiленькi – то птиця господня антирелiгiйну пропаганду заводить» (І—109). Про осоавiахiм: «Колективного пустимо газу на вся вразi та супостати» (II—145). На тему про зв’язок мiж мiстом та селом: «І от коли агенти у дядькiв воли купують та потiм за цi воли по десять кар-бованцiв виплачують, – то не лицем вони купують, а зовсiм iншими органами» (I—115). 3. ПРО ОБРАЗИ ОСТАПА ВИШНІ Вiзьмемо для прикладу таких три образи Остапа Вишнi: «Стовбова дорога покрутилася… Бiлим ужем попiд скелями стрiмчастими перекручена…» (III—9). «Море у чадрi з туману» (III—10). «Яйла обiймае кримськi мiста могутнiми обiймами вiковiчних скель. І гордо над ними закинув курчасту голову Ай-Петрi» (III—11). Три шаблонних, бездарних образи в стилi «красивих пейзажiв», оспiваних у всiх Бедекерах. За подiбнi образи по редакцiях викидають цiлi рукописи в корзину. Помiтно пожвавлюеться опис кримськоi природи у Остапа Вишнi, коли вiн знаходить можливiсть порiвнювати кримськi пейзажi з вiдомим йому хуторянським оточенням. «Хвильове море – це пастух. Воно гонить велику отару баранiв до берега…» (III—21). «Медуза – морський холодець… Кругле, як мисочка, бiле, дрижасте, холодне i прозоре…» (III—2). А ось i образ iншого кшталту: «Накинула червону чадру на старий Крим революцiя» (III—67). Остап спокусився в своему пiдлабузнюваннi до радянського Криму на «красивий» образ. А об’ективно вийшов скандал. І може навiть не скандал, а свiдоме паплюження соцiальноi революцii на Сходi. Адже чадра е символ пригноблення, i те, що на соцiалiстичному Криму нiби накинуто червону чадру, що це означае? Що бiльшовики, мовляв, пригноблюють Крим. Перейдемо до гуморески «Слухай, обивателю». (III—163–169). Ця гумореска, одна з центральних, що дае нам правдиву уяву про справжнiй характер контрреволюцiйноi творчостi Вишнi. Загальна побудова гуморески витримана приблизно в тонах символiчних iнтермедiй бурсацьких драм, де брали участь такi фiгури неземного походження, як «милiсть божа», ангел, досконалiсть i т. д. Замiсть цих постатей Остап Вишня подае двi символiчнi фiгури «Революцiю» i «Обивателя». Революцiя у Остапа Вишнi витримана в стилi умовностей буржуазноi французькоi революцii, як «чудесна жiнка, в криваво-червонiй порфiрi одягнена» (III—165). Революцiя це, за Вишнею, чудесна жiнка з неземною красою (III – 165). З цього опису видно, як фальшиво-iдеалiстично подае Вишня постать (?) соцiалiстичноi революцii. Звичайно, з такого образу можна було б тiльки смiятись, коли б сама гумореска не промовляла чогось бiльшого. А от що каже Революцiя Обивателю: «Я в бурi бурянiй принесла тобi машини, домни, паси… А ти «запальнички» почав робити… Я засвiтила твоi мартени, я завертiла твоi машини»… i т. д. (III—67). Що хотiв сказати Остап Вишня оцiею розмовою мiж революцiею i обивателем? І насамперед, що вiн розумiе пiд словом «обиватель»? Як ми бачили з наведених цитат, революцiя каже, що вона вiддала йому машини. Кому вiддала революцiя машини? Пролетарiату. А чому Остап Вишня називае його обивателем? Для пояснення цього досить пригадати те дике скавучання, яке доводилось чути з боку Хвильового i хвильовiстiв, з приводу непу. «Сталася зрада революцii» – так гукали Хвильовi. Тепер прекрасно вiдомо, чого коштувало оте iх «надреволюцiйне» виття. Класовий ворог будь-яким способом хотiв зробити наклеп на чергову стадiю соцiалiстичного будiвництва з тим, щоб пiдiрвати вiру в правдивiсть генеральноi лiнii партii i зрештою повернути рядянську краiну на шляхи капiталiзму й фашизму. При чому останне вони теж назвали «революцiею». Як ми бачимо, Вишня й тут докладае своеi краплинки отрути, порiвнюючи будiвника соцiалiзму до обивателя, не гiдного революцii. 4. МИСТЕЦЬКА МАШКАРА ОСТАПА ВИШНІ Нацiоналiстичнi друзi Остапа Вишнi завжди намагалися довести, спираючись на минулу участь Остапа в радянськiй пресi, що Остап Вишня – це неухильний i моментальний популяризатор всiх заходiв радянськоi влади, «Остап Вишня – це украiнський Дем’ян Бедний» – ось що намагалися вони довести. Але досить нам прочитати Вишневу автобiографiю, щоб зрозумiти, що це була цiлковита брехня. Почитаймо, що пише сам Вишня про себе: «Весь тягар громадянськоi вiйни перенiс: i в черзi по пайки стояв i дрова саночками возив… а найтяжче було носити два пуда борошна… а таки донiс. Не кинув «здобуткiв революцii» (I—16). «Ну, а потiм пiд’iхала платформа, мене й посадили. Потiм випустили, але я вже з тоi платформи не злазив. Нема дурних» (I—16). «Чого я був у Кам’янцi, питаете? Та того ж, чого й ви» (I—17). От тобi й «Дем’ян Бедний»! Колишнiй петлюрiвець, що вже був один раз в БУПРi за свою контрреволюцiйну дiяльнiсть, а потiм, випущений звiдти, спритно спромiгся провадити цю контрреволюцiйну дiяльнiсть в галузi лiтератури. Ось що вiн був насправдi. І ще пише, що «з радянськоi платформи не злазив: нема дурнiв» (I—16). Справжню цiну цим словам тепер дуже легко пiдшукати. Наостанку я хотiв би ще раз на одному-двох прикладах показати убогiсть мистецьких засобiв Остапа Вишнi. (От вiн пише, наприклад: «Я фотографую з свого, звичайного, погляду, життя на селi» (I—45). І от як ця «фотографiя» провадиться: Робота: «аж гуде». «Тiльки гуп-гуп, гуп-гуп, гуп-гуп» (I—59). «Мантачать коси: дзень-дзень, дзень-дзень!» (I—80, I—134). Косять «рiвномiрно як годинник ссшш… ссшш… ссшш» (I—81), «в повiтрi камертони золотi: дззз, дззз, дззз» (197) i т. д. Звичайно, це все не бiльше, нiж протокол та й те записаний вельми невправною i примiтивною рукою. Вишня iнодi не боявся й того, щоб так i сказати про самого себе: «Бути сучасним письменником значно легше, нiчого собi не читаеш, тiльки пишеш» (I—14). Ну, звичайно, коли маеш постiйно пiдтримку збоку повсюди розставлених контрреволюцiйною рукою своiх друзiв, можна покласти ноги до стола i халтурити що завгодно: все одно надрукують. Вишня не вiд того, щоб iнодi довести i повну свою некультурнiсть. От, наприклад, сцену iз опери Вагнера «Трiстан i Ізольда» Вишня вважае за танок лише тому, що Айседора Дункан використала цю загальновiдому рiч для однiеi з своiх композицiй. На цих кiлькох зауваженнях ми можемо завершити характеристику постатi й методiв роботи Остапа Вишнi. З поданого видно, що це був за суб’ект. Бездарний писака, що своiми корiннями виростав iз куркульства, а в мистецькiй творчостi був продовжувачем губановських «малоросейських» збiрок. Контрреволюцiонер, що, нахабно халтурячи, насмiлювався в зашифрованiй формi протаскувати в лiтературi куркульськi iдеi, колишнiй петлюрiвець, що змiнив вогнепальну зброю на перо «гумориста», от хто такий був цей «король украiнського гумору». II 1. ОСТАП ВИШНЯ ТА СЕЛО Ми переходимо тепер до аналiзу матерiалу, зiбраного Вишнею в 4-х томах його «Усмiшок». Переважну увагу в своiх творах Остап Вишня вiддавав селу. Вся установка селянськоi частини його «Усмiшок» скерована на те, щоб всiма силами пiдкреслити патрiархальну, хуторянську, куркульську незайманiсть радянського села: «Ох i харрашо ж на селi! От тут тобi вишня пiд вiкном, а поруч осика, а пiд осикою жито, а за житом гарбузи, а за гарбузами картопля, а за картоплею нужник!» (I—31). Так декларативно починаеться фельетон – «Ось воно – село оте!», що править нiби за символ вiри для Остапа Вишнi. Ідилiчнiсть пейзажу тут просто таки Рубенсова, хоч за своiм звичаем автор не добирае принциповоi рiжницi мiж нужником та власним вiкном. Автор всiляко намагаеться пiдкреслити, що село для нього… «не з тез статистичних вiдомостей повiтпродкомiсарiв, не з донесеннiв сiльрад i виконкомiв – не офiцiальне село, таке собi село» (I—31). Що цим мало бути сказано? Очевидно, одне: хоч ви як не намагайтесь радянiзувати i колективiзувати село, а воно собi е не ваше, не офiцiальне, а наше, куркульське. От якi риси вишукуе Остап Вишня в радянському селi: «А так тихенько в нас. Оремо. Сiемо. Плодимось, як i всi православнi. Живемо, одне слово» (I—34). «Отак просто школа. А пiсля школи розправа. А так живе старчиха. А навскоси кума Уляна. А посерединi майданчик. А на майданчику свинi» (I—32). «До церкви дзвонять… А дзвiн малиновий, та тiль – гу-гу-гу – cобаки гавкають. Одне слово – село» (II—19). Селян Остап Вишня подае як справжнiх дегенератiв. Та справа не тiльки в тому. От наприклад, в «усмiшцi». «Пошти що й здря» Остап Вишня намагаеться показати, що село взагалi нездатне нi на який поступ. В цiй «усмiшцi» селянин вiдмовляеться вiд культурних нововведень за допомогою зачарованого кола: земля не вкупi – не можна культурно господарювати, а землевпорядкуватися не можна – бо земля не однакова i т. д. От, мовляв, яка е справжня психологiя сучасного селянина, а ви ще намагаетесь його на колективiзацiю тягти. Дiйснiсть, велетенська революцiя в сучасному колективiзованому селi блискуче спростувала цей контрреволюцiйний наклеп Остапа Вишнi. Та вiн докладае всiх зусиль, щоб показати удаване банкротство будь-якого заходу радянськоi влади, вжитого до полiпшення побутових умов селян: «У селi е потребилiвка. Це в кращому разi, а найчастiше – «Стребилiвка», що – «отут вона в мене сидить», отут – це значить «пiд грудьми», або «в печiнках» (II—19). А от i продовження: «Але е одна штука, що трохи не примусила мене при в’iздi в село рявкнуть: «Повстаньте, гнанi i голоднi!» Щоб ви гадали, що це за «штука»? Можно подумати, що Вишня побачив трактора. «Арка!» (І—33). От, мовляв, едине, що змiнилося на селi. Поставили арку. Тут ми пiдiйшли до цiлоi серii «усмiшок», де Остап Вишня планово розглядае вiдповiднi галузi життя радянського села: «Головполiтосвiта», «Жiнвiддiл», «Освiта», «Охорона народного здоров’я» i iнш. Що ж е в цих «усмiшках»? В «усмiшцi» «Головполiтосвiта» автор всiляко пiдкреслюе те, якi грандiознi установи Головполiтосвiти е в мiстi, а от в селi, мовляв, нiчого нема. Село перебувае абсолютно за межами культурних заходiв радянськоi влади. «Он через дорогу пiд куминими Уляниними ворiтьми – кiлька колодок лежить. Ото й е наша Головполiтосвiта» (І – 43). Що там вiдбуваеться? «Лапання», iдiотичнi похабнi спiви, «спання парами». І все – вся Головполiтосвiта. Жiнвiддiл – жiночi плiтки, церковнi iнтереси, над якими переважае розбита череп’яна ринка. Змалювання справжньоi фауни села, а не людей. І нарештi що найцiкавiше, за вiдсутнiстю iнiцiативи самих жiнок, голова сiльради об’являе, що жiнка мае однаковi права з чоловiком. Як i всюди, тут Остап Вишня намагаеться викривити справу так, нiби нi про якi органiчнi визвольнi рухи з боку жiночоi частини селян не може бути й мови, що iх звiльнення провадиться шляхом адмiнiстративних наказiв згори. Наклепницька суть цього твердження, що витiкае з тези Остапа Вишнi про чужорiднiсть радянськоi влади для села – нижче ми цю тезу ще проiлюструемо – ясна сама по собi. «Освiта» – «Освiта на селi. Ну, тут навряд чи вийде усмiшка… Боюсь, що тут уже буде вишневий рид» (І—52). І це Вишня насмiлювався заявляти тодi, коли радянська влада за допомогою мас розгортала роботу по лiквiдацii неписьменностi. «Село – технiка…» – трактори: «…е… сили: двi кiнських i одна коров’яча» (І—57) i т. д. Сiшник – лантух. Косарки-снопов’язалки – люди, молотарки – дорослi, зерноочиснi машини – дiти. Цiлковита вiдсутнiсть машин. «Село – книга». – Книг нема. Є лише старi грошi, що по них можна вчитися грамотi. Книжки ж використовують лише для крутiння цигарок. В цiй наклепницькiй «усмiшцi» Вишня безпосередньо подае руку бiлогвардiйському гумористу Арк. Аверченку, коли той стверджував, що в Радянському Союзi скоро нiхто нiчого не читатиме. І це в той час, коли передвоенна норма книжковоi продукцii у нас в кiлька разiв перевищена, коли зокрема на Украiнi тиражi книжок за десять революцiйних рокiв в кiлька разiв бiльшi, нiж за двiстi передреволюцiйних. Ховаючись за юродську форму викладу, Остап Вишня залюбки робить наклеп на культурну полiтику радянськоi влади. «Охорона народнього здоров’я» – «Пасiчанський Наркомздрав – баба Палажка» (І—66). Засоби лiкування – власнi руки, власний язик, власний iржавий нiж. Класифiкацiя хвороб: переполох, глаз i т. д. А де ж робота НКЗдоровля? Звичайно, Остап Вишня ii намагаеться не помiтити. «Профос» – ступенi освiти – пасти гуси – технiкум першого ступеня. Вища група – свинi. І все. «Профос» закiнчуеться одружiнням. Чого намагався досягти Остап Вишня в усiх цих «усмiшках»? Показати село таким закоснявiлим, що його, мовляв, не можна зсунути з вiковiчних хуторянсько-куркульських позицiй нiкому. Намагатися одбити бажання iхати до нього й працювати там провiдникам iдей радянськоi влади i, нарештi, подати всю сiльську роботу партii i радянськоi влади, як зверхне очковтирательство, командування згори i формалiстику. А от iще одна надзвичайно нахабна «усмiшка». В нiй Остап Вишня намагаеться агiтувати за передплату на газети. На газети ненависноi йому радянськоi влади. От вiн i «агiтуе»: «Передплачуйте» – щоб iх використовувати на цигарки. Найбiльше виразностi набувае стиль Остапа Вишнi, коли вiн дiстае змогу рекламувати куркуля. От, наприклад, «усмiшка» – «Коли в головi лiй». Остап Вишня вишукуе куркуля, якогось Рудя, що побував у Францii, там навчився агротехнiцi i пристосував ii до своеi «пасiки величенькоi», господарства – 20 десятин на 15 чоловiк родини i т. д. Вишня не шкодуе жодних фарб, щоб розписати, який це зразковий господар, цей Рудь. І звичайно, стае зрозумiлим, що мав почувати Остап Вишня, коли майно таких Рудiв пiдчас розкуркулення експропрiювали для колективу. Недалеко пiшов вiд цiеi «усмiшки» Остап Вишня в своему «Ярмарку»: «І все ворушиться, дихае, курить, говорить, кричить, лаеться, мекае, iрже, ремигае, позiхае, кувiкае, хреститься, божиться, матюкаеться, заприсягаеться, пахне, смердить, воняе, кудкудахкае, квокче, смалить одне одного по руках, грае на гармонiю, на скрипку, причитуе, п’е квас, iсть тараню, одригуе, iкае, «булькае», лускае насiння i крутиться на каруселi» (І—203). Усю цю сцену Остап Вишня закiнчуе лише одним словом: «Ярмарок!» Таким мажорним акордом супроводить автор не радянський, а куркульський ярмарок. Коли ми порiвняемо цю усмiшку з попередньою, то це тiльки ствердить контрреволюцiйну послiдовнiсть Вишнi. Виключно цiкава для Остапа Вишнi «усмiшка» «Ось воно як» (II—117). Ця «усмiшка» нiбито агiтуе за ощадкаси. Мова в нiй iде про ощадливого середняка, Петра Федоровича Трактора, що скористався з послуг ощадкаси. «Проводив вiн культурне господарювання, корову злучав з сименталом, кобилу з арденом, свиню з йоркширом». В 1925 роцi вiн спродав худобу, «по хазяйству все справив. Подививсь – залишилось. І так залишилось, що як рахував, на вiкна поглядав». Середняк нiбито виходить трошки пiдозрiлий, нiбито вiн багатший за середняка. Але слухаемо далi: Поклав цей «середняк» грошi до ощадкаси. Каси по недiлях закритi, отже, коли в цi днi до нього приходили гостi, вiн не мiг купувати горiлки, бо вдома грошей не було, а ощадкаса була зачинена. Що ж зробив на ощадженi вiд продажу худоби грошi цей «середняк»? – «Трактора Петро Федорович на тi грошi купив, – он воно як. Чи випили – питаете, як трактор купили? – Випили. – Але тодi вже можна. Хто трактора купить, тому можна випить, тiльки не самогона» (II—119). Виникае низка запитань: 1. Що це за середняк, що мiг на частину грошей, здобутих вiд продажу худоби, купити собi трактор? 2. Якому середняковi може бути потрiбний для його iндивiдуального господарства трактор? Адже лише для обробiтку своеi землi, йому було б не доцiльно придбати трактор. А для решти господарських потреб одного середняка трактор е занадто мiцне енергетичне джерело. Отже, – трактора Вишнин «середняк» вiддаватиме в експлуатацiю. Отже, коротше кажучи, «середняк», з такою симпатiею поданий Остапом Вишнею, е звичайний собi куркуль. Фiлософiя неприкритого правого ухилу, славнозвiсний лозунг, «збагачуйтесь» – тут в творчостi Остапа Вишнi знайшли той же самий, жвавий вiдгук, що його мали правi опортунiсти вiд Кондратьевих, Чаянових i т. д. А вказiвки Остапа Вишнi про те, коли можна випити, а коли нi – нагадують справжнiй самоучитель хорошого тону для «мiцного мужичка», що за всяку цiну намагаеться збагатiти, використовуючи для цього всi можливостi, якi трапляються на його шляху. Згадана «усмiшка» ворожа всiй полiтицi партii в селянському питаннi. Адже в Вишниного «середняка» вже давно поодбирали всi отi трактори, що iх купiвлi плескав у долонi Остап Вишня. Отак спромiгся Остап Вишня, коли йому замовили писати «усмiшку», що агiтувала б за ощадкасу, пiд цим прикриттям поагiтувати за ощадливого куркуля. Перейдемо тепер до «усмiшки» «У колективi». Очевидно, на замовлення якоiсь редакцii, Остап Вишня iздив до невеличкого колгоспу. Ясно, що загальна установка цiеi «усмiшки» зверхньо позитивна: адже коли Остап дозволив би собi в цiй «усмiшцi» показати своi справжнi куркульськi зуби, то ця «усмiшка» не побачила б свiту. Але до чого ж огидно читати ii, знаючи справжнi класовi настанови Остапа Вишнi. До чого бездарна i нудна вийшла ця «усмiшка»! Вся вона побудована так: iз шести сторiнок понад двi присвячено тому, як автор iхав до колгоспу. Далi йде сухий переказ досягнень комуни. Зразок: «Ходiмте, я покажу вам наше поле. У нас тепер тридцять шiсть десятин пару, вiсiмнадцять десятин окопних («пропашних»), вiсiмнадцять десятин яроi пшеницi», i т. д. (І—148). Далi Вишня не в силах стерпiти, похабно дотепничае над «колективною роботою» колгоспiвського бугая i кнура, що «нiколи не вiдмовляеться з дозволу артiлi йоркширить мiсцевi селянськi поросята» (І—150). І далi (лишилось ще 3/4 сторiнки): про вишнi, дуже смачнi, i про те, що в жiнок у колективi «i очiпки на мiсцi, i волосся цiле». Все. Звичайно, в «усмiшцi» нема нiякого узагальнення, що допомогло б усвiдомити iдею колективiзацii. Це – едина «усмiшка» про колектив, в усiх томах «усмiшок». Натомiсть пiдхiхiкування над словом «колектив», сухий репортаж по замовленню. Отже, в селянських «усмiшках» Остапа Вишнi на весь свiй жалюгiдний зрiст постае персона куркульського агiтатора, який не випускав можливостi, щоб, прикрившись чи то жартом, чи то «iдеологiчно-витриманими темами», – протягти контрреволюцiйну куркульську агiтацiю. 2. ОСТАП ВИШНЯ І МАШИНА Ми не знайдемо, звичайно, жодноi «усмiшки» Остапа Вишнi, де б говорилося про машину, як засiб переведення сiльського господарства на соцiалiстичнi рельси. З розiбраних вище «усмiшок» ми бачили, що Вишня навпаки агiтуе за передачу машин до рук куркульства. Звичайно, у Остапа Вишнi ми можемо знайти такi плаксивi вигуки: «Ой, дайте iндустрiю! ой дайте!» (ІII—243). І ще: «Та даймо ж машину! та пробi даймо ж машину! А то тiльки: кидь! кид!» (І—140). Звичайно ж, що оспiваному Остапом Вишнею куркулевi дуже бажано було б, щоб йому дали трактора i щоб вiн мiг почувати себе так, як показано в iншiй гуморесцi Остапа Вишнi, в тiй, що лише «вставляй штепселi», а електрика все сама зробить. І поруч з цим благанням куркуля про одержання машин у цiлiй низцi «усмiшок» Остап Вишня, на перший погляд незрозумiло для чого, намагаеться запевнити, що селянство з машиною упоратися не може. «Машину якусь десь побачили. Ой, не пiдходь! Ой, не пiдходь! Бо так тобi й голову одкрутить. Не бачиш хiба як крутиться? Не чуеш хiба, як гуде?.. Ой, не пiдходь!» (III—47). Таке удаване протирiччя стае дещо зрозумiлiшим, коли ми звернемося до iншоi «усмiшки» Остапа Вишнi. «Вiн такий, вiн може…» (І—49). Тут вiдбуваеться майже те саме, що й в «усмiшцi» з купiвлею трактора куркулем. Трактор куплений, тiльки уже не «мiцним мужичком», а селянами, тобто очевидно колгоспом, або Созом. І от коли Остап Вишня в першiй «усмiшцi» натякав на те, що трактор, куплений куркулем, потрапив до обережних i дбайливих куркулячих рук, то тут, в колективi, справу вiн повертае зовсiм iнакше. Механiк, що притранспортував трактор до села, повернувся до мiста. Тодi селяни почали випробовувати трактора самi: «Сiдай ти тепер, Іване, на трактора: подивимось, як вiн у нас iхатиме!.. Ти ж сам придивлявся, куди його той механiк крутив!» Іван сiв на трактора, пустив його, трактор поiхав, але зупинити чи правильно скерувати його Іван уже не зумiв. І коли трактор перекинув кiлька парканiв… – «пощастило якось то Івановi сiпнути за пiдходящу пружину. Трактор i став. Став, дивиться на Івана, головою хитае та щось i каже. А що вiн сказав, – спитайте у Івана…» (І—50). Насамперед привертае на себе увагу, що Вишня бреше: загальновiдомий е той факт, що ще до заснування МТС, коли трактор йшов безпосередньо до колгоспу, тракторiв не лишали у селi без догляду i продавали iх до тих сiл, якi посилали ранiше своiх представникiв на курси трактористiв. Продаж тракторiв колективам супроводився вивченням на тракториста селянина з того села, куди трактора продавалося. Отже Остап Вишня для чогось збрехав. А для чого саме? Звичайно, для того, щоб спаплюжити колектив, показати, що колективiст – темний, некультурний i неспроможний взяти до своiх рук складноi сучасноi машини. Отже, i в питаннi про постачання машини Остап Вишня вiрний своiй куркульськiй лiнii. 3. ОСТАП ВИШНЯ І МІСТО «Жнива. Чи зрозумiле це слово отiй мiльйоновоголосiй, мiльйоноокiй, мiльйоноворукiй i мiльйононогiй потворi, що мiстом зветься?» (І—79). Правда, спiвзвучний радянськiй сучасностi образ мiста? Пролетарське мiсто, що несе смерть сiльському куркулевi, це безперечно для нього, для куркульського iдеолога, Остапа Вишнi, жахлива потвора, смертельний ворог. І вся злоба, все ехидство, на якi був спроможний Остап Вишня, обертаеться в нього проти радянського мiста. Ця «потвора» за Вишнею нищить людей, нищить iх тiло: «Решта органiв твого тiла мiського до чогось iншого повернулася. Все тiло твое прокатарене на соломi мечеться», i т. д. (I—108). Але все це дрiбницi в порiвняннi з тим, як «псуе мiсто самих людей». Остап Вишня весь час намагаеться пiдкреслити, що коли на «политих потом чорних ланах украiнських урочисто вiдбуваеться меса трудового селянського життя» (І—83), то в мiстi живуть лише непмани, ледарi, бюрократи i т. д. Що селяниновi, i колгоспниковi, i бiдняковi, i куркулевi абсолютно нiчого вважати на iснування мiста. Вiн пiдбурюе селянина проти мiста, виконуючи тим самим роль ретельного куркульського агiтатора: «В городi, Дмитре Федоровичу, за пiвгодини ворочають тисячами пудiв твого жита в облiгацiях та вагонах. І сам ворочае, один… І потом не обливаеться. А Зоя Владимiровна чи й Клара Соломоновна зi своiми Севкою чи Абрашкою на верандi сидять, та ще пiд парасолькою, щоб колiру на обличчю не зiпсувати… Он як у городi, Дмитре Федоровичу» (І—83). Автор навмисне приховуе вiд читача-селянина, що радянське мiсто не е мiсто капiталiстичне. Адже на час записання тоi «усмiшки» за спекуляцiю хлiбом уже садовили до БУПРу. Вiн навмисне умовчуе, що «город ворочае» тисячами пудiв жита, обертаючи iх на заводи, на машини, на трактори для колгоспного села. Остап Вишня насмiлювався буквально повторяти тi слова, що iх казали куркулi пiд час хлiбозаготiвель. У цiлiй низцi iнших «усмiшок» Остап Вишня продовжуе компромiтувати радянське мiсто, радянських працiвникiв державних i кооперативних установ, в очах селянського читача. «Хлiборобство дуже легка i дуже неквалiфiкована робота. Це не те, що в мiстi, в конторi якiй… Чи в трестi, чи в синдикатi. Там у мiстi, доки встанеш, доки оглянешся, доки прийдеш, доки сядеш… i цiлих вiсiм годин сиди, сиди й працюй… А потiм на два тижнi вiдпуск. А селяни весь час у вiдпуску, тобто» (I—113). Далi йде опис тяжких умов роботи на селi. Отже, Остап Вишня навмисне запроваджуе в свiдомiсть сiльського читача шкiдницьке переконання, що в мiстi лише нероби й ледарi. Вiн навмисне замовчуе, що в мiстi живуть також крiм бюрократiв десятки тисяч iндустрiальних робiтникiв, вiдданих чесних службовцiв. «Нiчого навiть i те, що вода поллеться на груди вам. Цього ви не боiтесь, плям на шифонi чи на пiке у вас не буде. На гарячi груди вам литиметься вода, а вражiння таке, як у вас там в Харковi, коли найдорожча й найкраща до вашого серця свою наманiкюрену ручку прикладае…» (I—138). Отже тут, в Харковi, мовляв, живуть самi непмани та наманiкюренi жiнки, чи що. Ось Остап Вишня висвiтлюе роботу двох кооперативiв: – сiльського, «Шлях до соцiалiзму», де не провадиться нiякоi звiтностi i т. д. (чи не подiбний в такому разi цей кооператив на яку чергову куркульську махiнацiю?), i поруч з цим висмiюе роботу великого об’еднання кооперативних правлiнь у мiстi. В «усмiшцi» «Пiдкачало» розповiдаеться про обурливий випадок бюрократизму в кооперативних установах мiста, де стiльки кооперативiв, що… «не шлях у тому мiсцi до соцiалiзму був, а паркет… Не йди, а пливи» (І—90). Коли порiвняти двi наведенi «Усмiшки», доводиться мимоволi робити такий висновок: у селi працювати тяжко, натомiсть люди добрi, в мiстi ж е всi умови для нормальноi роботи, але люди нiкуди не годяться. І нарештi цiлковито провокаторськи подае Вишня проблему мiста та села в «усмiшцi» «Про дядька Панаса, про ножицi та про гудзика» (II—1), де задана тема про потребу лiквiдувати розходження мiж цiнами на промисловi та сiльськогосподарськi товари набула контрреволюцiйного куркульського трактування. Подана в «образних формах» (не обiйшлось, як i завжди, без штанiв, «переднiх фасадiв» та дотепiв, що на цьому нехитрому грунтi виростають) проблема ножиць у Вишнi трактуеться виключно, як грабування дядька-селянина пролетарським мiстом. Коли дядько Панас питае в сiльрадi, коли будуть лiквiдованi ножицi, йому вiдповiдають: – «Розхожденiе. Мiри приймаються» (II—13)… І все. Вишня подае цi слова так, що вони звучать в устах представникiв сiльради брехливим одмахуванням, бо вiн тут же подае мiсто, як скопище бюрократiв, яким потрiбнi грошi «на авто, на жеребця, на килими, на м’якi крiсла (II—16). І, звичайно, вiн i словом не згадуе про те, як справдi працювала на той час комунiстична партiя над лiквiдацiею «ножиць». Сон дядька Панаса про те, що його нiби грабуе мiсто, автор називае «смичкою». І вiд цього слова виводить дiеслово «смикати» – тобто Вишня поганить ленiнську iдею змички. Тут ми бачимо, як Вишня безпосередньо постачае класовому вороговi на селi словесну формулировку для своiх контрреволюцiйних розмов. Який висновок для себе робить дядько Панас, боячись, «що мiсто вiдбере в нього останнього гудзика»? – «Ой-ой-ой, – захитав головою дядько Панас. – Сховай гудзика у скриню… зроби, очкура… В очкурi дядько Панас ходить». (II—16). Важко заперечити, що в цих рядках виспiвуеться ховання селянського маетку вiд «зазiхань» пролетарського мiста. Так ховае куркуль у хлiбозаготiвлю жито. Отже тут Вишня безпосередньо вiдбивае в своему творi неприховану куркульську iдеологiю. І в iнших творах вiн всiляко стае на захист власницьких iндивiдуалiстичних рис навiть у селянина-громадського робiтника. В гуморесцi «А ви думали як!» вiн подае сiльського делегата, що нарiкае на потребу бути на сесii однiеi установи в Харковi: «Хоч би вже призначили, як вiвцi моi покотяться!» (II—185). Цим Вишня намагаеться критикувати корисну роботу установ з погляду шкурних iнтересiв одного власника. Досить i цих наведених нами прикладiв, щоб зрозумiти, що вся установка Остапа Вишнi щодо радянського мiста скерована на компромiтацiю його в очах сiльського читача. Пiдхiд Остапа Вишнi до сучасного радянського мiста е не менш ворожий нашiй сучасностi, нiж його ж таки пiдхiд до радянського села. 4. ОСТАП ВИШНЯ І НАША СУЧАСНІСТЬ Цiлу низку висловлювань Остапа Вишнi щодо характеристики стану на Радянськiй Украiнi ми вважаемо за потрiбне показати в нашiй статтi. Всюди, де тiльки можна, так, нiби випадково, мiж iншим, але всюди Вишня намагаеться справити таке вражiння, нiби на селi голод, некультурнiсть тощо. От, наприклад: – «Гуси в холодку пiд потребилiвкою (вже чотири роки замкнена стоiть)» (І—96). …«У льохах нема нiчого, бо давно вже все поiли…» (І—109). Цi риски були б доречнiшi, скажiмо, в «Село вигибае» Черемшини. Але Вишня обов’язково намагаеться наклепати про «сторозтерзанiсть» села за радянськоi влади. Вiн намагаеться також, як ми це проте бачили й вище, пiдкреслити байдуже ставлення села до комунiстичноi агiтацii: «Батько цигарку iз «Товарищ, строй воздушный флот» крутять» (І—129). А от i одвертий нацiоналiстичний вибрик: «Спочатку в них (украiнцiв), пiснi були дуже короткi, мелодiйнi i з глибоким змiстом, а потiм, як уже було заведено «Всеукраiнський день музики» (тобто при Радвладi. О. П.) почали спiвати «корита». (III—23). Далi йде руська пiсня. Отже радянський всеукраiнський день музики ознаменовано руською пiснею. Остап Вишня очевидно цим хоче сказати, що, називаючи свою нацiональну полiтику ленiнською украiнiзацiею, партiя i радвлада насправдi провадять русифiкацiю. Є у Вишнi «усмiшка» «Село згадуе». Це «усмiшка» про громадянську вiйну. Становище Вишнi, що сам був у цiй громадянськiй вiйнi на боцi петлюрiвцiв, пiд час написання «усмiшки» про «червоного партизана» було справдi дуже пiкантне. Що ж робить вiн? Не дае жодного слова про причини громадянськоi вiйни, про визвольний змiст боротьби бiднякiв-червоних партизанiв з мiжнародною контрреволюцiею i з власним глитайством. Добу громадянськоi вiйни вiн подае виключно як добу кривавих страждань, що вiд них «аж нiч почорнiла». Доба громадянськоi вiйни у Вишнi подана, як пригода партизана Семена, що кiлька разiв щасливо утiкав вiд бiлих i все ж таки десь загинув. Отже i в цiй «усмiшцi» Остап Вишня змикаеться з тими, хто надзвичайно роздмухуе уяву про громадянську вiйну на Украiнi, як про таку, що мала на метi породити колосальнi страждання украiнського селянства, руйнацiю села i т. д. В однiй «усмiшцi» Остап Вишня намагаеться уявити собi, як житиме селянин за доби цiлковитоi електрифiкацii побуту. Звичайно, вiн i не думае про те, що це буде доба соцiалiстичного ладу. За Вишнею технiчнi вдосконалення не порушують основ куркульського хуторянського сiльського побуту (Електроцiпок дiтей б’е, «голосномовець молитву читае»… й т. д. (II—945). В «усмiшцi» «Голосномовець» вiн подае iдилiчну картину використання куркулем найгенiальнiших досягнень сучасноi технiки. Куркуль використовуватиме радiо: щоб лякати птиць на свому городi, з свого саду виганяти пастухiв, що крадуть фрукти, коли куркуль трактором оре свою землю, голосномовцем вiн викликае до себе жiнку з обiдом. Соцiальний змiст такого ставлення до сучасностi й до майбутнього зрозумiлий. І на кiнець цього роздiлу варто згадати ще одну «усмiшку», «Пiдмолоджування», де мова йде про омоложения людини. Велична проблема молодощiв, що дала Гете натхнення для «Фауста», – у Вишнi перетворюеться на варiацiю непристойного анекдоту про людину, якiй пересадили залози тварини. Вишнин герой Фелiкс Карлович через пiдмолоджування починае iржати i «задом бити» (III—187). От i рiвень творчий «короля украiнського юмору». 5. ЯК ОСТАП ВИШНЯ ЇЗДИВ ДО РАДЯНСЬКОГО КРИМУ Якась редакцiя надiслала одного разу Остапа Вишню до Криму. Остап Вишня поiхав i описав своi вражiння. Звернемось до цього репортажу («Кримськi усмiшки»). Історична частина цього репортажу обмежуеться поганеньким викладом нашвидку видобутих iз популярних пiдручникiв вiдомостей про Крим типу: – «Історична доба в Криму» починаеться тодi, коли бiля його берегiв з’являються греки-колонiсти. Ще наприкiнцi 18 сторiччя до Р. X. двое племен грецьких заселили Крим: йоняни й доряни. Вони заснували були такi мiсця, як Пантiкапей (Керч), Гераклея (Синоп), Херсонес i т. iн. (III—13) та ще з обережним зауваженням: «За точнiсть не ручуся». Або: «Може тут я й переплутав якiсь там тисячолiття» (VIІІ—15). Словом, за таку якiсть i точнiсть iсторичного матерiалу звiльнили б з роботи всякого газетного кореспондента. Остап Вишня починае цiкавитись мовою кримського населення. Цiкавиться тiльки двома словами «платня» i «вошi» (III—16), при чому останне слово натхнуло нашого автора на цiлу низку фiлологiчних припущень, не бiльш цiкавих i вартих по цiнностi, нiж це останне слово. Іншi мовнi явища, що виходять за межi грошей i вошей, Остапа Вишню не зацiкавили. Характеристика трудящих Кримськоi Радянськоi Республiки у Остапа Вишнi приблизно така, як у збiднiлого iмперiалiста, що на нього плюе всякий тубiлець у колонii: «Куди ти, мовляв, годишся. От раньше, що з тебе тепер вiзьмеш. А в очах у кожного тубiльца так i стрибае, так i миготить зажерливiсть… i очi цi так i просвердлюють твою кишеню» (III—45). Що було б, коли б цей ганебний iмперiалiстичний наклеп на «кожного тубiльця» братньоi Кримськоi Республiки перекласти на татарську мову й видати в Криму? А що можно було б почути в вiдповiдь на такi наклепи: «Населення Криму хлiборобствуе, виноградарствуе, садiвникуе, скотарствуе та «курортствуе». Це все роблять жiнки. Чоловiки сидять цiлий день у холодку, чухаються, курять цигарки та п’ють каву» (III—17). Вiдзначивши, що головна суть Криму в тому, що вiн «субтропiчна штука», Вишня подае цiлу низку пошлих образiв для характеристики революцii в Криму «i зашумiла степами, долинами, горами, захвилювалася хвалинським морем червона легенда… Вихорем буйним промчалась, крилами червоними над пiвденним берегом кримським затрiпотiла… А iм’я тiй легендi – революцiя» (III—64). Власне кажучи, це не просто пошлiсть. Що е спiльного мiж легендою, мрiею, казкою i революцiею? І невже революцiя в Криму це не факт, не правда, а легенда? А от iще одне знущання з кримських трудящих, що будують в своiй краiнi соцiалiзм: «Хай укрие Червоний Крим кетягами соковитими, щоб Ахметовi онуки i правнуки одне одному переказували: – Благословенна революцiя i благословенний час, що породив ii» (III—73). Хiба це не е ставлення до громадян братньоi нам республiки, як до «кольорових людей», що не спроможнi мислити iнакше, нiж за релiгiйними зразками в стилi Алiбаби? От що привiз Остап Вишня iз подорожi по Криму. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Корольов» 1 лютого 1930 р. Гомонять у Харковi про арешт артиста Березоля СЕРДЮКА. Однi кажуть, що його арештовано за минуле, другi – що за сучасне. Але конкретного нiчого нiхто не каже. Одначе, треба визнати, що арештом СЕРДЮКА бiльше цiкавляться, як, примiром, ЄФРЕМОВА. Це можна […] лише тим, що СЕРДЮК – вiдомий артист. Його особа […] тих хто цiкавиться театром. Деякi з прихильникiв театру стурбованi цим, мовляв, сезон Березоля – зiрваний. Я чув про його арешт на вiдкриттi Будинку iм. Блакитного. Це, так мовити, була перша чутка про цей арешт. Деякi не йняли вiри цьому. І я навiть точно не мiг узнати – арештований СЕРДЮК, чи нi. Я згадую за цей арешт тiльки тому, що це викликало iншi балачки, якi для вас матимуть певну вагу. Деякi письменники заявляли, що коли справдi СЕРДЮКА арештовано, то тут мусить бути чиясь i якась провокацiя. І примiром, СМОЛИЧ казав, що «знаю чие це дiло». Два днi опiсля розказував менi про арешт СЕРДЮКА ОНИШКЕВИЧ (Вукопспiлка). Цей ОНИШКЕВИЧ казав, що ДПУ мае своiх агентiв у Березолi, йому це вiдомо вiд артистiв з Березоля, з якими вiн мае особистий зв’язок. Вiн каже, що СЕРДЮКА «зрадила» артистка Березоля, що служить ДПУ. Прiзвище цiеi артистки вiн менi не хтiв сказати, все ж я узнав вiд нього, що вона – галичанка. Отже, якщо справдi в Березолi е таемний спiробiтник ДПУ i саме ця артистка, то треба його негайно змiнити, бо коли про це знае ОНИШКЕВИЧ, то безперечно знають i артисти Березоля, бо тiльки вiд них мае цi вiдомостi ОНИШКЕВИЧ, як вiн передав менi та й мабуть i iншим своiм знайомим. Публiка цiкавиться дуже полiтичним становищем у Зах. Украiнi. Правi кола зовсiм тепер не ховаються у приватних розмовах з тим, що полiтичне становище у Зах. Украiнi краще, нiж у нас, бо там, мовляв, украiнцi мають волю. Можуть виступати, явно на зборах, у соймi, у пресi. «А в нас, цього нема»? – каже ЯКОВЛЕВ (курси украiнiзацii). ВАРЛАМ (ДВУ) теж заявляе, що в Зах. Украiнi можна вiльно писати, виступати. А в нас – нi. Вiн покликуеться на кооперативну делегацiю, що була в нас улiтку, чи навеснi. Ось його слова: «Уявiть собi, приiздить на Рад. Украiну делегацiя, вертаеться до Галичини, робить там доповiдь, хвалить бiльшовикiв, i там iх не арештують, бо там воля слова. А в нас не можна нiчого сказати, особливо украiнцевi». Виступом ПАНАЇТ Істратi закордоном письменники Харкiвськi обуренi. Навiть ПОЛІЩУК каже, що ІСТРАТІ – наймит охранки, але в цьому обуреннi можна почути й деяке вдоволення, мовляв, бiльшовики платять за пропаганду, яка обертаеться проти них (СЛІСАРЕНКО). Невдоволенiсть почуваеться серед укр. письменникiв, що ДПУ не арештовало ПИЛЬНЯКА. Коли б це було на Украiнi – каже ВИШНЯ, то давно б арештували. А Москвi можна все. Цю саму думку висловлюе i МАР’ЯНОВ (Робiт. Газета Пролетар). Витяг з протоколу показiв Лебеденка 15 лютого 1930 р. Із письменницьких кол знайомий з ВИШНЕЮ, МОМОНТОВИМ[6 - Мамонтов.], КОЦЮБОЮ, ЧЕРНОВИМ та мало знайомий з Вал. ПОЛІЩУКОМ. Із вражiнь, якi я маю вiд рiзних розмов про письменство та письменникiв, якi конкретизувати зараз не можна, тому що я iх перезабув, я роблю такий висновок. Письменникiв потрiбно розбити на двi категорii, старшоi генерацii та молодшоi генерацii. До старшоi я вiдношу таких як, СЛІСАРЕНКО, МАМОНТІВ, ФІЛІПОВІЧ, РИЛЬСЬКИЙ, ВИШНЯ, частину Ваплiтян як ЛЮБЧЕНКО, ПАНЧ та iншi, якi е безперечно типовими подорожнiми Радвлади до певного часу, в силу об’ективних умов. Це группа, яка своiм iдеологiчним корiнням, глибоко сидить в минулому, як в розумiннi форми тематики так i певних письменницьких традiцiй, iм не чужа романтично-народницька нацiональна стихiя. Доказом цьому е те, як менi говорили, що у багатьох письменникiв, зокрема у СУСЮРИ9, е багато невиданих творiв, якi iдеологiчно i по формi не вiдповiдають сучасности, як зв’язанi з минулим. До молодшоi генерацii я вiдношу тих письменникiв, якi оформились за революцiйну добу, але якi в своiй бiльшости е теж подорожники, але бiльше щирi тому, що не зв’язанi з минулим. Інформацiя з донесень секретного спiвробiтника «Передерiй» 13 березня 1930 р. Першi вражiння присутнiх на процесi «СВУ» не е характерними i цiлком виявленими. Причина цьому та, що засiдання суду занято заслуханням читання обвинувального висновку й широкий загал слухачiв природня рiч бiльший iнтерес виявляе до допиту пiдсудних, анiж до самого акту. Проте це не значить, нiби слухач ставиться пасивно й не реагуе. Мене цiкавило ставлення рiзних груп слухачiв. Перший день я мав собi за завдання встановити, звичайно в мiру можливого, ставлення iнтелiгентськоi частини слухачiв. Треба сказати, що тут менi трохи пощастило. Група осiб за професiею украiнськi письменники на чолi з ОСТАПОМ ВИШНЯ кiлькiстю чолов. – 6–8 досить жваво ставилась до окремих мiсць обвинувального висновку, при чим голосiв схвалюючих саму суть iснування органiзацii не було чути. Вражiння в мене склалось таке: серед цiеi групи е безперечнi прибiчники ІВЧЕНКА (пiдсудного) доказом чого е вислiв з таненням в голосi: «Ти диви, на останньому з’iздi в Киiвi (який саме з’iзд не названо) вiн виступав з такою палкою радянською промовою, а вийшло опинивсь на лавi пiдсудних». Надто рано, але вже почали пророкувати про можливий присуд. Остап ВИШНЯ кинув фразу: «Ну що ти iх звiльнять, вони знов органiзуються» – жаль що поспiшили т.т. письменники, треба було б чути останнi свiдчення пiдсудних, де кожен з них, даючи останне слово висловлював абсолютно про протилежне. Ця ж група осiб вела промiж себе таку розмову – «Ну скажи, навiщо була потрiбна органiзацiя, що являе собою безпринципний бльок» – але хотiлось заперечить шановним письменникам. Органiзацiя, що iснуе з 25–26 р., мае своi фiлiяли, певну сiстему, притом визначену програму, це вже не безпринципний бльок, а щось позначнiше. Додати зв’язок й зносини з закордоном, i справа стане ще яснiшою, думаю, що кожен з них це також розумiе. Просидiвши примiрно до 8 год., майже всi вони засiдання покинули. Цiкавою була розмова й другоi iнтелiгентськоi групи з 3 осiб, здаеться, всi студенти, принаймнi, один з них якийсь «Юра» – студент Харкiв. ІНО. На запитання товариша, де добув квитка вiдповiв: «в письменницькiй органiзацii», виходить, що з молодих письменникiв, але цей факт подтвердили й подальшi iх розмови. Це цiлком ще молодi юнаки, змiст розмов про пiдсудних не определений, почути вiд них можна було всячину, починаючи з обiзнання пiдсудних за прiзвищем й кiнчаючи оцiнкою органiзацiйноi побудови, в …, що то за органiзацiя, що розкрита, а ще складаеться з академiкiв та професорiв, нiби виявляеться конспиративну нездатнiсть: це примiрно вражiння першого дня. Другий день письменницькоi групи я не бачив, та вона в даний момент i не являе такоi цiнностi, а тiлько приблизно. Я вже був зорiентований i мене зацiкавило ставлення робiтництва, що прийшло безпосередньо з виробництва. Їх було 4 чол., видно всi вiд одного пiдприемства. Те, що довелось менi вiд них чути, е повчальне, на мою думку, цiнне. Наприклад, всi вони з iнтересом слухали обвинувальний висновок (видно було, що важко розумiти украiнську мову через гучномовець в швидкому читаннi), жваво дiлились мiсцями, якi вважали за особливо важливi, коли читали про лiкарську групу, де говориться про пiдготовку вiдповiдних кадрiв для села, то майже одноголосно було зауваження: «Видишь врачей для села и наверное все на село», в цьому коротенькому висновi вiдчувалось, що робiтники зрозумiли змiст роботи СВУ. Далi помiж себе говорять: «Нет, высшие группы хоть бы им что, все свое думают. Ну… ЕФРЕМОВ – председатель Академии (прибiльшено тiтул) чего ну… было, а все же контрреволюционер». Пройшов весь час з iнтересом, не утримались i вони вiд того, аби погадати про можливий вирок, на iх думку розстрiлу нiкому не буде, бо прийметься до уваги iх роботу як наукових дiячiв. До кiнця не досидiли, пiшли ранiше. Чув i такий голос щодо вироку: «Найбiльша кара – це вислання до Соловкiв, аргументуючи що нiяких конкретних виступiв не було, група терористiв активноi дii не мала, i була занята лише iдеологiчною роботою – це вислив однiеi iнтелiгентки. Вiдмiчаю окремо, що мимоволi довелось зустрiтись з ЯВОРСЬКИМ І., свояком засланого ВЛАСЕНКА І. Д., пройшов нiби по квитку ячейки заводу «Красный Октябрь». Людина надто хитра, в словах був щодо оцiнки обережний i …ко сказав: «розумнi люди, а дурною зайнялись справою». На запитання про ВЛАСЕНКА, де вiн i що робить, зробив мiну, нiчого не знае, явно бреше, бо мешкають в одному дворi, жiнки рiднi сестри, дружина ВЛАСЕНКА iздила до нього, i вiн хоче мене провести незнанням. Про думки та вислови украiнськоi iнтелiгенцii про процес «СВУ», про його судовий перiод подам додатково, а також про арешт Харкiвських агрономiв та розкуркулювання. Мушу зазначити ще один момент з залi засiдань судового процесу – це про склад слухачiв. З моiх спостережень я прийшов до висновку про конечнiсть дати бiльшу частину квиткiв робiтництву з пiдприемств, бо е такi особи, що вважають всю справу за мало серйозну, якiй надано такого значення лише як агiтацiйне. Ясно, що такi настроi передаються й до робiтництва, судове засiдання викривае вщент таку версiю, i робiтник зайвий раз переконаiться в рiжних брехнях. Дуже доцiльно з метою поширення серед населення – радiо, тут численна кiлькiсть робiтництва почуе правду з уст самих обвинувачених. Витяг зi свiдчень Лебеденка 15 березня 1930 р. ОПЕРА: В оперi украiнська група, яка проваде нацiонально-полiтичну акцiю, на чолi якоi стоiть ВИШНЯ, ЛЕБЕДЬ, ПЕТРИЦЬКИЙ, яку МАРГУЛЯН та голов …… називають шовiнiстичною. Витяг зi свiдчень Лебеденка 15 березня 1930 р. ВИШНЯ та КУРБАС – це люди безперечно одноi полiтичноi лiнii, типовi попутчики до часу iх радянофiльства е момент захлестного характеру, по сутi вони е нацiоналiсти самостiйники лише з ливим ухилом в нацiональному питаннi. Це мое переконання. — Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Антон» 21 березня 1930 р. Остап Вишня только что приехал из Запорожья (где он был вместе с РАДОШЕМ), немедленно зашел на квартиру к Валерьяну ПОЛИЩУКУ и долго с ним совещался. Встретив меня на лестнице (в доме «Слово»), ВИШНЯ в разговоре сообщил, что собирается на несколько месяцев выехать в Запорожье. (У него имеется там брат – лишенец, которого он, несмотря на это, устроил заведывающим каким-то совхозом). Необходимо заметить, что О. ВИШНЯ и П. ТЫЧИНА неоднократно в разговорах с укр. писателями жаловались, что на Днепрострое «натаскали москалей», там мало украинских рабочих и что на его украинизацию «треба звернути увагу». Мне пришлось быть свидетелем подобного разговора ВИШНИ и ТЫЧИНЫ с ГОЛОВАНІВСЬКИМ. Сейчас намечается явная тенденция к перенесению культурного укр. центра из Киева в Запорожье. ДВУ приняло культшефство над Днепростроем – Запорожьем, не без влияния ВИШНИ, ТЫЧИНЫ и др. Туда стали ездить для выступлений, поселений и т. д. Большинство укр. писателей (правого фланга). ВИШНЯ по всей вероятности уговаривает переехать туда и ПОЛИЩУКА. Это отчасти можно объяснить тем, что в Запорожье на довольно продолжительный срок переехал ПОЛОЗ. ПОЛОЗ – это лучший друг ЯЛОВОГО, который в свою очередь тянет туда «своих». К этой ниточке примешивается зоологический национализм – и отсюда вполне определившееся стремление к созданию «Украiнського Запорiжжя з украiнським Днiпрельстаном», на которые «треба звернути увагу». Верно:                                             [Пiдпис Кириленко] Лист Артема Березюка до Остапа Вишнi 24 березня 1930 р. На конвертi адреса: м. Харкiв вул. Червоних письменникiв буд. «Слово». Остаповi ВИШНІ М. Сталiно Донбас, вул. Артема Буд. ч. 4 Окрсоцзабез. БЕРЕЗ[ЮК]У А.Е. Штамп: Сталiно вiд … 30 р. Доброго здоров’я, вельмишановному Остаповi ВИШИНЦІ. Хай не здивуе його мiй лист, бо з 13/III-30 р. приблизно о 12 год. дня при будинковi «Слово», я зустрiвся з вами i гомонiв про «Дiли» Сталiнськi на культурному фронтi, але за браком часу як у вас, так i в мене, ми не змогли нi до чого конкретного дiйти; отже за Вашою порадою я звернувся до Аркадiя ЛЮБЧЕНКО, i з ним дiйшов до згоди передати частину матерiялiв про будову украiнського Драматичного театру «Дон. Держ. Драма» та по справi пiдтримки з вашого боку реорганiзацii театральноi украiнськоi майстернi при клубi металiстiв iм. «Ленiна», щоб ви допомогли вирвати з багнища Державного Росiйського шовiнiзму – гнобителiв украiнськоi культури, з пазурiв ренегатiв-украiнофобiв, тi найдорожчi для нас культурнi одиницi, яким вже вирита могила, i прорiкаеться насмертна проповiдь з чола уст завiдательки культвiддiлом О.Р.П.С. тов. КОБЦЕВОЮ гробокопателькою украiнськоi культури, з ii приплiчниками: ЖІЛКІНИМ, «Монархом» Театру Дон. Держ. Драми. Могильщик ii /Дон. Держ. Драми/, з преси допомiчники погубности iснування як Дон. Держ. Драми/, так i молодоi школи украiнського мiстецтва: в першу чергу гр. ЧЕПУРНОГО, секретар редакцii 3-х округових газет «Молодий робiтник», останнього мало що треба змiсить з болотом у пресi, але в кримiнальному порядковi треба вiддати пiд суд за його рецедивнi вчинки, прикладом брать опiкунство над жулiками, якi очевидячки валили украiнську культуру, театральну майстерню, про що не раз посилавсь, i давались для використання по означенiй справi матерiяли, але вiн одводив, ухилявсь, не давав очевидно за хабар вiд таких жуликiв, як сам, що з ним були рука в руку, i врештi-решт майстерня з 80,000 ахнула, нi за собачий лай. Остапе Вишня, що це зветься, як ви будете реагувати на цi факти /а iх пiдтвердять тисячи пролетарських уст шахтарiв i металiстiв Донбасу/ з рештою, iх пiдтвердять Вашi представники центрi Наркомосвiти зав. вiддiлом мистецтв тов. Вольський, керiвник дитячого театру i в один час був дух. керiвником Дон. Держ. Драми тов. Крига, якого ви можете щоденно зустрiти в буд. лiтератури iм. Блакiтнього, та зрештою може ствердити обслiдуватиль майстернi надiсланий ВУКОМ тов. БОНДАРЧУК, i коли хочете, можуть пiдтвердить Вам всi тi театри, якi перебували на теренi Сталiнщини, хоч для прикладу взять тов. БОРТНИКА з театру «Веселого пролетарiя», одним словом, ця наволоч до рiчницю до краю розбивае украiнську культуру. Треба гвалтом кричати – рятуйте, будем кричати, iначе все загине. Ви поспитайте Аркадiя Любченка про ту справу, яку я мав вручити Вам, вiн розкаже, що твориться з украiнською культурою на Донбасi, бо вiн, читаючи деякi яскравi разки-уривки з неi, мiнивсь обличчям i чуть волосся на собi не рвав, й запевне i йому защемiло бiля серденька… Я певен в тому, що коли б ви змогли були увiрвать хоч годину-пiвтори на цю справу, то ви б, Вишенько украiнська, свiтовим рупором-гучномовцем кричали б у пресi на весь свiт i на всiх мовах. Єх без дна б йому, без покришки, як жаль, що не було вам нагоди переглянути справу руйнацii украiнського мистецтва на Донбасi. Одначе я дуже радив би вас затребувати цю справу зi Сталiнського Окрно. тов. Гака, посилаючись на мене, що я передавав ii тов. Любченко, гадаю, що вiн би вам надiслав ii, а це для вас, дорогий вiдоброжателю юмору украiнськоi лiтератури, роботи хватило б на цiлий рiк, слово чести даю, що правда… І грiх буде з боку Остапа Вишнi, коли вiн одмовиться допомогти розвернути смердюче багно ворогiв украiнськоi культури. Ось я вам зараз iх перелiчу i схарактеризую: І. ЖІЛКІН – деректор Дондерждрами. Надто паскудна людина, недоумок, або просто iдiот, за його доречно розпитайте у тов. Криги Івана Антоновича. Кобцева, зав. культвiддiлом О.Р.П.С., ломаний грош у базарний день, зажимае украiнську культуру, а закликае з усього свiту найпаскуднiшу халтуру н…. Теж ствердять всi теятри, що перебували в нас, для прикладу вiзьмiть для звiрки Державну оперу, Правоберiжжя Украiни. ЧЕПУРНИЙ, Дорожнiй, Топчiй, Волчихiн – це люди, цi, що служать халтурi за грошi, бо в культурi нi чорта не розумiються i спекулюють на працi; Топчiй зав. книжковим колективом i просувае весь час лише росiйську книжку, незважаючи на те, що в нас вiдчуваеться гостра потреба в Укрлiтературi навiть i Вишенькi немае «украiнизуйся»10. Дорожнiй, ну за цього я не хотiв би писати, бо тов. Остаповi буде нагода зустрiти Кригу І. А. i вiн йому розкаже, i за Чепурного я вже писав, що це жулiкi – бо удався в жулiка Гуревiча, що обдурив райком металiстiв з украiнською театральною майстернею в 100 тисяч, i кудись немнув. Так чуете, Вишенька, слухайте, бо коли Ви не вислухаете, той чорт хай вас там забере, з будинком вашого «Слова». Не-не неображайтеся, це я пошуткував, та й що казать – Ви мене розумiете одним словом, за Вами едина допомога. Я надсилав при цьому листi для Вашого використання матерiялiв, а Ви не одмовте i зробiть як найспiшнiше, бо кожний день, кожний тиждень, для порятунку украiнськоi культури, вартий дорогоi цiни, в зв’язку iз критичним катастрофiчним станом. Ну поки що, бувайте щасливi, чекаю Вашу хутку вiдповiдь на адресу: Сталiно – Донбас, Вул. Артема Окрсоцзабеза буд. № 4 БЕРЕЗЮКУ Артемовi. Бувайте ще раз, стежу за вiстями на ваш фельетон. 24/III-30 р. Лист Губенка Ф. М. до Остапа Вишнi 1 квiтня 1930 р. АДРЕСА КОНВЕРТА: Харкiв, ХП Будинок письменникiв «Слово» кв. 22 Остаповi ВИШНЯ Софиiвський….. Запор. Окр… з 1.1V-30 р. 1 квiтня 1930 р. СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА. Дорогий Павлуша! Я тобi надiслав спiшного листа, але ти до цього часу не вiдповiдаеш, чи приiдеш до мене, чи нi. Коли ти був в Запорiжжi, я не мав змоги приiхати, бо вже йшов посiв. Зараз майже посiв раннiх культур закiнчили. Бажано було б, коли приiхав зараз – цiкавi справи з колективiзацii. Коли будеш iхати, захвати бумаги кальки, вона менi потрiбна. Пиши. Вiтай дружину i всiх робiтникiв. Твiй Федiр. Лист Б. Романицького до Остапа Вишнi 2 травня 1930 р. АДРЕС КОНВЕРТА: Харкiв Вулиця Червоних Письменникiв Будинок «Слово» кв. 22 Остапу ВИШНІ. З Полтави от У.С.Р.Р. Наркомосвiта Украiнський Державний Драматичний Театр 2 V-30 року. iм. Марii Заньковецькоi Мистецький керiвник Засл. арт. Республiки Борис Васильович РОМАНИЦЬКИЙ Дорогий Павло Михайлович. Почувши вiд Мих. Абр., що ви маете виiхати з Харкова й може статися не будете на наших виставах я «пал духом», аджеж Ваше до Занькiвчан … вiдношення було для мене великою надiею… Приiхати до Харкова i «так собi» «звичайно» почать вистави… Нi, на мою тверду думку театр iм. Заньковецькоi мусить мати вiд харкiвських своiх гастролiв певну користь i певнi навiть органiзацiйнi висновки. Вiдома рiч, що без органiзованоi (бiля нашого театру) громадськоi думки нам нiчого (або надто мало) не пощастить… Театр iм. Заньковецькоi своею восьмирiчною тяжкою працею заслужить на громадську допомогу, а також на те, аби вивести цей театр на ширший шлях. Ваша вiдсутнiсть на наших виставах вирве з-пiд Занькiвчанських нiг самий головний i мiцний грунт громадськоi опiнii… Отже i я, i всi моi товаришi горяче прохаемо Вас, дорогий Павло Михайлович, будте хоч на перших кiлькох наших виставах, також прохаю напишiть Вашу думку, як краще органiзувати громадський огляд нашоi працi. Я гадаю, що слiд забронiрувати кiлькiсть (скiлько?) мiсць на вистави i надiслати iх до федерацii письменникiв. Пишу пiд час вистави, а тому не гнiвайтесь за олiвця. Стомився так, що й сказати Вам не можу… Ну, нiчого… держу хвiст бубликом. І я i жена моя цiлуемо вас i жену вашу, Павл[е] Миха[ли]чу, черкнiть пару слiв i заспокойте мене. Всi вiтають. Зараз працюемо скаженно, закiнчуемо останню прем’еру. Ваш Б. Романицький. Лист Губенка Ф. М. до Остапа Вишнi 10 травня 1930 р. АДРЕСА КОНВЕРТУ: Рекомендований. Харкiв ХII Будинок письменникiв «Слово» кв. 22 ОСТАПОВІ ВИШНЯ. п/ф. Софiевський завод на Запорiжжi радгосп Запорiжець Ф. М. ГУБЕНКО 10. V-30 р. Дорогий Павлуша. Зi мною справа стоiть так. С переходом радгоспа в ДЕСК з одного боку полiпшення становища на мiсяцi – залишили мене в Запорiжжi. Зараз думаю, що працюватиму тут. Начальства свого я ще не бачив, хоть i було в радгоспi – не хотiлося вже помi…кувати, ну та це буде видно. Працювати дуже тяжко, землi ще не добавили, цiлий день на …., а тут ще страшно болять ноги i кепська справа з очима, при електрицi читати не можу, взагалi парень уже пiдтоптавсь. Думае виiхати до Харкова побувати у лiкарiв та все немае часу. Тобi повний смисл залишитись у мене, тому що решта радгоспiв ДЕСКУ не мають нi помешкання, нi жратви. Ти заручись вiд Кудрi бумажкой на вiдпуск харчiв – щоб зайво тут не балакати, а у нас маеться все – i бiле борошно, сало i масло. Я маю трое коней для власного роз’iзду, тому що завжди можу вiдвезти до станцii, коли треба тобi куди поiхати та й заважати працi нiхто не буде, тому що мене цiлий день немае дома. Будеш iхати – телеграфуй, коли можна привези менi жовтi ботинки № такий як у тебе тiлько пом’якшi. Захвати пороху та дробу. Приiздi, чекаемо. Всi вiтають, вiтай родичiв. Цiлую Федiр. Лист с[лiдчого] вiддiлу ДПУ УСРР до окремого вiддiлу ДПУ у м. Запорiжжi 15 травня 1930 р. НАЧ. ОКРВІД. ДПУ м. Запорiжжя 75971 15/V-30 Разом с цим надсилаемо копiю листа вiд Ф. М. ГУБЕНКО до Остапа Вишнi /теж ГУБЕНКО/, можливо, що брат. ВИШНЯ у нас лiчиться на облiку Укр. к-р., за останнi часи проявляе себе активно. Просимо встановити i освiтлювати Ф. М. ГУБЕНКО з полiтичного боку. На випадок, коли О. ВИШНЯ приiде на деякий час до ГУБЕНКА, просимо забезпечити його освiтлення там. Про наслiдки встановлення i освiтлення просимо сповiстити своечасно. ДОДАТОК: згадане. П/ НАЧ. СВ ДПУ УСРР                                      /КОЗЕЛЬСЬКИЙ/ НАЧ. 2 ВІДД. СВ                 [Пiдпис]                 /ДЖАВАХОВ/ Микола Хвильовий ОСТАП ВИШНЯ В «СВІТЛІ» «ЛІВОЇ» БАЛАБАЙКИ АБО…[7 - Цей памфлет вперше було опублiковано в жур. «Пролiтфронт», Харкiв, 1930, ч. 4, стор. 254—309. Звiдси без жодних змiн взято його до нашого видання. (Григорiй Костюк.)] липень 1930 р. «Детермiнацiя iдеологii» лицаря панфутуристичноi «морфологii» надзвичайно балакучого (да обезсмертним i його iм’я) Ол. Полторацького, що з переляку (бувають i такi речi!) написав «монографiю», але що нiяк не хоче прислухатись до голосу Кузьми Пруткова, себто до того афоризму iз «Плодов раздумья», що приблизно так звучить: «если у тебя есть фонтан – заткни его, дай отдохнуть и фонтану».     (Моя розмова з тов. Европенком-Европацьким)[8 - Европенко-Европацький – узагальнений Хвильовим образ прихильника «Новоiгенерацii» за допомогою якого вiн провiв свiй критичний дiялог з О. Полторацьким. Причиною до цього дiялогу була публiкацiя в «Новiй генерацii» чч. 1, 2, 3, 1930 року великоiстаттi О. Полторацького про Остапа Вишню. Як ця полiцiйновикривальна стаття вiдбилася на долi Остапа Вишнiпiсля його арешту 1933 року, ми не знаемо. Але сам О. Полторацький вважав це своею заслугою. Коли О. Вишню засудили до рострiлу (який пiзнiше замiнили на 10 рокiв табору), то О. Полторацький не тiльки не вiдчув гризоти сумлiння, а з почуття героiчного вчинку вiн зробив у пресiтаку заяву: «…основного менi пощастило досягти – визначити вперше в украiнськiй радянськiй критицi антипролетарськiсть, бездарнiсть i куркульську iдеологiю «творчости» цього суб'екта»… «Тепер я щасливий вiдзначити, що подiбне уже сталося (це засуд О. Вишнiдо розстрiлу. —Г. К.) i що моя стаття стае епiтафiею на смiтниковi, де поховано творчiсть О. Вишнi» (Див.: Василь Стус. Вiдкритий лист до президii СПУ // «Сучаснiсть, ч. 4, 1929, С. 75). (Григорiй Костюк.)]. «Футуристи походять вiд слова латинського futurus, тобто майбутнiй. Отже, це власне ще не е справжнi письменники. Це письменники майбутнi».     Остап Вишня ЗАМІСТЬ ПЕРЕДМОВИ – Так ви рiшуче вiдмовляетесь видати окремою книжкою монографiю Ол. Полторацького, – суворо звiвши своi функцiональнi брови, сказав тов. Европенко-Европацький, «лiвий» друг вищезазначеного «монографа». – Яку це монографiю? – спитав я. – Як яку? Та ту ж, що друкувалася в 2, 3 i 4 числi «Новоi генерацii» за цей рiк. Нашу монографiю про Остапа Вишню. – Вашу про Остапа Вишню? Вiдмовляюся! – Ігi-гi! гi-гi! – вдарився в гiстерику тов. Европенко-Европацький i… раптом змовк. – Словом, – заспокоiвшись, промовив вiн, – ви i тепер не думаете пiдтримати нас в боротьбi з реакцiйним гумористом? – Не думаю! – сказав я й, не покидаючи коректного тону, додав: – А також, будь ласка, залиште мене. Але тов. Европенко-Европацький не вгомонявся. Вiн кричав, що я «затикаю рота футуристам», що я «замазую грiхи Остапа Вишнi», що я i т. д. i т. п. Нарештi ця розмова менi обридла, i я примушений був розгорнути ту ж таки «Нову генерацiю» й по пунктах доводити своему спiвбесiдниковi, що «едина серйозна розвiдка», як рекомендують фурористи свiй «труд» про нашого популярного гумориста, в кращому разi е звичайнiсiнька собi претензiйна халтура i що, значить, переводити на неi папiр нема рацii. Переконати тов. Европенка-Европацького, звичайно, не вдалося. Отже, щоб на мене не було нарiкань, що я, мовляв, «затикаю рота футуристам» i замазую «грiхи Остапа Вишнi», – отже саме для цього я й виношу на суд читачiв свiй, коли так можна висловитися, диспут з тов. Европенко-Европацьким. 1. «У ОСТАПА ВИШНІ Є СВІЙ СЛОВНИК» «…тим то, на нашу думку, пролетарськi кола украiнського суспiльства повиннi засудити реакцiйну мовну практику Остапа Вишнi».     Ол. Полторацький – Нi, – сказав тов. Европенко-Европацький. – Ми почнемо не з словника, а з першого абзацу: – «З Вишнею сталося так, – пише Полторацький, – як колись iз миром, коли солдатська маса проголосувала за мир своiми ногами, хоч вiн i не був ще схвалений офiцiйно. Так само i з Вишнею – читач проголосував зa нього своiм попитом, а критика й досi не встигла констатувати – чи е вiн корисний для сучасности, – а чи нi». Ну, що ви на це скажете? Га? Я «автогенно» («у розумiннi взаемноi пiдпорядкованости всiх частин» свого тiла) запалив цигарку. – Пашквiль! – сказав я. – І на радянську пресу i на читача. Мiй спiвбесiдник аж рота роззявив. – Що ви кажете? – Що я кажу? Та те ж, що чуете, камраде. Чи не поiнформуете мене, з якого року Вишня почав друкувати своi гуморески? З 1921? З 1921! Виходить, що мало не за десять рокiв дiяльности «короля украiнського тиражу» не найшлося жодного бiльшовика, який би «встиг сконстатувати, чи е вiн, Вишня, корисний для сучасности чи нi»? Виходить тiльки вiд Полторацького можна починати iсторiю справжньоi радянськоi преси? Це вже, знаете, ваш «морфолог» дуже далеко плигнув, так би мовити (за Плехановим), «левее здравого смысла». I ви хочете, щоб я поширював цю хлестаковщину? – А де ж тут пашквiль на читача? – Пашквiль на читача? Прошу! Хто читае Остапа Вишню? Робфакiвець, студент, селянин, червоноармiець, робiтник… автор «монографii» про робiтника говорить? Тов. Европенко-Европацький розгорнув «Нову генерацiю» й прочитав: – «Твори Остапа Вишнi е одним iз перших засобiв украiнiзувати, напр… робiтника». – Так от, за вашим новоявленим виходить, що наш читач на протязi тих же десяти рокiв голосував за Вишнею не головою, а… «ногами». Як вам подобаеться ця хоробрiсть? Тов. Европенко-Европацький спантеличено подивився на мене й раптом пiвником пiдскочив: – А ви думаете, що ми боягузи? – Страшенно хоробрi, – вiдповiв я. – Саме до того часу, поки вами нiхто не цiкавиться. Тепер вами починають цiкавитись – отже скоро щезне й хоробрiсть. І пиха, звичайно. І балакучiсть. «Болтун подобен маятнику», говорить той же Кузьма Прутков, «того й другого надо остановить». – Це пункт не головний, – раптово мiняючи тон, сказав мiй спiвбесiдник. – Ми цей пункт можемо викреслити. Давайте перейдемо до словника. – «Цей словник, – пише Полторацький, – як вiдомо, е словник глибоко-народнiй (себто словник Остапа Вишнi. – М. X.). Отже, – продовжуе вiн, – мовна практика Остапа Вишнi е мовною практикою реакцiйною». Що ви на це скажете? – Коли ми тут маемо справу, – сказав я, – з iлюстрацiею до обов'язковоi детермiнацii елементарноi логiки логiкою «лiвою», себто, коли автор не вважае «глибоко-народнiй словник» справою реакцiйною i все-таки говорить свое «отже», то це безконсеквентна глупота. Коли ж «морфолог» (Полторацький називае себе «морфологом». – М. X.) серйозно думае, що користуватися з глибоко-народнього словника i саме так, як ним користуеться Вишня (з пристосуванням до мас) значить бути «реакцiйним мовним практиком», то це вже… так би мовити, «же ву прi» вiд «культури примiтивiзму» пана Донцова, себто вiд краватко-фабричного европенкiвського хатянства. – Докази? – Будь ласка! Заперечуючи «глибоко-народнiй» словник, який словник протиставляе Вишниному словниковi ваш «морфолог»? Словник «стовiдсоткового учня Северянiна» М. Семенка? Так? Так! «Морфолог» твердить, що тiльки «Семенкiв словник веде читача за собою»? Тiльки «Семенкiв словник, – твердить морфолог, – виразно показуе нам, що вiн, словник, е функцiя загального iдеологiчного спрямовання поета, яке й дозволило Семенковi стати в лави поетiв Жовтня»? Так? Так! Який же це Семенкiв словник? Прошу: «Стеклю влю скую Уюю»[9 - Семенко М. «Повна збiрка творiв». Т. 1-й. 1929 р.]. Пояснiть, що це таке? Вiдмовляетесь? Ну, так тодi пояснiть, що це таке: «Стало льо тало ало рюзо юзо бiрюзо остало квальо мало льоо»[10 - Семенко М. «Повна збiрка творiв». Т. 1-й. 1929 р.]. Вiдмовляетесь i це пояснити? Чи може ви маете на увазi северянинськi «еротези-поези»? Га?.. І ви хочете, щоб я друкував пропагандиста такоi парфюмерноi белiберди? – Дозвольте, – скипiв тов. Европенко-Европацький. – Рiч iде не про Семенка, а про Остапа Вишню. – Рiч iде, – сказав я, – про глибоко-народнiй словник, про европенкiвську спробу зробити з практикiв цього словника «реакцiонерiв», про спробу зробити реакцiонерiв з таких практикiв глибоко-народнього словника, як, скажiмо, Беранже, Д. Бедний, як, скажiмо, нарештi В. І. Ленiн. Чи не скажете менi, коли жив Беранже? Той Беранже, що з такою погордою виголошував, що вiн «простолюдин» («je suis vilain, et tr?s vilain»)? На початку XIX сторiччя? А чи вiдомо вам, тов. Европенко-Европацький, що французький робiтник i досi в кишенi своеi блюзи носить мiнiятюрнi збiрнички пiсень Беранже? Чи може i там критика «не встигла сконстатувати чи е вiн корисний для сучасности чи нi»? Саме за сто рокiв? Чи може й там забули звернутись до Полторацького? Правда, один iз знавцiв европейськоi лiтератури говорить, що «в критицi й iсторико-лiтературних оглядах, в оглядах, що кокетують високомiр'ям не гiрше за псевдоклясичну школу, ми частенько надибуемо на черствi й холоднi рецензii про «реакцiйну» поезiю Беранже», але хiба цi «монографii» пишуть не тi ж самi паничики, що «простолюдин» iх так висмiював? Пам'ятаете цей от вiршик: – «Наш паничик Юда вродi — та не Юда, а дивак; патрiот iз патрiотiв i на все, на все мастак. Простеляеться, як кiшка, вигинаеться, як змiй… Та чому ж його, бiг мiй, ми цураемося трiшки?» Беранже цурався паничiв-европенкiв, паничi-европенки цуралися його. «Але народнi маси залишились вiрними своему старому другу, поету-плебею». І через 100 рокiв. От вам i «глибоко-народнiй» словник. – Чого ви вчепились за Беранже? – зупинив мене тов. Европенко-Европацький. – Чому ви не скажете про Д. Бедного? – Можу сказати i про мовну «практику» Д. Бедного. – «Язык его произведений, – пише про Д. Бедного Ухмилова, – грубый, дерзкий, снижающий поэтический стиль, унаследованный от поэзии прошлого, об'являющий поединок «тонкому мастерству», – так же по душе поэту-массовику, как и язык самой массы». – Почекайте, – скрикнув мiй спiвбесiдник. – А ми встигли сконстатувати чи е вiн корисний для маси, чи нi? – «Д. Бедний, – пише та ж таки Ухмилова, – создал школу массового искусства. Его читатели – его ученики. Это неграмотные, малограмотные робкоры, начинающие писатели, безвестные авторы коллективного народного творчества. Они не создали себе имени ни в газете, ни в литературе и, может быть, и не создадут, но они уже выполняют определенное дело – они осуществляют великие планы нашего строительства». – Розумiете тепер, чим корисна для маси мовна практика Остапа Вишнi? – Чого ви вчепились за Д. Бедного? – знову зупинив мене тов. Европенко-Европацький. – Чому ви не скажете про Ленiна? – Можу сказати й про мовну практику Ільiча. – «Я знаю только то, – говорив Володимир Ільiч, – что когда я выступал в качестве оратора, я все время думал о рабочих и крестьянах, как о своих слушателях. Я хотел, чтобы они поняли меня. Где бы ни говорил коммунист, он должен думать о массах, он должен говорить для них». – Так то ж комунiст, – ображено заявив спiвбесiдник, – а ми ж художники. Не буде ж користуватись сучасний росiйський письменник глибоко-народнiм словником, скажiмо, Тургенева. […зав] я, – «не только читал, но и перечитывал не раз Тургенева». Очевидно, глибоконароднiй словник цього руського письменника Ленiн не вважав за реакцiйний. – Ну, добре, – погодився мiй фурорист. – Ми i цей пункт викреслимо. Це просто помилка. Хiба ви не пам'ятаете, що писав Полторацький в своiй другiй «монографii», саме в «лiтературних засобах»? Вiн писав: «пригадаймо також Ленiнову думку «об очистке русского языка». Отже, як бачите, Полторацький не проти «глибоконароднього словника», – це вiн просто помилився. Вiн проти тiеi системи украiнiзацii дiтей, що ii пропонуе Вишня. Вишня пише: «матерi, говорiть украiнською мовою i ваших дiточок нiколи не прийдеться украiнiзувати» (том І, ст. 170), а Полторацький твердить, що це спрощенство, некультурнiсть, реакцiя. На якiй пiдставi? А просто без пiдстави. Що ви на це скажете? Га? – Коли «монографiю», – сказав я, – саме в такому вашому плянi буде збудовано – я ii охоче надрукую окремою брошурою. – Ага, – радiсно скрикнув тов. Европенко-Европацький. – Нарештi впiймались… Тiльки для чого це ви пересмикуете? Полторацький пише: «Мова Остапа Вишнi на сьогоднi вже в культурному вiдношеннi е нижчою за мову сьогоднiшнього аграрного робiтника колгоспу, що знае «диференцiйований пай», «колективiзацiю» i т. д.», а ви тлумачите його протест проти «глибоконароднього словника» як протест взагалi проти глибоконароднього словника. Справа ж iде тiльки про те, щоб цей словник поширювати. Так? – Поперше, – сказав я, – навiщо тут згадано «колективiзацiю»? «Морфолог» хоче пiдкреслити, що в творах Остапа Вишнi нема навiть такого слова, як «колективiзацiя»? Коли це так (а iнакше полторацьку фразу i не можна тлумачити), то це вже, так би мовити, «морфологiчне» шарлатанство. Крiм мiнiятюрок, написаних спецiяльно за колектив (як от «У колехтивi», «От задача», тощо), в творах Вишнi, як вiдомо, слово «колектив» досить таки частенько зустрiчаеться. По-друге, як розумiти це «i т. д.»? Пiд «i т. д.» очевидно, треба розумiти «Стевуклю»? Так? По-трете, щодо «диференцiйованого пая». От уже воiстину запаморочення вiд «лiвих» «неуспiхiв». В творах Остапа Вишнi (i саме при бажаннi) можна найти кiлька сотень таких слiв, як «диференцiйований пай»? Можна! В чому ж тодi справа? А справа тут не тiльки в страшенному бажаннi поговорити «вченими» словами, а i в тих лiвих загибах, що iх речником виступае той же таки балакучий фурорист. – «Через три роки дев’ять мiсяцiв, а за кращих умов – мiсяцiв через 35, а то й ранiше, – пише Полторацький, – село стае центром с.-г. промисловости, що не буде вiдрiзнятися чимсь особливо вiд мiста. Стан продукцiйних сил – усуспiльненi машини, обумовленi ним вiдносини у виробничому процесi – робiтники соцiялiстичних заводiв (зерно або металь) – будуть однаковi в мiстi й у кол. селi. Ясно, що такий стан соцiяльно-економiчноi бази призводить до того, що не буде психологiчноi рiзницi мiж мешканцями кол. села й мiста». Як вам подобаеться таке твердження, тов. Европенко-Европацький? Чи не скажете менi, де тут «лiвий» загиб перерiс у правий? Не скажете? Так тодi я вам скажу. Що за три роки й 9 мiсяцiв, «а то й ранiш» всю Украiну буде колективiзовано – в цьому нiхто не сумнiваеться, але що за тi ж таки 3 роки й 9 мiсяцiв, «а то й ранiш» село «не буде вiдрiзнятися чимсь особливо вiд мiста», що за тi ж таки роки не буде нiякоi «психологiчноi рiзницi мiж мешканцями кол. села й мiста» – в цьому ми не тiльки сумнiваемось, але й вважаемо пропаганду таких «iдей» за глибоко шкiдливу пропаганду куркулячого пiдбрехача. Чому саме куркулячого пiдбрехача? Тому, що Полторацький говорить нiсенiтницi? Нiчого подiбного! Тому, що вiн те, т. зв., «кол. село», що в ньому ще буде точитися клясова боротьба, те «кол. село», що в ньому буде ще чимало куркулячих пiдголоскiв, те кол. село, що культурно стоятиме багато нижче за город, – саме це село вiн хоче зробити (принаймнi iдеологiчно) цiлком незалежним (нема ж «психологiчноi рiзницi») вiд пролетарського мiста. Чи не замах це на селянську бiдноту й середняцтво, якi ваш «морфолог» думае через три роки й 9 мiсяцiв залишити без диктатури пролетарiяту (про яку ж тут говорити диктатуру, коли село незалежне вiд мiста)? Чи не визирае iз-за цiеi тези обличчя знахабнiлого, позбавленого прав «культурного» глитая, який мрiе, коли не сьогоднi, то хоч завтра стати бiля державного керма? Що ви на це скажете, тов. Европенко-Европацький? Розумiете тепер, вiдкiля цей «диференцiйований пай»? – Це вже знаете, полiтика, – промовив мiй збентежений спiвбесiдник, – а я в полiтицi, можна сказати, профан. Так що, про це давайте покинемо. Припустiм, що Полторацький i справдi не довiв, що Остап Вишня мае «негативний словник» (я готовий i цi промахи викреслити), але слухайте його далi. – «На жаль, наш багатотиражний автор (себто Остап Вишня. – М. X.) кiлька разiв висловлюе такi думки, якi нiяк не можна квалiфiкувати iнакше, як апологiю войовничого наступу антикультурноi мовноi думки на культурницькi заходи сучасности. Коли не помиляемось, ми зiбрали всi фiлологiчнi висловлювання О. Вишнi, що е в чотирьох томах його «усмiшок». На щастя, iх не так багато – всього два. В 3 томi ми маемо усмiшку «Вольовий спосiб», а в 2-му – «Про iнiцiятиву». Що ви на це скажете? – Як бачите, з «негативним словником» ваш хуторист провалився. Але, провалившись на словниковi, вiн починае шукати фiлологiчних «фiлософувань на високi матерii». Отже подивимось, якi це «фiлософування». По-перше, чи не помiчаете ви, тов. Европенко-Европацький, що ваш «лiвий друг», поставивши собi за завдання за всяку цiну «угробити» Остапа Вишню, трошки, коли так можна висловитись, заплутався: з одного боку, вiн запевняе, що Остап Вишня «кiлька разiв висловлюе такi думки, якi нiяк не можна квалiфiкувати iнакше, як апологiю войовничого наступу антикультурноi мовноi думки», а з другого, вiн же таки говорить, що таких думок «всього двi». Помiчаете? Отже: не «кiлька разiв», а «всього два» рази? Так? Так! А тепер давайте перейдемо до цих думок. Першу висловлено де? В гуморесцi «Вольовий спосiб»? Так? Так! – «Як треба квалiфiкувати згадану гумореску, – пише Полторацький, – коли в одмiну вiд нашого автора зважати, що украiнiзацiйнi комiсii роблять корисну й потрiбну справу, украiнiзуючи русифiкованих i вимагаючи вiд полтавчан, щоб вони стали украiнцями. Адже ми зобов’язуемо всiх службовцiв, у тому числi й полтавчан, здавати певнi iспити». Що Полторацькому треба давно вже зробити «переключку на голову», як йому це не раз радив Остап Вишня – в цьому нiхто не сумнiваеться. Але чи не помiчаете ви, тов. Европенко-Европацький, що за вищенаведеною цитатою ховаеться той же таки полiтикан iз табору захеканоi украiнiзацii? Що Остап Вишня говорить у своiй гуморесцi «Вольовий спосiб»? Вiн говорить, що украiнiзацiя рiч прекрасна, але з горе-украiнiзаторами, що тероризують «справну жiнку» Марину, яка розмовляе доброю украiнською мовою, що з горе-украiнiзаторами, якi тероризують робiтничо-селянськi маси «вольовими способами», вольовими способами, що ведуть до старих гiмназiяльних метод, «вольовими способами» саме данiй Маринi безперечно непотрiбними, – з цими украiнiзаторами треба боротися. Що говорить «морфолог»? А «морфолог» говорить, що така постановка справи е постановка протиукраiнiзацiйна, що робiтничо-селянськi маси (Марина ж образ) треба вiддати на глум отiеi ж таки захеканоi украiнiзацii. Словом, постановочка, можна сказать, на «ять». Далi. – «Коли наш автор (себто, Остап Вишня. – М. X.), – пише Полторацький, – стае на ii захист (себто, на захист тiеi ж Марини. – М. Х.), змонтовуючи мотив полтавчанки з мотивом украiнiзованого росiянина (себто, не робiтника-росiянина, можливо навiть не чиновника-росiянина, а звичайнiсiнького собi харкiвського мiщанина. – М. Х.), якого пропустили на iспитi, хоч вiн знав усе настiльки поверховно, що забув усi правила, повертаючись з iспиту – тодi стае зрозумiлим, що Остап Вишня стае на захист тих, хто стоiть саме за – мову «маминоi цицi» в противагу тiй мовi, що ii культивуе хоч би й радянський укрлiкнеп». Давайте, друже, покличемо на допомогу елементарну логiку. Украiнiзованого харкiвського мiщанина, «який усе знав настiльки поверховно, що забув усi правила, повертаючись з iспиту» – цього мiщанина горе-украiнiзатори «пропустили на iспитi». Марину, що цю мову знала неповерхово i тiльки не знала «вольового способу», горе-украiнiзатори не пропустили. Остап Вишня стае на захист Марини, себто на захист не тiльки робiтничо-селянських мас, але й на захист тих радянських метод народньоi освiти, що рiшуче вiдкидають всякий непотрiб. На захист яких метод стае фурорист? А саме тих, що вiд них i звiльнив нас Жовтень. Але сiль справи i не в цьому. Сiль справи в тому, що, за Полторацьким, наш «укрлiкнеп» цi дореволюцiйнi методи i «культивуе». За Полторацьким, наш лiкнеп складаеться iз самих горе-украiнiзаторiв, якi «пропускають до iспиту «поверхових» знавцiв украiнськоi мови, тих «знавцiв», що забувають ii, повертаючись з iспиту», i виганяють з установ «справних жiнок Марин», яким не сила розiбратися в «вольових способах». Ну, знаете, тов. Европенко-Европацький, це вже… звичайнiсiнький собi наклеп. – Ну, добре, – промовив мiй трохи розгнiваний спiвбесiдник. – Я i це викреслю. Цю думку i справдi не можна квалiфiкувати, як «апологiю войовничого наступу антикультурноi мовноi думки». А що ви скажете про другу? – Себто, про ту думку, що в гуморесцi «Про iнiцiятиву»? Про ту фразу, що за неi з таким задоволенням ухопився ваш хуторист? Так i тут же не обiйшлося без того таки лiтературного шахрайства (давайте називати речi iх власним iм'ям). Гумореска, як ви бачите, висмiюе наших гope-кооператорiв, тих, що iздять аж у Персiю за непотрiбними селянам «килимами чи чалмами» й не бачать, як у них пiд носом «кооперативнi яйця тухнуть». «Мiсцева iнiцiятива», кiнчае Остап Вишня, «штука хороша», – й тут же додае: – «химерне слово, а без його нi в сiльрадi, нi в кооперативi не можна. Сказати – «почин» – по-простому дуже». Саме на цiй останнiй фразi й вирiшив спекульнути «морфолог»: як так, пропаганда «мокроступiв» замiсть «кальош»! Як так… i т. д. i т. п. А пропаганда тут, як бачите, тов. Европенко-Европацький, от яка. Що говорить О. Вишня? О. Вишня говорить: хоч Персiя, себто «iнiцiятива», себто «поняття, якого не можна висловити украiнською мовою», – «штука дуже хороша», але… але як же вiн далi продовжуе? Але перш за все, далi продовжуе вiн, треба дати раду «почину», себто «поняттю» домашньому, себто тим «кооперативним яйцям», якi «тухнуть». Так при чому ж тут кальошi? Мiй спiвбесiдник похилився в зажурi (в невимовнiй надзвичайнiй зажурi) й, похилившись, промовив: – Що ж, – промовив вiн, розвiвши своiми функцiональними руками, – очевидно, прийдеться викреслити весь цей роздiл. Саме про словник. Та я й, по правдi, не особливо сумую, – додав вiн. – «Пророблена нами робота», говорить Полторацький, «не е достатня: безперечно словник Остапа Вишнi потребуе критичноi, культурноi аналiзи з боку лiнгвiста». Отже, некультурну аналiзу я й не думаю дуже гаряче захищати. – Але почекайте, – сказав я. – «Наше завдання було в тому», говорить далi ваш «морфолог», «щоб виявити соцiяльний еквiвалент вишниного словника». Далi вiн заявляе, що «замовляла» й «позитивно сприймала мову й мовнi тенденцii Остапа Вишнi – це – 1) вiдстала безкультурна маса селянства, 2) украiнське, вiрнiше малоросiйське мiщанство, що плекае народницькi мовнi тенденцii, 3) на робiтничi кола, що украiнiзуються, мовнi тенденцii Ост. Вишнi можуть вплинути лише негативно». «Тим то», кiнчае свою думку Полторацький, «пролетарськi кола украiнського суспiльства повиннi засудити реакцiйну мовну практику Остапа Вишнi». Яка це «реакцiйна мовна практика» – ми вже бачили. Це саме та практика, що нiяк (рiшуче нiяк!) не в'яжеться з «мовною практикою» сучасних сонливих хатян. Тепер двi словi щодо «замовлення». Коли не забули, тов. Европенко-Европацький, Полторацький заявляв, що «твори Остапа Вишнi е единим iз перших засобiв украiнiзувати, напр… робiтника». Тепер вiн говорить, що «мовнi тенденцii» (не iдеологiя. – М. X.) на робiтника можуть вплинути негативно. Отже скажiть, як це одне з одним пов'язуеться? Коли робiтник украiнiзуеться саме через твори Вишнi, тодi значить, «мовнi тенденцii» вишниних творiв на нього впливають позитивно? Так? Так! Коли ж мовнi тенденцii вишниних творiв на робiтника впливають негативно, тодi очевидно i твори Остапа Вишнi не можуть бути «одним iз перших засобiв украiнiзувати, напр., робiтника». Так? Так! Як же назвати таку послiдовнiсть? Не знаете? Ну, i я не знаю. Припустiм тепер, що Остаповi Вишнi давала «замовлення» i «вiдстала безкультурна селянська маса», але при чому ж тут «малоросiйське мiщанство, що плекае народницькi мовнi тенденцii»? Коли це i де це «малоросiйське мiщанство, мiщанство якоiсь гопакiвсько-шароваристоi петлюрiвськоi «вернигори», яке завжди говорило жаргоном, – коли це i де це воно плекало «мовнi тенденцii» глибоко-народнього словника»? «Же ву прi парле ву франсе»? – Та я ж сказав вам, що ми цей роздiл викреслюемо, – мало не скрикнув тов. Европенко-Европацький. – Переходьте, будь ласка, до другого. 2. «У ОСТАПА ВИШНІ Є СВОЯ ТЕХНІКА КОМІЧНОГО» «Нас не цiкавитиме нижче технiка комiчного О. Вишнi з погляду чистоi технiки».     Ол. Полторацький – Нi, – сказав тов. Европенко-Европацький. – Ми почнемо не з «технiки комiчного», а з такого от обурення: «Якась обов’язкова детермiнацiя iдеологii шлунком i гонораром, – пише Полторацький. – Якесь ставлення до письменника як до утриманця держави. Психологiя кокотки вiд лiтератури, рантье в умовах iснування зберкас i украiнбанкiв». Що ви на це скажете? – Поперше, я спитаю вас, яким твердженням Вишнi викликано цю гарячу фiлiпiку? – Твердженням, що «найголовнiше для письменника – гонорар». – Ну, так от, – сказав я. – Щоб цiлком зрозумiти, чого так обурився ваш фурорист, треба ознайомитися зi змiстом тiеi гуморески, що з неi вирвано вищезгадане твердження. Гумореска ця зветься «Письменники» i висмiюе вона головним чином саме той футуризм, що його невдалим апостолом i виступае Полторацький. Бiльше за це – гумореска висмiюе (в гонорарному сенсi) саме того хуториста Гео Шкурупiя, який нещодавно написав нацiоналiстичний твiр пiд назвою «Жанна-батальйонерка». Це щодо того, чого так обурився Полторацький. Тепер по сутi. Ви, тов. Европенко-Европацький, теж вважаете, що радянський письменник не е «утриманець» пролетарськоi держави? Теж? А чиiм же тодi, на вашу думку, «утриманцем» мае бути пролетарський письменник? Закордонного капiталу? Чи саме таку свiдомiсть радянського письменника ви вважаете за «психологiю кокотки вiд лiтератури»? Ну, знаете, коли так, то з такою «фiлософiею» ви ще довго будете наближатись до радянськоi влади. З такою «фiлософiею» ви далеко не одiйдете вiд «вiльного, незалежного художника» Сергiя Єфремова, що, використовуючи славетного «держвидавiвського коня», в той же час нiяк не хотiв визнати себе за «утриманця» пролетарськоi держави. – Чого ви чiпляетесь до мене? – перелякано озирнувшись навкруги, скрикнув тов. Европенко-Европацький. – Хiба це я говорю? – Значить, ви й цей абзац викреслюете? – Звичайно, викреслюю. І викреслюю тому, що це ж… не головне. Головнiше от що: – «Остап Вишня до тварин ставиться, як до людей, – пише Полторацький. – І цим засобом теж користуеться, як дотепом: «І засвiтилися у вороноi кобили очi i прошепотiли радiсно уста ii: «только утро любви хорошо, хороши только робкие первые встречи». Ми далекi вiд «iзячноi» лiрики Надсона й не хочемо ображатися за таке паплюження поета. Але чи не виглядае також дуже проречисто й оце низведення вищих емоцiй людини, викликаних еротичною первоосновою, до фiзiологiчних потреб тварини»? Що ви на це скажете? – Що ж тут говорити? – промовив я. – «Остап Вишня до тварин ставиться, як до людей»? Як до людей. Ви не погоджуетесь? Не погоджуетесь. Ну, як же йому ставитись? З ломакою? З голоблею по спинi? І вас, тов. Европенко-Европацький, карючить те, що кобила (мiж iншим, ця кобила з прекрасноi незабутньоi поеми про тварину, що до неi може рiвнятись хiба тiльки есенiнська «песнь о собаке»), – i вас карючить, що кобила цитуе непоганий надсоновський вiрш? Так? Ну, коли так, то значить i ви, камраде, недалеко втекли вiд вищезгаданоi «iзячноi» лiрики. Шкода тiльки, що бiда i не в цьому, не в «iзячнiй лiрицi», – бiда в тому, що ваш «морфолог» проповiдуе звичайнiсенький собi iдеалiзм, i бiда в тому, що ви цього iдеалiзму нiяк не бачите. Що це за «вищi емоцii»? «Робкие первые встречи»? «Робкие первые встречи»! Тодi чому ж це iх не можна «низводити» до «фiзiологiчних потреб тварини», саме тi емоцii, якi «викликано еротичною первоосновою»? Га? – Навiщо ви мучите мене, – сказав вiн, – переходьте скорiше до «технiки комiчного». – Бачите, – сказав я, – мене «технiка комiчного» теж цiкавить, але, на «лiвий» жаль, не так, як Полторацького, вона мене цiкавить саме з «погляду чистоi технiки», i тому я примушений позбутися спершу «технiки» морфологiчноi. – «Безсумнiвний успiх наведених дотепiв, – пише Полторацький, – якi завжди викликають загальний утробний регiт авдиторii (ми були присутнi при читаннi цих дотепiв на вечорi в киiвському iнгоспi й могли спостерiгати iх вплив на авдиторiю) – е успiх, що межуе з успiхом триповерховоi лайки, порнографiчноi листiвки, похабноi анекдоти. Лише глибоким внутрiшнiм цинiзмом i карамазовщиною вiе вiд наведених дотепiв». Коли не брати вищезазначених дотепiв (припустiм, що ми з ними вже ознайомились!) i повiрити Полторацькому, що вони дiйсно такi, якими вiн iх нам рекомендуе, то що ви, тов. Европенко-Европацький, пiдмiтили за рядками цiеi новоi фiлiпiки? Чи не бачите ви за рядками цiеi фiлiпiки нахабного обличчя того ж барчука-хлестакова, що його ви вже бачили? І справдi: яка самоупевненiсть i який безмежний цинiзм! Студенти киiвського iнгоспу смiються, а Полторацький заявляе, цей iхнiй «загальний регiт» – регiт з «триповерховоi лайки, порнографiчноi листiвки, з похабноi анекдоти». Саме це твердження ви рекомендуете передрукувати i розповсюджувати в десятках тисяч екземплярiв? Саме i ви додержуетесь тiеi думки, що наше студентство стоiть на такому низькому культурному рiвнi, що його може розважити тiльки «триповерхова лайка» й «похабна анекдота»? Пробачте, але в цьому твердженнi я бачу новий пашквiль хутуристичного фалстафа, i це я вам зараз доведу. Якi дотепи квалiфiкуе «морфолог», як дотепи триповерховоi лайки? Якi дотепи викликали загальний регiт на вечiрцi в iнгоспi? Їх чотири: 1) «писатиме, сказав батько, коли я, сидячи на пiдлозi, розводив рукою калюжу», 2) вийде, було, батько на вулицю за клуню: – «Гнатко, а йди но сюди! що ти то, шеймин хлопець, понаробив? – то, татку, макети», 3) «коли дитина замислиться й сяде на голому мiсцi, хiба йому дадуть як слiд подумати? Зразу мати пужне: – а де ж ото сiв ти, сукин сину? Нема тобi мiсця за сажем»? 4) «наука, скажете, така штука, що ii давати кому чи сприймати без штанiв навiть краще: бiльша площа сприймати». От i всi цi 4 дотепи, що на них спекулюе «морфолог». Спекулюе? Так! Справа дуже ясна. Справа в тому, фурорист нiяк не хоче (можливо й не може) вiдрiзнити порнографii вiд здорового гумору. Для нього, скажiмо, шкурупiевська патологiчна «жiноча задниця пiд ковдрою» – це шедевр iнтелiгентного вислову, але от здоровi «мужицькi» дотепи… не Вишнi, а славетнього свiтового гумориста Рабле вiн розцiнюе, як порнографiю. – «З цих звукiв Гаргантюа веселiшав, здригався… сурмлячи задом» (в руському перекладi – «баритонально попукивая»). Вiдкiля це, тов. Европенко-Европацький? З Вишнi? Або це: «Тепер я мiг повернутись на правий бiк i з величезним задоволенням випорожнитись. Поливав я так енергiйно, що привiв в надзвичайне здивовання маленьких людей, якi, догадавшись по моiх рухах, в чому справа, розбiглись, тiкаючи вiд потоку, що летiв з мене з страшним шумом i силою». Вiдкiля це, тов. Европенко-Европацький? З Вишнi? Перший приклад я взяв з генiяльного Рабле. Другий – з не менш генiяльного Свiфта. Такi приклади я можу продовжувати до безконечности, коли додам до Свiфта й Рабле, скажiмо, Сервантеса, Боккаччiо, Франса чи то ще якихось двох славетних свiтових письменникiв. Отже скажiть менi, чим дотепи О. Вишнi «порнографiчнiшi» за дотепи хоч би того ж Рабле? І отже скажiть менi, яке треба мати нахабство, щоб шпурляти в наше студентство вищезгаданим пашквiлем? – Але, почекайте, – промовив тов. Европенко-Европацький. – Чому ви не зупинитесь ще на «iнфернальнiй фiлософii пуза та генiталiй». – «Парле ву франсе»? Будь ласка! – «Ми зустрiчаемо в нього (себто в Вишнi) якесь послiдовне зниження людини до становища тварини. Саме отим стиранням рiзницi мiж людиною та твариною, пiдкресленням скотських рис людини якоюсь iнфернальною фiлософiею пуза та генiталiй вiе вiд тоi системи розглядати людей, як тварин». Так пише Полторацький, i тут же iлюструе свою думку: «двигуни тут звуться так – оришка, вустя, ванько, пилип; регулятор (людина) з такими ж приблизно назвами». Ілюстрацii, що й говорити, вдалi, але нещастя в тому, що «iнфернальний фiлософ генiталiй» не розумiе, що Остап Вишня в атмосферi iдiотизму селянського одноосiбного iндивiдуального господарства iнакше людей i не може розглядати. Тут «технiка комiчного» у Остапа Вишнi переростае в «технiку» глибоко-трагiчного, i претензiйний «морфолог», коли б вiн менше «жевупрiкав» «iнфернальними фiлософiями генiталiй», – вiн би побачив, що Остап Вишня прислужився не тiльки украiнiзацii, але й, головним чином, колективiзацii, показуючи «двигунам» i «регуляторам» iхне безвихiдне становище в безперспективному iндивiдуалiзованому селi. – Та це ж не головне, – сказав тов. Европенко-Европацький. – В роздiлi другому за головне можна вважати кiнець. – «Як видно, – пише Полторацький, – iз великоi кiлькости дотепiв, можна категорично стверджувати, що з перших хвилин свого лiтературного стажу Остап Вишня хворiе на майже безперервне запалення надкiсницi. Такими дотепами можна розважати хiба нiчних вартових. Нас цiкавить у технiцi комiчного, як первооснова ii, засiб зниження, що несе на собi, як вiдповiдне соцiяльне навантаження – матерiялiстичний в гiршому розумiннi пiдхiд до життя й до людини. Таке зниження характерне саме для людини з низькими смаками й почуттями». Що ж ви на це скажете? – На цей кiнець другого роздiлу? Що ж тут говорити? Коли справа дiйшла до «надкiсницi», то, мабуть, таки добре припiкае Вишнин «матерiялiстичний пiдхiд до життя й до людини» тендiтних естетiв iз дрiбнобуржуазноi «киiвськоi естетичноi студii». І справдi: такий Вишнин дотеп, як дотеп про колишнiй князiвський будуар, себто про сьогоднiшню хату-читальню («колись княжата плодились, а тепер там свiдомiсть плодиться»), такий дотеп нашим хуторо-хатянам, звичайно, не подобаеться, бо тепер же iм в цих будуарах плодитись не можна. Такий Вишнин дотеп, як дотеп про «позолоту» «золотого хреста», що на неi «птиця Господня» кладе «купочки бiленькi», себто наводить «антирелiгiйну пропаганду», – i такий дотеп маминькиним синкам не до вподоби: вони, звичайно, за «свободу вероiсповеданiй», але не можна ж так знущатися з церкви! Такий Вишнин дотеп, як дотеп про свиню: «Свинею зветься така людина (стiй! стiй! не туди заiхав. Отак завсiгди, як про свиню почнеш, так когось iз знайомих i згадаеш»), – i такий дотеп «iнфернальний фiлософ генiталiй» схвалити не може, бо вiн прекрасно знае, про кого мова йде. Проти такого «матерiялiстичного пiдходу до життя й до людини» вiн завжди буде повставати й буде твердити, що це не е культурна «технiка комiчного». Звичайно, вишукавши в 4-х томах «усмiшок», одну-двi, три усмiшки, що вiд них позбавляеться автор при перевиданнях, – вишукавши такi двi-три мiнiятюрки чи то два-три якихсь подiбних вирази, щоб приховати свою справжню соцiяльну iстоту, «морфологи» будуть на цих усмiшках чи то на цих виразах енергiйно спекулювати, але це зовсiм не значить, що iм вдасться обшахраiти сучасного читача, саме того читача, що до нього вони з такою невимовно-претензiйною погордою ставляться. «Такими дотепами, – пише Полторацький, – можна розважати хiба нiчних вартових». Хiба не вiдчуваете ви, тов. Европенко-Европацький, за цiею бойкою фразою, – хiба не вiдчуваете ви тут постатi помiщицького синка, що для нього «нiчнi вартовi» – це не бiльше, як хлопи, хами, бидло? Справа, отже, не стiльки навiть у Вишнi, скiльки в сучасному читачевi – в студентах киiвського iнгоспу, в нiчних вартових, в тих робiтниках, якi легше всього украiнiзуються на Вишниних «усмiшках». Справа в тих, що iх «морфолог» вважае за бидло, за хамiв, за порнографiв, за аматорiв «триповерховоi лайки». Велика соцiялiстична революцiя, революцiя новiтнього «чумазого» висунула й своiх «чумазих» письменникiв. Увiйшли цi письменники в життя не з елегантними жестами пiжонiв з хлистиками, не з лексиконами «iнтелiгентних» слiв недоучки якоiсь провiнцiяльноi гiмназii, не з хатянськими краватко-фрачними хутуристичними «поезами», i не «зниження» вони принесли з собою, як запевняе вас Полторацький, а саме «матерiялiстичний пiдхiд до життя й людини». Погодитись, що смаки й почуття цих читачiв i письменникiв «низькi», значить не тiльки розписатися в своiй малограмотностi, але й зробити необережний крок: саме ця фраза й видае з головою автора ii, саме ця фраза й свiдчить, що в особi Полторацького ми маемо не дуже близьку пролетарiятовi, коли так можна висловитись, людину. – Словом, – звернувся я до свого спiвбесiдника, – ви, очевидно, i цей роздiл викреслите? Так? Коли так, то давайте перейдемо до 3-го. Тов. Европенко-Европацький похмуро мовчав. 3. «У ОСТАПА ВИШНІ Є СВОЄРІДНІ ОБРАЗИ Й МИСТЕЦЬКА МАШКАРА» «Зрозумiло, що комункультiвцi е кращi друзi фотографii, але коли вона обертаеться на… тодi можна сказати, що це е не бiльше, нiж… та й записаний вельми невправною i примiтивною рукою».     Ол. Полторацький – Нi, – сказав тов. Европенко-Европацький. – Ми почнемо не з образiв i машкари, а саме з такого абзацу: – «Культурнiсть народу, – говорить славетний хемiк Лiбiх, – вимiрюеться кiлькiстю мила, що вiн його споживае». Що ви скажете на цей афоризм? – Я думаю, – вiдповiв я, – що цей афоризм треба так перефразувати: сiдаючи за письмовий стiл, не забувай добре помити руки. Чому не треба цього забувати? А тому, що все одно примусять. Говорячи про образи Остапа Вишнi, фурорист проробив таку махiнацiю: взяв кiлька мiнiятюрок («Симферополь – Ялта», «Море», «Слухай, обивателю» i iн.), вирвав з них по одному образу, що здалися йому начебто невдалими й що ними, на його погляд, легше було спекульнути й, обслинивши цi образи, зрезюмував: – «Ми проаналiзували кiлька категорiй образiв О. Вишнi, – зрезюмував Полторацький. – Ми обрали найхарактернiше. Образ у О. Вишнi як принцип… обмеженого характеру, соцiальний еквiвалент цього образу мае корiння в обмеженому селянському побутi». Тепер давайте подивимось, що це за образи й якi махiнацii над ними пророблено. Образи з першоi мiнiятюрки: «стовбова дорога покрутилася… бiлим ужем попiд скелями стрiмчастими покручена»… (далi фраза вриваеться, бо далi ця дорога «то тут, то там виблискуе спиною» – образ для спекуляцii не пiдходящий. – М. X.)… «море у чадрi туману», «i гордо над ними закинув зубчасту голову Ай-Петрi». Оце тi образи з першоi мiнiятюрки, якi нiбито нервують «естета», обiзнаного в «бедекерах». Перелякавшись, що його пробачте на словi, «чеснiсть» таки поставлять пiд сумнiв, «морфолог» поспiшае показати свою «вченiсть» i заявляе, що це образи – «шабльоновi». Нахватавшись дечого з Жирмунського та Шкловського, не зумiвши навiть розiбратися в нахватаному, претензiйний початкiвець вiд «критики» з «ученим видом знатока» неохайно розкидае сентенцii. Що таке «шабльоновий образ»? Це я вже до вас, тов. Европенко-Европацький? Чи вiдомо вам, що славетний Ан. Франс, скажiмо, здобув собi славу великого письменника саме на «шабльонових» образах? Чи вiдомо вам, що, скажiмо, генiяльний Достоевський не дав жодного «свiжого» образу саме в тому вузькому його значiннi, як його розумiе ваш Полторацький? Чи знаете ви, що в нашi суворi днi свiжiсть образу вимiрюеться впливом цього образу на широкi маси? Чи знаете ви, що вишуканий декаданс футуро-шизофренiчного квакання наша сучаснiсь давно вже вiдкинула в помийну яму? Вiдомо це вам? Образи другоi мiнiятюрки: «хвильове море – це пастух… воно гоне велику отару баранiв до берега», «медуза морський холодець… кругле, як мисочка, бiле дрижасте, холодне й прозоре». Цi образи викликають з боку «морфолога» такi «соцiологiчнi» перли: «так i видно в цих образах художника з обмеженим власним селом видноколом». І знову таки претензiйна «вченiсть». Амплiтуда образу вимiрюеться «морфологом» не його, образу, клясовою вартiстю в сполученнi iнших образiв, що утворюють псиний змiст, а формалiстичним талмудом, стиснутим до того ж обмеженiстю украiнського урбанiзованого мiщанина. Коли, скажiмо, перший образ асоцiятивно переносить читача в коло баранiв (не тих, звичайно, що… i т. д., а таки справжнiх баранiв), то в чому ж тут вина О. Вишнi? Справжнiй баран, доводжу до вашого вiдома, есть певна товарова одиниця, як товарову одиницю, барана читач може бачити не тiльки у видноколi села, i не тiльки мiста, – барана читач може бачити в видноколi всього свiту. Нарештi, образи ще одноi мiнiятюрки: «чудесна жiнка в криваво-червону порфiру одягнена», «чудесна жiнка з неземною красою». Цi образи викликали новий вибух претензiйного обурення з боку «морфолога». Як так, верещить вiн, «революцiя в порфiру одягнена»? В «одяг королiв»? Вишня, отже, одягае в «одяг королiв» революцiю. Так? Так! Але чи не звернули ви уваги, тов. Европенко-Европацький, для кого вiн одягае ii саме в такий одяг? Га? Для свiдомоi робiтничо-селянськоi маси? Нiчого подiбного: вiн одягае ii в такий одяг саме для обивателя, якого вiн взяв за свое завдання вдарити гострим памфлетом i який, себто обиватель, здiбний мислити образами з шухлядок буржуазноi революцii. Дiялектичний пiдхiд? Цiлком! І сумнiватися може в цьому тiльки той, хто поставив собi за завдання притримуватися вiдомого «постуляту» одного iз героiв Бомарше: «брешiть, брешiть, щось та залишиться». – Але чому ви не зупинитесь на «мистецькiй машкарi», – скинувся нарештi мiй спiвбесiдник. – От слухайте, що пише Полторацький: – «При поверховому пiдходi i при недостатнiй обiзнаностi з Вишнею можна подумати, що його лiтературна машкара збiгаеться з лiтературною машкарою Дем’яна Бедного, тобто з ролею неухильного й моментального популяризатора всiх заходiв партii й радвлади. При глибшому ж ознайомленнi з лiтературною машкарою нашого автора виявляеться, що сталева стiйкiсть та ортодоксальнiсть, виявлена ним у газетах, е лише однiею iз сторiн лiтературноi машкари Остапа Вишнi. Автобiографiя дае нам iншi вiдомостi». Що ви на це скажете? – По-перше, давайте зупинимося от на чому. Ваш друг пише, що iншi «численнi роботи» О. Вишнi, що не ввiйшли в томики, написано Вишнею на замовлення «вiдповiдних редакторiв» i, таким чином, до них, так би мовити, з iдеологiчного боку не пiдкопаешся. Чи не скажете ви менi, яким чином писалися тi мiнiятюрки, що iх вмiщено в томиках? Не скажете? Ну, так тодi я вам скажу: i тi мiнiятюрки, що iх вмiщено в томиках, теж писалися на замовлення радянських редакторiв. В 4 томах «усмiшок» нема жодноi «усмiшки» (за винятком, здаеться, переробленого «Вiя», який iшов в Державному театрi), яка б перш нiж потрапити до томика не промайнула десь в газетi чи то в журналi. Чи може ви гадаете, що на тих «усмiшках», якi увiйшли в томики, саме на усiх тих «усмiшках» (який фатальний збiг обставин!) нашi редактори й посковзнулися? Саме в усiх цих «усмiшках» i нема «моментального популяризаторства заходiв партii й радвлади»? Беремо цi 200 з лишком мiнiятюрок iз приблизно 1000 написаних (крiм цих 200) на замовлення радвлади й перевiряемо. Берiть, скажiмо, 1-й том i розгортайте його, де прийдеться. Я розгорнув на стор. 116. Перегортаю сторiнки до кiнця книжки. Перша мiнiятюрка – агiтацiя за зсипку зерна в державнi гамазеi, друга – за колективiзацiю, третя – за колектив (щоб не збились, орiентую: ст. 145), проти розтратникiв, знову за колективiзацiю (ст. 171), за органiзацiю доброi хати-читальнi, проти глитая, проти сектантiв, проти забобонiв i т. д. i т. п. Берiть другий том. Починайте, скажiмо, з 17 стор. Перша мiнiятюрка – лiсовий тиждень, друга – за свинi, далi – проти безглуздих постанов (ст. 38), за добре садiвництво, за культурну обробку землi, за страховку, за повернення насiньньовоi позики, за газету, проти некультурного поводження з газетою, антирелiгiйна, за справжнього народнього вчителя, проти т. зв. «аполiтичного» вчительства (стор. 87), проти алькоголю, за лiквiдацiю неписьменности, проти злодiiв в сiльському апаратi, за ощадну касу, за активнiсть на виборах, знову за колектив, за агронома проти попiв, за культурне поводження з твариною, проти крутiiв з кооперацii i т. д. i т. п. Те ж саме ви, тов. Европенко-Европацький, побачите i в 3-му, i в 4-му томi… Так це ви нiяк не можете назвати «моментальним популяризаторством всiх заходiв партii й радвлади»? Що ж ви тодi називаете таким популяризаторством? А тепер давайте перейдемо до «автобiографii», яка i «дае (як запевняе Полторацький) iншi вiдомостi» з приводу «лiтературноi машкари О. Вишнi». «Морфолог», так би мовити, йде «ва-банк». Остаточно скомпромiтувавши себе на шахрайських махiнацiях з прикладами iз творiв Вишнi, вiн хапаеться за останню соломинку – за «автобiографiю». Письменника, як правило, судять не за його бiографiю, а за тi твори, що ними вiн постачае читача. Саме по творах визначають його «лiтературну машкару». В даному разi, беручи до уваги нещасне становище безпорадного критика, в даному разi давайте судити Вишню за його «автобiографiю». – «Цiкаве тут (себто в «автобiографii». – М. X.), – пише Полторацький, – якесь нарочите пiдкреслювання мiщанських рис, безпринциповости й не цiлком щасливого полiтичного минулого мистецькоi машкари пiд назвою «О. Вишня». Якi ж це пiдкреслення? От якi: ввесь тягар громадянськоi вiйни перенiс: i в черзi по пайки стояв, i дрова саночками возив… а найтяжче було нести два пуди борошна… а таки донiс. Не кинув «здобуткiв революцii». «Ну, а там пiд'iхала «плятформа», мене й посадили, потiм випустили, але я з плятформи не злазив»… «Чого я був у Кам'янцi, питаете? Та того ж, чого й ви». Припустiм, що Вишня не жартуе, припустiм, що вiн i «саночки возив», i «на плятформi» сидiв, i в Кам'янцi був, себто був серед прихильникiв якоiсь «директорii». Припустiм. Але хiба говорити правду про свое минуле, глузувати з цього свого минулого – це значить «отим пiдкреслюванням шукати щiльнiшого контакту мiж автором i мiщанським читачем»? Чому це «пiдкреслення» так не подобаеться «морфологовi»? Чи не тому, що цим своiм «пiдкресленням» О. Вишня викликае Полторацького познайомити радянське суспiльство з його, Полторацького, нiкому невiдомим майбутнiм?[11 - Мабуть тут звичайна механiчна похибка: не «З нiкому невiдомим майбутнiм», а «З нiкому невiдомим минулим» (стор. 283 оригiн.). (Григорiй Костюк.)] Звичайно, О. Вишня – не член комунiстичноi партii. Звичайно, пiшов вiн з радвладою не з перших днiв ii, радвлади, iснування (хоч i йде за нею вже 10 рокiв), звичайно, до свого вступу до пролетарськоi лiтературноi органiзацii О. Вишня йшов шляхом попутництва, але це все-таки не дае найменшого права геополторацьким цькувати його. От ще одно «пiдкреслення»: «бути сучасним письменником значно легше, нiчого собi не читаеш, тiльки пишеш». «Це iронiчне твердження не слiд розумiти обов'язково iронiчно, тобто протилежно до того, що написано», – коментуе Полторацький. Запитуйте тепер, чому не слiд? Тому, дiстаете вiдповiдь, що «смерть Ізольди», «останню сцену iз опери Вагнера «Трiстан i Ізольда», «використану» А. Дункан для своiх плястичних танкiв, «О. Вишня називае танком» («я зараз танцюватиму «Смерть Ізольди» – есть такий танок»). Бачите, яка логiка i яка гiмназiяльна вченiсть: танок «Смерть Ізольди» не можна називати танком, бо «морфологовi» сверблять руки писати про те, що вiн допiру вичитав з енциклопедii. Бачите до чого можна договоритись: «Іронiчне не слiд розумiти iронiчно». І пiсля всього цього ваш «iнфернальний фiлософ генiталiя» мае нахабство величати О. Вишню «екземпляром»? І пiсля всього цього ви вимагаете, щоб я передрукував його «монографiю»? – Фiнiта! – скрикнув тов. Европенко-Европацький. – Цю найбiльшу частину «монографii» я всю викреслю: взагалi i про словник, i про «технiку гумору», i про образ, i про «соцiяльну машкару». – Як що? Ми ще до головного не дiйшли. Головне ще буде. – Коли так, – сказав я, – то що ж, давайте продовжувати. Може колись дiйдете й до головного. 4. «ОСТАП ВИШНЯ ТА СЕЛО» «Усiм вiдомо, що наш автор квалiфiкуеться, переважно, як письменник селянський, i в своiй творчостi переважну увагу вiн вiддае саме селу».     О. Полторацький – Нi, – сказав тов. Европенко-Европацький, – ми почнемо не з того села, що стоiть у зв'язку з Остапом Вишнею, а з села взагалi. – Себто ви хочете повернутись до того «морфологiчного» твердження, що через 3 роки 9 мiсяцiв село «психологiчно» нiчим не буде рiзнитися вiд мiста? – Так. – Ну, коли так, то давайте читати далi. – «Величезна бiльшiсть творiв iз селянською тематикою побудована за методою: село нерiвноправне мiсту, у селi темрява, дичавина, некультурнiсть. Такий пiдхiд був детермiнований справдi нерiвноправним становищем села в порiвняннi з мiстом: стан продуктивних сил мiста на цiлу добу був досконалiший за стан продуктивних сил нашого села. Звiдси, з усiх бокiв гiрший економiчний, культурний стан села, а звiдси, як функцiя – лiтературнi твори побудованi за вiдомим принципом «где уж нам уж». А звiдси цiла фiлософська система, оспiвана Толстим пiд назвою «Каратаевщини» – апологiя економiчно-недосконалих умов життя». По-перше, давайте вияснимо, що хоче сказати Полторацький, коли говорить, що «величезна бiльшiсть письменникiв селянськоi тематики будують своi твори за методою: село нерiвноправне мiсту». Вiн хоче сказати, що ця «бiльшiсть» втлумачувала чи то втлумачуе читачевi, що селовi треба вимагати рiвних прав з мiстом i скаржиться ця бiльшiсть в своiх творах на мiсто? Нi, цього вiн «бiльшостi» – треба вiддати йому справедливiсть – не закидае. Тепер звернiмось до самого Полторацького й подивiмось, що ж йому можна закинути. Велика соцiялiстична революцiя покликала до творчости мiльйони бiднякiв i середнякiв. В боротьбi за соцiялiстичну культуру, в боротьбi з темрявою, в боротьбi за реконструкцiю народнього господарства беруть участь на селi не тiльки мiськi робiтники, але й тiж таки величезнi масиви бiдняцько-середняцьких прошаркiв. Припустiм, що вищезгадана «бiльшiсть» не прислухалась i не прислухаеться до голосу цих мас. Якоi ж тодi «фiлософii» притримуеться Полторацький, коли стимулювання селянських мас до активности мислить собi в плянi протиставлення «нерiвноправного» (сьогоднi чи вчора) села мiсту? Будувати твiр за методою: «село нерiвноправне мiсту», – це значить бути апологетом «економiчно-недосконалих умов життя». Ну, а як я, припустiмо, не хочу бути таким-о апологетом, то за якою методою ви, тов. Европенко-Европацький, рекомендуете менi будувати свiй твiр? За методою: село рiвноправне мiсту, за «фiлософiею»: давайте поговоримо про нерiвноправнiсть села? Хороша «фiлософiя»… тiльки вiдкiля вона? Чи не з тих кiл, що мрiють про лiквiдацiю диктатури пролетарiяту i що пiдбурюють селянство проти робiтникiв, мiсто проти села? А втiм, покиньмо куркулячу пропаганду – давайте повернемось до О. Вишнi. – «Малюючи село, – пише «iнфернальний фiлософ генiталiй», – О. Вишня всюди пiдкреслюе патрiярхальну незайманiсть його». «Автор всiляко намагаеться пiдкреслити затишнiсть села. Воно е для нього село… не офiцiяльне село, так собi село». Далi Полторацький кокетуе сентенцiями на зразок тiеi, що до села не можна пiдходити «дуалiстично», що i т. д., i т. п. Все це ми вичитуемо саме з тих абзацiв, де вiн розбирае гумореску «Ось воно село оте». Отже берiть, тов. Европенко-Европацький, згадану гумореску й стежте. Про яке село йде мова? Про те, вiдповiдае Вишня, що було «на шостому роцi революцii», себто в кiнцi 1922 чи на початку 1923, себто мало не вiсiм рокiв тому. Яке це село? Це те саме село, що радвлада дiстала його вiд старого режиму – дике, з забобонами, напiвголодне. Що побачив Вишня в цьому селi, крiм дичавини, яку залишив нам у спадщину царат? Що вiн пiдкреслив? «Патрiярхальну незайманiсть»? Брехня! Саме «займанiсть» пiдкреслив вiн. «Уже помiтнi, – пише О. Вишня, – впливи церковних справ на селi. Та й мiсцевi iнодi причини шкереберть ставлять довiчнi, старi й мiцнi, як дуб, церковнi традицii. Атеiсти е. Кипить парафiя». Помiтив Вишня й пiдкреслив в цьому давньому селi й «арку» й «трибунал». Правда, «морфолог» не задоволений, що автор замiсть арки не побачив «трактора», але Вишня ж невинний, що «iнфернальний фiлософ генiталiй» не поцiкавивсь узнати, скiльки тракторiв було на селi вiсiм рокiв тому. Про що свiдчить, скажiмо «арка»? «Арка» та свiдчить про таку «патрiярхальну незайманiсть»: «тепер, коли балакаеш iз котрим iз пасiчан, то так i плигае в нього з очей i бороди: – Ось якi ми». А на «той рiк» ця «патрiярхальна незайманiсть» думае «такого трибунала вшкварити», якого i «в столицi нема». За що ж любить автор це село? Вiн любить це село не за «патрiярхальну незайманiсть», а саме «за можливостi необмеженi». Так це називаеться пiдкреслювати «затишнiсть села»? Вишня подiляе село «дуалiстично»: на «офiцiяльне» й «так собi». Але хiба ж ви не бачите, тов. Европенко-Европацький, що це iронiчне подiлення, зроблене спецiяльно для паничикiв, якi в «арцi», «трибуналi» i т. д. не помiчають порушення його, села, «патрiярхальноi незайманости». Не бачите? – «Досить нагадати, – пише Полторацький, – хоч би з «усмiшки» «Пошти що й здря», як селянин-дегенерат вiдмовляеться вiд культурних нововведень… щоб вiдчути, як не подiбний до вишниного селянина е той, хто переходить на суцiльну колективiзацiю. Правда, «усмiшка» ця написана очевидно тому кiлька рокiв, але 1) вона дiе й зараз у масовому тиражi i 2) хiба автор не мiг зобачити в селяниновi тих природних даних, що виявились тепер у виглядi нечуваних темпiв колективiзацii»? Ви пробачте, тов. Европенко-Европацький, але, читаючи «монографiю», я, iйбогу, гублюся й нiяк не можу дати собi вiдповiдi, чого бiльше бракуе авторовi цiеi, пробачте на словi, розвiдки: вмiння думати чи елементарноi лiтературноi чесности. У гуморесцi «Пошти що й здря» О. Вишня показуе й висмiюе не дегенерата, а звичайнiсiнького собi селянина-iндивiдуала, яких iндивiдуалiв тiльки через вiсiм рокiв залишилося у нас до 50 %. Висмiюе вiн цього селянина в той спосiб, що селянин, прочитавши цю гумореску, нiяк не може не бачити, в яке зачароване коло потрапив вiн зi своiм пошматованим одноосiбним господарством. В гуморесцi слова «колективiзацiя» не вжито. Але це: «та якби ж земля вкупi», «правильна сiвозмiна», «просапнi» i т. д. Але це: «Та чого ж ви землеустрою не переводите? – Думали. – Ну? – Записалося чоловiка з двiста п'ятдесят. – Ну? – А тi не хотять. – А чому не хотять? Та земля не однакова», – все це не тiльки пiдказуе слово «колективiзацiя», але й агiтуе саме за нею. Що цей селянин не подiбний до того, який «переходить на суцiльну колективiзацiю» – це так, але при чому ж тут «Вишнин селянин»? Чи може я, скажiмо, пишучи про Полторацького, тим самим теж роблю його «своiм»? Що ж до того, що ця «усмiшка» дiе зараз у масовому тиражi, то i… слава тобi Господи! Пояснювати перевагу господарства колективiзованого над господарством iндивiдуальним треба не тiльки 50 % неколективiзованим, але й де кому iз 50 % колективiзованих. І коли цю «усмiшку» написано очевидно кiлька рокiв тому, то це тiльки робить честь нашому гумористовi. – Так таки й робить? – заперечив мiй спiвбесiдник. – Може скажете, що йому роблять честь i такi гуморески, як «Головполiтосвiта», «Жiнвiддiл», «Освiта», «Охорона здоров'я» i таке iнше? Нiчого не вiдповiвши, я перейшов до дальших «морфологiчних» екскурсiв. Полторацький запевняе, що ця серiя усмiшок («Головполiтосвiта», «Жiнвiддiл» i т. д.) «блискуче пiдтверджуе тезу про каратаевський пiдхiд О. Вишнi до сучасного села». Так, тов. Европенко-Европацький? Так! Припустiм, що ця серiя й справдi саме це «пiдтверджуе». Але припустивши це, давайте все-таки запитаемо: про яке «сучасне» село йде мова? Вiдповiдi вiд «морфолога» ми не дiстаемо. Тодi звертаемось до «усмiшок». В мiнiятюрi «Освiта» ми читаемо: «договiр сiльради з повiтовою наросвiтою» з «повiтовою». Прочитали? Украiна тепер подiляеться на повiти? Нi! Давно злiквiдовано повiти? Давненько! Значить справа йде про «сучасне» давненьке? Так? Тепер беремо, скажiм, «усмiшку» «Село-книга». Тут ми зустрiчаемо таку фразу: видання 1923 року вже мало… не хапае… Скiльки того «друкованого» слова кинуто було на село в 20–21—22 роцi. Прочитали? Прочитали! Про яке «сучасне» село йде мова? Про те, що було в 1923 р.? Про те, що було в 1923 роцi. Тепер давайте повернемось до «каратаевського пiдходу». У вищезазначенiй серii усмiшок О. Вишня, як бачимо, показуе село 1923 року, себто те село, що тодi не тiльки в масi своiй не думало про суцiльну колективiзацiю, але ще й не встигло добре стати на ноги пiсля бандитських нальотiв рiзних куркулячо-петлюрiвських отаманiв. З городом мiцних зв'язкiв ще не було налагоджено, а звичаi й побут старого, темного села уперто шукали виходу в свiт. Як же це село могло iнакше виглядати, як тiльки так, як його показав О. Вишня? Чи може, показуючи це село, вiн, Остап Вишня, замiсть висмiювати звичаi й побут старого села, щось зовсiм iнше робив? Подивимось. «Головполiтосвiта». «Морфолог» заявляе, що цiею усмiшкою наш гуморист хоче сказати, що «культурнi установи мае у своему вiданнi лише мiсто». Вiдкiля це видно? З того, що Вишня iронiзуе з селянськоi «головполiтосвiти»? Головполiтосвiти того села, яке тiльки но прокидалось до життя? З того, що вiн згадав мiськi «музкоми», «текоми»? З того, що вiн поiронiзував i з цих «музкомiв», «текомiв» заявивши, що вони не працюють, а «працюють» «в апартаментах», замiсть кинути сили на село? Вiдкiля це видно? Чи не з тiеi «емансипацii», що в ню «вплутався» Андрiй? Полторацький запевняе, що Вишня «не бачить сiльських культуртрегерiв». А хiба той голова сiльради, який об'являе, що «жiнка мае однаковi права з чоловiком» – хiба вiн не являеться вищезгаданим культуртрегером? Хiба це не пiсля його «об'яви в жiнок десь далеко-далеко, аж-аж-аж-он-дечки, вогники блимнули»? Правда, фурорист говорить, що це – «фалшива концепцiя. Пiдхiд згори»! Але при чому ж тут Вишня? При чому ж вiн, що Полторацький не зiвае, i коли йому, Полторацькому, вигiдно, готовий визнати i рядового сiльського робiтника за велике начальство? «Жiнвiддiл» – резюмуе «морфолог», – «жiночi плiтки, церковнi iнтереси». Але як вiн резюмуе? Вiн резюмуе так, щоб читач обов'язково прийшов до того висновку, що справа у Вишнi йде саме про Жiнвiддiл, а не про темних селянських баб, що О. Вишня не глузуе з цих «плiток i церковних iнтересiв», а саме захищае iх. Злий памфлет на забобони серед темних селянських жiнок («i щось я, голубонько, помiчаю, що в моеi молока меншае. Коли б, Господи, не вiдьма» i т. д.) пiд «вправною рукою» перетворюеться на апологетику цих забобонiв. «Село-технiка». «І такi речi, – кричить Полторацький, – видаються масовими тиражами, коли ми маемо тракторнi колони». – От уж, воiстину «не дав Бог жабi хвоста». Розумiете, тов. Европенко-Европацький, в чому справа? Остап Вишня починае: «скрiзь i всюди чуемо – технiка в нас на селi слабувата, полiпшити технiку слiд», i почавши так, далi говорить: «технiки на селi скiльки завгодно i ще одна». Яка ж це «одна»? А це та, шо в iндивiдуала. Далi Вишня iронiзуе з «технiки» iндивiдуального господарства. І все. Чого ж репетуе Полторацький? Хiба не розумiете? Вiн, по-перше, проти iронii над «технiкою» дрiбного власника, себто проти технiки колективного господарства, по-друге, вiн хоче показати свою обiзнанiсть на «тракторних колонах». І коли вiн не знае, що до цих тракторних колон тiльки останнiми роками рушило селянство (i то не все), то йому це й не потрiбно знати: вiн же не полiтик, а тiльки «морфолог». «Сiльська юстицiя». – «Тут маемо, – пише фурорист, – кiлька надзвичайно яскравих описiв садизму украiнського селянства. Можна сказати, що всi цi описи пiдходять, як паралель, до вiдомоi свого часу статтi «о русской жестокости» М. Горького, яка була вiдзначена в усiй радянськiй пресi, як наклепницьки однобiчна. На такiй самiй позицii стоiть i Вишня». Що О. Вишня дав кiлька описiв садизму украiнського селянина – це так. Але якого селянина, тов. Европенко-Европацький? Того, що мiльйонно рушив, скажiм, до колективiв? Якраз навпаки! Мова йде саме про того темного безкультурного пейзана, що його виховував царат протягом кiлькох столiть i який в певнiй кiлькостi екземплярiв залишився й на сьогоднiшнiй день. Наклеп це? Чи може Вишня й справдi бере украiнського селянина не в динамiцi, а в статицi i заявляе, що цей селянин з природи своеi садист? Звертаемось до «усмiшки». – «Забуваються цi кодекси, – пише Вишня, – вже з моди виходять, не так часто вже iх надибаеш». – Що цiею останньою фразою говорить наш гуморист? Вiн говорить, що садизм украiнського селянина визначався певним режимом i що за радянськоi влади цей садизм «виходить iз моди». Досить цiеi заяви? Здаеться, досить! І знову я, тов. Европенко-Европацький, гублюся й нiяк не можу дати собi вiдповiдi, чого бiльше бракуе авторовi «монографii»: вмiння думати чи найелементарнiшоi лiтературноi чесности. Тi ж махiнацii пророблено i з такими усмiшками, як «охорона народнього здоров'я», як «профос», як «гiнекологiя» i т. д. На жаль, моя контрмонографiя так розрослася, що я, при всьому своему бажаннi до дрiбниць розшифрувати «лiвi» шахрайства й зразкову некультурнiсть, – далi не можу зупинятися на деталях. Не можу зупинятися й на прекрасно поданому Вишнею «Ярмарковi», що в ньому вiн, Вишня, не тiльки блискуче подав образ капiталiстичноi анархii, але й не менш хороше показав, як в ярмарковiй метушнi облопошують «недосвiдчених дядькiв» «культурнi баришники», тим самим засудивши це породження капiталiстичноi системи. Не можу я, таким чином, зупинитися й на нових, так би мовити, ярмаркових шахрайствах «морфолога». Нiяк тiльки не можу я обминути тих «морфологiчних» махiнацiй, що iх пророблено над «усмiшкою» «У колектив». – «Загальна установка цiеi усмiшки – позитивна» – не мiг нарештi не визнати (це едине визнання, яке пiшло на «користь» Вишнi) Полторацький, говорячи про цю мiнiятюрку, – «в вiдношеннi до колгоспу», – додае вiн. – «Ясно також, що негативноi, – раптом продовжуе вiн, – не пропустила б цензура». Цiкаве продовження? «Не пропустила б цензура»! А як же вона пропустила попереднi «усмiшки»? Саме тi, що iх так «крив» ваш iнфернальний патрон? Цiкава послiдовнiсть! Послiдовнiсть, так би мовити, кишенькового злодюжки… – «Тисячам робiтниiв, що сьогоднi iдуть на село, – кiнчае цей роздiл Полторацький, – керiвниками агрореволюцii – не можна рекомендувати читати згаданих усмiшок: вони лише вiдiб’ють у них охоту iхати в таку темряву й глуш на вiрну моральну й культурну смерть». І знову Полторацький повертаеться до хлестаковських сентенцiй, i знову вiн пiдкреслюе, що вiн розумнiший за тих робiтникiв, якi iдуть на село керiвниками агрореволюцii, i знову… – Та буде вам! – скрикнув несамовитим голосом тов. Европенко-Европацький. – Я i цей роздiл викреслюю. Хiба ви не бачите, що це… не головне. – Я, знаете, людина вперта, – промовив я. – Давайте знову шукати головного. – Саме цього менi й хотiлось! – заспокоiвся враз мiй спiвбесiдник. – Продовжуйте, будь ласка. 5. ОСТАП ВИШНЯ, МАШИНА Й МІСТО «Ми вже квалiфiкували соцiальне походження тiеi суспiльноi верстви, що висунула нашого автора. Наша сучаснiсть дала нам досить зразкiв того, як ставляться представники деяких селянських верств до мiста. Мiсто пригноблюе iх… звiдси виникае мiнор… Остап Вишня, як вiдомо, е… рекордсмен веселощiв».     Ол. Полторацький – Нi, – сказав тов. Европенко-Европацький. – Ми почнемо не з цього автографного протирiччя, яке виникае з припущенням, що О. Вишня селянський письменник. Ми почнемо з цього абзацу: – «Зовсiм незрозумiло, – пише Полторацький, – нашому авторовi (себто О. Вишнi. – М. X.), що машини ми запроваджуемо не для полегшення умов роботи в першу чергу, а в першу чергу для того, щоб перемогти стихiю й поставити нашу краiну на вищий технiчний щабель». – «Те, що Вишня висувае в першу чергу машину, як звiльнення вiд працi – чи не е це неправильне розумiння працi, як прокляття? Соцiяльна суть такоi постановки питання про працю добре втлумачена». – Що ви на це скажете? – Що ж тут говорити, – промовив я. – Давайте краще ще один уривок прочитаемо. Читайте: – «Яку свою iдею дала свiтовi Росiя? Може iдею Чернишевського з його приматом розподiлу над продукцiею, коли поступовiшою вважалося краiну, де при менш розвиненiй продукцii «справедливiше» уряджено розподiл матерiяльних дiбр? Жебрацьку фiлософiю «чорного передiлу», примата потреби над працьовитiстю. Не тудою нам дорога». Як ви гадаете, тов. Европенко-Европацький, чи нема мiж цими двома цитатами спорiднености? Чи не помiчаете ви, що i в першiй, i в другiй цитатi розв'язуеться, так би мовити, одна i та ж проблему, саме проблема – як зробити нашу краiну, так би мовити, щасливою? Чи не помiчаете ви, що як автор першого уривка, так i другого, – обидва вони сходяться на тому, що щасливою наша краiна не тодi буде, коли буде «справедливiше уряджено розподiл матерiяльних дiбр», не тодi, коли машину буде «запроваджено для полегшення умов роботи», а саме тодi, коли ми поеднаемо життя з машиною, щоб перемогти «стихiю», щоб «стати на вищий технiчний щабель»? Вiдкiля взято перший уривок? З «монографii» Полторацького. Вiдкiля взято другий? Другий взято з одноi iз статтей фашиста Донцова. Думки зворушливо збiглися. Коли панфутурист Шкурупiй пише романи («Жанна-батальйонерка»), пiд якими завжди пiдпишеться нацiоналiст Маланюк, тодi панфурурист О. Полторацький виступае в нашiй пресi з теорiями, з якими фашист Донцов солiдарний на всi 100 вiдсоткiв. Донцов говорить: з «жебрацькою фiлософiею» «примата потреби над працьовитiстю» нам недорога, а Полторацький йому пiдтакуе: цiлком справедливо. «Машини ми запроваджуемо не заради фiлософii неробства»… – Надзвичайно зворушливе еднання! Але я бачу, що ви, тов. Европенко-Европацький, не зовсiм розумiете, в чому тут сiль. Отже, дозвольте пояснити вам. Високорозвинену продукцiю наша партiя ставить в основу своеi програми? Коли б вона цього не робила, то, очевидно, ми не були б свiдками тих надзвичайних темпiв будiвництва в нашiй краiнi, що перед нами завмер в здивованнi мало не цiлий свiт. Як дивиться наша партiя на «справедливе урядження матерiяльних дiбр»? Без справедливого урядження «матерiальних дiбр», говорить партiя, поступовоi краiни не може бути. Що розумiе наша партiя пiд справедливим урядженням «матерiяльних дiбр»? Звичайно, не «фiлософiю жебрацтва», не «фiлософiю неробства», а таке урядження, коли матерiяльним добром користуються трудящi, себто продуценти цього добра. Чому так повстае Донцов проти «справедливого урядження матерiяльних дiбр»? Чому вiн не хоче називати такоi краiни, де проведено таке справедливе урядження, поступовою? А саме тому, що вiн, як iдеолог буржуазii, не може не розумiти, що «справедливе урядження» завжди йде вкупi з диктатурою пролетарiяту, себто вiн не може не розумiти, що це «справедливе урядження» несе з собою смерть буржуазii, смерть тiй клясi, що вiн ii репрезентуе. «Жебрацька фiлософiя», «чорний передiл», «примат потреби над працьовитiстю» – все це тiльки махiнацii буржуазного публiциста. Тепер беремо твердження Ол. Полторацького. Вiн говорить, що «ми запроваджуемо машини не для полегшення умов працi в першу чергу, а в першу чергу для того, щоб перемогти стихiю й поставити нашу краiну на вищий технiчний щабель». Вiрно це? Чи не наклеп це на нашу партiю? Найсправжнiсiнький! Що краiну ми хочемо й поставимо на вищий технiчний щабель, що стихiю ми хочемо перемогти й переможемо – це так, але пiднiмаемо ми краiну на вищий щабель не для того, щоб пiдняти (себто не заради спорту), перемагаемо ми стихiю не для того, щоб перемогти (себто не заради здiйснення пустопорожньоi авантури), а саме для того, щоб полегшити важкi умови роботи трудящих, щоб вивести цих же трудящих iз того «несправедливого урядження матерiяльних дiбр», що iх в нього, в несправедливе урядження, поставив вiдгодований капiтал. Запровадити машину для полегшення тяжких умов роботи трудящих, для полегшення тих умов, в яких вони були до революцii, це зовсiм не значить стати на точку погляду «фiлософiв неробства», бо полегшуючи умови працi, машина вiд працi не звiльняе. Але проповiдувати запровадження машини «не для полегшення умов працi», а «для того, щоб перемогти стихiю й поставити нашу краiну на вищий технiчний щабель», – це значить мислити перемогу стихii для перемоги стихii, «вищий технiчний щабель» для «вищого технiчного щабля». Це значить сповiдати й пропагувати буржуазний iдеалiзм, той iдеалiзм, який пропагуе Шпенглер, Донцов та iншi iдеологи фашизму, той незамаскований iдеалiзм, який вже й зробив з Полторацького так зв. «надлюдину». І справдi, нахватавшись «iнфернальних фiлософiй», ця жалюгiдна «надлюдина» не тiльки з невимовним «геройством» попльовуе в нiчних вартових «триповерховими лайками» (хай пробачать менi нiчнi вартовi це вимушене порiвняння), але й викидае гасла проти… проти полегшення умов працi робiтничо-селянськоi маси. Зрозумiли, тов. Европенко-Европацький, сенс вищеподаноi цитати? Зрозумiли? Ну, так тодi давайте знову звернемось до «критики». – «Усмiшка «Індустрiялiзацiя», – пише Полторацький, – вся побудована на мотивi – «Ой, дайте iндустрii, ой, дайте». «Давати iндустрii, – продовжуе вiн же, – нам нiхто не буде. Ми вже взяли ii тому 12 рокiв». Читаемо «усмiшку». О. Вишня в цiй усмiшцi, як бачите, iронiзуе з тих украiнцiв-хуторян, що засвоiли собi iндустрiю в виглядi того (вiд предкiв) «мотора», про який саме i спiвають у вiдповiднiй вiдомiй пiснi («подивися, дiвчинонько – який я моторний»). І «ой дайте iндустрii» кричить тут не автор, а саме той же таки вiдсталий хуторянин. Просить по сутi вiн не iндустрii, а вищезгаданого «мотора» (… щоб потiм з повним правом крутитись на однiй нозi й проспiвати весело: «подивися, дiвчинонько, який я моторний»). При чому ж тут 12 рокiв? – «О. Вишня в «усмiшцi» «Рацiоналiзацiя», – продовжуе Полторацький, – безсило скаржиться на те, що: “машину десь побачили – ой, не пiдходь, бо так тобi й голову одкрутить». «Нi, – робить вiн висновок, – рiшуче такi безсилi зойки й скарги не вiдповiдають нашому активному пiдходовi до села, iндустрiялiзацii, рацiоналiзацii. Це фiлософiя Махатма Гандi, але не радянська». Беремо «усмiшку». Читаемо: «було досi в нас емоцiо, тепер треба переключитись на рацiо». Автор починае з висмiювання метод виховання дiтей в атмосферi вiдьом, вовкiв, домовикiв тощо. Продовжуе iронiзувати над тим темним селянином, що ще й досi машини жахаеться, як чорта («ой, не пiдходь»). Чим же кiнчае? Кiнчае агiтацiею проти патрiярхальноi (для нашого часу) обробки землi («а трипiлля лапи позакандзюблювало») й памфлетним ударом по «смушевих шапках», що в них «повно емоцiй» i цiлковита вiдсутнiсть «рацii». При чому ж тут Гандi. Щоб пересмикнувши, блиснути задрипаною «ерудицiею»? Усмiшка «Вiн такий… вiн може». Змiст ii. Селяни «купили трактора», привезли. Спробували – «працюе добре». Повернувся механiк до города, сiв на трактора Іван. Не вмiючи поводитися з машиною, Іван наробив такого, що все село налякав. Висновок – без города – селовi не обiйтись, i другий висновок: iдь, Іване, до мiста, вчись на тракториста. Якi ж махiнацii проробляе над цiею мiнiятюркою той же таки «морфолог»? «Машину тут показано, – говорить вiн, – рiччю зовсiм неприступною для селянина». Запитуемо: вiдкiля ж це видно, що саме такою тут показано машину? Вiдповiдi не дiстаемо. Чи можна дати вiдповiдь на запитання, з чого ж видно, що машину показано рiччю приступною для селян? Можна! Як же буде виглядати ця вiдповiдь? А саме так: коли б автор хотiв показати трактора рiччю неприступною, то що б вiн зробив? Вiн би примусив цього трактора наробити лиха, самому (себто тракторовi) зiпсуватись i залишити селян, так би мовити, «бiля розбитого корита». Що зробив автор? Автор пiдсунув Івановi «пiдходячу пружину» i… «трактор став». І ставши, що зробив трактор? Добродушно «похитав головою»: мовляв, диваки, я зовсiм не такий страшний, як ви думаете, треба тiльки навчитись поводитись зi мною. Подiбний цей факт до тлумачень «морфолога»? – «Остап Вишня свiдомо фалшуе карти, – продовжуе далi Полторацький, – i протиставляе концепцiю свою, ним улюблену: село темне, вiдстале i без мiста воно нiчого не може зробити». «Ця назадницька лiнiя… йде супроти лiнii активiзацii села». Це вже, знаете, тов. Европенко-Европацький, називаеться, по-перше, договорилися до нiкуди, а по-друге, називаеться ще раз ствердити наш висновок щодо вищезгаданоi «нерiвноправности». Так i по-вашому – вважати, що село все може зробити без мiста, це значить стояти на назадницькiй лiнii? Так i по-вашому треба втлумачувати селовi, що воно може бути незалежним вiд мiста? І саме за наших умов, коли куркуль тiльки частинно злiквiдований, коли бiднота й середняцтво реконструюють свое господарство пiд проводом хоч би тих же двадцятип'ятитисячникiв? Коли глитайня веде шалену агiтацiю проти закликаних бiднотою й середняцтвом робiтникiв мiста? «Парле ву франсе же ву прi»? Чи може це свiдома агiтацiя? Може це не «iнфернальна фiлософiя генiталiй»? Га? – «Автор випустив з-пiд своеi уваги, – пише далi Полторацький, – що в мiстi живуть, крiм бюрократiв, напр., iндустрiяльнi робiтники». Це твердження ми зустрiчаемо якраз пiсля розбору «усмiшки» з городським «механiком», саме тодi зустрiчаемо, коли вiн привозить селовi трактора. Що це твердження нiяк не в’яжеться з фактами – це, звичайно, «морфолога» теж не обходить. Не обходить його, звичайно, й такi, скажiмо, гуморески, як «Дiд Матвiй» (– «Робiтники в мiстi свiдомiшi, от i взялися за шефство, щоб допомогти вам». – «Он воно що, – вiдповiдае дiд, – ото значить ми iм ранiше допомагали, а тепер вони нам»). Все це його не обходить, бо йому треба обов'язково обеззброiти Вишню. «Коли, скажiмо, в мiнiятюрцi «Шлях до соцiялiзму» Вишня показуе добрий селянський кооператив, то це безперечно для того, щоб «вихвалити роботу сiльського кооперативу» й «усiляко заплямувати роботу «великих об'еднаних правлiнь»: як же, у Вишнi есть ще й «усмiшка» «Пiдкачала», а в цiй «усмiшцi» говориться про «кооперативне мiсто», а в тому кооперативному мiстi та був «поганий кооператив». Що гуморист в цiй мiнiятюрцi («Пiдкачала») наголос ставить не на те, що, мовляв, у мiстi поганi кооперативи, а на те, що в цьому поганому кооперативi не дають дiловiй жiнцi Катеринi Петрiвнi ходу кооперативнi розтратники, – це Полторацького теж не обходить. І взагалi треба сказати, що «морфолог» страшенно вiльно почувае себе в радянськiй пресi, так вiльно, що… чи не час його трохи й потiснити? – Я цей роздiл викреслюю, – раптом скрикнув т. Европенко-Европацький. – Це… не головне. – Не головне? – сказав я. – Давайте шукати головного. 6. ОСТАП ВИШНЯ І СУЧАСНІСТЬ «У цьому роздiлi ми зiбрали докупи кiлька характерних зауважень нашого автора щодо рiзних явищ нашоi сучасности».     Ол. Полторацький – Ну, знаете, тов. Европенко-Европацький, хоч, як правило, «iнфернальних фiлософiв генiталiй» i не притягають до карноi вiдповiдальности, але над Полторацьким слiд було б улаштувати громадський суд. Ви, очевидно, забули гумореску «Що краще», саме ту, в якiй О. Вишня «не керувався контрреволюцiйними мотивами». Забули? Так слухайте ii всю. Жодного слова з неi не викидаю: «В «усмiшцi» «Що краще», – пише Полторацький, – наявне абсолютно фалшиве розумiння пролетарськоi держави, як приватного власника. Через цю усмiшку сiльському читачевi роз’яснюеться, що держава наша нiчим не вiдрiзняеться вiд держави капiталiстичноi. Ми не хочемо цим сказати, що Остапом Вишнею в цiй усмiшцi керували якiсь контрреволюцiйнi мотиви, ми просто хочемо проiлюструвати, як примiтивно сприймае наш автор першу-лiпшу напiвабстрактну категорiю, як от «держава». – Нi, – сказав тов. Европенко-Европацький. – На цей раз давайте почнемо прямо з сучасности. – Будь ласка, – сказав я й тут же розгорнув «монографiю». – Слухайте. «Що краще: чи позичити, чи вернути? І всi в один голос: – Позичити! Нема, мовляв нiчого кращого, як позичити… А от уже, як повертати так: i нема, i нiколи. А найголовнiше: – забув! Я й забув, що я тобi винен. Або так: – Здоров! – Здоров! – Ой, я ж тобi винен! І, ти, бий його сила Божа! Ну, от нiби в головi дiрка, а воно оте «винен», узяло та в ту дiрку й випало… Почекай, будь ласка, в ту недiлю вiддам. А через два тижнi: Ой, я ж тобi винен! І т. д. i т. iн… Виходить, що позичати краще. Нi!.. Позичити легше, це правда. Але не краще… Краще повертати… Ну, подумайте самi. От ви кому-небудь виннi… Берете (грошi чи там щось iнше) i йдете. – Здрастуйте! – Здрастуйте! – А я вам борг принiс! – Невже? Сiдайте, пожалуста! І чого ви до нас не заходите… Одарко! Чи нема там чого перекусити?.. Ну, як воно?.. Як дiти? Бiгають? А я й кажу Одарцi… От, кажу, в Івана дiти… Такий хлопчина, такий хлопчина… – Е, в мене дiвчинка!.. Ну да… Я й кажу Одарцi. От, кажу, в Івана дiвчинка, от дiвчинка! – І так вам хороше… Так вас вiтають, так вас шанують… А прийдiть позичити… – Та нема. Та й невчасно ви зайшли. Та й дiтям скажiть, щоб за коровою дивились, бо вони у вас, хоч здоровi, а дурнi… Нi, таки – вiддавати краще… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ви гадаете, що це для того пишеться, щоб ви насiнньову позику повертали? Нiчого подiбного! Ви й самi вiддасте… Це я написав так собi, мiж iншим…» Прочитали? Так в цiй «усмiшцi» «сiльському читачевi роз’яснюеться, що держава наша нiчим не вiдрiзняеться вiд держави капiталiстичноi? Саме до цiеi «усмiшки» вiдносяться (натяком) «якiсь контрреволюцiйнi мотиви»? І таку критику ви не називаете лiтературним шарлатанством? Полторацький мае нахабсто заявляти, що О. Вишня може «виправдовуватися тим, що все це жарти». Перед ким виправдовуватись? Перед вами, тов. Европенко-Европацький? – «Ми, – пише «морфолог», – проаналiзували войовничий антикультурницький характер лiтературноi роботи Остапа Вишнi. Вiдомо, що iндустрiяльнi робiтники на численних вечiрках зустрiчали нашого автора смiхом, а проводили мовчанкою». Так кiнчае свою монографiю Полторацький. Але й кiнчити вiн не змiг без кишеньковоi брехнi. Оплески, що ними зустрiчають i проводжають iндустрiяльнi робiтники О. Вишню – «iнфернальному фiлософовi генiталii», що й говорити, не до смаку. Я змовк. Тов. Европенко-Европацький замислився. – Ну, добре, – скрикнув вiн, – я й цей роздiл викреслюю. Але це ж не головне. Головне… – вiн кинувся до монографii, але роздiлiв i справдi вже не було: монографiя туманiла останньою сторiнкою. – Ігi-гi-гi! – вдарився в гiстерику тов. Европенко-Европацький i вискочив з кiмнати. Я його не зупиняв. По сутi роздiл був не останнiй. Був ще роздiл про «репортаж» та й роздiл про «сучаснiсть» не ввесь я використав. І в цих роздiлах можна було найти чимало нових «морфологiчних» перлiв, але я все-таки тов. Европенка-Европацького не зупиняв. Скажу по щиростi: втомився я та й час був пiзнiй. Я пiшов до лiжка. ЕПІЛОГ Я – не критик, не теоретик i навiть не публiцист. Я – звичайнiсiнький собi читач. Читав я, звичайно, й твори Остапа Вишнi (хто не читав творiв Остапа Вишнi?). «Усмiшки» Остапа Вишнi я полюбив. Полюбив iх за те, що вони запашнi, за те, що вони нiжнi, за те, що вони жорстокi, за те, що вони смiшнi, за те, що вони глибокотрагiчнi, за те, що вони злободеннi, за те, що вони радянськi, за те, що вони близькi робiтничо-селянським масам, за те, що на них виховувалась i виховуеться наша письменницька молодь, за те, що цi усмiшки допомогли тисячам новiтнiх «чумазих» стати до активноi роботи на користь соцiалiстичного будiвництва, за те, що… за те що… i т. д., i т. п. Остап Вишня це не тiльки фейлетонiст, не тiльки гуморист, не тiльки письменник, не тiльки художник слова, – Остап Вишня – це перш за все громадянин Украiнськоi Соцiялiстичноi Радянськоi Республiки. Рiдко хто iз сучасних письменникiв так хутко й з таким запалом реагував на всi заходи комунiстичноi партii й радвлади, як реагував Остап Вишня. Звичайно, О. Вишня – не член комунiстичноi партii, звичайно, пiшов вiн з радвладою не з перших днiв ii, радвлади, iснування (хоч i йде за нею вже 10 рокiв), звичайно, до свого вступу до пролетарськоi лiтературноi органiзацii О. Вишня йшов шляхом попутництва, але не копирсатися в окремих помилках О. Вишнi мусить критика, не тим паче спекулювати на цих помилках, а заохочувати i саме справжньою радянською критикою нашого талановитого гумориста до дальшоi роботи. О. Вишня до цього часу паплюжив одноосiбне господарство i темряву, що ii породжено було в умовах такого господарювання. Будемо ж чекати вiд нього нових «усмiшок», що в них вiн вiдiб'е процеси доби соцiялiстичноi реконструкцii, що в них вiн ще яскравiш розповiсть масовому читачевi, як збанкрутувало iндивiдуальне господарство i якi чудовi перспективи перед господарством колективiзованим, якими дикунськими засобами бореться з радвладою озвiрiлий куркуль, що його зараз робiтничо-селянськi маси лiквiдують як клясу, якими бистрими темпами росте наше соцiялiстичне господарство i т. д., i т. п. Але почекайте. Я сказав, як набринькуе про Вишню «лiва» балабайка, я й власнi своi погляди на творчiсть нашого письменника-гумориста теж не сховав. Що ж говорять про О. Вишню iншi критики? – «Коли ходить про сатиру, то замiсть Гайного, Свiфта, Рабле, що, вiдкидаючи якусь iдею, нищили ii цiлу, з голови до п’ят, – знаходимо… Остапа Вишню, дотепного, талановитого, але до дрiбничок «лiтературного обивателя», як казав Щедрiн, «непреклонного облiчiтеля iсправнiковской неосновательности i городнического заблужденiя, протестанта проти «маленьких вад механiзму». Хто це так критикуе Остапа Вишню? Це критикуе Остапа Вишню вiдомий украiнський нацiоналiст д-р Д. Донцов. Що ми бачимо в цiй критицi? Ми бачимо в цiй критицi вiдзеркалення чужого нам свiтогляду. Хоч фашисти й не можуть не визнати за Вишнею таланту, але прийняти його, як письменника сильного, вони нiяк не погоджуються. Чому не погоджуються? А тому не погоджуються, що О. Вишня, будучи радянським письменником, не вiдкидае iдеi соцiялiзму, не нищить цiеi iдеi, а, навпаки, допомагае iй i саме боротьбою «проти маленьких вад механiзму» нашоi соцiялiстичноi машини. Ця, себто донцовська, характеристика О. Вишнi, як бачите, цiлком збiгаеться з характеристикою Полторацького. Рiзниця тiльки та, що «морфолог» iде далi Донцова: не тiльки сили, але талановитости за Вишнею вiн не визнае. – «О. Вишня дае лiтературнi шаржi – мавпуе здорово рiзних совiтських лiтераторiв та критикiв. Але вiд його дотепiв часто дхне чрезвичайкою». А це хто так критикуе Остапа Вишню? Це так критикуе його якийсь «Киянин» в органi украiнського фашистiвського студентства «Украiнський студент», що виходив в Празi. Що ми бачимо в цiй критицi? В цiй критицi ми бачимо незадоволення з О. Вишнi. Контрреволюцiонерам дуже не подобаються «усмiшки» нашого радянського письменника-гумориста, бо вiд них, як заявляють вони, «дхне чрезвичайкою». І ця характеристика, як бачите, теж збiгаеться з характеристикою Полторацького. А може покинемо емiгрантiв i перейдемо до критики радянськоi? – «Перше явище – «Остап Вишня», над яким власно мало ще задумувався, а то i просто ще не думав сучасний украiнський критик»… «Традицiя «губанiвцiв» не раз позначаеться на гуморi Остапа Вишнi». Низькопробноi культури гумор О. Вишнi. О. Вишня – це криза нашого гумору». «Гудити О. Вишню з його «приемами» це значить гудити численного читача О. Вишнi i з його смаками, це значить фактично писати рецензiю на читача». «Ми констатуемо факт величезноi популярности й успiху серед читачiвськоi маси Вишневих «усмiшок». Цей факт примушуе нас сказати, що тiльки низький культурний рiвень або справжня «культура примiтивiзму» (хай даруе пан Донцов на плягiятi) може продукувати Вишневий гумор i живитися ним. Недалеке майбутне… несе забуття Остаповi Вишнi». Хто ж це так критикуе О. Вишню? Це критикуе О. Вишню Б. Вiрний (iз книги «Десять рокiв украiнськоi лiтератури» узнаемо – Антоненко-Давидович). Треба вiддати справедливiсть Антоненковi-Давидовичевi: пишучи свою «монографiю», Полторацький в частинi формальноi аналiзи таки добре його, Антоненка-Давидовича, зплягiював. Полторацький просто переказав своiми словами те, що вже було сказано Антоненком-Давидовичем. Отже, галерiя: Донцов, «Киянин», Антоненко-Давидович – останнiй вiд першого («хай даруе пан Донцов на плягiятi»), i О. Полторацький вiд Антоненка-Давидовича. Що ж говорить про Остапа Вишню критика пролетарська? – «Коли ми поставимо питання, хто зараз найкращий письменник з точки погляду популярности, з точки погляду розмiру його впливу на Украiнi, – я скажу, що це… буде Остап Вишня, бо його твори читаються, iдуть в маси, бо його твори бiльше читаються. Вiн впливае своiми творами на величезнi маси. Коли вiзьмемо iсторiю украiнськоi лiтератури Дорошкевича абощо, коли ми пошукаемо там найвидатнiших, найвпливовiших сучасних украiнських письменникiв, то там прiзвища Остапа Вишнi не знайдемо. Це неправильно, це недооцiнка iдеологiчного впливу лiтератури». Так, скажiмо, говорить про Остапа Вишню С. Пилипенко. Навiть нащо вже ортодоксальний Б. Коваленко, а й той таке заявив: – «Коли так до лiтератури пiдходити, – заявив Б. Коваленко – що Тичину будемо протиставляти Остаповi Вишнi, то це буде надто вже спрощено. Остап Вишня нам потрiбний, але не можна нищити й Тичину». Як бачимо, погляди на Остапа Вишню подiлилися за клясовою вiдзнакою: фашисти й тi, що iм в Вишневiй справi пiдспiвують, дивляться на Вишню, в крайньому разi, як на художника «чрезвичайки», комунiсти заявляють, що Вишня нам «потрiбний», ставлять його поруч з академiком П. Тичиною i називають «одним iз найвидатнiших, найвпливовiших сучасних радянських письменникiв». Інакше i бути не може: аполiтичноi лiтератури нема, есть тiльки лiтература клясова. А поскiльки кляси мiж собою ворогують, то й художник радянський нiколи не може припасти до серця критиковi буржуазii. В творчостi О. Вишнi було декiлька iдеологiчних та художнiх ляпсусiв, але це зовсiм не значить, що 4-е виправлене видання буржуазна критика почне вихваляти. Навпаки: пiсля цього виправлення вона ще бiльше зненавидить нашого гумориста. Остап Вишня на другому етапi своеi творчости. Що ще дасть О. Вишня – я не знаю. Але я певний, що в нових його творах робiтничо-селянськi маси побачать пролетарське вiдзеркалення найпрекраснiшого iз будiвництв – вiдзеркалення будiвництва соцiялiзму, побачать днi, турботи, радости, печалi, героiзм i перемоги пролетарiяту Великого Реконструктивного перiоду. … «Усмiшки» Остапа Вишнi я полюбив. Полюбив iх за те, що вони запашнi, за те, що вони нiжнi, за те, що вони жорстокi, за те, що вони смiшнi i водночас глибоко-трагiчнi. Але особливо я iх полюбив за те, що вони близькi робiтничо-селянським масам. P.S. Цей памфлет, звичайно, не претендуе на звання критичноi розвiдки, – розвiдки, що розглядае творчiсть О. Вишнi. Претендувати вiн не може хоч би вже тому, що я зовсiм не зупинявся на художнiх та iдеологiчних зривах в творчостi нашого гумориста, якi в нього, як вже зазначав, е. Інформацiя з донесення секретного спiвробiтника «Петренко» [1930 р.] Кiлька тижнiв тому в Харковi був ІВЧЕНКО. Вiн зi своiм знайомим пiшов до одноi з редакцiй i там по телефону балакав з Ост. ВИШНЕЮ. Казав, що балакае в справi влаштування на працю в Харковi. По телефону йому призначили побачення. ІВЧЕНКО був дуже задоволений. Розповiдав ІВЧЕНКО, що Киiв в останньому часi були арешти селян забрали переважно мелюзгу але i фiгури. Цiкавився ІВЧЕНКО селом i казав що тепер селянство чинить радвладi пасивний опiр як в Індii … Крiм того, ІВЧЕНКО взагалi критикував сучасне безнадiйне економичне положення радвлади. Промова Остапа Вишнi на загальних зборах харкiвськоi органiзацii ВУСПП 24 лютого 1931 року Товаришi, я так само свiдомо й цiлком щиро пiдписав резолюцiю, що ii надруковано в «Лiтературнiй газетi», про самолiквiдацiю «Пролiтфронта», де я був членом. Цiлком щиро i свiдомо я подав заяву про вступ до ВУСПП’у. В тiй резолюцii докладно зазначено всi мотиви, що призвели до самолiквiдацii великоi, значноi органiзацii пролетарських письменникiв. Я не буду торкатися тих мотивiв, про них докладно сказав т. Хвильовий. Дозвольте, т. т., сказати вам як я, особисто, дивлюсь на дальшу свою роботу в розвитку пролетарськоi й революцiйноi лiтератури на Украiнi. Стоiмо, товаришi, перед новим етапом розвитку пролетарськоi лiтератури. Консолiдацiя пролетарських лiтературних сил, що тепер ще не зовсiм вiдбулася, але яка безперечно мае бути, чи то в формi единоi пролетарськоi органiзацii ВУСПП’у, чи то будуть сили консолiдованi навколо Федерацii Радянських письменникiв на Украiнi, вся ця консолiдацiя мае призвести до того, що, на мiй погляд, продукцiя – отi самi «дiяння» на фронтi пролетарськоi лiтератури, про якi говорив Коряк, безперечно, пiдуть уперед живим, буряним теплом. Менi зажди болить те, що в нашiй практичнiй лiтературнiй i громадськiй роботi ми значну частину своеi енергii витрачаемо на сварки, на суперечки, якi нiчого спiльного з лiтературою не мали. Я гадаю, що коли вiдбудеться справжня консолiдацiя лiтературних сил, вся та частина часу пiде на виробництво. Це можна тiльки вiтати. Пролетарська лiтература могутнiм потоком пiде вперед. Само собою зрозумiло, що коли поток могутнiй, коли вода бурна, хто-небудь може бути викинутий i на берiг. Що робити, може хто й лежатиме на березi. Азбука, товаришi, «або-або», – або з пролетарiатом, або проти пролетарiату. Середини немае. Я особисто, гадаю, що всi тi товаришi, якi об’еднаються чи то бiля федерацii, чи то бiля ВУСПП’у, – вони з пролетарiатом i з пролетарiатом будуть робити пролетарську, украiнську лiтературу. Стоiмо перед великим фактом – призовом робiтникiв-ударникiв в лiтературу. По правдi вам сказати, особисто я, ще не можу збагнути яким способом, цей призов практично допоможе нам, – чи ми йому, творити велику пролетарську лiтературу. Я тiльки радiю, що з цим призовом ударникiв в нашi лiтературнi лави, вiллеться нова, кипуча, молода здорова кров, яка заплiднить нас, оживить нас. Я гадаю, що з приливом цiеi крови, наша старiюча кров, веселiше, буйнiше забуруе. Я гадаю, що консолiдацiя всiх пролетарських сил в однiй органiзацii, призведе до деякоi одноманiтностi щодо стилю, щодо нюансiв в нашiй пролетарськiй украiнськiй лiтературi. Тов. Коряк, виступаючи тут, зазначив, що нi в якiй мiрi консолiдацiя до цього не призведе, що консолiдацiя пролетарських лiтературних сил в данному разi, навпаки, буде пiдтримувати всi нюанси, всi лiтературнi прийоми, якi есть i будуть в процесi розвитку пролетарськоi лiтератури. Наприкiнцi дозвольте заявити: поскiльки в мене хватить сил, я весь свiй досвiд вiддам для розвитку пролетарськоi й революцiйноi лiтератури. Чи буду я в лавах ВУСПП’у, чи не буду я там, для мене це, ясно, вiдограе певну ролю, але це нi в якому разi не зупинить мене бути активним робiтником на нивi пролетарськоi лiтератури. Промова Остапа Вишнi на першому поширеному пленумi оргкомiтету Спiлки радянських письменникiв СРСР грудень 1932 року Товаришi, я один з тiеi «основноi групи радянських письменникiв» Украiни, вiд якоi свого часу «одiрвався» Авербах з BОАПП’ом, РАПП’ом, ВУСПП’ом. Коли перервалась пуповина, що з’еднувала нас з ВУСПП’ом або з вашим РАПП’ом, то як ми це переживали? Чи вiдкрилась у нас глибока, ятриста рана на мiсцi цього самого вiдриву? – Я б цього не сказав. Правда, в нас на Украiнi, цей процес вiдриву вiдбувся дещо своерiдно, не так, як сказав би, рiзко, – вiдбувся вiн поступово, вiд щабля до щабля. Але се ж нам, радянським письменникам на Украiнi, щось рокiв зо два довелося ходити не то що в класових, а принаймнi в напiвкласових ворогах (cмiх). Це було i смiшно й боляче. Я особисто працював у радянськiй лiтературi на Украiнi до цього 10 рокiв. Я почав лiтературну роботу вже пiд час революцii. Спробуйте побувати в моему становищi, коли на десятий рiк жодним словом не натякнув, що я належу до класових або напiвкласових ворогiв, – менi кажуть, що я – щось нiби класовий ворог. Вiд мене одгородилися стiною, менi довелося, цiкавлячись питаннями лiтератури, – рiдноi i близькоi менi, – довелося заглядати в якусь дiрочку, в якусь прозiрку, i приглядатись, – що ж воно робиться в цiй самiй лiтературi i чому мене туди не пускають, чого мене вiдтiль вiдпихають, i не кажуть в той час, у чому моi грiхи, не кажуть конкретно, що я такого зробив, кого я в лiтературi «убив» або «зарiзав»? Якось так, iнодi ладиком, iнодi мовчки, а все ж дають зрозумiти, що я чужий, що менi туди входити не можна. Було боляче, було боляче i за себе, було боляче й за товаришiв, було боляче i за лiтературу, бо все ж у тiй групi письменникiв, яка так чи iнакше вiдiйшла вiд активноi участi в лiтературi, були товаришi гiднi, були товаришi, якi не мало зробили в лiтературi i багато могли б зробити. І тепер, коли згадуеш той неприемний час, шкода втраченого часу, шкода, шо марно минуло 2–2? роки. Люди мого вiку, що iм уже давно «призов минув», дещо зробили б, а так довелося цей час змарнувати на всiлякi переживання, на всiлякi терзання i на iншi дурницi. Що ж тепер? Як ми зустрiли постанову ЦК партii з 23 квiтня? Зустрiли ми ii з радiстю. Ми побачили, що нас не забули, од нас сподiваються, що ми дещо можемо зробити, i ми з радiстю йдемо на цю роботу. Я заявляю категорично, що в нас тепер на Украiнi створено всi умови для нормальноi роботи письменникам. Тепер я знаю, що надалi все залежить вiд мене, тiльки вiд мене. Я знаю, що я можу довести подальшу свою участь у лiтературi лише своею роботою i на цю роботу я з радiстю йду. Чи можлива, товаришi, плодотворна робота колишнього керiвництва РАПП з новим керiвництвом, з нашим органiзацiйним комiтетом? Безперечно, можлива. (Голос з мiсця: i потрiбна). І потрiбна. Чи видно це з вчорашньоi промови т. Авербаха? (Голос з мiсця: видно!) Справа товаришi, не в словах, справа в дiлах, справа в конкретнiй роботi, а я думаю i знаю, що коли партiя i ii ЦК просять колишне керiвництво РАПП працювати з Оргкомiтетом, я думаю, що воно працюватиме, бо ЦК i комунiстична партiя завжди просять дуже переконливо! (Смiх. Оплески.) Я вiрю, товаришi, що коли наша робота, разом з колишнiм керiвництвом РАПП, буде шкiдлива для лiтератури, буде шкiдлива для справ соцiалiстичного будiвництва, у партii знайдеться ще такий день, який знайшовся в неi 23 квiтня. Я певен цього! Отже, надалi все залежить вiд нас, i я гадаю, що працювати ми будемо, ми працюватимемо чесно й корисно для радянськоi лiтератури. Тепер, товаришi, дозвольте менi перейти до конкретних завдань нашого Оргкомiтету. На першому мiсцi, звичайно, стоять питання творчого порядку. Цим питанням Оргкомiтет, на жаль, придiляв дуже мало уваги i тут у вас в РСФРР, i в нас на Украiнi. А це ж, товаришi, найголовнiше i до цього нам треба взятися негайно i як найенергiйнiшe, бо письменник без творчостi, письменник з одними розмовами, хоч би й з цiеi почесноi трибуни, ще не письменник. Письменник визначаеться книжками, творчiстю. Друге питання – про це, на нашу велику радiсть, ми почули з уст таких письменникiв, як Всеволод Іванов, як Серафiмович, як Лев Нiкулiн, – про так званi «нацiональнi» лiтератури. Це питання Оргкомiтет мусить поставити чiткiше. Ми з вами не раз зустрiчалися, цiлувалися, обнiмалися, були на численних банкетах ви у нас, ми у вас, а все ж на сором нам, ми мало звертали уваги на розвиток лiтератур народiв СРСР, i тут боляче вам це чи не боляче, – але треба вам сказати правду в вiчi: самих заднiх пасе з цього боку росiйська лiтература. Характерне те, що ми, украiнцi, вашу лiтературу прекрасно знаемо, прекрасно знаемо не лише росiйську лiтературу, ми знаемо i бiлоруську лiтературу, i грузинську лiтературу, i татарську лiтературу i т. д. Ми перекладаемо украiнською мовою лiтератури всiх народiв СРСР. Ми перекладаемо i росiйську лiтературу украiнською мовою. І чимало перекладаемо, а от росiйський письменник не дуже турбуеться про те, щоб росiйською мовою дати лiтератури народiв Союзу. Про це Оргкомiтет повинен подумати, i повинен за це взятись рiшуче. Треба, щоб Оргкомiтет Всесоюзний був саме Всесоюзним комiтетом, не Всеросiйським, а Всесоюзним. Тепер про конкретну допомогу Всесоюзного Оргкомiтету радянським лiтературам СРСР. Я гадаю, що допомога – мае бути конкретна, матерiальна допомога. В чому вона мае полягати? Ми вчора чули дуже невтiшнi цифри. Наприклад, казахська лiтература може зреалiзувати лише 5 % всiеi своеi продукцii. Мушу вам заявити, що наш завiдувач видавництва лiтератури й мистецтва вчора нам сказав, що Украiна може зреалiзувати лише 60 % своеi продукцii. Я не знаю, як з цiею справою в iнших нацреспублiках, але цi цифри свiдчать, що ми маемо прорив на цьому фронтi. В чому ж справа? У нас не вистачае паперу. Я гадаю, що Оргкомiтет повинен потурбуватися про те, щоб папiр розподiляли рiвномiрно мiж видавництвами нацреспублiк, щоб Казахстан не був у такому жахливому становищi, – що може зреалiзувати лише 5 % усiеi продукцii. Про це треба кричати. Якщо ми кричимо про прорив на iнших фронтах нашого соцбудiвництва, то тим бiльше ми повиннi кричати про прорив на нашому лiтературному фронтi. Тепер уже з обов’язку, як голова матерiально-побутового сектору Всеукраiнського Оргкомiтету, дозвольте вас познайомити з тим, що ми зробили, щоб полiпшити матерiально-побутовi умови нашого письменника. Дещо наш Оргкомiтет пiсля постанови ЦК партii зробив. Тут один з доповiдачiв говорив про органiзацiю лiтературного фонду в РСФРР. Ми цей лiтературний фонд за допомогою партii органiзували на 200 тис. крб. Ми впорядкували медичну допомогу письменникiв, до деякоi мiри розв’язали i розв’язуемо житлове питання. Ми органiзуемо великий будинок вiдпочинку у прекрасному мiсцi на Днiпрi, бiля Киева в вiдомому колишньому Межигорському монастирi. Дозвольте вiд iменi нашого Оргкомiтету заявити, що ми будемо дуже радi бачити всiх вас у себе в гостях у будинку вiдпочинку. Я гадаю, що там на дозвiллi ви зможете не лише вiдпочивати, але й обiзнатися з украiнською лiтературою. (Оплески). Я знаю, що в вас тут дуже багато роботи, що може вам нiколи, а ми дамо вам усi можливостi для цього – просимо товаришi! (Оплески). Інформацiя про Губенка П.М. 19 жовтня 1933 р. Сообщаю, что в доме № 5 кв. 22 по ул. Кр. Писателя /3 район/ проживает и в настоящее время находится в командирове в Лохвице гр-н Губенко Павел Михайлович /Остап Вишня/ 1889 год. рож. урож. с. Грунь Полтавского окр., женат, чл. союза, б/п. Письменик /на дому/. В доме прож. с 1930 года. Прибыл Сумская 130. Жена гр-ка Маслюченко Варвара Алексеевна, 1902 год. рож. урож. г. Харькова, чл. союза, дом. хоз. При них один малолетний ребенок. Вход в его кв. 2 подъезд 3 этаж кв. 22 направо. 19.10. 33 год. Витяг iз протоколу допиту звинувачуваного Грицая Миколи Зотовича 22 листопада 1933 р. Вопрос: Кто руководил в последнее время боивками «УВО». Ответ: Из разговора с ОЗЕРСКИМ я узнал, что руководителем боевой террористической работой в центре был БИЛЫЙ Михаил. Вопрос: Кто был намечен к террору и кто этот террор должен был выполнять. Ответ: По информации ОЗЕРСКОГО к террору намечены были два человека: ЧУБАРЬ и ПОСТЫШЕВ. О покушении на ЧУБАРЯ ОЗЕРСКИЙ сказал вскользь. Зато на ПОСТЫШЕВА ОЗЕРСКИЙ остановился подробнее: в ответ на разгром и репрессии в отношении УВО и украинских националистов вообще, репрессии, которые приписываются здесь и заграницей ПОСТЫШЕВУ, как «графу Бобринскому наших дней» и в доказательство того, что УВО еще живет, требовалось это покушение. Особенно подогревало эту мысль покушение на Львовское консульство. Выполнить этот террористический акт должен был Остап ВИШНЯ (все время бредящий о самоубийстве) прямо в кабинете, во время приема делегации писателей ПОСТЫШЕВЫМ. То что стрелять должен ВИШНЯ должно иметь большое политическое значение и здесь и заграницей, потому что это наиболее популярный украинский писатель. Покушение должно было состояться накануне Октябрьских торжеств, чтобы соответствующим светом окрасить все торжество. Витяг iз протоколу допиту Пилипенка С. В. 21–22 грудня 1933 р. Харьковское руководство блока решило провести теракты над ПОСТЫШЕВЫМ и ЧУБАРЕМ, впоследствии БАЛИЦКИМ, которого считали основным виновником разгрома организации. От ОЗЕРСКОГО, как члена руководства, мне в октябре стало известно, что для совершения терактов намечены следующие террористические тройки: ПИЛИПЕНКО, ПАНЧЕНКО, ДЕСНЯК – об’ект ЧУБАРЬ, Остап ВИШНЯ, ДОСВИТНЫЙ и СЛИСАРЕНКО организовывают покушение на ПОСТЫШЕВА, а тройка ГРИЦАЯ /входит кажется ГРИЦЕНКО и НОВАРСКИЙ, знаю лично только ГРИЦАЯ/ должна убить БАЛИЦКОГО. На заседаниях актива организации у ПАНЧЕНКО, КАСЬЯНЕНКО Евгения и др. местах, в качестве резерва упоминались, а затем были выделены мной ШТАНГЕЙ, ПОЛИЩУК В., ГЖИЦКИЙ, АНТОНЕНКО-ДАВИДОВИЧ, ПИДМОГИЛЬНЫЙ. Теракты предполагалось провести в дни Октябрьских торжеств, так как это являлось в это время наиболее яркой демонстрацией в связи с скоплением народа облегчило бы их техническое выполнение. ПОСТЫШЕВА должен был убить Остап ВИШНЯ, на предполагавшемся приеме украинских писателей в ЦК, а ЧУБАРЯ – я на одном из предпраздничных или праздничных собраний, на заводе или в клубе, где ожидалось его присутствие и выступление. В этих случаях при неудачном выстреле или провале стрелял следующий член каждой тертройки. Огнестрельное оружие для выполнения терактов имелось почти у всех, а недостающее обещал достать ЗАКЛИНСКИЙ. Верно:                     Оперуполномоч. IV отдела                /ГОЛЬДМАН/ Йосип Гiрняк Спомини 24 грудня 1933 р. Грудневi днi проходили пiд супровiд тяжких дум i надоiдливих плянiв самогубства. Однак, як видно, у мене не вистачало вiдваги на такий поступок, хоч ця думка згодом роками мене турбувала. У театрi вiдбувались проби, вечiрнi вистави, автори читали своi новi п'еси. Микитенко просунув свою чергову драму «Бастилiя Божоi Матерi», в якiй я удостоiвся ролi офiцера бiлоi армii, але вже не встиг ii виконати. Одного ранку, чекаючи на пробу, сидiв я бiля вiкна в коридорi театру, коли з кабiнету директора вийшла Наталiя Ужвiй – одягнена в котикове манто, на обличчi приманливий усмiх нафарбованих уст, а пiд пахвою том Й. Сталiна «Вопросы ленинизма». Вона присiла бiля мене й заговорила: – Юзку! Що з тобою? Чого ти мучишся? Хiба ж ти не бачиш, що життя не стоiть на мiсцi? Воно мiняеться i нас мiняе? Не губи себе! Про твiй внутрiшнiй стан уже чимало розмов! Я встиг iй тiльки вiдповiсти: – Наталю! Не турбуйся мною… Маеш ось лектуру пiд пахвою. Вивчай… – коли тут вийшов директор Лазорищак, i вона знiтившись попрощалась i побiгла за новим начальством. 24 грудня 1933 року, бродячи увечерi безцiльно по Сумськiй вулицi, несподiвано наткнувся я на Остапа Вишню з дружиною. Мабуть, кiлька мiсяцiв ми не бачились. Пiсля тяжкого нервового потрясения, яке вiн перенiс по смерти Хвильового, Павло Михайлович майже не показувався на людях. Коли ж доводилось у справах заходити до видавництва чи деiнде, вiн завжди виходив з дому в товариствi дружини. В той час чимало громадян не вертались додому i рiдня витрачала багато часу на iх розшуки. Звичайно, всi слiди вели до котроiсь з харкiвських тюрем. Ось чому Варвара Олексiiвна не вiдступала вiд Павла Михайловича; вона, як i багато iнших жiнок, бажала бути свiдком того, чого людина сподiвалась, але не знала, де це ii настигне. Вираз обличчя i вся постать Павла Михайловича свiдчили про те, що вiн вибитий з колii i що нерви його натягнутi як струни. Обое навипередки стали розповiдати, як то вiд кiлькох днiв за ними по п'ятах слiдкуе якийсь тип. День i нiч вiн стовбичить у них пiд будинком, а коли вони тiльки виходять з дому, вiн як тiнь переслiдуе iх. Типи, яким ДПУ доручало морально тероризувати намiчену жертву, своею безцеремонно-нахабною настирливiстю попадали в очi недосвiдченому громадяниновi. Кiлька днiв, а то й тижнiв, такий iндивiд невiдступно слiдив за кожним кроком приреченого. Бiля помешкання й установи, де жили i працювали майбутнi пiдсуднi, чергувались дежурнi сексоти, не даючи хвилини спокою своiй жертвi. Розмовляючи, я непомiтно придивлявся до типа, що безцеремонно стояв на вiддалi кiльканадцяти крокiв i не спускав свого пильного ока з нас. А тут Вишня шепоче: – Йосипе, не оглядайтесь! Ви теж маете ангела-хоронителя. В такому ж одязi, в чорнiй шапцi, в плащi з чорним хутряним комiром, стоiть такий же тип, як i мiй охоронець. Нам нiчого не залишалось, як попрощатись i повести далi своiх переслiдувачiв. Це була наша остання зустрiч на волi. Другого дня ранком пiд акторським гуртожитком чекав на мене вчорашнiй супутник. Своiм сексотським комiром вiн захищав вуха i нiс вiд грудневого морозу i, як видно, був сповнений бажанням великоi помсти за те, що я так довго не виходив з хати i заставляв його цокотiти зубами на немилосердному морозi. Вiн i цього разу довiв мене до театру, а там уже чекали внутрiшнi сексоти. Я зупинився бiля таблицi розпису щоденних проб. Пiдiйшла дружина художника Вадима Меллера, який жив у будинку «Слово», i прошепотiла, що минулоi ночi забрали iх сусiда Остапа Вишню. Гепеушники цiлу нiч перевертали помешкання письменника догори дном, шукаючи доказiв його контрреволюцiйноi дiяльности, i не дали сусiдам очей заплющити. 1933–1943 Постанова 25 грудня 1933 р. По делу 737 Постановление Гор. Харьков, 25 декабря 1933 г. я пом. уполномоченного Следгруппы СПО ГПУ УССР ГОЛЬДМАН, рассмотрев материалы по обвинению гр. Остапа ВИШНИ–ГУБЕНКО Павла Михайловича, писателя, беспартийного в преступлениях, пре-дусмотренных ст. 54–11 УК УССР, выразившихся в том, что он принадлежит к украинской к-р организации, стремившейся к свержению Советской власти вооруженным путем. Руководитель повстанческой группы, вел разведывательную работу по линии Авиозавода, член террористической тройки, нашла: что пребывание Остапа ВИШНИ на свободе является опасным, а потому на основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 143, 146 и 156 УПК УССР постановила: 1. Избрать мерой пресечения способов уклониться от суда и следствия по отношению к обвиняемому Остапу ВИШНЕ содержание под стражей в Спецкорпусе ГПУ УССР. 2. Настоящее постановление направить для сведения прокурору. Арест ВИШНИ производится на основании личного распоряжения Пред. ГПУ УССР тов. БАЛИЦКОГО. ПОМ. УПОЛНОМОЧЕННОГО СЛЕДГРУППЫ СПО                       (ГОЛЬДМАН) «СОГЛАСЕН»:                   НАЧ. 2 ОТД. СПО                     (ДОЛИНСКИЙ) «УТВЕРЖДАЮ»:      ВРИД НАЧ. СПО ГПУ УССР                    (КОЗЕЛЬСКИЙ) Витяг iз показiв Мондока І. І. 25 грудня 1933 р. Я забыл указать, что по моему мнению, ИРЧАН за последний год выдвинулся на одно из центральных мест в УВО на Украине. Я сужу об этом на основании тех связей, которые существуют у ИРЧАНА. Он связан с Москвой, Киевом, Берлином, Прагой, Веной и особенно тесно с Канадским УВО в лице НАВАЗИВСКОГО. Последний приезжал сюда ежегодно и последний раз в апреле 1933 года. Предлог поездок НАВАЗИВСКОГО в УССР – дела Канадской компартии. Во время каждого приезда НАВАЗИВСКИЙ искал связи и связывался с активными членами УВО. В этом ему оказывал деятельное содействие ИРЧАН. В апреле НАВАЗИВСКИЙ привез подарки Остапу ВИШНЕ, ХВИЛЕВОМУ и другим. В одной из бесед НАВАЗИВСКОГО с ИРЧАНОМ в моем присутствии, ВИШНЯ рассматривая паспорт НАВАЗИВСКОГО, выданный ему английским правительством (по этому паспорту можно ездить куда угодно) сказал: «За этот паспорт я отдал бы полжизни, так как с ним можно разъезжать по всему миру». Настроения НАВАЗИВСКОГО аналогичны настроениям ИРЧАНА. Летом ИРЧАН, а потом НАВАЗИВСКИЙ мне сказали, что сына НАВАЗИВСКОГО предполагалось устроить в школу червоных старшин. Необходимо добавить, что НАВАЗИВСКИЙ разъезжает по всему миру и я предполагаю, что он использовывается для связи Берлинского центра УВО с организациями УВО в других странах и в частности в УВО на Украине и, что здесь эта связь проводится через ИРЧАНА. В последний раз НАВАЗИВСКИЙ приехал в Харьков из Берлина и был полон впечатлений о гитлеровском перевороте по этому поводу он говорил: «…Коммунисты и соц. демократы-рабочие были за вооруженное выступление против Гитлера. Но компартия Германии, на основании директив Коминтерна, пошла против воли рабочих и сорвала возможность пролетарской революции. Это делалось в интересах государственной политики СССР, которому сейчас такие перевороты не нужны… ТЕЛЬМАН умышленно скрылся так, что его скоро обнаружили с той целью, чтобы невозможность вооруженного отпора оправдать провалом руководства…» Этот разговор происходил в присутствии ИРЧАНА, меня, ХВИЛЕВОГО и СЛЮСАРЕНКО на квартире ИРЧАНА в середине апреля этого года. Припоминаю, что в этот же день часа в 4, когда я пришел к ИРЧАНУ, там были ГАСКО, КУЗЬМИЧ, СЛЮСАРЕНКО и НАВАЗИВСКИЙ. При мне явился какой-то военный без знаков отличия, но из высшего командного состава. Этот военный наскоро поговорил о чем-то с НАВАЗИВСКИМ и быстро ушел. Их беседа шла в углу вполголоса и поэтому содержания ее не знаю. Ордер на проведення трусу та арешту Губенка Павла Михайловича 25 грудня 1933 р. У.С.С.Р. Государственное Политическое Управление ОРДЕР № 61 Выдан «25» декабря 1933 г. Действителен «…» суток. Сотруднику ГПУ УССР тов. ___________________________________________ поручается произвести обыск и арест г-на Остапа Вышни – Губенка Павла Михайловича проживающего Харьков по ул. Красного Писателя дом № 5 кв. 22 Всем военным и Советским властям, а также гражданам Республики, надлежит оказывать законную помощь предъявителю ордера, при исполнении им возложенных на него поручений. Председатель ГПУ УССР Печать                           Секретарь                             [Пiдпис] Протокол трусу та арешту 25 грудня 1933 р. 1933 р. грудня 26 дня. Я спiвробiтник ДПУ УСРР Шерстов, на пiдставi ордера ДПУ УСРР вiд 25/ХІІ. 33 р. за № 61 зробив трус у гр-на Губенка Павла Михайловича (Остапа Вишнi), який мешкае по вул. Червон. письменникiв № 5, пом. 22. Пiд час трусу були присутнi: 1. дружина гр-на Губенка П. М. – Маслюченкова В. О. 2. дворник буд. № 5 – Петимко Я. М. Пiд час трусу знайдено i забрано: 1. Блок-нотiв з рiжними замiтками – 9 (дев’ять); 2. Зошитiв з рiжними лiтерат. замiтками – 3 (три); 3. Листiв на адресу Остапа Вишнi – 8 (вiсiм); 4. Старих газет: «Руль»; «За свободу», «Н. Слово», «Укр. голос» – 12 (дванадцять); 5. Замiток з рiжними адресами – 12 (дванадцять); 6. Два (2) мисливських ружья; 7. Один (1) винчестер; 8. Один револьвер старий; 9. Рiжнi мисливськi припаси. Пiд час трусу будь-яких претенсiй не заявлено. На пiдставi ордера заарештовано гр-на Губенко Павла Михайловича (вiн же Остап Вишня). Трус зробив [Пiдпис] Присутнi: Копiю протокола трусу одержала                      [пiдпис В. Маслюченко] [пiдпис Я. Питимка] Йосип Гiрняк Спомини 25–26 грудня 1933 р. 25 грудня пiсля вистави я помчав на вокзал, щоб помогти матерi i дружинi Леся Курбаса зайняти мiсця в поiздi, яким вони вiд'iздили до Москви, щоб там разом з Лесем Степановичем зустрiти новий 1934 рiк. Кожного року цю зустрiч родина вiдзначала в домашнiй обстановцi. На цей раз мати i дружина, боячись, щоб вiн не зважився на поiздку до Харкова, рiшились на поiздку до Москви. Я встиг ще до приходу поiзда прибути на вокзал i разом з лiкарем О. Кричевським допомiг жiнкам зайняти мiсця в чергу на плятформi станцii. Наша допомога стала iм у пригодi, бо процедура здобуття мiсця у вагонi не була легкою. Наступного дня у клюбi iм. В. Блакитного мала вiдбутись конференцiя Спiлки робiтникiв мистецтва (Робмис), на якiй була заплянована доповiдь Андрiя Хвилi. Весь творчий ансамбль нашого театру був зобов'язаний прибути на цю iмпрезу органiзовано пiд своiм прапором. Я рiшив перед тим, як податись до театру, пройтись до унiверситетського городу при Сумськiй вулицi, щоб подихати грудневим повiтрям. Бiля пам'ятника Каразиновi, де сьогоднi пишаеться пам'ятник Шевченковi, я зустрiвся з Миколою Бажаном i Юрiем Яновським. Ця несподiвана зустрiч цього разу здалась менi особливо зворушливою… Ми дiлились подiями останнiх днiв, вони цiкавились вiстями вiд Леся Курбаса, я вiдчував, що iхнiй настрiй не сприяв творчiй життевiй рiвновазi. Ми проблукали по Харковi чимало часу, поки настала менi пора податись до театру, щоб звiдтiль направитись до клюбу iм. Блакитного. Заля лiтературного клюбу була заповнена по береги. Тема доповiдi заступника наркома освiти Андрiя Хвилi – «Сучасний стан театру на Украiнi». Андрiй Хвиля словесними блискавками та громами розвiнчував Леся Курбаса, прiзвище якого зв'язував в один букет iз Дмитром Донцовим i також з лiдерами «Спiлки Визволення Украiни», якi вже за десятьма замками сидiли по московських iзоляторах. Пiвторигодинна словесна еквiлiбристика промовця була розрахована на пiдготовку остаточного удару, який був уже спрямований на весь вiдродженський процес 20-их рокiв. Шiллерiвський мавр Хвиля напевно й не пiдозрiвав, що кинджал пiднятий над Курбасом повисне й над ним самим! В антрактi перед виступом киiвського хору «Думка» моя дружина Олiмпiя, приголомшена доповiддю Хвилi, запропонувала покинути це зборище. Мене ще цiкавило, яке враження зробила на слухачiв погромна патетика Хвилi i як вони реагуватимуть. Вона попросила мене довго не засиджуватись, все ж таки порiшила сама йти додому. Пiсля ii вiдходу мене занепокоiла думка, чи щасливо вона добереться до нашого гуртожитку? Я кинувся по свiй верхнiй одяг, щоб чимдуж разом з нею добратися до Жаткiнського в'iзду. Бiля вхiдних дверей стояв якийсь тип, а за дверима другий, у своiх вiдомих шапках та комiрах. За рогом клюбного будинку я зайшов у двiр за потребою. Та тут же пiдскочили обидва типи i схопили мене за руки з вигуком: – Ми робiтники ГПУ – iдiть з нами! Ми опинилися на вулицi Пушкiна, звiдкiль було рукою подати до цiеi установи на Чернишевськiй. Менi заманулось закурити, але цербери не дозволили витягнути цигарки з кишенi. При тiй нагодi я згадав, що, купуючи цигарки у военного iнвалiда-слiпця, який на вулицi бiля театру постiйно пропонував свiй товар прохожим, цього разу я взяв iх у борг, бо вiн не мав здачi… І ось перед мною виринула проблема: як я тепер розплачуся з нещасним iнвалiдом? Цей борг довго не давав менi спокою. Всi дальшi подii i переживання переплiтались у моiх думках iз цим капосним боргом. Анкета звинувачуваного 27 грудня 1933 р. [На зворотi аркуша] 1. Особые внешние приметы обвиняемого 2. Ст. ст. обвинения 3. Особые замечания Подпись лица снявшего анкету ________________________________________________ Примечание: 1. Анкета заполняется четко и разборчиво (на украинском или русском языке) лицом, ведущим следствие или дознание, со слов обвиняемого; анкетные сведения проверяются по документальным данным. 2. Социальное положение обвиняемых классифицируется в порядке директивы ГПУ УССР от 15-VІI-1930 г., за № 96153. Протокол допиту Остапа Вишнi (Губенка П. М.) [грудень 1933 р.] Допрошенный уполномоченным Секретно-Политического Отдела ГПУ УССР Бордоном, гр-н Губенко Павел Михайлович (Остап Вишня) литератор, член президиума Оргкомитета писателей Украини, в 1921 г. привлекался Харьковской Че-Ка по делу УКУПСР – Голубовича, Петренко, Лизанивский и др. был осужден на 3 года и затем амнистирован, б/п., показал. Родился в 1889 году в м. Груни на Полтавщине, отец – служил приказчиком у помещицы фон-Рот. В 1903 году поступил в Киевскую Военно-Фельдшерскую школу. В 1907 после окончания школы служил фельдшером в 168 пехотном Миргородском Полку. В 1914 году поступил фельдшером в Киевскую ж. д. больницу, проработал там до 1917 года и затем перешел в Управление Санитарной части Министерства путей сообщения, правительства УНР. Принимал участие в восстании против Гетмана. С Правительством УНР отступил в Кам-Подольск. Там сотрудничал в есеровских органах «Народная Воля» и «Трудовая Громада» под псевдонимом «П. Грунський». В начале 1920 года вместе с есерами Степаненко и Чесноком, перешел польский фронт и переехал в Киев. В середине 1920 года был арестован в Киеве и затем отправлен в Харьков. Обвинялся по делу ЦК УПСР как сотрудник печатных органов ЦК УПСР. Был осужден на 3 года, но по ходатайству Блакитного освобожден. Работал в редакции «Висти ВУЦВИК» вначале как переводчик, а затем фельетонист под псевдонимом Остап Вишня. После постановления ЦК ВКП(б) от 23/ІV. 32 года вошел в состав президиума Оргкомитета писателей УССР. Вопрос. Признаете ли Вы себя виновным в предъявленом Вам обвинении? Ответ. Да признаю. Я являюсь членом к-р подпольной националистической организации. В беседах между собой члены организации называли ее «Объединенным Национальным Блоком». Точно названия организации не знаю. Вопрос. Какие цели ставила перед собой Ваша организация? Ответ. Целью организации было свержение Советской Власти на Украине и установление Демократической Республики. Вопрос. Расскажите об обстоятельствах Вашего вступления в организацию и ее работе? Ответ. С первых же дней моего пребывания в Харькове я попал в националистическое окружение. Особенно сильно влиял на меня в националистическом направлении Хвиливой, который вел со мной систематические беседы о неравноправном положении Украины в Союзе, бесправном положении укр. писателей, колониальной зависимости Украины от Москвы и т. д. После разгрома Шумскизма и Хвиливизма партией на Украине, эти разговоры приняли еще более острый характер. Хвиливой стал говорить мне что все способы легальной борьбы за правовое положение Украины потерпели крах, что нужно переходить к новым подпольным методам борьбы. В одну из таких бесед Хвилевой сообщил мне, [что] существует подпольная украинская организация, в которую входят лучшие представители нации, что в эту организацию входит и он Хвиливой, предложил и мне вступить в нее. В эту же беседу Хвилевой сообщил что до тех пор пока Украина будет входить в Союз СССР она не сможет развиваться ни в экономическом ни в культурном отношении, несмотря на свои богатства, т. к. всегда будет в колониальной или полуколониальной зависимости от РСФСР. Нам необходимо свое государство, объединить все украинские земли в одно государство, хотя бы для этого пришлось пожертвовать идеей социализма, – создадим свое государство, а там будет видно. Для достижения этой цели нужно оставить все партийные, групповые и прочие разногласия, нужно действовать сообща единым фронтом. При такой постановке вопроса и удалось заложить крепкую подпольную национальную организацию. Я согласился работать в организации. Позже мне стало известно что в Москве создан центр организации в который входят Шумский, Полоз, Максимович и Сологуб. На Украине руководящую роль играют Приходько, Речицкий, Яловой и Хвиливой. Робота проводилась совместно с галицкой подпольной организацией, которая имела широкие связи за границей. Организация строилась по принципу ячеек, имела большие силы на селе. В последние годы основная работа проводилась по линии подготовки вооруженного восстания и организации срыва с-х компаний. В работе которую я в организации проводил (о ней я буду показывать отдельно), я соприкасался с Хвиливым, Яловым, Досвитним, Ирчаном. По работе в организации мне известны такие члены организации Озерский, Репа, Березинский, Гжицкий, Речицкий, Пилипенко, Панченко, Кривенко, Гирняк, Ткачук Ив., Гасько, Черняк, Лоринский, Грицай, Курбас, Христовой и ряд других. О составе организации и ее практической работе дам показания дополнительно. Вопрос. Какая работа проводилась организацией в последние месяцы? Ответ. После майских арестов, после ареста Ялового и самоубийства Хвиливого в организации начались разговоры о необходимости приминения индивидуального терорра в отношении П. П. Постышева, Балицкого и Чубаря, которых считали виновниками разгрома организации. Незадолго перед октябрьскими праздниками конкретно о подготовке террористических актов со мной говорили Озерский, Досвитний и Ирчан. Я тогда находился в состоянии физической и моральной депрессии, т. к. тяжело переживал самоубийство Хвиливого. Было состояние безразличия, беспросветного пьянства, было «все равно», «море по колено». В этот момент и говорили со мной перечисленные лица. Говорили, что организацией намечены террористические акты на Постышева, Балицкого и Чубаря. Помню что исполнителем теракта в отношении т. Чубаря называли Гжицкого. Со мной говорили о том что я, как один из лучших и известных представителей нации должен пожертвовать собой и взять на себя убийство т. Постышева. Был намечен такой план: к т. Постышеву отправится делигация от писателей и в момент приема я в него выстрелю. Я согласился. Однако начались новые аресты, прием у т. Постышева делигации не состоялся и намерения своего я не выполнил. Подробные показания дам дополнительно. Протокол читал записано правильно с моих слов                     Остап Вишня Допросил                                                                     Бордон Автобiографiя Остапа Вишнi (Павла Михайловича Губенка) 31 грудня 1933 р. Народився я 1889 року, 13 листопада, в м. Грунi, Зiнькiвського району Харкiвськоi областi (колишнiй Зiнькiвський повiт, Полтавськоi губ.). Батько, селянин, родом з Лебедина, служив за прикащика у помiщицi фон-Рот. До 13 рокiв жив у Грунi i в м. Зiньковi. В Грунi вчився в сiльськiй школi, в Зiньковi в двохкласовiй. В 1903 роцi батько, не маючи коштiв далi вчити мене, вiддав мене до Киiвськоi вiйськово-фельдшерськоi школи, де вiн, як бувший солдат, мав право вчити дiтей на казьонний кошт. В цiй школi я вчився 4 роки, i в 1907 р., закiнчивши ii, назначений був фельдшером в 168 пiхотний Миргородський полк, розташований у Киевi. За навчання на казьонний кошт, я мусiв був одслужити 6 рокiв у вiйську фельдшером (1 ? роки служби за 1 рiк навчання). Звiльнився з вiйськовоi служби в 1914 роцi й поступив за фельдшера в Киiвську залiзничну лiкарню. На iмперiалiстичну вiйну не пiшов, як залiзничник. В цiй лiкарнi я пропрацював до кiнця 1917 року, коли мене було взято з лiкарнi в Санiтарну Управу тодiшнього Мiнiстерства Шляхiв уряду, т. з. «УНР». І прихiд нiмцiв i гетьманщину я працював в названому М-вi Шляхiв. Пiд час повстання Гетьмана я з Киева втiк в район повстання (Фастiв) i звiдти з повстанським вiйськом знову повернувся до Киева. З петлюрiвським урядом я, в складi М-ва Шляхiв, як дiловод Санiтарноi Управи пройшов увесь шлях аж до Кам’янця Подiльського. Там, у Кам’янцi, кинув Мiнiстерство i почав працювати в газетах есерiвських, спочатку в «Народнiй Волi», а потiм у «Трудовiй громадi». Писав фейлетони за пiдписом «П. Грунський». З Кам’янця на початку 1920 року, перейшовши фронти, повернувся до Киева й працював за редактора мови у видавництвi «Книгоспiлка». В жовтнi 1920 року мене заарештувала ЧК, а в квiтнi 1921 року я вийшов з в’язницi i почав працювати в редакцii газети «Вiстi ВУЦВК», спочатку, як перекладач, а потiм, як фейлетонiст, за псевдонiмом «Остапа Вишнi». З того моменту почав брати участь в культурнiй, полiтичнiй i громадськiй роботi УСРР i СРСР, аж до моменту арешта 26 грудня 1933 року. Нi до яких полiтичних партiй не належав. Із лiтературних радянських органiзацiй належав до групи «Лiтературний Ярмарок» i «Пролiтфронт». В останнiй час, пiсля постанови ЦКВКП(б) вiд 23 квiтня 1932 р. був за члена президii Оргкомiтету Спiлки Радянських Письменникiв Украiни. Це, сказать би, сухий i «офiцiальний» бiк життепису. Дитинство. Жив у дитинствi в оточеннi укр. села, хоч батьки, люди малокультурнi, пнулися до якихось «пiдпанкiв». І батько i мати нацiонально були несвiдомi, хоч у родинi панувала мова украiнська. Та зрештою, батькам було i не до мови i не до свiдомостi, бо народили вони за 25 лiт свого шлюбного життя сiмнадцятеро дiтей, з яких я був другим. Батько помер 1909 року, менi тодi було 20 лiт, я служив у Киевi за вiйськового фельдшера, одержуючи 5 крб. на мiсяць, а мати залишилась дома з 11, коли не рахувати двох старших, що жили вже «поза хатою» (всiх живих залишилось 13 чоловiка) – з 11 малими дiтьми. Ясно, – злиднi. Одже – пiшов я в Киевську вiйськово-фельдшерську школу 13 лiт – нацiонально-украiнського свiдомого нiчого не було – знав я тiльки укр. мову, якою говорив змалку. Школа – вiйськова. Впливiв на мою нац. свiдомiсть не мала нiяких. Поза школою так само з свiдомими укр. не здибався. Вiйськова служба. Тяжка i морально, i матерiально. Полк був суворий. Гнули мене в баранячий рiг. Здерiдка, бувши на вiйськовiй службi, зустрiчався з земляками студентами, членами укр. клубу «Родина», i разiв зо два був з ними, переодягнений у цивiльну одежу, в клубi. Укр. книжки потайки читав, бував часто в укр. театрi Садовського. Вважав себе за украiнця, але практичних наслiдкiв (гуртки, просвiта i т. д.) з цього не робив. Не вважаючи на фельдфебельський у полку надо мною чобiт, уривками вчився, увесь час мрiячи скласти iспит за гiмназiю й пробитися до унiверситету. До унiверситету я потрапив значно пiзнiше, аж у 1917 роцi, але його не скiнчив. Праця на залiзницi. На вiйськовiй службi я пропрацював з 1907 до 1914 року. В травнi 1914 р., звiльнившись од военщини, я вступив фельдшером в Киiвську залiзничну лiкарню. Тут я працював до 1917 року. На iмперiялiстичну вiйну не пiшов, як залiзничник. Праця в лiкарнi була серйозна й вiдповiдальна. Працював я в хирургiчному вiддiлi, де на 50 чоловiка хворих було 1 лiкар-хiрург i 3 помiшника – серед них i я. Добовi чергування через два днi на третiй, самостiйнi складнi хiрургiчнi й ортопедичнi перев’язки, операцii i т. д. На вiйськовiй службi праця була канцелярська. Довелося менi сiсти знову за медичнi книжки, довелося багацько працювати, щоб не «вдарити лицем у грязь». Це вимагало часу. А тут iще – вiйна, лазарети. Лiкар узяв, крiм лiкарнi, ще два лазарети для поранених. Працював i я там з ним. Буквально цiлi днi зрання до вечора бiля хворих. Нiколи було вгору глянути. Освiта й самоосвiта, про яку я мрiяв – лежала каменем. Тiльки в 1916 роцi, коли я покинув лазарети, а працював у самiй лiкарнi – я знову взявся до самоосвiти (за гiмназiю). Революцiя. В революцiю я вступив, як людина полiтично абсолютно не свiдома i не освiчена. Тiльки чутки, тiльки й того, що знав, то есть партii – есери, есдеки, бiльшовики. Самi елементарнi вiдомостi. Починаеться нацiональний рух. Я ж украiнець? Украiнець! І пiшло. Пiшла безсистемна бiганина сюди, й туди й онкуди. І в Просвiту, i в Центр. раду, i в нац. i революц. демонстрацii i т. д. i т. i. Хотiлося допомогти революцii, допомогти нац. руховi. А як допомогти – невiдомо. Кiнчилося тим, що нi в якi партii я не пiшов, а пiшов «допомагати» будувати укр. державу звичайнiсiньким урядовцем (дiловодом) у тодi щойно органiзоване Мiнiстерство Шляхiв. Там я здибався з лiкарем Модестом Левицьким, старим украiнцем, членом украiнськоi громади, став робiтником газ. «Рада» i вiдомим уже тодi украiнським письменником. Ви бачите, з якими багатьма «поважними i поважаними титулами» людину я зустрiв. Перший раз у життi побачив живого письменника. Модест Левицький вважався за народолюбця, письменника гуманiста, людину школи драгоманiвськоi, особистого приятеля Косачiв i Лесi Украiнки (це, мiж iншим, не завадило йому потiм, в емiграцii, виступати з погромницькими статтями проти укр. робiтникiв i селян!). Ясно, що я в його особi побачив «iдеал» людини. Вплив вiн на мене зробив великий, слово «народ» вiн вимовляв, як щось «святе та найдорожче». Народ – усе! І для мене пiшло – «народ» усе. Модест Левицький, мiж iншим, перший звернув увагу на мiй «стиль» у письмi i сказав, що з мене мiг би бути письменник. Тодi я на це особливоi уваги не звернув. Гетьманщина. Працюю в тiй же самiй управi. Модест Левицький проти такого гетьмана i я проти. Але все це в межах балачок в управi. Я був заклопотаний канцелярщиною i не встрявав у «полiтику». Почалося повстання проти гетьмана. Модест Левицький переховуеться в Киевi, я тiкаю в район повстанцiв, у Фастов. 3 повстанським вiйськом приходжу до Киева. Директорiя. Працюю там таки, в Санiт. Управi Шляхiв. Левицький iде «послом УНР» до Грецii. Я залишаюсь в Управi. Прихiд бiльшовикiв – i я, як чиновник М-ва шляхiв, виiздю з урядом директорii, де «пiд вагоном територiя, а в вагонi директорiя». Докотився я аж до Кам’янця. Емiграцiя. Ганебна сторiнка в моему життi. Зрада iнтересiв трудящих Украiни. Але зради несвiдомоi. Це аж нiяк, проте, не виправдовуе мене перед робiтництвом i селянством. Факт – фактом. Всю мразь, всю ганьбу довелося пережити з т. зв. «Урядом УНР». І вже в Кам’янцi, коли я, дрiбний урядовець, побачив, зрозумiв увесь цинiзм «народних обранцiв», як вони себе звали, – я жахнувся. Одразу ж кинув посаду в Мiнiстерствi Шляхiв. А з чого жить? Я згадав про свiй «стиль», про те, що я «можу бути письменником» i написав фейлетона. Я вже не пам’ятаю назви його. Показав його братовi, есеровi, що мав зв’язки з редакцiями есеровськоi газети «Народна Воля». Редактором «Нар. Волi» був Часник. Я принiс йому фейлетона i фейлетон було видруковано. Так почалася моя праця в есерiвських газетах i знайомство з украiнськими есерами. Було це десь, мабуть, восени 1919 року. За фейлетон мiй у «Народнiй Волi» «про мiнiстерства i мiнiстрiв УНР» (назви не пам’ятаю), газету було сконфiсковано, а подальший друк фейлетона (розрахованого на кiлька чисел газети) припинено. До цього часу я з есерами нiчого спiльного не мав i знайомий не був, виключаючи, звiсно, двоюрiдного брата, есера-шаповалiвця, але брата я не любив i вплинути вiн на мене не мiг. З приходом полякiв до Кам’янця, коли вже директорiя й мiнiстри з награбованим майном майнули закордон, я почав працювати в есерiвськiй газетi «Трудова Громада», як фейлетонiст. За редактора був Голубович. Фейлетони мали успiх. В партiйнi справи есерiвськi я не входив, ними не цiкавився, а заробляв на прожиття журналiстською роботою, дошкуляючи Уповноваженому «Уряду» Огiенковi своiми фейлетонами. За один з фейлетонiв проти полякiв i «уряду», газету було закрито. Я переховувався. А потiм, в кiнцi березня, чи на початку квiтня 1920 року, я з групою есерiв (Часник, Степаненко, Арк, Коцюбинська, Волянський, Сердюк) вийшли з Кам’янця на Киiв. Пройшовши фронти, добрались ми до Вiнницi, де моi товаришi по подорожi зв’язалися з представниками Рад. Влади, i нас було направлено в розпорядження Реввiйськради 12 армii. Там нас прийняли тт. Затонський, П.П. Любченко, Аралов i вiдпустили на вiльне життя в Киевi. Одже з 1919 року на менi лежить тавро есерiвщини. Що для мене есерiвщина – викохана, виношена iдея? Мое переконання? Мiй полiтичний свiтогляд? Нi. Я не знав i не читав устава партii укр. есерiв. Це просто збiг обставин. Я шукав не свiтогляду, а заробiтку. Якби мене тодi були направили до есдекiв – я б працював би з есдеками. Одно тiльки – я б не пiшов у газету самоi директорii, хоч мене туди й переманювали, бо менi потрiбна була хоч крихiтка якоiсь ефемерноi опозицii до того жахливого «безобразия», що творилось в директорii й урядi. Оце моя «есерiвщина», ii початки. На радянськiй територii. Почав працювати у видавництвi «Книгоспiлка», як редактор мови. Це було в серединi квiтня, а на початку травня Киiв захапили поляки. В першi днi свого перебування в Киевi, поляки мене заарештували. Чим був викликаний арешт, я не знаю. Коли вели мене заарештованого, побачила це украiнська письменниця Галина Журба, сама полька. Вона пiшла за мною в польську комендатуру i визволила мене з-пiд арешту. Потiм я переховувався од полякiв. Пiсля того, як Червона Армiя полякiв i петлюрiвцiв вигнала з територii Украiни, я знову працював за редактора в «Книгоспiлцi». Арешт. 14 жовтня 1920 року мене заарештувала ЧК за належнiсть до есерiв, як спiвробiтника есерiвських газет i засудила на три роки концлагеря. Але на прохання Блакитного, до концлагеря мене не було вислано, а залишено для працi в редакцii газ. «Вiстi ВУЦВК», як перекладача. Праця у «Вiстях ВУЦВКа». Звiльнено мене з-пiд арешту в квiтнi м-цi 1921 року, i я прийшов працювати у «Вiстi» Тов. Блакитного до того часу я не знав. Звiдки вiн дiзнався про мене, точно не скажу, але, iмовiрно, справа була так. Тодi в редакцii газ. «Вiстi» чимало було перекладачiв, що знали укр. мову, якi (перекладачi) звiльнялись iз в’язницi i тимчасово працювали у «Вiстях», бо робiтникiв, що знали укр. мову, в Харковi тодi було обмаль. Очевидно, вони й сказали Блакитному про мене. До Блакитного я ввесь час ставився з глибокою повагою, як до редактора, до поета i з безмiнною подякою за те, що вiн дав змогу менi працювати в газетi, визволивши з концтабора. Працював я багато, i вдень, i ввечерi. Роботи було сила, робiтникiв обмаль. Дiзнавшись, що я писав фейлетони, Блакитний запропонував менi писати фейлетони у «Вiстi». Я написав перший фейлетон на мiжнародню тему за пiдписом «Оксана». Вiдтодi я почав працювати у «Вiстях» уже, як i фейлетонiст, а в «Селянськiй Правдi», що ii редакцiя була в одному примiщеннi з «Вiстями» я працював за секретаря редакцii. В «Селянськiй Правдi» з’явився перший мiй фейлетон на антирелiгiйну тему, за пiдписом «Остапа Вишнi». Пiсля звiльнення мойого з в’язницi, вiдбувся в Киевi суд над украiнськими есерами i всiх iх було засуджено до концентрац. табору. Але вони щось недовго сидiли в концтаборi – iх було звiльнено i вони почали працювати в радянських установах. Визнання своеi провини на судi, визнання себе, як зрадникiв iнтересiв робiтникiв i селян i каяття – от що дав процес над есерами. Я особисто першi роки пiдтримував з ними знайомство, як з старими знайомими, зустрiчався з ними. Тяглося це аж до 1924 року, дедалi нiвелюясь, тобто дедалi я бiльше й бiльше вiд них одходив. Я вважав, що в цiм моiм знайомствi нема нiчого злочинного, бо всi ж вони були «радянськi громадяни», всi вони працювали в радянських установах i користалися з усiх прав рад. громадянства. Дехто з них працював (спiвробiтничав) у «Вiстях» (Шраг i, здаеться, Чечель). З 1924 року i далi в мене з’явилися новi люди, цiкавiшi для мене, новi iнтереси, я з головою пiрнув у журналiстську й лiтературну роботу i вже особисте знайомство з бувшими (як я iх уважав) есерами мене не цiкавило. Я з ними порвав, як з чужими. Лiтературна робота. 3’явилися моi першi книжки. Мали успiх. Я багато працював, дуже багато писав, i по газетах, i по журналах. Робота мене захоплювала. Я «писав» навiть на вулицi, йдучи в редакцiю, чи з редакцii. Тобто я дорогою «в умi» писав рiч, а вдома чи в редакцii тiльки записував. З’явилися лiтературнi органiзацii «Плуг», «Гарт». Я не ввiйшов в жодну з них, бо вважав себе бiльше за журналiста, за газетяря, нiж за справжнього письменника-художника. Але симпатii моi були на боцi «Плуга» бiльше, бо я ж iз села, село знаю бiльше, а це письменники селянськi. Забуяло радянське лiтературно-полiтичне життя. Познайомився я з письменниками, що тодi поволi почали збиратися в Харковi й купчитися бiля редакцiй «Вiстi» й «Селянська Правда». 3’явилися Хвильовий, Тичина, Панч, Днiпровський, Копиленко, Сенченко, Йогансен. Трохи пiзнiше – Кириленко i т. д. Ще пiзнiше приiхав Досвiтнiй, Кулiш i т. д. i т. п. Я завалений по вуха редакцiйною роботою й писанням фейлетонiв, не встрявав в органiзацiйнi справи лiтературних груп. Я ходив на лiтературнi вечори, слухав виступи, читав декларацii, але безпосередньоi участi в усьому цьому не брав. Я – не письменник, а журналiст – так думав я. І ця думка не кидала мене довгий час, аж доки, пiд впливом Хвильового, я не став ближче до групи «Лiтературного ярмарку», а потiм не вступив до лiторганiзацii «Пролiтфронт». Але це вже були роки 1928—30. З Хвильовим я познайомився в ред. газети «Вiстi», мабуть, 1922 р. Попервах я з ним не зустрiчався, не бачився, крiм коротеньких зустрiчiв у редакцii, але, здаеться, того ж, 22 року, Хвильовий зайшов у редакцiю до мене й прохав зайти до нього на кватирю у справах. Я зайшов. Вiн мав тодi видати окремою книжкою «Синi етюди» i прохав мене передивитися iх, щоб не було там ляпсусiв що до чистоти украiнськоi мови. 3 того часу ми познайомились ближче, але нi вiн мене, нi я його за близьких друзiв не вважав. Памфлети Хвильового. Виступи Шумського. Памфлети Хвильового я читав i вони мене захоплювали майстерством своеi форми, свого стилю, смiливiстю й рiзкiстю постановою питання зачепленого. Я з ним погоджувався, читаючи, але критичних висновкiв з того не зробив. Виступ Шумського пройшов для мене не так помiтно. Я бiльше жив життям суто лiтературним, нiж загально-полiтичним. І шумськiзм мене не зачепив. Я гадав, що то справа середпартiйна i мене, як людину позапартiйну, не торкаеться. Розгром шумськiзму партiею i хвильовiзму разом iз ним, особисте «обояние» Л. М. Кагановича при зустрiчах з ним, а потiм визнання Хвильовим своiх помилок (в лист Хвильового я вiрив безперечно) переконали мене, що справу злiквiдовано. Все це, зрештою, глибоких ран i рубцiв у мене не залишило. До лiтгрупи «Ваплiте» ставився з повагою, – бо ж там зiбралися самi майстри! – але вступати туди не хотiв, бо, зрештою, нiчого практичного для письменника оцi групи не давали, а часу для «балаканини» й полiтики одбiрали багато. Та до того ще й я не «майстер», а журналiст. В полемiку нi на письмi, нi в усних виступах я не втручався. Але симпатii моi були на сторонi «Ваплiте», я iй отдавав перевагу перед iншими лiторганiзацiями, бачучи там, на мiй погляд, найталановитiших лiтературних майстрiв. Робота. Зайнятий я роботою був дуже, крiм газети «Вiстi», я працював ще й як фактичний редактор «Червоного Перцю». Крiм того, за цей час сила було лiтературних вечiрок, виступiв, виiздiв з групами письменникiв по Украiнi. Я багато разiв брав участь i у виступах в Харковi, i в поiздках. В цей перiод я зробив i свого «Вiя», що пройшов з великим успiхом по багатьох театрах i на Украiнi i поза Украiною. Фейлетони й гуморески моi торкалися найрiзноманiтнiших бокiв i культурного, i громадського, полiтичного життя – треба було стежити за цим життям, читати газети i центральнi, i переферiйнi, треба було читати силу кореспонденцiй i листiв, адресованих нечисленними кореспондентами i менi особисто, i редакцiям. Все це я робив сам, – нi помiчника, нi якогось секретаря в мене не було. Я не в силах був за день, було, перечитати тих листiв, що надходили на мою адресу. В такiй роботi промайнули роки 23, 24, 25, 26, 27. Із розваг для мене в цей час були – полювання, кiнськi перегони (бiга). Полювання я дуже люблю. Власне, не сам «акт убiйства», а люблю я природу дуже. На полюваннi я крiпко вiдпочиваю. Коней я люблю без краю. Я в тоталiзатор не грав нiколи, а мiг просижувати на бiгах цiлi днi, дивлячись на коней. Взагалi я нi в якi азартнi гри не грав i не люблю iх. Чи пив я в цей час? Пив. Я п’ю давно, i в цей час пив, але це не заважало менi дуже багато i продуктивно працювати. Мiж iншим, алкоголь нiколи не був помiчником у моiй роботi. Одна чарка горiлки, або шклянка пива, – i я вже писати не можу. Писав я завжди тверезим. Писав я, як бачите, дуже часто i дуже багато. Одже, виходить, що i тверезим я був дуже часто i «дуже багато». Нiяких наркотикiв я не вживав нiколи. 1928 рiк. Я захворiв на язву дванадцятипалоi кишки. Правда, з шлунком у мене було неблагополучно давно – «повишенная кислотность», але турбувала вона мене не дуже. В 1928 роцi – припекло i поклало в лiжко. В березнi мiсяцi, здаеться, було кепсько. І лiкарi i рентген опредiлили язву. Порадили виiхати лiкуватись закордон. Компартiя i Радянська Влада дали менi змогу поiхати в Берлiн лiкуватися. В травнi я туди виiхав. Їхав разом з актором «Березоля» Гiрняком, який теж iхав туди лiкуватися. В Берлiнi я спочатку жив в отелi «Одеса» на Limedstrasse, а потiм виiхав в санаторiй Bad-Saarow, д-ра Grablej'я, в 70 кiлом. од Берлiна. Там я прожив 1? мiсяцi, пройшовши повний курс лiкування (Ulcus cur). Повернувшись з санаторiя в Берлiн, я там прожив щось iз два тижнi. В Берлiнi, крiм Гiрняка, iз Радянськоi Украiни бачився з березiльцями: Сердюком, Крушельницьким, Чистяковою, що приiхали туди пiзнiше. Один раз бачився з Веронiкою Черняхiвською, що жила тодi в Берлiнi. Зустрiчався також з т. т. Фурером, Постоловським – вони до мене приiздили в санаторiй з товаришом, членом ЦК Польськоi Компартii, прiзвище якого я забув уже. Зустрiвся я також там з артистами Харкiвськоi опери Сокiл (спiвачка) i Паторжинським та Середою. Вони iхали до Італii та застряли в Берлiнi. Жили ми з ними в гуртожитку Торгпредства СРСР i проводили час здебiльша з робiтниками Торгпредства, найчастiше з т. Грузинським та його дружиною. Часто зустрiчались з т. Я. А. Лiфшицом. Двiчi, здаеться, виступали в клубi робiтникiв торгпредства i повпредства «Червона Зоря» – артисти з спiвами, а я з читанням своiх творiв. На прохання зав. пашпортовим вiддiлом повпредства (прiзвища не пам’ятаю) я виступав на зборах укр. емiгрантського т-ва «Воля» (здебiльша галичани), з доповiддю-iнформацiею про культурне життя на Украiнi i з читанням своiх творiв. Берлiн мене не захопив, хоч органiзованiсть нiмецького життя менi подобалась. Повертався я з Берлiна з дружиною Фурера тов. З. Щербиною. По дорозi, од поiзда до поiзда, заiхали до Варшави i були цiлий день у тодiшнього радника Варшавського повпредства тов. Ю. М. Коцюбинського. Тов. Коцюбинський показав нам Варшаву. Загалом враження од подорожi закордон залишилось таке: «Дома краще!» 1929 рiк. Повернувся з закордону. Утворюеться група «Лiтературний Ярмарок». Я приеднуюсь до цiеi групи й близько схожусь з Хвильовим. Його вплив спричинився до того, що я i органiзацiйно, коли можна так висловитись, увiйшов у групу «Лiт. Ярмарку». В цей час я вже почав вiдчувати на собi ознаки творчоi моеi кризи. Уже мене не цiкавила минула робота моя, ii жанр i т. д., а нового нiчого я не мiг знайти. Партiя розпочала наступ на капiталiстичнi елементи в краiнi. Забуяло нове життя, а цього життя я не можу зрозумiти, i не так зрозумiти, як вiдчути. Почуваю, що я десь збоку вiд життя. Починаеться п’янство мое й Хвильового. Починаеться найганебнiший перiод мого життя, що тягся мало не чотири роки. За цей час я спромiгся написати тiльки три п’еси: «Запорожець за Дунаем», «Вячеслав», «Мiкадо». «Мiкадо» я написав два варiанти: один для «Березоля», а другий для Московського Мюзiк-Хола. Хоч кiлькiсно нiби продукцiя в мене й була, але я одiйшов од активноi участi в громадському життi краiни в такий вiдповiдальний час. Мого голоса не було чути. Я сидiв за чаркою. Я п’янствував. В чiм рiч? Чим це я собi поясняю? Виступаючи на вiдкритих зборах письменницького партосередку 17/ХІІ. 33 р. я сказав, що «мене сплутав неп», що «непа, – я думав, – хворiсть на мiй час». Я хвилювався тодi i не договорив, що хотiв був сказати. Я хотiв сказати, що моя творча криза припала якраз на цей перiод, що перебудова життя застукала мене зненацька, що я зразу не зумiв, не змiг перебудувати свою творчiсть, багацько дечого не розумiючи i не вiдчуваючи. Я борсався, кидався з боку в бiк, брався за перо, але нiчого з того не виходило, i я… знову до чарки. Я в радгосп, у колгосп, я в Донбас – починаю писати – не виходить. Я пить. В цей час починаеться в «Новiй Генерацii» голобельна критика всього мого лiтературного доробку. Починаються щось для мене буквально незрозумiле. В Харковi мого «Запорожця за Дунаем» розцiнюють, як найгострiшу сатиру, що була коли, на емiгрантщину, а в Тирасполi ii знiмають з репертуара, як рiч петлюрiвську i контрреволюцiйну. Свою п’есу «Вячеслав» я читаю в Харковi серед квалiфiкованих педагогiв, з представниками РДР ЦК ЛКСМУ – ii визнають, як рiч корисну, а в Полтавi ii знiмають з репертуару, як контрреволюцiйну, наклепницьку i т. д. Починаються вигуки: «Вишня спився», «Вишня спився». І в той же час: «Дайте комедiю!», «Чого мовчите?», «Браво, Вишня!», «Пишiть, Вишня!», «Сволоч, Вишня!» «Пишiть, Вишня» – а Вишня дивиться круг себе мутно-п’яними очима i тремтячою рукою не може написати двох слiв: «Остап Вишня». «Куди пiдеш, кому скажеш?» Я ж за ввесь час своеi лiтературноi роботи не мав жодного серйозного критичного розбору своiх творiв i взагалi своеi роботи. Мене хвалили, мене лаяли, менi плескали, мене видавали, моi книжки розхватувались, а от щоб серйозно, по дiловому хто розказав, що таке, чи хто такий Вишня – нiхто. Позитивне чи негативне це явище в лiтературi, куди воно йде, куди веде – нiхто не говорить. Тут сам захитався, пiдтримки треба, а тут голоблею по головi: раз, раз, раз! Я до Хвильового. Я до свого найкращого друга, якого я вважаю за безкорисну, чесну людину, талановитого письменника, я до Хвильового, як до члена Комунiстичноi партii. – Миколо, що робить? Що твориться? А Микола: – «Збились ми, что делать нам, В поле бес нас водит, видно, Да кружить по сторонам». – Давай вип’емо! П’емо. А виходу нема. Я до авторитетного товариша т. Хвилi iз авторитетнiшоi установи. Щиро, одверто: – Почуваю, що не можу нiчого путнього написати. Боюсь, щоб не розцiнили мою мовчанку, нiби я причаiвся в цей час, не хочу допомагати нi партii, нi владi. Дайте зрозумiти, дайте вiдчути, що твориться. Я хочу, але не можу, не виходить. Менi одповiдають. – Творчi кризи перiодично бувають. Це зрозумiло. Ми вас вважаемо по цей бiк барикад, з нами! «По цей бiк барикад», але ж не на барикадах, не на барикадах з партiею, з Радянською Владою, що переможно нищить капiталiстичнi елементи в краiнi, що завершуе в чотири роки п’ятирiчний план великих робiт. Адже ж «по цей бiк барикад» можна й спати. А я п’ю! Я знову до Хвильового, якого я безмiрно люблю, якому я вiрю бiльш, нiж собi: – Миколо, рятуй! Навчи, як вийти з такого стану! А Микола: – В годину розпачу зумiй себе стримати, А в хвилю радостi заховуй супокiй, — Однаково прийдеться помiрати, О, Делiо, коханий мiй! – Давай вип’емо! І так мало не чотири роки п’янства. Правда, постанова ЦКВКП(б) вiд 29/ІV.32 р. повернула мене до активноi громадськоi роботи в президii оргкомiтету Спiлки Рад. письменникiв Украiни. Я почав активно працювати, як Голова мат. – побутовоi Комiсii Оргкомiтету. Але, лiтературноi продукцii в мене не було. Влiтку 1933 року виiхав у село Луку, на Лохвиччинi, щоб, органiзовуючи «Будинок Творчостi» для письменникiв, разом з тим вивчаючи життя нового села, написати книжку. Але… Пострiл Хвильового, днi i тижнi мало не божевiлля i все пiшло шкереберть. Нiчого я лiтом для лiтератури не дав. Восени цього 1933 року, приiхавши з села, я взяв себе в руки, кинув пить i почав лiкуватися. З вересня мiсяця я нi чарки, нi шклянки нiчого не випив. Фiзично i морально почав швидко одужувати. 3’явилися енергiя i бажання працювати. Почав писати в «Комсомольцi Украiни», у «Вiстях», в «Лiт. газетi». Виiхав на Куп’янщину для вивчення роботи полiтвiддiлу Куп’янськоi МТС, щоб написати про його роботу для альманаху, що його видае Полiтсектор ОБЛЗУ до з’iзду партii й до роковин роботи полiтвiддiлiв МТС. Я написав чотири речi. До з’iзду письменникiв мав видати книгу про роботу полiтвiддiлiв МТС. Я перекладав п’есу Шкваркiна «Чужой ребенок» для укр. театра. Взагалi за останнi два мiсяцi мого творчого й здорового життя я зробив бiльше, нiж за два роки. В планi роботи – великий художнiй нарис про новий Харкiв для журнала «Черв. Шлях». Крiм того ввесь час ношусь з п’есою для колгоспного театра. Умовився з Укрфiльмом (т. Косилом) – почати розробляти кiнокомедiю. Арешт… Я взяв найголовнiшi, етапнi, сказать би, моменти свого життя й своеi роботи. З великою охотою, – що тут е неясного, непевного, – я додам, доповню, поясню. Тяжко менi в такому станi – охопити все, чогось не випустити. Оглядаючись на пройдене, – бачиш i хиби, i помилки, – все бачиш, а багато чого ще й не бачиш… Почати жити спочатку, на жаль, не можна… Додам iще про свое ставлення до, так би мовити, узлових питань моеi роботи. Нацiональне питання. Ви бачите з бiографii, що змалку в мене його не кохано й не виховувано. Пiд час уже революцii я захопився так званим «нацiональним вiдродженням». Єсть такий вiрш в поета Олеся: «Яка краса вiдродження краiни» (нацiональне вiдродження, звичайно). Я бачив на власнi очi цю «красу», подорожуючи з директорiею, i як же зло я висмiяв ii в одному з своiх кам’янецьких фейлетонiв. До чого довело мене захоплення «нацiональним вiдродженням» ви бачите: до зради iнтересiв робiтникiв i селян Украiни. Я був би щасливий, щоб моя праця останнiх рокiв (з Рад. Владою), яку я (працю) вважаю, що вона була все ж таки корисна хоч до деякоi мiри для укр. робiтництва i трудящого селянства, хоч трохи зменшила мою провину перших часiв революцii. Що для мене нацiональне питання в данний момент? Вiзьмiмо головне знаряддя моеi роботи – слово, мову. Яка моя мова лiтературна, чи служить вона роз’еднанню спорiднених культурами трудящих? Я гордий з того, що не один раз чув, як трудящi iншоi нацiональностi (руськi, евреi, бiлоруси, поляки, навiть грузини) говорили менi, що читаючи моi твори, писанi мовою украiнською, вони розумiли мене. Не раз я чув, що моi твори багатьом прислужилися для зрозумiння, для вивчення укр. мови. Далi. Як я ставлюсь до «особливостей укр. нацii»? Я висмiюю украiнських шовiнiстiв, разом з великодержавними росiйськими шовiнiстами – мiй фейлетон «Дещо з украiнознавства», писаний ще 1924 року, коли це питання (великодержавного й мiсцевого нацiоналiзму) не стояло так гостро й актуально. В 1932 роцi, бувши в Красному Лучi, й оформляючи гаслами новий парк культури й вiдпочинку, я писав гасла мовами i росiйською, i украiнською. Хоч, правду казавши, лiтер. росiйською мовою я володiю гiрше. Як я розумiю Радянську Украiну? Я розумiю ii, як невiд’емну частину СРСР. Я переконався в цьому, сидячи отут, в камерi «одиночного заключения»? Нi, це я заявив у своiй промовi 1929 року, на банкетi, в украiнському постпредствi в Москвi, куди я iздив на тиждень укр. культури. Заявив я це прилюдно, в присутностi членiв Уряду, i Всесоюзного, i украiнського, в присутностi укр. i росiйських письменникiв, в присутностi широкоi радянськоi громадськостi. Я сказав: «Без Радянськоi Росii не було б нiякоi Украiни». З того часу нiяких змiн у моiх поглядах не було i не буде. Питання про народ, про селянство. Ну, ясно, що понятiя народу, нацii, як чогось цiлого, давно вже розвiялось, як дим. Смiшно було б, працюючи 13 лiт з Радянською владою, за керiвництвом Комунiстичноi партii, десь «поза халявами» плекати «народ есть трудящi» i есть експлоататори, а не народ, не нацiя. З’окрема про селянство. Я вихованець села, я працював в есерiвських газетах, я був пiд впливом Модеста Левицького… Селянство для мене, одже, «iдол», «кумiр»… Я колись iдеалiзував, справдi, селянство, але давно те було i давно загуло. Я знаю «селян», що експлоатували селян, i я знаю селян, що були в ярмi селян, я знаю селян, що пухли з голоду, маючи закопаними десятки пудiв хлiба. Я знаю селян, що гноiли сотнi пудiв зерна, тодi, коли навколо iх селяни гинули з голоду. Я знаю селян, що iли своiх дiтей, й в них пiд полом було закопано зерно. Я знаю селян що, маючи в себе корову, свиню й хлiб, вони лазили до селян i забирали в них останню макуху. Я знаю селян, що труiли коней у селян, нищили реманент у селян, худобу, палили оселi в селян, вбивали комунiстiв-селян i сiльських активiстiв селян. І я знаю селян, що будують нове життя, що прагнуть культури, нищать забобони, темнi iнстинкти, будують нову соцiялiстичну батькiвщину. Я знаю «полiтвiддiльських» селян, бачив iхню роботу, бачив iхнi, жадiбнi до нового веселi очi, чув iхнi пiснi i бачив iхнi танки. Так пiсля цього я iдеалiзуватиму селянство в цiлому? Я ж iще поки що не божевiльний! Нi в якому разi, я, звичайно, не буду твердити, що в цих питаннях я чистий уже «как поцелуй ребенка». Звичайно, ще есть залишки лепу, луски вiд них (цих питань) i т. д. Але я i не в «процесi становления» нового, з цього боку, в мене свiтогляду «процес становления» закiнчився вже. Рештки лепу я вiддираю, вимиваю i скидаю з себе. І досить успiшно – я це сам i почуваю, i вiдчуваю. Я бачу, як за останнiй час Рад. Украiна, переборовши труднощi, пiшла вперед по шляху розвитку усiх своiх бокiв: i господарського, i культурного, як вона перетворюеться на культурну, заможню, цвiтущу краiну. Хотiлося б i менi брати участь i далi в соцiялiстичному будiвництвi, не хотiлося б гнити десь осторонь од життя, од роботи. Для цього я маю силу, енергiю, хист i бажання. Остап Вишня 31. XII.33 Камера № 15. Йосип Гiрняк Спомини кiнець грудня 1933 р. – лютий 1934 р. У комендантурi тiеi установи цербери передали мене разом iз своiм нарядом. Молодий семiтського типу комендант тут же зайнявся обшуком одягу i мене грiшного. Чомусь його дуже зацiкавили моi черевики. Вiн так назнущався над ними, що мало не повiдривав каблукiв та пiдошов! Не знайшовши того, чого шукав, повiв мене кiлька поверхiв угору, по встелених килимами коридорах до багатообставленого кабiнету начальника Секретного полiтичного вiддiлу. Високий, середнього вiку начальник, назвавши свое прiзвище «Долинський», запитав мене: «Ви знаете, де ви знаходитесь? – i тут же сам сказав: – У ДПУ, а за що – то ви самi знаете. Чи ви чули, кого заарештували в останнi днi з ваших знайомих?» – Чув, що вчора арештували Остапа Вишню. Долинський постукав об стiну кулаком, i в кiмнату ввiйшов дебелий парубiйко. Начальник наказав йому обшукати мене, i той знову дуже дбайливо почав шукати того, чого в мене не було. Забрав лише п'есу Микитенка «Бастилiя Божоi Матерi» i сатиричний скеч Юрiя Смолича пiд заголовком «Державна зрада», який автор написав для естрадного виступу для мене й актриси В. Чистяковоi. Пiсля цiеi процедури Долинський велiв вiдвести мене до тюрми. У комендантурi тюрми ДПУ мене вже втрете роздягли, позабирали все з кишень та все те, на чому одяг на людинi вдержуеться. Нарештi повели мене в сусiдню кiмнату. В кiмнатi був один табурет, уздовж стiни вузенький стiл, на стiнi висiло невеличке дзеркало. Тут, як видно, стригли та брили новоприбулих… Сидячи на табуретi, я приглядався до себе у це капосне дзеркало, а насправдi приглядався не до себе, а до всього мого життя… воно пробiгало перед моiми очима вiд дитинства аж до часу, коли я ось тут дивився на себе. Було вже напевно далеко по пiвночi, коли зайшов вартовий i повiв мене вгору на 4-ий поверх. Ми зупинились перед дверима 48-оi камери. Я переступив порiг i тут же зачинились за мною дверi. Це була «одиночка». Залiзний тапчан, табурет, такоi ж ширини тумба з шухлядою та й славнозвiсна «параша». Напроти дверей вiкно, замазане сiриною. Із довгого бездум'я вивiв мене рiзкий гуркiт зовнiшнiх засувiв дверей. Це вартовий кинув на тапчан неокресленого кольору накривало i такого ж гатунку подущину, наповнену дерев'яним трачинням. Я просидiв на тапчанi до часу, коли знову загримiли дверi i вартовий покликав «на оправку», наказавши й парашу взяти з собою, щоб i ii привести в порядок. Пiсля освоення всiеi процедури «оправки», почалось цiлоденне життя тюрми. Через вiконце у дверях подавали денну пайку хлiба, горня теплоi води, полудневу миску супу та вечiрню баланду. Це все проходило мимо моеi уваги й участи. Я сидiв на табуретцi, бо на тапчанi лежати було можна тiльки короткий час пiсля т. зв. обiду. Я не мiг нi iсти, нi спати, коли навiть було дозволено. Мене постiйно трясла нервова лихоманка. Пiсля кiлькох днiв у камеру ввiйшов якийсь вiйськовий достойник, заявляючи: – Я начальник тюрми! – i тут же остовпiв: – Ов! І ви тут?! – Менi здалося, що це справдi було для нього несподiванкою. Я не здобувся на вiдповiдь. Досi менi не доводилось його зустрiчати. – Чим мiг би я вам допомогти? Може, переказати щось додому? А в мене вирвалось прохання: – Чи мiг би я перед сном покористуватись холодним душем? – Це можливе! Вiн похитав головою i вийшов iз камери. Цього ж вечора перед 9-ю годиною я обдавав себе теплою i холодною водою. Нервова хандра мене не покидала. Дням я загубив рахунок. Вартовий бурчав на мене, коли я повертав йому страву. При кiнцi сiчня повели мене в кiмнату «з дзеркалом». Там цирульник взявся знiмати з мене густий чорний зарiст, який уподiбнював мене до розбiйника Варави. Того ж вечора кватирка у дверях вiдкрилась i вартовий гукнув: – На Г? Я обiзвався: – Гiрняк. – Давай! Я накинув на себе кожух i шапку та вийшов у коридор. Ведучи мене по коридорi, а далi по ступнях униз, вiн, плескаючи в долонi, давав знаки iншим, щоб не попадались нам на очi, бо вiн веде в'язня… Вивiв мене кiлька поверхiв угору i по килимах пiдвiв до дверей та впхнув мене туди. Високий молодий службовець тiеi установи обiзвався: – Ви що так нарядились? Зiбрались на Сибiр? Будьмо знайомi – я слiдчий ДПУ Микола Федорович Грушевський. Вiн сидiв за кабiнетним столом, а впритул стояв звичайний вузький столик з двома стiльцями. На столi слiдчого лежала товстенна тека з паперами. Запропонувавши менi сiсти за столиком, слiдчий розрядився цiлою доповiддю про зовнiшню й унутрiшню ситуацiю краiни, про господарськi труднощi, про клясову боротьбу i т. п. Пiсля довгоi балаканини, слiдчий врештi вказав на теку з паперами й заявив: – Бачите цi документи? Тут засвiдчений кожний ваш поступок, кожний ваш крок! Ми знаемо все, а тепер треба, щоб ви самi розказали про тi всi вчинки i все камiння, яке ви нагромадили пiд своiм серцем проти радянськоi влади. Коли ви звiльнитесь вiд того всього, наша влада вам усе простить! Але, коли нам доведеться все це вам пригадати, то тодi буде гiрше! Тодi вже нарiкайте самi на себе! Ось вам папiр i олiвець. Ідiть у свою камеру та напишiть всю свою бiографiю, крок за кроком. А ми сконфронтуемо це з тим, що тут сказано! Тодi побачимо, чи ви хитруете, а чи справдi роззброiлись i чи заслуговуете на довiр'я всепрощаючоi радвлади. Поки взятись до писання бiографii, я склав з паперу маленький календарний щоденник, бо пам'ять губила порядок днiв. За кiлька днiв, коли мене знову повели до слiдчого, моя бiографiя була написана. Слiдчий кинув ii в шухляду свого стола i знову приступив до своеi полiтграмотноi балаканини. Слухаючи його, я помiтив на столi, бiля якого сидiв, аркуш паперу, пiдписаний Павлом Михайловичем Губенком (Остапом Вишнею). Я став до нього приглядатись, хоч тут же догадався, що не випадково вiн опинився в крузi мого бачення. Грушевський ходив по кiмнатi, вправляючись у своiй легкомовностi, а я старався непомiтно кидати оком на почерк Остапа Вишнi: «Заява. Я, Павло Губенко (Остап Вишня), член контрреволюцiйноi органiзацii УВО, прошу колегiю ГПУ дати менi можливiсть розказати про цю свою приналежнiсть i цим окупити свою вину перед урядом i комунiстичною партiею» – пiдпис. Слiдчий ходив по кiмнатi i теревенив свое, а я старався симулювати, що папiр на столi не притягае моеi уваги. Нарештi вiн зупинився перед мною i знечев'я спитав: – Коли ви довiдались про УВО? – У груднi мiсяцi, з пресового звiту про доповiдь на пленумi ЦК члена Полiтб'юра Павла Постишева. Грушевський походив знову по кiмнатi, нарештi зупинився бiля телефону i покликав вартового. Коли цей з'явився, слiдчий буркнув до мене: – Ну, до наступного разу! Переступивши порiг камери, я остовпiв: на долiвцi бiля мого леговища лежав домашнiй кошик з харчами i запискою вiд моеi Лiпочки. Перерахувавши все, що в кошику було, вона питала, що менi ще потрiбне. Я мусiв ствердити своiм пiдписом, що отримав усе згiдно iз списком. Ставлячи свiй пiдпис, я скропив його сльозами, бож увесь час мене турбували думи: як дружина дае собi раду без мого заробiтку? Аджеж тепер вона мусiла тiльки своею платнею прогодувати тiтку Пашу з малолiтньою Івою, яку ми за кiлька мiсяцiв до мого арешту удочерили. А тут тепер перед мною повний кошик та ще й моя люлька з кавказьким тютюном. Ця спiвчутлива увага дружини до мого тюремного стану глибоко зворушила мене… Вона ж бо була завзятим ворогом моеi пристрасти до тютюну, а тепер ще й витратилась на коштовний кавказький «казбек»! Постанова 1934 р. По делу № 737 ПОСТАНОВЛЕНИЕ г. Харьков ____________ 1934 г. я, о/уполномоченный СПО ГПУ УССР, рассмотрев следственный материал по обвинению г-на ГУБЕНКО Павла Михайловича (Остап Вишня) в преступлениях, предусмотренных ст. 54-8, 54–11 УК, нашел, что произведенными следственными действиями установлено, что гр-н ГУБЕНКО–ВИШНЯ принадлежит к контрреволюционной организации, ставившей своей целью свержение Соввласти, путем организации – восстания и террора. На основании ст. 126 УПК и руководствуясь ст. 127 УПК УССР привлечь гр. ГУБЕНКО Павла Михайловича, он же Остап ВИШНЯ, в качестве обвиняемых, предъявив им (ему, ей) обвинение по ст. 54-8, 54–11 УК УССР, о чем копией настоящего постановления сообщить НКЮ Прокурору. ОП/Уполномоченный СПО ГПУ УССР                                   /БОРДОН/ Согласен:                     П. Нач. 2 отд СПО                      /ШЕРСТОВ/ Утверждаю:                  П. Нач. СПО ГПУ УССР             /ДОЛИНСКИЙ/ Постановление мне объявлено                    (Подпись обвиняемого)[12 - Пiдпис не Остапа Вишнi (С. Г.)] «___»_______193__г. Постанова 1934 р. По делу № 737 ПОСТАНОВЛЕНИЕ г. Харьков 1934 г. я, о/уполномоченный СПО ГПУ УССР БОРДОН рассмотрев материалы о преступной деятельности гр. ГУБЕНКО Павла Михайловича (Остап ВИШНЯ) выразившейся в том, что г-н ГУБЕНКО-ВИШНЯ принадлежит к контрреволюционной организации, ставившей своей целью свержение Соввласти, путем организации восстания и террора и усматривая в совершенных обвиняемым ГУБЕНКО П.М. действиях признаки преступлений, предусмотренных ст. ст 54-8, 54-11 УК УССР постановил: На основании 2 п. 93 ст. УПК и 108 ст. УПК начать по настоящему делу производство предварительного следствия. Копию настоящего постановления направить Прокурору ОП/Уполномоченный СПО ГПУ УССР                                 /БОРДОН/ Согласен:              П./Нач. 2 ОТД СПО                          /ШЕРСТОВ/ Согласен:              П./Нач. СПО ГПУ УССР                 /ДОЛИНСКИЙ/ Постановление мне объявлено 27. ХII.33 года                                                       Остап Вишня Свiдчення Остапа Вишнi (П. М. Губенка) 9 сiчня 1934 р. В тiй контрреволюцiйнiй органiзацii, в якiй я брав участь – дiлянкою, де я працював, був лiтературний фронт. На цiм фронтi й провадив я свою контр-революцiйну роботу. В чому вона полягала? Насамперед, в дискредитацii, в обезцiнюваннi партiйноi лiнii в радянськiй лiтературi, в компромiтацii пролетарськоi лiтератури, в знецiненнi росiйськоi лiтератури i взагалi росiйськоi культури. Всякий письменник, що вийшов з лав робочого класу, що починав свою лiтературну роботу з позицiй iнтернацiональних, дискредитувався й компромiтувався, як художник, як митець, i в письменницьких колах, i в широких читацьких масах. Натомiсць вихвалялися письменники з явними нацiоналiстичними ознаками i тiльки вони вважалися за справжнiх художникiв, за талановитих митцiв. Вживалося заходiв, щоб лiтературну молодь, що приходила в лiтературу iз заводiв, шахт, колгоспiв брати пiд свiй вплив, керувати нею, спрямовуючи ii в нацiоналiстичне рiчище. Такi твори, як «Вальдшнепи» Хвильового, «Народнiй Малахiй», «Мина Мазайло» – Кулiша, «Кварцит» Досвiтнього i т. д. рекомендувалися, як зразки, як шедеври, на них показувалося, що з них, тiльки з них треба брати приклад у лiтературнiй роботi. За панiвний стиль у лiтературних творах вважалося романтизм. Але не здоровий революцiйний романтизм, що малював би героiчну боротьбу робiтництва й селянства в часи громадянськоi вiйни, не романтизм, що пiдносив би пролетарському читачевi художньо оформленi зразки боротьби трудящих на фронтi соцiялiстичного будiвництва – а романтизм нацiоналiстичний, що вихваляв би все – i старовину i пореволюцiйну роботу, як вияв самобутностi украiнського народу, його нацiональну героiку, його одмiтнi, йому одному належнi риси, вчинки й характер. Все росiйське вважалося за бездарне, для украiнських умов непридатне й нехарактерне. Те ж саме можна сказати i про театр. На цiй дiлянцi в органiзацii панувала апологетика «Березоля» i зокрема Курбаса. Курбаса вважалося за генiя, за незрiвняного керiвника украiнським театральним процесом, всiляко його вихвалялося й пiдтримувалося. Допомагалося всiляко йому в тiм, щоб вiн не ставив у «Березолi» п’ес руських драматургiв. Вся руська драматургiя, пролетарська й непролетарська, iдеологiчно витримана i навпаки – вважалася за драматургiю не нашу, драматургiю великодержавницьку, ворожу розвитковi украiнськоi театральноi культури. Та не тiльки росiйську лiтературу дискредитувалося, таке саме ставлення було i до драматичних творiв авторiв iнших нацiональностей, де (в творах) провадилися iдеi iнтернацiоналiзму. Навпаки «Народнiй Малахiй», «Мина Мазайло» – це було, на думку органiзацii, те, що потрiбно для укр. театра. Інши драматичнi театри, як Харкiвський театр революцii, Театр iм. Франка, що провадили правильну лiнiю в театральному мистецтвi, лiнiю пролетарську, – такi театри вважалися за «провiнцiяльнi», не художнi, за театри невисокого художнього рiвня. Пiдносячи, таким чином, театр з явним нацiоналiстичним офарбленням, протягуючи його, пiдтримуючи, з одного боку, а з другого – дискредитуючи лiнiю пролетарськоi, iнтернацiональноi течii на театрi, – органiзацiя таким чином, через театр, впливала на виховання масс в нацiоналiстичному дусi. Фронт кiно. І тут все, що так чи iнакше служило для провадження в маси нацiоналiстичних тенденцiй, оспiвувало самобутнiсть i самостiйнiсть украiнськоi нацii («Тарас Трясило», «Звенигора») – це вважалося за справжне кiно-мистецтво. Решта, де панували iдеi iнтернацiоналiзму нiщо. Хай краще «трюковi» закордоннi картини, хай слiзно-сантиментальнi драми, беззмiстовнi комедii, аби не пролетарськi, аби не просякнутi iнтернацiоналiзмом радянськi кiно-картини… Одним iз тих, хто це робив – одних вихваляв, других компромiтував, дискредитував – був я. 9. I. 34 р.                                                       Остап Вишня Свiдчення Остапа Вишнi (П. М. Губенка) 9 сiчня 1934 р. До контр-революцiйноi органiзацii я вступив пiсля 1926 року (спочатку було «1927 року», цифра «7» переправлена на «6». – С. Г.), тобто пiсля того, коли Комунiстична партiя розгромила Шумськизм i Хвильовизм. Виступи Хвильового з лiтературними памфлетами, де ясно i недвозначно проводилась iдея вiдриву украiнськоi культури вiд росiйського впливу («Геть вiд Москви») з орiентацiю на «психологiчну» Європу, – по сутi були (виступи) гаслом взагалi вiдокремлення Украiни вiд Росiйськоi Радянськоi Соцiялiстичноi Республiки. Орiентацiя на «психологiчну» Європу – це гасло вказувало, що Украiна i в культурному своему життi i в полiтичному державному оформленнi повинна брати собi за зразок европейськi держави, тобто Украiна мае бути не Радянською, не соцiялiстичною, а буржуазною державою. Гасла цi, як ми бачимо, реставрацiйнi i контрреволюцiйнi. В полiтицi виступ Шумського з його негайною украiнiзацiею (примусовою) украiнського пролетарiату теж саме пропагував органiзацiю буржуазноi республiки з «власним» нацiональним пролетарiатом i т. д. Одже, значить, було викинено цiлком ясне гасло про органiзацiю Самостiйноi Украiни. Повстала думка про антирадянську контр-революцiйну органiзацiю, яка б могла здiйснити цю мету, перетворити ii в життя. А поскiльки цiеi мети прагнули всi, хто вважав себе за украiнця, то тут вирiшено було покинути, залишити всякi груповi чи партiйнi суперечки й дiяти единим нацiональним фронтом. Про оформлення такоi органiзацii зо мною говорив Хвильовий. Вiн казав, що взагалi пiсля розгрому Шумськизму, пiсля розгрому гасел i закликiв, що вiн iх пропагував у своiх лiтературних виступах – всякi спроби легальноi боротьби треба залишити, бо це нiяких реальних наслiдкiв не дасть, а треба переходити на запiльну роботу. Вiн говорив, що вже есть погодження мiж б. боротьбистами (Шумський, Полоз, Приходько), укапистами (Рiчицький, Авдiенко), з групами галичан (Косак i т. п.) про утворення так званого «нацiонального блоку» для антирадянськоi роботи. Говорив, що до цiеi органiзацii вже увiйшли з письменникiв Досвiтнiй, Яловий i пропонував увiйти до неi й менi. Я погодився. Робота органiзацii полягала в пiдготовцi повстань серед куркульського селянства, поскiльки було видно, що заможня частина украiнського села до колективiзацii не пристане, вона до нових форм сiльського господарства ставиться вороже, одже цю ворожiсть легко можна використати, скерувавши ii для одвертих повстанських дiй проти Радянськоi Влади. Із способiв, що ними користувалася ця контр-революцiйна органiзацiя, треба було взяти до уваги ще й пресу, театр, художню лiтературу. Нам, як робiтникам лiтературного фронту, письменникам, слiд в своiх творах, статтях i т. д. туманно дискредитувати роботу Радянськоi Влади. Одже, таким чином з 1927 року я був уже в контр-революцiйнiй органiзацii. Органiзацiя ця, вербуючи до своiх лав людей, що безпосередньо стикалися на низовiй роботi з селянством, застосовуючи репресивнi заходи до селянства, найбiльше колгоспного й бiдняцького-середняцького – надуживаючи навмисно цими репресiями дискредитувала заходи Радянськоi Влади на селi, викликаючи в населення незадоволення проти Радянськоi Влади й Комунiстичноi Партii. Всi отi так званi «розкуркулення» бiдняцько-середняцьких господарств, кепкування й знущання з колгоспникiв при хлiбозаготiвлях i т. д. все то i есть робота контр-революцiйноi органiзацii, що таким способом дискредитувала Комунiстичну Партiю i Радянську Владу в очах населення. Само собою розумiеться, що разом з цим пропагувалося й iнформувалося про те, що закордон дуже цiкавиться Украiною, що там уже вирiшено одiрвати Украiну вiд Росii, що треба готуватися до того, щоб гiдно зустрiти визвольникiв од московського «ярма». Почалися арешти членiв органiзацii. Арешт Ялового знаменував собою, що органiзацiю викрито. Хвильовий – стрiляеться, бо ясно вже було, що його чекае доля Ялового. Треба щось робити, рятуватись. Порадившись з Досвiтнiм, вирiшаемо роз’iздитися по селах, щоб там, прикриваючись нiби роботою по вивченню колгоспiв i колгоспного господарювання, замилити очi й перечекати небезпечний час. Приiхавши до Харкова, я взявся до роботи. За матерiялами над полiтвiддiлами МТС, щоб тим самим приспати пильнiсть державних органiв i одвести вiд себе очi. Але не пощастило. Арешт. 9. I.1933[13 - 1934.] року                                                        Остап Вишня Допросил                                                                Бордон Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 11 сiчня 1934 р. Харкiв 11.І.34 Дорогий Мум! Була у слiдчого. Ми всi здоровi. Живемо потроху. Цiлуемо тебе всi i любимо. Думаю про тебе кожну хвилину. Вiтають тебе всi. Ми цiлуемо, любим[о] i чекаемо. Варя. Вячко i Мурка. Коло нас все добре. За нас не турбуйся. Любимо тебе дуже, дуже… Свiдчення Остапа Вишнi (П. М. Губенка) 13 сiчня 1934 р. З 1928 року, я на пропозицiю Миколи Хвильового вступив до контр-революцiйноi органiзацii, так званоi «об’еднаний нацiональний блок», що поеднував у собi боротьбiстiв, укапiстiв i взагалi всi антирадянськi нацiоналiстичнi елементи. Мета органiзацii – повалення Радянськоi Влади й органiзацiя буржуазно-демократичноi Украiни, держави самостiйноi, тобто одiрваноi, вiддiленоi вiд Росiйськоi Соцiялiстичноi Радянськоi Республiки. Коли Комунiстична партiя розгромила шумськизм i хвильовизм – було ясно, що легальна боротьба з полiтикою партii i Радянськоi Влади не дасть бажаних для укр. нацiоналiстiв наслiдкiв, повстало питання про перехiд на нелегальне становище й на запiльну роботу. Не можу точно сказати, коли саме заснувалася названа контр-революцiйна органiзацiя, – я увiйшов до неi 1928 року, завербований Миколою Хвильовим. Якi причини спонукали мене пiти до нелегальноi, запiльноi контр-революцiйноi органiзацii? Я вже казав, що мрii укр. нацiоналiстичних елементiв на те, що партiя i робочий клас пiд тиском Шумського в партii, Хвильового на культурному фронтi – пiде на поступки, тоб-то стане на шлях украiнiзацii пролетарiату, стане на шлях одмiнного нацiонально-культурного будiвництва на Украiнi – цi мрii провалилися. Партiя на це не пiшла. Треба одже шукати iнших шляхiв, треба було боротися з так званим «московським централiзмом», а для цього треба йти в запiлля для органiзацii всiх нацiоналiстичних сил i способiв, щоб добитися свого, створити самостiйну буржуазну Украiну. На лiтературному фронтi ознаки такоi боротьби були ще 1925 року (здаеться), коли лiтературна органiзацiя пролетарських письменникiв «Гарт», яку тодi очолював Христовий (Блакитний уже хорiв у той час) – боролася з тим, щоб не працювати разом з росiйськими пролетарськими лiтературними органiзацiями, тоб-то вела курс на «самостiйнiсть» у лiтературному процесi на Украiнi, на його вiдмiннiсть од процесу росiйського. Виступи Шумського й Хвильового, як я тепер собi аналiзую всi подii – були кiльцями того ж самого нацiонального ланцюга на Украiнi. Органiзацiя нацiоналiстичноi лiтературноi органiзацii «Ваплiте», що потiм перетворилася пiсля ii лiквiдацii на групу «Лiтературний Ярмарок», а далi випливла, як лiтературна органiзацiя «Пролiтфронт» – все це подальшi етапи боротьби з лiнiею партii в лiтературi, якi (етапи) суть продовження давньоi нацiоналiстичноi лiнii в лiтературi. І «Ваплiте», i «Лiтературний Ярмарок», i «Пролiтфронт» партiя розгромила. Звiдси – незадоволення. Це одна з причин, так сказать, лiтературного характеру, що штовхнула мене в обiйми контр-революцiйноi органiзацii. Об’еднання наркоматiв (Наркомфiн, Наркомзем, Наркомтяжпром i т. д.), тоб-то едине вiд Росii керування економiкою Украiни розцiнювано було, як похiд узагалi проти Украiни, як вiдiбрання вiд Украiни ii прав i привiлеiв, самостiйноi Радянськоi республiки – це була друга причина мого вступу до контр-революцiйноi органiзацii. Треба було боротися з цими посягательствами на Украiну, а боротися можна, так думалося, тiльки нелегальним способом. Становище лiтературного фронту в РСФРР i в УСРР. Думалося, i цi думки всiляко пiдiгравалися, що украiнську лiтературу вважаеться за лiтературу другого сорта, що на видання украiнськоi лiтератури даеться мало паперу, що взагалi видавнича справа на Украiнi держиться в чорному тiлi, що коштом украiнських видавничих закладiв видаеться росiйська лiтература, тоб-то все те, що за розподiлом мае дiставати Украiна, все воно залишаеться в Москвi i йде на задоволення потреб росiйськоi лiтератури i росiйських письменникiв. Що росiйськi письменники краще забезпеченi матерiально, нiж украiнськi, що вони мають i бiльшi за твори гонорари, i бiльшi своiх творiв тиражi. Що росiйськi письменники мають змогу часто бувати за кордоном для поширення своiх творчих горiзонтiв, що вони там живуть подовгу, а для украiнських письменникiв залишаються вiд цього тiльки шматочки. 3 цим, гадалося, треба боротися. Для цього треба контр-революцiйну органiзацiю, щоб скинути владу, що так «обiжае» Украiну на фронтi лiтературному. Говорилося також, не вважаючи на те, що на Украiну з видавничих фондiв, з видавничих можливостiв припадае дуже малий вiдсоток, який нiяк не може задовольнити потреб украiнських письменникiв, не вважаючи на це все, на Украiнi видаеться дуже багато творiв росiйських письменникiв, видаваних уже в Москвi. Отже, таким чином, виходить, що навiть та невелика частина паперових i взагалi полiграфiчних можливостей, що iх мае в своiм розпорядженнi Украiна, i вона (частина) не йде цiлком для украiнських письменникiв, а ще й тут дiлиться мiж письменниками Украiни i письменниками Росii. Говорилося про те, що росiйськi письменники роз’iзджають у власних автомобiлях, користуються взагалi всiма життьовими благами, а письменники Украiни животiють. З цим треба, одже, боротися, а для боротьби треба органiзовуватися, тоб-то виникае потреба в запiльнiй для цiеi боротьби органiзацii. І нарештi полiтика Партii й Радянськоi Влади на селi. Коли партiя розпочала наступ на капiталiстичнi елементи в краiнi, взялася на селi за колективiзацiю сiльського господарства i на ii базi за лiквiдацiю куркуля, як класа, думалося, що колективiзацiю цю робиться з примусу, що сiльське господарство Украiни не зможе розвиватися такими шляхами, тоб-то шляхами колективiзацii, що для сiльського господарства на Украiнi, для його розвитку притаманнi господарства одноосiбницькi, а що коли й треба переходити на колективнi форми господарювання, то для цього ще не настав час, що селянство ще перебувае в лабетах дрiбно-власницькоi психологii i що така поспiшна, без вiдповiдноi пiдготовки колективiзацiя призведе до неменучого занепаду взагалi сiльського господарства на Украiнi. Що запровадження негайноi колективiзацii есть спецiально для того, щоб пiдiрвати економiчну мiць Украiни, пiдiрвати пiдпорну силу селянства, що ввесь час, – особливо, заможнi його шари, – противилися всiм заходам Радянськоi Влади. Говорилося, що такi способи (примусовi) колективiзацii запроваджуються тiльки на Украiнi, що по iнших республiках, а особливо в республiцi Росiйськiй нiчого цього не робиться, що, таким чином, Радянська Влада навмисне нищить добробут украiнського населення. У цей самий час Радянська Влада перейшла з сiльсько-господарського податку на методу хлiбозаготiвель. Говорилося, що хлiбозаготiвлi провадяться жорстокими способами, що в населення забираеться геть чисто все, не залишаеться нiчого, що населення кинуто в обiйми голоду, злиднiв i т. д. При чому так само порiвнювалося з становищем селянства в Росii i говорилося, що в Росii й по iнших республiках Союза методи й способи хлiбозаготiвель значно м’ягшi, що кiлькiсть накладуваного i на окреме господарство i взагалi на все селянство не така велика i що селянство росiйське перебувае в значно кращих матерiяльних умовах, нiж селянство украiнське. Розумiеться, що такi думки, такi настроi час од часу будоражили мене, але, заклопотаний безупинною роботою в газетах, журналах i т. д., я не систематизував iх i якихось певних висновкiв не робив, аж поки не забалакав зо мною про все це Хвильовий. Розвиваючи це все, пiдкреслюючи, систематизуючи, вiн говорив, що всi способи легальноi боротьби i легальних виступiв проти такоi, що до Украiни, полiтики партii й Радянськоi Влади вже випробувано, що нiяка легальна боротьба нiчого не дасть, що для цього треба йти на боротьбу всiма способами – i запропонував менi увiйти в спецiяльно для цього закладену антирадянську контр-революцiйну органiзацiю. Вiн говорив, що Радянський державний лад, що Союз Радянських республiк, де домiнантну ролю грае Росiйська Республiка, нiколи не пiде на те, щоб Украiнська Республiка була рiвна усiма сторонами з Росiйською, що доки буде Украiна в спiльцi з Росiею, вона (Украiна) завжди буде на других ролях, завжди буде в колонiяльному чи напiвколонiльному станi. Що в такому станi нiколи не дасться Украiнi розвинути всi своi творчi можливостi, що вона пастиме заднiх, що вона нидiтиме i в економiчному i в культурному своему розвитковi. З такого стану Украiну треба вирвати. Треба, щоб вона була справдi самостiйною, справдi незалежною, тiльки тодi вона зможе розвиватися й квiтнути з усiх бокiв. Украiну треба вiдiрвати вiд Росii. Треба стремiти до того, щоб усi землi, де переважна бiльшiсть есть украiнського населення, об’еднати в Соборну Украiну, хоч би для того треба було поступитися iдеею Радянського ладу, iдеею соцiялiзму. Основне, треба свою державу, а там видко буде. Я погодився з його думками i дав згоду вступити до органiзацii. Вiн поiнформував мене, що для цiеi мети треба залишити всi партiйнi, груповi й iнши суперечки, що треба йти единим фронтом, одностайно, всiм разом i сказав, що на цьому всi погодилися й утворили так званий «Об’еднаний нацiональний блок» на чолi з Шумським. У Москвi есть центр, який керуе всiма справами, куди входять такi особи, як Шумський, Полоз, Максимович, Сологуб. На Украiнi органiзовано свiй центр, яким керують: Приходько, Озерський, Рiчицький, Яловий i вiн, Хвильовий. Що есть погодження з органiзацiями галичан, якi мають щiльнi стосунки з закордонними контр-революцiйними органiзацiями i що робота провадиться спiльними силами. Способи для повалення Радянськоi Влади мають бути найрiзноманiтнiшi вiд агiтацii до iнтервенцii, що на всiх дiлянках уже утворенi спецiяльнi осередки, i що моя особисто робота, маючи контакт iз ним, Досвiтнiм i Ірчаном, буде полягати в тому, щоб дискредитувати заходи Партii й Радянськоi Влади на культурному фронтi, зокрема в галузi лiтератури, i, звичайно, коли буде те можливо в лiтературних творах просувати в маси iдею Соборноi Украiни i взагалi все те, чого прагнула контр-революцiйна органiзацiя. Про те, як це робилося, я дав вiдомостi у попередньому своему свiдченнi, зазначу тiльки, що просування в лiтературних творах програми органiзацii не щастило, завдяки пильностi органiв лiтконтроля. Не без того, звичайно, щоб подекуди такi погляди, критика радянського життя, критика окремих заходiв Радянськоi Влади не прохоплювалася в моiх творах. Взяти хоча б мiй текст до музкомедii «Мiкадо», що йшла свого часу в «Березолi». Там були мiсця, де висмiювалося радянське життя, але роблено це було, розумiеться, в формах тонких, завуальованих. Хоч я особисто в iнших галузях роботи контр-революцiйноi органiзацii безпосередньоi участi не брав (моя робота була на культурному i зокрема на лiтературному фронтi), проте це аж нiяк не знiмае з мене вiдповiдальностi за всю роботу органiзацii. Безперечно, що i я, буваючи на селах, в радгоспах, у колгоспах, використовував це для агiтацii проти полiтики Радянськоi Влади й Комунiстичноi партii на селi, дискредитуючи й компромiтуючи i iдею колективiзацii сiльського господарства, i взагалi роботу соцiялiстичного сектора сiльського господарства, i методи хлiбозаготiвель, – кидаючи, таким чином, зерна недовiр’я до запроваджуваних партiею й Рад. Владою способiв господарювання. Одже i в цих галузях частка моеi контр-революцiйноi роботи була i давала, очевидно, певнi наслiдки, пiдготовуючи селянство до того моменту, коли групи органiзацii, що працювали безпосередньо над пiдготовкою повстання проти Рад. Влади, – закiнчать цю пiдготовчу роботу. Структура контр-революцiйноi органiзацii була осередкова, ячейкова. Окремi ii осередки працювали на найрiзноманiтнiших дiлянках i радянськоi i партiйноi роботи. Я, як звичайний, рядовий член органiзацii не знав усiх осередкiв, усiх розгалужувань ii (органiзацii), проте про деякi я знав i назвати iх можу. Сам я належав до групи, що нею керував Хвильовий. До цiеi групи належали: Досвiтнiй, Яловий, Ірчан (стикався з групою). Працювала група в ДВОУ, на чолi з Озерським. Хто ще до неi належав не знаю. Їi робота полягала в тому, щоб якомога затримувати видання iдеологiчно-витриманих, партiйних творiв, творiв руськоi секцii радянських письменникiв на Украiнi, висовуючи натомiсць твори письменникiв i авторiв, що належали до органiзацii, чи симпатизували цiй органiзацii, а також видання творiв, де оспiвувалося б Украiну, як своерiдне державне тiло, ii романтику, ii iсторiю, етнографiю i т. д. Крiм того, щоб викликати незадоволення серед радянських робiтникiв, що працювали на культурному фронтi, вживалося заходiв, щоб провалювати видання потрiбноi лiтератури, пiдручникiв для шкiл, для ВШиiв i ВПШимiв, вказуючи в той самий час, що це полiтика Москви, що Москва не дае паперу, Москва не дае полiграфiчних засобiв i т. д., i т. i. Таким чином утворювалася певна атмосфера, певнi настроi серед робiтникiв культурного фронту, сiялося незадоволення до Союзного уряду, до його полiтики що до Украiни. Велику роботу провадив осередок Видавництва «Рух» (Березинський, Гжицький, Яворський, Репа). Тут видавалася тiльки украiнська лiтература з певними нацiоналiстичними тенденцiями. Письменник, що позбавлений був можливостi видати свою книжку з ворожою Радянськiй Владi iдеологiею десь iнде, смiливо мiг iти до «Руху». Вiн знав, що вiн iде туди до своiх, що там його порадять, як те чи iнше мiсце завуалювати, як його заретушувати, щоб воно не кидалося у вiчi установам лiтконтролю i полiтконтролю. Вiн знав, що там буде вжито всiх заходiв, щоб книжка його побачила свiт. Коли проглянути видавничу продукцiю В-ва «Рух» – кожному, навiть мало обiзнаному з лiтературними i видавничими справами на Украiнi, буде видко, що ця продукцiя мала певну тенденцiю, тенденцiю антирадянську, тенденцiю нацiоналiстичну – i цю свою лiнiю воно (В-во «Рух») вело послiдовно й уперто. Осередок при Інститутi iм. Шевченка в Харковi, зо своiми розгалудженнями (Киiв). Тут керували такi особи, як Пилипенко, Панченко, Рiчицький i т. д. Інститут Шевченка це теж була фортеця нацiоналiстичних iдей i вчинкiв, що подавала життя й дiяльнiсть самого Шевченка в тенденцiйному офарбленнi, що влаштовувала цiлi спецiяльнi вiддiли iм. Скрипника, пiдносячи Скрипника, як нацiонального героя i справжнього комунiста бiльшовика, а його роботу на Украiнi, як роботу едино правильну i едино для Украiни приемлему. Інститут Шевченка зiбрав у своiх стiнах все, що есть яскравого нацiоналiстичного на лiтературному фронтi. Осередок та лiторганiзацiя «Захiдня Украiна» на чолi з Мирославом Ірчаном. Тут перебували такi члени органiзацii, як Ткачук Ів., Кривенко, Качанюк, Гiрняк (тепер небiжчик), Гжицький, Гаско i цiла киiвська група письменникiв галичан (Загул, Атаманюк, Козорiс i т. д.). Маючи безпосереднi зв’язки з закордоном, вони дуже прислужилися до широкоi iнформацii закордону про роботу контр-революцiйноi органiзацii. Через них дiставалося директиви з закордону i т. д. Осередок Інституту iсторii Украiнськоi культури (Черняк, Горбань), де у вiдповiдному нацiоналiстичному офарбленнi розроблялася соцiяльно-економiчна iсторiя Украiни. Осередок при Видавництвi «Молодий Бiльшовик», на чолi з Грицаем. Решти членiв цього осередку я не знаю. Цей осередок дбав про видання певноi лiтератури для молодi, затуманюючи молодечi голови нацiоналiстичним мотлохом. Осередок при Видавництвi УРЕ (Украiнська Радянська Енциклопедiя). Тут працювали такi, як Бiленький (Березинський), Фалькович, Рiчицький, Лозинський, Рудницький, Бадан i т. д. Їхне завдання було подати Енциклопедiю у вiдповiдному дусi, тоб-то нi в якому разi не в дусi радянському, партiйному, а навпаки в дусi нацiоналiстичному. Розумiеться, що i в таких вищих наукових закладах, як ВУАМЛІ, ВУАН, були своi осередки, своi люди, що працювали для органiзацii i на органiзацiю. В галузi театрального фронту малися такi форпости нацiоналiстичнi, як «Березiль» на чолi з Курбасом, такi робiтники, як Христовий. Одже, як бачимо, культурний фронт, на якому я провадив контр-революцiйну роботу, був густо вкритий сiткою осередкiв цiеi органiзацii. Я вже не кажу, про такi суто-лiтературнi органiзацii, як «Плуг», «Ваплiте», «Лiтературний Ярмарок», «Пролiтфронт», – що вся iхня робота провадилася пiд гаслом нацiональноi культури i лiтератури, нацiональноi i формою, i змiстом. Говорячи про контр-революцiйну роботу органiзацii, не можна обминути фiгури М. О. Скрипника. Я нi вiд кого з товаришiв не чув, щоб Скрипник був членом контр-революцiйноi органiзацii, але що його постать була така, на яку звертали ми погляди в своiй контр-революцiйнiй роботi. Ми думали i знали, що М. О. Скрипник за украiнську культуру, взагалi за надання Украiнськiй Радянськiй Республiцi всiх прав i привiлеiв, як республiцi самостiйнiй, ми знали, що вiн обстоюе i самобутнiсть украiнського культурного процесу i вiдмiннiсть економiчного розвитку УСРР. В його особi ми уявляли той стовп, що завжди захистить, завжди пiдтримае нас у наших домаганнях iти в своему розвитку вiдмiнним шляхом вiд РСФСР. Ясно, що робота контр-революцiйноi органiзацii не обмежувалася тiльки роботою на культурному фронтi. Я, на превеликий жаль, мало обiзнаний роботою на iнших фронтах, хоч, само-собою, розумiеться, така робота безперечно провадилась. Органiзацiя, як я вже про це казав, вживала всiх способiв роботи, вiд агiтацii до iнтервенцii, бо метою ж ii було скинути, поваляти Радянську Владу i вiдокремити Украiну вiд СРСР, зробивши ii, Украiну, буржуазно-демократичною республiкою. Щоб це здiйснити роботи на самому культурному фронтi було б замало, одже до методiв боротьби з Радянською Владою запроваджувалося i пiдготовку повстання, i терор, i пiдготовку iнтервенцiй. Детальних свiдчень про цю роботу я дати просто не маю змоги, бо з конкретними випадками цiеi роботи не обiзнаний. Але це, знову повторюю, аж нiяк не знiмае з мене вiдповiдальност[i] за роботу органiзацii в цiлому. Найжвавiше взагалi пiшла робота органiзацii, коли до влади в Нiмеччинi прийшов Гiтлер. Заворушилася контр-революцiя на емiграцii, пожвавiшала робота i тут, на Радянськiй Украiнi. 3’явилися надii на скорше визволення Украiни, бо видно було, що без втручання чужоземноi сили, самiм нам розраховувати на реальнi наслiдки надii мало. В 1933 роцi Украiна з прориву вийшла, на Украiнi добрий урожай, колективи змiцнiли, селянство в масi втяглося працювати, одже грунт для роботи захитався. Почалися майськi арешти. Видно було, що органiзацiя провалилася, ii викрили. Арешт Ялового – обухом по головi вдарив усiх нас. Пострiл Хвильового пiдтвердив, що справа безнадiйна, що вихода для Хвильового iншого, крiм самогубства не було, бо однаково його спiткала б доля Ялового, як вона спiткала всiх нас. Із способiв пiдготовки настроiв протирадянських треба ще вказати роботу членiв контр-революцiйноi органiзацii, що працювали на селах, як уповноваженi партii при хлiбозаготiвлях, засiвкомпанiях та iнших сiльсько-господарських роботах. Вживаючи рiзного рода репресiй, надуживаючи цими репресiями, роблячи це iменем партii, iменем Радянськоi Влади – вони, члени органiзацii обурювали й пiдбурювали населення проти влади й партii. Але про це вже я говорив у попереднiх своiх свiдченнях. Арешти, самогубство Хвильового, самогубство Скрипника – все це зовсiм зруйнувало i деморалiзувало роботу органiзацii. Я був усе лiто на селi ущент знервований i здеморалiзований. Усi цi подii сильно вплинули на мою нервову систему i я, по приiздi з села, почав приводити себе до порядку, почав лiкуватися. Невдовзi i мене було заарештовано. Яка ж мета була органiзацii, чого вона хотiла, куди вона йшла? Мета була одна. Поваливши Радянську Владу, завести буржуазно-демократичний лад, i вiдокремивши Радянську Украiну вiд Союзу Радянських Соцiялiстичних Республiк – здiйснити iдею всiх украiнських нацiоналiстiв – утворити Соборну Украiну. 13. I.34 р.                                                       Остап Вишня Допросил                                                       Бордон Витяг iз протоколу допиту Досвiтнього О. Ф. 15 сiчня 1934 р. «…В прошлых своих показаниях я уже говорил о том, что в отношении меня, ВИШНИ и СЛЮСАРЕНКО, решающую роль в повороте к террору сыграл выстрел ХВИЛЕВОГО, который прозвучал в атмосфере наивысшего напряжения. Для нас этим выстрелом была решена проблема дальнейшей борьбы, но практическое разрешение вопроса к этому времени не имело еще своего принципиального решения в верхах организации и потому наши настроения не нашли своего применения. Моя командировка на село, затянувшаяся до сентября, несколько оторвала меня от деятельности организации, но возвратившись в Харьков после разговоров с О. ВИШНЕЙ и СЛЮСАРЕНКО я установил, что наряду с общей растерянностью в рядах организации ведется борьба за сохранение своих позиций и в этой борьбе вопрос о терроре занял ведущее место. Вопрос о терроре был решен и О. ВИШНЯ информировал меня о том, что я и СЛЮСАРЕНКО под его руководством должны совершить нападение на ПОСТЫШЕВА. По этому же вопросу, в частности, конкретно о плане, последующий разговор я имел с ОЗЕРСКИМ, вызвавшим меня на совещание в помещение ДВУ. На этом совещании помимо меня, присутствовал и ПИЛИПЕНКО и здесь я от ОЗЕРСКОГО, как от лица, входящего в состав руководства организации, услыхал решение, о котором перед этим проинформировал меня ВИШНЯ. План нападения состоял в том, что по инициативе руководства в предоктябрьские дни организовывалась делегация писателей к ПОСТЫШЕВУ. Войдя в состав делегации, наша терристическая тройка и должна была произвести покушение в здании ЦК. Вопрос о вооружении дела не тормозил, т. к. я персонально имел два револьвера, одним из них мог снабдить кого-либо из членов тройки в случае отсутствия оружия у них. Во время этого разговора с ОЗЕРСКИМ я понял, что убийством ПОСТЫШЕВА далеко не ограничиваются террористические планы организации, что террор будет направлен против всей основной верхушки партийного руководства украинской организации, конечно и против БАЛИЦКОГО, непосредственно руководящего разгромом нашей организации, но конкретных фамилий лиц, намеченных к террору ОЗЕРСКИЙ мне не называл, очевидно, в целях конспирации. После этого совещания, имевшего место в средних числах октября, я, проживая в одном доме с ВИШНЕЙ и СЛЮСАРЕНКО, неоднократно встречался с ними у меня на квартире и мы обсуждали детали нападения. Стрелять первый должен был ВИШНЯ, и лишь в случае его промаха вступали в строй я и СЛЮСАРЕНКО…» Витяг iз протоколу допиту Досвiтнього О. Ф. 15 сiчня 1934 р. «…На одном из этих совещаний, происходившем в предоктябрьские дни (в последних числах октября 33 г.) в разговоре об оружии я помянул о том, что у меня помимо револьверов, имеется еще ручная граната, которую можно было бы использовать для покушения. ВИШНЯ ухватился за этот план, считая его более безопасным для нас в части более широких возможностей к побегу и выдвинул предложение бросить гранату на правительственную трибуну во время Октябрьских торжеств. Этот план нами в деталях был обсужден и отвергнут, т. к. здесь могло иметь место ряд непредвиденных случайностей, как-то: граната могла не попасть на трибуну и разорваться, не причиняя никакого вреда намеченному лицу, или совсем не разорваться, что в одинаковой мере не достигло цели и провалило новый метод борьбы – нашей организации. Окончательно решено было держаться первого варианта, т. е. нападения в здании ЦК во время приема делегации, и план этот не был осуществлен лишь потому, что по неизвестным мне причинам в приеме было отказано…» Свiдчення Остапа Вишнi (П. М. Губенка) 21 сiчня 1934 р. Запитання. Розкажiть докладнiше, що ви знаете про терор, що його мала застосовувати Ваша контр-революцiйна запiльна органiзацiя. Вiдповiдь. Само собою розумiеться, що всяка контр-революцiйна органiзацiя, яка ставить своею метою повалення Радянськоi Влади, тоб-то знищення Влади примусовим способом, способом зброi, не може, здiйснюючи цю свою мету, не вживати терору, як от повстання, збройноi боротьби i т. п. Це – зрозумiло. Інша справа – iндивiдуальний терор, атентати на окремих представникiв партii i Влади, що iх органiзацiя вважала за найголовнiших винуватцiв запровадження полiтики, ворожоi полiтицi контр-революцiйноi органiзацii. Наскiльки я можу собi пригадати тепер i бiльш-менш уявити справу про терор – бо балачки про iндивiдуальний терор почалися при менi i зо мною в той перiод (пiсля смерти Хвильового) мого життя, який (перiод) я не можу вважати для себе за нормальний (паталогiчний, хоробливий стан психiчноi депресii, фiзичноi хоробливостi, iстерiчностi, нервовоi неурiвноваженостi) – справа виглядала так. Органiзацiя провалилась. Це було ясно. Арешт Ялового, самогубство Хвильового i т. д. – все це ознаки, що органiзацii вже нема, що позалишалися поодинокi ii члени, якi також чекали на викриття й на арешти – треба було довести i членам органiзацii i Владi, що, мовляв, хоч органiзацiя i провалилася, та все ж таки – ми ще в силi, ми ще маемо i силу, i можливiсть «гримнути дверима» востанне, подаючи тим самим надiю, що ще не все загинуло. Такi балачки провадились нами на помешканнi в Ірчана, коли був присутний Ткачук. Про це говорив менi i Досвiтний, i я з цими балачками погоджувався. Правду, казавши я ходив увесь час тодi в якомусь туманi, байдужий до всього i до всiх, з повсякчасними головними болями, з незовсiм координованими й нормальними вчинками, викликаючи у близьких своiх i в лiкарiв, що мене лiкували, побоювання за мiй психiчний стан. Я не вдумувався глибоко в те, що говорилося, я погоджувався з усим i на пропозицiю членiв органiзацii (Озерський, Досвiтнiй, Ірчан) погодився бути виконавцем замаху на т. П. П. Постишева. Говорилося про те, що П. П. Постишев мае невдовзi прийняти (балачка вiдбувалася в жовтнi м-цi) делегацiю письменникiв i в цей саме час я мав учинити на його замах. Як саме, з чого стрiляти, як стрiляти – у цi деталi я не вдавався, i чи були цi деталi розробленi, я не пам’ятаю. Револьвера в мене нiколи не було – хто мав менi дати револьвера – не пам’ятаю. Взагалi ж, – я кажу, – в той час ота сама психiчна депресiя позбавляла мене можливостi пригадати зараз усi деталi. Коли б менi хтось нагадав тi часи, нагадав подробицi тих балачок, мiркувань i т. i., що тодi проводилися, можливо б – я й пригадав би все детальнiше. Із осiб, яких iще називали тодi, як об’ектiв атентатiв нашоi органiзацii, вказувалося на В. Я. Чубаря й на В. А. Балицького. Смутно пригадую, що на В. Я. Чубаря мав заподiяти замах Гжицький, а на В. А. Балицького – не знаю хто. Мiсцем для цих атентатiв було обрано майдан iм. Дзержинського пiд час святкування Жовтневоi Революцii. З густою фарбою сорому згадую я все це, i нiчого цi спогади не викликають у мене, крiм призирства до себе, до товаришiв, до органiзацii, що плекала в себе цi пiдлi й мерзеннi думки. Хотiлося б, щоб i Партiя, i Влада дали менi змогу не на словах, а на дiлi, на роботi доказати, що ворогом робочого класу я нiколи не буду. 21. I.33[14 - Мае бути 34.]Остап Вишня Допросил Бордон Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi Сiчень 1934 р. Сiчень 1934 р., Харкiв Любий тато! Як ти там живеш. Як себе почуваеш. Варвара Олексiiвна казала, що в тебе маленька кiмнатка й ти почав вивчати нiмецьку мову. В школi все гарно. Вчуся добре. Ось тобi приклад моеi характеристики за 1-ше пiврiччя. 1) Мова. Дуже добре. 2) Арифметика. Добре. 3) Суспiльствознавство. Добре. 4) Географiя. Добре. 5) Природознавство. Добре. 6) Полiтехнiзацiя. Задовiльно. 7) Рос. мова. Дуже добре. 8) Муз. виховання. Дуже добре. Взагалi все хараш-ш-о! Цiлую тебе! Вячко. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 8 лютого 1934 р. Харкiв                                                                         8.ІІ.1934 рiк Дорогий наш татулько! Пересилаю тобi книжки, газети й картки. 4 шт. фотокарток. Так мене схвилювало вчорашне побачення, що не можу й досi заспокоiтися. Чого ти сумний такий? Не журися! Скоро зустрiнемося i будемо жити всi вкупi. Хочеться багато тобi сказати хорошого, теплого, але Шуман був правий, коли говорив, що «Любовь и дружба проходят по земле с замкнутыми устами и с вуалью на челе. Ни одно человеческое существо не в состоянии рассказать другому, как оно его любит; оно может только чувствовать любовь». Менi хочеться бачити тебе спокiйним i веселим. За нами не журися, ми тебе любимо i нiколи не забуваемо. Матерiально живемо непогано, й не дуже багато продала барахла. У всякому разi те, що передаемо тобi, ми й самi iмо. Так що ти, будь ласка, iж масло – поправляйся. Була вчора прем’ера в Тромi. Сприймали добре, але багато пропало мiсць через переклад i молодiсть деяких акторiв. А взагалi вистава весела, хороша i молодята хороше грають. Почуваеться, що вистава робилася за короткий термiн, особливо в останнiй дii багато сирих моментiв. Одержала сьогоднi ранком листа вiд Василевоi дружини. Пише, що виiде з Одеси не пiзнiше 10.ІІ., так що я ii чекаю. Тепер менi буде веселiше жити, а то я не можу сидiти в цiй квартирi. Ну i не лежала в мене душа до неi, а тепер зовсiм противно бачити цi прекраснi кiмнати. Ну, ти не сумуй! Ми тебе любимо всi i чекаемо швидше додому. Все свое ти найдеш на старому мiсцi, все не змiнилося i чекае твого повороту. Ти щось хотiв попросити тобi принести, та так блискавично пролетiло побачення, що ти не встиг. Ти напиши менi, я тобi передам листiвок. Цiлують тебе Катя, Василь i всi, хто тебе по-справжньому любить (правда, зараз видно, що таких дуже мало). І нашое посiмейство в складi мами Варi, Мухтарочки, Вячульки та старушки – Анн[и] Дмитрiв[ни] – тебе крiпко, крiпко цiлують в твоi прекраснi сумнi очi. Дякую, що ти менi почав снитися. Твоя Варя. Передаю книжки: 1) Слонимский – «Лавровы». 2) Новик[ов]-Прибой – «Ухабы». 3) Фурманов – «Семь дней». 4) Горбатов – «Ячейка». 5) Гладков – «Старая секретная». 6) Лесаж – «Жиль Блаз». 7) Меринг – «Легенда о Лессинге». 8) газети: «Советское искусство» – 3 шт., литературных – 4 шт. Речь тов. Сталина за 28.І. Речь тов. Кирова за 24.І. Речь тов. Кагановича за 22.І. Ленiнський номер за 21.І. Катастрофа стратостата за 3.ІІ. Речь тов. Ворошилова за 4.ІІ. Задачи второй пятилетки: 6.ІІ. На побачення принесу ще книжок i газет. Звинувачувальний вирок 23 лютого 1934 р. ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ По делу ГУБЕНКО Павла Михайловича он же Остап ВИШНЯ по обвинению его в преступлениях предусмотренных ст. ст. 54-8 и 54–11 УК УССР. В 1933 году ГПУ УССР разгромлена контр-революционная деверсионно-повстанченская и шпионская «Украинская Военная Организация» (УВО). После разгрома основных кадров этой организации, остатки ее перестроили свои ряды и вновь повели ожесточенную борьбу против Советской власти, стремясь сохранить у остатков организации дух активной борьбы, желая отомстить за разгром украинского национализма и нанести партии и Соввласти удар, остатки организации приняли в качестве основного метода борьбы индивидуальный террор против руководителей партии и Советской власти. Для осуществления террористических актов против руководителей партии на Украине товарищей ПОСТЫШЕВА, БАЛИЦКОГО и других был создан ряд боевых террористических троек, ликвидированных ГПУ УССР в момент подготовки террористических актов. По этому делу арестован и привлечен в качестве обвиняемого ГУБЕНКО Павел Михайлович, он-же Остап ВИШНЯ. Проведенным по делу следствием установлено: ГУБЕНКО-ВИШНЯ в 1917—19 гг. работал в Министерстве железных дорог при правительствах Гетмана УНР, с недобитками УНР отступил в Каменец-Подольск, связался там с членами ЦК УПСР ГОЛУБОВИЧЕМ, СТЕПАНЕНКО, ЧЕСНОКОМ и другими и сотрудничал в эсеровских органах «Народная Воля» и «Трудовая Громада» под псевдонимом ГРУНСКОГО (Лист. дела 21). В начале 1920 г. вместе с эсерами ЧЕСНОКОМ и СТЕПАНЕНКО, посланными ЦК УПСР в тыл Красной армии для организации контр-революционного восстания, перешел через польский фронт в Киев (Лист дела 21). В 1921 году ВИШНЯ был арестован по делу ЦК УПСР, осужден ЧК на 3 года Концлагеря, но затем по ходатайству БЛАКИТНОГО освобожден. (Лист дела 21). В 1924 году после возвращения из-за границы лидеров УПСР ГУБЕНКО-ВИШНЯ принял участие в конференции УПСР созванной под Харьковом, где была принята программа организации о дальнейшей активной борьбе с Советской властью (Лист дела 21). В 1927 году Вишня был завербован ХВИЛЬОВЫМ в контр-революционную подпольную организацию, по заданиям этой организации выезжал на село, проводил контр-революционную подрывную работу среди селян, а также вредительскую контр-революционную работу на культурном фронте (Лист дела…). В конце 1933 года организация приняла решение об убийстве тов. ПОСТЫШЕВА. На совещании и в присутствии ГУБЕНКО-ВИШНИ, ДОСВИТНОГО, ИРЧАНА и других членов организации был намечен такой план: Во время Октябрьской демонстрации ВИШНЯ с ДОСВИТНИМ проникают на площадь, бросают бомбу на трибуну, где находится тов. ПОСТЫШЕВ и воспользовавшись суматохой, скрываются. Необходимая для выполнения этого плана бомба хранилась у ДОСВИТНОГО и изъята во время его ареста в квартире. Выполнение этого плана организации помешали аресты, проведенные ГПУ 3.XI.1933 года. После этого был намечен второй план: ГУБЕНКО-ВИШНЯ, как член Оргкомитета писателей Украины вместе с ДОСВИТНИМ и ИРЧАНОМ организовывают делегацию к тов. ПОСТЫШЕВУ. Во время приема ГУБЕНКО-ВИШНЯ должен был выстрелить в тов. ПОСТЫШЕВА из револьвера, который должен был получить у обвиняемого ДОСВИТНЕГО. Этот револьвер обнаружен и изъят при аресте ДОСВИТНЕГО (Лист дела…). Обвиняемый ГУБЕНКО-ВИШНЯ показывает: «…После майских арестов, после самоубийства ХВИЛЬОВОГО в организации начались разговоры о необходимости применения индивидуального террора в отношении тов. тов. ПОСТЫШЕВА, БАЛИЦКОГО и ЧУБАРЯ, которых считают виновниками разгрома организации. Незадолго перед Октябрьскими праздниками конкретно о подготовке террористических актов со мной говорили ДОСВИТНИЙ, ОЗЕРСКИЙ и ИРЧАН. Я тогда находился в состоянии физической и моральной депрессии, так как тяжело переживал самоубийство ХВИЛ[ЬО]ВОГО. Было состояние безразличия, безпросветного пьянства, было «все равно – море по колено». В этот момент и говорили со мной перечисленные лица. Говорили о том, что я, как один из лучших и известных представителей нации, должен пожертвовать собой и взять на себя убийство тов. ПОСТЫШЕВА. Был намечен такой план: к тов. ПОСТЫШЕВУ отправляется делегация писателей и в момент приема я в него выстрелю. Я согласился». (Лист дела ____). Таким образом следствием установлено, что ГУБЕНКО-ВИШНЯ являлся членом контр-революционной организации, проводившей работу, направленную к свержению Соввласти, путем вредительства, террора и организации восстания. Принимал участие в обсуждении вопросов, связанных с организацией террористических актов и дал согласие на убийство тов. ПОСТЫШЕВА, т. е. совершил преступления предусмотренные ст. ст. 54-8 и 54–11 УК УССР. На основании изложенного ПОЛАГАЛ БЫ: Дело по обвинению ГУБЕНКО Павла Михайловича, он же Остап ВИШНЯ, 1889 г. рождения, уроженца с. Груни на Полтавщине, сына приказчика помещичьего имения, бывш. сотрудника Министерства Путей Сообщения УНР, отступавшего с правительством УНР, в 1921 г. судившегося по делу ЦК УПСР, осужденного и затем амнистированного литератора, члена Оргкомитета писателей УССР, беспартийного, члена Союза Робос, передать на рассмотрение Судебной Тройки при Коллегии ГПУ УССР с ходатайством о применении к нему высшей меры социальной защиты – РАССТРЕЛ. Справка: ГУБЕНКО-ВИШНЯ содержится под стражей в Спецкорпусе ГПУ УССР с 25.ХІІ.–33 г. и с сего числа перечисляется содержанием за Судтройкой. ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ СПО                                          /БОРДОН / «СОГЛАСЕН»    ПОМ. НАЧ. СЕКРЕТНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ОТДЕЛА ГПУ УССР                                     /ДОЛИНСКИЙ/ «УТВРЕЖДАЮ» НАЧ. СЕКРЕТНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ОТДЕЛА ГПУ УССР                                    /КОЗЕЛЬСКИЙ/ ГУБЕНКО он же Остап ВИШНЯ мною допрошен. Подтвердил все свои показания. Обвинительное заключение утверждаю. Предлагаю – РАССТРЕЛ. ЗАМ. ПРОКУРОРА ГПУ УССР                                           /КРАЙНИЙ/ 23. II.34 года Витяг iз протоколу засiдання Судовоi Трiйки при Колегii Державного Полiтичного Управлiння УРСР 23 лютого 1934 р. Ол. Полторацький Що таке Остап Вишня лютий 1934 р. III Пiдсумовуючи проведений нами аналiз творчостi контрреволюцiонера, нацiоналiста Остапа Вишнi, ми не можемо вiдмовити собi в тому, щоб процитувати заключну частину своеi роботи про нього, написаноi в сiчнi 1930 року. «Ми проаналiзували войовничий, антикультурницький характер лiтературноi роботи Остапа Вишнi. Ми встановили також дешевiсть i примiтивнiсть мистецьких засобiв нашого автора. Ми встановили також невiдповiдне до сучасностi iдеологiчне спрямовання мистецькоi творчостi нашого автора, що вона гостро конфлiктуе з вузловими, вiдправними точками нашоi сучасностi. Ми розглянули матерiал 4-х томiв збiрки творiв Остапа Вишнi, якраз те, що вiн написав «для душi», а не по безпосередньому соцiальному замовленню того чи того редактора. І ми побачили всю ефемернiсть мистецького престижу короля украiнського гумору. Виявилося – король голий, як i слiд було за вiдомою казкою передбачати. І це треба одверто, без усяких забобонiв, нарештi, сказати, не зважаючи на осiб i на ту лайку, яку без сумнiвiв невдовзi доведеться почути на свою адресу авторовi цiеi роботи». І, звичайно, почути довелось. Нацiоналiст М. Хвильовий, один iз полiтичних друзiв Остапа Вишнi, вмiщае в № 4 журн. «Пролiтфронт» колосальну статтю, спецiально присвячену реабiлiтацii Остапа Вишнi i нападкам на мене. В однiй поговiрцi сказано, що про мертвих слiд говорити або добре, або нiчого. Тож хай Хвильовий скаже сам за себе: «Усмiшки» Остапа Вишнi я полюбив. Полюбив iх за те, що вони запашнi, за те, що вони нiжнi, за те, що вони жорстокi, за те, що вони смiшнi i водночас глибоко трагiчнi. За те, що вони злободеннi, за те, що вони радянськi, за те, що вони близькi робiтничо-селянським масам, за те, що на них виховувалась i виховуеться наша письменницька молодь… Рiдко хто iз сучасних письменникiв так хутко i з таким запалом реагував на всi заходи комунiстичноi партii i радвлади, як реагував Остап Вишня». («Пролiтфронт № 4 ст. 305–309). А от iще одна цитата. «Коли ми поставимо питання, хто зараз найкращий письменник, з точки погляду популярностi, з точки погляду розмiру його впливу на Украiнi, – я скажу, що це… буде Остап Вишня, бо його твори читаються, йдуть в маси. Коли вiзьмемо iсторiю украiнськоi лiтератури Дорошкевича, абощо, коли ми пошукаемо там найвидатнiших, найвпливовiших украiнських письменникiв, то там прiзвища Остапа Вишнi не знайдемо. Це неправильно, це недооцiнка iдеологiчного впливу лiтератури». Це пише уже не Хвильовий, це пише другий нацiоналiст i контрреволюцiонер – Сергiй Пилипенко. От такими способами полiтичнi однодумцi Остапа Вишнi створювали йому радянську репутацiю. В 1930 роцi я писав: «Слiд вважати, що «Усмiшки» Остапа Вишнi е вже замкнене коло, що з iх виходу немае, що уже одмерла лiтературна машкара iх продуцента. Але загробнi заклинання все нових i нових десятитисячних тиражiв «Усмiшок» е ще ЖИВИЙ лiтературний факт, що розплодив уже цiлий садок вишневих усмiшок – i по ньому пройти повиннi трактори нашоi сучасностi, – висловлюючись високим стилем». Тепер я щасливий вiдзначити, що подiбне уже сталося i що моя стаття стае епiтафiею на смiтниковi, де похована «творчiсть» Остапа Вишнi. Йосип Гiрняк Спомини лютий – квiтень 1934 р. При кiнцi лютого 1934 р. пiсля нiчного допиту, повернувшись до камери, я застав молодого чоловiка з клунком загорненим у тюремний коц. Вiн назвав свое прiзвище: Стрельбицький. Це був iнженер, який недавно приiхав з товаришем Лукомським з Данцiгу, i обидва працювали на Харкiвському тракторному заводi. Ще на волi я чув, що iх заарештували, як i чимало iнших галичан, якi в добу М. Скрипника шукали працi на Украiнi. У мою одиночку вартовий втаскав другий тапчан, i пришелець як тюремний старожил став проявляти господарську iнiцiятиву: перш усього зайнявся розмiщенням свого барахла i фаховою чисткою «парашi». Молодий, меткий i балакун, Стрельбицький поiнформував, що його слiдство вже закiнчене i вiн чекае результатiв. При тiй нагодi розповiв про методи i всю технiку слiдства, не окриваючи, що вiн признався до всяких абсурдних обвинувачень, якi йому пришивали, бо, мовляв, все одно карта бита… Отож не треба ставити жодного опору, бо вони всякими тортурами та насиллям доб'ються свого. Вiн без усяких вагань став i мене намовляти, щоб якнайскорше заспiвати пiд iхню дудку i признаватись до всякоi фантасмагорii, яку тiльки пiдсувають, i тим способом, скорiше вилiзти з-пiд лабет цих органiв. Коли ж я йому заявив, що слiдчий ще нiчого менi не iнкримiнуе, то вiн же запитав: – А ви iздили за кордон? – Їздив! – Ну от i розкажiть, що ви там бачилися з керiвниками нацiоналiстичних органiзацiй, наприклад, з УВО. Тут я збагнув, з ким маю дiло! – Слухайте, iнженере! Припинiть такi розмови зi мною. Ми примушенi сидiти в однiй камерi. Граймо у домiно (яке вiн принiс з собою), курiм спiльний тютюн, але не чiпаймо подiбних тем. За кiлька тижнiв йому наказали зiбратись з речами i я побажав йому «нi пуху нi пера». Незабаром менi знову пiдкинули до камери якогось молодого хлопця, поляка-комсомольця, що навiть слабо говорив росiйською мовою. Теж був з балакучих «троцькиствуючих» активiстiв. Розмови з ним були не цiкавi. Теж уже розколений, розгублений, колишнiй ентузiяст «новоi епохи». Довго вiн зi мною не засидiвся. Уже йшов мiсяць березень, а мiй слiдчий продовжував зi мною розмови на теми, якi хвилювали кололiтературно-театральнi круги. Це все було настiльки загальникове, що я нарештi зважився й одного разу запитав: – Громадянине слiдчий, за що мене арештовано? – А ви не знаете? Ну, Йосипе Йосиповичу! Таж ви самi написали свою бiографiю. Пригадайте все свое минуле, проаналiзуйте його, тодi самi нам скажете, за що ви тут. – То по-вашому я контрреволюцiонер? – Наша партiя каже, що так! А комунiстична партiя – це велика рiч… Вона непомильна! Вона знае все! Ви ентузiястично сприймали всi театрально-мистецькi теорii Леся Курбаса. Ви були завзятим його послiдовником не тiльки в театрi, але навiть поза театром ви були його невiдступним супутником. Ви навiть i не опам'ятались, як вiн завербував вас до УВО! – Громадянине слiдчий! То ви абсолютно не знаете Курбаса! Та вiн поза театром, поза своiми мистецькими вiзiями, поза лiтературою та фiлософiею мистецтва свiту не бачив. Вiн не вiд свiту сього! Коли мати не всуне йому в кишеню цигарок i сiрникiв, то вiн безпорадно буде iх шукати по всiх кишенях i не дасть собi ради з тiею проблемою. Куди йому до полiтично-органiзацiйних питань? Коли на це пiшло, то скорiше я мiг би завербувати його, нiж вiн мене! – Слухайте, Гiрняк! Курбас е не тiльки всеукраiнська фiгура. Його знае весь СРСР. Його знае мистецько-театральний свiт. Його театр отримав на свiтовiй театральнiй виставцi в Парижi золоту медалю! І вiн являеться «вождьом украiнськоi мистецькоi контрреволюцii»! – На вождя украiнськоi контрреволюцii скорiше надаюся я! Тут Грушевський усмiхнувся i промимрив: – Нi, це нам не пiдходить. У час тiеi розмови перед мною весь час маячiв Михайло Бiляч, який змалював картину зустрiчi харкiвських есерiв з папою римським… У мою камеру знову привели молодого високого бльондина – Миколу Грицая. Поклавши своi речi на вiльне леговище, вiн заявив, що прийшов з камери, де сидять Михайло Яловий, Сергiй Пилипенко i Лесь Курбас. Сюди його направив слiдчий Грушевський, попередивши, що актор Гiрняк не може сам розiбратись в обставинах, якi його оточують… Отож вiн почав з того, що розказав про свою справу: у нього слiдство вже закiнчене i вiн чекае результатiв. Микола Грицай, член ЦК Комсомолу, довший час був у Галичинi, помагаючи тамошнiм комунiстам у iхнiй органiзацiйнiй дiяльностi, i ось тепер пiсля розгрому КПЗУ його вiдкликали в Украiну, де пiсля недовгоi працi в комсомольському видавництвi арештували, обвинувативши в пiдготовi атентату на начальника ДПУ Балицького. Пiд час слiдства його навiть допитував сам Балицький, i навiть в присутностi Павла Постишева. Вони цiкавились, як такий iдейний комсомолець зумiв докотитись до таких контрреволюцiйних акцiй?! Грицай iм в очi заявив, що при кожних процесах мусять бути такi фанатики, якi беруть на себе завдання терористичних акцiй. Вiн iнформував мене i про те, що Яловий i Пилипенко не можуть усвiдомити Леся Курбаса в тiй усiй цинiчнiй гепеуськiй еквiлiбристицi. Грицай розважав мене оповiданнями про свою дiяльнiсть у Галичинi, про пiдпiльну акцiю членiв КПЗУ та про громадське життя в тiй частинi Украiни. – Диваки тi галичани! Наробили великого шуму по всiй Европi про пацифiкацiю: «Пацифiкацiя, пацифiкацiя»… А якоi вони заспiвають, як ми iм привезем «колективiзацiю»? Ось коли хотiлось би iх послухати! Динамiчнiсть Миколи Грицая розвiяла тюремну хандру i заповнила та зактивiзувала денне буття. Ми займались гiмнастикою, щоденно обдавались холодним душем. Коли чергового разу кликали до голярнi, я вiдмовлявся iз-за тупоi тюремноi бритви. Але парикмахер заявив, що вiн дiстав наказ мене побрити. Кiлька годин пiсля тiеi операцii мене повели до слiдчого. Переступивши порiг кабiнету, я остовпiв: за столом для допитуваних сидiла моя дружина. Ми кинулись одне до одного, гамуючи сльози… Слiдчий чемно запропонував сiсти вiзавi за столом, що ми й виконали, продовжуючи держатись за руки. Серед безлiчi хаотичних запитiв i таких же вiдповiдей дружина сказала: – Лiда Криницька розказуе, що в тебе знайшли револьвер. А тут же слiдчий перебивае: – А гармати в нього не було? Серед такоi непiдготованоi 15-хвилинноi зустрiчi пролетiв час i тiльки розтривожив нас украй. У камерi я довго не мiг справитись з нервовою депресiею, не зважаючи на всi старання запопадливого сусiда. Пiсля того побачення з дружиною мiй слiдчий наче перестав мною цiкавитись. Не викликав на допити, не вiдповiдав на моi прохання повторних побачень з дружиною, якими я засипав його сливе кожного дня. Мене з Миколою Грицаем перевели з одиночки поверхом вище, до бiльшоi камери, де вже було п'ять таких, як ми. Кожний мав окреме лiжко з столиком та шухлядою, двома поличками, де можна було зберiгати домашнi «передачi» та деякi особистi речi, якi з кожною передачею збiльшувались. Букет старожилiв новоi камери виявився доволi багатогранним: Бон – проф. фiлософii, Загер – германiст Харкiвського унiверситету, Червак – член партii, лектор марксизму-ленiнiзму, який захворiв психiчно, оголосив голодiвку i цiлий день бiгав по камерi. Вiн уже був непритомний, нiчого не iв, але й iншим голодним забороняв iсти його пайку. Бон i Загер, яких слiдства вже були закiнченi, поставилися до нас доволi прихильно, тож нам з Грицаем тюремне життя урозмаiтилось. Ми разом виходили на «оправку», на 10-хвилинну щоденну прогулянку, грали в домiно i шахмати, якi майстерно злiпив iз тюремного хлiба проф. Бон. У квiтнi забрали з речами Миколу Грицая. З того часу й слiду не стало цiеi молодоi, чесноi й вiдважноi людини. Витяг iз протоколу засiдання Колегii Вiддiлу Державного Полiтичного Управлiння (судового) 3 березня 1934 р. Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 14 березня 1934 р. 14 березня 1934 р., Харкiв Любий татко! Як себе почуваеш. Мене Жорж водив до Рентгенiнституту. Там мене просвiчували. Нiчого не знайшли. Був у професора Скрипта. Вiн, подивившись менi в носа й горло, сказав, що в мене покривлена носова перегородка й трошки розрослись аденоiди. Почуваю себе добре. Зараз нас розпустили до 20-того числа. Взагалi все дуже добре. Цiлую тебе. Вячко. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi 14 березня 1934 р. 14 березня 1934 р., Харкiв Драстуйте, дорогенький дядя Павлуша! Як ви себе почуваете? Нас в школi вiдпустили, тому що епiдемiя грипу. Живемо гарно. Вчуся я гарно. Вiдмiтки нам ще не ставили, а коли поставлять i мама до вас прийде, я iй передам, щоб вона вам сказала, якi в мене вiдмiтки. Ну менi нiчого писати. Цiлую вас. Мура. Доручення Остапа Вишнi Маслюченко В. О. 20 березня 1934 р. 20 березня 1934 р., Харкiв ДОРУЧЕННЯ Грошi по ощаднiй книжцi за № 35 (по рахунку) каса № 47 доручаю одержати В. О. Маслюченко. 20.ІІІ. – 34 р. Остап Вишня Подпись гр-на Губенко (Остап Вишня) удостоверяю                                                        (Подпись) 22/III 34 Зав. справ. бюро ГПУ УССР Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 17 квiтня 1934 р. 17 квiтня 1934 р., Харкiв Чибью редакция «Северный горняк» ГУБЕНКО Волнуюсь неполучением телеграммы. Выслала 16-го 2 посылки Целую Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 19 квiтня 1934 р. 19 квiтня 1934 р., Харкiв Здоровы. Адрес: Григоровское шоссе, Пермская, 13. Целую. Пишу. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 21 квiтня 1934 р. 21 квiтня 1934 р., Харкiв Дорогий i любий наш Мум! Одержала твого листа, що писаний тобою вiд 10 ІV. Ну, що ж зробиш, що так далеко тебе направили… А саме головне – це не втрачати бажання жити, бо все можна пережити. Ти не горюй, що ми так далеко вiд тебе, зате думкою я кожну хвилину з тобою i тiльки едине бажання швидше побачити тебе. Листи йдуть погано, бо з усього, що ти написав, я одержала тiльки одного листа й телеграму. Як я схвилювалася, коли ти написав, що так далеко заiхав i без теплоi одежi, а тут ще твоя температура зовсiм мене перелякала. Я думаю, що ти заховав од мене i що зараз ти хворий лежиш, то менi малюються всякi жахи. Але ти не горюй – все перемелеться i все буде добре. Треба тiльки трохи почекати, i ти заспокоiшся, мiй рiдний хлопчику. Я тебе не забуду нiколи i приiду до тебе, коли це буде можливо i ти напишеш менi негайно про це. Менi треба через мiсяць поiхати з Харкова, так складаються обставини, тiльки я ще не вирiшила куди. Речi, якi бiльш великi, я продала, решту поставлю у тiтки i переiду з Харкова з великою охотою. Листи поки направляй на адресу тiтки. Ми всi здоровi. Єдине, – це турботи про тебе i думки, що ти хворий. Ти дивися там на мiсцi, як буде, i може нам справдi краще буде переiхати до тебе. Я особисто нiчого не маю проти. Буду тiльки рада подiлити з тобою й цю перемiну нашого життя. Думаю, що довго ти не будеш в тому краю i тебе кудись переведуть ближче, тiльки треба про це клопотати самому, а я з свого боку зроблю все, що тiльки можна буде. Ти не падай духом i держи хвiст морковкою. Настрiй у мене непоганий i я вiрю, що Рад[янська] влада наша, коли й покарала, то й милуе вона теж. Буду радитися з Вол[одимиром] Петровичем i тодi тобi напишу про все. Буду в Харковi до 2 травня, а там вже менi треба поiхати. Ти ж листи всi направляй до тiтки, думаю, що там я iх буду швидше одержувати. Не думай нiчого страшного – просто менi i ще багато кому треба поiхати з Харкова на вiддалi 50 кiл[ометрiв]. Я цьому тiльки рада, бо це мiсто менi осоружне, нiчого воно хорошого менi не принесло за цей останнiй рiк, i я його не люблю. Як ти доiхав до Котласа? Чи дуже змерз, чи хватило тобi iсти? Який там край? Все це мене дуже цiкавить; так хотiлося б подивитися менi, який то край на пiвночi i як там живуть люди. Ти менi про все напиши. Може тобi треба теплу одежу, так ти присилай телеграму, i я тобi вишлю, особливо на ноги треба тобi вислати хутрянi твоi валянки. Я рада, що до тебе добре вiдносяться й там; думаю, що тобi буде й там непогано. Менi дуже за тобою сумно й так хочеться бути разом з тобою, що ти просто собi й уявити не можеш. Єдине, що мене зараз турбуе – це твое здоровля. Все, що зможу, буду робити, щоб тебе ближче перетягти з пiвночi, бо для пiвденних людей там, очевидно, важко переносити холод. А може тобi там так сподобаеться, що ти сам не захочеш iхати кудись i забереш нас до себе?! Я нiчого не маю проти оселитися десь в другому куточку нашого Союзу. Пиши менi бiльше листiв, то може з них хоч частина буде доходити до мене. Послала тобi 19.IV «блискавку» чи ти ii одержав? Ми всi нiчого собi, живемо потроху i коли б не туга за тобою, то все легко можна пережити, бо людина все переживае i виносить. Ти – саме голiвне – не падай духом i май надiю, що все пройде i все буде краще, а що ми з тобою будемо знову разом, то я цьому бiльше як певна. Думаю проiхатися до Москви i подивитися, як, що й до чого. Буду тобi часто писати, щоб ти знав, як ми живемо, що робимо, де ми i як наше здоров’я. А ти не сумуй, все буде добре, от побачиш. Я вiрю. Я рада, що ти живий i що я з тобою колись зможу побачитись. А за нас не турбуйся, я за цей час маю добре загартування у боротьбi за життя. І ти борись, i живи, i жди, що ми скоро будемо разом. Нiчого страшного немае – скрiзь можна жити, i скрiзь е люди, i скрiзь можна приносити користь, i на всiй територii нашого Союзу можна найти працю, що пiде на користь побудовi соцiалiзму. А там, де ти зараз, то ще бiльше потрiбно культурних сил i ще бiльше можна зробити цiнного i потрiбного. Єдине, що мене турбуе, це те, що ти не зможеш перенести того клiмату. Коли приiдеш на постiйне мiсце, то довiдайся, як з побаченням, щоб я змогла ще до того, як закiнчиться навiгацiя, приiхати до тебе. І напиши вже звiдти, яку тобi потрiбно посилку, бо я не знаю, чи зараз тебе застане вона, коли я пришлю ii в Котлас. Чула я вiд людей, що багато тих, що поiхали туди, не хотять повертатися з тих краiв. Може й справдi там добре жити, i ми з тобою отаборимося на далекiй пiвночi. А саме голiвне – не падай духом i вiр менi, що вся моя надiя – це ти, i що я тiльки про те й думаю, якби бути разом з тобою. Дiтей я догляну, й ти не турбуйся за це й не суши себе думкою за це. Люди бувають у гiрших умовах i то живуть. Все пройде як «с белых яблонь дым». А ми з тобою будемо ще разом смiятися, радiти i приносити користь на побудову соцiалiзму. Бережи свое життя i будь спокiйний. Нiчого немае гiршого, коли людина втрачае надiю, а я ii не втрачаю, i ти теж не губи ii. Час покаже, як i що. Не суши себе, не втрачай доброго настрою i будь певен, що все пiде на добре. Цiлуемо тебе всi, i любимо, i вiримо, що все «образуеться» як ти сам кажеш. Дiти тебе цiлують i будуть писати. Катя, Вася, Маруся, Анна Дмитрiвна i всi, хто тебе не забув, вiтають i цiлують тебе. Буду з тремтiнням ждати вiд тебе листiв, бо кожен твiй лист буде для мене великою радiстю. А ти пиши часто, то може хоч частина твоiх листiв буде доходити до мене. Коли переiду кудись, то напишу тобi, або телеграфуватиму «блискавкою». Думаю залишити собi найпотрiбнiше з речей, а решту все продам, бо речi тiльки зв’язують людину по руках. Живемо ми зараз непогано, бо я продала трельяж за 1700 кар. i можу перший час жити спокiйно, а далi буде видно. Я думаю, що працювати я з осенi вже буду, е для цього певнi пiдстави, i тодi менi море по колiно. А ти не турбуйся нi за нас, нi за себе, адже i на Землi Франца Йосифа живуть люди й iхати звiдти не хочуть, а ти ще й не так далеко. Саме голiвне – добрий настрiй, i здоров’я свое бережи, а решта нiчого. Не думай, що я тебе можу загубити з поля зору, коли виiду з Харкова; я все зроблю, щоб тримати з тобою зв’язок. А це дуже легко, коли ти будеш писати на адресу тiтки; там менi завжди листи будуть передавати. Вона й зараз мене не кидае i пiдтримуе в моему горi. Вона тебе цiлуе i вiтае. Листи писатиму тобi часто, щоб хоч якийсь та дiйшов до тебе. Як твоя робота над упорядкуванням архiву, що ти писав менi. Як би я хотiла тобi в цiй роботi допомагати. Думаю, що коли б я була з тобою та з своею машинкою, то ми б могли там багато принести користi. Турбуюся, що там погане примiщення у тебе, щоб ти не застудився. Як ти iхав? Я ходила на вокзал проводжати тебе, але не бачила, коли ти виiхав. Ну, та нiчого, якось воно все буде, i це можна пережити, аби було здоров’я, тодi все буде добре. Ми всi тебе любимо i хочемо до тебе. Все якось та буде. Напиши в Москву заяву i листа до т. Горького, може, що поможе, а я, коли поiду туди, то теж пiду i буду стукати в усi дверi – десь та достукаюсь. Поки надiю я не гублю i стараюся потроху клацати на машинцi, може воно згодиться колись менi на далекiй пiвночi. Ти не думай, що я так собi пишу, що хочу до тебе переiхати. Це цiлком серйозно у мене на думцi, хоча менi не радять, бо всi кажуть, що довго ти там не будеш. Я думаю, що воно таки й справдi так, бо багато випадкiв було, що перекидають людей через дуже невеликий час кудись в iнше мiсце. Може до зими я ще встигну що-небудь зробити для тебе й, можливо, що ти там зимувати не будеш. Тiльки не падай духом, все в життi бувае, все можна пережити, все можна перетерпiти i все це потрiбно для збагачення фантазii в твоiй лiтературнiй працi. Адже ж iдуть люди на пiвнiч в мандрiвки, щоб там працювати, витрачають на те великi грошi, а тебе самi послали, тiльки пиши. Цiлую, люблю i жду листiв. Пиши, мiй рiдний, любий. Твоя Варя i дiтвора. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 23 квiтня 1934 р. Харкiв. 23/ІV 1934 г. Дорогой наш папулька! Мы все живы и здоровы. Получили твоих две открытки и письмо от 10/IV, а открытки от 13/IV и 16/IV. Я тебе послала письмо и телеграмму-молнию. В письме я тебе писала, что мне придется выехать из Харькова в скором времени. Думаю, что первое время я буду жить в Белгороде, а пока все письма и телеграммы направляй к тете Юле на ее имя, где я их буду получать всегда. Так сложились обстоятельства, что мне нужно выехать из Харькова. Ты не волнуйся, все не так страшно, как тебе может показаться на первый взгляд. Думаю на днях выехать в Москву по твоему делу. Мне кажется, что я как-то да устрою твой переход в другое место. Буду у т. Горького и может быть сделаю, что возможно. Единственно, что я очень тебя прошу, так это поменьше волноваться и быть, как можно спокойнее, а все остальное уладится как-нибудь. У меня настроение бодрое и я верю, что Сов[етская] власть не может быть такой суровой по отношению к тебе. Пока у нас все по-старому. Все, о ком ты спрашиваешь в открытке от 16/IV, еще в Харькове и, очевидно, на днях с ними будет решено как-то, тогда я тебе напишу. Ты не волнуйся, что от меня может не быть письма, но это не от меня будет зависеть, так как из твоих писем я получила только одно и две открытки, а остальные ко мне еще не дошли. Все мы живы и здоровы, деньги у нас есть на первое время, и думаю, что их нам хватит еще надолго. А там дальше я буду работать, то тогда и совсем будет не так уж и трудно. Боюсь, что посылка тебя не застанет в Котласе и не знаю, что мне сделать. Думаю подождать, пока ты доедешь до места назначения. А все-таки сегодня узнаю, как скоро может быть доставлена в Котлас посылка, и если будут положительные результаты, тогда постараюсь выслать завтра же. Думаю послать сахар, сало, махорку и колбасу. Пиши, как у тебя дела с деньгами. Если нужно – вышлю сейчас же. Деньги у меня есть, так как я продала вещи, чему очень рада, потому что они меня не связывают. У нас очень холодно, хотя солнышко и светит, а как там у вас на далеком севере? Мне страшно только одно, что ты так плохо одет, что ты можешь простудиться. Жаль, что так далеко ты заехал, но я не теряю надежды скоро с тобой увидеться и поговорить об очень многом. Буду посылать часто тебе письма, чтобы ты там не скучал. А ты тоже пиши мне почаще, потому что каждое твое письмо дает мне силы бороться, жить и не терять надежду на скорое свидание с тобою. Я думаю, что еще в этом году мы с тобою увидимся на далеком севере, только ты узнай, как скоро можно будет поехать к тебе и где нужно просить разрешение на свидание, и как к тебе добраться, какими путями ехать в те места. Ты не горюй и не кисни; я уверена, что все не так ужасно будет, как показалось на первый момент, а пока ты береги свое здоровье, не простуживайся и не унывай – все пройдет, и мы с тобой будем вместе доживать нашу маленькую жизнь. Будем работать, будем смеяться и запоем вместе еще не раз. Если никак не удастся переехать тебе в другое место, то я с большой охотой поеду к тебе и вместе мы сможем принести и там большую пользу в стройке нашего Союза. Сможем и там биться и воевать за успешное и скорое построение социалистического строя на всем земном шаре. Только не падай духом, держи хвост бубликом и смотри на жизнь бодро. Дети здоровы, тебя целуют, и любят, и не забудут никогда. Будут тебе писать, так что не грусти. Мы никак не собираемся без тебя устраивать свою жизнь и ждать тебя будем из далеких краев с нетерпением. Мне очень хочется до конца навигации приехать к тебе. Ты узнай, когда можно к тебе приехать, когда кончается водное сообщение с теми местами, где ты будешь, если мне никак не удастся что-нибудь сделать для твоего перехода в более близкое место. Мне кажется, что ты просто не сможешь перенести климатических условий того места, и я думаю, что это будет аргументом для моей просьбы в Москве. Хорошо было бы, если бы ты тоже написал т. Горькому письмо с такой же точно просьбой о переводе в более благоприятные условия. Спешу отправить сейчас письмо. Завтра напишу еще и вообще писать буду часто, так что ты не горюй и не скучай за нами; мы тебя любим, помним и никогда не забудем. Все тебе кланяются, все целуют, все уверены, что ты скоро будешь поближе и что мы еще не один раз встретимся в одной семье, за одним столом со всеми родичами. Дорогой наш мальчик – не скучай и не грусти. Жди. Надежда – большое дело, и я уверена, что не так уж плохо будет. Мне жалко, что так ты далеко, но будем верить, что это ненадолго и что я что-то смогу выбегать. Целуем тебя, любим и ждем каждую весточку от тебя с большим нетерпением. Любий наш, хороший, не сумуй, ми завжди з тобою i думкою, i надiею. Цiлую, люблю. Твоя Варя, Мура, Вячко. Адрес тети: Харьков, Холодная гора, Григоровское шоссе, Пермская № 13. Ю. О. Новиковой Под расписку. Так точно и пиши этот адрес без всяких добавлений. В случае каких-нибудь изменений, я тогда тебе напишу. Целую моего маленького мальчика. Варя. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 25 квiтня 1934 р. 25 квiтня 1934 р., Харкiв Перпункт Ухтопечлагеря. Остапу Вышни. 25 выслала посылку. Целуем. Здоровы. Варя Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 25 квiтня 1934 р. Кiнець квiтня 1934 р., Харкiв Дорогой мой Мум! Целую тебя крепко. Посылаю тебе продукты. Если нужны деньги – телеграфируй. Мы все здоровы. Все тебя любим и ждем писем. Пиши. Целую Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 26 квiтня 1934 р. Только вчера получила открытку от 8/IV писаную. Из Котласа ее отправили только 21/IV. Харкiв 26/IV 1934 г. Дорогой мой Мум! Получила твое письмо от 17/IV и так мне стало бесконечно больно… Да за что же все это на нас с тобой посыпалось?.. Неужели так все трагически кончится для нас? У меня была надежда, что мы с тобой увидимся, а теперь, когда тебя могут так далеко перекинуть (на о. Вайгач), то меня совсем покинула всякая надежда. Что же делать? Но я все же поеду в Москву и буду хлопотать о другом месте. Поеду после майских праздников и буду просить, плакать… может быть кто-нибудь и сжалится. Ты только не падай духом. Подожди немного, и если есть на свете справедливость, то я сделаю все, что в моих силах. Денег не жалей, и если нужно, то питайся лучше, я буду тебе присылать деньги. Послала тебе вчера посылку спешную. Боюсь, что ты ее не получишь уже в Котласе. Послала и телеграмму о высылке посылки, так что ты наверное сможешь предупредить, чтобы ее тебе переслали. Мы все здоровы и только и думаем про тебя, только и страдаем о тебе. Уже и слез нет и силы покидают перед такой несправедливостью. Но ты не горюй! Я все, что смогу, буду делать, если поможет это, конечно. Думаю поехать к Пешковой, упаду ей в ноги и буду просить, чтобы хоть чем-нибудь помогла тебе. Да неужели же нет на свете людей, кто бы пожалел нас бедных. Напишу письмо тов. СТАЛИНУ и уж, конечно, смогу его передать в Москве. Все, что только возможно, сделаю. Ты не грусти, я тебя не забуду никогда, а если и на остров Вайгач пошлют, то я и там тебя найду и приеду к тебе. Будем вместе век коротать. Ничего, всюду люди живут. Ты так напугал меня перспективой о. Вайгача, что для меня Ухтопечлагерь и Чибью уже кажутся совсем близкой и желанной страной. Смотри, как там будет и если нет выхода, то колонизация быть может есть спасение, и тогда будем там жить вместе. Не так страшно, как все кажется в первый момент. Крепость духа и спокойствие – вот что главное. Конечно, трудно в таких условиях крепиться, но ты не унывай. Я все же думаю, что в Москве как-то да улажу дело. Было бы неплохо, если бы ты тоже написал в Москву, и мне кажется, что не мешает написать к Пешковой. Я точно узнаю ее адрес и тогда тебе телеграфирую, а ты не забудь, что я об этом буду давать телеграмму и не удивляйся, получив странный адрес. А тогда пиши письмо и не одно. Нужно как-то спасаться. Ты не написал мне, как к тебе относятся в лагере все. Не очень ли плохо? Напиши письмо и т. Горькому. Про свидание я узнавала и в ГПУ, и так. Это делается через Москву, а если бы я захотела переселиться к тебе, то тоже через Москву. Думаю, что как-то добьюсь я положительных результатов. Буду надеяться. Самое главное, чтобы ты не унывал, а тогда море по колено. Может быть твоя счастливая зорька еще не совсем тебе изменила?! Ну, мое солнышко, не надо так плохо на жизнь смотреть. Я тебя люблю и каждую минуту думаю о тебе. Ты смотри, может быть твоя судьба зависит уже от местной власти, так ты там разузнай, что нужно и кому подавать всякие прошения. Теперь нечего гуманничать, довольно, что ты тут вел себя довольно скромно и думал, что такое милое отношение к нам есть признаком хорошим, а это только хороший тон был, и теперь ты видишь, что окончилося все куда хуже, чем мы думали. Ну, ничего, думаю, что я все-таки добьюсь в Москве правды. Буду добиваться к т. Горькому и к Пешковой. Напишу письмо т. Сталину и т. Кагановичу. Все равно теперь мне все пути не будут страшны. Ты не думай, что меня может испугать дорога к тебе в Чибью. Я все равно приеду, если бы это было и на о. Вайгач. Без тебя я не мыслю себе жизнь. И если действительно нам не придется никогда уж увидеться, то ты знай, что каждый час, каждую минуту я с тобой, думаю про тебя, живу с тобой и болею твоими муками. Если бы ты знал, как мне тяжело бесконечно, что все так случилось. Как бы я хотела нести вместе с тобой всю тяжесть твоего изгнания, все муки и боли… Я буду добиваться, чтобы меня тоже направили к тебе, если это только будет возможно. Нам вместе будет не так обидно. Может быть меня не допустят к тебе в наказание, но я думаю, что нет же на свете такого тяжелого преступления, чтобы и его не прощали, да еще в Советском Союзе. Ты не очень падай духом, все как-то «образуется», как ты говоришь. Подожди немного. Авось да и получится что-нибудь из моего путешествия в Москву. Потерпи немного, мой родненький, дорогенький, золотенький… Солнышко мое, мiй миленький хлопчик… І немае там у тебе нi дедушки, нi бабушки, нi папи, нi мами… А на далекой Украине сидит бедная женщина и строит фантастические планы будущей жизни. Как все это тяжело, мой мальчик… Как все прошло в вечность, и наша жизнь вместе, и наши маленькие невзгоды кажутся сейчас такими глупенькими, ненужными и смешными… Как человек странно живет, а когда ему приходится наконец встретить настоящее горе, то он оказывается совсем к этому неприготовленным и несчастным… Вот когда началась настоящая борьба, настоящие трудности. Но мы их победим. «Нет таких фортеций, каких не взяли бы большевики». А живем мы в Советском Союзе, и не может быть, чтобы не было возможностей для каких-то изменений в лучшую сторону. Самое главное – не теряй надежды и будь уверен, что маленькая, бедная женщина на далекой Украине будет делать все, что в ее силах для того, чтобы хотя немного облегчить твою тяжелую участь. Думаю, что мне удастся добиться каких-то преимуществ для тебя. Все, все, что только в моей силе, я сделаю. Ну а если ничего, то во всяком случае я думаю, что с тобой я буду вместе; в этом, мне кажется, не будет препятствий. Ну что же – далекий север будет нам второй отчизной и, думаю, не хуже, чем юг. А пока нужно подождать и немного пострадать… И это в жизни необходимо. Правда?! Мое хорошее солнышко, не унывай! Не скучай! Мы еще с тобой увидимся! Будь спокойный, пока я еще жива – все, что в моих силах будет, я сделаю… Барахла хватит на поездки и к тебе, и в Москву. А на дальнейшее задумывать теперь нельзя, потому что каждый день приносит новые сюрпризы. Так хочется сказать тебе много, много хорошего, но разве можно передать на словах то, что чувствуешь, что дрожит в скрытых уголках моего существа… Только одно знай, что нет для меня радости в жизни без тебя и что я страдаю еще больше от той мысли, что нас могут так разлучить, что мы никогда не увидимся с тобой… Как это страшно… Но этого не может быть… Было бы слишком жестоко и незаслуженно такое тяжелое наказание… Я верю, что все будет не так ужасно. Буду просить, буду умолять. Большевики не могут быть жестокими… Думаю о тебе все время, и ты будь спокойный, знай, что в нашем большом Союзе есть человек, который живет для тебя и думает о тебе и болеет за тобой. Пусть это будет тебе толчком для борьбы. Для меня нет никаких преград и все я перенесу без ропота и слез, вот только над твоими письмами речкой разливаются слезы, а так мне ничего не страшно… Много в жизни я перенесла с тех пор, как тебя у меня отняли, много еще перенесу, но знай, что для меня это не тяжело и не больно. Я с гордостью буду нести и дальше положенный на меня «обов’язок» забот о тебе и о детях. Детям дам все, что возможно и что в моих силах, а тебя никогда не забуду и всю свою жизнь и силы положу для вас. Я не пишу тебе о том, чтобы ты меня не забывал. Из твоих писем я вижу, что это невозможно и такими глупостями даже не забиваю себе голову. Мы с тобою будем вместе еще жить и строить большое дело нашей страны. Мы – маленькие винтики, необходимые в большой машине, принесем пользу и на далеком севере с таким же успехом, как и тут на Украине, если не больше. Терпи и не унывай!.. Я всегда с тобою, всегда думаю и люблю тебя, как никогда… Дети тебя никогда не забудут, они тебя любят и вспоминают. Солнышко мое! Целую твои лучистые глаза, твой большой и ясный лоб… Пусть тебя не омрачают тяжелые думы, смотри легче на вещи. Было бы здоровье, а все остальное можно перенести. Только крепися, крепися и крепися. Береги себя, не простудись. Лучше напиши, [что] тебе нужно из вещей теплых – я вышлю. А то твоя беспечность привела тебя к тому, что ты поехал так далеко совсем голый. Я тебе передала 3/IV в день твоего отъезда (как это я теперь вижу из твоего письма) вечером на имя следователя две книги и письмо, но ты, очевидно, их не получил, если выехал в 7 часов вечера, потому что я только в 8 ч. отнесла их к Проскурякову. Я ходила на другой день на вокзал, думала, что увижу тебя еще раз, но оказалось, что ты уже выехал… Ну, будь счастливый, мой дорогой мальчик! Не унывай, не опускайся и не грусти… А то мне очень тяжело. Любимый мой, дорогой, хороший… Будь счастлив и до скорого свидания! Я верю, что оно будет скоро! Твоя Варя. Анна Дмитриевна и Мак, и Мурка, и Вячко с бабой тебя целуют. Все кланяются и ждут тебя и твоих писем. Остальные еще в Харькове и с ними еще не решено. Думаю, что скоро все выяснится. Все, что тебе надо – пиши, я буду присылать. Волнуюся о цинге, что нужно от нее. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 27 квiтня 1934 р. Харкiв 27.IV.1934 р. Дорогий мiй синочок! Одержала твого листа вiд 21.IV. Ти даремно хвилюешся i нервуеш. Нiчого не поробиш, так вже воно сталося, а хто винний в тому – я нiяк не доберу. Думаю, що всi потроху, а голiвна iнiцiатива йшла з тоi установи, що й ти мав з нею справу останнiй час. Менi не можна жити на Украiнi, Бiлорусi, Московськiй та Ленiнградськiй окрузi. Забрали пашпорти, але жiнки мотнулися в Москву до т. Горького, який направив iх до т. Вишинського, i пашпорти нам усiм повернули. А таких, як я, багато е. Всього пережитого не можна описати; хай колись, як ми з тобою зустрiнемося, тодi я все, все розповiм детально. Продала речi й Цяцьку. 5. V. iду до Москви просити за тебе i за себе. Може що й вийде. А коли й справдi буде дуже погано, тодi доведеться колонiзуватися; тодi вже не буде перепони поiхати менi до тебе жити. Ну що ж, поживемо ще на пiвночi. Досить теплого краю, сидить вiн у мене в печiнках. Поки живем непогано, а далi буде видно. Я послала тобi посилку: 1 кiло сала, 2 кiло цукру, ? кiло ковбаси, 5 пачок тютюну, 6 пачок махорки i 20 книжок кур[ильного] паперу та мундштук. Завтра пошлю ще посилку з топленим маслом та ще чогось куплю. Всi листи, телеграми направляй по-старому – на адресу тiтки, тiльки додавай внизу (под расписку). Майже все, що ти писав на «Слово», я одержала, бо попередила листонош, щоб мое листування вiдносили до Анни Дмитрiвни, i я все там одержала. Поки перечiкую до 5 числа, то в Юлi Йосипiвни, то в Анни Дмитр[iвни]. Мура живе у Анни Дмитр[iвни] i житиме там до кiнця навчального року. Я на перший час думаю жити в Бiлгородi, а фактично буду часто-густо у Юлi Йосипiвни. Може з Москви привезу собi дозвiл лишитися на Украiнi, тодi менi буде зовсiм добре, бо я поiду в якийсь театр на роботу. Ну, менi так зараз легко без речей, що нiяка подорiж не лякае, а Чиб’ю для мене здаеться таким близьким, як Куп’янськ. Коли нiчого не вийде з Украiною i з переводом тебе в iнше мiсце, тодi буду пересуватися кудись ближче до тебе. Але це все гадки ще. Лiто велике, i я тепер навчилася не думати, що буде завтра, бо завжди виходить не так, як думаеш. Настрiй у мене не такий вже поганий, бо я знайшла тебе i знаю, де ти. А поки не одержала телеграми, думала здурiю. Вже хотiла iхати до Пешковоi i просити, щоб вона тебе розшукала, бо тут всi крутили менi голову i нарештi заявили, щоб я чекала листа вiд тебе. Могло вийти так, що ми з тобою розгубилися б по свiту i нiколи не знайшли б одне одного. А тепер я вважаюся щасливою, бо дехто по 7–8 мiсяцiв не мае звiсток вiд чоловiкiв. Ти, мiй маленький хлопчику, не турбуйся. Якось та буду крутитися, а не здохну i дiтям не дам загинути. Нiщо мене так не турбуе, як ти. Тiльки й думок, тiльки й горя – це ти. Радiсть ти моя, сонечко любе. Що воно таке трапилося, я нiяк не розберу… Я все жалiла, що мене не покарала доля разом iз тобою, а вийшло, що так воно й сталося. Бачиш, наша доля – одна, значить ми ще будемо з тобою вкупi, бо доля твоя i моя – одне цiле. Так ти мене розжалобив листом, де писав про те, як тебе мати виряджала в «жизнь», що ревла я цiлiсiнький день. Ах ти, синочок мiй единий… Ну нiчого, якось та переживем, ти тiльки не горюй, голубчику мiй. У мене нiяк не падае настрiй, i життя не таке вже й погане. Все якось та буде, Люди в гiрших випадках i то не губляться, а я ще багата – маю тебе, дiтей i грошi. На перший рiк якось вистачить пережити. Ти, сонечко, не суши себе турботами за нас, а живи й улаштовуйся спокiйно. Я певна, що не все так страшно буде в Чиб’ю. Там же люди вже по 7 рокiв прожили i нiчого. Може й ми там знайдемо собi куточок, де есть люди, що будуть нас цiнувати. Тут вийшло, що перед свинями бiсером сипали, так хай вони ним подавляться. Далi будемо знати цiну людям та приятелям. У мене зосталася тiльки Анна Дмитр[iвна] та тiтка, якi допомагають менi зараз i пiдтримують у важкий для мене момент. Ну, мое дороге, дороге i едине, цiлую тебе крiпко. Анна Дмитрiв[на] i Мак теж цiлують i плачуть разом зi мною за тобою i тужать. Тiтка теж вiтае i плаче. Катя плаче i цiлуе. Ну самi тобi сльози рiчками, i нiчого за ними не бачимо. Цiлую тебе, рiдненький хлопчику. Ти щось i не приснишся менi нiколи. Правда, я зараз пiсля всього пережитого сплю i день, i нiч… Так як у яму лечу, i до ранку, не перевертаючись, мов задубiла лежу. Ой, коли ж вже скiнчаться твоi муки, i ти зможеш спокiйно виспатися i одпочити. Мiй дорогий мученику… Цiлую, люблю. Твоя Варя i дiти. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 28 квiтня 1934 р. Харкiв 28.IV.1934 р. Сонечко мое! Користуюся з нагоди, що ти затримуешся в Котласi до 5–10. IV, хочу тобi написати ще листа. Вчора одiслала тобi лист, де про все пишу. Твоi листи я майже всi одержала, крiм двох перших. Сьогоднi посилаю тобi ще другу посилку, хочу, щоб ти не голодав перший час там. А коли буде щось потрiбно, то ти, будь ласка, не смущайся i пиши. Поки маю можливiсть, буду посилати тобi все, що просиш. З посилкою одправлю й телеграму. 5.V виiжджаю в Москву в твоiй i своiй справi, може щось зроблю. Хочу всiма силами тобi допомогти, про себе якось менше хвилююся, а от ти мене зовсiм занепокоiв. Що воно робиться, боже ж мiй?! Ну ти, мое маленьке, не хвилюйся i будь спокiйний, бо все одно нiчого не допоможеш, тiльки себе будеш убивати. Все, що можна буде, допоможу, а коли нiчого не вийде, то й на пiвночi будемо жити не гiрше, як тут, я в тiм певна. Мое любе, маленьке хлоп’ятко. Мiй синочок дорогий… Я тебе нiколи не забуду. Живи спокiйно, не турбуйся за нас. Перемелеться й мука буде. Тiльки бережи свое життя, бо воно нам потрiбне. Пиши нам, бо коли затримуються звiстки вiд тебе – це мука для мене. Всi ми здоровi i не голоднi. Тужимо за тобою i журимося всi. Цiлую тебе в яснi очi i в чоло. Вiтають тебе всi, всi близькi нам люди. Жду побачення з тобою, мое рiдне, i думаю день i нiч про тебе. Цiлую, цiлую сонечко. Твоя Варя, Мура, Вячко. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 28 квiтня 1934 р. 28 квiтня 1934 р., Харкiв Дорогой наш Мум! Послала тебе одну посылку, сейчас посылаю другую. О получении телеграфируй. Если нужны деньги и сколько – пиши. Все тебя целуем и любим крепко. Целуем. Варя Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 29 квiтня 1934 р. Харкiв 29/IV 1934 р. Дорогий наш Мум! Послала тобi вчора посилку ще одну. В нiй масло топлене, двi коробки консервiв, коробка кiльок, сода, чай та светр. Чи одержав ти мою першу посилку – там я тобi послала кiло сала, пiвкiло ковбаси, два кiло цукру, 6 пачок махорки, 5 пачок тютюну, 20 книжечок кур[ильного] паперу, 100 штук цигарок та мунштук. Ми всi здоровi. Я 5/V iду в Москву в справах, може що-небудь та зроблю, щоб тебе вирвати з пiвночi, i за себе буду говорити теж. В Харковi нiчого цiкавого немае. В нашiй квартирi буде жити, здаеться, Городськой. […] Я поки що живу то у Анни Дмитрiвни, то на Холоднiй горi. Паспорт менi повернули, i я тепер повноправний громадянин Радянського Союзу. В Бiлгородi маю вже квартиру, а тут поки живу, бо не закiнчила ще всiх справ лiквiдацiйних. Настрiй у мене чудесний, i все тому, що я не маю зараз барахла i можу рушати в «життя» куди завгодно без турбот. Ти даремно думаеш, що тiльки письменники постаралися мене випхати з Харкова. Таких, як я, багато, i тут не в письменниках тiльки дiло. Я тобi вже писала в учорашньому листi про все, але не знаю, чи ти його одержав. Ну, та я думаю, що ти зрозумiеш, в чому справа. Така наша доля… Нiчого не поробиш. Написала т. Постишеву листа i заяву, не знаю, чи вийде що з того. А так новин нiяких немае, i взагалi я зараз бiльше сплю, бо втомилася я дуже i морально, i фiзично. А саме голiвне, так це ти у мене… Все я страждаю за тебе i болiю. Рушницю свою я не повернула, бо пiдкрутилося оце виселення, i менi було не до того, а тепер i йти туди не знаю як. Може, хай вже там залишиться? Чорт з нею, бiльше загубили. Речi деякi продала, а дещо поставила у людей. Рояль дала на прокат Колi Баж[ану]. Живу потроху i все за тобою сумую та турбуюся. Як ти там, мое дороге сонечко? Що тебе чекае в майбутньому? Це у мене едина важка турбота i не знаю чи зможу тобi допомогти. Адресу Пешковоi я дiзналася точну i пишу ii тобi, а ти з свого боку теж напиши iй листа i проси, щоб тебе перевели в iнше мiсце. Вона, кажуть, багато допомагае в таких справах. Пиши так: Москва Машков пер. 15, Екатерине Павловне Пешковой. А т. Горькому – Москва Спиридоновская 2. Що ж тобi написати ще про себе? Мене бiльше турбуе як ти? І я тiльки про це й думаю цiлий час. Дiти здоровi, я теж скриплю потроху i все думаю, як я поiду до тебе i як ми там будемо жити. Менi страшно хочеться тебе бачити… Так я за тобою сумую, що ти просто не уявляеш… І до того менi боляче за тебе, що просто жах. Але ти не падай духом, воно ще все перемелеться i може це все пiде на краще. Все твое життя пройшло [то] в тимчасовому занепадi, то знову в пiдйомi. Так що, очевидно, все йде по правильно побудованому долею плану, i я вiрю, що ще все буде добре. І ти будь певен, що нiчого не може бути страшного, а якось та улаштуеться наше життя i надалi. От тiльки хочеться, щоб швидше воно улаштувалося, щоб нам бути разом. Коли буду в Москвi, то зайду по тiй адресi, що ти менi дав, i довiдаюся, коли можна просити побачення з тобою. Думаю, що ти вже не належиш до украiнськоi органiзацii i тобою зараз розпоряджаеться Москва, бо тут так всi кажуть, що коли випхали звiдси, то вже ти належиш не тутешнiм, чому я дуже рада. Дуже прошу тебе написати менi чи потрiбнi тобi грошi. Поки у мене есть, то я хочу тобi прислати, а то як заiдеш ти аж у Чиб’ю, то тодi будуть доходити до тебе не так вже часто вiстi про нас. Хоча кажуть, що ми тобi можемо писати часто, а от ти чи зможеш – то питання, здаеться, один чи два листа на мiсяць тiльки можна буде тобi до нас прислати. От я зараз i користуюся з нагоди та й пишу тобi частенько. Телеграфуй менi, чи одержав ти посилку i що тобi ще потрiбно. Я думаю, що не так вже там i добре, щоб не потрiбно було чогось iз iжi та з одежi. Мiй дорогий хлопчику, як я хвилююся за тебе, бо знаю, що всього не напишеш, що болить, а поговорити поки ще не маемо можливостей. Ну нiчого, може якось та зустрiнемося, то тодi вже й ночi буде мало на балачки. Не турбуйся за нас, ми якось та проживемо, бережи себе i свое здоров’я, а так все якось улаштуеться. Я вiрю, що Москва допоможе. Спи спокiйно i нi про що не думай. Хай присниться тобi сон золотий! Дороге наше хлоп’ятко, цiлуемо тебе i любимо, i нiколи не забудемо. От до мене нiяк не пасуе приказка: «С глаз долой и с сердца вон». Менi зараз ще важче, як тодi, коли ти був тут, бо та воля, що зараз у тебе, гiрша за солону редьку. Ну чого воно так все склалося в життi погано у нас i за що це?.. Ми ж нiколи нiкому зла не робили i завжди, чим могли, то допомагали людям; а от тепер нам стало так важко, i нi одна собака не гавкне про нас по-хорошому… От чорт його знае, як все бувае на свiтi… Хто б коли думав, що може так трапитися… А пам’ятаеш – я тобi говорила, що коли тобi прийдеться у зло [до…] то нiхто не допоможе, i навiть будуть лаяти; так воно й виходить. Правда, я ще не чула щоб хтось лаявся, бо все одно нiхто не повiрить, а що замовкли всi i роблять вигляд, що забули або що й зовсiм не знали нiколи. Та ну iх к охтирськой божой… Ми й без них проживемо, як i ранiше жили, а огинатися я нi перед ким не буду. Будемо жити й на пiвночi з таким же самим успiхом, як i тут, а то ще й краще, бо там хоч будуть нас за роботу поважати i цiнити. Ну, а рiдний край (та й чого вiн рiдний) забудемо i буде нам пiвнiч ще кращим рiдним краем, бо там будуть за нашу роботу цiнити нас, а де будуть нас любити, там наш i край рiдний, бо в нашому Союзi нам скрiзь рiдний край. От тiльки не суши себе думками, не нервуйся (не нервуй, як каже Анна Дмитрiвна), i тодi половина майбутнього буде виграно. А то приiду я до тебе, а ти будеш сивий, лисий, без зубiв… Ах ти ж мое любе, дороге хлоп’я… От як все склалося… Думае чоловiк, що вiн отаборився на все життя в квартирi, завiвся i обрiс барахлом, а воно на тобi, i все полетiло шкереберть. От комедiя! Єй-бо менi весело! І чого тiльки не бувае в життi людини. Ну нiчого, переживемо й це. Було б здоров’я, а то все буде добре. Живуть люди, хлiб жують i ще й смiються. І ми ще з тобою будемо смiятися, от побачиш! Нiчого, переживемо. Я носа не вiшаю. От менi було б важче, коли б ти помер, а то я маю надiю тебе побачити i жити разом. Може й краще, що ти так далеко заiхав, то може вийде так, що я до тебе переiду i ми там улаштуемо свое життя ще краще, як тут. Кажуть старi люди, що бог що не робить, то все на краще. А ми ще з тобою не такi вже й старi i нам ще можна думати про те, як будемо жити разом. От я сижу та й думаю. Перевезу всi килими туди, обвiшаю кiмнатку, настелю подушок (добре, що iх у мене, як у моеi бабки-циганки) i буде нам тепло i весело. Будуть до нас люди в гостi ходити, а ми посiдаемо на пiдлозi на килимах та на подушках, поставимо самовара i будемо чай пити та бога хвалити… От бачиш, як все добре складаеться у мене, а як там у тебе справи? Що ти собi придумав? Ну та приiдеш до Чиб’ю, так тодi вже побачиш як воно там буде! Тiльки ти не смiй без мене там замiж виходити, а то що ж я тодi буду робити? Менi тодi i плакати не буде за ким. Я все собi як по маслу розписала, i ти менi не попорти, пожалуста, а то я тепер не можу так скоро придумати ще чогось. Так то, мое дороге Мумкетко! І будемо ми жити на «севере диком растет одиноко на голой вершине сосна…». І нiчого менi не страшно, i нiчого я не боюся, i поiду я за тобою хоч на край свiту… Ти вже вiд мене не вiдчепишся нiколи. Тiльки все треба пережити i почекати трошечки, поки воно уговтаеться якось. Ти не дуже багато втомлюйся i не турбуйся, та не жалiй грошей, а краще iж, бо ти у мене зовсiм охлянеш так, що й нiг не пiдтягнеш. Пиши менi, як у тебе з грошима i я тобi пришлю iх. Менi буде спокiйнiше, коли я буду знати, що ти не голодуеш, а грошi все одно проходять, як смiття, i iх зберегти неможливо, так краще хоч iж як слiд. Якщо е можливiсть, то купуй все, що можна там, i iж, пожалуста, не смiй собi одмовляти. І молоко купуй, i яйця. Може тобi прислати сухарiв? Так ти пиши, не турбуйся, я буду бiльше спокiйна, коли знатиму, що ти не одмовляеш собi. Бережи себе i свое здоров’я, а то ти там так переведешся, що потiм я не зможу тебе й обняти, бо буде тiльки «воздушное пространство». Не горюй i не тужи дуже. Ми будемо жити для тебе i хочемо, щоб ти у нас був товстенький-товстенький. От поiду в Москву 5.V, може зроблю щось; тодi напишу тобi як i що, а ти менi присилай телеграму з новою адресою, бо як ти поiдеш далi, то я можу тебе загубити. Чи ти напевно знаеш, що тебе в Чиб’ю, чи це тiльки орiентовно? Буде дуже погано, якщо поженуть кудись далi. Я вже звиклась з думкою про Чиб’ю i менi хочеться до тебе туди iхати. Ти менi пиши про все, а то я в думках гублюся. Дорогеньке мое, чи ти одержуеш моi листи, чи нi? А то я тобi пишу майже щодня i не знаю, чи ти одержуеш iх. Ну, цiлую тебе крiпко, крiпко i люблю, i не забуду, мое хороше, рiдне, дороге сонечко. Приснись менi. Не горюй – все буде добре. Цiлую тебе i дiти теж. Анна Дмит[рiвна], i Мачок, i всi, хто тебе ще не забув, вiтають i жалiють, що ти так далеко заiхав. Крiпись, мiй рiдний Мум! Пиши, жду. Пиши про все, що тобi потрiбно. Бувай здоровий i щасливий. Бажаю тобi всього найкращого, що тiльки есть у свiтi. Чи тебе не обiкрадено? Чи все цiле? Чи чистий ти? Може вже й вошi позаводив?! Пиши. Твоя Варя. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 30 квiтня 1934 р. 30 квiтня 1934 р., Харкiв Котлас. Пер[есыльный] пункт Ухто-Печорского лагеря. Остапу Вишне. Выслала 28 вторую посылку. Здоровы. Целуем. Варя Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 5 травня 1934 р. Харкiв 5.V.1934 р. Дорогий мiй хлопчику! Одержала вчора твого листа вiд 27.IV. Я дуже рада, що ти нарештi одержав вiд мене листа i трохи заспокоiшся. Тобi я писала часто i гадаю, що ти все одержиш, тiльки, можливо, не в Котласi, бо вони тебе там не застануть, раз ти поiдеш 5 або 10.V. Цей лист посилаю на Чиб’ю за тiею адресою, що ти менi дав. Як би менi хотiлося поiхати самiй, а не посилати листа. Сьогоднi вечором або завтра рано iду до Москви – залежатиме вiд того, як я дiстану квиток. Настрiй у мене не дуже то блискучий, бо коли проходить день i я не маю вiд тебе звiстки, то почуваю себе погано. Знаю, що кожного дня неможливо одержувати листи, а хочу, i ние щось в серединi й тоскно, й нудно. Мое любе хлоп’ятко, як ти там живеш, чому нiчого не пишеш про свою «жизнь»? Чогось менi жахливi картини малюються. Так м’яко слалося, i так твердо довелося спати. Да, дела! Так хочу поiхати до тебе, що ти собi уявити просто не можеш!.. Як все по-глупому склалося… От хочу поiхати до тебе i не можна… тю! Тю на його батька! У нас на Украiнi новина: т. Чубар переiхав в Москву заступ[ником] голови Раднаркому, а на його мiсце П. Любченко. Ну, та я вже писала, що Мачкiв батько переiхав на Раднаркомiвську. Мак дуже сумуе за ним, а Анна Дмит[рiвна] нiчого. А так у мене тут нiчого нового немае; сиджу i думаю про тебе, робота з рук валиться i думок, думок… що то дасть менi Москва? Надiя то покидае мене, то знову вертаеться, щось мало енергii у мене. Я вже зневiрилася в усiх i в усьому, що немае нiчого дивного, що зi мною таке робиться. І все менi хочеться спати. Правда, в снi не вiдчуваю жорстоку дiйснiсть. А чи можна тобi спати добре?! О, бiдний мiй, дорогий, рiдний хлопчику!.. Ну, та якось переживемо все. В крайньому випадку, коли Москва нiчого дати не захоче, то прийдеться менi переiхати до тебе з подушками, килимами, самоваром i дитям. Та й будемо жити на «севере диком растет одиноко…». Ех, i заживемо на славу! Заведемо собi собачий виiзд… чим погано?! Все б добре, якби не сумно безкiнечно за тобою. Я вже зовсiм не вмiю смiятися i радiти. Інколи заспiваю «Жаворонка» i плачу потiм без кiнця. Наша Маруся правду сказала, що «забрали у нас пульс життя» – це тебе, i тепер ми напiвживi. Дорогий мiй! Єдине бажання – щоб тобi було добре, i коли вже ти доiдеш до свого хоч приблизно постiйного мiсця? Скiльки ти намучився, уявляю собi, а спочинку не видно… ой не видно. Хоч би вже в Чиб’ю було пристойне помешкання i стiл. Ну, за стiл то я менше турбуюся, бо як тiльки надiшлеш менi точну адресу, то я зараз же виряджу посилку. Менi страшенно хочеться, щоб ти собi не вiдмовляв хоч у харчах. Я тобi послала двi посилки i ти, будь ласка, напиши, що тобi потрiбно на кожен мiсяць iз продуктiв i скiльки, бо я не знаю i гублюся, що посилати i по скiльки. Не знаю, чи хватить тобi на мiсяць того сала й масла, що я вислала, i чи тютюну досить, чи нi? Ти точно вирахуй, i краще я бiльше пришлю, щоб тобi не було недохватки. І нiколи ти менi не приснишся, а на картку твою не можу дивитися, бо починаю плакати, що тебе немае, i коли будеш – невiдомо. Як це важко все! Так хочеться тебе перетягти ближче, а чи вийде – не знаю. Всi кажуть, що багато дуже робить Єкатерина Павлiвна Пешкова. Живе вона в Москвi Мишков[ому] провулку № 15. Дуже було б добре i тобi написати iй листа. Пиши про свою хворобу i про суворий клiмат; я теж саме пишу i прошу единого – перевести тебе в бiльш сприятливi клiматичнi умови. Так мало, правда, так скромно, i невже не можна буде зробити цього?! Як я боюся, що скажуть «нельзя». Не буду думати про це. Я вiрю, що коли скажуть «нельзя», значить я буду проситися поiхати до тебе i тодi я певна, що скажуть – «можна». А може якраз друга варiацiя нам бiльше пiдходить i ми швидше зможемо бути разом?! Як ти думаеш? Любий мiй! Дорогеньке мое сонечко! Ти пишеш, що вже й там потроху весна пiдходить, а у нас весна в повному цвiтi, тiльки я ii не бачу i не вiдчуваю, i не почуваю. Гидко менi та нудно. Не хочу я нiчого, i краще була б зима, та тiльки знову бути разом з тобою. Так пролетiли 10 рокiв життя з тобою, що зараз менi здаеться, що то був сон… Невже фортуна повернулася до тебе спиною i в твоему життi вже не буде нiчого хорошого?! Не вiрю… Мусить бути i буде! І я буду з тобою, хочу бути, мрiю про це i нiяк не думаю перебувати в межах, з яких мене виперли. Коли нiчого не зможу зробити в Москвi, то поiду з охотою до тебе. Дуже хочеться i в цьому роцi попасти до тебе, а от чи вдасться хоч на побачення приiхати? Якби я знала, що ти так довго будеш в Котласi, я б приiхала хоч на день. А то все ти писав до 1.V, а потiм – до 6 або 10.V. Жаль, що зразу не було вiдомо про 10.V – я б приiхала. Дуже сумую за тобою, i чим далi, то гiрше, так менi важко i тоскно… Тiльки якби я знала, що ти там спокiйний i не голодний, i не сумуеш, то й менi було б легше. Ну, цiлую мого дорогого, хорошого, рiдного хлопчика. Будь щасливий, здоровий i спокiйний! Любий мiй. Цiлую. Дiти цiлують i пишуть. Твоя Варя. Зараз iду в Москву. Сiла в потяг 6.V. Цiлую. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 8 травня 1934 р. Москва 8.V.1934 Дорогое солнышко! Я вчера приехала в Москву и бегаю как заяц. Настроение не особенно. Остановилась у Яши Трудлера – приняли, как родную. Сегодня или завтра поеду искать Василия Георгиевича – он живет где-то за городом. Была у Пешковой в о[бщест]ве помощи политзаключенным, подала заявление о тебе и себе. Не знаю, что из этого выйдет. Узнала в ГПУ про свидания с тобой. Дело в том, что ни Харьков, ни Москва теперь никаких разрешений на свидание не дают, а только на месте ты должен со своим начальством этот вопрос выяснить – получить разрешение и мне написать или телеграфировать об этом – тогда я выеду. Мне бы очень хотелось в этом году с тобою увидеться. Завтра поеду к т. Горькому и буду говорить обо всем; что может из этого выйти – не знаю, и вообще у меня не особенно много надежды. Москва меня засмыкала и вымучила своей сутолокой. Не знаю, что скажут мне у Горького, но я заскучала. Зайду еще в ГПУ здесь и узнаю, где нужно хлопотать о переезде к тебе, а ты у себя там все разузнай. Мне что-то очень захотелось жить у тебя в тундре. Думаю, что там мы неплохо бы устроились. Узнай там обо всем точно и напиши мне. Теперь, очевидно, не буду так часто получать от тебя письма и мне придется страдать. О, дорогой мой мальчик, как все это тяжело и больно, но я все-таки верю, что с тобою я буду вместе и я себе не мыслю жизни без тебя. Я не знала, но говорят, что я могла приехать к тебе в Котлас на 2–3 дня; очень жалею, что это мне не пришло в голову раньше. Послала тебе две посылки, а из твоей телеграммы не могу понять, сколько ты получил – одну или две. Пиши мне точный адрес новый, а то я боюсь посылать посылки. Я думала, что ты в Котласе будешь до 10.V и что все письма и посылки тебя там застанут. Узнавай обо всем на месте и пиши мне, то, может быть, я к тебе приеду еще в этом году. Родной мой, так хочу тебя видеть… Будем надеяться, что все кончится хорошо. Если выхлопочу себе разрешение жить на Украине, тогда можно будет перекрутиться еще одну зиму, а там будет видно, что и как, но если ничего не выйдет, то очень хотелось бы переехать к тебе еще в этом году. Делить высылки, так уж лучше вместе, а не каждому отдельно. Писать буду тебе часто, и ты не скучай. Напиши, как ты доехал до Чибью и там ли ты будешь и на дальше. Целую тебя крепко и скорблю… Только ты не унывай. В жизни все нужно пережить. Целую. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 10 травня 1934 р. Москва 10.V.1934 год Родной мой! Сижу в Москве. Послала тебе из Москвы одно письмо и вот сегодня пишу другое. Заходила к Горькому, но ни его, ни его секретаря не застала дома. Так что мне не удалося переговорить лично, а я только оставила письмо. Видала Василия Георг[иевича] и Марию Владим[ировну]. Долго с ними говорила. Решили мы на семейном совете, что лучше было бы мне переехать к тебе на жительство. Я и сама так уже решила, но нужно всегда иметь свежую голову для совета; со стороны всегда виднее. Думаю, что нам с тобою и в Чибью будет неплохо жить, все-таки будем вместе делить и горе, и радость, а то разбросала нас жизнь в разные концы света и скучно нам, и тяжело. А то уж вместе будем. Это желание уже у меня созрело определенно и мне нужен был только маленький смелый совет, чтобы я окончательно двинулась в путь. Теперь только одно письмо от тебя с места, где ты окончательно остановился, и я еду к тебе на свидание, а там уж поговорим обо всем и договоримся окончательно с местной администрацией о моем пребывании у тебя. Думаю, что лучше колонизоваться и жить в Чибью. Будем хотя бы на одном месте жить. Ты выясняй все на месте относительно свидания и моего переезда к тебе, а тогда присылай телеграмму срочную, и я выеду. Я тебе уже писала, что ни Москва, ни Харьков разрешения на свидание не дают, а это зависит исключительно от местной власти. Так что, дорогой мой, узнай все там точно и не о чем думать долго. Жить без тебя я не хочу и не собираюсь забывать тебя, а так или иначе мне жить не дадут спокойно и все равно будем мучиться каждый отдельно. Уж лучше вместе. Уверена, что будет нам неплохо. Работать будем вместе, а там, наверное, нужны люди и рабочие руки. Я буду еще с большим удовольствием там работать, где нужны культурные силы и где и тебя, и меня будут ценить за работу и будут давать возможность свои способности принести на пользу нашей стране. Я уверена, что все устроится в лучшую сторону. В этом году я, наверное, не успею переехать к тебе совсем, но следующей весной, мне кажется, можно будет двинуться в путь. Что нужно брать к тебе на свиданье из продуктов и возможен ли приезд из Котласа женам на свидание в Чибью? Какие пути передвижения из Котласа до Чибью для жен во время свидания, и где нужно хлопотать обо всем этом. Единственное, что меня волнует – это то, что приеду я в Котлас, а дальше стоп, и не смогу добраться до Чибью. Это будет ужасно… Родненький, узнай все и телеграфируй мне в Харьков. Получил ли ты мою вторую посылку, что я тебе послала из Харькова 28 апреля; из твоей телеграммы я не поняла – одну или две посылки ты получил. Когда получу точный адрес – пошлю еще. Нужны ли деньги? Ты пиши мне и не стесняйся, я сейчас же вышлю деньги. Подала заявление Пешковой о переводе тебя в другое место, что выйдет – не знаю, но мне кажется лучше быть там (в Чибью) и жить вместе. Жду от тебя писем из Чибью, где ты мне обо всем напишешь. Дети здоровы, тебя целуют и любят. И все кланяются тебе. Василь Георг[иевич] в Москве еще не устроился. Настроение неважное и положение неопределенное. Думает ехать в какую-нибудь длительную командировку, а куда еще не знает. Послала письмо о себе т. Постышеву, но ответа еще нет. Мне как-то все неохота думать про что-нибудь другое, кроме Чибью. Как твоя язва? Если будет плохо – требуй медицинского освидетельствования. Я чувствую себя неплохо и даже поправилась немного. Так легко не иметь квартиры и барахла. Куда хочу – еду, и что хочу – делаю. Скучаю за тобой и надеюсь увидеться с тобой в этом году. Если бы раньше приехала в Москву, то наверное бы прикатила к тебе еще в Котлас, а теперь боюсь, что не доберусь до тебя. Ну, да попробую. Ты, солнышко, узнай все там в Чибью и пиши, телеграфируй мне. Люблю тебя и скучаю очень… Жалко, что так далеко и что так трудно добраться к тебе. Но я все же попробую. А вдруг и удастся!.. Мое дорогое солнышко, пиши, не унывай и будь добрым. Думаю, что через месяц-полтора буду у тебя. Целую, люблю. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 12 травня 1934 р. Письмо № 1. Буду вести нумерацию писем и ты тоже. Посылаю фото свое и Муры с семьей. Харкiв 12.V.1934 г. Дорогой Мум! Только что приехала из Москвы и получила через полчаса от тебя письмо от 5.V, где ты пишешь, что ты староста этапа. Ну, в Москве пока без результатов определенных. Я тебе из Москвы послала два письма, где писала, что встречалась с Васей Р[адышем], и мы много говорили про будущую жизнь твою и мою. Он тоже советует не торопиться, но было уж поздно, потому что я подала заявление т. Горькому и Пешковой. Думаю, что если я не поеду еще раз к ним, то там все затихнет, и так скоро ничего не будет сделано. А мое мнение совпадает с твоим – колонизация, и я еду к тебе. Я рада, что ты немного успокоился и уже не такое тяжелое настроение. Ты крепись, мое солнышко! Все перемелется. Я совсем спокойна и очень рада, что ты тоже решил остаться там и будем мы жить понемногу. Думаю приехать на свидание к тебе через месяц, да дорога с неделю, так что, наверное, в двадцатых числах июня буду в Котласе. Я тебе уже писала, что Москва и Харьков никаких разрешений не дают, а все зависит от местной администрации. Так что ты проси на месте разрешения, а я буду в Котласе просить. Будет ли у тебя там карантин или нет, но к двадцатым числам, я думаю, что и карантин ты уже отбудешь, так что я смогу тебя повидать. Завтра вышлю тебе денег рублей 200 и посылку с сухарями белыми, которые я купила тебе в Москве. Устала страшно в столице – шумно, многолюдно, пыльно из-за постройки метро и скучно. Кроме Васил[ия] Геор[гиевича] никого не видела и умно сделала; все люди одинаковы. Ты, дорогой мой, будь умненьким и пиши письма только мне и больше никому. Я уже как-нибудь сама буду сообщать про тебя Кате и Васе. В Москве была с 7 по 11 мая. Партия потеряла еще одного старого большевика: умер Менжинский; очень жалко и тяжко от этой потери. Культурный человек. А так новостей никаких нет, потому что я в Москве бегала, как заяц, быстро-быстро, а харьковских газет тут нет, а в старое убежище неохота ходить. Без меня приходила Анна Дмит[риевна] и говорила, чтобы я не бывала там, да и меня саму не тянет. Хочу очень поговорить с тобой и мечтаю о встрече. Ты мне под 11.V снился, а как – не могу вспомнить, но за все время первый раз. Была очень рада. Дорогой мой, я совсем успокоилась после того, как твердо решила ехать к тебе и для меня теперь все пустяк. Вот только волнуюсь – смогу ли я в этом году перекочевать к тебе совсем или придется зиму тут еще пережить. Ну, да время еще есть и, если я добьюсь свидания в эту навигацию, тогда все обговорим и решим. Продам все и поеду к тебе. Будем жить и в Чибью, думаю, что не хуже, чем в Харькове, а может быть и лучше. И мне наверное там работа найдется. Хочу страшно тебя увидеть и поцеловать твои глаза. Сколько перестрадалося, думаю, что пора уже судьбе повернуться к нам «передом», а не «задом». Довольно уже нас потрепало. А жизнь без бурь и волнений теряет всякую прелесть, делается однообразной. Все равно придется умереть и не успеешь всего изведать. Человек – противное существо – привыкает к оседлой жизни и трудно двинуться с места, а когда его «двинут» – так выходит, что не так уж и страшно это. Я себя чувствую сейчас хорошо, потому что меня не связывает барахло и могу я ехать куда угодно без волнения. Все равно нет дома, и будет он там, где мы будем вместе. Мне кажется, что все идет к лучшему. Будь умным и бодрым, держись крепко, а все остальное уладится. Напиши, что нужно тебе привезти с собой вместе из вещей и продуктов, кроме любви. Рада твоим письмам страшно. Здесь меня ждало от тебя письмо от 30.IV и открытка от 3.V. Очень рада, что посылка тебя застала в Котласе; вот только не поняла, как вторая посылка поехала за тобой или ты ее успел получить перед отъездом. Целую тебя крепко. Как твоя язва? Не очень ли она тебя беспокоит. Волнуюсь за твое здоровье. Целую, люблю и жду встречи. Твоя Варя. Дорогенький! Напиши, чи есть там лiси, i взагалi яка там природа. Чи красиво там, чи не дуже, так менi кортить побачити край той. А чим там топлять у печах, в чому ходять зимою люди (одяг)? Скiльки там зима тривае мiсяцiв, чи бувае «северное сияние», чи бувае пурга, чи iздять на оленях, чи собаках? Пиши про все. Коли весна починаеться i чи есть там квiти, чи цвiтуть дерева фруктовi i чи взагалi вони там есть? У нас зараз все цвiте i жарюка страшна, бояться, що хлiб пропаде i городина. Треба дощу, аж плач так треба. Ну, цiлую тебе, пиши, мiй рiдненький. Дуже хочу тебе побачити. Твоя Варя. Дорогенький дядя Павлуша! Як ви живете. Чи холодно там. Менi хочеться з вами побачитися. Я зараз складаю iспити. З математики письмовоi iспит склала, а завтра (13.V числа) з украiнськоi мови. Навчання кiнчаемо І7/V-34 р. Іспити ще будуть з математики та укр[аiнськоi] мови уснi. Тут гарно менi, тiльки хочу з вами побачитися. Дерева тут вже одцвiли. Цiлую крiпко-крiпко вас. Ваша Мура. Мур. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 14 травня 1934 р. Письмо № 2 Харкiв 14.V.1934 г. Дорогой мой Мум! Послала тебе письмо после того, как приехала из Москвы, да из Москвы два письма послала. А сегодня пишу еще; так хочется, чтобы ты не скучал и от нас часто получал письма. Вчера Мурочка тоже тебе писала в письме. Твоих два письма (от 30.IV и 5.V) и открытку (от 3.V) получила по приезде из Москвы, очень была рада и опечалена тем, что я могу тебе напортить своей поездкой в Москву. Ну, да я думаю, что не все так скоро делается, и если что-нибудь и будет сделано, то это не так скоро. Кроме того, я была у Горького, но ни он, ни секретарь меня не могли принять, потому что их не было, а были они у сына Горького на консилиуме (тот болен), и в тот день, когда я выехала (11.V) сын Горького умер от крупозного воспаления легких. Так что мое заявление, которое я ему оставила, очевидно, не скоро будет читаться. Я сама очень рада, что все быстро не делается, потому что мне чувствуется, что будем мы в Чибью жить неплохо, и вот думаю с уверенностью о нашей совместной жизни на севере. Хочется к тебе скорее, хочу увидеть тебя, поговорить, узнать все о твоей жизни и жизни того края, где ты сейчас живешь. Хочу страшно побывать в Чибью и посмотреть на все своими глазами. Я никогда не видела нефтяных промыслов и просто не могу даже представить себе, что это такое. Интересно очень, есть ли там леса? По карте народного хозяйства СССР я нашла точно то место, где стоит гор. Чибью, а так ни на одной карте такого города за молодостью лет – не имеется. Так вот на этой же карте по р. Ижме (а Ухта – приток этой реки) есть лесопильные заводы, значит и леса есть. Ты, очевидно, удивляешься, почему я все о лесах докапываюсь?! Да очень просто, мне кажется, что тундра – это равнина, покрытая мхом и травичкой, да где ни где торчит покалеченная ветрами березка. Вот так почему то мне кажется и ничего другого представить себе не могу, хотя знаю, что леса на Урале прекрасные, то и там должны быть тоже. Правда, Урал-то от вас довольно далеченько. Вот я никак не найду это место Усть-Вымь, очевидно, оно такое же новое, как и Чибью. А почему называется «Чибью», что это значит? Вообще у меня масса вопросов, на которые я могу получить ответ только на месте и потому я хочу скорее приехать к тебе и все увидеть и узнать. А какие дома там – деревянные, или нет? И есть ли там вообще дома? Я просто не могу представить себе того края и мое воображение рисует мне довольно странные картины. Так хочу туда к тебе, что просто ужас. А сколько сказать тебе нужно хорошего-хорошего, такого, что и написать нельзя, да и сказать, пожалуй, не выйдет тоже… Ну, ничего, добьюсь. Я тебе писала, что разрешение на свидание дает исключительно местная администрация и никто больше. В Москве я пробовала зайти в Гулаг, но мне даже пропуска не дали и направили в справочное, где мне и объяснили, что ни Харьков (который тоже направил в Москву меня), ни Москва сейчас этим не ведают, и что только местная власть этим распоряжается. Вот, дорогулечка, это от тебя зависит. Ты должен сговориться и написать мне, что можно ехать (так сказала Москва). А я, как только получу от тебя письмо из Чибью, где будет написано, что ты туда уже добрался и что это уже хоть приблизительно точное твое место жительства – я сейчас же двигаюсь в путь-дороженьку к тебе на побачення. Думаю, вернее мне хочется устроить Мурочку в Евпаторию в санаторий. Удастся мне это или нет – не знаю, но очень хотелось бы ее туда отправить на поправку. Уж очень она запаршивела за последних 5 месяцев, худенькая очень стала. А сейчас особенно; жарко, лето, много бегает и устает очень. Было бы неплохо с Мурочкой так устроиться, тогда бы я спокойно поехала к тебе, зная, что Муркетка пристроена на тот период, пока я буду ездить. Да, поживем увидим. Вот чувствует моя душа, что я к тебе перекочую и неспроста все так складывается в жизни. Ты смотри только, если бы осталась в Харькове, то думалось бы, что ты скоро вернешься и держалась бы квартиры со всех сил в ожидании тебя; если бы в Москве застала бы и Горького, и Пешкову, то скорее двинула бы дело с твоим переводом; если бы не разыскала Василя там, то не утвердилась бы окончательно решительность относительно переезда, а все хлопотала бы о твоем переводе. Так, что все идет к лучшему, а там видно будет. Настроение у меня совсем неплохое и жду только от тебя писем с нетерпением. Как легко человеку, когда он решает что-нибудь окончательно и твердо. Никогда не нужно быть мягкотелому. Я думаю, что нам нужно решить переменить климат тоже окончательно и бесповоротно. Ну, да об этом мы еще переговорим при свидании. Теперь практические вопросы, которые мне бы хотелось с тобой выяснить. Если бы я переменила в пишущей машинке буквы такие «i» на «ы», а «е» на «э», то как ты смотришь на это дело? Это не помешает ей служить и для русского письма, и для украинского, потому что «е» можно с успехом делать из «е», когда обратно вернуть эту же букву и ударить «—», получается совсем неплохо; а «i» оставить, пускай живет. Без «ы» и «э» никак нельзя печатать по-русски; правда «ы» я делала к тебе в письмах из «ь», добавляя «i», но это некрасиво. Ты подумай и напиши, а такая буква, как «г» и совсем не нужна на укр[аинском] языке. Возьмут за работу недорого – от 20 до 25 руб., а машинка будет универсальная. Напиши свое мнение и решение обязательно, а то я не буду ничего переделывать, пока ты не скажешь. Дорогуличка моя, все строю я планы на будущую жизнь. А ты, роднуська, узнай там, как люди туда семьи позабирали и как они перетащили туда барахло свое и детей. Это меня больше всего пугает – как перевезти Муркетку? Все-таки дорога довольно сложная и что самое страшное – это 300 километров автобусом; и вообще пускают ли жен во время свидания на пароход и эти самые автобусы. А то может выйти так, что до Котласа я доеду, а дальше тпр-ру… и крышка. Очень жаль, что не знала сначала точно, когда ты поедешь из Котласа, а то я туда явилась бы. Пиши, что тебе нужно из продуктов, как с мылом, и сообщи, что нужно тебе – все пиши, вышлю. Я писала, что посылку высылаю тебе; так я ее вышлю только завтра – не успела скупить все. Деньги тоже вышлю – 200 рублей. Пиши, мое солнышко, теперь письма уже не будут так скоро ко мне доходить; пока-то они доберутся до Котласа, а оттуда к Харькову 6–7 дней будут добираться. Теперь, очевидно, только через 10–12 дней буду от тебя весточку получать и тебе, наверное, не всегда и не так часто можно будет писать. Как там у вас в Чибью, будет карантин или нет? Я думаю, что будущее у этого города (Чибью) большое, и, наверное, скоро уже и железные дороги будут проложены там; не может быть, чтобы нефть была так неудобно связана в транспортном отношении. Так что там идут большие стройки, наверное, по всем отраслям. Что меня удивило – это что газета выходит два раза в месяц. Это в лагере или в г. Чибью? Вообще же гор. Чибью лагерь или в нем есть лагерь? Никак не допойму я всего этого. И кто, т. е. вернее какой трест разрабатывает нефть или эти промыслы в ведении ОГПУ? Тоже не могу понять. Если промыслы находятся в ведении какого-нибудь треста, то ты узнай, какого точно и напиши мне. Я тогда могу предложить свои услуги для выезда просто тресту; если же это в руках ОГПУ, то тогда узнай, как можно к тебе переехать. Ты пишешь, что в случае колонизации… Ну, значит, нужно колонизоваться и крышка. Подумаешь, страшно, что там зима долго, ну и пусть долго, а нам будет тепло. Правда, солнышко? Ты у меня солнышко и мне будет везде с тобой тепло. Климат же северный гораздо полезнее, чем наш; люди крепкие, бодрые, здоровые. Вот и мы будем такие и 100 лет жить будем. Целую тебя крепко, крепко, и хвост, пожалуйста, бубликом держи – понятно? Голубчик мой, родненький. Целую, целую… Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 16 травня 1934 р. Харкiв 16.V.1934 р. Дорогий татулька! Вот уже четыре дня, как от тебя нет писем. Я написала по приезде из Москвы к тебе два письма – № 1 и № 2, да из Москвы два. Знаю, что теперь не так скоро буду получать письма от тебя, потому что завезли тебя далеко, и ты мои тоже, но все-таки неспокойна и каждую минуту смотрю в ящик, нет ли письма. Интересно, сколько будут идти письма теперь; раньше, как 6 дней – оно уже в Харькове, если, конечно, не залеживалось в Котласе день-два; а теперь, наверное, дней 10. Вот ужас. Так хочется получить от тебя письмо и узнать как ты доехал и как устроился. Тяжелое это дело и грустное, но ты не падай духом и крепись. Какая там у вас погода, потеплело или нет? У нас засуха, и есть опасение, что хлеб может пропасть, да и для огородов нужен дождик, а его нет как нет. Солнце жарит во всю, духота. Прямо Сахара скоро будет на Украине, а в Чибью, наверное, будет такой климат, как когда-то тут был. Где-то что-то изменилось в природе и теперь все как-то перекрутилось. Говорят, что в Ленинграде погода значительно улучшилась по сравнению с прежними временами. Не знаю, получил ли ты уже мои последние письма? Там я писала, что была в Москве, но ни Пешковой, ни Горького не удалось повидать. У Горького сын был болен и умер в день моего выезда из Москвы, а Пешкова в отъезде была, но письма с заявлениями я оставила. Видела Васю там, и он не советовал трогать тебя, а мне сказал то же, что и я решила – ехать к тебе. Ах, как было бы замечательно, если бы можно было бы мне переехать к тебе совсем. Так мне хочется этого… безумно, до того грызет меня тоска и грусть… не могу жить без тебя и конец. Я даже не ожидала от себя таких сильных и глубоких чувств. И какая-то я чудная, вот даже Муркетка отошла на второй план, а все заполнено тобою и только мысли, мечты, желания – к тебе, о тебе, для тебя. Тяжело мне порою и обидно, но сейчас все скрашивает мысль, что как только получу от тебя письмо, сейчас же поеду к тебе и за всякую цену буду добиваться свидания. Так хочется, так хочется тебя увидеть… Сколько сказать, сколько спросить, сколько плакать и смеяться… Скорее бы этот час настал… Как я жду его. Дорогой мой, все, что я пережила, мне кажется таким ничтожным с тем, что ты перенес и переносишь, и так хочется еще большего для себя, только чтобы хотя немного для тебя было легче. Знать, что ты не один страдаешь, а что где-то далеко есть человек, который тоже несет тяжелый тягар изгнания и тоски, но несет с радостью и гордостью, потому что разделяет твою участь и хотя немного хочет облегчить ее. Мне, во всяком случае, морально сейчас очень легко. Я никого не хочу знать из старых знакомых и не вижу их, и не знаю про них ничего; для меня умерло прошлое, и так хорошо, что ты себе представить не можешь. И легко от сознания, что не ты только перенес и перестрадал, а и я разделила твою участь, и мне это приятно только поэтому. Пока еще не проснулось чувство обиды и анализа: «За что, да почему, да в чем дело?» Желание работать и быть нужным человеком для нашей страны я не потеряла, хотя и сильно меня потрепало морально. Значит у меня заложено здоровое начало и киснуть да копаться во всем, что случилось нет никакого смысла. Работать надо. Энергии собралось на целые десятки лет, вот только бы мне к тебе добраться и я с охотой там приложу и силы, и энергию. Единственно, что меня сейчас волнует – это как я к тебе доеду, если в центре (Москва) не дают сейчас разрешение на свидание. Хотя мне там ясно и членораздельно сказали, что приехала я из Харькова напрасно за разрешением, потому что ни Харьков, ни Москва теперь этим не ведают, и только на местах этот вопрос нужно тебе выяснять и писать мне, чтобы я просто ехала к тебе. А вот разрешит ли местная администрация? Хотя в других лагерях даже те, кто всего месяц, как высланы, а уже на 5–6 дней давали свидания. А пока я к тебе доеду, то будет почти три месяца, как тебя выслали. Если же только будут настаивать, что после 6 месяцев – тогда плохо. Ведь край далекий, сообщение тяжелое и зимою для нас, жен, очевидно, просто невозможное, неужели же такие будут там жестокие люди, что откажут в этом тебе. Нет, я верю, что дадут разрешение и я тебя увижу в этом году. Иначе будет тяжело и тебе, и мне. Нет, нет… я не допускаю мысль об этом. Люди же там сидят, могут понять, что зимою трудно и невозможно добраться в Чибью, а я привезу с собой немного теплого южного солнышка, массу веселости, смеха и радости. Наверное, такие далекие края, как Украина, приезжают в образе женщины на свидание в Чибью очень редко, и, может быть, я буду желанным гостем у вас на севере? Ну, в общем я хочу в Чибью и крышка! И буду там – факт. Тебе не кажется, что как только я не получаю от тебя несколько дней писем, так и настроение у меня пониженное, зато когда есть от тебя весточка, то я получаю такую зарядку, что ого-го! Была вчера у меня Анна Дмитр[иевна] с Мачком, шлют тебе привет и самые лучшие пожелания. К ней заходила Катя, но ее не застала и хочет со мной очень увидеться, а сейчас в связи с экзаменами она очень занята, давно я уж не видела Катю и Васю. Ну, да она придет ко мне скоро, и я все ей расскажу и почитаю твои письма. Думаю, если удастся Муркетку в Евпаторию в санаторий отправить, сама к тебе майну на побывку. Если не удастся в этом году приехать к тебе, то зиму перебуду в Белгороде, а как только начнется навигация, так и в путь-дороженьку на Север. Вот интересно как все в жизни бывает… Когда-то в детстве я очень увлекалась литературой о Севере, сколько было прочитано о всяких экспедициях на Северный и Южный полюсы, да еще не так давно очень грустила о гибели Амудсена, а теперь вот и самой придется, может быть, жить в белом суровом краю. И детские мечты могут осуществиться хотя наполовину, потому что я совсем не могу представить край, где ты сейчас. Что это: тайга или тундра? Ты мне все пиши, я так хочу получать от тебя часто письма. Неужели из Чибью тебе не удастся столько же писать, как и из Котласа? Будет тяжело. Ну, солнышко мое, целую и люблю и жду встречи, дети тебя любят и целуют. Мое хорошее, родное. Мум мой. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 17 травня 1934 р. № 4 Харкiв 17.V.1934 р. Любе сонечко! Получила твою открытку с дороги от 7.V и стало хорошо на душе. Хотя и волноваться начала, как же это ты 300 километров пешака? Это трудновато! Было бы хорошо ехать. Рада, что две моих посылки тебя застали в Котласе и что ты сейчас хотя не голодный будешь. Еще послала тебе посылку уже в Чибью, вот только не знаю, получишь ли ты ее по такому адресу, какой ты мне все время писал. Я очень была рада, получив открытку, и, читая то место, где ты пишешь про ружья. Только тех, что у нас были, нам пока не получить. Мое тоже кому-то понравилось, и его мне не возвратили, обещали компенсацию, но подвернулось выселение, и мне не было времени бегать еще за ним, потому что в пятидневный срок довольно сложно было и трудно выкатиться из Харькова. Сейчас же я даже не знаю, как и начинать разговор о нем. А вот если мне удастся связаться с Конст[антином] Алексеев[ичем] и забрать у него то, что он тебе купил, а я ему заплачу деньги. Как ты смотришь на это дело? Если, конечно, он его не спустил куда-нибудь. Запасы же те, что были в книжном маленьком шкафу, все целы, а остальное – даже ящик с щетками и маслами да шомполами не возвращены. Кроме того, не возвратили мне книг и порт-плед тот, что ты брал, когда шел из дому, сказали, что ты все забрал с собою. И перочинный нож не вернули, тоже сказали, что он отдан сопровождающим тебя конвоирам для твоего пользования. А я думала, если не нужно будет (что хотела спросить у тебя во время свидания) – продать этот запас, за него можно было бы взять хорошие деньги. Я сейчас на все смотрю с точки коммерческой: «продать и сколько можно взять». В данный момент мне и тебе только деньги и нужны, а всякое барахло ни к чему. Послала тебе серую английскую сорочку, но запонки в сундуке у Анны Дмитр[иевны], а я туда не хожу – далеко и… так что ты купи там, если есть, а я на всякий случай пришила воротничок, чтобы ты знал, как ее можно носить без запонок. Пиши, роднулька, что тебе еще нужно из продуктов и вещей. Думаю, когда буду ехать, привезти тебе подушку большую и теплое одеяло. Какую обувь тебе нужно сейчас и какую на зиму? Боюсь, чтобы не вышло так с зимой, как в первый раз: ехал в Дмитров в ботиночках, а очутился на севере. Да… бывает. А было все известно, но только не для нас. Мне очень много стало ясным. А все-таки жизнь хороша, идея прекрасна и бороться есть за что, потому что социализм все-таки будет в нашей стране на страх врагам. Как мне хочется работать, так ты просто представить себе не можешь: так и прет из меня желание к работе, но ее пока нет, жаль… Ну, ничего, думаю, что в Чибью я ухвачу ее за ворот и буду ворочать с большой силой. Скорее бы только все выяснилось. А в Чибью уже собираются ехать на работу Анна Дмитр[иевна]с Мачком и тетя с Галкой и Игорем, мечтают, что если я поеду и все устроится хорошо, напишу им как и что там в жизни есть, тогда и они с охотой приедут на жительство к нам. Вот видишь – я родичами и друзьями могу полтундры заселить; смотри сколько желающих ехать на север. А говорят: «калачом не заманишь туда», а выходит, что без калача хотят ехать. А сколько знаю я сейчас случаев, что люди заехали еще в большую глушь, чем ты сейчас, и так очарованы, что не хотят возвращаться назад. Думаю, что и с нами будет тоже. А перспективы перед Чибью огромные – нефть; не может быть, чтобы нефть была так жутко далеко и плохо связана с транспортом – значит стройка дорог железных или еще чего-то другого, значит рост самого города, значит стройки большие и т. д., а отсюда и требование на культурные сила. Все за и ничего против пока я не вижу, только опасения, что не смогу в этом году к тебе добраться, а так хочется. Нужна ли тебе бритва, прибор и зеркало – пиши, пришлю. Вообще все, что тебе нужно – пиши и не смущайся. А может быть костюм тот, что ты мне вернул из ГПУ, тебе выслать, а то ты уже оборвался и вымазался наверное. А как ты купаешься? Где, кто белье стирает, нужно ли белье? Все, все пиши мне. Мыла выслала. Посылка не существенная, но это так между прочим, а серьезную посылку вышлю, когда получу из Чибью от тебя письмо. А с собою тоже привезу чего-нибудь. Деньги выслала телеграфом – 200 рублей. Настроение неплохое. Привыкла уже ко всему и только жду писем, где буду знать, что мне можно выезжать к тебе. И на душе как-то спокойнее стало; это потому, что и ты немного успокоился, правда? Уже по твоим письмам последним видно, что ты гораздо уравновешеннее и не так пессимистичен. Я рада, бодрюсь. Для меня тоже будет спокойнее, когда я буду знать, что ты держишься. Значит «хвост бубликом» обоюдно у нас. Целую тебя крепко и люблю бесконечно. Жду от тебя известий о свидании. Письма будут теперь долго идти. Открытка шла 10 дней, а сколько же из Чибью?! Дети здоровы, целуют и вспоминают. Целую чудные глаза, лучистые. Твоя Варя. Повiдомлення про переказ грошей 18 травня 1934 р. Повiдомлення про переказ грошей Остапу Вишнi вiд Маслюченко В. О. 18 травня 1934 р. Выдать двести [рублей] Остапу Вышни. Он же Губенко Павел Михайлович. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 20 травня 1934 р. № 5 Харкiв 20.V.1934 г. Дорогой Мум! Третiй день не маю вiд тебе листа i вже менi скучно i тоскно. Теперь будут долго от тебя идти письма, и мне будет очень тяжело. Так плохо, что далеко ты заехал, и еще неизвестно, можно ли будет тебе часто писать. У нас все пока без перемен, все здоровы и заняты своими повседневными хлопотами, а я все думаю о тебе. Дорогой мой! Когда же я получу от тебя письмо, где будет известно, что могу к тебе ехать или хотя бы точно знать, что ты уже наверное будешь сидеть в Чибью. Тогда бы я уж собиралась в дорогу, а то все какое-то невыясненное положение. Страшно хочу поехать к тебе и жду, жду письмо от тебя. Если можно будет ехать к тебе, то хорошо бы было получить от тебя телеграмму. Скорее бы этот час наступил. У нас жуткая жара и дождей все нет. До того разваривает, что просто сил нет и руки не поднимаются к работе. Мура на днях кончает занятия в школе, и мне хочется отправить ее в Евпаторию. Не знаю, удастся ли, но обещали узнать и мне напишут, а тогда поедет она с бабушкой Александрой Григорьевной (та, что Мурочка у нее жила когда-то). Было бы неплохо. Подправилась бы девчонка и если придется и удастся переехать в этом году к тебе, то это было бы как раз на руку. Сегодня пойду к Вячку вечером, не хочу ходить туда днем… Сижу тут и носа никуда не показываю. Скучно и нервничаю. А когда нет от тебя долго писем, то вообще, как «тигра» лютая. Все рычу. Хочу к тебе. Бывает у меня Анна Дмитр[иевна] с Мачком, и тогда вместе мечтаем о переезде в Чибью и о жизни там. Сколько всяких планов и фантазии. Скорей бы все это совершилось, а то просто сил нету. Не представляю, как буду без тебя так долго, и неужели этот срок будет полностью выдержан. А Мирослав и Лесь Степан[ович] поехали в Медвежью гору вместе. Про Олеся не чула, бо вона выехала кудысь под Москву, а он еще тут оставался, и я не знаю что и как. А так почти все по-старому. Я тебе писала много писем уже просто на Чибью и посылку туда послала, и 200 руб. денег послала телеграфом. В посылке сухарей 1? кило белых из Москвы привезла, конфеты 1? кило, мыла два куска, 10 конвертов, 5 пачек табаку, карандаш, сорочка серая и 10 книжек курительной бумаги. Это посылка такая себе – не существенная, а когда получу от тебя письмо с определенным местом жительства твоего, тогда пошлю более важные продукты. Живу надеждой на скорую встречу с тобой. Хочу видеть и потрогать, живой ли ты и здоровый ли. До того скучно, что и передать не могу. Ничего мне неинтересно и ничего не хочу. Так привыкла к мысли о переезде к тебе, что если этого не будет – сдохну, факт! Ты, пожалуйста, все разузнай там, а то нету сил ждать. Если и сегодня не получу письма твоего, то будет неприятно. А так я себя держу очень бодро и вижу, что жить может человек во всяких условиях – было бы что есть и была бы надежда на что-то. Без надежды трудновато, и я счастливая, что у меня есть все данные иметь надежду. Муркет часто тебя вспоминает и собирается ехать в Чибью. Растет дочка во всю, только худенькая, а бегает тут по воздуху, как первобытный детеныш. Ну, мое любе, дороге сонечко! Пиши, пиши. Жду. Целую и каждую минуту с тобою. Как ты доехал до Чибью? Твою открытку с парохода я получила, рада что посылки тебя застали в Котласе. Как у тебя с хлебом, нужно ли сухарей? Пиши. Целуем все тебя. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 22 травня 1934 р. № 6 Харкiв 22.V.1934 года Дорогой мой хлопчик! Что-то долго нет от тебя письма. Каждое утро просыпаюсь в надежде получить от тебя письмо, и вот все нет и нет ничего. Что с тобой, мое солнышко? Или ты пешком идешь до Чибью, или ты больной. В чем дело?! Открытку с парохода, писаную 7.V, я получила 17.V, и по моим расчетам твое письмо должно было бы быть у меня. Волнуюсь. Я тебе послала на Чибью два письма из Москвы, посылку, деньги и вот уже после Москвы пишу шестое письмо. Конечно, теперь будут письма идти дней 14–20 наверное; ах как долго и как это тяжело не иметь сведений и связи с тобой. Чего только в голову не приходит, страхов куча. Я каждый день еду к тебе по карте и мне легче делается. Город такой, что и на карте его нет, только и нашла в карте пятилетнего плана народ[ного] хозяйства СССР, да и то города нету, а на р. Ухте вышки нефтяные нарисованы, так что я думаю там-то и есть этот самый гор. Чибью. Замечательное место. А все-таки мечтаю переехать к тебе за всякую цену. Да неужели этого нельзя будет сделать в этом году? В городе-то этом самом живут люди не только осужденные, а и другие есть, очевидно, значит какими-то способами передвижения они пользуются для связи с миром, так что и мне удастся добраться из Усть-Выми в Чибью. И Усть-Выми я не нашла на карте; этих самых «Усть» масса, но Усть-Выми нет. Есть Усть-Выя, но это на р. Печоре, и выше значительно от р. Ухты, да и восточнее намного. Как мне хочется получить наконец от тебя письмо с места, на котором ты уже остановишься окончательно. И может ли быть окончательная остановка? Кажется практикуют переброски из лагеря в лагерь. Было с очень многими, что за период отбытия своего срока перебрасывали в три-четыре лагеря. Вот ужасно, только привыкнешь, начнешь работать, и трах-бах опять снова. Думаю только, что тебя оставят на одном месте, а если и перекинут, то, очевидно, еще дальше. Колонизуйся, если это можно вообще и для тебя, сейчас же по приезде. Будем жить на севере, там, мне кажется, люди хорошие. У нас на юге народ жестокий, вредный. Думаю, где климат суровый, там народ сердечнее. Вобщем выдумываю для себя надежды, а то как только нет от тебя долго письма, так и начинают меня мучить всякие опасения да страхи. Больше всего боюсь, что мне не добраться к тебе, а так все море по колено. Пока есть деньги – я герой, а дальше видно будет. Думаю, что у меня их хватит еще на долгий период. Вообще я теперь не задумываюсь далеко и нельзя задумывать, потому что все меняется молниеносно и неожиданно в таких экстравагантных вариантах, что приходится только ушами хлопать. Ей-богу, я не думала и не представляла, что со мной могли приключиться такие сказочные вещи. А вот как видите. Довольно даже интересно получилось, и мне начинает нравиться. А людей разбрасывает еще дальше, и то не теряют надежды на встречу, так что мне совсем не так уж и страшно и не так далеко к тебе ехать, чтобы потерять надежду. Я бодрюсь и тебя прошу о том же. Дети наши здоровы, целуют тебя и едят так за трех, скоро уши мне пообъедают. Бабка стонет, не знает, чем кормить Вячка, а он только и знает, что набегается на дворе, а тогда кричит: «Бабка, я есть хочу». Муркетка тоже только подавай. Закончили учебный год обое на «добре». Муркетку я из той школы забрала, потому что не знаю, где и как будем зимушку зимовать. Эх, и жизнь пошла развеселая, только вот плохо, что детвора тоже отдувается. Ну, Вячко хоть с бабкой будет жить. Я денег немного подбрасывать буду, а Муркетка, так и не знаю, вернее не загадываю, что с ней будет дальше. Ехать нам к тебе нужно. Думать не приходится, и если возможно было бы очень хорошо в этом году перебраться к тебе. Пока я материально еще не выдохлась, то для тебя и для меня это было бы лучше сделать в этом году. А то если я зиму буду тут, то придется загонять рояль или машинку, чтобы было с чем на ту весну двигаться на Чибью. Ну, да видно будет. Вот уже 12 часов, почта утренняя прошла, а от тебя опять нет письма, что же это такое? Я серьезно начинаю беспокоиться. Единственное утешение – это, что ты «чапаешь» пешком, и письмо твое может написано тобою позже, чем я высчитывала. Если ты в Усть-Выми был 7.V и автобусом ехал два дня, да два дня на устройство в лагере – это выходит 11.V. Ну пускай 14 дней письмо будет идти – это 25.V. Правда, еще рано и есть срок ждать три дня, но почему-то волнуюсь и жду, жду с нетерпением. Ах, мое солнышко, когда же я увижу тебя, роднулька?! Так я скучаю за тобой и живу только тем, что подгоняю время вперед; это для того, чтобы письмо получить, а, получив письмо, для того, чтобы пришло письмо, где будет написано, что можно ехать к тебе; а то для того, чтобы скорее уже ехать к тебе, чтобы скорее приехать и увидеть тебя. Не могу представить встречи с тобой и не знаю, какой ты теперь. Худой, наверное, посивiла голова совсем, а?! Мое родное, дорогое и хорошее хлоп’ятко! Как все смешно случается в жизни. Ну, ничего – переживем. Хуже бывает, правда редко, но бывает. Я так даже бываю иногда веселая, а когда получаю от тебя письмо, то и мурлыкаю под нос себе песни. Вот приеду к тебе, сядем вдвоем с тобой и запоем «Вербу», правда?! А что нам, почему бы нам и не запеть? Было бы здоровье, а все можно пережить и вытерпеть. Народная мудрость великая есть, а она гласит, что «от тюрьмы да от сумы не отказывайся». Вот и нужно ее помнить и не падать духом, а если верить в теорию двойственности случая, то с тобой это уже в последний раз в твоей жизни. Так что впереди самые розовые перспективы, правда?! И я духом не падаю, но боюсь одного, что не дадут мне добраться к тебе, хотя почему? Все это – «у страха глаза велики»; вот и все – доберусь и увижу безусловно. А пока целую хоть в письме и жду, жду маленького клочка бумаги, где есть кусочек тебя. Целую, люблю. Твоя Варя i дiти. Катю давно не видела и Васю тоже, а так все – и тетя с детьми и Анн[а]Дмитр[иевна] вiтають, целуют тебя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 25 травня 1934 р. № 8 Харкiв 25.V.1934 г. Дорогенький мiй! Отослала сегодня тебе письмо и забыла написать «Ухтопечорский лагерь»; не знаю, дойдет или нет? Ты не удивляйся, что не мой почерк на конверте; это просто Коля шел в город мимо почты, а у меня не было конверта, я и попросила его отослать письмо, а адрес дала не полный; теперь сижу и ною, что не дойдет письмо. Последние дни все ныла, что нет от тебя письма, и еще сегодня утром стонала, а вот с вечерней почтой пришло от тебя аж целых два письма от 8 и 10.V. Что же это так долго сидите вы в Усть-Выми? Приехали 7.V и торчите там уж три дня. Не знаю почему, но твои эти два письма пришли ко мне вместе: из Котласа они отправлены только 21.V; вот ужас, а я столько перестрадала, не имея писем, а они валялись в Котласе целых одиннадцать дней. Какой ужас и нечеловечность со стороны тех, кто сидит в котласской почте и задерживает так долго корреспонденцию. Неужели нельзя понять, как тяжело и больно долго не получать писем, да еще из далекого севера и от человека в таком положении, как ты. Неужели трудно понять, что лишний день ждать и думать – сейчас это очень больно и страшно. Чего только в голову не приходит. Ну, да что сделаешь, «никто не знает и не ведает, кто как обедает». Будем надеяться, что в дальнейшем письма будут идти скорее. А я была страшно рада им, хотя и плакали коллективно (я, тетя, Мурка), читая их, когда дошли до того места, где ты пишешь, что твои читатели принесли тебе перед этапом передачу. Ой, как это страшно и тяжело. Вот пришлось что пережить в жизни, а то только читали в книгах про ссылки Чернышевского и других, да про их этапы, а тут пришлось тоже перестрадать и пережить… Да! Ну, ничего, дорогулечка, роднулечка! Сейчас я думаю, что ты уже в Чибью. Конечно это в том случае, если вас погнали 11–12 мая и если вы не упали на ноги, то, наверное, прошли 300 км за 12 дней, хотя я просто не представляю себе этого. Ну допустим, что прошли за 12 дней и сейчас уже в Чибью. Хотя бы это было так! Когда же уже доберешься до окончательного места жительства? Скорее бы! А то все думать, что еще не конец, что еще муки и мытарства… Мое солнышко! Сейчас у вас, наверное, холодно, потому что у нас тоже захолодало, хоть солнышко и светит, но ветер с вашего края дует и приносит мне кусочек тебя. Все думаю, мое дорогое, как бы добраться к тебе. А теперь я совсем спокойна, раз есть автобус, и в нем я могу ехать хоть и за 96 руб. Черт их бери, деньги! Продам все до последнего, лишь бы доехать и жить с тобой. У меня кроме денег есть еще в запасе кое-какие вещи и мебель, так что хватит доехать, только хорошо было бы в этом году перекочевать к тебе насовсем. А то я тут буду проживаться на две семьи, да ты третья семья, а так будем только на две семьи жить. Оставлю денег Вячку, а мы будем как-то крутиться там вместе. Оно все-таки будет легче, в особенности морально. А то вот каждая такая задержка с письмами, и я страдаю. Думаю, что если ты шел пешком, то в Чибью тебя ждет от меня куча писем и деньги, да и посылка тоже. Я бедная, но честная, и пишу тебе через день, а сегодня два письма написала, правда, это пойдет только завтра, потому что уже вечер и почта не работает. Завтра отнесу его на вокзал и за компанию узнаю как брать билет на Котлас, сколько он стоит, как удобнее с пересадкой в Москве, чтобы не торчать там долго на вокзале. Как только получу письмо от тебя из Чибью, сейчас же выезжаю к тебе. Думаю, что это случится числа 15.VI. А до тех пор буду приводить в порядок всякие мелочи, библиотеку – журналы спакую и уложу на полках и архив пересмотрю и поставлю на чердак в корзине; жаль что не могу достать сундук для архива, потому что корзину могут мыши прогрызть и архив пострадает. Ну, да как-нибудь! Есть маленький железный сундук; в него я сложу твои рукописи и книжки – это то будет в сохранности. А там всякие переписки не особенно ценные можно и в корзине оставить. Ну и свое да Муркеткино барахло подчиню да подштопаю и поеду к тебе. Если там выяснится, что я в этом году смогу переехать к тебе, тогда мне будет запарка со сборами на вечное жительство и с отправкой багажа. Хотя я решила кроме подушек, ковров и самовара ничего не брать. Да немного носильного барахла – вот и все. Эх, все дело наживное! Вчера было – сегодня нету, а завтра будет, правда?! Роднулька моя, хороше, любе, менi так больно, что с тобой все так случилось, а я ничем не могу помочь, потому что и сама такая же. Ты просишь фото, а я тебе уже послала, только Вячка там нет, но как только Коля купит пластинок, я сейчас же сделаю сборы всего посемейства и запечатлимся на «польтрета» для вечного потомственного увековечения. Мы-то вообще ничего, хвост у меня бубликом, детвора остается детворою – когда скулит, а то больше гоняют и есть просят. Сижу в норке и скулю за тобой. Скорее бы к тебе, а то уж силушки нету. Меня пугала дорога автобусом, смогу ли я достать билет, как частная гражданка, ну и когда все просто, то я ничего не смущаюсь и легко вылетаю из Харькова на север. Чудесно! Как чудесно, когда получаешь от тебя письмо, так все ясно и понятно делается. Во всяком случае, если мне не удастся устроиться в Чибью, то может быть в ближайшем городе, ну хотя бы в Котласе, но только ближе к тебе. Ближе, ближе!!! Я очень рада, что ты спокойнее смотришь на мир и на все, я тоже. А про нас не скули, я сказала, что еду к тебе – значит еду. Единственно, что может быть преградой – это там администрация, но я думаю, что как раз культурные силы только подавай. Сейчас говорят идет набор на нефтяные промыслы на север, может быть и в Чибью как раз – я точно не знаю. Будто дают большие подъемные и жалованье, а я за свои приеду, только пустите. Вот смешно будет, если не пустят; человек хочет, просится, желает поселиться на севере диком, и вдруг не пустят… не может быть. Я буду с тобой, потому что я хочу так, а когда сильно хочешь – можно добиться всего, правда! Ты, маленький мий хлопчик, не скучай за нами и не тужи. Мы здоровы, живы, любим тебя, думаем о тебе и никогда не забудем, так что все теперь только от терпения зависит, и ты потерпи немного без волнения и тоски. Я приеду на свидание и обо всем поговорим, а пока по-старому – хвост должен быть бубликом и задору как можно больше. Да плюнь ты на все и не ной. Пешком так пешком, а верхом тоже не плохо. Береги только здоровье, а мы будем вместе. Любим, целуем и ждем писем. Дети, Анн[а] Дмит[риевна], Мак, тетя со чадами целуют. Твоя Варя. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi 25 травня 1934 р. 25 травня 1934 р. Дорогенький дядя Павлуша! Як ви живете? Ми здоровi. Я екзамени вже кiнчила на добре i характеристику получила. У мене вiдмiтки за весь рiк такi: одно «задовiльно» i чотири «добре». 20/V-34 р. нас вiдпустили зовсiм. Я живу гарно, тiльки дуже сумую за вами. Я б хотiла поiхати до вас подивитися, як живуть люди на Пiвночi, а то менi Харкiв надоiв. У мене i в Ігоря е кролики: у Ігоря кролиха, яка привела малих кроленяток; вони такi чуднi, граються мiж собою, а у мене е теж маленький кролик. Всього кроликiв у мене i Ігоря 6; у Ігоря 5 кроленяток, а в мене одне – чорненьке-чорненьке, жодноi помiтки бiленькоi. От ми з Ігорем дамо iм кусочок хлiба, а вони один в одного вiднiмають, просто в ротики лiзуть один до одного; а мiй найрозумнiший i старший, так вiн украде хлiб i тiкать у куточок. Потiшливий. Із клiток тiкають та такi швидкi, що iх i не спiймаеш. У нас клiтка висока; е в нiй два поверхи: один нижнiй (там сидить кролиця), а на верхньому кролики маленькi. Спочатку, як ми з мамою купили кролика на базарi (заплатили 2 карб.), то в Ігоря кролики були ще малi i сидiли у своеi мами, а тепер уже великi i сидять разом з моiм. Ми з мамою, коли купили його, то хотiли посадити до малих, а кролиха як укусить його, так ми бiльше не пускали до неi. Потiшливi кролики. До побачення. Цiлую Вас. Передавав привiт Вячко. Ігор збираеться написати Вам листа. Привiт вiд баби Юлi, Галi, Колi, Володi, Ігоря, вiд всiх-всiх. Цiлую вас крiпко-крiпко Вас. М. Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 27 травня 1934 р. Харкiв 27/V-34 року Дорогой мой тата! Я очень скучаю за тобой. Я перешел в четвертый класс хорошо. Поехал на дачу в Южный Поселок, пожил с 21 мая по 25 и заболел ангиной, потому не писал. Пишу тебе по-русски, потому что ты мне написал по-русски. Пишу тебе больной. Дождя на Украине нет, урожая не будет. Вот как только выздоровлю, куплю себе удочку и поеду на несколько дней в Пасеки, буду там рыбу ловить. Пиши, тата, какая работа там у тебя работа. Привет от всех. Целую тебя. Вячко. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 28 травня 1934 р. № 9 Харкiв 28.V.1934 г. Здравствуй, солнышко! Что-то мне этих два дня очень грустно! Так чего-то каждое утро болит сердце. Как там у тебя, все ли благополучно? Опять нет от тебя писем. Наверное Котлас задерживает. Последние два письма из Усть-Выми лежали в Котласе дней 8–9, а теперь опять наверное та же история. Как же ты добрался до Чибью? Пешком или все же удалось ехать? Это меня очень волнует, набил наверное себе ноги ужасно. Черт его знает, как все это неприятно. Если опять будут валяться письма в Котласе по 10 дней, то я не смогу 15.VI. выехать к тебе, а у меня было решено, что к этому времени я получу письмо от тебя из Чибью и сейчас же выеду. Теперь боюсь, что эти неожиданные препятствия могут меня задержать на несколько дней. Мне хотелося бы получить от тебя письмо, чтобы знать, какие вещи и продукты нужно тебе привезти. О том, что можно или нет мне ехать, можешь не писать, потому что я все равно приеду. А там будь что будь… Думаю, что не выгонят же меня, когда я доберусь к тебе и дадут свидание. Все выскакиваю к письменному ящику и гляжу, нет ли там от тебя письма. Я даже суеверная стала: в тот день, когда получила от тебя письма, то по руке паучок спускался маленький – рыженький, и письма были, а вчера тоже паучок по руке спускался черненький, маленький, а писем нет как нет. Так что, как видишь, суеверие – ерунда. Говорят, что когда посуда бьется – к счастью, а тогда, как ты был на Чернышевской, у меня и у Муры посуда из рук летела с быстротой молнии, ну и счастье наше мотузяне… Может быть оно еще придет?! А как ты думаешь? У меня настроение отъезжающее, как будто вот сейчас мне надо на вокзал, и все как-то замирает внутри, как перед последним прощанием с близкими во время отъезда. Ой, как я хочу к тебе. Ты мне снился недавно – грустный такой, и слезы на глазах… ты не грусти, роднулька! Как-то да будем жить. Я думаю, что мы и в этом году еще успеем устроиться на совместную жизнь в Чибью. А как люди связываются с Котласом, когда замерзают речки и нет пароходного сообщения? Я все представляю себе собачью упряжку. Нет же, там, наверное, не ездят на собаках? А мне очень бы хотелося покататься, так интересно. Жду писем. И знаю, что теперь будут не так скоро, а все же ноет душа и нервничаю. Хотя бы скорее ехать. Ты знаешь, если не получу от тебя письма к 15.VI, то все равно не выдержу и поеду. Все равно, что будет то и будет. Скучно мне страшно за тобой и я все стараюсь заниматься каким-нибудь делом. Все сижу, штопаю, шью, латаю для Муркетки. Думаю, что если поеду к тебе, то потрачу на это месяц, а то и больше, так что нужно девушку обшить. Так все благополучно и тихо. Получаешь ли ты мои письма? Я там тебе все пишу. Письма я теперь номерую, чтобы знать, какое ты не получил; и ты тоже делай так. Можно ли тебе писать теперь часто, или есть какие-то нормы? Ты, дорогулька моя, люба, все пиши. Да подлиннее письма, а то я прочитаю и не один раз да и на память знаю его. Так рада бываю письмам, что и плачу, и смеюсь над ними, а плачем коллективно – семейством целым, и один другому жалю пiддаемо. Ну, целую родненького хлопчика и обнимаю мiцно. Чекаю зустрiчi швидкоi. Всi, всi вiтають, цiлують i дiти. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 30 травня 1934 р. Харкiв № 10 30.V.1934 р. Дорогий мiй татусь! Что это так долго нет от тебя писем? Так мне тяжело и сумно бесконечно… Ну почему так долго идут письма? Я тебе уже писала, что последние твои два письма из Усть-Выми вышли из Котласа только 21.V, а ты их отсылал 8 и 10.V. Как видишь, долго они лежат где-то на контроле, и мне приходится тосковать в ожидании, когда наконец-то захотят их отправить. Тяжело ужасно. Так ноет сердце! Чего оно? Как ты там, здоров или нет? Все я волнуюсь и думаю, доехал или дошел ты уже до Чибью? И благополучно ли все с тобой? Дорогой мой, родной! Как мне хочется тебя видеть и поговорить о многом. Да неужели же мне не удастся в этом году к тебе поехать? Скорее бы от тебя письмо прибыло, чтобы я могла немного узнать, как о твоем пребывании в Чибью, так и о дальнейшей перспективе на твою литер[атурную] работу и на нашу совместную жизнь. Не могут быть люди так жестоки, чтобы разлучить нас на такой долгий отрезок времени. Я как подумаю – страшно делается. Все-таки я верю, что увижу тебя в этом году и что перееду к тебе скоро. Как там у тебя? Выяснил или нет ты с колонизацией, и как вообще там все обстоит? Напиши скорее, а то я не могу больше ждать и могу в один прекрасный день, не дождавшись от тебя письма, поехать в Чибью, а там хоть трава не расти. Никак не могу представить себе, как мы встретимся! Ой, как хочется дожить до такого момента! Да неужели он будет когда-нибудь? Мне кажется, что тебя я не видела уже целую вечность… Мне очень тяжело, когда долго нет от тебя известий. Хочу на следующий месяц перевести все газеты на твое имя аж в Чибью – читай, а то тут можно достать их, а там, наверное, трудно, да и жалко – подписка на целый год, может хоть этим ты немного отвлекаться будешь от всего, что стряслось над нами. Вот видишь, нет от тебя писем, и я ною, ною… Как жалко, что так долго почта идет. Я привыкла за прошлый месяц от тебя часто получать письма, и то мне казалось, что долго, а теперь эти 5 дней все жду и не могу дождаться, когда же?! Пять дней прошло с тех пор, как я получила два твоих письма из Усть-Выми, и больше ничего нет. Я тебе послала 200 руб. денег и посылку на Чибью, да писем из Москвы два и после Москвы 10 шт. Получил ли ты все или нет? Какие тебе продукты нужно присылать? Чувствую, что с питанием там туговато, а для тебя после всего пережитого, да еще с твоей язвой – тяжелое положение там очевидно. Хотя бы я могла быть около тебя, так хотя как-то выкручивала бы что-нибудь подходящее из еды, а так ты пропадешь там. Это меня беспокоит сильно. Я вообще последние дни не в настроении, и все мне рисуется в мрачных тонах. Хотя твои последние письма как будто бы уже спокойнее стали, а я наоборот больше волнуюсь, потому что все думается, как будет дальше? А угадать никак нельзя! Вот досада!.. У нас захолодало, и я думаю, что если у нас бывают морозы, то там у тебя совсем холодно и что же мне привезти из одежды, да и что на себя надеть? Слово чести, я просто не могу себе представить ни того края, ни климата, ну ничего. Ты бы написал обо всем, а то я никак не могу достать старую географию, чтобы вычитать, что это за край такой. А знать хочется раньше, чем поеду. Тракт. Это какой же тракт? В старое царское время были тракты специально для ссыльных, а это для автомобилей или что? Ну говорю тебе – я баран бараном. Ничего не понимаю… Много ли нефти открыто в Чибью, потому что сколько не слежу за газетами и сколько не прислушиваюсь, что-то ничего не слышно об Ухтинских промыслах. А интересно, какие перспективы и будущее этой местности? Многое меня интересует и хочу расспросить и узнать, но пускай уже тогда, как приеду к тебе. Вот уж наговоримся!.. Чего только не приходит мне в голову спросить у тебя, а знаю, когда увижу – все из головы вылетит. Это так было у меня, когда ты был в Харькове последнее время. Иду, думаю, а увижу и все забыла. И такие незначительные, глупые и ненужные слова плетешь в то время, когда переполнен многим более ценным и нужным. Приду, бывало, домой со свидания, повалюсь, как разбитая, и ничего в голове нет – пусто, и даже рассказать не могу того, что ты мне говорил. Только на другой день все вспоминаю и начинаю обдумывать, обсмоктывать, рядить, гадать… Ну, а вышло совсем не так, как думалось и гадалось… Ну, ничего, как-то да будет. Хотя бы скорее от тебя письмо было. Вот напишу тебе письмо и мне как-то легче станет. Все думаю, что если все мои письма к тебе доходят, то тебе все-таки не так скучно будет. Правда, что от моего скуления не очень легко, наверное, но это нытье не от того, что я сдрейфила и растерялась, а только от тоски за тобой и потому что нет писем. А вообще я на жизнь смотрю бодро и хвост у меня всегда бубликом. Интересно знать, что из Котласа в Чибью есть телеграфное и телефонное сообщение, или этот город Чибью совсем оторван от мира сего? Что-то никто не слыхал и не видал его. Довольно интересный город. Кому не скажу, у кого не спрошу – только руками разводят – не слыхали. Правда, читал кое-кто, что где-то на Ухте реке нефть открыли давно еще, хотели разрабатывать, но потом что-то перебило, и теперь только за власть нашу взяли в оборот эту нефть и теперь будет у нас нефтяная база на Севере. Здорово, ей-богу, получается. Край богатый наш, чего только нет в нем, и ничего сейчас не пропадает. Сколько еще будет строек, сколько еще изысканий сделают… Интересно жить у нас в Союзе, интересно работать. Вот только плохо, что я не могу сейчас приложить своих силушек. Ну, да ничего, вот доеду к тебе и там с удесятеренной энергией примусь за работу. Скорее бы только это было, а то мне скучно, и хочу быстренько ехать к тебе. Я решила, что если не будет до 15.VI письма – поеду так – навмання… Все равно все в моей жизни сейчас «навмання». И ничего мне не страшно. С Муркиной поездкой в Евпаторию, наверное, ничего не выйдет, так что я ее оставлю здесь. Ничего, тут тоже досмотрят ее. Ну, солнышко мое дорогое. Целую тебя крепко-крепко и жду, жду письма и свидания скорее. Дети целуют. Твоя Варя. Йосип Гiрняк Спомини [березень] – [лiто] 1934 р. Четвертого дня мого перебування в загальнiй камерi, надвечiр з гуркотом вiдчинились дверi i ввiйшла людина з великим клунком, загорнутим у тюремне покривало. Вартовий з таким же гуркотом зачинив за нею дверi. Перед нами стояв розгублений, з хворобливим виразом обличчя, згорблений Остап Вишня. Нi вiн, нi я не чекали такоi зустрiчi. Мiй сусiд негайно звiльнив мiсце бiля мого барлогу, де помiг покласти пожитки Павла Михайловича. Довго ми не могли словом обмiнятися i так стояли обнявшись, як рiднi брати. Всi мешканцi нашоi 47-i камери сердечно привiтали нового квартиранта, i кожний зокрема старався чим мiг пригостити новоприбульця. Всю нiч, лежачи один бiля одного, ми шепотом переповiдали своi переживання за той останнiй час нашоi розлуки. І не стямились, коли пiв на шосту вартовий пiдняв нас усiх на «оправку». Кiлька днiв не могли ми наговоритись про тi цинiчнi прийоми слiдства, якими ГПУ добувало признань вини вiд своеi жертви. Розмовляючи, ми прийшли до висновку, що нашi дiла вже закiнченi, коли слiдчi вважали можливим нас звести разом у загальнiй камерi, i тепер уже слiд чекати вирiшення нашоi долi. У час слiдства мене не питали про моi товариськi зв'язки з Павлом Михайловичем, нi його зi мною. Мене причепили до театральних справ, його до лiтературних. Було ясно, що ГПУ монтувало справи за своiм пляном, без огляду на те, в яких кругах чи товариствах людина перебувала. ГПУ рiшало, що пiдсунути пiдсудному, що йому iнкримiнувати, а це було зовсiм не те, що дiйсно людина робила. Коли б людина й мала конкретнi грiхи, але вони не пiдходили б до пляну намiченого ГПУ, iх не приймалось би пiд увагу. Я розповiв Вишнi, як то слiдчий пiдсунув менi його заяву до колегii ГПУ, в якiй вiн признавався до приналежности до УВО i т. iн. Остап Вишня, гiрко всмiхнувшись, сказав, що такi ж заяви i йому показували – Пилипенка, Ялового i Слiсаренка. Вишнi слiдчий звався Гордон[15 - Реальне прiзвище слiдчого – Бордон.]. Вiн, як i бiльшiсть спiвробiтникiв ГПУ, якi ще вели справи СВУ, а тепер розробляли генеральну кампанiю лiквiдацii т. зв. УВО, були жидiвського походження. Леплевський, Долинський, Соколов, Пустовойтiв, Крайний та десятки iнших, це були лиш благозвучнi псевда, якi рiшали долю всiх учасникiв украiнського культурного життя, починаючи ще вiд процесу СВУ. Всi допити велись за тим самим шабльоном, за яким три роки тому допитували учасникiв процесу СВУ. У час першого допиту слiдчий Гордон заявив Остаповi Вишнi, що партiя i радвлада вважае його, Остапа Вишню, членом контрреволюцiйноi органiзацii УВО i одним з найнебезпечнiших терористiв, якi мали повбивати членiв Полiтбюра ВКП(б) i КП(б)У. Остап Вишня повинен був застрелити Павла Постишева, якому Сталiн поручив привести до порядку Миколу Скрипника i завершити генеральний наступ на весь украiнський культурний фронт. Хоч як у тому часi Вишня страждав атакою болiв свого хронiчного улькуса, то все-таки з iронiчною усмiшкою попросив слiдчого точнiше роз'яснити цi обвинувачення. Тодi Гордон став уточняти: – Павле Михайловичу, вам було доручено вбити Павла Петровича Постишева. – Звiдкiля ви це взяли? – Павле Михайловичу! ГПУ i комунiстична партiя знае все! Ми точно знаемо, який був ваш плян: ви повиннi були прийти до будинку ЦК з делегацiею письменникiв на авдiенцiю до т. Постишева i пiд час розмови ви мали витягти з кишенi наган i застрелити т. Постишева! – Нi, громадянине слiдчий, я цього не хочу! – Що значить: не хочу? – А тому не хочу, бо ви сьогоднi доручаете менi вбити Постишева, а завтра, чого доброго, пришиете менi знасилування Кляри Цеткiн… Нi, вже дошукуйтесь чого iншого. Я людина сiмейна… Тут Гордон i сам розреготався та й каже: – Павле Михайловичу, даю вам «слово чекiста», що того злочину проти радянськоi влади вам iнкримiнувати не будемо. А ось атентат на Павла Постишева берiть на себе, бо цього вимагае вiд вас наша партiя i наш уряд. Чотири мiсяцi день у день Гордон викликав Остапа Вишню на допити i все з бiльшою впертiстю i нагальнiстю вимагав вiд пiдсудного признання приналежности до УВО та пiдготови вбивства Постишева. Нiщо бiльше його не цiкавило, про нiщо iнше слiдчий не хотiв слухати, тiльки все торочив свое: вбивай Постишева i дай нам спокiй, бо ми i без тебе маемо дiла повнi руки. І щоб вiдв'язатись, Остап узяв убивство Постишева… Жеребок витягнений… краще бути терористом, нiж контрреволюцiонером з тихою сапою. Так хоча тебе героем прославлять… Цiлий травень[16 - На початку квiтня 1934 р. Остапа Вишню було вiдправлено iз Харкова на заслання (12 квiтня був у Котлаському перевалочному пунктi).] мiсяць, день i нiч, ми один бiля одного просидiли i пролежали, обмiрковуючи всю цю дiйснiсть, яка вже друге десятилiття пожирала всi мрii та пориви пробудженоi нацii. Ми знали, що наша доля вже ясна, нiчого доброго нас уже не чекае. Ми жалiли i спiвчували тим друзям, якi ще залишались на волi… Перед ними те, що вже поза нами. У тi днi ми з Павлом Михайловичем були схильнi прощати нашим донощикам i всiм тим, якi нам не одну колоду пiдсунули пiд ноги… Ми збагнули, що вся краiна стала жертвою страшноi доби. 1 червня наказали Остаповi Вишнi зiбратись з речами. Прощаючись, ми не могли слова промовити, ми думали, що це востанне цiлуемо один одного. Ми не знали, що за два мiсяцi ми знову зустрiнемося… але вже не на Украiнi, не в Берлiнi… а в Ухт-Печорському концтаборi. [травень] – червень 1934 р. Мiй слiдчий обiцяв менi ще одно побачення з жiнкою, але чомусь не давав. Я страшно хвилювався, раз поскаржився навiть прокурору, який обходив камери, але це не помогло. Я не дiстав побачення аж до травня мiсяця. Одного дня слiдчий поспiшно викликав мене, i я вiдразу накинувся на нього: чому ви менi не давали побачення! А вiн каже: «Бо ваша жiнка мае довгий язик, набалакала, як ви виглядаете… я не мiг iй дати побачення. Але ходiть, бо нема часу, ходiть, ми йдемо до прокурора. Ви знаете свою справу?» – «Яку справу?» – питаю. «Та те, що ми говорили. Ходiть, ходiть». Веде вiн мене до красиво обставленоi кiмнати: бюрко, м'якi килими, канапа, м'якi крiсла… За бюрком сидить прокурор Крайний, а за ним сидять начальник СПО i ще один слiдчий. Крайний питае мене: яка ваша вина проти радянськоi влади? «Я вже п'ять мiсяцiв сиджу тут i не знаю, яка моя вина». «Грушевський, Гiрняк не знае, за що вiн сидить». «Як не знае, вiн е член УВО». «Де то сказано?» – питаю. Слiдчий на мене не дивиться, а говорить до Крайного: «У свiдченнях Ірчана i Дацкова, директора «Березоля», сказано, що вони мали на увазi його використати». «Ну, добре, – кажу, – що вони мали на увазi, то iхня справа, але при чому тут я?» Крайний перебивае мене i питае: «А чому ви не голитесь?» «Бо я сиджу у вас, гримируватися менi не треба, бритва ваша дуже тупа, болюча, тому не голюся. Грати менi вже не доведеться…» «Ви думаете, що вже не будете грати?» «О, нi. Коли я тут, то справа скiнчена». «А де ви так навчилися грати начальника польськоi розвiдки?» «Я граю все, – кажу, – не тiльки начальника польськоi розвiдки. Я грав царя Миколу, робiтникiв, куркулiв, то мiй фах». «Ну, то йдiть». Мiй слiдчий бере слухавку i викликае варту. Але якось довго нiхто не являвся, i вiн каже: «Ходiть, я вас сам вiдпроваджу». Виходить вiн зi мною на коридор i говорить: «Йосип Йосипович, харашо!» «Що харашо?» – питаю. «То було засiдання тройки. Перед вами щойно був Курбас». «Ну, i що? Розстрiл?» «Та нiчого. Де розстрiл. Дiстанете два-три роки. Скоро пiдете додому». Вiдпровадив вiн мене до дверей, передав вартi, i так закiнчився мiй суд. Жiнка два днi до свого виiзду на гастролi передала менi передачу, в якiй були тiстечка i наполеони з кремом, якi я дуже любив. Тiстечка я роздав камерникам, а сам взяв наполеона. Кусаю i в кремi чую кусок чогось твердого. Виявляеться, там була жiноча шпилька вiд волосся, загорнута пергаменом. Я висушив той крем, розгорнув, i там дрiбненьким почерком жiнка описуе менi, що була у прокурора, i вiн сказав iй, що я дiстав п'ять рокiв. Це мене пригнобило. П'ять рокiв – це великий шмат часу. Коли ж мене вивели на етап i прочитали вирок, то виявилось, що менi дали три роки. Мiй настрiй вiдразу полiпшився, я наче виграв два роки на льотерii… Передумуючи тепер, я бачу, що мiй слiдчий Грушевський багато помiг менi. Я не був герой, мене легко могли зломити. Але вiн оставив мене в спокоi… 24 травня 1934. Через «вовчок» черговий по коридору наказав менi зiбрати всi своi речi i бути готовим… Через годину вiн же перевiв мене у пiдвал в пересильну камеру. Там я застав чотирьох старих мешканцiв спецкорпусу на вулицi Чернишевськiй. Одного з них я знав ще з волi, це був Теодор – редактор польськоi газети «Серп». Іншi три були з Волинi, члени КПЗУ. Їх лiтом 1932 року з великою парадою вiтали в Киевi i Харковi, як нещасних жертв польських тюрем, а через кiлька мiсяцiв вони вже сидiли на вул. Чернишевськiй. І ось тепер у перехiднiй камерi тi моi земляки зустрiли мене в дуже пiднесеному настроi i пояснили, що наше сидiння вже закiнчилось, i, як видно, ми призначенi на вiдправку в етап. Вiд них я дiзнався, що вони належать до великоi групи членiв КПЗУ, яка мае собою представляти терористичну органiзацiю УВО в лавах комунiстичноi партii Захiдньоi Украiни. З iх слiв виходило, що камери переповненi галицькими комунiстами на чолi з цiлим передостаннiм i останнiм Полiтбюрами. Слiдство вже, як видно, закiнчене, бо те, що пересильна камера почала ними заповнюватись, свiдчить про початок останнього етапу. У пересильнiй камерi пощастило ночувати при погашеному свiтлi… Тiльки тепер, пiсля шести мiсяцiв, вiдчув я благодать темноi ночi. Шiсть мiсяцiв цiлими ночами яскраве електричне свiтло рiзало очi, а тут раптом тьма, i не вiдчуваеш всевидющого ока, яке безнастанно день i нiч переслiдуе тебе. Хоч уночi можу почувати себе людиною, сам собi заглянути в душу, хоч хвилину побути сам iз собою. 6 травня вранцi зайшов черговий до спецкорпусу i прочитав нам усiм присуди трiйки колегii ГПУ. На мою долю випало: 3 роки вiддалених трудових таборiв. Я почував себе вибранцем долi, бо моi спiвкамерники дiстали по 5, а то й 10, i то через «вишку». Жiнка при останньому побаченнi запевняла, що прокурор Крайний пророчив менi 5 рокiв. Отже, коли офiцiйно мене повiдомили про 3, то це було несподiваним психологiчним вiдпруженням. Скоро пiсля прочитання вирокiв нас вивели на подвiр'я тюрми, де в куточку вже сидiли на землi кiльканадцять таких, як ми, з «вещами». Я зразу помiтив серед цiеi групи двох своiх колишнiх не тiльки знайомих, але старих товаришiв зброi, з часiв Першоi свiтовоi вiйни, старих усусусiв. Недалеко вiд мене сидiв на якомусь клуночку сотник – кавалер австрiйських i турецьких орденiв Букшований, а трохи далi вiд нього – колишнiй наш стрiлецький санiтарний хорунжий Мирон Заячкiвський, який у двадцятих роках займав високi пости в ЦК КП(б)У i КПЗУ. Ще далi вiд них скулився на своему мiшечку старий товариш, ще з станиславiвськоi гiмназii, а потiм теж усусусiвський однокашник – Придун, а в пiдрадянськi роки вiн уже звався Ярославенком i був в останнi роки ректором херсонського iнституту. Серед останнiх багато знайомих облич, але по старiй своiй слабiй пам'ятi, яка ще з молодих рокiв пiдводила мене, коли дiло доходило до прiзвищ, iсторичних дат i чисел домiв чи телефонiв, я не мiг згадати iхнiх iмен. Та й i не до згадування було, бо пiд'iхав «ворон», i його стали нами набивати, як бочку оселедцями. Мене втиснули на когось i не встиг я вгледiти, на кому опинився, коли почув на собi якусь костисту iстоту, але, правду сказати, непропорцiйно з своiм об'емом важку. Враз стало темно i душно, нi рукою, нi ногою не ворухнути… На щастя наше, харкiвський залiзничий двiрець не дуже вiддалений вiд вулицi Чернишевськоi, тому не встигли ми по дорозi вiддати духу Боговi. Але й цього було досить, щоб при вiдкриттi дверей ми здивували залiзничий персонал своiм виглядом… Всi ми за тих кiльканадцять хвилин були мокрi i до того пом'ятi, що нагадували дезинфековане барахло, коли його витягають iз вiдповiдноi машини. Щоб не розважати стороннiх нашим виглядом, конвоiри миттю почали нас впихати у вагон. Пульманiвський, загратований, з залiзними стiнами i дверима вагон. Кожне купе – окрема камера. По закiнченнi всiх формальних передач новому конвоевi, який повинен був нас доставити аж на мiсце призначення, пiсля розсортування i розмiщення та попередження, що за найменшу спробу непослуху нас на мiсцi чекае куля в потилицю, стали ми, старi друзi i знайомi, сердечно вiтатись, а незнайомi ближче приглядатись один до одного. Кожен з нас догадувався, що цей вагон на найближчий час стае нам нiби рiдною стрiхою, пiд якою доведеться нам усiм разом пережити не одне… Не один день будемо разом пролiтати необмеженi простори в тому герметично запечатаному «столипiнському» вагонi. Було нас у ньому 27 чоловiка, i чомусь усi ми i наша охорона, яка тут же мiстилась в окремо вiддiлених камерах, звались «спецконвой». Дехто з моiх сусiдiв добачав, що всi ми перебуваемо пiд особливою увагою, бо iдемо не загальним транспортом, а «спецконвоем». Я не мiг цього факту розчолопати… не мiг його й збагнути i оцiнити, i не знав, чого менi сподiватися вiд цiеi особливоi уваги харкiвського ГПУ. Спецконвой!?. Однак, коли моi колишнi стрiлецькi однокашники Заячкiвський i Букшований познайомили мене з iхнiми товаришами долi, то я зрозумiв, що я потрапив у неабияку компанiю. Тут же Букшований показав на кремезного дядю, якого назвав Барабою, i пояснив, що вiн е останнiм генеральним секретарем КПЗУ, тобто першим пiсля знятих «вождiв» – шумськистiв: Кузьмовича i Крiлика. Далi пiдсунувся до нашого гурту типово галицький «адвокатський конципiент», який, почувши мое прiзвище, назвав себе Манделем. У наступних двох камерах-передiлах, розмiстились кiльканадцять волинякiв, якi зразу звернули мою увагу своею органiзованiстю i дружнiстю. Голосно розмовляючи, жартуючи, смiючись, а то й спiваючи, вони взялися за iжу. Всi iхнi харчi були в одного iз них, як видно, вiн був iхнiм iнтендантом, бо все, що конвоiри видали нам з харчiв, вони – волиняки – вiддавали цьому iнтендантовi, а цей, коли всi сiли до трапези, обдiляв кожного кип'ячем. Заячкiвський пояснив, що вся ця компанiя зживалася отак ще в польськiй тюрмi, де вони просидiли 5 рокiв, i тепер збираються такою ж комуною освоювати «дальний север». Все це виднi члени КПЗУ, яких радянський уряд вимiняв iз польськоi тюрми… i тепер везе невiдомо куди як нацiоналiстiв-фашистiв. Загальну увагу звертав на себе дуже елегантний мужчина середнiх лiт, не тiльки своiм одягом, але й дорогими закордонними валiзами, електричними чайниками i рiзними витребеньками, якi вражали не тiльки в наших арештантських обставинах, але й на волi iх мало хто коли-небудь бачив. Показалося, що цей пан був довголiтнiй спiвробiтник торгпредства – Жмурко. Той самий Жмурко, який на основi розпорядження Полiтбюра ЦК КП(б)У видав галицьким кооперативним iнституцiям позику на 50.000 дол. Тепер вiн iхав у далеке заслання за пiдтримку закордонноi контрреволюцiйноi буржуазii. Пiсля повноi iзоляцii у камерi я вперше потрапив у таке багатолюдне товариство, де були друзi, знайомi, а то й моi прихильники-глядачi, з якими довелось познайомитись за гратами «столипiнського» вагона. Хоч як тяжкi були хвилини розставання з Харковом, з рiднею, яка тут залишилась, з «Березолем», що його вже встигли перейменувати на Театр iм. Шевченка, проте я весь був у полонi нового товариства, з яким мав почати новий невiдомий етап життя. Почалась довга далека дорога i безконечнi балачки, розповiдi про слiдства, про допити, про неiснуючi органiзацii усiх мастей контрреволюцii, про абсурднi обвинувачення в терористичних замахах на всiх вождiв свiтового пролетарiяту на чолi з самим «батьком» народу. Досi, коли доводилось бувати в товариствi членiв партii, я завжди вiдчував певну iхню стриманiсть у розмовах на теми внутрiшньопартiйнi. Завжди вони, хоч би й ближчi друзi, старались не вводити мене (безпартiйну заблуду) у своi сiмейнi справи. Тут тi межi були знятi, i кожен з них виливав свою душу без остачi. Про КПЗУ я знав дуже мало. Доводилось тiльки з преси вичитати про якiсь внутрiшнi тертя в лавах галицьких комунiстiв i iхнього ЦК з генеральною лiнiею Кремлю й КП(б)У. Ще до мого арешту я не раз бував у товариствi колишнiх своiх друзiв галичан, якi дуже близько стояли до тих справ i вiдносин, тому доводилось вiд них почути, що галицька компартiя не так уже покiрно виконуе директиви i накази КП(б)У i Комiнтерну та що керiвництво КПЗУ е пiдпорою шумськистiв i хвильовистiв. Тепер мимоволi я потрапив у вузьке коло галицьких комунiстiв, що дiстали найвищi вироки вiд своеi ж комунiстичноi влади, iхали в вiддаленi мiсця завершувати й удосконалювати марксо-ленiнську освiту i викристалiзовувати, на ii основi, свою iдеологiю. Цього разу всi вони вже не крилися вiд мене i зовсiм одверто висловлювали своi думки про компартiю та про своi жалi i болi до неi. Із iхнiх розмов можна було довiдатись про всю ту трагiчну долю багатьох украiнцiв з усiх земель, якi попали в ту несусвiтню сталiнську м'ясорубку. Дивлячись на них i слухаючи iх, я мав враження, що цi люди щойно повернулись iз страшного бойовища i ось тут, в цьому вагонi, роблять перегляд своiх сил пiсля довгого i трагiчного бою… Мало хто вийшов цiлим iз нього. Я вперше почув, що гiрка доля не минула Березинського, Юринця, Демчука, Ірчана, Бобинського, усiх Коссакiв, Гарасевича, Олiйника, Коника, Баб'яка, обох братiв Бiлячiв, Безпалка, Омеляна Палiева, Черняка, Цьокана, Максимовича (Саварина), Левицького, Матвiя i Михайла Яворських, Кметика, Ничку, навiть таких щирих партiйцiв, як Гадзiнський та Струхманчук, Баран, Василь та Іван Сiрки, Герман та обидва Мiхенки з Тернополя, Ткачiвський. Усi цi партiйнi сановники i достойники iдуть або вже поiхали туди, куди оце нас направляють. А що вже говорити про тисячi безпартiйних, розкиданих по всiй Украiнi, якi пiсля «трагiчних змагань» 1919—20 рокiв розбрелись по украiнських усiх-усюдах i старались своею працею внести й свою лепту у загальну нацiональну будову. Не оминули цiеi участи й найстаршi сивоголовi представники галицькоi елiти – Степан Рудницький, Лозинський, Семен Вiтик, Мирослав Гаврилiв, навiть старенький iнвалiд Гарасевич. Одних мiтла Сталiна, Постишева i Балицького пiдмела з усiх-усюдiв радянськоi Украiни, iнших заманили рожевими обрiями iз Захiднiх земель, а третiх повимiнювали з польських тюрем, щоб ось тепер разом iх усiх загнати туди, куди протягом трьох столiть Москва заганяла украiнську душу i тiло. Хоч мiсце колишнiх московських царiв зайняли найлiвiшi революцiонери, комунiсти-iнтернацiоналiсти, марксисти, але для всiх них навiть комунiст-украiнець буде завжди «неблагонадiйним» малоросом-розкольником, якому мiсце там, де спорохнiли костi Полуботка. [лiто] 1934 р. Так понеслась моя дорога на далеку Пiвнiч. Минаючи Москву, Медвежу гору, Кем – опинився я на Попов-островi, звiдкiля за шiстдесят кiлометрiв маячiли на Бiлому морi Соловецькi острови. Мiльйони украiнського люду пройшло крiзь цей пересильний пункт на незчисленнi концтабори московсько-бiльшовицькоi iмперii. День i нiч прибували все новi i новi «етапи» та «спецконвоi» з усiх-усюдiв СРСР. Яких тiльки представникiв нацiй там не було!.. Як годиться, Украiна серед них займала почесне мiсце. Тут руками старожилiв плелись нитки слiдiв багатьох людей, що протягом вiкiв проходили крiзь бараки того Попов-острова. Тут можна було прослiдити долi цiлих поколiнь. Тiеi ж бiлоi ночi став я вантажити вуголь на морськi баржi та переносити на Соловецькi пароплави поштовi посилки. Таскаючи сотнi iх, я жадiбно вичитував прiзвища адресатiв: Солодуб, Шумський, Максимович, Черняк, Лозинський, В. Крушельницька, М. Яворський, Заячкiвський, Сухино-Хоменко… багато-багато знайомих i незнайомих прiзвищ украiнцiв зарябiли в очах. Це ж вони на Соловецьких островах з тугою i нетерпiнням чекають на тi докази пам'ятi родин про них… І я, напружуючи всi сили, не симулюючи втоми, в самозабуттi по вузькому трактi таскав пачки у трюми пароплавiв. На Попов-островi в'язнi довго не затримувались. Тут, за вказiвками та спецiяльними iнструкцiями, якi тяглись за кожним приреченим до кiнця його життя, переформовувались транспорти i направлялись до бiльш постiйних мiсць заслання. Цей пересильний пункт був свого роду «бiржою», на якiй можна було прослiдити шляхи i життя та долю безплатноi робочоi сили всiх концтаборiв. На Попов-островi я стрiнув земляка, якого на пiвнiчнiй бистрiй рiчцi перевозив поромщик – Лесь Курбас… Як видно, переквалiфiкацiя основоположника «Березоля» пройшла блискавично. По трьох тижнях роботи в порту на Бiлому морi, бiльшу частину моiх спiветапникiв з Харкова повезли на Соловки, а мене погнали через В'ятку, Котлас до Усть-Вима. З пристанi цiеi мiсцевости над Вечегдою по недавно побудованому нашими попередниками трактi помандрував я пiшки до Чиб'ю, столицi Ухт-Печорського табору, що простягався аж до Воркути та пiвнiчного Уралу. Невелику нашу групу (35 чоловiка) вели вiсiм конвоiрiв i одна собака. Всi вони разом з собакою розмiстились на пiдводах. Арештанти, якi за своiм вiком не були в станi пiшки пройти 500 кiлометрiв, у крайнiх випадках могли примiститись на однiй з пiдвод. Однак усi тi кандидати на таку полегшу вiдмовились вiд цього привiлею, щоб того воза всi могли навантажити своiми пожитками i необтяженими промандрувати далеку дорогу. Один тiльки, наймолодший iз нас, поет Гаско, користуючись лiкарською посвiдкою, добивався своiх прав до воза, але два «соцiяльно близькi», точнiше вуркагани21, яких додали до нашого спецконвою, своiми вимовними аргументами – переконали Гаска занехати це право. У нашому транспортi ще з Харкова був не абиякий представник «Торгпреду», що за кордоном провадив торговельнi операцii СРСР, – М. Жмурко. Цей економiст з фаху з самого початку iснування Торгпреду обертався в рiзних столицях Европи i Америки, виконуючи, крiм торговельних, ще й iншi «делiкатнi» завдання компартii та радвлади. Мiж iншим, цьому урядовцевi особливих доручень дано було завдання перевести оформлення позики $50.000 украiнськiй кооперацii у Львовi. Це було на початку 30-их рокiв, коли розгорiлась т. зв. економiчна криза. На прохання С. Косiора i П. Любченка, М. Жмурка переведено з Лондону до Варшави, де вiн, переговорюючи з захiдньоукраiнськими дiячами, прийшов до переконання, що економiчний стан Коопцентралi не в станi гарантувати звороту тiеi позички, яку йому доручено оформити. Агент Жмурко негайно повiдомив Косiора i Любченка про дiйсний стан контрагента. Керiвники харкiвського уряду, не зважаючи на звiти Жмурка, наказали йому справу довести до кiнця. Обережний Жмурко, не довго думаючи, повiдомляе Сталiна про те, що керiвники КП(б)У штовхають його на явний злочин, а саме на видачу украiнськiй контрреволюцii в Галичинi $50.000. Жмурко поiнформував кремлiвського диктатора про фiнансовий стан економiчних установ Захiдньоi Украiни i знову обстоював свою думку про iхню невиплатнiсть у майбутньому. Сталiн тут же наказав Жмурковi виконати директиви керiвникiв УРСР. Кiлька тижнiв по закiнченнi тiеi операцii Жмурка вiдкликали з Торгпредства до Харкова i там посадили в тюрму за «зв'язок i матерiяльну пiдтримку мiжнародньоi буржуазii». Не помогли передбачливому Жмурковi копii документiв, листiв, телеграм, якими вiн засипав вождiв запевняючи про недоцiльнiсть тiеi затii; органи ГПУ все це зiгнорували i врештi-решт долучили достойника Жмурка до етапу, в якому ми разом мандрували на далеку Пiвнiч. Прямував вiн туди не тiльки за спiвпрацю з мiжнародньою буржуазiею, але й за наклепи i пiдрив довiр'я до вождiв комунiстичноi партii. Ідучи з нами, вiн вiдгрожувався, що таки свого доб'еться i докаже, що грошi галицьким нацiоналiстам не вiн позичив, лише Косiор та Любченко… А тим часом його турбували нашi спiветапники вуркагани, якi не скривали свого зацiкавлення його закордонним одягом та англiйськими непромокальними валiзами, що вiн iх таскав на собi. На шляху Усть-Вим – Чиб'ю в 1934-му роцi ще доживали запущенi бараки для арештантiв, якi мостили той шлях. Бiля кожного того колишнього лагпункту залишились слiди кладовищ з нехитро збитими хрестами або стовпами, з ледве замiтними написами прiзвищ, iмен i дат смерти там похоронених. І тут украiнцi перекрили всiх своею численнiстю… І цей довгий шлях пiдмостили вони своiми кiстьми!.. На одному з таких лагпунктiв, у сумерках пiвнiчноi ночi, догризаючи свою пайку хлiба, почув я, як хтось розпитував спiветапникiв, хто з них буде украiнський актор з Харкова? Його спрямували до мене. Свiжий лагерний одяг його свiдчив, що вiн виконував якусь адмiнiстративну функцiю на цьому лагпунктi. З дозволу начальника конвою, мiсцевий функцiонер повiв мене до окремоi кiмнати в бараку, засвiтив каганець на столi, на якому стояв глиняний горщик з молоком та миска свiжих перепiчок. – Я такий то… Учитель з Уманщини. Вже сьомий рiк таборую. Адмiнiструю цим лагпунктом i доглядаю свою частину тракту, який своiми руками будував. Недавно проходив тут Остап Вишня, я його отак запросив сюди i вгостив молоком та свiжою перепiчкою. Пригощайтесь i ви… Сьогоднi проiздив шофер iз Усть-Вима i попередив, що йде етап, в якому мандруе украiнський актор… Давно я покинув Украiну, однак усе новi i новi земляки проходять через оцей прохiдний двiр, i розказують про життя-буття на батькiвщинi i не дають забути про неi. Молоко, свiжi перепiчки, тепле слово земляка, практичнi його поради та вказiвки додали сили до дальшоi дороги туди, де вже чекав Павло Михайлович, куди не перший ти пробиваеш дорогу. Цiлi столiття украiнська людина мандруе пiд конвоем i без конвоя, по немощених шляхах далеких свiтiв, бо на рiднiй землицi до господарювання – голiвонька не та! Із Усть-Вима до Чиб'ю наш невеликий «етап» мандрував два тижнi. Конвоiри куняли всю дорогу на своiх пiдводах i, здавалось, не дуже то нами турбувались. Вони були певнi, що нiхто з нас не буде шукати щастя в утечi. Найдосвiдченiшi вуркагани й тi рiдко вiдважувались на таке геройство в тiй тайзi. Вони знали, що коли не зрадливi лiсовi простори, то мiсцеве населення Комi допоможе гепеушникам виловити смiльчакiв. Давно минулись благословеннi часи для каторжникiв, коли мiсцеве населення, виходячи з домiв, залишало бiля дверей для втiкачiв з каторги харчi, а то й грошi. Радвлада огнем i мечем викорiнила цю гуманну традицiю. Ось чому конвоiри i iхня собака всю дорогу спокiйно i безпечно куняли на пiдводах, а ми покiрними баранами дибали до «оддаленных мест наказания». Одначе було бажання: скорiше дiйти до того мiсця, нiщо не дiймало, нi голод, нi спрага, нi втома, все те було, як видно, нормальне i звичне в тому життi… Аджеж i перед тобою давно-давно отак гнали людей, i вони дiйшли i там десь жили, i дожили, i сьогоднi живуть, i тебе там чекають… Не думай, не заглядай у майбутне, – пережив день?.. Іди далi! Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 1 червня 1934 р. Харкiв № 11 1 июня 1934 г. Дорогулька! Мумка! Получила твою телеграмму. Фу, ну наконец-то ты добрался до конечного пункта!.. А он конечный или нет? Я все не верю, что еще не ожидает нас какой-нибудь неожиданный сюрприз. Есть же еще о. Вайгач и есть туда высылки?! Как же с тобой? Чибью – это окончательное место твоего прибывания или нет? Напиши мне, когда разузнаешь. Я к тебе решила ехать 15–18 июня, будет или не будет от тебя письма. Черт его бери, как-то доберусь, а там не выгонят же, а? Конечно, лучше было бы получить от тебя письмо и поэтому я буду ждать до 18.VI. Ну, я все же рада, что ты добрался наконец-то. Значит пешака пришлось драть?! Я так и думала, что не даром долго не было письма – значит пешком. Ну, любася, как же ноженьки твои? Наверное, тяжело! Бедненький мой мальчик!! Ну, ничего, роднулька, уже пережито, только бы здоровый был. Мое хорошее любое солнышко!.. Сколько тепла и ласки хочется тебе дать за все, что ты переживаешь… Только бы добраться к тебе на жительство. Я все сделаю, чтобы ты не так чувствовал весь этот ужас. Я верю, что не могут большевики наказывать без конца, а что тебя наказали, так это потому, что любили очень, а кого любят, того и наказывают… Большевики не жестокие, а только строгий народ. И мне кажется, что уже кончено твое мытарство, теперь ты будешь работать, я к тебе приеду и тоже буду помогать, да и будем понемногу жить, да поживать, да нефть добывать. Во-о! И ничего страшного нет. Вчера была у Васи – живут помаленьку. Адреса Феди мы не знаем, и Вася тоже. Никому он не пишет. А вообще народ полохливый – жах. Справку, что ты просил, тебе Литвиненко отослал, но Вася, не доверяя, еще взял у него одну, и я ее тебе привезу, а то еще пропадет где-нибудь на почте. Решение мое относительно переезда к тебе решено бесповоротно, и если не удастся у тебя с колонизацией, то я все равно буду жить в Чибью и служить там. Интересно, можно ли достать там комнатку какую-нибудь? Ах, как мне хочется уже сидеть в вагоне и знать, что вот я уже еду к тебе. Дождусь ли того момента? Жить я совершенно без тебя не могу, с каждым днем все тяжелее мне делается, и я пропаду без тебя – это факт. Ничто меня не пугает и не убивает, но морально мне тяжеловато и только потому, что ты далеко от меня. Когда же я поеду? Такое бесконечное желание, что могу не выдержать и до 15.VI. А самое главное – я знаю, что ты в Чибью уже, и нет теперь сдерживающих препятствий для моего отъезда. Дни, летите скорее!.. Сегодня посылаю тебе телеграмму в ответ на твою. Как я рада, что ты уже в Чибью. Ведь спокойнее теперь и тебе будет, зная, что ты уже на месте, что некуда уже ехать, что все выяснится с работой и т. д. А то ведь все это время было неясно, что дальше, как, почему? Сейчас, я думаю, уже будет определеннее твое положение, а то, что это так далеко – ничего, привыкнем к этому, и еще как хорошо жить будет нам там. Было бы что кушать и тепло спать да чисто. Тогда будет и спокойно нам, когда будем вместе, а будет спокойно, то и настроение, и энергия, и желания будут ко всему. А то, что случилось, что было больно – забудется. Время – лучший доктор; старая истина, но верная. Мне сейчас хорошо потому, что получила телеграмму от тебя, и потому, что телеграмма пришла быстро; значит связь самая близкая и теплая. Любий мiй хлопчику, дорогой! Так хочу сказать тебе что-то хорошее-хорошее, а слов нет… Да неужели немного осталось мне прожить и я выеду, а там 7–8 дней – и я увижу, ой, увижу тебя… Может ли это быть?! Сердце, наверное, не выдержит, когда я увижу тебя. Я вот сейчас пишу про это и волнуюсь до того, что и холодно мне, и жарко делается… Скорей бы, скорей… Читала твою открытку, что ты писал Васе. Ты, роднулька, не утруждай никого, чтобы думали и заботились обо мне или об Вячике. Никому мы не нужны и неинтересны. Так еще за тобой страдают и плачут, и то до поры до времени, а так… Катя за время от 19 апреля и до сегодняшнего дня и носа не показала ко мне. Ах, бог с ними. Люди заняты собой, я для них чужой человек и никому неинтересно, что там со мной. Так что ты и не пиши ничего, и не проси беспокоиться о нас. Мне будет это только неприятно. Не хочу я быть обузой. Как-нибудь обойдемся без родичей. Мы здоровы. Тебя любим и целуем, и ждем, когда увидимся с тобой. Целую крепко. Любий мiй, скоро уже увижу тебя. Твоя Варя. Адрес можно писать так: Харьков 14, Холодная гора. Пермская № 13, а Григоровское шоссе можно не писать. В особенности в телеграммах совсем не нужно. Целую, люблю. Тетя со чадами и Муркетка целуют. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 5 червня 1934 р. Харкiв № 12 5.VI.1934 г. Мумка моя люба! Как жизнь? Писем все нет от тебя, но я теперь не волнуюсь, потому что знаю, пока оно дойдет. Телеграмму получила твою и тебе послала телеграмму, где пишу, что 18 июня выеду к тебе в Чибью. Не знаю, получил ли ты мои письма, деньги и посылку. Сейчас посылку не буду посылать, а сама привезу тебе и масло, и сало, и вообще всего. Нет смысла посылать, когда я сама еду, а посылка, наверное, будет долго путешествовать. У меня настроение отъезжающее и я чувствую себя, как перед отходом поезда. А потому и письма так долго не писала тебе, аж с первого числа молчу. Но ты-то получаешь их, или нет? А то я все пишу, пишу и не знаю, как там тебе дают их читать, или нет. Жду от тебя письма. Мне очень хочется получить хотя бы одно письмо, чтобы быть в курсе дела. А то еду и не знаю, как ты добрался до Чибью и что вообще там. Почему не написал в телеграмме больше чего-нибудь. Ты дал телеграммный адрес на Чибью, а на почте не принимают, потому что нет такого телеграфного пункта, и пришлось через Котлас направлять. Так вот я и не знаю, получил ли ты мою телеграмму, или нет, и не знаю, как дать тебе знать о том, что я выеду из Харькова. Конечно, письмо это приедет к тебе, наверное, вместе со мной, но я все же пишу и задаю вопросы, на которые отвечать будешь ты, моя родная… Как хочу скорее увидеть тебя и поговорить, успокоить, обнять. Ничего, мое солнышко, ничего. Все будет неплохо, все как-то устроится и перемелется. Я ничего уже не боюсь. И настроение у меня довольно забавное. Живу так, как будто все замечательно обстоит и что ничего не случилось, и что все-все снилось, а я еще и сейчас сплю. Довольно легкомысленное настроение и ничего я не думаю о будущем. А зима скоро, и еще не знаю, что я сделаю с переселением в Чибью. А все-таки легко жить. Или это потому, что я еду скоро-скоро к тебе?! Правда, сейчас только этим занято все мое существо, и я даже иногда пою себе под нос песни. И ничего не думаю. Странное создание человек… Муркетка мечтает о поездке к тебе и о меховом пальто и сапогах. Детвора довольно беспечный народ, хорошо им. И хорошо быть маленькими детьми, правда? Я бы хотела быть на месте Мурки. Ты тоже не прочь бы, правда? Такая короткая жизнь человеческая и кажется нужно было б ее прожить радостно и весело, так нет же – всякие тебе препятствия на дороге, и приходится помимо желания скакать через них. Самое сложное препятствие мне нужно перескочить – это добраться к тебе в Чибью, а потом ничего нет страшного. Это только первый раз трудно прыгнуть, а дальше я буду, как тот прыгун Лазаренко – через десять слонов перепрыгну. Ноги у меня длинные, разгонюсь и раз – Чибью есть… Ой, моя Мумка! Скорее бы уже письмо от тебя и скорее сесть в поезд. Когда я отчалю из Харьковского вокзала, то буду знать, что «Чибью за нами». Жду, жду письма и еду. А если его не будет, то все равно еду 18.VI. Лучше было бы получить письмо. Я тогда знала бы, что мне нужно брать для тебя с собой, а то я поеду и ничего не смогу привезти нужного, а жалко – две руки будут даром гулять. Кроме сала, масла, табака можно было бы еще чего-нибудь притащить, а я не могу сообразить, что нужно. Ты не скромничай и пиши, что тебе нужно. Ну, костюм я привезу, а вот как у тебя дело с ногами, что ты носишь, и какую обувь тебе нужно? Я думаю основаться на долгую жизнь в Чибью и по этому у меня исходят все расчеты. Я купила тебе чудную маленькую сковородочку, чтобы ты жарил себе сало, и думаю, привезти ли с собой примус или нет. И вообще я не знаю, что я буду кушать в Чибью и где я буду жить. Как ты там? Купают ли тебя или ты, как первобытный человек? Я из Москвы когда ехала, то привезла массу белых пассажиров в белье и волновалась, чтобы тифа не схватить, а сейчас думаю, как же это я наберусь в таком далеком пути? И думаю, что тебя там наверное заедают. Скорее бы ехать! Нет сил терпеть и ждать. Вот если бы письмо получить от тебя, но я его не жду раньше 13–14.VI, а то и еще позже. Как это неудобно, что ты так далеко и что плохое сообщение. Не могу понять, сколько же будет стоить нефть государству при таком трудном сообщении? Неужели ее вывозят тем путем, каким мне придется ехать. Это же страшно неудобно. Или там еще не идет эксплуатация ее, а только исследования? Ничего я не знаю и не могу узнать об этих промыслах, но слыхала, что там уже давно занимаются нефтяным делом. Еще до революции какой-то промышленник хотел начать разработку Ухтинской нефти да что-то помешало. И говорят, что уже и машины привез туда в такую глушь. Сейчас же это уже край более благоустроенный, чем лет 7–8 назад, и там даже нравится кое-кому. А нам тоже понравится, а когда мы будем вместе, то и полюбим край северный. О, сколько осталось людей по доброй волюшке на севере и возвращаться не хотят обратно. Правда, назад никогда не нужно возвращаться, вперед, все вперед. Только не на о. Вайгач вперед, а то далеко будет мне ехать за тобой. Конечная ли твоя остановка Чибью или еще куда-то «поедут» тебя? Боюсь этого больше всего, хотя мне и не страшно теперь ничего, но это еще меня пугает. О, я тебе много расскажу, когда приеду, что и как у меня было в жизни за это время. Интересно все-таки это все пережить, только хорошо, что уже пережито, и не дай-то судьба еще повторится всему. А мне, как артистке, это, пожалуй, нужно было, да и тебе тоже; это все обогащает и укрепляет. Здорово получилось!.. Ну, скоро увидимся, хоть на день, а увижу… Любий мiй! Цiлую i мрiю про зустрiч… Всi вiтають. Вячко щось не приходить, а я не можу швеньдять багато по людях… Перед вiд’iздом зайду вiзьму листа для тебе i дам грошей. Твоя Варя. Цiлую. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 7 червня 1934 р. Харкiв № 13 7.VI. 1934 г. Здравствуй, солнышко! Ну, знаешь, с таким путешествием писем можно с ума сойти. Ты только подумай, твоя открытка, писанная 12.V, только вчера добралась до Харькова. Из Котласа она вышла 31.V и к Харькову пришла нормально, но где она бродила или валялась до Котласа? Черт знает что такое. Зачем мариновать так долго переписку? Будто бы там что-то ужасное с транспортом делается! Если так будет идти из Чибью твое письмо, то я и 18.VI не выеду; очевидно, придется выехать, не дождавшись. Вышлю телеграмму, когда буду выезжать. У меня теперь недоверие – получаешь ли ты мои письма? Я тебе часто пишу, но как там дают тебе их или нет? После моего приезда из Москвы я послала тебе (с этим письмом) 13 писем, да из Москвы два и с поезда, когда ехала в Москву, одно. Послала тебе 200 р. денег телеграфом и посылку. С собой привезу кое-что из вещей. Ты, наверное, обносился там вкрай? Бедный мой маленький мальчик!.. Носки-то наверное драные? Ой, как все смешно в жизни получается… Ну, ничего, только бы мне к тебе доехать и переселиться вообще на север, а тогда все будет в порядке. Мы живем ничего себе, вернее, я не живу и ничего не думаю, а жду 15 или 18.VI, когда двинусь в дорогу. Теперь у меня сомнение, стоит ли ждать до 15.VI, когда так долго идут письма; может, лучше и раньше выехать? Хотя всякие технические мелочи нужно проделать, чтобы осталось меньше работы на будущее, а то, когда придется выезжать, буду хвататься за все и выеду не в порядке, как и всегда. Никто ко мне не приходит. Сегодня веду Муру к зубному доктору и зайду к Васе. Вячко тоже что-то не идет, а мне не особенно-то ходить приходится… Вот уж скорее бы ехать. Ночи сплю неспокойно и к каждому автомобильному рожку прислушиваюсь. Скорее бы ехать. С Мурочкиной поездкой в Евпаторию ничего не вышло, а можно было бы устроить ее там хотя бы на месяц, но я вижу, что все родичи до плохого дня. Если бы Катя зашла хоть раз, то я могла бы через нее отправить Муру с женой Моисея Ивановича в Евпаторию. Моисея Ивановича мобилизовали и направили в Евпаторию в военный санаторий, и он приглашает Катю к себе хоть на целое лето. Думаю, что жена его взяла бы Муру. Хотя лучше не одолжаться. Кроме тети никто не может хорошим чувством меня награждать. Когда я была твоей женой в Харькове – это другое дело, а теперь я твоя жена, но ты в Чибью… Думаю, что это у меня уже не болезненное чувство. Василя жену я еще понимаю; той хоть завидно, что у меня сейчас деньги есть, а то она все считала, что моего барахла хватит мне на 10 лет прожить. А «никто не знает, не ведает, кто как обедает». Если буду зимовать не у тебя, то трудно будет на ту весну к тебе переехать. Деньги как вода плывут. Ну ничего, я ни на кого не обижаюсь. Хотя за все, что мы сделали, можна было бы большего внимания ждать от людей. Не могу понять, почему меня считают гадкой? А, ну их всех к черту. Целую тебя и жду скорой встречи. Как хочется получить от тебя письмо; так мало из телеграммы узнать можно обо всем. Скорее бы два звонка, и отошел поезд от ненавистного Харькова. Целую, люблю и жду, жду увидеть твои глаза… Какой ты?? Дорогой мой, милый хлопчик… Твоя Варя. Мура целует – крепко и все вспоминает тебя. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 19 червня 1934 р. 19 червня 1934 р., Харкiв Здорова, 21-го выезжаю [на] Котлас. Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 26 червня 1934 р. 26 червня 1934 р., Харкiв Дорогой тата! Живу я у тети в Южном поселке. Перешел в четвертый класс. В[арвары] А[лексеевны] очень долго не видели. Мне починили велосипед, и я катаюсь. Починили мне два дяди с нашего двора. Им было жалко смотреть на меня, потому что сын одного катался, а я нет. Целую. Вяч[еслав]. Привет от бабушки, Жоржа и Бори. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 26 червня 1934 р. 26 червня 1934 р., Котлас Чибью, Ухтпечлаг, КВО. Спецбюро. Остапу Вишне. Приехала [в] Котлас. Проси свидание. Разрешение телеграфируй [на] имя котласского перпункта. Целую. Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi Червень 1934 р. Червень 1934 р. Усть-Вим. Дорогий Мум! Доiхала до Усть-Вимi i стоп; дозволу на побачення ще немае. Зроби що-небудь, бо досадно – добралася аж сюди i прийдеться чекати мiсяцями, як iншi жiнки тут. Я зробила дурницю, що просидiла в Котласi, чекаючи на дозвiл; вирiшила iхати без дозволу, i от тут знову – стоп. Якщо можеш що зробити – зроби, голубочка любая моя… Не можу дочекатися зустрiчi. Швидше б. Посилаю тобi чотири огiрки i лимон, а то поки я доiду, то вони зовсiм зiпсуються. Та невже я тебе побачу? Ой, швидше б! Якщо можеш, то натисни там. Ну, цiлую – чекаю — твоя Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 30 липня – 6 серпня 1934 р. 30. VII.34 року. Сьогоднi прибула з Москви якась комiсiя, iз НКВД (б[увшого] ОГПУ) на чолi з т. Беленьким. Яка мета комiсii, – нiхто нiчого не знае… Але скiльки чуток, скiльки розмов серед лагерникiв… І що достроково звiльнятимуть, i що лагеря Ухтопечорськi лiквiдуються, i що всi ми переводимо[ся] в область Комi – всi пiдприемства Ухтпечлага, а ув’язненi переводяться далi на будiвництво залiзницi Воркута – Югорський Шор… Ах, цей лагерь! Скiльки тут найдивовижнiших, найфантастичнiших, найхимернiших чуток! Всi вони зв’язанi з «волею». Як хочеться всiм на «волю»! Як манить усiх ця недосяжна «воля»! І все це переказуеться з такою певнiстю, i одна чутка авторитетнiша другоi! А потiм… все поволi заспокоюеться. Чутки притихають, фантазiя засипае, до другого аналогiчного випадку! Розповiдали менi старi лагерники, що на 15-рiччя Жовтневоi революцii такi тут забуяли чутки, що всi, буквально всi почали готуватися «додому». Щодо «битовикiв» (не к[онтр]р[революцiйна] стаття) – та тi були настiльки певнi в тiм, що iх позвiльняють, що спродувалися i, поскiльки мало бути масове звiльнення з лагеря, а транспортнi засоби могли затримати, – робили санчата, щоб пiшки, з санчатами на мотузочцi довезти як-небудь свое «барахлишко» до залiзницi! А до залiзницi «всього тiльки» 600 кiлометрiв! Контрреволюцiонери (58 ст[аття]) – тi теж чекали, – ну, коли не звiльнення, то, принаймнi, зменшення термiну на третину, а то й на половину… «Блажен, хто вiруе!..» Як людство повинно боготворити надiю за те, що вона дае йому в найтяжчi часи його життя хвилини радостi!! Комiсiя обходить лагерi, пiдприемства, знайомиться з усiма боками життя i виробничого, i побутового. Але з якою метою – загадка! Я гадаю, що в зв’язку з п’ятирiччям Ухтинськоi експедицii – мусить же центр знати й на власнi очi пересвiдчитися, що тут зроблено i що далi треба робити. І все! Це так нормально, i нiчого дивного в тому, що приiхала комiсiя, – нема! Погода тиха. Пiсля дощiв пожежi лiсовi нiби вщухли, бо обрiй чистий i не пахне з усiх бокiв горiлим. 31. VII.34. Сьогоднi подав рапорт i проект роману т. Морозовi. Особисто його побачити нiяк не втнеш, бо вiн то з московською комiсiею, то на II промислi. Подав через секретарiат. Що буде – невiдомо. Чекаю. 1. VIII. Антивоенний день. Уранцi був мiтинг на стадiонi «Динамо», а потiм рiзнi спортивнi змагання: стрiльба, бiганина, футбол i т. д. Непоганi футбольнi команди вже витренiрувались: збiрна м. Чиб’ю i збiрна ІІ промисла. Футболiсти – i «кадровики», i вiльнонайманi, i лагерники. Грають непогано. Сьогоднi збiрна Чиб’ю виграла у ІІ промисла з рахунком 5: 3. Пiсля обiду я, Варя i І. Г. Добринiн ходили вниз по Ухтi, за лагерь, у лiс по ягоди. Ягiд цього року мало. Із ягiд тут особливо багато: чернiки, голубики, морошки, чорноi смородини, порiчок, клюкви. Вже вони поспiли, крiм клюкви, але урожай iх, принаймнi в районi Чиб’ю, невеликий. Кажуть, що вимерзли на цвiту. Знаходили й суницi. Суниць тут теж не мало. Ходили ми не далеко, бiля шляху – отже, тут усе вже повизбирувано. А далi в тайгу – там, звичайно, бiльше. Лагерники носять чернiку повними казанками й мiняють на хлiб, на махорку i т. д. Пiзнiше, кажуть, носитимуть багато ягiд. Увечерi були на концертi в клубi городському. Звичайнi естраднi №№, бiльше агiтацiйного характеру. Добра – арт[истка] Капустiна. А решта – слабенькi все. Нема путнiх естрадникiв, нема спiвцiв, музик i т. д. Готуеться зараз хор. Керуе укр[аiнський] композитор Боцюк (з Полтави). Набрав, – казав вiн менi, – чоловiка з 20. Є чоловiки й жiнки. Здебiльша украiнцi. А хто ж? Хто ж спiвае, крiм украiнцiв? Скрiзь тепер iхнi пiснi лунають – по тайгах, по тундрах… Аби не плакали – хай спiвають!! 2. VIII. З книгою нашою щось зовсiм невиразне. «Редактори» ii держать, нiхто, очевидно, не читае i читати чи то не хоче, чи то боiться. Рамзi подав рапорта Н[ачальни]ковi про те, що книга готова, що ii можна друкувати i що для остаточного ii ухвалення слiд скласти редакцiйну комiсiю з авторитетних осiб з тим, щоб у ту комiсiю ввiйшли Рамзi й я. Я. М. Мороз сказав погодити це все з Кузьмiним. Був Рамзi у Кузьмiна. На редкомiсiю вiн погодився, але сказав, що все це треба погодити з тов. Морозом. Наш проект про залишення спецбюро надалi у виглядi комiсii по iсторii пiдприемств Ухтпечлага одкинув i сказав, що нiчого не треба i спецбюро буде лiквiдовано. Дивно, iй-богу. Так якось усе робиться «компанiйськи». Провели кампанiю i кришка. А нема того, щоб систематично працювати, ну от хоч би над збиранням матерiалiв по iсторii Ухтпечлага. А потiм знову прийде 10 лiт – починай бити гарячку… І так завжди. Недооцiнюють все-таки друкованого слова. Помруть усi i не залишиться iнтересних подробиць про те, як жили й працювали тут люди на первих порах заснування Ухтинськоi промисловостi. Архiвний матерiал не збираеться, люди роз’iздяться, губляться. А все це можна було б збирати, систематизувати, а так й написати цiкавi книжки про Ухту в перiод ii «становлення». Настрiй сумнуватий i в мене, i в Варi, бо наближаеться час розлуки. 5.VIII Варя мусить виiздити. Прохати продовжити побачення далi нема рацii. Будеш обридати всякими проханнями, а потiм, коли треба буде пiти з основним, – щоб Варя назовсiм сюди приiхала – дивитимуться на тебе, як на людину, що тiльки й дбае про особисте. Ах, як я не люблю прохати про себе, для себе, на себе! Все свое життя бiгав, розпинався за iнших, а за мене нiхто не побiжить… 3. VIII. Складаемо з Рамзi брошуру до 20.VIII – до ювiлею. Книга, ясно, не вийде до того числа. І ясно для нас усiх, що з книжкою взагалi не поспiшають. Ми робимо брошуру з уривкiв основних статей з книги: може хоч це пощастить випустити до 20.VIII. Є чутка, навiть не чутка, а, як кажуть, певне рiшення книгу нашу послати в Гулаг, i там ii i благословлять, i в Москвi друкуватимуть. Це – краще. Принаймнi тодi, коли вже там книгу буде санкцiоновано, ми будем позбавленi всяких несподiванок щодо ii оцiнки i т. д. Варя готуеться до од’iзду. Латае, бiдна, мене, облатуе. Настрiй у неi бадьорий, i вона глибоко вiрить, що ми будемо вкупi жити. Який вона молодець! Нiколи, мiж iншим, не чекав я, що така вона буде. Нема де грiха подiти, ми частенько з нею сварилися, живши вкупi, i як усi на неi нападали, що вона живе зо мною тiльки з причин матерiальних. Я цього нiколи не думав, але я ж так само мав сумнiв, що вона так буде битися i клопотати за мене, так зв’яже свое життя з моiм. І от нещастя показало, яка це цiльна, прекрасна, самовiддана натура. Яке щастя мати такого справжнього друга… І як помилилися всi ми в оцiнцi Варi, як людини i як жiнки! І всi тi, що нападали на неi, всi «доброчинницi» виявилися в такому нещастi, що зовсiм вони не такi вже «доброчинницi»… 4. VIII. Зняли Белькова, що виконував обов’язки нач[альника] КВО лагеря – на загальнi роботи. Бельков прибув в Ухтпечлаг в той саме час, як i я. Історiя його, з його слiв, така. Вiн був начальником КВО БАМ’а (Байкальсько-Амурського лагеря – лагеря, що будуе там залiзницю), приiхав до Москви в Гулаг з докладом, десь у ресторанi випив i поскандалив, з стрiляниною i т. п. «художествами». Звiдтам вiн уже поiхав не на БАМ, а в Ухтпечлаг на 5 рокiв. Тут вiн зразу почав працювати в КВО. Н[ачальни]к КВО Димов поiхав у вiдпустку i його було призначено в[иконуючим] о[бов’язки] н[ачальник]а. Це – типова «апаратна» людина, енергiйна, знаюча i т. д. А особливо по частi всiляких циркулярiв, докладiв i iншоi писанини й балаканини. Кар’ера його була тут непогана, i рiс вiн, як на дрiжджах. І раптом – трах! бах! – на загальнi роботи. Кажуть, що це наказ з Москви. Очевидно, значить, справа не в пияцтвi i не в стрiлянинi: мабуть, наробив вiн чогось «веселiшого», що Москва не спускае з його ока. Зняли з посади й Купче, дiловода КВО. Ах, який це противний тип! Це з тих, що йдуть на всiлякi злочини, щоб тiльки себе задовольнити. З яким цинiзмом вiн розповiдае, як вiн, працюючи десь на залiзницi дiловодом, брав од друкарщиць «натуру», щоб не звiльняти iх з роботи, як вiн рiзними мошенствами обдурював начальство i т. д. І тут у лагерi розказують про його, як про типа, що гендлюе талонами з рiзних iдалень, що пасеться по рiзних «каптьорках», ларьках i т. д. – тож всяких махiнацiй. І така людина керуе «Культурно-воспитательным отделом» лагеря. Власне, не керуе, а «дiломудрствуе», але ж ми знаемо, що значить дiловод у таких справах. Керувати КВО призначено н[ачальник]а санвiддiлу д[окто]ра Соколова. Вiн i зняв Купче. І добре зробив: не мiсце такому типовi на культурнiй роботi. Белькова призначено на ІІ промисел, в експлуатац[iйний] вiддiл пом[iчником] н[ачальни]ка експлуатацiйного куща. Приiхав iз Котласа Назарчук. Вiн сам iз Уманя. Ув’язнений. Працював на Котлаському п[ересильному] пунктi за бухгалтера. Дуже прихильно i сердечно зустрiв був мене, коли я прибув до Котласа. Допомагав i Варi, як вона iхала до мене. Приiхав вiн звiльнятися, бо одбув уже своi три роки. Звiльнився. Я сердечне його привiтав з «волею». Але вiн все-таки хоче залишитися ще на 1/2 року, як вiльнонайманий, щоб пройти в профспiлку, здобути пашпорт i взагалi «затвердитися» в правах громадських. Всi так роблять, бо на волi не зовсiм це щастить зробити. От Бiляч Михайло. Звiльнили його з Бiлом[орсько]-Балт[iйського] лагеря, як кращого ударника, дали почесну грамоту, дотермiново звiльнили. Приiхав вiн у Харкiв, пожив щось мiсяцiв iз шiсть, а потiм покликали, одiбрали пашпорт i дали «путьовку» в Котлас на 3 роки. Варя зустрiла його в Котласi. В Котласi його не залишили, поiхав вiн кудись на село. А тепер жити в пiвнiчному селi – не знати як! Так що краще вже затвердитися тут на мiсцi пiсля звiльнення, а потiм вибрати собi мiсце й виiхати. 5. VIII. Новина. Мене призначають в редакцiю «Северного горняка». «Зав. производственным отделом». Воно, звичайно, нiчого, але працювати з Барятинським, як технiчним редактором, не дуже приемно. Отвратний тип. Теж iз таких, що не гребуе нiякими засобами для того, щоб «триматися» зверху. Невже не можна серед лагерникiв знайти людину, достойну редакторськоi роботи центральноi лагерноi газети? Невже на газетi повиннi сидiти люди, як от Абрамович, Барятинський еtс? Який би прекрасний редактор був хоч би й Рамзi! Розумний, освiчений, витриманий… І справжнiй марксист. Не вважаючи на все, що вiн перенiс i перетерпiв, вiн, як стiна, в своiх партiйних переконаннях! Отакого редактора треба для лагерноi газети! А отакi Барятинськi, Абрамовичi – хiба iх не видно, чого вони прагнуть i для чого вони труться тут? У всякому разi буду працювати! Тiльки ж я знаю, що всякi типи на кшалт Барятинських, боячись за посаду, за шкуру – яких вони тiльки гидот й помий литимуть на мою голову, щоб очорнити мене в очах керiвництва, щоб скомпрометувати мене! Призначають мене в редакцiю з санкцii Я. М. Мороза. А як же ж iз проектом мого роману? Так я вiдповiдi й не маю. Праця в редакцii, звичайно, не позбавляе мене можливостi працювати над романом, але квартирнi умови навряд чи дадуть менi змогу для такоi роботи. Як звiльниться Мороз од комiсii, пiду до нього говорити, що ж буде… Завтра Варi iхати! Вже вона зiбралася, вже про все поговорено, обговорено. Сум мене обгортае, бо, мимоволi, в думках прорiзаеться: – «а може ж востанне ми бачимось!? Може нашi мрii про те, що через три мiсяцi вона приiде сюди, i ми будемо вкупi, залишаться тiльки мрiями?..» Як згадаеш про це – так тяжко робиться, що мiсця собi не знаходиш… Погода ввесь цей час була «середня». І не тепло, i не холодно. Поiде Варя, буде холодно i всерединi, буде скоро холодно й надворi… Чим грiтися, як i працювати над романом не можна буде? Брошура наша готова, але й з переглядом i ii справа затягуеться… Взагалi, чи не дарма була наша така напружена праця над книгою? А як i не вийде книга, то у всякому разi матерiали зiбрано, систематизовано й опрацьовано. Колись вони пригодяться – як не для нашоi роботи, так для iнших, а так не пропадуть! І то користь! 6. VIII.34. Сьогоднi у 4? год. вдень виiхала Варя автобусом на Усть-Вим. 26 день проминули, як 26 хвилин. Знову я залишився сам. Вона поiхала бадьора й певна того, що через 3 мiсяцi приiде сюди зовсiм. А сльози бринiли на ii очах. Були вони й у мене, тi гемонськi сльози. Тепер залишаеться рахувати днi, i чекати, чекати, чекати. Хоча би хоч доiхала щасливо! Останнiми днями пiшли на Воркуту два великi етапи. Із сангородка вiдправлено на Воркуту трьох iз групи засуджених за мошенство агентiв по розповсюдженню лiтератури (Островського, Шаця, Гершенгорна). Розенфельд Я. Б. залишився в сангородку. Неспокiйний i «бузотеристий» вони народ, i «добузотерились». А з Котласа такi вiдомостi. Коменданта Хазанова з посади коменданта знято й призначено на експедитора, а Корольов щось завинив на роботi експедитора i йде нiби етапом в штрафiзолятор. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 7 серпня 1934 р. 7. VIII.34 г. Усть-Вымь Дорогой Мум! Доехала совершенно благополучно. Посылаю тебе эту открытку и уж дальше буду писать из Котласа. Теперь юмористическая сторона моего путешествия: до 2-го промысла глаза сидели на мокром месте, откуда я их извлекла и просушила. Ну, а дальше началось… Сейчас сижу, голова идет кругом и земля из-под ног плывет; правая почка перекочевала на левую сторону, а левая вообще где-то блуждает; печенка на одной ниточке, селезенка под сердцем, спина – сплошной синяк; а ниже – отбивная котлета. Более старой калоши трудно найти; бедный автобус – ему уже нужно на ремонт. Ну, все гаразд. Пойду в Усть-Вымь – говорят там есть сахар, но так как Баев поехал с этим автобусом, в котором я приехала, то я подожду следующего и, если куплю сахар, то как-нибудь постараюсь передать. Целую тебя крепко. Не грусти. Передавай всем привет. Держи хвост бубликом и работай. Целую. Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 7—11 серпня 1934 р. 7. VIII. Дiстав листiвку од Варi – до Усть-Вима вона доiхала добре. З Усть-Вима зразу не виiхала на Котлас, а залишилась там, щоб спорудити менi посилку. Турбуеться про мене, моя хороша. Кепська справа з примiщенням у мене: натякають, що треба звiдси з гортехнiкума вибиратися… А куди? 8. VIII. Треба iхати на ІІ промисел, дописати лiтпортрети iнженерiв Бутенiна, Расстрелiна, Седорикiна, Бочарова. Взяв я перепустку в комендатурi, чекав, чекав на машину, а потiм плюнув i пiшов пiшки. Пiшки до ІІ промисла менi вже не звикати – пiшов. По дорозi зайшов до сангородка, побачив Петросевича, Розенфельда. Петросевич – це професор Московського горного iнституту – математик, б[увший] вiйськовий, – офiцер Генерального штабу староi армii, а потiм довгий час працював в Червонiй Армii. Останнi роки викладав математику у ВУЗ’ах. Симпатична людина, що нiколи не розлучаеться з математичними книжками. Вiн працюе за нормировщика на роботах, в останнiй час гортехнiкум клопоче, щоб узяли його викладачем математики в гортехнiкум. Розенфельд працюе на загальних роботах. З дому я вийшов о 4? год. вечора i вирiшив у сангородку заночувати. Увечерi пiшли до І вiддiлу сангородка (1? кiлом.) – це вiддiл для психiчних хворих. Менi хотiлося зазнайомитися з д[окто]ром Зинов’евим, про якого говорили менi, як про оригiнальну людину, сектанта якогось релiгiйного толку. Справдi дивно: лiкар-психiатр i… сектант. Розказували менi, що коли вiн прибув у 1930 роцi до лагеря, то носив довгу чорну бороду, якусь не то рясу, не то пальто i на грудях – великого хреста. Що тепер вiн цi «чудодiйства» залишив, i з його непоганий лiкар. І що взагалi людина вiн оригiнальна. Пiшли ми до його. Зустрiв вiн мене дуже гостинно. Вiн останнi роки перед арештом працював у Киiвськiй психiатричнiй лiкарнi («Кирилiвцi») i знае мене як письменника. Вiн взагалi знаеться на укр[аiнськiй] лiтературi, був знайомий з т[ак] з[ваними] представниками дореволюц[iйноi] укр[аiнськоi] iнтелiгенцii (Черняхiвськi i т. д.). Говорить i пише укр[аiнською] мовою, хоч походженням сам iз Литви. Це низенький чорний рокiв пiд 40 чоловiчинка, верткий, бистрий, з нервовими рухами i з якимись дивними сiрими очима. Весь в русi… Вiн великий прихильник iз руських лiтераторiв Максимiлiана Волошина (мiстика i символiста). Одвертим вiн зо мною не був, але видко, що в нього справдi сполучаеться лiкарська освiта з релiгiйним намулом. А так, видно, роботяща, енергiйна, непосидюща людина. Порядок у нього в установi зразковий. Чистота… Вiн i огороди позаводив, i дерева понасаджував. Колонiзований, живе з дружиною, милосердною сестрою. Яких тiльки людей тут у лагерi не зустрiнеш!? Переночував я не в Зинов’ева, а в Розенфельда, i на ранок пiшов далi. 9. VIII. Вийшов я з сангородка о 7 год. вранцi i о 10 був уже на II промислi. Погода добра була. Йшлося прекрасно. Ідеш собi берегом Ухти, не почуваеш, що ти в’язень, що ходиш десь чи то понад Пслом, чи над Сулою… Забуваеш хоч на мить, де ти й хто ти тепер… На II промислi зайшов до iнженера Торопова переговорити вiдносно мого роману. Вiн цiлком погоджуеться з моею думкою про те, що бувший бандит, потiм хiмiк одкривае новий елемент в ухтинськiй радiоактивнiй водi, що ця фантазiя межуе з реальнiстю, що в-нськiй водi справдi е щось таке, що призводить до думки – чи нема тут елемента 85 чи 87, якi ще й досi не знайденi… Отже, вiн цiлком пiдтримуе мою iдею такого роману i з охотою менi допоможе. У Торопова я зазнайомився з молодим iнженером-комунiстом Бочаровим, з якого я маю написати лiтпортрет. Це – iнженер з робiтникiв, молодий, симпатичний i, кажуть, талановитий. Як хiмiк. Працюе вiн пом[iчником] н[ачальни]ка хiмлабораторii, крiм роботи в самiй лабораторii, як хiмiк. Переговорив з старим iнженером-нафтовиком Расстрелiним. Вiн мае 27-лiтнiй стаж iнженера, працював на нафтових промислах у Баку, Майкопi, Грiзному. Засуджено його 1929 року на 10 лiт по 58, але з 1931 року вiн вiльний (прикрiплений до Пiвнiчн[ого] краю). Говорив iз Бутенiним. Це теж iнженер – вiйськовий хiмiк, пом[iчник] н[ачальни]ка промисла. Колонiзований. Засуджений на 10 лiт у 1930 р. Треба було менi ще говорити з Седорикiним, iнженером iз бакинських робiтникiв, але я його не застав – вiн виiхав у Чиб’ю. З оцих 4-х: Бочарова, Расстрелiна, Бутенiна й Седорикiна менi треба написати лiт[ературний] портрет. Власне за день я все зробив i мiг би вертати на Чиб’ю, але дуже стомився й вирiшив переночувати на II промислi… До Ле[…] й до Тищенка (iнженера) приiхали жiнки. Молодi вони всi, просто дiти, а чоловiки молодi по 30 рокiв… Мае дозвiл на побачення iз дружиною й Шенгер. Взагалi в Ухтпечлазi з побаченнями справа стоiть не так зле: дозволяють, не чекаючи 6 мiсяцiв перебування в лагерi… Хтось дзвонив iз Чиб’ю й переказував менi, що приiхав ще якийсь письменник украiнський. Прiзвища не розiбрали, i я довго ламав голову: кого ж iще доля затаскала на Ухту… 10. VIII. Пообiдавши на II промислi, я пiшов на Чиб’ю. В Чиб’ю я прибув о 10 год. вечора i дiзнався – прибув до Чиб’ю Володимир Гжицький. Р. S. Щоб не забути: на II промислi зустрiв Романишина – науков[ого] спiвробiтника Укр[аiнського] iнст[итуту] радянського будiвництва. Вiн прибув сюди в березнi 1933 (виiхав з Харкова 19.II.ЗЗ). Працюе в плановому вiддiлi промислу – економiстом. Мае 10 рокiв. В Чиб’ю застав Волошина. Вiн – повернувся з кiноекспедицii з Воркути, Печори i т. д. 11. VIII. Зустрiч з Гжицьким. Коли менi сказали, що прибув Гжицький, я нiяк не мiг зрозумiти – в чiм рiч? Знаю, що Гжицький в Дмитлазi, працюе в редакцii, i нате вам – Чиб’ю. Виявилось, Гжицький в Дмитлазi подав докладну записку про те, щоб видавати там газету украiнською мовою, обстоював це, агiтував i т. д. Ну, й зрозумiло – Ухтпечлаг! А Ухтпечлаг вважаеться для всiх лагерiв за пугало, за лагерь штрафний i т. д. Ах, який наiвний Гжицький! Розповiдав про Дмитлаг: там Дацкiв, Бобинський, Авдiенко i багато ще багато iнших. Украiнцiв там 40 тисяч чи що. Є окремi украiнськi загони, трудколони i т. д. Дисциплiна там суворiша: щодня перевiрка, ходять на роботу бригадами, приходять так само i з роботи. Але матерiальнi умови там лiпшi. Та й зносини з «свiтом» значно кращi: пошта, газети i т. д. А найголовнiше, що там приваблюе, це те, що канал мають закiнчити на початку 1936 року, – отже, е надiя, що в зв’язку з закiнченням робiт будуть великi пiльги, як i при закiнченнi Бiл[оморсько]-Балт[iйського] канала… А тут, на Ухтi, нiяких пiльг, бо нiякого кiнця не видко… Зустрiвся Гжицький в Усть-Виму з Варею. Розповiдав, що коли вгледiв ii, не вiрив i думав, що збожеволiв – почав себе щипати, чи не спить… Та воно й справдi: десь за 300 кiлометрiв од залiзницi, на березi якоiсь Вичегди побачити жiнку, що звик ii бачити в умовах зовсiм iнших – справдi можна отетерiти! Варя передала менi через якусь жiнку посилку. Жiнка та iхала в автобусi разом iз Гжицьким, але де вона, як ii прiзвище – нiхто не знае… Треба шукати, бо Варя обiцяла купити в Усть-Виму цукру, а цукор для мене все… Про долю Досвiтнього, Пилипенка, Ялового й iнших Гжицький нiчого не чув. З дружиною вiн бачився якраз перед вiдправкою його в Чиб’ю. Де ж вони? Чи сидять iще в спецкорпусi, чи вже пороз’iздилися по лагерях? Справа з 5-лiтнiм ювiлеем Ухтпечлага й досi не ясна. Але з усього видко, що нiчого такого не буде, бо нiчого не робиться в зв’язку з п’ятирiччям. Є чутки, що ювiлей одкладаеться. Кажуть, що на вересень, а iншi кажуть, що на роковини Жовтневоi революцii. Отже, всi сподiванки на ювiлейнi пiльги – липа, i старi лагерники повiсили носа. Та воно таки боляче: в iнших лагерях така сила люду звiльняеться дотермiново, а Ухтпечлаг з цього боку дуже суворий, – тут нiяких «розгрузок», нiчого… Та яка комiсiя сюди заiде? Комiсiя Беленького виiхала до Москви. Якi наслiдки ii одвiдин – нiхто нiчого не знае. В. З. Гжицький Нiч i день пiсля 10 cерпня 1934 р. До Чиб’ю прибули надвечiр. Селище складалось з новозбудованих дерев’яних будинкiв, переважно барачного типу, подiбних до тих, що iх бачив Гаевський у селi, на березi Вичегди. В единому двоповерховому будинку, в центрi селища, мiстилось управлiння табору й комбiнату, що керувало видобутком i переробкою нафти. Туди i повели конвоiри Гаевського. На дверях, перед якими зупинились, було написано: УРЧ «Облiково-розподiльчий вiддiл». Арсланов пояснив: – Тут тебе приймуть. Процедура передачi i прийому вiдбулася швидко, Арсланов одержав розписку, що здав зека, а Гаевський – папiрця до старости барака, в якому тепер мав жити. Прощаючись з Гаевським, Арсланов спитав: – Претензiй до нас не маеш? – Нiяких, – вiдповiв Микола. Арсланов на хвилинку загаявся. – Ти щось хотiв сказати? – спитав Гаевський. – Хотiв. Ти не розповiдай, як ми тебе конвоювали, не треба. – Будьте спокiйнi, – запевнив Микола. Справа була ось у чому: коли Арсланов i Юдiн конвоювали Гаевського з Висьегонська до Котласа залiзницею, на однiй пересадцi кiлькагодинний час вiд поiзда до поiзда використали так, що лишили Гаевського зi своiми речами i рушницею на станцii, а самi пiшли до мiста, i прийшли по кiлькох годинах добре пiд хмелем. Першим питанням Арсланова було: «Ти ще не втiк? Молодець». Ось чого боявся Арсланов – старший конвоiр. Коли б це дiйшло до начальства, iм бiльше в’язнiв не конвоювати. Вийшовши з канцелярii, Микола вiдчув цiлковиту самотнiсть. Тепер уже солдати його не пильнували. Нiхто за ним не ходив по п’ятах, i вiн не знав, що робити далi. Де шукати барак, у якому житиме? Де знайти старосту? Навколо – нi живоi душi. Вертатись назад у канцелярiю, не хотiлось. Став серед невеличкоi площi перед будинком, поставив перед собою чемодан, задумався. Надворi швидко сутенiло, в тайзi, що з усiх бокiв оточувала селище, ухала сова. Тиша, глушина… Повз Гаевського зрiдка проходили якiсь люди, цивiльнi i вiйськовi. Цивiльнi в чорних одностроях – iх Микола приймав за в’язнiв, вiйськових – за конвоiрiв, таких, якi привезли його сюди. – З волi? – спитав раптом якийсь чоловiк, що несподiвано вийшов ззаду i став перед Гаевським. Вiн був середнiй на зрiст, лiт тридцяти, русявий, у якiйсь комбiнованiй одежi: трохи табiрного, трохи цивiльного типу, бо штани мав бавовнянi, чорнi, табiрнi, а пiджак темно-синiй, старенький i досить брудний. Але все це скрашувала лагiдна усмiшка незнайомого, його веселi очi, якi вiдразу привертали увагу до нього. – Сьогоднi, оце зараз приiхав автобусом. – Будемо знайомi, – сказав чоловiк, простягаючи руку. Гаевський потиснув ii, назвавши себе. Прiзвища нового знайомого не розiбрав. – Куди вас? – У якийсь барак номер один, а де його шукати… – Поганий барак, – не дав закiнчити фрази незнайомий. – Туди пхають всiх новоприбулих, щоб вiдразу покуштували табiрних розкошiв. Потiм, коли почнете працювати, переведуть до iншого, який нiчим не вiдрiзняеться вiд тих, що на «волi», а двi-три ночi доведеться перебути в першому. Коли хочете, проведу вас, менi по дорозi. Розговорились. Чоловiк назвався Іваном Авдеевим, родом з Рязанi. За що сидить? Нi за що. Тут таких бiльшiсть. Через кiлька хвилин Микола Степанович одержав повну iнформацiю про те, що таке табiр, хто в ньому сидить i за що, якi роботи ведуть, хто ними керуе. В iнформацii нового знайомого не було чогось такого, що могло перелякати новачка, про табiр говорилось як про звичайне виробництво, про хороших людей, якi на ньому працюють. – Невже тут немае справжнiх злочинцiв? – дивувався Гаевський. – Як нема? Є, i великi. Але це аристократи. Гаевський запитливо глянув на нього. Авдеев посмiхнувся: – Тут аристократами називають злодiiв. Серед них е своi професiонали: кишеньковий орудуе по чужих кишенях, домушник по квартирах, а ведмежатник – по вогнетривких касах. Усiх цих панiв, що жили з легкоi наживи, убивць, що позбавляли людей життя заради грошей, називають аристократами. Вони не працюють, як i справжнi аристократи, а живуть i тут з того, що грабують роботяг, таких, як ми з вами. Це бич усiх таборiв, це нещастя для мирних працiвникiв. Є вони i в тому барацi, куди вас послали. Отож, будь-те готовi: першоi ж ночi пограбують усе до нитки. – Що ж робити? – спитав, наче Авдеев мiг йому вiдповiсти. – А що можна зробити, коли начальство iм потурае, боiться iх, – була його вiдповiдь. Гаевський не мiг цього зрозумiти. – Скажiть, а таких, як ми, багато? – не вгавав вiн. – Такi, як ми, основний кiстяк табору, його робочi руки. – І ви не боретеся з цим злом? – Нi. Начальство не бореться, то де вже нам. Начальство вважае iх своею опорою, а нас – ворогами. Це було теж нове. За короткий промiжок часу йому довелося кiлька разiв дивуватись. Виходить, вiн потрапив у зовсiм невiдомий свiт. – Ну, а справжнiх ворогiв – шпигунiв, диверсантiв, терористiв – нема? – Таких тут не держать. Для них iншi табори, – сказав переконливо Авдеев. – Тут робоча сила, ну i паразити, отi аристократи. То були жахливi вiстi. Гаевський не знав про iснування цiеi касти. Невже зараз заберуть у нього все домашне i залишать його в самiй сорочцi. Що ж робити? Кому скаржитись? Хто порятуе? – Зрештою, скоро самi побачите що i як. Систему цю не важко збагнути, – додав Авдеев. Далi розмовляти не було часу. А взагалi-то Гаевський сподiвався багато чого почути вiд Павла Голубенка. III Зустрiч з Павлом Михайловичем була дуже сердечною. Вiд Авдеева Микола довiдався, що Голубенко виходить з управлiння i йде обiдати. Першого дня по приiздi Гаевського ще на роботу не наряджали, бо мусив пройти, як i всi новоприбулi, медогляд, помитись у лазнi, здати в дезiнсектор одяг. Вiдбувши всi цi процедури до обiду, пiшов пiд управлiння пильнувати Павла Михайловича. Вiн мiг би зайти до примiщення, в редакцiю, вхiд не був заборонений, але йому хотiлося зустрiтися з ним вiч-на-вiч, без свiдкiв. Сховавшись за молоду ялинку, чекав. І ось Павло з’явився на порозi i, як мрiяв Гаевський, сам. У Миколи дужче забилося серце, хотiв вiдразу ж вибiгти йому назустрiч, але побачив, що той зупинився, задивившись на небо. Пiвнiчне небо мiнилося чудовими барвами – м’якими, яскравими i неповторно прекрасними. Гаевський притаiвся, впившись очима в друга. «Про що вiн зараз думае? – роiлося в головi. – В усякому разi не про мене… В очах туга, яка туга! Таким вiн нiколи його не бачив». Хотiв знайти в ньому тi перемiни, про якi говорила Варя. Адже майже рiк не бачились, а рiк був перенасичений рiзними несподiванками. Раптом Павло Михайлович стрепенувся. Може збентежив цей пильний погляд? Вiн поправив на головi кепку i поволi рушив далi. Аж тепер дорогу йому заступив Гаевський. Павло враз зупинився i пiдняв руки, наче захищаючись вiд примари. – Хто це? Хто це? Хто це? – проказав кiлька разiв. – Не може бути! Це ти, Миколо? – Я, Павле, я. Не маючи сили бiльше стримуватись, Микола кинувся на шию друговi… З Павлом Голубенком Микола познайомився в двадцять другому роцi – ще на свiтанку його лiтературних успiхiв. Вiн бував у Павла вдома досить часто, а згодом хороше знайомство перейшло в дружбу. Проте ця дружба тодi недовго тривала. Письменницька слава Голубенка росла. З його популярнiстю не мiг помiрятись нiхто iз його сучасникiв. Далеко було до нього i Гаевському. Непропорцiйнiсть росту вiддаляла поволi двох друзiв, у кожного з'явились своi iнтереси, i дружба обернулась у звичайне знайомство. І аж несподiвана зустрiч у таборi вiдновила i закрiпила iх дружбу назавжди. – Звiдки ти взявся? – все ще не заспокоiвшись, допитувався Павло. Микола стояв як укопаний, не маючи сили заговорити. Чув, як у горлi клубочаться слова i як прискорено б'еться серце. Яка ж бо зла доля загнала в таку пустиню двох колишнiх друзiв i кинула одного одному в обiйми? Чи, може, це сон? Такий довгий. Ой нi, не сон. Перед ним Павло Голубенко, такий, як у Харковi, у своiй шкiрянiй коричневiй курточцi i картатiй мисливськiй кепцi. Цi речi привезла йому дружина. В таборi, особливо на далекiй Пiвночi, дозволяли носити домашнiй одяг, але цим рiдко хто користувався, бо речi, як правило, викрадали злодii, яких тут було з цiлого Союзу, i тодi доводилось переходити на тiлогрiйки i стьобанi бушлати. Проте Павло Михайлович ходив у домашньому. Своiми добрими карими очима вiн пильно дивився на Гаевського, шукаючи змiн на його обличчi, i прийшов до висновку, що той схуд, i це, власне, йшло йому на користь, i що смуток визирав з його очей. – Ти звiдки ж приiхав? – Приiхав учора, пiзно ввечерi, автобусом з Усть-Вимi. – Приiхав чи привезли? – Привезли, звичайно. Хотiв з тобою вчора побачитись, та де ж уночi тебе знайдеш. – Моя «вiлла» недалеко звiдси, – сказав з характерною для нього iнтонацiею Голубенко. Говорив поволi, з усмiшкою, навмисне вплiтаючи в свою чудову мову росiйськi слова так, як iх вимовляють украiнськi селяни. Це виходило у нього неповторно. Але раптом вiн спохмурнiв, згадавши дружину. – У мене в гостях була Варя, – додав сумно. – Знаю, бачив. – Бачив Варю? – здивувався Павло. – Бачив в Усть-Вимi. Не уявляеш, що творилось у моiй душi, коли побачив ii в цiй глухоманi. Гаевський розповiв, як зустрiлись, як до пiзньоi ночi проговорили перед порогом хати, де зупинилися на нiч вiн i його конвоiри. – Цiеi зустрiчi повiк не забуду. Всього я мiг сподiватись, тiльки не цього. Я не мав найменшого уявлення про те, що ти тут. Пiвроку був вiдмежований вiд усього свiту. Варя менi багато говорила про тебе, про умови, в яких ти живеш, як працюеш. Казала, що тебе тут шанують, поважають… Друзi сидiли на поваленiй деревинi, закритiй вiд людей ялиновим молодняком, недалеко вiд управлiння, в якому працював Голубенко секретарем редакцii табiрноi газети. Такi привiлеi не всякому давали. Розумне начальство не брало всерйоз його страшноi статтi i строку. – Що стосуеться пошани i поваги, то це перебiльшення, звичайно. Яка вже пошана до в'язня, але не нарiкаю, скрiзь е люди, – розповiдав Павло Михайлович. – Зрештою, на всiх посадах, за винятком найвищого начальства i охорони, та й то наполовину, – такi ж, як i ми з тобою. Казала тобi Варя про технiкум та його викладачiв? – Казала. – Всi вони зеки. Дуже поряднi люди. Мешкаю з ними в одному гуртожитку. – Що ж будемо робити? – спитав Микола. – Працювати. – Де? – Де скажуть. – А лiтература? Павло гiрко посмiхнувся. – Обiйдуться, мабуть, без нас. Друзi замовкли, посумнiли. Враз Микола, бiльш експансивний, схопився з мiсця: – Як же так, «обiйдуться»? Чому? Учора людину любили, величали, друкували мало не мiльйонними тиражами, сьогоднi позбавили всiх людських прав i без усякоi на те причини, бо ж нiякоi провини в цiеi людини нема, невiдомо за що загнали на край свiту i об'явили ворогом народу. Коли б одного, то ще можна б якось пояснити: мiг стати жертвою чиеiсь злоби, наклепу, але ж таких тисячi. – Ото ж я кажу: чому? за що? – Що ми кому завинили? – Криком не зарадиш, – спокiйно промовив Павло. – Колись усе буде з'ясовано, а зараз… – Що зараз? – Треба терпiти. Така наша доля, нiчого не вдiеш. – Чому доля? Ти наче миришся з цим станом речей. Адже це трагедiя цiлих народiв. Ти хоч якось можеш це пояснити? Поясни. – А що поможе? – Нi, все-таки скажи: як ти собi все це уявляеш? Павло Михайлович закурив дорогу цигарку – дарунок Варi. – Може, закуриш? Микола вiдмовився. – Цигаркою не вiдбудешся, ти заспокiй мене, не можу так жити. Може, щось знаеш про все це? Може, Варя що говорила? Голубенко сумно глянув на друга. Вiн бачив його душевну муку, але не мiг сказати. Мабуть, не було людини в Союзi, котра могла б вiдповiсти на це запитання. – Я думаю, – почав вiн, – та й не тiльки я, а багато людей, з якими доводилося зустрiчатись (а мусиш знати, що тут немало розумних i високоiнтелiгентних людей), думають, що десь у верхах сидить замаскований ворог, який хоче отими безглуздими репресiями викликати у населення ненависть до влади. – Припустимо, – не задовольнився вiдповiддю Гаевський. – А ЦК? – Ти думаеш, що i ЦК не обдурюють? Сталiн, як тобi вiдомо, з Кремля не виiжджае, на мiсцях не бувае, вiн правди не знае. Думае, що все йде так, як вiн того хоче, i на догоду йому, а може, боячись за свою шкуру, наближенi до нього люди саме так представляють стан справ у державi. А недолiки, якi е, вони вiдносять на рахунок ворогiв, яких у краiнi ще багато, з якими треба боротись. Гаевський уважно слухав друга i, коли той закiнчив говорити, спитав: – Це що, твоi мiркування? Павло Михайлович нiби чекав запитання. – Я вже говорив, – сказав вiн, – що це не тiльки моя думка. Тут сидять i члени партii з 1907 року, i старшi, е колишнi члени ЦК, i всi вони такоi думки. Гаевський нервово гриз травичку, не зовсiм погоджуючись з думками товариша, i коли Голубенко замовк, сказав: – А може, це робиться для великих будов, якi на добровiльних засадах важко було б здiйснити? Я маю на увазi канал, залiзницi, новi шахти й мiста. Тепер Голубенко, в свою чергу, не погодився з мiркуваннями друга. – Табiр – органiзацiя, яка дуже дорого коштуе, – заявив вiн. – Тут багато дармоiдiв, нероб, безлiч начальникiв i непростимо низька продуктивнiсть працi. За грошi, якi витрачаються на утримання таборiв, можна було б мати скiльки треба добровiльних робiтникiв. Ленiн же вчив, що пiдневiльна праця малопродуктивна. Але нема Ленiна, нема. При ньому ми не сидiли б. У чому, до речi, тебе обвинувачують? – спитав по хвилинi Голубенко, щоб перейти на iншу тему. Гаевський махнув рукою: – Ти чув нову приказку: була б людина, а стаття знайдеться? По собi знаеш, за що дiстав десять рокiв. – Та так. Де ночував сьогоднi? – О! – пожвавiшав Микола. – Умови, в яких я спав цiеi ночi, словами не переказати, пером не описати. На мое щастя, перш нiж пiти в той барак злощасний, я випадково познайомився з одним хлопцем. Вiн тебе знае. Авдеев його прiзвище. І вiн мене ввiв в курс справи. Коли б не це, я сьогоднi був би вже голий. Ти не ночував у барацi номер один? – Бог милував. – Маеш щастя. І правда, зустрiч з Авдеевим була для Гаевського щасливою тим, що хоч тимчасово, на перших порах, урятувала його вiд пограбування. Перед тим, як iти в барак, Авдеев, знайомий з усiма таборними порядками, повiв Миколу в речову «каптьорку» i здав на схов чемодан та найцiннiшi речi. Авдеев мешкав у сусiдствi, в кращому примiщеннi, як робiтник будiвельноi бригади. В свою бригаду вiн обiцяв на другий день влаштувати i Гаевського. Але цю нiч довелося ночувати там, де призначив комендант, – на той випадок, коли б уночi була перевiрка. Барак номер один справив на Гаевського жахливе враження. Це була низька споруда без стелi i без пiдлоги – ii поступово спалили замiсть дров «аристократи», про яких говорив Миколi Авдеев. Уздовж двох довгих стiн стояли перпендикулярно до них дерев'янi тапчани на три дошки кожний. Прохiд мiж ними був витоптаний до глибини рова сотнями пар нiг, що хоч i не довго, а все ж бували тут. Цей барак називався пересильним. З трьох поперечних балок, що тримали стiни у вертикальному положеннi, звисали три електролампи, якi ледве освiтлювали середину барака, а решта примiщення тонула в похмурiй напiвтемрявi. На тапчанах лежали люди, переважно без усякоi постелi, майже всi були одягнутi, за винятком «аристократiв». Тi спали, як удома, на сiнниках i подушках, пiд ковдрами. Іншi не роздягались тому, що побоювалися за цiлiсть свого одягу. Це Гаевський зрозумiв пiзнiше. Над тапчанами тут i там на дротах висiли якiсь торбинки. Це здивувало його. І тут до нього пiдiйшов якийсь молодик з веселими шахраюватими очима, спитав, чого йому треба, i, почувши, що вiн прийшов ночувати, посмiхнувся. – Значить, у наш готель? – промовив, манiрно вклонившись. – З волi, значить, чи вже були в таких заведенiях? – З волi. – Дуже радий. Гаевський хотiв спитати, чи цей веселий чоловiк е комендантом барака, але чомусь не спитав. Зрештою, i не потрiбно було, бо той сам представився. – У нас знайдете все, що вам потрiбно, як у найкращих готелях Європи. Прошу! – Вiн вказав рукою на порожнiй тапчан, на якому нiчого не було, крiм поперечноi дощечки пiд голову. – Влаштовуйтесь i будьте як удома, вбиральня у дворi, а решта – вранцi. Добранiч. Вiн зробив кiлька крокiв до виходу, але подумав мить i повернувся назад. – Їжi з вами нема? – спитав здалеку. Микола не зрозумiв. – Ви голоднi? – О нi, – заперечив комендант, – але тут е голоднi. Якщо у вас е хлiб або щось iнше iстивне, то треба пiдвiсити, як оцi, бачите, торбинки? Бо пацюки з'iдять усе разом з кишенями, якщо в них тримаете. Гаевський здригнувся. Нiякими тваринами на свiтi вiн не гидував, крiм мишей i пацюкiв. Самий вигляд цих шкiдливих iстот викликав у нього вiдразу i незрозумiлий жах. Комендант ще раз попрощався i пiшов геть. Це був якраз представник «аристократiв», квартирний злодiй, який пишався своею професiею i хвалькувато говорив про неi. На Гаевського вiн справив враження розвинутоi i якоюсь мiрою культурноi людини. Витягнувшись на дошках, Гаевський подумав: «Перша нiч у таборi не з веселих. Невже весь строк так буде?» Вiн гнав геть цю страшну думку. Такого не могло бути. Живе ж Павло Михайлович в людських умовах, i Авдеев мешкае в нормальному, робiтничому барацi. Це тiльки його, новачка, хочуть вiдразу приголомшити, щоб надалi був податливiшим. Гаевський мав рацiю: той, хто послав його у барак номер один, був сам з породи «аристократiв». Знаючи, що людина прибула з волi i, певно, мае якiсь домашнi речi, навмисне послав до «своiх», щоб обчистили. Сам комендант був не вiд того, щоб поживитись, але, побачивши, що новенький нiчого не мае, пiшов собi з барака. Ще одно дивувало Гаевського: його, та й всiх iнших з барака, нiхто не стерiг. Нiде не було нi вишок, нi варти з гвинтiвками. Вирiшив завтра спитати Павла. Про сон не могло бути й мови. Пiсля того, як комендант пiшов i у помешканнi затихли голоси, почалося життя нiчних хижакiв. В одному кутку трiщали пiд зубами гризунiв дошки чийогось сундука, в другому два пацюки билися за шматок хлiба, пищали, наче iх хтось мордував. Врештi щось зашарудiло у нього пiд головою. Микола схопився i постукав рукою по дошцi. Шарудiння припинилось, але лягти вiн уже боявся. Сiв i почав придивлятись до нового оточення. Крiзь досить широкi щiлини даху пробивалися блиски мiсячного сяйва i губились у тьмяному свiтлi лампи. Мiсячна нiч заглядала крiзь стiни, бо в багатьох мiсцях повипадала з-помiж колод мохова конопатка. Завдяки такiй вентиляцii повiтря, незважаючи на переповнений барак, було порiвняно чисте. Раптом Гаевський побачив, як просто по сплячих бiг здоровенний пацюк, волочачи за собою довгого голого хвоста. Вiн, як кiт, перестрибував з тапчана на тапчан, а де був бiльший промiжок, який не мiг подолати, пробивався до узголiв'я по дощечцi, що з'еднувала тапчани, переходив на другий, i далi простував до якоiсь своеi мети. Нарештi зупинився проти Гаевського i почав нюхати повiтря. Микола чiтко бачив, як ворушились його вуса. Гризуна принадив запах хлiба, що висiв у торбинцi, пiдвiшенiй на дротi. Не гаючись, пацюк вибрався на сплячого господаря, пiдвiвся на заднi лапки, щоб дотягнутись до його торбинки, пiдскочив i вчепився за неi зубами. Ще мить – i вiн, ухопившись переднiми лапками, вилiз би на торбинку, та, мабуть, слабо вчепився, бо зiрвався i впав на сплячого. Той прокинувся i спросоння сiв на лiжку. Почулася така добiрна лайка, якоi Гаевський ще нiколи не чув. Дiсталося там i боговi, й чортовi, й таборовi, i тим, хто його сюди посадив, i пацюкам. Вiн устав i пiдвiсив свiй хлiб у торбинi вище. Потiм лiг i вiдразу знову захропiв. Десь перед свiтанком заснув i Микола. Йому снилося, що по ньому бiгали пацюки, потiм один з них обернувся в конвоiра Арсланова i сказав: «Звикнеш, не журись». IV Не довго довелося мучитись у цьому тимчасовому барацi, до якого, зрештою, Гаевський звик, як звикаеш до невилiковного хронiчного болю. Вранцi йшов на роботу, в полудень приходив, одв'язував з дроту над тапчаном казанок, у якому зберiгав шматок хлiба. По обiдi йшов до свого друга Голубенка, з ним до вечора швидко минав час. Інодi до них приеднувались i мешканцi гуртожитку – вчителi i викладачi технiкуму. Люди лiтнi, солiднi, статечнi. Були тут навiть два професори, iнженер-шахтобудiвельник, якого обвинуватили в шкiдництвi – дуже модне на той час обвинувачення, – хоч вiн i не знав за собою нiякоi провини. То був типовий росiйський iнтелiгент-патрiот, який у 1917 роцi беззастережно перейшов на бiк революцii i вiддано працював. Так само працював вiн i зараз, у технiкумi, вiддаючи своi знання молодому поповненню майбутнiх iнженерiв. Було ще кiлька вчителiв середнiх шкiл з рiзних мiст Союзу. Всi вони знали Павла Михайловича, його твори, дехто знав i Гаевського, вiрнiше, його роман, перекладений на росiйську мову. «Де працював?» – це перше, про що питав при зустрiчi Голубенко. І Микола розповiдав про свiй робочий день, про враження вiд новоi обстановки i людей. – Сьогоднi я рiзав дрова у лiсi з нiмецьким пастором, – сказав якось Микола, – вiн новачок, як i я. Розповiдав менi про свою молоду жiнку, з якою недавно одружився. Допитувався, чи довго доведеться йому сидiти. Я кажу: вам строк у документах вказано, чого ж питати? Не вiрить, не може бути, повинно щось змiнитись. Не знаю, на що нiмець надiеться. Побачивши, що я не спiвчуваю йому, перестав зi мною говорити, зате я мав змогу милуватись природою. День чудовий, лiс прекрасний, але вiд цього ще гострiшою стала туга за рiдним краем, за домом, за Украiною. Мимоволi сльози набiгали на очi. Дивно, що нас вiдпускають без конвою. Я думав, що без нього тут i кроку не ступиш. – А навiщо конвой? – вiдповiв Голубенко. – Куди втечеш? Їхав же сюди, бачив тi безкраi простори, непрохiднi лiсовi хащi. Все це враховано. Та й вiд кого тiкати? Вiд Радянськоi влади? А хiба не за неi ми боролись? Я розпитував, – вiв далi Павло Михайлович, – старожилiв, якi вже одбули по кiлька лiт строку, чи тiкали з табору полiтичнi, тобто «контрики», як називають тут нашого брата. Виявляеться, що не було жодного випадку. Тiкали тiльки блатнi. А «контрики» були i залишились радянськими людьми. Та й чого iм тiкати? Все скоро виясниться. Микола усмiхнувся: – Не знаю, чи ти так думаеш, чи тiльки мене потiшаеш? – Інакше не можна думати, правда неодмiнно переможе. – Правда? Хочеться вiрити, – зiтхнув Гаевський. – Треба тiльки «зберегти здоров'я». Це гасло всiх в'язнiв, «соцiально небезпечних» i «соцiально шкiдливих». Голубенко закурив i простягнув цигарки Миколi. – Якщо вже твердо дотримуватись цього гасла, то не слiд би й курити, – сказав Гаевський. – Людина слабка, – пожартував Павло Михайлович, – а берегтися справдi треба. Хто зна, може, ми ще колись i в Киевi працюватимемо, як ти думаеш? – Нiчого я не можу на це сказати. – У всякому разi тобi треба знайти роботу постiйну i менш виснажливу. – Хiба це вiд мене залежить? – Я про це подбаю. Все буде гаразд. Мене начальство слухае, – пожартував Голубенко. Працюючи в табiрнiй газетi «Рабочий Севера», Павло Михайлович за короткий час завоював загальну симпатiю спiвробiтникiв i начальства. Цей скромний, непоказний на вигляд чоловiк умiв очарувати кожного. Вiн полонив людей, що стояли на рiзних щаблях культури й освiти, розумним ласкавим словом, тактом, неповторним, тiльки йому притаманним гумором, приемним дотепом, чарiвною усмiшкою, м'яким, трохи хрипким голосом. За кiлька днiв пiсля прибуття в Чиб'ю його уже знав весь табiр. Начальство називало його по iменi i по батьковi, тимчасом як до iнших в'язнiв зверталося на «ти». Ось вiн i вирiшив використати свiй «вплив» i поклопотатись, щоб друговi дали посильну роботу. Однак клопотатись не довелося. Наступного ранку в дверях барака номер один з'явилися конвоiри i нiкого звiдти не випустили. Старожили знали, що це означае готуватись до етапу. Почалась метушня. Кожен зек складав у мiшок свое немудре майно – пару бiлизни, одежину, яку ще не вкрали вурки (а не вкрали тiльки тому, що вона нiчого не варта), шматок хлiба, який не встигли з'iсти вночi пацюки, казанок, кухоль, ложку i чекав команди виходити на подвiр'я. Майже всi йшли охоче, бо дуже дався взнаки барак з блощицями й пацюками, злодii, що не давали спокiйно вiдпочити пiсля роботи, поганi харчi. Правда, Миколi шкода було розлучатися з Павлом, але мусив миритися, тим бiльше, що хотiлось якоiсь постiйноi роботи. Тут ним, безвiдмовним, нарядник затикав усi дiрки, аж до робiтника на кухнi. Довелося кiлька днiв носити воду, рiзати дрова, чистити картоплю. Ось тодi й згадав слова Арсланова: «Скажуть убиральню чистити – чисть, не кажи: не буду!» Етапникiв вишикували перед бараком, як солдатiв, у два ряди, i почалася довга, нудна перекличка. Прийшов i завгосп етапу. На радiсть Гаевського, це був Авдеев, його перший знайомий у таборi. Вiн мав одержати хлiб i продукти для людей на всю дорогу i по рiцi сплавляти iх за етапом. Йому було дозволено взяти двох зекiв, щоб допомагали одержати продукти, вантажити iх, а потiм правити шнягою i оберiгати навантажене на нiй добро. Авдеев вибрав Гаевського, його пiдтримали конвоiри, але Микола вiд цiеi честi вiдмовився, заявивши, що хоче йти пiшки. Людей, призначених на етап, конвоiри перелiчували по кiлька разiв. Хоч iх було небагато, чоловiк вiсiмдесят, не бiльше, та все щось не сходилось, бо завжди когось забували: то завгоспа, то лiкпома, то хтось занедужав – i знов цифри не сходились. А для деяких вохрiвцiв рахунки в межах восьмидесяти прирiвнювались мало не до вищоi математики. Аж по добрiй годинi все було готове. Один солдат з гвинтiвкою побiг на чоло колони, а ii начальник звернувся до етапникiв iз звичайним у таких випадках застереженням: – З цiеi хвилини етап переходить у розпорядження конвою. За непiдкорення конвоiровi, самовiльний вихiд з колони, за непослух конвой мае право застосовувати зброю без попередження. Зрозумiло? – Зрозумiло, – озвалося кiлька голосiв. – Рушай, – пролунала команда, i колона поволi потяглася трактом. Етап здебiльшого складався з простих селян, робiтникiв, кiлькох iнтелiгентiв середнього вiку. Було й кiлька молодих хлопцiв, але майже всi вони блатнi, злодii, рецидивiсти. Для них етап був своерiдною прогулянкою. Це, насамперед, змiна мiсця, бiльшi можливостi пограбувати товаришiв у дорозi i на постоях. Для решти ж, для трудiвникiв, кожен етап був тяжким випробуванням: вiн знiмав iх з постiйних мiсць, вiдривав од бiльш-менш постiйноi роботи i вiв у невiдоме. До того ж у дорозi доводилося терпiти знущання добре органiзованоi зграi бандитiв-рецидивiстiв. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 11 серпня 1934 р. Котлас11.VIII.34 р. Дорогой Мум! Доехала благополучно в Котлас, но пароход опоздал, и я не успела к поезду в тот же день, поэтому пропустила прямой вагон до Москвы. Решила ехать с пересадкой в Вятке. Все в порядке. Настроение тоже неплохое. Не знаю, смогу ли все сделать в Москве, потому что билет действителен только 6 суток. Послала из Усть-Выми тебе кое-что из продуктов, телеграфируй о получении в Харьков. Здорова. Ребятам купила подарки от тебя. Целую и люблю. Жду обратного возвращения к тебе с нетерпением. Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 12–15 серпня 1934 р. 12. VIII. Дiстав телеграму од Варi з Котласа: доiхала благополучно. Телеграму датовано 11.VIII. Значить, з Котласа вона виiде 12, а 14 буде в Москвi. Слава богу, що ця подорож пройшла добре для неi… Посилка знайшлась. Ах, моя Варька! Як вона дбае про мене! А чи буде коли-небудь такий час, щоб я змiг вiддячити iй за всi турботи про мене!? Гжицький працюе на загальних роботах: мiсить глину, носить землю i т. д. Живе в шальманi. Прохав, щоб його хоч помiстили в краще примiщення – та не виходить: доки не дiстане призначення – нiчого не можна зробити. А з призначенням теж нiчого невiдомо. Вiн – агроном-лiсовод. Прохав я зав[iдуючого] с[iльсько]-г[осподарського] сектора – може його до себе вiзьме на роботу – обiцяв. Гжицький i сам хоче працювати по сiльському господарству. Та це ж коли ще виясниться: а тепер пiряй глину. Повний лагерь чуток: i взагалi про лiквiдацiю лагеря, i про зменшення люду, про залишення з пiдприемств тiльки I пр[омисла], II пром[исла] i Воркути. Печору нiби буде законсервовано i т. д. i т. п. Уже готуються нiби переводити в’язнiв до iнших лагерiв… Це так званi лагернi – «радiопарашi». А от що напевно – так це те, що мене «пруть» iз гуртожитка гiртехнiкума. Та й кажуть, що викладачi взагалi не будуть там жити – примiщення буде виключно для студентiв. Студентiв збiльшуеться – набирають I-й курс щось 100 чоловiка чи що. Куди пiдеш? І. Г. Добринiн поiхав в геол[огiчну] експедицiю. Я прохав комендатуру дозволити тимчасово перебратися на його мiсце. Так нiби дозволили, та боязко, бо дозвiл цей виходить з дуже малого начальства: дiзнаеться «велике» й викине, а тодi вже не знатимеш, куди ткнуться… От, бiда менi! 13. VIII. Розказують, що комiсiя винайшла в УРО неприемнi речi – такий там кавардак, що нi чорта не розбереш. Люди пересиджують своi строки i т. д. Чистка, кажуть, в УРО буде велика. А уро’вцi – це «начальство». Там працюють в’язнi, але з «битовикiв», i такi «пурицi», що пiдступити не можна. А як же ж? – Вони ж розпоряджаються долею людей, од них залежить призначення на ту, чи на ту роботу… 14. VIII. Сум. Такий сум i такий кепський настрiй, що й не говори! В зв’язку з помешканням та взагалi з невиясненим станом моiм щодо лiтературноi роботи, не знаю, чи братися менi за роман, чи нi… Та й де ти його писатимеш?! А Мороз мовчить, i на мiй рапорт – нi звука. Варя, очевидно, вже в Москвi. Так за моiми розрахунками. Вона, очевидно, 12 виiхала з Котласа, а сьогоднi в Москвi… А що з того? Нiчого та Москва не дасть нi iй, нi менi… І в мене пiдупадае вiра в те, що вона сюди цього року приiде… Цiлу, значить, зиму доведеться самому, самому, самому… 15. VIII. Увечерi раптом зайнявся мiський клуб (театр). Був кiносеанс, i годинi так о 10 повалив густий дим i запалахкотiло полум’я з лiвого боку, з-пiд даху. Швидко замiтили, збiглись, приiхала пожежна i швидко загасили. Але як горять сосновi будинки… Аж реве! Іще перед вечором був дощик, i дах вогкуватий був – i то горiло, як папiр. Причина – електрична проводка. З’еднання десь, i вiд того зайнялося. Прогорiло небагато. Але тепер для мене зрозумiло, чому так усе-таки суворо тут з антипожежною охороною. Справдi, за чверть години може згорiти цiлий будинок великий! Сосна! Мiж iншим, лiснi пожежi припинилися. Нема навкруги диму, нема смороду. Погода не «липнева». Часами невеличкi дощi, вiтер i взагалi не тепло. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 16 серпня 1934 р. 16 серпня 1934 р., Москва Доехала благополучно. Послала 2 письма. Целую. Заява В. О. Маслюченко 16 серпня 1934 р. 16 серпня 1934 р., Москва Артистки Украинской драмы В. А. Маслюченко жены писателя Остапа Вишни ЗАЯВЛЕНИЕ Моего мужа писателя Остапа Вишню ГПУ УССР приговорило к 10 годам концлагеря по делу украинских националистов, сослав его в Ухто-печорский промышленный лагерь. Суровый климат севера совершенно непосилен мужу, страдающему тяжелой хронической болезнью (язва желудка). Необходимая для него диета абсолютно не может быть осуществлена на таком далеком диком севере, а это в его годы (45 лет) грозит ему неминуемой гибелью. Остап Вишня всю свою литературную деятельность, свои силы отдал честной советской работе. Доказательством этому является хотя бы миллионный тираж его книг, пользовавшихся до самого последнего времени громадной популярностью среди колхозников и рабочих. Я думаю, что за долголетнюю свою работу, в которой, быть может, и были ошибки, Остап Вишня не заслуживает смертного приговора, которым по существу является для него высылка на далекий север на такой долгий срок. Кроме того, не могу промолчать о тех жестоких репрессиях, которые были применены по отношению к его семье, высланной за пределы Украины в 5-ти дневный срок без предъявления какого бы то ни было обвинения, что привело к совершенному разорению. Это меня как артистку, проработавшую 13 лет на украинской сцене и плохо владеющей русским языком, с 10-летним ребенком, ставит в совершенно безвыходное положение и лишает заработка. Ввиду всего вышеизложенного я прошу для мужа перевода в другой концлагерь в более благоприятные климатические условия, где бы возможно было ему подтвердить своей работой, что он является советским журналистом. А для себя разрешения остаться на Украине, что даст мне возможность найти себе заработок по специальности и воспитать дочь пионерку. Прошу Вашего ходатайства и помощи в трагически сложившихся для меня обстоятельствах. [Пiдпис В. Маслюченко] Із щоденника Остапа Вишнi 16 серпня 1934 р. 16. VIII. По лагерю неймовiрнi чутки про реорганiзацiю Ухтопечорськ[ого] лагеря. Кажуть, що консервуеться Печорський вiддiл, що залишиться тiльки Ухта (нафта й вода) i Воркута (вугiлля). Лагерникiв нiби зменшуеться на 10.000 чоловiка, i всiх зайвих буде розподiлено по iнших таборах: БАМ, Дмитлаг i т. д. Ах, лагерi! Яких тiльки фантастичних чуток тут не вигадають! А життя йде своiм порядком. І сидiтимемо ми на Ухтi тут «до другого пришествiя». Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 17 серпня 1934 р. 17. VIII.34 (?) Москва. Вокзал. Дорогой Мум! Выехала из Москвы благополучно. Все, что было нужно мне в Москве – сделала. Буду писать из Харькова. Не забывай о моем приезде в Чибью. Целую тебя крепко. Пиши. Кланяйся. Думаю и уверена, что скоро увидимся с тобой снова. Никогда не забываю о тебе. Целую крепко. Твоя Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 17 серпня 1934 р. 17. VIII. Сьогоднi на І промислi вiдбувався промисловий зльот жiнок-ударниць. Сiро й сумно. Жiнки – специфiчнi. Перш за все вражае зовнiшнiй вигляд. Обличчя – страдницькi, пожовклi. Все це бувшi повii, i не лагерь, очевидно, залишив слiди на обличчях iхнiх – це знак всього падлючого й одчайдушного життя. Виступи? Та власне з боку жiнок нiяких виступiв не було. Так – реплiки бiльше про побутовi всiлякi недостатки. Здебiльша говорила Валя Новикова (вона вела з’iзд) пом[iчник] зав[iдуючого] гужтранспорту I пром[ислу]. Це – розбитна дiвчина (жiнка) рокiв 23. Сидить за «нальоти» по 35 ст[аттi]. Говорить, що «спуталась» молодою з хлопцем, вийшла за нього замiж, а вiн, виявилось, злодiй, нальотчик. Втяг i ii. Його розстрiляно, а вона в таборах. Єсть iще двi чи три жiнки (рецидивiстки) в механiчн[ому] заводi. Працюють добре i мають уже квалiфiкацiю майстрiв. А решта i в лагерi – те ж, що й на волi. Заробляють тiлом. Оригiнальна Меркулова з гужтранспорту. Мужеподiбна здорова жiнка, ходить в чоловiчому убраннi (штани, толстовка, картуз, чоботи). Вона – краща на гужтранспортi ударниця – бригадир. Некультурна. Скрiзь на зборах виступае, але у виступах нiчого «жiночого» нема. Говорить заяложеними, шаблонними фразами. Жiнки взагалi в нашому лагерi не вiдiграють великоi ролi. Розповiдають, що Мороз ранiше взагалi був проти жiнок i в цей лагерь iх не приймав. Тiльки в 1932 году вже погодився на жiнок. Але iх тут щось чоловiка з 800 на ввесь лагерь i видатних чимось серед них нема. Із щоденника Остапа Вишнi 19–26 серпня 1934 р. 19. VIII. Дiстав сьогоднi телеграму вiд Варi з Москви. Доiхала вона туди благополучно i все зробила. Телеграму послала 15.VIII. Очевидно, вона вже в Харковi. Ну, добре, що доiхала! Барятинський сказав менi, що д[окто]р Соколов (вiн тимч[асовий] нач[альник] КВО) написав до УРО листа, щоб мене перевели до редакцii «Северного горняка» на постiйну роботу. Тепер говорить, що УРО мене на роботу в редакцiю не дае, що взагалi 58 ст[аття] в редакцii не може працювати. Одне слово, вiн менi, як тут кажуть, «тухту» (фальш) загнув. Яка сволочь!.. Мерзеннiшого типа, як цей, у життi не бачив. Боiться, мерзотник, за свою шкуру й крутить менi голову, пише фальшивi папери, показуе менi, потiм вони десь з «резолюцiею Мороза» пропадають, бiгае, ластиться, а за спиною – гадить. У цiй «комедii» зi мною йому допомагае коректорша Корвин-Круковська. Бувша засуджена, вона вийшла замiж за юрисконсульта лагерного Доманського, що втерся в довiр’я до т. Мороза. Корчить iз себе grand-даму, а насправдi – iнтригантка, сплетниця, противний тип дегенеративноi iнтелiгентки, якраз пiд пару Барятинському. І крутять менi голову. Та чи я рвусь на iхнi «посади», а чи на iхню голову!? А от знято колотнечу бiля мене, щоб як-небудь мене скомпрометувати, щоб не пустить мене в газету, боячись за своi «теплi» мiсця! Тьху! Пiдлота! А я проситись не пiду нiкуди. Призначать – працюватиму. Нi – нi! 19. VIII. Нарештi вияснилось остаточно з 5-рiчним ювiлеем. Одкладаеться на 20 грудня. Єсть лист т. Бермана i телеграма заступника Наркомвнусправ т. Аграпова про це. Пiльги й нагороди в зв’язку з 5-рiччям будуть у груднi, коли буде виконано рiчний план по лагерю. Опублiковано наказа Я. М. Мороза про нагороду буровикiв, що виконали червневий i липневий план. І все! 20. VIII. Сьогоднi на I промислi був промисловий зльот ударникiв. До цього дня пристосовано i вiдкриття робiтничого городка та нового там клуба. Робiтничий городок вийшов непоганий. Вiн – на другому (правому) березi Ухти, нiби на пiвостровi, на низинi. Збудовано там щось до 40 окремих будинкiв невеличких. Кожний будинок мае 4 кiмнати. В кiмнатi по 10 чоловiка робiтникiв, на вагонноi системи нарах. Просторнiше, звичайно, нiж у старих брудних бараках, чистiше, приемнiше. І взагалi пристойно. Єсть тут такi ж самi будиночки для спецiалiстiв (iнженерiв i т. д.). Інженери по 4 чол[овiка] в кiмнатi. Ще нема в будинках грубок, холоднувато й вогкувато, як узагалi в нових будiвлях, але все-таки житловi умови покращали набагато. Там же збудували й новий клуб, з просторною сценою, з кiмнатами для клубних рiзних гурткiв. Клуб – чоловiка на 600. Хороший клуб. Чиб’ю, значить, мае тепер аж два пристойних клуби. Театри – в «городi» й на промислi. Зльот ударникiв був урочистий. Хоч про 5-рiччя не дуже говорили, проте все-таки почувалася урочистiсть моменту i дата ролю свою вiдогравала. Говорилося, звичайно, про зроблене, але бiльше говорилося про те, що ще треба зробити до 20 грудня, щоб завоювати права на пiльги й нагороди. А оцi пiльги, кажуть, мають бути такi ж, якi були часу на Бiлом[орсько]-Балт[iйському] каналi. Всi старi лагерники сподiвалися 20 серпня мати iх, тепер чекатимуть на 20.ХII. А проте, надii не загублено. Зльот тривав 2 днi. Наприкiнцi кращi бригади i трудколони було нагороджено прапорами, грамотами i цiнними подарунками. Перед веде на промислi № I колона буровикiв. Вона дiстала червоний прапор. Буровики Чиб’ю, мiж iншим, держать рекорд всесоюзний по проходцi на станкодень. Побили i бакинцiв, i грозненцiв, i всiх. Зiнченко, бурмайстер, молодий 28-лiтнiй хлопець, украiнець, (сидить за грабунок кооператива) дав недавно проходки 49,5 метрiв у день при важкому ударно-канатному свердлiннi. Це – нечуваний рекорд. Отакi землячки! Дiстала червоний прапор трудколона гужтранспорту i колектив «Путь к перековке». Останнiй колектив дуже цiкавий. Весь iз рецидивiстiв, на чолi з вiдомим вором i нальотчиком Родде (Смирновим), вiн працюе здорово, дае колосальнi вiдсотки виробу, дисциплiнований i т. п. Родде сам, лiт йому пiд 30, – невеличкий, шатен, «писануватого» вигляду, але органiзатор i керiвник з його, кажуть, неабиякий. Мае цей колектив i свою агiтбригаду, що декламуе гуртом вiршi агiтацiйного змiсту. Слабо. Та й вiршi поганi. – Лiдiна (Барятинського). З Гжицьким не виходить нiчого. Ходить на загальнi роботи (мiсить глину, дере дранку i т. д.). Виробляе 150–200 %. По спецiальностi його працювати не пускають. Не пускають його i в сiльхоз, куди його, як агронома, хотiли взяти. Єсть якийсь спецiальний наказ щодо його з Москви. Був вiн у н[ачальни]ка лагеря, але той зустрiв його неприхильно. Гжицький в розпуцi, але нiчим йому допомогти нiхто не може… Живе вiн, бiдолага, в «шалманi», але й звiдтам його витягти не можна, бо вiн не мае ще постiйноi роботи. Боюсь я, щоб не пiшов вiн кудись далi: на Воркуту!.. 21. VIII.34. Був у КВО дiловод Купче. Мерзенний тип. Його зняли i призначили завхозом нового клуба в робiтничому городку. І там вiн проштрафився: переполовинив буфет, призначений для зльоту ударникiв. Мороз його на 3 мiсяцi в iзолятор, разом iз жiнкою. У таких, як Купче, завжди есть жiнка. Його жiнка теж iз рецидивiсток. Але таким «хлюстам» i в iзоляторi добре. Купче вже й там командуе. Уже вiн бригадир i т. д. Живучi – аспиди! Скандал з редактором газети «Вишка» Топорковим. «Вишка» газета I промисла. Виявляеться, що цей тип (редактор!) приставав до жiнок з вимогами «натури» – «а то пропишу!» Яка гидота! Посадили! Взагалi щось iз робiтниками КВО (вихователi!) скандали… То прокрадеться, то так, як Топорков, газету «редагуе»… 22. VIII. Полетiла з лагеря одна паскудна пара – Доманських. Вiн – Доманський, вона – Корвин-Круковська. Вiн офiцiально був юрисконсультом управлiння, а вона – вiдповiдальний випусковий i коректор «Северного горняка». Вiн – бувший в’язень (10 лiт) по 58 б. Противний, слизький тип лакузи. Вона з вiдомоi родини, але iнтригантка, сплетниця, сволоч-баба. Поженилися вони тут. Обидва в останнiй час були вже вiльнонайманi – прикрiпленi до Пiвнiчного Краю. Сам вiн був i юрисконсультом, i спiвроб[iтником] для доручень при н[ачальни]ку управлiння. Мали велику вагу. Такий у них був вигляд, що без них не може жити нi н[ачальни]к Мороз, нi лагерi, нi взагалi свiт. I раптом – по срацi обох! Звiльнено й направлено в Сиктивкар добувати строк прикрiплення. «Ничего не вечно под луной». Ясно, що для них це «грiм з ясного неба». Людям було так тут тепло, так затишно й твердо – i нате вам. Єсть, мiж iншим, цiла тут категорiя люду, так званих (я iх так прозвав) вiчних лагерникiв, для яких лагерь – друга батькiвщина. Вони не здатнi працювати на волi, а тут, паразитуючи, плазуючи, тримаються й благоденствують. Доманськi – з таких. Вихiд з лагеря – для них трагедiя. Якi життьовi парадокси! І чимало таких есть. Дивишся – молодi, здоровi, вiдбули кару i просяться залишити iх на дальшу роботу в лагерi. Інодi рота роззявляеш вiд здивовання. Говорив якось iз жiнкою-лiкарем. Вона дуже тяжко переживае лагерi. Тут вона вже 4 роки. Ненавидить обстановку i свое становище. Заговорили про звiльнення в зв’язку з 5-лiттям лагеря. І можете собi уявити: – Куди я пiду? – каже. Я отетерiв. І вона думае залишатися вiльнонайманою. Що таке? Лагерь ото так впливае на людину, паралiзуе ii волю, дерзання i т. д. Це ж жах! Невже й мене засмокче це болото, що й я залишусь «вiчним лагерником». А що ж? 10 рокiв! Хiба це жарти?! Який жах!! 23. IX. Перебрався жити в кiмн[ату] № 15, буд[инок] колонiзованих № 2, на мiсце І. Г. Добринiна. Тимчасово, на час командировки Добринiна в геолог[iчну] експедицiю. Живу. Тут принаймнi тепло. В кiмнатi нас 6 чоловiка. Бухг[алтер] Межеренко Юхим Іович – з Олександрii (Херсонщина), Олексiй Гаврилович Голубев – донський козак, Мик[ола] Серг[iйович] Гудковський – бiлорус, з Мозиря, бувший сiльськ[ий] учитель, Вас[иль] Волод[имирович] Брюханенкiв – картограф-рисувальник i Ларивон Мих[айлович] Вергазов – бухг[алтер] I пром[исла]. Вергазов i Гудковський – вiльнонайманi, решта – колонiзованi. Всi старi лагерники. Зараз типовi чиновники. Робота й сон. Найживiший iз них Голубев. Вiн i книжку iнодi читае, i взагалi цiкавиться всiм… Решта – мертвi. Голубев, мiж iншим, малоосвiчена людина (вiн iз багатих хазяiв донських), сам вивчився рисувати й тепер рисувальником в геолсекторi. Найбiльше дивуе мене бiлорус-учитель. Йому, мабуть, рокiв 26–27. Молодим зовсiм вiн попав у лагерь, одбув, поiхав був додому, а потiм знову попросився на роботу в лагерь. Нiчим абсолютно не цiкавиться, – нi газетою, нi книжкою. Вовтузиться з ножичком, щось там його шлiфуе, колодочку до нього робить i т. iн. Скучний взагалi народ. Хата нiчого. Тепло. Але така сила крис, що, буквально, не можна нiчого залишати. Як тiльки чи в торбi, чи в ящику е щось iстивного – прогризуть i з’iдять. Ну, ясно, що блощицi, прусаки i т. iн. – це обов’язково. Ну, то жити тут все ж таки лiпше, нiж десь у бараку. Тут хоч не обiкрадуть. Та й теплiше! 24. VIII. Звiльнилося (мiсце) зав. книгозбiрнею в технiкумi. Майнула думка, чи не пiти менi за книгаря до книгозбiрнi… Але тiльки «майнула». Це ж така «архiвна» справа, так далеко я буду вiд життя, хоч i лагерного, а проте життя, що я вирiшив не йти туди. Все ж таки в мене думка працювати в лiтературi i написати велику рiч… А в книгозбiрнi засяду – i все мине. Роботи там багато – треба бути i вранцi, i ввечорi, студенти – народ, як абоненти, неспокiйний – от i сидiтиму й день, i нiч у книгозбiрнi, i нiколи менi буде писати. А коли взятися за роботу бiля романа – треба буде менi iздити на ІІ промисел, а книгозбiрня менi цього не дасть змоги робити. Так i вирiшив я: не йти в книгозбiрню. Справа з моею роботою над романом «темна i непонятна». Обiцянка н[ачальни]ка «дати менi всi умови для роботи» так i залишилась обiцянкою. Подав ото я «рапорта» з планом романа i… нiякоi вiдповiдi. Щоправда, я не знаю, чи читав т. Мороз мого плана, чи бачив вiн його, бо передав я йому це все через секретаря Передерея – так що, власне, я залишаюсь щодо цього в «неведении». А не пiду я виясняти з тоi простоi причини, що не хочу нiякими проханнями набридати, щоб бути «чистим», як прохатиму про Варю. В цих умовах, що я зараз перебуваю, нiяк над романом працювати не можна, бо навiть сiсти нема де. Оцю книжечку написати не маю змоги, а не те, щоб працювати серйозно. Треба кiмнату! А. Ф. Морозова (пом[iчника] нач[альника] І пром[исла]) призначено на пом[iчника] нача[льника] ІІІ промисла. Що це за знак? Чому це? Вiн же ж мав такий тут авторитет, такий «блат», як по лагерному кажуть, поiхав на ІІІ промисел. 25. VIII. Прибула делегацiя воркутянських шахтьорiв на вселагерний зльот ударникiв. Хоч вселагерний зльот i одкладено, та вони все ж приiхали, бо завертатися iм з дороги не було рацii. На чолi делегацii Федоров, пом[iчник] нач[альника] КВО, що останнiй час був на Воркутi, як iнспектор КВЧ. Кажуть, що Федоров буде нач[альником] КВО. Телеграма од Варi з Харкова i листiвка з Котласа. Доiхала Варя до Харкова благополучно. Ну, слава богу! Телеграма датована 22.VIII. Невже вона аж тепер до Харкова приiхала? 16 день з Чиб’ю до Харкова! Очевидно, затрималась у Москвi. Листiвка з Котласа до Чиб’ю йшла 16 день! От «зносини» нашоi «столицi» з свiтом?! Сиджу я й працюю в редакцii «Сев[ерный] горн[як]». Переписую лагкоровськi замiтки – готую iх до друку. («Лагкор» – лагерний кореспондент). Колись, давно-давно, ще на «зорi» моеi газетярськоi роботи робив я те саме! Скiльки з самоi «Селянськоi правди» вийшло вже з отаких «лагкорiв» письменникiв, що тепер «керують» лiтжиттям, скiльки я iх вивчив був свого часу, а я знову сиджу i знову «правлю» дописи про «ларьки», про «каптьорку», про те, що крис i блощиць багато. «Лiтературна» робота! А вiдбирае вона в мене часу-часу! З 9-оi ранку до 2-оi i з 5 до 10. 10 годин! Що якби я цi десять годин сидiв i писав щодня!? Нiззя! Єсть в ред[акцii] «Сев[ерный] горн[як]» секретар – дiвчина Льоля Слебик. Їй 26 рокiв. Вона – рецидивiстка, повiя, злодiйка. Працювала в агiтбригадi, а по ii розформуванню взяли ii в редакцiю. Вона – грамотненька. Каже, що з безпризорних i т. д. У неi якраз драма. Просить вона, щоб iй н[ачальст]во дозволило жити вкупi (як чоловiк i жiнка) з одним хлопцем, теж рецидивiстом. Їй не дозволяють. Вона плаче, лютуе i каже: – Хочу быть честной! Хочу жить, как порядочные! Не позволяют – опять буду проституткой, воровкой, хулиганкой. – А хто ж ваш чоловiк? – Петюшка! Урка! Пижон – его кличка. У меня здесь был другой муж, мы с ним прожили 8 м[еся]цев i разошлись! Не знаю, чому вже iй не дозволяють жити вкупi. Це, мiж iншим, в лагерi практикуеться, але потрiбний дозвiл начальства. Випущено з iзолятора з наказу Беленького щось чоловiка з 150 уголовникiв-рецидивiстiв. Щодня в лагерi крадiжки! І вдень, i вночi! В робiтничому городку буквально всi примiщення обiкрадено. Випущено штрафникiв за те, що вони «исправились». Прибула комiсiя прокурорська, яка приймае рiзнi заяви вiд лагерникiв. Пишуть. Усi пишуть. Я, звичайно, нiчого не пишу i не писатиму, бо, певен, нiяка комiсiя мене «не торкаеться». Гiрняк прибув! Йосип Йосипович. Яка радiсть! Власне, не радий же я, розумiеться, що йому, бiдному, теж довелося спробувати всього лагерного, i що вiн потрапив в оцi «места не столь отдаленные», а радий я, що буду з ним укупi, бо люблю я Гiрняка. Розцiлувались ми з ним. Його, бiдного, в дорозi десь обiкрали, i прибув вiн у якимся залiзничному бушлатi, що по дорозi купив десь. Ой, боже мiй, боже мiй. Прибув вiн в складi етапа з 16 чоловiка – з ним харкiвцi: Жмурко – кооператор, Гаско Мечислав – поет, Музиченко – прокурор, Шаран – з ВУАН, Кринський – парт[iйне] видавництво, Теодор (поляк) з ЦК… Здаеться всi… Всi вони з Харкова в кiнцi травня були направленi в Кемь, а звiдтам чогось iх перекинули в благословенний град Чиб’ю. Треба подбати, щоб Гiрняк працював у театрi. Розповiдав Й[осип] Й[осипович], що Курбас i Ірчан на Сечежi (Бiл[оморсько]-Балт[iйський] канал). 3 мiсяцi вони працювали нiби на загальних роботах (рубали дрова), а тепер Курбас десь працюе в канцелярii пункта в УРО чи що, там десь i Мирослав! От як використовуються культурнi сили. 26. VIII. Вчора ввечорi в клубi І промисла, в робiтничому городку був так званий «вечiр нацмен». За «нацменiв» в лагерях вважають нацiональностi монгольського типу: узбеки, таджики, казахи, туркмени… Чомусь, примiром, грузини, вiрмени, тюрки за нацменiв «не йдуть». Ну, ясно, що украiнцi, бiлоруси i взагалi слов’янськi нацii нi в якiй мiрi не йдуть на окрему вiд руськоi нацii. До «нацменiв» якесь ставлення зверхне («верховне»). Їх «збивають» в окремi трудколони, вони окремо живуть i т. д. Так от, значить, був iхнiй художнiй вечiр. Спiви, декламацii, танки. Примiтив, розумiеться. Виннi в цьому самi «нацмени», бо нiяк вони самi не можуть i досi позбутися «екзотики». Всi вони обов’язково виходять в схiдних халатах. Нiби халат i е найголовнiша ознака притаманноi iм культури. Серед них е культурнi, освiченi люди (Рамзi, Ахамбеков i т. п.), а й вони «халатяться». В чiм рiч? Я дивився на Рамзi (б[увший] наркомос Узбекистану), i нiяк не мiг зрозумiти: чому вiн натяг халата i стоiть у хорi. Мене зворушило, що вiн, наркомос, не стидаеться виступати в хорi з усiма своiми, але для мене незрозумiла його «екзотика». Оцими «халатами» вони самi принижують iхню прекрасну пiсню, iхне слово, iхнiй танок… Ну, ясно, з боку панiвноi нацii: «Го-го-го!» Так жалько було дивитися на страдницьке обличчя Рамзi, коли вiн стояв у хорi i слухав «гогокання» братiв своiх – европейцiв… Невдало пройшов вечiр. Зiпсували халати i обов’язковi «екзотичнi» танки, хоч серед номерiв було виконано i арiю з оригiнальноi узбецькоi опери… Розгромили УРО («учетно-распред[елительный] отдел») лагеря. Цей вiддiл керуе всiма лагерниками – призначенням, переводами, звiльненнями i взагалi «життям i смертю» ув’язненого. При ревiзii виявилося, що багато лагерникiв пересидiли термiн i т. д. Про те, що всiлякi там зменшення строкiв, що надходять i вiд органiв ДПУ, i вiд Наркомюстiв чи судiв – все це звалювалось в одну купу «спiвробiтничками» i лежало собi спокiйно, а в’язень сидiв i нiчого про це не знав. Розгромлено при цьому й ЦАК (центральну атестац[iйну] комiсiю). Вiд цiеi комiсii залежить так званий «зачет рабочих днiв». Це ось яка штука. В лагерi хорошим робiтникам-ударникам за квартал (3 мiсяцi) зараховуеться 45 днiв (15 днiв за мiсяць). Це – найбiльше зарахування. Для цього треба бути примiрним ударником i до арешту мати право голоса. Оце «право голоса» – камiнь «преткновения». Обов’язково треба мати про це посвiдку. Те, що ти при арештi був навiть на вiйськовiй службi – нiчого не значить, – дай посвiдку! Посвiдку цю лагерниковi дiстати, звичайно, тяжко, – хто йому дасть при нашiм бюрократизмi на службi скрiзь… А коли iнодi родинi й пощастить дiстати, то iз листiв вони «iзимаються», передаються в УРО, а там iх в одну «купу». І лагерник-ударник дiстае без цiеi посвiдки вже не 15, а 10 день на мiсяць, а то й 7. Менi Варя привезла таку посвiдку. Знаю, що й Житлкооп вислав, але ясно, що ця пропала. Так от в ЦАК так були заплутанi цi «зачети», що наказом н[ачальни]ка секретаря ЦАК знято з роботи й вiддано до суду. Три кити, що на них «держаться» лагерi: «стук», «блат» i «мат». «Стук» – намова, «донос». «Стукнуть», «стукач» – слова дуже популярнi в лагерi. «Стукачiв» – сила. «Стук» – засiб для всiляких способiв робити «кар’еру» в лагерi. «Блат» – це те ж, що, приблизно, й протекцiя. – О, вiн «блатной»! – це значить, що людина мае особливе з боку начальства «благоволение». «Блатная работа» – легка, вигiдна робота. Крiм того, «блатними» ще звуть «урок», «карних», 35-никiв, але в лагерi «блат» набрав якраз першого значення – «благоволения». «Мат» – ну, це зрозумiло. Лаються тут усi i лаються iстерично. Тут уже «мать» не в модi, тут лайка вже дiйшла до чогось страшного. Тут в лайцi вже найчастiше такi слова почуете: «глотка», «горло», «рот» i т. д. Лаються i чоловiки, i жiнки, i дiти! Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 26 серпня 1934 р. Харкiв 26/VIII 34 року Любий тато! Оце тiльки що одержав твiй лист i пишу тобi вiдповiдь. Дякую за олiвцi, шоколад i привiтання на день мого народження. Варвара Олексiiвна була й розповiла, як ти влаштувався. 1 вересня йти в школу, менi дуже сумно про те, що я не пiду в свою школу, а пiду в другу, росiйську 40 ФЗД. Жоржа в Харковi нема – виiхав у Киiв разом з НКО. Привiт од бабушки, Борi, Марусi. Цiлую тебе. Вяч[еслав] Облiково-статистична картка Губенка – Остап Вишня Павла Михайловича в Управлiннi Ухто-Печорськими таборами О.Г.П.У. 26 серпня 1934 р. Управление Ухто-Печорскими Лагерями О. Г. П. У.Ф.№ 1 Чибью Об ответственности за дачу ложных сведений мне объявлено. Подпись заключенного[17 - Пiдпис вiдсутнiй.]. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 27 серпня 1934 р. Харкiв 27.VIII.1934 р. Любий мiй! Хлопчику дорогенький! Маю вiд тебе звiстку, i уяви, як швидко до мене долетiла вона. Я така щаслива! Любий мiй, ти тiльки не сумуй i будь хорошим i веселим. Телеграму вiд тебе дiстала i нiяк не могла зрозумiти, чому ти написав: «Повестку телеграммы получил, здоров целую телеграфирую». Я вирiшила, що мае бути так: «Посылку, телеграмму получил. Здоров. Целую. Телеграфируй». Я здорова, доiхала добре; все, що було менi потрiбно зробити по дорозi i в Москвi, я зробила. Мiшкiв у Москвi (для упаковки речей) я знайшла, так що все гаразд. Вдома теж застала все благополучно i всiх здоровими. Вячко вирiс, Муркетка теж. Вячко певен, що на двадцятирiччя революцii ти вже будеш дома, а зараз питав, чи ти можеш приiхати до нас на побачення, раз я могла до тебе поiхати. Мурочка мрiе про те, як вона буде жити на пiвночi i ходить в моiй шубi. В Харковi я ще не все зробила, що менi потрiбно, але час е. Я сподiваюсь, що ми з тобою зустрiнемося в цьому роцi, i коли нiчого не змiниться в загальному, то я певна, що переiду до тебе в призначений термiн Я[ковом] М[ойсейовичем]. Вячко дуже зрадiв подарункам i шоколад ум’яв моментально; настрiй у нього непоганий, i до того гралися з Мурою, що стукнулися лобами i набили гулi собi. Анна Дмитр[iвна] жива, здорова i Мачко теж; все у них гаразд i поки нiяких змiн немае. В будинку теж все гаразд, а от Олександр Іванович П. поiхав доганяти Мачкового батька i поки я не знаю нiчого про нього. Тут теж все добре i вся родина тьотi жива i здорова. Була в гостях у Михайла Семеновича, бачила тiльки Валерiю i знайому, а його не застала дома i жiнку з сином теж, бо вони виiхали на курорт. Од Валерii довiдалася неприемнi речi: жiнка його покинула, а сина зовсiм од нього одучае, каже йому, що батько помер. Я дуже рада, що менi про це не прийшлося говорити з ним самим, бо про це дуже важко навiть думати. Жаль менi його дуже. Цiлую тебе без кiнця i говорю ще раз, що нiколи я не зможу так з тобою поступити i завжди буду з тобою, мое любе сонечко! Мрiю i жду тоi хвилини, коли знову буду з тобою… Мiй хлопчик! Лаштую тобi посилку, так що ти довiдуйся про неi, а краще коли буде хто-небудь iхати в Усть-Вим, то хай пошукае там ii i пiдкине в автобус. Катя приiхала з Євпаторii i заходила до А[нни] Дмитр[iвни], а Анна Д[митрiвна] була у мене i не зустрiлися вони; Вася заходив до Анни Дмитр[iвни] i передавав, щоб я заходила до них. Катя ще не була у мене, а я до неi не хочу заходити. У Катi в квартирi живе сусiдка, що приятелюе з родичкою Бордона, i вона говорила Катi, що вiн вiд тебе одержав, а от яке враження це справило – не знаю, бо не бачила саму Катю, а Анна Д[митрiвна] толком не складе в купу. Думаю вислать чоботи тобi зараз, бо коли я там ще приiду, а в грязюку не буде в чому ходити. Поки все гаразд, настрiй непоганий, а от твiй лист мене трохи занепокоiв. Хiба ще не поiхали гостi, що так все непевно? Приiде ще Йосип Йосипович. Це всi новини поки що у мене. Не можу дочекатися тоi хвилини, коли буду сiдати в потяг на Северному вокзалi. Тобi всi кланяються i цiлують. Любимо тебе без краю i сумуемо, але тiшимо думкою про швидку зустрiч. Цiлую i цiлую тебе, мiй любий хлопчику… Пиши i телеграфуй. Твоя Варя. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi 27 серпня 1934 р. Харкiв 27/VIII-34 р. Дорогенький дядя Павлуша! Як ви живете? Я одержала Ваш лист i дуже зрадiла. Лист прийшов до нас швидше, чим Ви гадали. День народження мое ще не було. Лист прийшов 27/VIII-34 р., а день народження 14/ІХ 34 р. Я скорiше хочу поiхати до Вас. Менi хочеться подивитися, яка там мiсцевiсть, i побачити Вас. Мама привезла Ваш подарунок. Я Вам дуже дякую за подарунок. Я в школу ще не ходжу, пiду 1/IХ 34 р. Я, коли просвяткую день народження, тодi Вам напишу. Уже скоро я з мамою поiду до Вас; менi здаеться, що я там поправлюся, тому що мама, як приiхала, то я ii не впiзнала. Дядя Павлуша! Кролиця привела маленьких кроленяток, а вони пiдросли i всi поздихали, а бiльших i чорненького мого продали. Осталась тiльки у нас одна кролиця. До побачення. Цiлую Вас крiпко-крiпко. Ваша Мушка. Дописка В. О. Маслюченко Заходила в Москвi вiдносно себе довiдатися. Сказали, що послали справу в Харкiв на перегляд, але в зв’язку з реорганiзацiею затрималося дiло i, очевидно, скоро буде вже вирiшено. Чекають в цьому мiсяцi вiдповiдь i тодi вже сповiстять мене. Про рушницю ще не подала заяву. Думаю тодi, як буду iхати в Чиб’ю. Цiлую. Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 27 серпня – 1 вересня 1934 р. 27. VIII. Гжицький увесь час на загальних роботах. Нiяким способом його звiдтам не можна вирвати. Сьогоднi вiн пiшов сам до Мороза, щоб, нарештi, вияснити справу. Мороз зустрiв його ввiчливо, але неприхильно. Вислухав i доручив пом[iчнику] своему Кузьмину переглянути папери Гжицького й сказати Гжицькому, в чiм справа. Це значить – що нiчого не вийде. Вивiрено вже, що коли Мороз не розв’язуе сам справи зразу й посилае до когось iз помiчникiв – справа не вийде. Так i з Гжицьким. Нiчого, розумiеться, йому Кузьмин не сказав, крiм «чекати далi»… Нiчого Гжицькому доброго не ждати! Йосип Йосипович Гiрняк працюватиме в клубi-театрi – городському. В Чиб’ю два клуби-театри: один звати «городской им. Косолапкина», а другий – в робгородку (І-го промислу). Так у городському працюватиме Й. Й. Гiрняк. Сидiти йому тут три роки! Йому все ж «пощастило» – не десять, як менi! Ну, це добре, що вiн у театрi. І на своему мiсцi, i, головне, вже не загрожуе йому пертись кудись на Воркуту… Як тiльки вiн буде з руською мовою? Та це, зрештою, неважне: майстерство актора – iнтернацiональне… І доброго артиста залюбки дивитимуться й слухатимуть, хоч якою завгодно мовою вiн гратиме… Чи снилося коли-небудь отим похмурим лiсам, що обступили суворою стiною Чиб’ю, i чи снилося оцим дерев’яним стiнам Чиб’ювського театру, що в них гратиме кращий актор украiнського театру Йосип Гiрняк?! Нiколи не снилося, звичайно! Кесмет! Доля! Да… Тепер по тайгах й по тундрах можна зустрiти знаменитих людей! 28. VIII. Знову змiна в КВО. То вже зовсiм було налагодилось, що керуватиме КВО Федоров, що приiхав з Воркути, аж тут не воно: знову Федоров повертаеться на Воркуту, а КВО буде керувати Димов. Димов був у вiдпустцi 2 м[iся]цi i повернувся для всiх несподiвано – всi гадали, що вiн вирвавсь i не поверне! Ну, значить, працювати з Димовим! Ну, що ж? Вiн – робiтник з Донбасу, молодий i, здаеться, непоганий хлопець… «Аби тихо…», – як кажуть! 29. VIII. Пiсля приiзду в лагерь комiсii Беленького – щось тут таке твориться. Рiзнi чутки, рiзнi ще комiсii – прокурори i т. д. Взагалi, видно, що Ухтпечлагом зацiкавились пiсля 5 рокiв його iснування. Я гадаю, що зацiкавилися, звичайно, не долею наших осiб, лагерникiв, а зацiкавились ним з боку його економiчноi доцiльностi i тепер його й «щупають». Багато все-таки кричали про ухтинську нафту, треба зрештою ж пiдбити пiдсумки – чи рентабельна вона, чи нi. Розкинувся Ухтпечлаг на тисячi кiлометрiв. Почав з нафти. Нафта, очевидно, нерентабельна, i мае вагу суто мiсцевого характеру. Але «попутно» – радiоактивна вода ІІ пром[ислу], вугiль на Усi (Воркута), на Печорi, золото (чутки) десь там на пiвночi – все це ясно робить Ухтпечлаг пiдприемством не таким уже й збитковим (коли вiн дае збитки!), а коли до цього додати його специфiчне призначення (ми – злодii й к[онтрреволюционе]-р[и]), то факт освоення Пiвночi – моя думка така, що «город городити варто було». Але разом з тим почуваеться, що кидати грошi «на так собi» не хотять. Бюджет, очевидно, врiзують. Це видно хоч би й з того, що звiльнено оце чоловiка з 40 чи що вiльнонайманих i робота перекладаеться на ув’язнених. Ясно, що це дешевше. Платити 35 крб. на мiсяць фахiвцевi, чи 750–1000?! Мене це питання цiкавить зовсiм з iншого боку. Скорочення «штатiв» це значить, що зараз говорити про приiзд сюди Варi на роботу аж нiяк не час… Доведеться говорити про мою колонiзацiю. Невже не дозволять? Жах! 30. VIII. Приiхав з II про[мисла] iнж[енер] І. В. Шенгер з дружиною. Дружина його ходила до Мороза говорити вiдносно приiзду сюди до чоловiка. Мороз одповiв, що тепер не час, що одкладено на весну i що справа залежатиме вiд того, як працюватиме ii чоловiк. Ой, коли б i менi такого не було, щоб на весну, а там ще на весну i т. д… Проф. Н. П. Петрусевич приiхав iз сангородка в Чиб’ю: призначено його на лектора в гiрничий технiкум. Рад вiн дуже. А тут якраз i дружина його приiхала! Так от людинi в цi часи горя й розпуки й блисне якийсь промiнь радостi! Погода ввесь час добра. Ночами невеличкi, – але невеличкi – похолодiння, iнодi з морозцями. Листiв вiд Варi нема! Що значить? По-мойому, вже пора б одержати листа. 31. VIII. Працюю в редакцii. Гнусно. Гнусна не робота, а гнусно працювати з таким «типиком», як Барятинський. Але що поробиш? Ввесь час напружений стан i стеження за кожним рядком у газетi, щоб не пiдвiв. Ух, не бачив такоi сволоти. Вiн з князiв. Дегенерат. Крисине, шолудиве обличчя з рiдкими гнилими зубами, низькорослий i ввесь час смикаеться! Йому, вiн каже, 28 рокiв. І в той же час – «15 рокiв в Черв[онiй] Армii». «Аритметика» не в пошанi, як бачите. Коли я йому про це зазначив, засмiявся: – Меня мальчиком в гр[ажданскую] войну полк подобрал и воспитывал. Вiн був уже в лагерях – ранiше на Бiл[оморсько]-Балт[iйському] каналi – i архiтектором, i iнженером… Скрiзь – «тухта». Чому я пишу про таке гiвно? Та тому, щоб показати, що з князiв виходить, коли зiдрати з них корону, коли поскидати з них князiвськi мантii. Мразь, пiдлота й стерво! Надiйшли i надходять газети про І-й Всесоюзний з’iзд письменникiв. Крику й галасу багато! Ну, ясно, що нiчого «матерiального», крiм «Брускiв», «Пiднятоi цiлини» i т. п. (набило вже оскому) нiчого письменники до з’iзду не принесли. Доповiдь Горького. Як i завжди i повсякчас, Горький – раб знання. Цiлi купи знання про розвиток культури в його доповiдi. Конкретно про лiтературу небагато. Єдине, що цiнного в доповiдi, це визначення соц[iалiстичного] реалiзму (нарештi) i рiзниця мiж соц[iалiстичним] реалiзмом i колишнiм реалiзмом. Соц[iалiстичний] – «утверждающий». Колишнiй – «критический». Чiтко, принаймнi. Можна погодитися чи нi – це справа iнша, але нарештi сказано: «що ж воно за iден – той соцреалiзм». І то добре. Жалюгiдна доповiдь Кулика про укр[аiнську] лiтературу. Як i завжди: перестав предмет обговорення – можна те саме сказати про свинарство, про хлiбоздачi i про все що хочете. Шаблон, аж дохлятиною воняе. Значно кращi промови (доповiдi) виголосили представники всiх iнших лiтератур. Особливо – кавказцi! Молодцi! А украiнський вождь «Іван Г.» – так гiвном i залишився. Бiльшого чекав вiд Радека про мiжнар[одну] лiтературу. Блiда доповiдь. Чи навмисно вiн ii «зблiд», щоб хоч трохи проти неi виграла наша – рiдна. Блискуча доповiдь Бухарiна про поезiю. Особливо в теоретичнiй частинi. Що ж до квалiфiкацii його поетiв – то вiн був, на мiй погляд, дуже «великодушний». А який скандал знявся! Проти шерстi погладив Бухарiн Бедного, Безименського i т. д. Кричать, бiднi: «Ми хорошi, ми – генii! Ми – революцiонери!..» Ой, горенько! Та революцiонери, може, ви й хорошi (хоч i це пiд сумнiвом), та поети ви «гавьоннi»! А рiч же йде не про революцiю, а про поезiю! Горький пiдрахував, що мае бути 5 генiiв i 45 талантiв серед письменникiв (Siс!). Не сказав тiльки, хто ж буде це звання роздавати: з постанови фракцii чи як? І чи припаде один генiй на нац[iональну] республiку? Чи, може, на три республiки одного видадуть? Ну, ладно! А може ж, хоч пiсля з’iзду лiтература буде! Дай, боже! Тiльки що ж може написати лiтературного К., М.? Красти ж нема в кого, бо Хвильового нема. Кулiш i т. iн. в «нетях». Туго доведеться бiдолашним «талантам». (Що М. з К. схватять iз 45 талантiв по одному для себе в порядку «разверстки», в цьому я бiльш, нiж певен). Ну, щасти iм, доле, дати твори! А ми тут сидiтимемо, як «бесследно исчезнувшие». 1. IX.34. Пiслав Гiрняк першу телеграму Лiпi Добровольськiй (дружинi) в Харкiв. Чекае вiдповiдi. А. Ф. Мороз уже не на ІІІ промислi, а призначено його аж на Воркуту за н[ачальни]ка шахти. Їде на Воркуту й Олексiй Миколайович Іванов (бувш[ий] начальни[к] КВЖД). Іде вiн н[ачальни]ком Воркутськоi залiзницi, що мае 67 кiлом. довжини вузькоi колii, 2 паровики i 4 вагони. Ой, доле, як ти насмiхаешся з людей! А проте, Воркутська залiзничка, хоч яка там вона, але ж це перша залiзниця в заполяр’i, збудована в смузi вiчноi мерзлоти, в тундрi, в страшнiй тундрi! Йосип Гiрняк Спомини 30 серпня 1934 р. 30 серпня 1934 року дiйшли ми до недавно розбудованого великого табору Чиб'ю, столицi Ухт-Печорського концентраку. По одному боцi пiвнiчноi рiчки Чиб'ю розкинулось з вартовими вишками селище для в'язнiв, а з другого виднiли будiвлi для адмiнiстрацii та вiльнонайманого персоналу ГУЛага. Бараки для засланцiв були, як видно, давнiми спорудами, бо вигляд iх i внутрiшне влаштування свiдчили, що не одна сотня тисяч мешканцiв пройшла крiзь них. Триповерховi нари, стiни та обкуренi стелi, здавалось, були в постiйному руховi, джерелом якого були хмари блошиць та рудi щурi, що стаями налiтали й облягали новоприбулих завойовникiв далекоi Пiвночi. Сонце лягало за обрiй, трудовий день лагерникiв ще продовжувався, бараки пустiли, тiльки старенькi, слабосильнi «днiвальнi» тiнями вештались помiж нарами. Новоприбулi, склавши своi пожитки на призначенi мiсця, над берегом холодноi рiчки полоскали онучi та змивали з себе втому пiсля далекоi дороги. «Гей, акторе, то ти прийшов сюди, за Полярне коло, пiском шурувати свого тюремного котьолка?…» Повертаю голову, а за мною стоять, усмiхаючись: Володимир Гжицький i Остап Вишня… Цi два представники Парнасу з харкiвського будинку письменникiв «Слово» вже мiсяць тому прибули за це Полярне коло i кожного дня пiсля працi розшукували по бараках новоприбулих землякiв. На березi рiчки Чиб'ю знайшли й мене i привiтали щирим серцем… Влодзьо Гжицький почастував голiвкою часнику, а Остап Вишня, через знайомства на лагернiй поштi, взявся повiдомити мою дружину про мое благополучне прибуття до Ухт-Печорського концтабору. Колись у селянськiй бурсi у Станиславовi розгулялась хвороба очей. Усiх нас, хворих, iзолювали. До школи ми не ходили, тiльки щоденно парами, тримаючись один одного, вiдвiдували д-ра Яновича, який немилосердно випалював нам хворобу «синiм каменем». Коли д-р Янович пророблював цю операцiю, я верещав попiд усi небеса, а доктор преспокiйно кожного разу повторяв одну i ту ж саму фразу: – Ну, ну, не кричи, не умреш! Людина все витримае! Немае такоi муки на свiтi, щоб ii хлоп не витримав! Цiею фразою я пояснив Володимировi Гжицькому й Остаповi Вишнi, як я пiшки добрiв з Усть-Вима до Чиб'ю. Обидва вони, як квалiфiкованi терористи, засудженi «через вищу мiру», себто розстрiл, на десять рокiв, проiхали той шлях на вантажних автах пiд спецконвоем. Я, як дрiбна рибка, засуджений на три роки, такоi чести i привiлею не доскочив. Вишня мав на своему контi атентат на Постишева, а Гжицький витягнув у слiдчого жеребок на Власа Чубаря. Менi ж, як потенцiяльному «увiстовi», припала доля: «в майбутньому бути пiдручним Ірчана та Дацкова (такою ролею мене обдарували у своiх зiзнаннях цi два члени УВО). На березi рiчки Чиб'ю цiлоi ночi нам було б замало; було про що поговорити, було що згадати… та лагернi «оперативники – лягавi» досить переконливо порадили розiйтись по бараках. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 2 вересня 1934 р. 2 вересня 1934 р., Харкiв Письмо получила. Скучаю. Здоровы. Целую. Із щоденника Остапа Вишнi 3–9 вересня 1934 р. 3.ІХ. Приiзд Іванова. Пiдготовка. Телеграма од Варi в ящику. Телеграма Лiпоч[ки]. 4. IX. Виклик увечерi Матвеевим – переляк! 5. IX. «Палац» (два слова нерозбiрливо. – С. Г.). Кисiлю наварили. Холодно ночами – i вдень погода хмуриться. Заморозки – 5. Димом рятують огороди. Парнички полярнi. 6. IX. Про гриби. Про провокацiю Барятинського. Оповiдання Приставкiна про втечу. 7. IX. Холода… «бурье» (нерозбiрливо написане слово. – С. Г.) в театрi. Гiрняк. 10 чоловiк урок бiля Чиб’ю. «Невдача» агiт[ацiйного] номера. 8.(IX) Приiзд Камова (вчора ввечерi). Зустрiч. Штат в редакцii. Лист од Вячка (руська школа). Посилка Гжицькому. 9.(ІХ) Од’iзд Іванова. Рамзi. Штат редакцii. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 9 вересня 1934 р. Харкiв 9.IX.1934 р. Дорогий мiй хлопчику! Одержала вiд тебе аж три листи, а тобi (пробач менi, я погана) послала тiльки одного та оце другий, бо все бiльше телеграми тобi даю знати про нас. Телеграм маю двi пiсля побачення, сьогоднi одержала другу. Писати не маю особливо й про що. Два днi мазала кватирю Анни Дмит[рiвнi], а то потроху обшиваюся. Щось нiчого не продаеться; роялiв у Харковi сила, i дуже багато нових по 3 875 карб.; так що чи й дадуть за наш 3?, як ми думали. І покупцiв не дуже, так якби за дурняк, тодi взяли б. І взагалi, продати швидко тiльки можна за дурняк, а так не дуже-то. Ми всi здоровi i живi. Думаю дiтям на народження спекти наполеона i куплю цукерок. Вячку вiд кожного з нас (тебе, мене i Мури!) по книжцi подарую з твоеi бiблiотеки, а Мурка i так здобрiе, бо що його зараз купувати, коли й те йде прахом i нiчого накупляти барахла. Пошила iй сукеньку, i добре буде. Послала тобi вчора посилку: чоботи мисливськi, 4 блокноти, 4 банки консервiв. молока, 1 банку мазi для чобiт, кисет з мундштуком, 2 подтяжок, ? кiло цукерок барбарису, 2 тюбика мила для бриття, 4 пари шнуркiв до черевикiв. Бiльше нiчого не влiзло. Днiв через два-три, або пiсля свят дитячих, пошлю з продуктами та з валянками посилку. І взагалi цей мiсяць маю тебе нагрузити посилками, бо на поштi з 1 жовтня приймати туди посилок не будуть. Так що живемо потроху i боiмося чи може трапитися так, що не приiдемо на цю зиму до тебе? Це едине, що хмарить настрiй, а так, маючи вiд тебе часто звiстки, я рада i весела, складаюся потроху i бере мене жах, що так багато барахла збираеться, а не брати нiчого для сцени – теж неможливо. Ну, та нiчого аби було все гаразд у тебе, а ми якось вже доiдемо до тебе. Все я можу перенести, тiльки не розлуку з тобою. Боюся навiть думати, що це може бути. В Ташкент до родичiв я писала ще, як приiхала вiд тебе, i писала, i просила, щоб менi написали, але досi нiчого не маю. Ще напишу сьогоднi i проситиму, щоб менi докладно написали, як вони там живуть. Вася заходив до Ганни Дмитрiвни, розпитував про все, а Катя, так та… i не чути, i не видно. Заходила до Ганни Дмитрiвни, як тiльки приiхала з Євпаторii. А Аннушка була в мене, i вiдтодi носа не показуе нi до неi, нi до мене. От тобi самий любимий брат!.. А що ти не одержав вiд неi листiв, так для мене тепер ясно, що вона iх i не писала, а просто збрехала менi, бо знае, що я тобi передам, ну а лист може загубитися дорогою… Аннушка i та зрозумiла i не може заспокоiтися i не хоче пiти до неi. Хай iм всячина. Ну я ще розумiю, що я для них чужа людина i зi мною носилися, бо це було тобi приемно, але щоб так до тебе – то це вже чорт знае що. От Ганна Дмитрiвна прилетiла в 11 год. ночi з Горською в той же день, як я приiхала, i радiсть була щира, а то всi г… Пробач менi, може я тобi роблю боляче, та тiльки менi гидко про цих людей говорити. Ляля Горська i Валя Варецька – так це люди, i думають, як розраяти менi, коли може трапитися, що я буду зимувати тут. Ляля просто пропонуе iхати до неi в Кривий Рiг i улаштуватися якось, коли не буде з Москви розв’язана справа так, як краще; а якщо буде, тодi думае, що Леонiд Іванович вiзьме мене в театр. І говорить щиро i хоче допомогти, бо люблять не твое iм’я, а тебе i мене. Валентина Федорiвна В[арецька] теж пропонуе iхати в Херсон, бо ii сестра вже працюе на заводi i заробляе 6 крб. 50 коп. в день. У мене настрiй покращав, i я вже не так страшуся зими, хоча мене вбивае думка, що я не доiду до тебе тепер, як менi обiцяли. Ну, щодо дiтей, то Вячко перевiвся в росiйську школу; Мура вчиться тут на Холоднiй горi в украiнськiй, бо не було росiйських груп. На Муркетку напали ячменi, мучиться бiдна дiвчина. А то пiд носом i на носi понасiдали нариви. Виснажилася дитина, треба б було на посилене харчування, так не маю змоги, бо не буде з чим доiхати до тебе. Тепер так. З твого пальта менi нiчого не можна зробити, бо воно коротке на мене; думаю продати i купити собi готове. Мурцi зроблю з шуби; просила Марiю Адольфiвну довiдатися про ту швачку – бабусю, оце понесу грошенят завтра перед iменинами i поспитаю як i що. Нiкого не бачила я i не чула, так не можу нiчого i нi про кого тобi написати. В тому листi я тобi писала, що Максим Максимович i Олександр Іванович виiхали i зустрiнуться, очевидно, з Маковим батьком у подорожi за збиранням матерiялу. А так всi дома i все добре. Іван Данилович десь в Криму, i не знаю, як його справи, думаю, що йому i iхати не слiд, бо помре, або коли й iхати, то в сосновi масиви, де його горло i легенi дихали б сухим сосновим повiтрям. В Москвi була якраз перед початком з’iзду i на вулицi зустрiла Семенка з Максимом Тадейовичем; ну Семенко, як i завжди, не привiтався, а Мак[сим] Тадейович мене не впiзнав: дивиться в усi очi, а не вiтаеться. Прийшлося менi до нього кланятися, а вiн признався, що не мiг мене впiзнати, бо я стала красивою жiнкою. Дуже вiтав тебе i знав вiд Василя, що я в тебе була. Я з ним не дуже довго говорила i взагалi якось розлюбила я iх всiх. В Москвi я все, що менi потрiбно було, зробила, бо була там четверо суток; от тiльки забула подати заяву щодо «Новотнi», ну а Аннушка думае, що перепутати номери не дурно, а що, очевидно, «Новотнi» вкрадено. Не знаю, що робити – чи через Москву, чи до Киева подавати. Коли встигнеш ще – напиши менi про це все. Вiтають тебе Ганна Дмитр[iвна] з Маком, Ляля, Валя В[арецька], тьотя з родиною i, звичайно, цiлуемо без кiнця я з дiтьми i чекаемо звiсток радостi вiд тебе. Муркет не може дочекатися, коли вже iхати до тебе, «бо на побаченнi вона не була i скучила». Цiлуемо всi. Варя Із щоденника Остапа Вишнi 10–12 вересня 1934 р. 10.(ІХ) Гжицький на Воркуту! Музиченко – юрисконсульт. 11.(IX) Масла 1 кiло[грам]. Листiв нема. Скорочення вiльнонайманих. Друкарня. Люди. 12.(ІХ) Виступ Гiрняка в «Безприданницi». Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 12 вересня 1934 р. 12 вересня 1934 р., Харкiв Чибью. Редакция «Северный горняк». Губенку. Выслала восьмого посылку, письмо. Здоровы, целуем. Із щоденника Остапа Вишнi 13–16 вересня 1934 р. 13.(ІХ) Чи виженуть мене з б[удинку] колонiзованих. 18 приiздить Берман? 14.(ІХ) Гжицький… (прiзвище нерозбiрливе. – С. Г.). Жмурко, Кринський. Нема листiв. Посилки Гiрняковi, Гжицькому. 15.(IX) Рамзi на совхоз. 16.(ІХ) Лист i телегр[ама] од Варi. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 16 вересня 1934 р. Харкiв 16.IХ.34 р. Дорогий мiй, любий мiй! Так скучаю за тобой, и нет от тебя уж несколько дней писем и телеграмм. Что такое? Ты здоров ли? Отпраздновали мы рождение наших малышей. Были у Вячка 13.IX подарили ему от тебя, Муры и меня по книжке. Купила винограда, конфет и спекла наполеон-пирожное. Там, конечно, как и всегда, собрались тетушки да бабушки. Была, кроме Муры, еще одна девочка-однолетка да малышка какая-то. У Муры было скучно и грустно по сравнению с прежними годами. Пришла Анна Дмитр[иевна], а Мак задержался на собрании, да тетина одна подружка, Игорь, Галка и я – вот и все. Тяжело. Мура была скучная и даже большое количество наполеона ее не развлекло. А утром у меня и денег даже не было, так что я встала раненько, побежала и продала на базаре занавески и купила ей цветов на целый рубль. Купила немного колбасы и конфеток – вот так и отпраздновали одиннадцать лет дочки. Ну, ничего!.. Скорее бы к тебе доехать, а то уж я начинаю волноваться. Да неужели же мне придется зимовать без тебя. Ой, не хочу!.. Настроение последнее время портится, потому что нет от тебя весточки. Опять задерживаются письма, вот ужас. Какие люди безжалостные… каждое письмо столько радости приносит, а там задерживают. Получила я от сестры из Ташкента письмо подробное. Живут они ничего, служит она и зарабатывает неплохо, сын старший скоро кончает и будет механиком, а младший в этом году в школу пошел. Первое время ей было там плохо, но потом все уладилось и так, как работник она хороший, то и служит сейчас, хотя она и не в партии. Старший сын уж жениться хочет, он теперь высокий и заменяет главу семейства. Не писала долго, как и всегда в таких случаях бывает. То времени нет, то занята очень. Ну, а жилось первое время, конечно, туговато. Просит не беспокоиться, живут хорошо, а писать аккуратно не может вообще, потому что «жизнь, ты сама знаешь какая»… Получила только два письма от нас в этом году, и то те, что я передавала со знакомым, а по почте нет; ну да я и не удивляюсь нашей почте, она так любит шутить иногда, что даже в голову не приходят такие номера. После того, как я ей писала из Москвы, она и телеграмму послала. Пишет, чтобы я перед тем, как буду ехать, написала ей, и она мне вышлет 150 руб. денег, а те 400 руб., что я не получила, она будет разыскивать. Вообще молодец девушка, хвалю; и настроение, видно, неплохое. Но ехать ко мне не хочет никак и пишет, чтобы лучше я к ней хоть на один день приехала, чтобы повидать, какая я стала и дети тоже ждут и скучают. Хотела прислать фотокарточку, так двоих детей и ее с работы не освобождают, и нет времени сфотографироваться. У нее другой адрес теперь: Ташкент, Махалл Самарканд, дарбаза, дом № 17, Файзиев Ачил; так что по этому адресу я ей напишу сегодня, и ты, если будешь иметь настроение, тоже пиши ей. Очень она рада моему письму была и все беспокоится, и пишет, как ты там живешь, и чтобы берег здоровье свое, а то детям ты нужен. Ну, а так больше я не переписываюсь, вернее не получаю ни от кого писем. А твои дорогие и любящие тебя братья и сестры носа не показывают ни ко мне, ни к Анне Дмитриевне. Чужие люди оказались и внимательнее, и любящее. Приезжала Данила Андреевича жена – Наталия Николаевна, и та примчалась с Анной Дмитр[иевной] ко мне, а Глуховская на улице встретила и так была рада, что могла узнать о тебе все, а то волновалась, что не разыщет меня и тебя. Ну а родычи, особенно твои, просто замечательные… Катя всех помнит от рождения, а про Вячка и Мурку забыла, что и родились, даже не прислала открыточки поздравительной… Приходится в людях разочаровываться в такое время. Тяжело… но и хороший урок на будущее. Послала две посылки еще (кроме первой, о которой я уже писала). В одной: валенки, кожаные штаны и 1 банка молока консервированного; в другой: 1 литр масла, 1 пара теплых чулок, 1/2 кило сала, 1 кило колбасы, 1/2 кило сахару, 3 коробки папирос хороших, мочалка, 1/2 кило конфет, 1 кило пряников. Еще у меня есть сало и масло, но не влезло в ящик, так что еще буду посылку собирать. Хотелось консерв мясных и куриных, а они, как на зло, исчезли в магазинах; ну, ничего, я найду еще чего-нибудь вкусного. А так мы живы и здоровы. Мебель не продается, и я не знаю, что делать. Была у меня Липочка не раз, и мы о многом с ней говорили; так что она в курсе всего. Кланяется и целует. Мура ходит в школу в нашем районе, а Вячко в русской; немного ему трудновато, но бабка насидает музыку, не бросает и играет. Мура не может дождаться, когда уже ехать. Купила сегодня ей рейтузы длинные, и она уже по хате в них каталась на коньках, воображая себя в Чибью. И купила куклу, о какой она мечтала, а раскошелилась потому что продала книжек на 20 руб. Украинская литература совсем не идет, о чем я очень сожалею. Меня беспокоит, почему нет от тебя телеграммы в ответ на мою, где я сообщаю о посылке? Сегодня еще пошлю телеграмму. Ты, пожалуйста, не забывай меня и пиши. И скорей выясняй, что и как, а то я не могу спокойно жить, и мучают меня всякие сомнения и страхи. Мой дорогой мальчик! Так уже хочется быть вместе и никогда не расставаться. Жду, жду с нетерпением. Вячко написал тебе ответ на твое письмо, а Мурочка тоже напишет. Целуем тебя все, кто любит и помнит. И люблю тебя, и жду встреч, и хочу без конца видеть твои лучистые глаза. Одни только глаза и остались… Мой дорогой хлопчик! Пиши обязательно и скорее. Целую без конца тебя всего. Твоя Варя. Привет всем. Мурка целует и ждет скорого отъезда с нетерпением. Целую. Із щоденника Остапа Вишнi 17–18 вересня 1934 р. 17.(ІХ) Чекають Бермана. 18.(ІХ) Життя з Гiрняком. Варимо, смажимо, погода – хороша. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 18 вересня 1934 р. Харкiв 18.IX.34 г. Дорогой мой мальчик! Послала тебе четыре посылки. Сегодня четвертую с яблоками спешной почтой, и чернильница там, что ты писал. Сегодня получила твое письмо, и оно совершенно меня убило: как же это ты до сих пор не переговорил относительно моего переезда с Я[ковом] М[ойсеевичем]? Меня это очень волнует, потому что из Москвы до сих пор ничего нет относительно меня, а когда я заходила по пути от тебя, то мне сказали, что послано в Харьков на пересмотр и что будет скоро ответ. И, как видишь, до сих пор ничего нет, а зима приближается, и если я к тебе не уеду, то будет плохо. В одном из писем я писала о тех проектах, что есть у меня, а именно поехать в Кривой Рог к Горской и устроиться на заводе где-нибудь, но это все не то. Я безумно хочу к тебе, и ты, пожалуйста, нажимай все кнопки, чтобы я приехала. Думаю, что это возможно. Мне кажется, что это письмо дойдет к тебе скорее, чем те, что я уже отослала, а поэтому пишу все новости за это время. Из Ташкента получила письмо, где подробно все описала мне моя сестра. Они живут очень хорошо, но первое время, как и полагается, было скверно. С партии ушла, а работает и сейчас, да и на хорошем счету. Дети очень хорошо, старший сын кончает в этом году и будет механиком; к тому же собрался жениться, а маленький в этом году в школу пошел. Старший заменяет отца в семействе. Новый адрес такой: Сред. Азия, г. Ташкент, Махалл Самарканд, дарбаза, дом № 17, Файзиев Ачил. Писать тебе она не хочет, а по получении моего первого письма послала тебе она телеграмму. Обещала мне выслать 150 руб. денег перед отъездом, а те 400 руб. будет разыскивать. Я ей послала три письма. Была у Валерии, как только приехала, и в первом письме все описала тебе подробно. Михаила Семеновича жена бросила и сыну говорит, что отец умер, а для нее он тоже не существует. Это все говорила мне Валерия, и я очень жалею Мих[аила] Сем[еновича], но была довольна, что не застала его дома и мне не пришлось ему про это говорить. Ты до сих пор не получил ни одного моего письма, а я честно пишу четвертое, как и ты, а телеграмм послала уже такую массу, что и счет потеряла. Иван Александрович П. поехал в экспедицию догонять Мачкового батька, а Анну Дмитр[иевну] пока не трогают и все тихо; хотели, правда, выпхать, но это по линии правления, а не как-то иначе. Крупные вещи не продаются, а основной капитал тает. Боюсь и подумать, что если не поеду к тебе сейчас, то как будет дальше, не знаю. Вообще делай все возможное для моего переезда, а то я не могу жить без тебя и твое сегодняшнее письмо (от 3.IХ.34 г.) меня совершенно расстроило. Чего «бояться», выясни раз и конец; будем знать тогда что и как, а то это только мучает и ничего не дает, даже иллюзии о счастье будущем омрачаются тем, что ничего неясно. Твои дорогие родичи, в особенности Катя, и носа не показывает; правда Вася хоть к Анне Дмитр[иевне] ходил после моего приезда, а Катя так даже и к Анне Дмитриевне не ходит. Любовь до черного дня даже у такой «чудной» сестры… Отгуляли рождение детей. Были у Вячка; он здоров, написал тебе письмо. Учится в русской школе, а Муркет в украинской. На этом фронте все хорошо пока. Выясняй все детально, а то я не могу жить, и сегодня все из рук валится после твоего письма. Пожалуйста, переговори с Я[ковом] М[оисеевичем]. Я думаю, что все будет хорошо и напрасно ты «боишься». Липочка у меня была и все переговорили. Кланяйся Й[осипу] Й[осиповичу]. Послала посылку с чоботами, другую с валенками и штанами кожаными, третью с продуктами и четвертую с яблоками. Еще пошлю с продуктами и вообще буду стараться до конца навигации подбросить тебе продуктов. Ну, целую тебя крепко, и я, и дети, и все близкие, кто тебя помнит. Дорогой мой, любый! Хлопочи скорее, и как только получишь это письмо – телеграфируй о его получении, и когда разрешат мне ехать – бей телеграмму. Целую крепко. Твоя Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 19–20 вересня 1934 р. 19.(ІХ) Увечерi приiхав Берман. Скандал з газетою. Перехвалили. 20.(ІХ) Берман – нiч в клубi. 10 днiв на бурових. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 20 вересня 1934 р. Харкiв 20.IX.34 г. Дорогой мой! Послала 5 посылок и 5 писем. Не знаю, почему не получаешь. Хлопочи о моем переезде к тебе. Мы все здоровы и ждем скорой встречи. Из Ташкента от сестры получила письмо; там живут хорошо, дети здоровы и она тоже. Целую тебя крепко. И жду. Твои дети – Варя, Мура, Вячко. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 21 вересня 1934 р. Харкiв 21.IX.1934 р. Выслала двадцать пятого посылку. Волнуюсь неполучением телеграмм. Целую. Із щоденника Остапа Вишнi 21–27 вересня 1934 р. 21.(IX) Концерт в клубi роб[iтничого] гор[одка]. Гiрняк i вiльнонайманi. 22.(IX) Невдача з номерами. «Северный горняк». Конфiскацiя – перехвалили. Боягу[з]ство Барятинського. 23.(ІХ) Три телеграми од Варi. Лист мiй до Мороза, вiн приняв. Берман – i лагерi […] 24.(IХ) У Бермана з приводу газети (КВО). Викриття Берманом Барятинського i т. д. 25.(IХ) Сходити до Мороза з приводу Варi. 26.(IХ) Посилка од Варi. Рамзi у Бермана. 27.(IX) Бiганина з заявою Морозу. Настрiй. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 27 вересня 1934 р. Харкiв 27.IX.34 р. Дорогий Мумчик! Получила от тебя телеграмму, где ты пишешь, что хлопочешь о моем переезде. Очень рада, что наконец получила телеграмму, а то уже начала волноваться таким продолжительным молчанием. Всякие страхи в голову поналазили, а самое страшное, что ты уже заболел, – умер, и некому об этом сообщить. Хотела «ударить» молнию и тут получила утречком от тебя телеграмму. У меня все по-старому. Барахло на базаре продаю, и есть на каждый день на еду, а еще и на ботинки тебе собрала 120 р., пойду куплю да вышлю. Послала сегодня еще одну посылочку с яблоками, не знаю, дойдут ли. Посылаю спешной, страшенно хочется, чтобы ты их получил и хотя бы половина была пригодна для еды. Послала тебе несколько посылок и не знаю на сегодня, получил ли ты хотя бы одну из них. У меня ничего из крупных вещей не продается, а мелочь на базаре нарасхват. Никак не дождусь весточки от тебя, где будет положительный результат твоих хлопот обо мне. Как там у Вас – холодно уже? Вот третьего дня видела, как от тебя гуси летели и думала, что с ними от тебя есть поклон мне, да так мне грустно стало, что наступают холода, и ты, южный мой мальчик, будешь мерзнуть в далеких странах. Хотя бы уж разом мерзнуть – все же веселее. Так волнуюсь, что не успею проскочить к тебе в этом году водой. Зато если не приеду теперь, то на ту весну явлюсь с Муркой и останусь у тебя. Тогда уж, наверное, меня не придется провожать и печалиться. Такие у тебя были глаза печальные… Дорогулечка мой! Так я скучаю за тобой… Скорее бы уже увидеться. Мы все здоровы. Я без тебя опять грущу и «запаршивела». Хорошо было бы, чтобы ты дал мне телеграмму, как погода, и когда мне нужно выезжать, чтобы успеть проехать рекой. Жду с нетерпением телеграммы с разрешением, и все из рук валится у меня. Так уж хочется выяснить положение и не томиться ожиданием. Так это тяжело… Все мы живы и здоровы. Жизнь со своими мелочами занимает весь день, но только у меня вяло все, нет энергии. Вот если бы я уж знала, что еду, тогда веселей было бы жить. Эти яблоки передает тебе Петро Захарович Т., и сухих еще пришлю посылкой через пару дней. Еще купила тебе 2 кило сала и 1 литр масла. В случае, если я не приеду, то зима у тебя будет обеспечена продуктами. Думаю выслать коржиков твоих любимых соленых. И вообще я всех и вся закинула, и только у меня забот – ты. Как-то не могу ни про что думать, а все о тебе думаю. Дорогой мой! Любый хлопчик! Скорее бы уж к тебе, а там как-то да будем жить. Жду, жду! Снился ты мне два раза. Писем уж несколько дней нет, а так пять штук маю. Целую тебя бесконечно. Сонечко мое… Все, кто тебя помнят – кланяются, а Катя с Васей носа не показывают. Петро Захарович жену прислал узнать, как и что, а родичи, як бачиш… А, ну iх всiх… Вячко здоровый, вырос и хлопчик кремезний. Против Мурки так широкий в плечах. Целуют тебя все и любят. И я люблю, и жду, и мечтаю о скорой встрече. Твоя Варя, Мура. Із щоденника Остапа Вишнi 28–29 вересня 1934 р. 28.(ІХ) Заява через Соколова. У Сулiна балачка. Лист од Варi. 29.(ІХ) Балачка з Сулiним – «преждевременно». 1? р[оки]. Жураделi (двое слiв нерозбiрливо. – С. Г.). Новикова i т. д. Снiг! Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 29 вересня 1934 р. Харкiв 29.IX.34 р. Дорогой мой мальчик! Ты что ж это ругаешься, что я только через 21 день послала письмо тебе из Харькова? Да я только 18.VIII приехала в Харьков, а с дороги писала открытки; пока я обходила все, пока узнала, пока дочку обмыла да обчистила за два месяца, пока хоть немного выспалась за дорогу из Чибью – вот и получилось так поздно. А ты же получал от меня телеграммы за это время, так что нет за что на меня «рычать». Это ответ на весточку от 15.IX, которую я получила сегодня. А вообще телеграмму твою, где ты «хлопочешь», получила и немного успокоилась, а то, что-то больно неспокойно и беспочвенно получилось у меня последнее время. Очень рада, что Й[осип] Й[осипович] прошел хорошо и не дождусь, когда мы с ним сыграем хороший спектакль вместе, а что уж всяких скетчей приготовим – факт, замечательно будет. Липочка волнуется, что нет до сих пор писем от него. У нее есть сведения, что его обокрали, и она не знает, что ему нужно, и что именно украли. Ты, как только получишь посылку, – бей телеграмму и пиши, что тебе и Юзику нужно. Написала в Курск Марии Ивановне Г[жицкой], думаю, что ее это опечалит очень. Я ей пишу, и она мне тоже. А ты чудак (прости мне за грубость), почему же ты не беспокоишься о себе и не хлопочешь диетичный стол? Ну кто же будет думать о тебе и кто будет заботиться? Ты сам должен думать и нечего гуманничать, потому что о тебе некому думать и хлопотать. Почему не получаешь диету, если она тебе необходима? Ты и так, так жутко выглядел, когда я была у тебя. Ведь одна половина осталась из того Мумчика, что ушел из дому 26 декабря вечером. Ну, дорогуличка, заботься о себе, а то ты умрешь и останемся мы сиротами совсем, так хоть наполовину сиротуемо… Так хочется к тебе скорее! Не могу себе представить, что я буду зиму без тебя… Да я подохну к чертям. Послала тебе много посылок и вот не знаю, получил ли ты их, или нет. А, главное, – две спешные с яблоками. Так мне хотелось, чтобы ты хоть немного попробовал фруктов. Письма я тебе пишу, но лучше все же телеграммами держать связь. Ты только смотри не уезжай на Воркуту, а то тогда я совсем погибну. Мой родной мальчик, так мне за тобой грустно!.. Мачкiв батько сейчас в Киеве и еще не выехал в экспедицию, а про Олеся Ф[едоровича] Д[освитнего] я ничего не могу узнать; вот когда буду ехать к тебе, то в Москве зайду к сестре Марии Ивановны К[урской] и узнаю, где он, потому что в Харькове я почти никого не вижу. Купила тебе ботинки хорошие за 120 руб. и высылаю завтра посылкой вместе с 2 килограммами сала, 1 литром масла, сухими фруктами, коржами твоими любимыми – соленые на смальце, да еще чего-нибудь подброшу хорошего. Думаю, что теперь тебе сала хватит на зиму. Выслала все – и валенки, и чоботы, и чулки теплые, сорочку теплую нижнюю и вообще подкушать сала, масла, колбасы, консервов, конфет, а теперь еще и коржей твоих любимых. Ну, кушай на здоровье, да поправляйся, мой маленький, любимый мой… Мы живем понемногу, продаю барахло на базаре, аж гай гуде и есть на каждый день, и еще тебе понемногу покупаю на эти деньги в посылку. Боюс трогать из основного капитала, а то я к тебе не доеду, а крупные вещи не продаются. Родичi, хай царствують, не ходять i не цiкавляться. Я дуже й не горюю. Для меня люди стали все одинаково низкими, и я не удивляюсь ничему; есть исключение из многих, и их я уважаю. Они тебя любят и помнят да и ко мне относятся по-человечески, а на остальных я не очень обращаю внимание. И ты не думай, и не волнуйся. Пускай в нашем большом мире будут только два существа близкие один одному. И будем мы жить только вдвоем. Целую тебя крепко! Не горюй, авось все будет хорошо и кончится благополучно. А главное только бы вместе, а то никто и ничто нам не страшно, правда?! Дорогуличка моя родная! Не грустите… Целую и люблю, и никогда не забуду тебя и только о тебе и для тебя все у меня в жизни. Целую, целую, каждую минуту с тобой. Дети здоровы, любят и помнят, любящая твоя Варя. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi 29 вересня 1934 р. Харкiв 29/ІХ-34 р. Дорогенький дядя Павлуша! Як ви живете? Ми дуже зрадiли, коли получили ваш лист. Мама послала вам приблизно 4 або 5 листiв, а ви получили тiльки один лист. Ми гарно провели день народження. Була i у Вячка. Ми з мамою Вячку подарували од Вас книжку – називаеться «Тайна лесов». Дуже гарна книжка. Мама подарувала книжку «Семафори в пустинi», а я подарувала «На крыше мира». Я дуже сумую за Вами. Була у нас жiнка Петра Захаровича. Привезла Вам яблучка i мама Вам послала двi посилки з яблуками – одну од Петра Захаровича, а для другоi купила сама яблук. Дядя Павлуша, я учусь гарно. Одержала з росiйськоi мови «добре». Ми писали диктуру. І з переказу теж «добре». З географii «добре», з укр[аiнськоi] мови писали теж диктуру – «добре»; писали з математики контрольну – «добре». За те, що я одержала з математики «добре», мама пригостила мене морозивом добре. Так я з усiею силою хватала, бо воно велике, а я iм довго. Ігор все обiцяе написати Вам листа. Сьогоднi прийшов iз школи, а я сиджу i пишу Вам листа, так вiн каже, що напише. В школу ми з Ігорем ходимо в 60 ФЗД. Ігор уже в 8 групi. Цiлую Вас крiпко. Мура. Цiлую Вас 1 0000000000000 раз. Із щоденника Остапа Вишнi 30 вересня – 1 жовтня 1934 р. 30.(ІХ) Бiганина за обiдом «вольнонаемным». Од’iзд Бермана. «Тухта» – Барятинськ[ого], що його викликав Берзин. 1.(X) Одмовлено од Мороза (Соколов) в вiльнонайм[анiм] обiдi. Приiхав Добринiн – з експед[ицii]. Кiмната – страхи! Йосип Гiрняк Спомини вересень – [осiнь] 1934 р. Зустрiч iз харкiв'янами розвiяла тяжкi думи, але до ранку не дала заснути… Свiдомiсть того, що ти не один, що в такiй компанii легше й чортовi в очi заглянути, вселяла якусь туманну надiю. Коли б тiльки не роз'еднали нас… Що нас тут чекае? В якому фаху доведеться тут свiй вiк коротати? Правда, Остаповi Вишнi вже поталанило зачепитися за лагерну газету «Северный горняк», що виходила раз на два тижнi та iнформувала в'язнiв про iхнi виробничi досягнення вiд Котласа до Уралу, вiд Пiвнiчного океану до Воркути. Вугiль, нафта, радiй, газ гелiй, лiсозаготiвлi, хлiборобство на вiчно мерзлому грунтi, скотоводство, цегляна та бетонна промисловiсть, геологiчнi розслiди, топо- i картографiя, – ось далеко ще не всi дiлянки, над якими потiли в'язнi багатонацiональноi соцiялiстичноi батькiвщини. І це ж тiльки в одному Ухт-Печорському концтаборi, а всiх iх не пригадати, як i iхнiх мешканцiв не перелiчити. Раненько, ще й пiвнiчне сонце не вставало, всю нашу компанiю, що напередоднi прибула з Усть-Вима, вивели на «общие работы». Потойбiч рiчки йшла розбудова адмiнiстративного центру Ухт-Печлага. Дво-триповерховi дерев'янi будинки для вiльного населення, школи, iдальнi, амбуляторii, електростанцiя, канцелярii, магазини, казарми i тюрми… Все це творилось дармовою працею в'язнiв i засланцiв. Таскаючи соснового стовпа, почув я за спиною голос: – Агов! Йосипе Йосиповичу, посторонись! – Це так привiтався зi мною Максим Лебiдь, незмiнний директор Лiтературного клюбу iм. Блакитного, «Пате журнал» Харкова, джерело всiх новин i сплiток iз закулiсся урядовоi верхiвки; а з ним таскав цiлу сосну колишнiй березiлець Кузьма Дехтяренко, режисер-ляборант, супер-формалiст i майстер «перетвореного жесту». – Не падай духом, Йосипе! Ми ще з тобою на Вайгачi-островi поставимо «Гамлета» для бiлих ведмедiв! – Ну й невгомонний чорт! Вiн i тут умiе шкiрити зуби вiд вуха до вуха… І справдi потаскалось колоди легше, вiдраднiше. Однак, увечерi, у хвостi-черзi по баланду, настрiй понизився на всi 100 %. Володя Гжицький уже там мене чекав, щоб попрощатись. Його вже оформили на «етап» до берегiв Печори. Письменниковi-терористовi пригадали його грiхи молодости, його колишнi студii агрономiчних наук, i тепер наказали у вiчнiй мерзлотi картопельку та капусту вирощувати. Тоi ж ночi попрощався я з Володимиром Гжицьким назавжди. Скоро за автором «Чорного озера» слiди снiгом замело i бiльше нашi стежки не перехрестились. Тiльки зрiдка доходили туманнi чутки про його боротьбу з пiвнiчними морозяними буревiями. Вересень за Полярним колом входив у своi права, рiчка взялась льодовим покривалом, морози та снiги зганяли будiвникiв соцiялiстичного мiста у бараки, де нiч i день iшла жорстока боротьба з рудими щурами та хмарами блощиць. Щурi згоряли живцем у жертву пiвнiчним богам у баракових печах, а блощицями обмальовувалися стiни та стелi у кров'яний колiр. Особиста привабливiсть та популярнiсть Остапа Вишнi приеднували йому прихильникiв i серед таборового населення. Лагернi старожили, якi ранiше не стрiчали народнього гумориста, тепер запопадливо старались чим тiльки могли на кожному кроцi облегшити його буття у незвичнiй обстановцi. Украiнцiв, як i скрiзь по дорозi, тут була домiнуюча кiлькiсть. Кухарi, магазинери, дiловоди, канцеляристи, санiтари, лiкарi, геологи, iнженери, прораби[18 - Прораб (рос. производитель работ) – виконавець робiт.], ба навiть внутрiшнi охоронцi-вартовi, – були численно представленi громадянами квiтучоi Украiни. У них iм'я Остап Вишня викликало усмiшку i прихильнiсть. Старий кадровик лагерiв, колишнiй член Центральноi Ради, а в Чiб'ю спiвробiтник геологiчних дослiджень, використав усi своi впливи та зв'язки для того, щоб вирвати Остапа Вишню iз загальних баракiв, i перевiв письменника до домику для «колонiзованих». Там примiстився Павло Михайлович бiля свого добродiя поруч, на одних нарах. Праця в редакцiйнiй кiмнатi в домi колонiзованих – це вже рiдке щастя i благодать. Нiчого й говорити: Остап Вишня об'iхав долю… Однак, вiн егоiстом не був! Недовго вiн безучасно приглядався до того, як я героiчно таскав сосновi бруси на «соцiялiстичному будiвництвi». На третiй тиждень мого перебування в Чiб'ю Павло Михайлович зайшов у мiй барак i розгорнув цiлий стратегiчний плян: наказав менi наступного дня зголоситись на санiтарному пунктi до довголiтнього в'язня-лiкаря д-ра Журби. Вона вже встигла заопiкуватись Остапом Вишнею i щедро обдарувала його аптечною содою, якою вiн втихомирював болi своеi хронiчноi «язви» шлунка. Д-р Журба поцiкавилась моiм станом здоров'я. Коли б письменник або маляр забажали змалювати клясичний образ жiнки, представницi аристократичного украiнського роду, нащадка наших славних князiв, гетьманiв, отаманiв або навiть iдеалiстичних народовольцiв, що добровiльно йшла за нареченим чи чоловiком у далекий Сибiр, на вiчну каторгу, то цей мистець не знайшов би кращоi натурницi за лiкарку чiб'юського санiтарного пункту д-ра Журбу! Дочка помiщика на Чернiгiвщинi, висока на зрiст, клясичноi краси обличчя, голова увiнчана чорною косою, яку, коли б розчесати, то сягнула б землi, легенька просiдь на скронях, олiмпiйська зрiвноваженiсть, яку не пiдточило десятилiтне поневiряння по таборах ГУЛага, жiнка, проходячи бiля якоi, кожен здiймав шапку. Ноторичнi вуркагани i тi не зважувались на будь-яку нечемнiсть до цiеi представницi прекрасноi статi. Лагерна влада не довго терпiла ii на одному мiсцi, благородний ii вплив на оточення, як видно, був не дуже бажаний. При кiнцi 1934 року ii не стало i в Чiб'ю. Д-р Журба, знайшовши в мене «мiокардит», передбачала мою незавидну кар'еру на лагерних загальних роботах. Лiкарськi дiягнози не могли мати впливу на характер працi в'язнiв, а однак третього дня при розводi менi наказано вийти з рядiв колони i зголоситись до начальника клюбу iм. Косолапкiна. Невтомний Остап Вишня так, як колись у столицi Украiни, оббиваючи радянськi пороги, влаштовував усiм – усе, так i тут не давав спокою землякам, поки мене не втаскали у клюб на роботу «за фахом». [осiнь] 1934 р. Ухт-Печлагом командував Якiв Мойсеевич Мороз, колишнiй начальник ЧК у Баку. Там вiн разом з бакiнським партiйцем Косолапкiним пострiляли кiлькох таких, що стояли iм на дорозi, i за це обидва попали в Ухт-Печлаг. Робiтник нафтовоi промисловости з Баку Косолапкiн став правою рукою Мороза в нафтовiй продукцii у Чiб'ю. Ось iменем цього чекiста-нафтяра названо «культурний осередок» концентраку, який розтягнувся вiд Котласа до Уралу. Ухт-Печлаг був окремою великою державою. Вершителем усiх справ, навiть життя i смерти сотнi тисяч людей – тут був Якiв Мороз. У клюбi я застав невеличку групу, здебiльше вуркаганiв, яких завданням було концертами та театральними виставами розважати населення Ухт-Печлага. Моiм обов'язком було характеризування… Я мусiв тим прислужникам Мельпомени забiлити театральними бiлилами iхнi фаховi риси. Але тут же виявилось, що менi не довго пощастить обмежуватися тiльки цiею функцiею. Начальник клюбу наказав менi виступити у програмi наступного концерту «комiком-розкажчиком». Це ж був ясний грiм на мою голову. До цього ж часу я росiйською мовою не говорив. Коли довелося зацитувати росiйського письменника чи критика, то колеги-актори дiставали болi в животi вiд моеi вимови. А тут тобi маеш – «з корабля просто на баль»… Єдина дошка порятунку – це був одесит Зощенко iз його радянським жаргоном. Там плавати було можна, хоч би води було по колiна. І ось, не спитавшись броду, я пустився вплав… Борсаючись у чужiй мовi, я вхопивсь за дошку порятунку – за театр! Я не розказував, я заграв Зощенкiвського героя, якому лiкар заборонив пити, але з цього нiчого не вийшло, бо куди цей пацiент не попадав, йому всюди пiдсували, замiсть безалькогольного питва, заборонену цiлющу мiкстуру, в якiй радянський громадянин шукав блаженного забуття про все i вся! За кiлькома першими рядами лагерного начальства вся заля клюбу iм. Косолапкiна сiрiла арештантськими бушлатами i махорочним димом. Тисячна маса лiсорубiв, бурильникiв, землекопiв та допомiжно-адмiнiстративноi арештантськоi братii гула та ревла, реагуючи прихильно на те, що неслось iз сцени… Пiсля десяти мiсяцiв тюремного сидiння та пiдконвойних подорожей, опинившись на сценi перед своерiдним глядачем, я, як нiколи досi, вiдчув i переживав нове, незвичайне акторське тривання… Через сценiчну схвильованiсть пробивалась хвиля магiчного контакту iз залею i тiею незнайомою масою глядачiв, яка ii заповнила. Я чiтко вiдчував, що це слухачi не тi, до яких я досi мав доступ. Це якийсь новий свiт, який тебе розумiе i тобi спiвчувае, який довго ждав на тебе i ось, дочекавшись, разом з тобою живе i тривае. Глядача цього не злить те, що ти так немилосердно калiчиш чужу, незвичну мову, навпаки, вiн вибачае i спiвчувае твоiм мукам i терзанням, i наче б то пiдсказуе тобi: «Нам не важно, якою мовою ти до нас говориш, ми радiемо, що ти ось тут мiж нами, на сценi, мов у справжньому театрi, лицедiеш i розважаеш нас, таких самих як i ти арештантiв». Закiнчивши оповiдання про Зощенкiвського антиалькоголiка я подався в закулiсся, але глядачi-лагерники одностайним криком вимагали продовження виступу. Повернувся я на сцену, щоб подякувати iм за увагу та спiвчуття, але пожадливi слухачi тут же стали вимагати, щоб я украiнською мовою пригадав iм щобудь iз творiв Остапа Вишнi. Прохання це було таке одностайне i настирливе, що, здавалося, залю заповнили однi украiнцi – читачi творiв Остапа Вишнi. А знiяковiлий, Богу духа винний автор сидiв у кутку, пiд стiнкою, вiн сердега й не думав, що й тут, за Полярним колом, знайде численних шанувальникiв. Негадано i неочiкувано я попав у зовсiм непередбачену ситуацiю; я тут же мусiв рiшитись на крок, який мiг спричинити i менi, i авторовi доволi неприемнi наслiдки. Все, що виконувалося на сценах чи естрадах, мусiло мати вiзу репертуарних установ. Твори письменникiв, якi попадали в тюрми чи заслання, автоматично викреслювались iз реестрiв дозволеного для виконання на сценi. Вся програма концерту була затверджена «культурно-воспитательной частью». Додатки не були передбаченi. А глядачi не пускають мене зi сцени та кричать: – Давай Остапа Вишню… І тут блискавкою майнула думка: «Ти вже поза законом, ти арештант, автор також арештант, та вся ж заля глядачiв – арештанти, оцi першi ряди начальства теж iз колишнiх арештантiв! Це ж окремий свiт!.. І цей свiт хоче почути гуморески Остапа Вишнi!.. Давай, давай!» І я тут же, як у чаду, став згадувати давно призабутий iз свого колишнього естрадного репертуару «Ярмарок» Остапа Вишнi. Глядачi, почувши украiнську мову, зашумiли та заапльодували, мов несамовитi… Чималу хвилину довелось виждати, поки знову дали прийти до слова. Мобiлiзуючи всi ниточки своеi пам'ятi, я болючою напругою став згадувати картину гоголiвського цигана, що продавав дядьковi крадену, беззубу, сухоребру шкапу. На цей раз акторському перевтiленню в багатющi образи цього майстерного твору Остапа Вишнi прийшло на пiдмогу його слово, його мова, яку, за його ж признанням, вiн зачерпнув iз материних грудей. Яскравi описи ярмарку на Полтавщинi, калейдоскопiчнi змiни картин i людей, багатство барвистого краму i домашнiх тварин, якi своiми голосiннями заливали украiнський пейзаж, – все це викликало несподiваний настрiй у слухачiв… Розголюкана i розшумiла авдиторiя знечев'я принишкла, притаiла дихання, замовкла. Мене це збило з пантелику; колись, виконуючи цю картину «ярмарку», я заражувався веселiстю глядачiв, я чекав такого ж настрою слухачiв i цього разу тут у концтабiрному театрi… Роздвоюючись, я став уважнiше прислухатись до реакцii залi. Приглянувшись до облич, я став помiчати на них не одну сльозу. Я кинув оком у бiк автора i ледве його догледiв… вiн убгався в себе i ледве був помiтний на своему стiльцi. Весела картина украiнського ярмарку цього разу викликала у засланцiв-глядачiв тугу, печаль, бiль, сльози… Мiй благий намiр розминувся з цiллю: вiд мого смiху, вiд мого безтурботного акторського балагурства глядачi прослезились. Хоч як гаряче долонями вони менi дякували, однак я зiйшов зi сцени розтерзаний, знiяковiлий… Концерт закiнчився, скромна, плохенька завiса вiдгородила залю вiд сцени. Крiзь шпарину заглянув я до глядачiв, якi гомiнливо облягли Остапа Вишню, щоб подякувати йому за рiдне тепле слово. На жаль, не дали менi нишком приглянутись цiй картинi, – на сцену ввiйшло начальство, i сам хазяiн Ухт-Печлага Якiв Мороз «соiзволив iзректи» до мене: – Видно, що ви не з одноi театральноi печi хлiб iли, але тут ви новичок, тому раджу притримуватись програми i не дозволяти собi «отсебятин»! – Тьху! Коли б тiльки на цьому скiнчилось… Морозна, холодна нiч була освiтлена чарiвним пiвнiчним сяйвом. – Гляньте, Йосипе Йосиповичу, ми мов пiд грайливим куполом цирку. Якi свiтла? Якi барви? Недостае тiльки кльовнiв та карколомних акробатiв! – Павле Михайловичу! Що трапилось? Чого люди заплакали над вашим веселим «ярмарком»? – Бог iх зна! Видно, такий я непутящий письменник; напишу сумне, а люди смiються; напишу веселе, а вони плачуть!.. Ось, клянусь! Як тiльки пощастить пережити цю халепу, затурюсь у сибiрську гущавину i там розставлю сiльця на зайцiв, сiтi на рибку i нехай менi рука всохне, коли я нею вiзьмусь за перо! Так менi, Боже, допоможи! Наступного дня, у черзi по лагерну баланду, люди стали привiтно до мене всмiхатись i запропонували ставати поперед них. Кухар зачерпнув iз дна гущi, а хлiборiз довго вибирав для мене краще випечену пайку хлiба. Отак одним своiм оповiданням Остап Вишня допомiг менi завоювати за Полярним колом акторську популярнiсть. Доля моя не була мачухою. Вона повела мене в театр, який я полюбив до самозабуття, до безтями, вона звела мене з Лесем Курбасом, вона вiдкрила передо мною дверi «Березоля», вона обдарувала мене прихильнiстю украiнського глядача, вона вела мене по крутих та небезпечних стежках i дорогах, вона оберiгала мене вiд небезпек, якими кишiла наша доба. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 1 жовтня 1934 р. 1 жовтня 1934 р., Харкiв Чибью, редакция «Северный горняк». Губенку. Выслала первого две посылки. Здоровы. Целуем. Із щоденника Остапа Вишнi 2–4 жовтня 1934 р. 2.(X) У Мороза. Крах надiй. Одмовлено. Розпач. Робота над романом. Кiмната i т. д. 3.(X) Лист i телеграма од Варi, що робити. Котлас? Усть-Вим? 4.(X) Посилка од Варi. Життя в колонiзованих. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 4 жовтня 1934 р. Харкiв 4.X.1934 г. Любимый мой! Большего горя нельзя себе представить, чем то, какое сейчас меня убило после того, как я получила сегодня утром твою телеграмму. И опять обманули… Ну за что? Почему же было обещано через три месяца, а теперь нельзя?! Как это жестоко и бесчеловечно! Как больно, что приходится разочаровываться. Я не могу без слез думать об этом, так меня обидело это… И эти печальные строки обливаю слезами. За что?! Ну за что так больно делают? Чем я могла помешать, живя с тобой? Вот сижу и реву, как белуга. И не могу себе представить, чтобы Я[ков] М[оисеевич] не сдержал своего слова. Может быть что-нибудь случилось? Я не верю, что большевики могут быть жестоки к беззащитному одинокому существу, вся цель которого – принести пользу хотя чем-нибудь. И вот у этого человека отняли последнюю радость в жизни – это поехать к любимому и дорогому… обещать и отнять. Какое это ужасное и тяжелое наказание… Да, значит могут быть жестокие. Мне очень тяжело… и не потому, что я осталась у разбитого корыта, что все поломалось, все рухнуло, а потому, что меня обманули и этим сильно обидели. Лучше бы сразу отказали и не давали возможности столько времени лелеять надежду на переезд и жизнь с тобой, мой любимый, бесценный… Да неужели ты хуже многих? За что? Из твоей телеграммы я поняла, что до мая отложено, и только весной я смогу приехать, но я не верю и лучше не иметь никаких надежд на это, чтобы опять не остаться в таком положении, как я сейчас. Значит на 10 лет наша совместная жизнь невозможна, и та короткая жизнь, что осталась нам прожить на этой старой планете, омрачена и растоптана… И все же я тебя буду любить и ждать – эти бесконечно длинные 10 лет, и думаю, что конец дней наших печальных мы все же доживем вместе… Да, печаль мрачная окутает эту зиму мою, и нет радости, потому что отнята надежда и вера в людей и их слова. Пожалуй, у меня за все время этой катастрофы не было такого отчаяния, как сейчас. Всегда теплилась надежда на что-то справедливое в будущем, а теперь… Мрачно. Мрачно, потому что не верю. Настолько не верю, что если бы сегодня получила телеграмму, что разрешено ехать, сегодня же – не поверю. У меня в жизни был уже такой случай, когда в одну секунду рухнула вера, внедряемая веками: а вот теперь опять «повторяется история». Мне очень тяжело. И как все это интересно бывает в жизни: вчера вечером вспоминала и рассказывала своим многие эпизоды из своей жизни, до встречи с тобой и о нашей совместной жизни. А потом проснулась ночью в 3 часа и не могла уснуть до 6 ч., все думала… А утром неспокойно и тревожно было как-то, и вдруг телеграмма… Этого я все же не ожидала… Неужели кому-нибудь могло показаться роскошным и завидным, что два любящих существа в далеком чужом краю могут идти к закату своих дней рука об руку и тихо улыбаться своему вечернему счастью. Это так мало, а для нас так много, много… Выходит, люди живут для того, чтобы усложнять и портить один другому жизнь. И кому мы сейчас нужны? Все уже свершилось, все разрушено и осталось так немного – дожить немного лет хотя бы вместе. Уж лучше бы окончилось все в один момент, и не приходилось бы теперь в разных концах земли тянуть никому ненужную лямку жизни. А то, что жизнь наша и мы со своей работой и мыслями, что наша работа нужна кому-то, – фактически не нужны. Я теперь в этом убедилась. И если бы случилось, что тебя не стало, я ушла бы за тобой и в неведомые края. Думаю теперь, что было бы это гораздо лучше, чем так страдать. И сегодня ночью все Микола мне приходил на ум, а сейчас вижу, что поступил неплохо. Поступил правильно. У детей наших жизнь впереди, и без нас их довели бы до ума, а вот так, как сейчас, хуже. Ведь все это проходит у них на глазах, омрачая начало их жизни. А травма в детстве остается на всю жизнь и свой отпечаток оставляет. За что же наши малыши, неискушенные и неиспорченные еще ничем, должны страдать вместе с нами?.. Мурочка убита, и плакала навзрыд, что все так случилось. Она так мечтала тебя увидеть и поцеловать, все говорила о тебе и завидовала, что я тебя видела, а она нет. Обещанное не исполнено и слез пролито… и обида без конца. Ну, мой милый, до свидания, потому что я не хочу, чтобы было «прощай», хотя и не верю, что будет когда-нибудь свидание. Не знаю, как устроится моя жизнь в дальнейшем, потому что до сих пор я ничего не делала в надежде «через три месяца приедете». Куда сейчас броситься и за что взяться – ума не приложу. Получила телеграмму, и плачем все вместе, а что делать мне горемычной – не знаю. Много в этом письме печального и, может быть, не такого, как нужно, но это все захлестнуло меня волной горя и вылилось на бумаге. Уж больно мне тяжело и обидно… выбита почва из-под ног, и как в бурном море снова начнет трепать мой ветхий челнок… А главное – дети меня больше всего беспокоят, подохнут к черту. И никому мы не нужны и неинтересны, а ты, мой бедный, кроме своего бесконечного горя ничем не можешь ни помочь, ни посоветовать. Ты в своей жизни столько людям помогал и добра сделал, а сейчас твоей семье никто руки не протянет, да и о тебе, кроме меня тоже, как оказалось, никто не позаботится. Целую же тебя без конца, и люблю, и жду, – доживать век все же будем вместе… пусть хоть через 10 лет, но ты мой, хотя нас разделяют тысячи верст. Я всегда с тобой, каждую секунду. Твоя Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 5–6 жовтня 1934 р. 5.(X) Телеграма од Варi про 2 посилки вiд 1.Х. Живiт болить. Склав план романа. Бочаров – вiдп[овiдальний] ред[актор] i нач[альник] III вiдд[iлу]. «Зачеты» на Воркутi. Лист от Варi. 6.(X) Лист од Варi. Погано з животом. Снiгу випало нiччю на ?. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 7 жовтня 1934 р. 7 жовтня 1934 р., Харкiв Чибью, редакция «Северной горняк». Губенку. Убита горем. Выслала седьмого две посылки. Целуем. Здоровы Із щоденника Остапа Вишнi 7—21 жовтня 1934 р. 7.(X) Телеграма од Варi. «Убита горем». Скандал з Родде. 8.(X) Умiю пекти коржi. 9.(X) Лист од Варi. У Мороза з планом. 10.(X) Криси в хатi вночi. 10.(X) Приiхав Алексеев – художник. Курбас в Соловках (?). Ірчан (?). Голодовка Єнукiдзе, Челiдзе, Зенькова. Мороз у Єнукiдзе. 11.(X) Скандал з Жураделi – не звiльняеться. 12.(X) Погода сира. Подав рапорт Морозовi… До Бермана на затвердження. 13.(X) Життя з Гiрняком. Комуна. 14.(X) Прибув Ромашо (прiзвище написано нечiтко. – С. Г.) з Свирслага. З Димитлага всiх 58. Дацкiв. 15.(X) «Зачеты» на Воркутi 2 днi за один. 16.(X) 17.(X) Снiг мокрий i холодно. 18.(X) Повiсився Горняковський у (одне слово нерозбiрливе. – С. Г.) горi. 19.(X) Зарiзали в трудколективi ремза[воду] хлопця. Телеграма од Варi. 20.(X) Родде – скандал. Дiвчата в типографii. Посилка 5. Яблука. 21.(X) Робота над текстом з Арончиком iз кол[ектива] ремза[воду]. Чистка ремза[воду] колективу. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 21 жовтня 1934 р. Харкiв 21.Х.34 г. Дорогой мой! Рiднесенький! Одержала i № 7, i 8, i вiд 7.Х, i плакала, i смiялася!.. Мой родной, мой хороший! Я послала тебе такое печальное письмо в ответ на телеграмму, а сейчас волосы на себе рву, дура такая здоровая… ну чего я разнюнюлась? В слезы, раскисла. Ты только не обращай внимания на то письмо и не принимай близко к сердцу. Переживем еще немного времени, раз уже так складываются обстоятельства, и будем вместе опять. Уж не так много осталося ждать, только подсчитай: ноябрь, декабрь, январь, февраля, март, апрель и готово, – май уже наш будет, правда? Каких-нибудь паршивеньких 6 месяцев, а там и май, и ты… Да, это время так скоро пролетит, когда есть надежда на встречу. Из того, что ты написал, видно, что не так уж и плохо у тебя там обстоят дела. Я очень рада. А то, что я буду голодать эти 6 месяцев, то ты не беспокойся, уж как-нибудь переживем и не подохнем. Не так плохо мне жить, не грусти, мой милый! Больше прожито и пережито – осталось меньше, если, конечно, не изменится опять что-нибудь до мая. Так все переменно в нашей жизни… Но я верю; твое послание меня совсем подбодрило и укрепило. Вот видишь, как много для меня значит твое теплое, родное, хотя и далекое слово. Солнышко мое хорошее… Я так тебя люблю и думаю каждую минуту о тебе. Целуй Юзика от меня за то веселое слово, которым, я чувствую, он тебя подбадривает, и скажи ему, что и Липочка его любит, и думает, и ждет встречи. А я ему благодарна за то, что он с тобой, что есть к тебе хорошее чувство у него теперь, и что вы вместе там хоть иногда смеетесь – это главное. Смейся, смейся, мое солнышко, не грусти, мне только легче будет, если я буду знать, что ты хоть иногда смеешься. Смейся!.. И смотри на все легче и проще, а то и так тяжело, а если будем еще печалить себя, то и совсем пропасть можно. И, пожалуйста, ешь все, не жалей, а то и правда все «повсихае» и любить ничего не останется – один только миф… Боже мой, как же я плакала и смеялась над последним посланием… И тiтка со мной за компанию ревла и смеялась… родное мое, любе… Только «хвост бубликом» – это наш девиз теперь, правда?.. Я уже успокоилась совсем, и не так плохо жить на свете. Хотя Леонид Иванович К[лищеев] благородно отказался от моего присутствия в его театре и передавал тебе привет, но я не теряю надежды на лучшее в жизни. Была вчера у Вячка, отнесла 100 руб. ему и видела его; он здоров и веселый, верит, что скоро будешь дома, и он тебя увидит. Баба кланяется и все плачет о Леночке и будущей судьбе Вячка. Не могу понять я да и баба с Вячком, почему ты волнуешься о переходе Вячка в р[усскую] школу; я же тебе говорила еще тогда, когда мы встречались, и я сама посоветовала им это. Так что ты не думай ничего плохого, во всяком случае никто не думает Вячку сделать плохо, а только как лучше. Да, есть нужда в том, чтобы ты письма Вячку писал мне, а я буду относить к нему, и он будет писать тебе через меня. Хорошо?! Это не помешает, правда?! Ну, любушка моя, бывают в жизни всякие положения, и не нужно принимать близко к сердцу некоторую осторожность. А Вячко тебя никогда не забудет и ждет тебя и любит. Теперь прислала жена Данила Андреевича С[лисаренко] письмо Анне Дмитр[иевне], где пишет, что ветеринарный доктор в Луке должен тебе 1100 р., и чтобы я ему написала, то он должен мне вернуть их. Но я не знаю об этом ничего и поэтому пишу тебе об этом – правда это, или нет? Если это так, то, конечно, пускай отдает – нечего других жалеть, а самим пропадать с голоду, довольно уж помощи кому-то, хватит… Думаю, что Данило Андреевич помнит, что доктор их не вернул тебе. Ты мне напиши об этом. Теперь мое положение совсем смешное. К[лищеев] отказал в работе, и придется ехать в Курск, перекрутиться эти 6 месяцев. Была в паспортном отделе и просила заявить меня в Харькове на 3 недели; сейчас иду за ответом. Тетя тоже неспокойна, и пришлось объявиться. После 3 недель, если на этот срок разрешат, поеду в Киев к т. Михайлику и буду все выяснять и относительно себя, и относительно ружья. Москва еще не прислала ответа, очевидно, еще не ответила Украина им. Как-нибудь перекручусь эти 6 месяцев, а если ничего не выйдет, то очень возможно, что поеду в Котлас поближе к тебе и чтобы легче было ехать весной к тебе. Но мне кажется, что я и так докручусь как-нибудь этот срок, а он пролетит быстро, потому что будем подгонять время в шею. Ты не обижайся, что я тебе не часто писала письма, но я все собиралась ехать к тебе и мне казалось, что вот-вот телеграмма придет и я еду… А теперь писать буду часто. Ни про кого не слыхала; знаю что Лесь К[урбас] пишет, а про Мирослава и Олеся не чуть, потеряла всякую связь со всеми и живу, как в лесу. Кажется кроме меня никто не ездил в гости. Чула, что Бобинского перекинули куда-то, а бедная жена с ребенком должна уезжать, куда хочет и, главное, еще не знает, где он будет точно. Это все пока. «Слово» подало в суд на выселение Анны Дмитриевны, но, думаю, что из этого ничего не выйдет, ждем, чем кончится. Ну, целую тебя и люблю дуже, дуже и Мура тоже. Твоя Варя. Родичiв не чуть аж нiяк. Чорт з ними. Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi жовтень 1934 р. Жовтень 1934 р., Харкiв Дорогий мiй Тато! Як ти там живеш! Я себе почуваю добре й дуже хочеться побачитися з тобою. Напиши, де ти працюеш i адресу, а то пишу тобi й не знаю, чи дiйде лист, чи нi, бо адресу забув, але все ж таки приблизно знаю. Вчуся добре. Ми з одним хлопцем з нашого двору зробили чарiвний лiхтар i тепер пускаемо картини. Цiлую. Вячко. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi 21 жовтня 1934 р. Харкiв 21/Х-34 р. Добрий день дядя Павлуша! Як Ви живете? Я дуже сумую за Вами. Я в школi вчуся гарно, в мене все добре. Менi дуже хотiлося поiхати до Вас. Ну що ж зробиш, як не можна. Я була на день народження у Вячка – Ви мабуть читали в моему листi, що я Вам писала. Мама була у Вячка, i вiн дуже хотiв, щоб я прийшла; а я була в школi, вiн зробив з якимось хлопцем «волшебный фонарь», що з нього можна пускать кiно. Так ми з Ігорем зiбрали кiнолент i пiдемо в вихiдний день. Я чула, як мама читала Ваш лист. У Вас на пiвночi уже снiг, а у нас сьогоднi ще сонечко, i менi не вiриться, що у вас там зима. Я б хотiла до Вас поiхати. Зимою там iнтересно на санках покататися та Вас побачити, i менi не вiриться, що я буду у Вас колись. Ну, менi здаеться, що цi 6 мiсяцiв так промчаться, що я i не помiчу, так, як промчалися цi мiсяцi, якi я тут живу. Менi здаеться, що я тiльки поступила в школу, а уже проходить квартал. Ну, ми з мамою як-небудь прокрутимося, поки iхати до Вас. Ну, до побачення. Цiлую Вас 100.000.000.000.000.000.000.000. 000. Ваша Мура. Привiт вiд Вячка. Із щоденника Остапа Вишнi 22–23 жовтня 1934 р. 22.(X) Одлига. Мокр[о], дощ. Про дозвiл з Гулага нiчого не чуть. 23.(X) «Зачеты» роб[очих] днiв прилюднi. Характеристика Димкова на мене. Скандал на зборах! «Зачеты» Гiрняковi, як ударниковi. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 23 жовтня 1934 р. Харкiв 23.Х.34 г. Дорогой мой Мум! Послала тебе позавчера письмо, а сегодня опять захотелось с тобой поговорить. Скучно мне за тобой очень и я все перечитываю твои последние весточки от 3, 5, 7.Х и плачу, и смеюсь, ах ты ж, мое солнышко дорогое!.. Получила сейчас от тебя телеграмму от 22.X, где ты пишешь, что имеешь уже пять посылок, но как же ты не догадался написать, как яблоки? Хотя бы немного было съедобных. А может быть ты еще и не получил их, потому что я послала яблоки в двух посылках спешной почтой, ну, а спешные посылки придут, наверное, в следующем году. Мне разрешили заявиться до 1 ноября в Харькове, а потом поеду в Киев выясню все, ну и если все будет не в мою пользу, то тогда нужно будет в Курск – там я буду такая не одна уже. Этими днями приедет из Курска Мария Иванов[на] Г[жицкая], и тогда все выясним окончательно. Я уже писала тебе, что Леонид Иванов[ич] К[лищеев] благородно отказали, но вам все же кланяются. Да, вот как! Продала вчера за 350 руб. материал на платье, что у меня был в сундуке, и над которым ты все смеялся, что я барахольщица. Однако барахло иногда выручает! Кланяется тебе Аннушка и очень радовались мы с ней вместе тому, что ты наконец сможешь работать над романом, и время скорее пролетит до весны, да и работа твоя настоящая. Была я у Липочки с твоими последними весточками, и уж насмеялись мы и всплакнули. В тот же день она получила от Юзи послание лирическое и в тот же день дала телеграмму ответную. Благодарю Й[осипа] Й[осиповича] за привет и от меня целуй его и кланяйся. Передай ему да и тебе пишем, что мы с Липочкой не поссоримся за первенство «чия жiнка краща» и уж как-нибудь помиримся. Она только просит передать Юзику, чтобы он хотя бы теперь наконец успокоился относительно Макса и перестал думать о нем. […] Сейчас Валя Ч[истякова] и мама Макса относятся к Липе хладнокровно, во всяком случае не так нужно было бы за все, что было сделано и что принесено в жертву. Так что, по-моему, нужно выкинуть их из головы и сердца, ну их всех к чертям. Я очень рада, что ты не один, и видно судьба тебе с Юзиком любимым тобою быть вместе на далеком севере. А вот мне не повезло в этом году переехать к тебе, но я верю, что май будет, и что меня не обманывают, правда? Как ты думаешь – обманывают или нет? Завтра пойду к Вячку с Мурочкой смотреть волшебный фонарь, о котором он писал тебе в последнем письме, которое было вложено в мое. Так мне надоело жить у тетки, как на разорванной улице и я с охотой помчусь, куда глаза глядят, потому что в этой обстановке я опускаюсь вконец. А вообще такое смешное состояние у меня, все мне безразлично. Загнала занозу в ладонь около большого пальца левой руки и сейчас калека – такой нагнало нарыв, что уже три ночи не сплю и температурю. А главное, ничего делать не могу – досадно. Продала палку охотничью заграничную, но очень дешево – 30 руб., а главное, я принесла Жукову в ВУСОР – его не было; я оставила другому, а когда пришла – оказалось, что он ее продал и за такие деньги. Мне очень было досадно, но потом, когда подумала, что это барахло столько места занимает, а оно все равно не нужно, то черт с ним. Было бы здоровье, а все нажить можно. Написала письмо в Ташкент сегодня, и когда перечитывала письмо сестры, то вспомнила, что она просила прислать тете ее адрес; вот я и пишу его опять, потому что не помню – писала я его раньше или нет: Сред[няя] Азия, г. Ташкент, Махалл Самарканд. дарбаза, дом 17, Файзиев Ачил. От нее было ко мне одно единственное письмо, и больше ничего не слышно, хотя я ей написала три письма по приезде от тебя. Передавала тебе привет Нюся Бабаивна – я ее видела у Липы – и Вячкова баба. Настроение у меня плохое из-за болезни руки; она мне спать не дает три ночи, и никогда у меня не было такой халепы. Рада очень за Нат[алью] Андреев[ну] и художника. Между прочим, ко мне приходила сестра жены художника из Кремен[чуга] и расспрашивала обо всем. Очень ей плохо там живется, в Кременчуге с детьми – голодают и голые, босые. Ну, сестра помогает, чем может им, но все же этого мало, а я такая, что могу сочувствовать, но помочь ничем не могу. Теперь я порадую их немного – все же легче хоть морально будет. Больше ни про кого не слыхала и не знаю, как мыши все расползлись. Да, правду сказать, что мне как-то и неинтересно, все больше о тебе думаю и подгоняю дни чтобы ближе к маю катились. Целую тебя крепко и боюсь, что письма теперь будут плохо идти, потому что погода уже портится у вас там, а без твоих писем я и живу не живу. Ну, роднулька мой, не горюй, жду встречи и люблю. Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 24–27 жовтня 1934 р. 24.(Х) 2 посилки од Варi. Звiльнено Румянцева. Румянцев i Матвеев. Нiч – Вергазов. 25.(Х) Вночi екстренно виiхав Рамзi до Москви. В чiм рiч? 26.(Х) Чутки про Ізраiлева й Мороза. 27.(Х) Розпачливий лист Варi. Йосип Йосипович у нас живе. Вкупi! Ввечерi суд у клубi (колект[иву]). Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi 27–28 жовтня 1934 р. Харкiв 27.Х.34 г. Дорогой мой мальчик! Лежу с температурой после того, как мне разрезали сегодня нарыв на руке. Мне стало значительно легше, но все же в 5 часов было 38,3. Я уже дня три лежу, потому что все время температурю – доходило до 39°. В поликлинике устроила такой концерт – и кричала, и плакала, и обещала отколотить доктора, но мне на спину посадили санитарку и все же выпотрошили всю гадость долой. Вот как из-за паршивенькой занозы бывают такие вещи. А сейчас лежу и думаю, а что если я подохну от заражения крови, потому что руку мне разнесло страшно, – на кого же я оставлю Мурку? И в страхе, на всякий случай, дала распоряжение тебе дать телеграмму, что меня уже нет, а весной отвезти Мурку к тебе. Но это только страх. Как-то я на почте давала тебе телеграмму и передо мной стоял милиционер – посылал в лагерь под Москву телеграмму мужу о том, что жена умерла; и вот сегодня этот случай у меня не выходит из головы. Завтра пойду на перевязку и узнаю у доктора все ли благополучно. Конечно, я думаю, все кончится хорошо; болей нет, и вообще мне совсем легче стало по сравнению с тем, как было в период созревания нарыва. Как-то опечалило меня твое известие от 12.X: грусть и беспросветность в нем, но ты, мое солнышко, держи хвост бубликом – это ведь наш девиз, правда? Все как-то да уладится, я в это верю, все можно пережить. И мы переживем… Вот только мне не очень нравится такая длинная полоса невезения, как это у меня сейчас тянется. Так еще не было в моей жизни. Бывало придавит да и отпустит, а сейчас что-то уж больно долго давит… Ну, ничего, как-нибудь выкрутимся из этого скверного положения. Ты, родной мой, не мучай себя напрасными мыслями о моем положении, потому что все равно ничем помочь не сможешь, а я выкручусь. Настроение у меня не угнетенное никак, и если бы не эта противная рука, то я совсем была бы молодцом. Продала материал на платье за 350 р., и у меня сейчас денег прибавилось, могу и в Киев к Михайлику смотаться. Я тебе писала в письме, что могу заявиться здесь до 1.ХІ., а потом в Киев поеду – и за себя, и за ружье поговорим. Если не добьюсь к Михайлику, то, думаю, через Александра Марковича все эти проделать. Я думаю, что Алекс[андр] Мар[кович] П[?] в Киеве? А вот где остановиться в Киеве? Попробую к Рыльскому. А вообще перееду, очевидно, в Курск, это лучше Белгорода, и там народу устроилось уже кое-как, и я буду не одна. Единственное, что меня волнует – не мифический ли май месяц? Я теперь уж никому и ничему не верю, потому что за этот год пришлось много раз ошибаться, думаю, что можно верить Я[кову] М[оисеевичу] и в то же время боюсь, а вдруг опять так как эти «три месяца» да и с 6 месяцами выйдет то же?! Написала я в Ташкент сестре, но еще нет ответа. Очень умилило меня место, где ты коржи месил и все в тесте было… «доживсь козак, догулявсь…». Ну ничего, я приеду и всю эту часть возьму в свои руки. Меня очень интересует все же, как яблоки – есть ли съедобные или нет? Жаль, что такой сложный транспорт к тебе, а мне страшно хотелось еще и арбуз послать тебе. Вот хорошо бы было, правда? 28. X. Доброе утро, солнышко! Температура 37°, настрiй веселый – даже пела. Сейчас пойду на перевязку, а потом в город майну. Умирать не собираюсь и еще долго думаю коптить небо. Во всяком случае до мая месяца я доживу и явлюсь к вам в гости. Сейчас с Муркеткой пойдем в поликлинику, ей тоже нужно глаза лечить, сказали «золотуха» и прописали глаза мазать чем-то зеленым да рыбий жир пить. В общем мы решили с Мушкой сделать ремонт организмов и явиться к тебе в полном порядке. Если к вечеру не повысится температура, то я с Мухой пойду вечерком к Вячку волшебный фонарь смотреть и отнесу сала немного ему. Вообще у меня сейчас доброе настроение и масса энергии, а вот если на перевязке опять мне «хвоста вкрутять», то буду я бедная-бедная… Ну, солнышко, надеюсь, что эти месяцы пролетят, как ветер. Очень меня опечалило, что опять работа над романом затягивается на срок, по-моему, продолжительный, а то в процессе работы и сборки материала время пролетело бы скорее, и ты оглянуться не успел бы, как и май подскочил. Ну что же сделаешь – у вас все переменчиво, как, как… и наша жизнь. Сегодня радость и как будто все улыбается, а завтра наоборот… Ну, солнышко мое, целую тебя крепко, и Мура, и Вячко, и Анна Дмитр[иевна] с Маком. Липа вiтае. И ждем встречи с нетерпением. Твоя Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 28–30 жовтня 1934 р. 28.(Х) Приiхала жiнка Жежеренка i живе в наш[iй] кiмнатi. Приiхав Ізраiлев, Захар’ян. Чутки про призначення н[ачальни]ком УРО з Димитлага. Лист од Варi – лiпший. 29.(X) Призначення Ізраiлева, Захар’яна. Послав Варi лист. Снiг з дощем. Мокро, холодно. Кузьмин в командировку на iнспектування. 30.(Х) Свята. Вечiр нацмен. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 3 листопада 1934 р. Харкiв 3.ХІ.1934 Мой родной! Получила твою телеграмму от 2.XI. Рада, что жив, а вот долго нет писем, и меня волнует это. Все же мало мне телеграммы и хочется подробнее знать о твоем житье. Рука моя совершенно благополучно подвигается к выздоровлению. Хожу через день на перевязку и сама делаю по предписанию доктора ванночки дома из марганца. Так что на этом фронте все спокойно, а я немного испугалась, потому что руку мне разнесло довольно основательно и разрез большой. Ну да сейчас все спокойно и я понемногу начинаю шить и вышивать. В другой раз буду осторожнее в подобных случаях. Приехала из Курска Мария Ивановна Г[жицкая], будет здесь до 9.XI, а потом вместе поедем обратно в Курск. Жизнь там дешевая, она на полном пансионе (три раза в день еда), платит 150 руб. и ничего не знает – сидит, сложа ручки. Не очень мне хочется срывать Муру из школы, ну да поеду, посмотрю и разузнаю все, а тогда уже и решать буду – брать с собой Мушку или самой крутиться по-старому. Что меня прельщает – это возможность там достать какую-нибудь работу, что облегчило бы и сохранило мои скудные капиталы. А время понемногу летит и уж ноябрь на дворе. У нас вторая половина октября была прекрасная – солнечная, сухая осень стояла, а вот сегодня немного насупилась, хотя и тепло. Есть слухи, что 10.XI снег выпадет. Так хочется, чтобы скорее пролетело это тяжелое время, и чтобы май скорее был на дворе. Жду с нетерпением встречи с тобой и все мне кажется, что этого никогда не будет. Но я все же верю в лучшее и должно быть лучше, правда?! Так хочу видеть тебя, безгранично… у меня нет ни одной минуты в жизни без тебя. Ты все время со мной, и я не перестаю думать о тебе. Только вот не могу заставить себя работать и по-старому болтаюсь из угла в угол. Начну что-нибудь и брошу, не окончив. И состояние какое-то безразличное ко всему. Вот если бы весна пришла. А то как подумаю о зиме и о том, что будет она без конца тянуться в томительном ожидании… страшно. И материально тоже не очень улыбается мне, если не продам рояль. Но об этой стороне не особенно думаю, как-то да будет. Главное было бы за что к тебе приехать, а там видно будет. Поеду заявлюсь в Курске, поразузнаю и назад. К Михайлику ехать сейчас как-то неохота; ты, очевидно, читал о нашем наркомосте? Думаю, что ему сейчас не до меня. Повременю немного. Придется в эту зиму много барахлишка прожить, а мне хотелось, чтобы кое-что из денег сохранить для жизни у тебя. И еще нужно знать, как посылать посылки и письма Володе, а то я с Марусей в растерянных чувствах. Главное, я сама мало об этом знаю и никак не могу раду дати iй, ну, а на посылки тоже капитал нужно иметь. Хотела бы знать твой совет и мнение. Ну, пока все, что могу написать о своей жизни и перспективах, а как оно будет – неизвестно. Да и трудно предполагать, как и что в «наш нервный век», потому что я уже ученая и переученая за это время… все равно так не бывает, как думаешь. Пиши мне, солнышко мое родное, так мне легко, когда я получаю от тебя весточку. Была у Вячульки в выходной день, а так как я заработала 7 руб. за пошитье блузки, то и решила потратить на детвору и угостила их пирожными, а потом купили белой булки с изюмом и напились чаю у бабы. Еще за мной осталось кино, но пока у меня пороху не хватило на кино, а если еще подработаю, тогда уж. Вячулька здоровый и веселый, по улице с Муркой такое выделывали, что просто ужас, и вообще рад, когда я или мы приходим. Баба скрипит понемногу, а вообще кланяются каждый раз тебе и просят чтобы ты писал только на мой адрес. Вообще тихо кругом; «Макс» пишет своим короткие открытки, но в последних нет уже приветов от Мирослава, очевидно разъехались. Я не была у Ванды Адольф[овны], и это мне Маруся Г[жицкая] говорила – она к ней заходила в день приезда. Это все новости. В театрах не была и ничего не видела из новых постановок. Слыхала, что Горленко с мужем работают в Троме, а Тром получил помещение, где был Еврейский театр. Ваничка и Верочка поют в Харькове, а Яков Феофан[ович] поехал на работу в Сыктывкар, так что он согласился и остался там. Помнишь я встретила его, когда ехала к тебе. Собираюсь зайти к Ваничке с Верой узнать, что он пишет и как ему там живется. Думаю, что неплохо, потому что его очень туда приглашали, да и работник он для них ценный и редкий. Встречала Евдокию Александровну на улице. У них все – по-старому: в партию Иван Пан[асовича] еще не восстановили; работает понемногу, а где и как – я не расспросила как следует, потому что не могу говорить спокойно с людьми, которые оглядываются по сторонам. Так и хотелось сказать, как твоя мама: «Ляку, ляку вiзьмiть мою с…»; а самое главное – сама меня за рукав поймала. Пиши, что мне делать с Киевом – ехать сейчас или позже? Получил ли посылки остальные? Получила твою телеграмму о получении 5 посылок и меня очень интересует, как яблоки? Есть ли хоть одно съедобное? Сейчас у вас, наверное, уже снегу нападало масса, а мы ещё ходим в демисезонном пальто. Теперь письма будут плохо ходить и придется нам телеграфом поддерживать связь. Ты только телеграфируй и пиши, а то я очень скучаю. Сегодня третий день, как я жду от тебя весточку, и вот сегодня получила. Это значит – ты позавчера думал послать, а вчера послал, вот я и ждала-ждала… все бегала к письмен[ному] ящику на воротах, а оно телеграмму принесли. Ну спасибо, роднулька! Я очень рада твоим трем словам и мечтаю о том, когда будем говорить друг другу много-много. Целую твои лучистые глаза и пускай их блеск и смех не угасает, потому что мы будем вместе скоро и будем смеяться. Целую. Варя. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi 6 листопада 1934 р. Харкiв 6/ХІ-1934 Здравствуйте, любий дядя Павлуша! Поздоровляю з Жовтневим святом! Я дуже зрадiла, коли получила вiд Вас листа. Я теж за Вами сумую. Як ви живете? Я ще не святкувала Жовтня, бо ми будемо святкувати 7/ХІ-34 р. Будемо ставити п’есу, Я там теж виступаю. 6/ХІ-34 р. нам повидавали талони на яечка по 5 штук, за 90 коп. От дiшовка! На базарi по 6 крб. за десяток, а тут пiвдесятка за 90 коп. Зате я в черзi не стояла. Моя подруга влiзла без черги i менi достала яечка. Менi дивно, що у Вас уже зима, а тут сонечко, але вже дуже холодно. Я по вашому приказу поцiлувала (маму) вже 10 разiв i приказувала: «Це вiд Вас, а це вiд мене». Ми з мамою були у Вячка. Вiн показував нам «волшебный фонарь». Малюнки, намальованi на шклi, маненькi, а там збiльшуе в 6 разiв. Як будемо у Вячка, то я йому скажу, щоб вiн написав Вам листа. Вiн написав, i мама поклала в свiй лист. Ну до побачення. Цiлую Вас крiпко. Цiлую Вас 900 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 000 раз. Ваша Мура. Із щоденника Остапа Вишнi 13 листопада 1934 р. 13.(ХІ) «Часовщик и курица». Гiрняк. Карфункель. 3.7/ХІ – зима. 10.11 – одлига. 13. Справжня зима. Ухта ще не стала. Листи од Варi… Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 13 листопада 1934 р. Харкiв 13/ХІ 1934 г. Дорогий мiй хлопчику! Ти пробач менi, що я так довго тобi не вiдповiдала, але це не по моiй винi. Завелася я з паевою справою нашого будинку i простирчала кiлька днiв у прокуратурах, а до всього того ще маю клопiт iз своею рукою, яка все ще не загоiлася, i невiдомо ще, чи не прийдеться ще раз ii розрiзати. Та це все не значить, що я мусила мовчати досi; я себе почуваю дуже зле, бо по собi знаю, як важко, коли довго немае вiд тебе звiсток. Я надiслала тобi телеграму та – все це не так, як одержати листа, i тому я сама на себе сварюся за таке недбале вiдношення i знаю, що ти теж на мене гнiваешся. Але ти менi пробач, бо я так безмежно за тобою сумую, що не маю слiв таких для того, щоб висловити тобi це. Я не маю в життi зараз жодноi хвилини, коли б я не думала за тебе i тодi, коли я, здаеться, про щось iнше думаю, то все одно виходить, що i тодi це тiсно зв’язано з твоiм життям, а, взагалi, я, звичайно, не живу… Не живу, бо все чекаю того травня мiсяця, хоч i страшно, щоб не вийшло це так, як iз жовтнем. Тiльки здоровий початок моеi iстоти переборюе недовiр’я, i я нетерпляче чекаю, коли прийде вже той травень i рахую хвилини, години, днi… І ти знаеш – менi час йде швидко, бо я його жену в шию що е духу. Хай летить! Хай швидше летить час!.. А там, коли не можна буде знову переiхати до тебе на зовсiм, то в побаченнi, я гадаю, не вiдмовлять, правда? Тiльки я, очевидно, дуже багато застану змiн, i може вже декого не зустрiну там. Не знаю, чи посилати сестрi в Ташкент телеграму про те, що брат твiй поiхав до Москви, i що буде з його перебування там, бо я сама не можу зрозумiти, але у мене таке переконання, що буде все добре, бо коли я зважувала всi «за» i «проти», то, безперечно, мусить бути тiльки добре, i тому я поки ще нiчого сама не знаю, як слiд, то вирiшила почекати i не писати. Бо щось на останнi моi три листи я не мала вiд неi нiякоi вiдповiдi, так що я не знаю, чим пояснити таке довге мовчання. У мене поки що все без змiн. Почала виривати пай iз лютих зубiв наших прекрасних письменникiв i побачила, що це не так-то вже й легко. Все, що можна зробити, щоб не повернути паiв, робиться. І приходиться iхати в Киiв – до прокуратури за випискою з постанови про твiй присуд, де було б написано, що «без конфiскацii iмущества», i тодi тiльки мiсцева прокуратура може накласти резолюцiю про те, щоб правлiння сплатило пай, а коли i не прокуратура, то i суд, але i для суду оправка потрiбна. А менi так не хочеться iхати, що ти собi уявити не можеш. То мабуть тому, що все там у мене буде добре, бо коли хочеться iхати i думаеш, що справа буде добре, то виходить завжди навпаки. Буваю часто у Вячка. Вiн тебе вiтае i цiлуе, але дитина залишаеться дитиною, i уже не так гостро реагуе на все, що трапилося, i про маму вже не згадуе так боляче, i про тебе досить райдужних перспектив. Ходили на свято дивитися iлюмiнацiю, але позамерзали, як цуцики. Я почастувала дiтвору пирожними, i вони залишилися задоволенi, а ходила нас невеличка сiмеечка: я, Муркет, Вячко, Ігор, Галка, баба i Марiя Іванiвна (Вячкова). Колись iшла з Марiею Іванiвною Г[жицькою] до Ванди Адольфiвни в наш бувший будинок i зустрiла у дворi Лiдiю Михайлiвну Василеву, ну i передала вiд тебе те, що ти колись написав менi. Вона була страшно здивована, чому ти так ставиш питання, що вони не писали, бо не знають адреси твоеi, а мою загубили, i почала плести всяку белеберду, але я дуже не вистоювала з нею, бо не хотiла мозолити очi у дворi. Тiльки це моментально вплинуло i через три днi Катерина була у Вячка (якраз пiд Жовтневi свята) i принесла йому дещо з продуктiв i 50 крб. грошей. Коли б я була на мiсцi бабки, то не взяла б цього нiчого, але та дивиться очевидно трохи iнакше. Звичайно, розпитувала про тебе. Що я розповiдаю, коли приходжу до Вячка? Ти тiльки подумай, яка це нещира людина виявилася… О, я дуже багато передумала за цей час i переконалася, що не тiльки не любила вона нас, а обдурювала ввесь час щодо своiх вiдношень i до нас, i взагалi… Це зовсiм не та людина, якою ми собi ii уявляли; колись, як зустрiнемося, я тобi все, що думаю, розповiм. Сказала вона бабi, що надiслала тобi посилку, так що чекай ii; тiльки я боюся, щоб це не вийшло, як з тими листами, що ти й досi чекаеш на iх з пошти… Бо писати тобi – так адресу загубили, а посилати посилку, то адресу знайшли… Цiкаво, де вона ii знайшла, бо до Анни Дмитрiвни вона теж чомусь не ходить. Ну, та хай iм чорт, тим родичам. Тепер давай я тобi дещо з iншого розкажу. Чула я, що написав Корнiйчук нову п’есу «Антон Кречет»; прийнята вона до постановки у нас на Украiнi, зокрема в «Березiлi», i в Москвi слухав ii Немирович-Данченко; читав ii сам Корнiйчук йому, i бiдного хлопця трохи «шлях не трафив», а потiм призначив йому зайти до нього через кiлька день, бо треба, мовляв, порадитись з комiсiею, що е у них при МХТi-1. А складаеться ця комiсiя, як ти думаеш з кого? – СТАЛІН, Каганович i Єнукiдзе… Здорово, правда?! Оце, я розумiю, комiсiя! П’есу прийнято до постановки в МХТi-1. І комiсii вона подобалася. Так що сказав Немирович-Данченко, що, можливо, що свiй рiчний план вони трохи перебудують i ця п’еса пiде у них у цьому роцi наприкiнцi сезону. У всякому разi пiсля цього Івану Кiндратовичу закрутило в носi, це по-перше, а, по-друге, росте нове поколiння в драматургii. А коли спитав Корнiйчук у Немировича, чи, може, потрiбно що-небудь переробити, то той категорично запротестував i сказав, що таким методом вiн нiколи не навчиться писати хорошi п’еси i не навчиться бачити своi помилки, а от коли вона пiде на сценi, тодi вiн побачить, що i де погано. А ставить буде сам Немирович. От якi новини на театральному фонi. Бiльше поки немае нiчого цiкавого. Я тобi писала багато листiв, де есть питання, що мене цiкавлять, а ти лаеш мене, що не маеш вiд мене листiв. Можливо, тобi вони не доходять? Правда, один лист, що я написала одразу пiсля телеграми про вiдмовлення менi приiхати, дуже менi зараз не подобаеться i я нiчого не маю проти, коли його тобi не передадуть, але ти, очевидно, вже получив його i знову прийдеться наново переживати важкi хвилини. А менi аж нiяк не хочеться завдавати тобi хоч трошки суму, бо зараз вже пройшли важкi хвилини i зовсiм iнакше дивлюся я на це все i вже маю надiю на швидку зустрiч з тобою i на спiльне життя. А час летить, i вже половина листопада проходить. Вiтаю тебе з днем твого народження i бажаю, щоб вiн був щасливiший, як минулого року, i щоб принiс нам спiльне життя. Будь здоровий i веселий, i всього, що тiльки есть кращого на свiтi, то я тобi бажаю i всього, що ти хочеш, щоб здiйснилося. Цiлуемо тебе всi крiпко; знай, що в цей день я, як i завжди, буду з тобою щохвилини i буду думати про тебе, не перестаючи, i любити тебе… Анна Дмитрiвна вiтае з Маком i теж цiлують тебе i поздоровляють. Я зараз сиджу у неi уже другий день, бо Мура була вiльна вiд школи три днi, i ми вирiшили погуляти цi днi у них, бо, правду кажучи, я в атмосферi тiтчинiй конаю вiд тупостi, некультурностi, брудоти i вiчноi колотнечi та товкучки… Як менi хочеться швидше виiхати вiд неi, але менi не хочеться зривати серед року Муру зi школи, а то я моментально перекочувала б у Курськ. Та й боюся, що те барахло, яке, на жаль, попало до неi в оте логово, пропаде безперечно, а я все ж дещо можу реалiзувати. Надумала я скласти твiй архiв у ящики та написати до Данила Андрiйовича i спитати дозволу переслати або одвезти його в Р[омни], бо у тiтки все це к чортам розтягнуть, бо вже й при менi починають робити всякi вилазки на розвiдки щодо цього. Ну, а виiхати в Курськ – то все це загине. А тут ще у Анни Дмитрiвни неприемностi, якi треба вичекати i з’ясувати, чи зможуть моi речi бути у неi, бо правлiння подало ii на виселення i на 19/ХІ призначено суд. Хоч i все на ii боцi, та все ж таки страшнувато, бо тiльки у неi i можуть хоронитися речi спокiйно. Зима ще й досi до нас не дiйшла. Було один час морози вдарили, а зараз знову потеплiло i швидше на весну похоже, i менi здаеться, що я швидко до тебе поiду, а тому чемодана я не розпаковую, i вiн у мене стоiть наготовi ще вiд того часу, як я збиралася iхати до тебе в жовтнi. Хотiла тобi ще чогось послати, хоч цукру, але на поштi вже не приймають посилок у вашi краi. А я боюся, що не дуже забезпечила тебе на зиму, i ще боюся, що тебе обiкрадуть, i ти будеш бiдувати без iжi. Уявляю, який ти зробився худий i страшний. Ти, мое рiдне сонечко, не вiдмовляй собi i iж, будь ласка, не жалiй нiчого, – я думаю, що як тiльки стане тепло, то я вже зможу приiхати i привезу знову чогось смачненького i почастую тебе. Мiсто зараз завалено надзвичайно смачними речами i взагалi всякими такими спокусливими i дорогими штуками, що я дуже рада, що у мене немае кватирi i немае зайвих грошей, а то я все б тягла в хату, всяке барахло, як i колись. У мене життя, як я вже тобi писала вище, йде сiро i нецiкаво, i все тiльки й думок, що про тебе; i чекаю, щоб зима скорше пройшла, та вже й весна прийшла б. Ой, чи колись буде це щастя? Тiльки ти, мое любе-любе, не сумуй i скажи Юзiку, щоб вiн тебе розважав, бо я його дуже прошу в цiм, i перенесемо ще трошки (розлуки), а там вже й зустрiнемося… І як хороше буде, коли ми зустрiнемося, ой як хороше!.. Приiду з Муркеткою до тебе навiть тодi, коли i не дадуть дозволу на постiйне життя; хай хоч подивиться на тебе, бо вона дуже за тобою побиваеться. Я не сподiвалася, що вона така чутлива. Вiтають тебе Анна Дмитр[iвна], Мак, Ванда Адольфiвна, Марiя Іванiвна i Вячулька з бабою. Думаю, що переконувати тебе в тiм, що я тебе не забуду, немае чого, бо ти мусиш сам знати i почувати, що я увесь час коло тебе, i немае хвилини, коли б я не була з тобою. Вiтай усiх знайомих вiд мене i пиши, як ти проводиш час. Пиши менi веселi листи, бо менi тодi якось радiсно стае, i я бадьорiшаю, i пiдстрибую, i пiдспiвую. І таке, нiби побула з тобою вiч-на-вiч… А от листа, що ти написав менi десь у двадцятих числах, не маю ще. З Москви писаний 25. Бувай здоровий та веселий, бо щасливим важко бути – знаю це по собi, але щастя бажаю вiд усього серця. Цiлую всього. Твоя Варя i дiти. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 15 листопада 1934 р. Харкiв № 1 І5.ХІ.34 р. Дороге мое, любе, рiдне! Опять хочу начать нумеровать письма, а то получается хаос и путаница. А так очень удобно; я записываю в книжечку, какого числа отсылаю письмо и какой номер. Ты сбился с нумерации, и сейчас не могу понять, какое ко мне не попало, а есть, потому что ты о нем говорил, но его нет. Это где-то между 15 и 25.X. Позавчера отослала тебе письмо, а сегодня опять пишу, потому что вчера вечером было мне очень хорошо… Я пришла от Анны Дмитриевны, и на столике у моей кроватки лежит часть тебя. Вообще я хорошо получаю и рада, что связь с тобой не теряется ни на одну неделю. А ведь бывает, что месяцами ничего не слышно от дорогих нам и далеких людях… а это очень тяжело. Телеграфные весточки на другой день получаю, и они для меня ценны тем, что я знаю о твоем пребывании там не через 10–14 дней, а раньше. Что только вчера ты был на телеграфе и держал в руках бланк, на котором твоя рука писала те несколько таких дорогих и драгоценных слов. Но, как и всякому человеку, мне хочется больше знать, и я всегда жду, жду… и бегаю по несколько раз к ящику и смотрю тщательно – нет ли?! Мне очень приятно было узнать, что яблоки были съедобные, и если бы я знала о том, что они дойдут так хорошо, я послала бы большой ящик. Меня очень волнует, что ты из тех трех посылок, которые еще не получил, не пишешь, какие номера их. Я писала тебе в письме номера всех посылок, потому что я сделала оплошность и не записывала, что вкладываю в каждую посылку, а сейчас ломаю голову, какую же из них не получено. Ну, что с яблоками – я знаю, ну и последнюю, где ботинки с галошами, украинс[кая] колбаса в смальце, сахар, крупа, несколько коробок папирос, банка жареной цибули, крем «Снежинка», одеколон, папир[осная] бумага и чулки. А вот какая еще блудит в дороге – не знаю. Может быть та, что в ней 3 кг 400 гр. сала? Обидно будет, если пропадет. А яблоки у меня с приметами, потому что в одной посылке была чернильничка, о которой ты писал, а в другой книжки папиросной бумаги были вложены. Так что, какую ты получил именно – не знаю. Рада очень, что Юзик живет с тобой – и ему хорошо, и тебе веселее, правда, мое солнышко? Жду с тобой встречи с нетерпением и считаю минуты и секунды… Ты подумай – уже половина ноября прошла! Какое счастье. У нас снега еще нет, и вот два дня, как идет дождь осенний, противный… Собиралась сегодня или завтра ехать в Киев, а тут тетя заболела, и еще не выяснили, что с нею, так что приходится задержаться. А моя рука никак не проходит и, пожалуй, придется опять оперировать. Настроение у меня неплохое и хвост держу бубликом. Так мне хотелось, чтобы ты не получил моего роспачливого листа, а ты все же получил, и я сожалею очень об этом. Все можно пережить и, конечно, переборем и вынесем еще одно испытание в надежде на хорошее будущее. Я верю, что оно будет – будет, правда?! Мой дорогой, родной сынок, я всегда с тобою! Поздравляю тебя с днем народження и бажаю всего, что только есть хорошего. За жовтень маю 6 великих звiсток i 4 малих. Мурка и Вячко здоровi, цiлують тебе i обнiмають. Я тебе люблю безмежно i кожну хвилину з тобою, i обнiмаю, i цiлую думками без кiнця… Мiй хороший, я також безсила щось зробити, щоб бути вкупi, але я вiрю, що все на добре буде, и ми опять встретимся, но, надеюсь, что на более продолжительное время, правда? Всi тебе вiтають i цiлують, а про всякi новини написала позавчора. Цiлую. Завжди твоя Варя. Вiтай всiх. Вообще с дня твоего отъезда получила 45 весточек. Із щоденника Остапа Вишнi 15 листопада 1934 р. 15. XI.34. Умови мого життя й роботи склалися так, що цiлих 2? мiсяцi я не записував нiчого в цю книжечку, щоправда, я робив невеличкi одмiточки на окремих клаптиках паперу – про найважливiшi подii за цей час, але думки своi, почуття i т. д. – не занотованi. Тепер оце думаю хоч окремими словами, коротко занотувати день за днем, що було за цей час – може ж колись, дивлячись на них, пригадаю обстановку i деталi, за яких вони, цi подii траплялись. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 19 листопада 1934 р. 19 листопада 1934 р., Харкiв Чибью, редакцию [газеты «Северный] горняк», Губенко. Поздравляем [с] днем рождения. Любим. Із щоденника Остапа Вишнi 20 листопада 1934 р. 20. XI. Барятинський в Колтово i я сам. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 23 листопада 1934 р. Харкiв № 2 23. XI.34 г. Дорогой мой роднуля! Написала тебе письмо аж І5.ХІ, потом послала 19.XI поздравительную телеграмму и 19.XI выехала в Киев. Сегодня только приехала и спешу поделиться с тобой впечатлениями. Плохо меня там встретил Киев и погодой, и вообще. Волокитничеством привыкла публика жить и не мыслит себе иначе. Моего дела, пересланного из Москвы, нет – не получили, говорят, а от меня второго заявления не захотел совсем брать, заявив, что перерешения быть не может в этом деле. Справки об конфискации имущества не дал и сказал, что если суд у них запросит, тогда они вышлют, а так никому не выдают. Заявление относительно ружья принял, но я не верю, чтобы из их зубов акульих можно что-нибудь получить. К Михайлику не ходила, потому что теперь там (в этом доме) везде милиция, и носа не просунуть. Узнала адрес Александра Марковича и думала через него передать заявление с письмом, но он выехал в Москву и должен был приехать через три-четыре дня; и вообще у него большие неприятности, как и у Мих[айлика]. Вот все это остановило меня обращаться и к одному, и к другому; думаю, что в данной ситуации, какая у нас, они ничем мне не помогли бы, и я уверена, что нарвалась бы не на очень любезный прием. Так что фактически я ничего не сделала, а грошi отвезла, но и успокоилась, что уже все выяснено и нечего морочить себе голову. А вообще такая это волокита, и так трудно добиться что-нибудь и к кому-нибудь, и правды. Крутят все, как цыган солнцем. Приехала и застала от тебя телеграмму, очевидно это ответ на «молнию». Очень хочу получить от тебя письмо, а его нет и нет. Думаю, что погода у вас задерживает корреспонденцию. Читала письмо Юзика о трудоднях и хочу знать – так же у тебя обстоят дела, или хуже; что-то ты мне ничего не пишешь об этом, а мне это интересно, хотя я умная и понимаю все. Но зачем огорчать Юзю, хотя, возможно, что и можно будет его ждать скоро домой, только где будет дом – трудно сказать. Только не здесь – это мое мнение; уж больно все сложно и путано сейчас. Есть слухи, что в доме «Слово» не все тихо, но это я в Киеве чула и сегодня пойду проверить. Да и у Анны Дмитриевны должен был суд быть 19.XI, и я не знаю, чем кончилось. Келерога сняли; тоже в Киеве говорили, и вообще много народа и в Киеве переменили место работы да квартиры. Когда узнаю о старых соседях по дому, то напишу тебе сейчас же. Чувствую, что посылки остальные где-то застряли, а вторая, с яблоками (спешная), очевидно, варится в чужом желудке?! Будет жаль, если решили, что тебе много высылается, и кто-нибудь получит эти посылки. Это две крупных, где и ботинки, и колбаса, и много сала. Жду не дождусь, когда же май, и так мне тоскливо бывает безгранично, и так досадно, и такая я бедная-бедная… Если бы можно было передать на бумаге все, что чувствую и о чем жалею… Но досадно, что даже те скромные нежные слова должны знать, кроме тебя, и потому больно писать о том теплом, нежном чувстве, которое болит о тебе. Но ты мне веришь, правда? И знаешь, что я тебя очень люблю… Именно люблю по-настоящему большой любовью, о которой и не подозревала даже… И ты будь спокоен… Руке моей стало в Киеве хуже, сейчас пойду за рентгенснимком, а 25.XI к профессору, у которого уже была раз, а как только будет лучше, еду в Курск осматриваться и устраиваться на життя-буття. Жди скорого письма вслед за этим. Пока все здоровы. Кланялся тебе Гнат Ю[ра], встретил и питав за тебе. Целую тебя и страдаю о разлуке. Твоя Варя. Лист помiчника начальника управлiння – начальника III вiддiлу Закарьяна до вiддiлу ГУЛАГ НКВС 24 листопада 1934 р. Сов[ершенно] секретно БВ-2.24.XI-34/ 7054 51269 5.XI-34 г. Начальнику Отдела ГУЛАГ НКВД Тов. Е В Г Е Н Ь Е В У. г. М о с к в а Ваше сообщение о разрешении з/к ГУБЕНКО Остап ВИШНЯ П. М. писать роман передано ему. Роман по окончании будет выслан Вам. Из беседы с автором видно, что роман им может быть написан приблизительно в течение года. Ваше замечание почему запрос № 3541 18 октября был мною направлен непосредственно в СПО ГУГБ НКВД минуя 3-е Отделение ГУЛАГа НКВД сделано совершенно без всякого на то основания и вызывает у меня определенное недоумение. Могу сообщить: 1. № 3541 от 18/Х-34 г. не исходил от III-го Отдела. 2. Указанный запрос за подписью Нач. УХТПЕЧЛАГа был адресован Нач. ГУЛАГа т. БЕРМАНУ (не в СПО ГУГБ) по их договоренности. Прошу выяснить в аппарате III-го Отделения ГУЛАГа причины неправильной информации Вас. ПОМ. НАЧ. Управления - НАЧ. III-го Отдела                                      (ЗАКАРЬЯН) Із щоденника Остапа Вишнi 27 листопада, 1 грудня 1934 р. 27. XI. Балачка з Закар’яном про дозвiл писати роман. 1. ХII. Зима. Убивство т. Кiрова, в Ленiнградi. Нема трьох посилок. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 3 грудня 1934 р. Харкiв № 3 3. ХII.34 г. Дорогой мой Мамуль! После Киева написала тебе одно письмо, а сейчас пишу опять и пишу под впечатлением двух смертей. В один день умерли т. Киров и Днепровский… Когда мне сказали о смерти Кирова, то у меня даже ноги подкосились – какой ужас… весь день ходила под впечатлением этой тяжелой потери, а вечером у Анны Дмитриевны узнала об Иване Даниловиче… В Ялте умер. Значит будет сосед новый у Руданского и когда-нибудь поедем в Ялту, то уж двоих будем навещать. Много когда-то думали плохого об Иване Данилов[иче], может быть и не заслуженого, а сейчас жалко очень… а может быть и лучше!?! Последнюю зиму, вскоре после твоего ухода из дома, он переводил «Цусиму» Новикова-Прибоя, а вот недавно видела эту книгу уже в продаже, и его фамилия снята, так что неизвестно, кто же переводил ее… Помнишь, он на кладбище, когда мы ходили к Миколе, говорил, кто же следующий будет и кто рядышком ляжет? Правда, туберкулез не дал ему возможности быть соседом, хотя в оградке у Миколы прихвачено место одно лишнее… Кто же теперь следующий? да, уходят наши близкие, разъезжаемся в разные концы, по разным дорожкам… и увидимся ли когда?! А помнишь, как были все вместе?.. Решила переехать в Курск, потому что уже невмоготу мне быть здесь, надоело так жить и надоела я уже людям. С тетушкой пришлось подсчитаться, и вышло, что за все время я ей должна 300 руб. Хорошо, что она захотела взять вместо денег одну из лисиц, которая, между прочим, оказалась совершенно испорчена во время выделки (вычинки). Так что я почти с Харьковом прощаюсь, а в Курске жизнь дешевле и, может быть, устроюсь на какую-нибудь работу. Встречала Анатолия Ильича Павлов[а], говорил, что постарается достать письмо в Курскую рус[скую] драму, и передавал тебе искренний горячий привет, как от друга и охотника. Скучно мне бывает так жить, и острота моего положения уже стала неинтересной, а тягостной. Поеду в Курск, думаю, что новая обстановка меня немного рассеет, а то нехорошие мысли в голову лезут и магнитически притягивают колеса автобусов и трамваев. Но я креплюсь изо всех сил… Креплюсь… до мая буду умницей, а дальше, если опять обманут… «будем видеть», правда, хвост должен быть бубликом?! Ничего, будет бубликом. Так грустно мне без конца, и одинокая я, и бедная, и некому меня обнять, и плакать хочется… Это от того, что электричество потухало, а радио передает траурные концерты в память смерти т. Кирова и я «разнюнилась». Я, конечно, без меры скучаю о тебе, и нет в моей жизни минуты без мыслей о тебе, но хвост я держу бодро и «кисну» я мало. Человек хорошо устроен – обещали ему приехать в октябре – отказали, растерялся и – безнадежно кругом, а потом пообещали в мае и опять, хотя и с недоверием, но все же есть надежда, и каждый ушедший день с радостью провожаешь в вечность. А время летит и скоро старость… подумай, мне вчера «стукнуло» 32 года, а там не за горами и 42, правда?! Эх и жизнь матузяна! Терпи козак… Я, кажется, не дождусь весны и мая месяца… Скорее бы уж!.. Получила от тебя весточку от 5.XI. К сожалению, посылок уже не принимают, крупа гречневая в последней посылке едет к тебе, а гребень я и в книге перешлю, да и немного жареной цыбули со смальцем есть. Беспокоит меня, что так долго нет последних посылок у тебя, и еще – какую ты из них не получил. Последняя посылка очень ценная и вкусная, а номер № 464, вес 12 к. 600 гр. Там ботинки хорошие и галоши, а, самое главное, твоя любимая колбаса, залитая смальцем, и сахар, и гречневая крупа, одеколон, крем, теплые чулки, хорошие папиросы. То, что яблоки и до сих пор идут спешной посылкой, то это ничего, если они и пропадут, а какая еще бродит – меня это волнует, – какая же именно? Боюсь что та, где много сала 3 кг 400 гр., а после этой я послала две сладкие посылки, и ты их уже получил, а той еще нет. На всякий случай перепишу тебе номера квитанций, а ты просмотри на ящиках и все номера пришли мне, что бы я знала какие не дошли и что требовать с почты. Перечислю тебе №№ посылок, кроме трех первых, где были: 1-я с сапогами, 2-я с валенками и 3-я с продуктами. Дальше идут: 4) яблоки спешной № 693; 5) продукты № 148; 6) спеш[ной] яблоки № 249; 7) продукты – № не написали на моей квитанции, ценность посылки 150 руб.; 8) без отметки номера, у меня сладкая – ценная в 70 руб.; 9) № 282 сладкая в 60 руб. и 10) № 464 цена 300 руб. Проверь у себя все, мой роднулька. Я очень страдаю, что не могу переслать то, о чем ты просишь, но ничего не поделаешь, так тебя далеко запрятали, что и ветер от тебя не долетает ко мне. Зима у нас такая же, как и у тебя. 26–27–28 был хороший большой снег, а потом все стаяло, и сейчас стоит то мряка, то легкий мороз. Но мне все равно, только скорее бы весна. Пока нет интересных новостей. У дома опять «гуляют друзья», и настроение у кое-кого не особенно веселое. Два дня сидела у Анны Дмитр[иевны] и отдохнула немного. Ничего не продается, и я боюсь, как буду дальше жить. Есть слухи, что Днепровского перевезут хоронить в Харьков. «Ну теперь они его, конечно, будут возить», – так говорит Анна Дмитр[иевна]. Я тебе писала, что умерли Заньковецкая и М. Грушевский. Говорят, что Косынка, Близько и Я. Савченко поехали в экспедицию ту же, что и батько Мачка, а про Мачкового татка ничего не чуть – де и что, жинка его в Киеве сейчас живет. Ну, цiлую тебе без кiнця i люблю, всi вiтають i, особливо, Мак. На днях пойду к Вячку, – давно уже была, а они никогда не являются. Только обещают. Шукаю пьесы и музыку, но не советую этого делать. Вiтай Юзiка. Обнiмаю. Твоя Варя. Із щоденника Остапа Вишнi 5 грудня 1934 р. 5. ХІІ. Посилка. Основнi подii 1) Приiзд тт. Ізраiлева i Закар’яна. 2) Редагування «Сев[ерного] горняка». 3) Убивство т. Кiрова в Ленiнградi (1.ХІІ.34) 4) Режим пiсля ленiнградського пострiлу. 5) Вселагерний зльот ударникiв 5, 6, 7-1-1935 р. 6) Призначення Гiрняка головн[им] реж[исером] театра в Чиб’ю. Лайкан – дрюк для люльки. Путак – люлька. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 11 грудня 1934 р. Харкiв № 4 11. ХІІ.34 г. Дорогой мой мальчик, родный мой! Прости, что так долго в этом месяце молчала, но для этого были причины. Много думала, много волновалась, много и переживала… Все думала о тебе. А тут в «Слове» опять, да и моя рука меня беспокоит и надоела. Я тебе, кажется, еще не писала, что из всей этой болезни, из паршивенькой занозы – туберкулез. Хожу на лампу «Бах» – греюсь. Ну, а все же ехать в Курск обязательно нужно и как можно скорее, а то придется мне быть в ссоре и с тетей, и еще кое с кем, да и не хочу подводить людей, столько мне сделавших добра. Сейчас волнения большие, и Анна Дмитр[иевна] каждый день приносит новые новости; атмосфера в доме «С[лово]» напряжена до 100°; суд ее уже состоялся, и 13–14.ХІІ будет результат, думаю, что все кончится в ее пользу. Некогда особенно сейчас заниматься правлению этими делами, а управдом совсем с ног свалился от ночной работы, так что разбирали дело Анны Дмитриев[ны] минут 10 всего. Уехали из дому Гриша Е[пик], Валерка П[олищук], Панiв, Штангей и Гурьевич, так что скоро квартиры будут свободные, как и у меня. А Ивана Даниловича привезли хоронить в Харьков и Анна Дмитр[иевна] была на этих трагических похоронах. Жутко мне стало, когда она рассказывала, как это было… Хорошо, что я не могла пойти, а то ко всему добавилось бы еще это горе. Прибежала А[нна] Д[митриевна] в будинок литературы, как и полагается, в зал, а там ни покойника, ни писателей, а просто кто-то что-то репетирует… А Даниловича запхали в комнатку перед библиотекой и ходом в столовую и сидит бiля труни – жена с сестрой, дочь с подругой, Анна Дмит[риевна] да ходит Тычина… общипанные цветочки, венок от Союза писателей и достаточно… Оркестр из трех дудок заиграл, на грузовик поставили и повезли. На кладбище от ВУК’а что ли сказал какой-то человек речь, которая, как и следовало ожидать, была сведена приблизительно к тому же, что и у Миколы на похоронах. Вот и все. Похоронили еще одного и, конечно же, не рядом с Миколой и не рядом с Леней, а где-то в закапелке, так что Анна Дмитр[иевна] приметы ставила, чтобы хоть отыскать когда-нибудь… Ну, а Гурьевича Анна Дмитр[иевна] не видела, очевидно, потому, что он не дошел, а на улице, как и других. Правда, Коля Б[а]ж[ан] был еще, с мамашей, да еще каких-то двое. Замечательно весело, правда! Сейчас я уже отошла от всех волнений и спокойно, взвесив все – решила ехать, пока не поздно, в Курск. Поеду недели на две, обживусь и осмотрюсь, а тогда приеду, устрою всякие дела с барахлом и до весны буду в Курске. Мария Ивановна Г[жицкая] меня ждет и забирает к себе, а она там уже обжилась, завела знакомых, так что я не буду «в чужом городе и сама», а дело я всегда себе найду, вот и сейчас сижу и шью всякие блузки да юбки; правда какая портниха, такая и плата, но все же вчера заработала 7 руб., а позавчера 5 р. денег у меня очень мало и ничего не продается, а время летит. Я так была подавлена всеми событиями, что еще не была у Вячка, а бабка даже не хочет зайти хотя бы для очистки совести, но я не сержусь на нее, а ты, родненький, не серчай на меня… Если бы ты знал, как жизнь иногда крутит человека по рукам и ногам, к тому же у меня аппатия, очевидно, на почве плохого питания и все мне спать хочется, так что к вечеру я совершенно вымочаленная. Ну, а к Вячку просили заходить вечером, да и мне это удобнее, но сейчас холодно (у нас тоже уж зима, хоть и паршивая), темно и так хочу спать… Все же перед отъездом зайду и денег отнесу, и узнаю все, а потом тебе напишу. Когда выезжать буду, дам телеграмму, и вообще буду тебя держать в курсе дела. Давно не видала Липу и не знаю, достала она водевили или нет, а у меня нет ни «Запорожця», а ни «Наталки». Музыка есть к «Запорожцю», и я ее тебе пришлю, а в середине будет гребенка, которую ты просил. Это я думаю послать из Курска, потому что тут у меня перед отъездом будет столько беготни, что я с ног свалюсь. Мария Ивановна Г[жицкая] послала Володе немного денег и волнуется – получил ли он их или нет? Я очень рада, что ты можешь подкупать себе жиры и ты, пожалуйста, не смущайся и покупай, и ешь, и не худей, а то я как приеду, то застану один скелет. К тому же я собираюсь поправляться у тебя, а ты будешь худой и мне из солидарности придется тоже худеть. Так что ты лопай. Меня волнует, что до сих пор нет посылок остальных, где же они? Жалко будет, если пропадут – самые ценные, и питательного там много. Я думаю, что это уж не на почте пропали, а очевидно кто-то решил, что для тебя много 10 посылок, и третью часть решил оставить себе. Ты как-нибудь узнай есть ли они в Усть-Выми, или нет, получались ли они вообще в Усть-Выми, а если нет, тогда я могу требовать на почте. Что-то мне не пишет ничего сестра из Ташкента. Я ей не сообщала ничего о ее родиче, но думаю, что она должна знать, а может быть мне опять написать ей? Вот только я не знаю, доходят ли мои письма к ней, потому что нет ответа на последние мои послания. А от тебя я все имею весточки и очень рада и за 12, 13, 20. Мне очень хочется переслать тебе подметки кожаные и не знаю как это сделать. Если принимают заказную бандероль, о чем я узнаю сегодня, то может быть я по одной перешлю в книгах, подумаю в общем. Ну, а если уж подмерзло, то ты чапаешь в валенках. Как мне хочется тебя видеть и склониться к твоему плечу, как все тяжело и как нет охоты биться за жизнь… Но я все же подожду еще до мая месяца и посмотрю, додержат своего слова или нет. Такая я стала как «Хома невiрний» – и хочется верить, и страшно, чтобы не пришлось опять выть на луну и остаться у разбитого корыта. Сплю плохо, все слушаю, нет ли авто у дома. Вот поэтому еду в Курск отоспаться немного и осмотреться, а вдруг там не так уж и плохо. Во всяком случае есть люди, что только и мечтают об этом городе. Жизнь там, говорят, значительно дешевле. Получила твою телеграмму и успокоилась, а когда получу письмо, писанное в конце будущего месяца, то и совсем буду спокойна, а главное, напиши мне, как пройдет праздник, который отложен был и когда он будет – в декабре ли, и вообще, как пройдет. Ты интересуешься, какая я теперь? Худая-худая и желтая. И все присохло так, что я похожа на старую голодную борзую – спина горбом, живот присох к спине, ребра торохтят, ноги трясутся и кривые, а передняя левая лапа гноится и перевязана грязной тряпкой, но голос еще есть и я могу даже покрикивать, правда, на меньших от себя, но все же это случается. Еще могу бегать по старой привычке довольно быстро, но на 4 этаж едва добираюсь в один мах и потом «одсапуюся з пiв години». А вообще еще хвост бубликом, и когда посмотрю на других, где есть по трое детей и 100 р. жалованья, то меня еще и ругать нужно, что я скулю. Ничего, это периодически у меня бывает, а вообще тонус жизненный у меня мажорный и я иногда смеюсь немного, но не так, как у тебя, где смех лился от радости и счастья… А сейчас это бывает или от злорадства, или от бесконечной безвыходности, когда ничего уж не остается делать – только смеяться. И иногда улыбаюсь молодым жизням – Мурке и Игорю, для которых море по колено, а жизнь – это сплошная светлая полоса. Хорошо иметь маму или маму и папу. Я бываю иногда по отношению к Мурке злая, и потом, когда прогремит гром, мне делается очень стыдно и больно-больно… Ей еще придется в жизни встретить много горя, а я еще детство омрачаю… И даю себе слово больше никогда не трогать ее, но вдруг она бедная подвернется под мрачную руку и я разражаюсь бурей диких нелепых слов, обидных для ребенка и для меня впоследствии… А все ваши виноваты, если бы пустили меня к тебе, я была бы хорошая, спокойная и добрая… Нет сил сдерживать себя, сердце у меня пошаливает – делает перебои. Но будем надеяться, что дальше будет лучше и в нашей маленькой жизни солнышко засверкает. У меня бывают минуты мрачного отчаяния и потом просветления… так и живу и жалею, что не умели ценить то, что было, и умудрялись портить друг другу такое хорошее в нашей жизни время. Видела Ваничку Куч[енко] – они тебе кланяются. Яков Феофанович работает и очень доволен, что поехал в Сыктывкар. Работы не начатое поле, хорошо оплачивают и хорошо очень относятся к нему. Пишет, что край интересный во всех отношениях. Как я уж хочу скорее переехать в этот край, чтобы и работать, и жить в покое моральном. А работать хочу – страшно и образами набита голова. Столько пережито и столько виделось, что фантазия обогащена на много лет – черпай только полными руками и сыпь кругом. Ух, и сыграю же я в лагере у вас, когда приеду, какую-нибудь ролищу… Ты мне часто снился, а из конверта любовь выскочила и полетела по хате, так что только к вечеру я ее всю собрала и сложила в жменьку и притулила до грудей; так и спала всю ночь… Спасибо, солнышко, за все хорошее, что у тебя ко мне есть, но только не пиши лирических слов, а то я всегда ревмя реву и так мне жаль тебя, себя и того чувства, которое на таком далеком пространстве летает взад да вперед одиноким голубем, и на клочке бумаги стоят одинокие скучающие слова. Как мало я тебя обнимала и как мало сказала тебе такого хорошего и теплого, но теперь я буду умная и уж не так себя буду держать, когда приеду в гости или совсем… Целую тебя я и Мура и ждем встречи. Твоя Варя. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 19 грудня 1934 р. 19 грудня 1934 р., Курськ Чибью, Коми [область], редакция [газеты] «Северный горняк». Губенко. Переехала в Курск. Все здоровы. Пиши, телеграфируй [на] главпочтамт. Целую. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 27 грудня 1934 р. Курськ № 6 27. ХІІ.34 г. Родной мой, любимый! Скучаю за тобой бесконечно и так страдаю, что нет от тебя писем. Мне очень легко бывает, когда от тебя есть весточка, и я могу говорить с тобой мысленно, читая твои слова. Не знаю, дождусь ли когда, что снова буду слышать твой голос, держать твою руку в своей и чувствовать ее тепло. Ты мне сегодня снился, но так неясно, что не могу вспомнить даже. 15.ХІІ у меня было такое тяжелое состояние, и сама не знаю, почему. Мурочка здорова, у Вячульки все хорошо, но меня просто сжигало чувство чего-то тяжелого безмерно, и когда пришла вечером к Вячку, застала все в порядке, то там же разрыдалась… Стало легче, но, зная свой характер и уж не раз проверяя, что даром и в пустую у меня не бывает такого настроения – решила, что с тобой что-то случилось. Получила телеграмму от тебя уже здесь, в Курске – немного успокоилась, но все же жду писем с нетерпением. Мне очень интересно, как у вас пройдет праздник юбилейный, и ты мне напиши обо всем. Из Ташкента от сестры и ее мужа ничего нет до сих пор, что это значит – не могу понять. Мне кажется, что пора бы прислать уж хоть пару слов. Сижу пока в Курске и думаю проехать к Мурочке к 1.І, потому что у нее на 14 дней отпуск в школе, а сюда взять ее некуда, потому что сама живу в жутких условиях. Ходила вчера в здешний театр и ничего хорошего из артистов не видела, за исключением 3–4 человек. Шла Катаевская «Дорога цветов»; пьеса мне не понравилась, да еще герой, ужасно трактуя роль, отвратно играл, женщины не очень сильны, а роли комсомолок невозможно играли. Письма рекомендательного еще не прислали из Харькова (я уже писала в прошлом письме об этом письме), так что придется поехать обязательно в Харьков и из-за этого тоже. Скучаю безумно за Муркой и даже больше – просто не могу жить без нее. Когда забрали от меня Тебя, то присутствие Мурочки мне необходимо, как воздух… А так я безгранично одинока и такое безутешное чувство одиночества, что я просто схожу с ума и опускаюсь до бесконечности. Неужели я никогда не буду жить вместе с тобой?! Когда я начинаю об этом думать и допускаю, что в мае месяце мне так же откажут, как и в октябре, то такой ужас обнимает меня, что я себе места не могу найти… Как же я буду жить без тебя?! За что же все это? Ты для меня так дорог, такой близкий и родной… Если бы я была твоя мать – меня бы скорее допустили к тебе, правда? Как это все тяжело и больно… Сижу и реву, как зверь. Это значительно тяжелее смерти… Умер – значит конец, а так и имею тебя, и ты такой далекий и недосягаемый… такой родной и выстраданный… наболевший и любимый… Нет сил терпеть разлуку. Самое ужасное и тяжелое, что только можно себе представить – разлука с любимыми и близкими родными моими детьми. Как бесконечно тянется время… мне кажется, что прошли уж года с тех пор, как я тебя видела, смотрела в твои печальные лучистые глаза… О, эти глаза при последнем прощании там в комнате, где мы прожили три счастливых недели… никогда я не могу их забыть и часто проливаю слезы… и стараюсь не думать о них, стараюсь забыться в хлопотах будней, но это не помогает. Мне бывает так печально и тяжело… так безнадежно кругом, что нет сил, нет слов. Будет ли опять встреча, будут ли опять твои глаза смотреть на меня и обволакивать теплом и лаской?.. Как мне хочется подогнать в спину время и дождаться мая месяца… Может быть он, этот месяц май, который дает жизнь всему и мне принесет радость, счастье и жизнь? Может быть?! О, если бы так было… Я от всего могу отказаться, да я и так от всего отказалась и отвыкла, и мое положение, в котором я сейчас, совсем меня не угнетает и не пугает, потому что где-то в самом далеком и маленьком куточке моего существа тлеет надежда на встречу с тобой. Какое великое дело надежда. И все обстоятельства, вся тяжесть жизни кажется пустяком, когда вспомнишь, что вот через четыре месяца будет весенний май и быть может будем жить вместе. Быть вместе!.. Какое недостижимое, какое счастливое будет время… О, я жду, жду, жду!.. Скорее лети, время!.. Скорей, скорей… Проплыло пять месяцев, а еще четыре впереди. Четыре… Много осталось еще и если бы знать что это последние, только последние четыре месяца. Будем надеяться, мое солнышко! Пусть никогда не покидает нас это прекрасное чувство – радость надежды на встречу. Пусть будет эта надежда, пусть живет… Так легче как будто дышать и жить. И только подумать, что после всего пережитого и наболевшего и обманутого это крошечное слово – «надежда» дает столько хорошего, как солнышко в пасмурный день. Пасмурный осенний день и слабый, маленький промiнь надii… Вот и улыбаюсь хорошо, тепло и ласково. Так редко это бывает в моей жизни теперь, а если и смеюсь, то для людей, чтобы не подумали ничего, чтобы не прогнали совсем от себя. Ах, какие отвратительные люди, какие жестокие и вредные… Я не люблю людей и мечтаю о том времени, когда буду с тобой в далеком уголке севера, когда смогу смотреть в твои глаза и думать о том, что мои улыбки только тебе, что, может быть, тебе от них будет тепло хоть немного. Я не хочу людей, хочу тебя одного и только с тобой, мой родной мальчик… Скоро ли увижу тебя?! Береги себя для нас. Ты наша радость, смех и солнышко… Целую тебя, родной мой. Люблю и жду встречи такой желанной и такой еще далекой. Родной мой… Твоя Варя. Йосип Гiрняк Спомини [осiнь 1934 р. – зима 1935 р.] Дуже скоро обов'язки мистецького керiвника виявили ввесь чар цiеi моеi функцii в концтабiрних обставинах. Пiд час обговорення пляну найближчого репертуару учень Мейерхольда, режисер Шнеерсон, який уже побував у не одному таборi за час свого семилiтнього сидiння, пiдсунув менi п'есу комсомольського письменника Уткiна пiд назвою «Секретар партii». Була це комедiя-сатира на тему кар'еризму людей, що займали керiвнi становища в компартii. П'еса написана у 1924 роцi, пiд час «непу», коли такi теми ще були допустимi на сценах тогочасних театрiв. У 1934 роцi смiятися з членiв партii вже було ризиковано, партiя тодi вже складалась iз «сталевих, непохитних героiв революцii», якi не пiдходили для матерiялу сатир та комедiй. За такi iдеологiчно невитриманi п'еси останнiми роками не один скрутив собi голову. Наiвняк Шнеерсон заманював мене ще й нагодою самому заграти цього героя, запевняючи великий акторський успiх, бо роля справдi блистiла комедiйними якостями та ситуацiями. Де Шнеерсон вишукав цю п'есу, хто йому ii пiдсунув, для мене було загадкою. Я чемно i спокiйно пояснив Шнеерсоновi, що ця п'еса вже е анахронiчною i ставити ii немае рацii. Коли ж упертий режисер став ще впертiше наполягати на своiй пропозицii, менi нiчого не залишилось, як категорично вiдмовитись вiд «заманливоi» ролi i взагалi зняти цю п'есу з пляну репертуару. Шнеерсон не здавався i як переконливий аргумент своеi правоти висунув свою постановку цiеi п'еси в 1927 роцi на Соловках. На це я йому заявив, що 1927 року та ще й на Соловках ця п'еса могла пiти, але сьогоднi вона в Чiб'ю вже не годиться. І тому я, будучи вже засудженим на три роки концтаборiв, не думаю ризикувати ще одним реченцем за участь у такiй п'есi, та ще й за допущення ii на сцену. Але на цьому справа не закiнчилась: через два днi мене викликали до 3-го вiддiлу. Це вже запахло смаленим… Молодий слiдчий, осетин Туаев з мiсця заскочив мене питанням: – Чому ви вiдмовились грати в п'есi «Секретар партii» i недопустили ii до постановки? – Тому, що та п'еса анахронiчна i роля, яку я повинен був грати, iдеологiчно невиправдана. Вся ця рiч мистецьки безвартiсна, i я задля неi не можу i не хочу вiдповiдати додатковим реченцем, доволi з мене того, що вже маю. – Ви думаете, що та п'еса iдеологiчно шкiдлива? – Не шкiдлива, тiльки безвартiсна. Таких кар'еристiв, як герой п'еси, сьогоднi в партii немае. Компартiя провела кiлька чисток i таких секретарiв iз лав своiх «повимiтала». Автор п'еси – член партii Уткiн напевно цю свою рiч сьогоднi засуджуе. – Отже, ви твердите, що Шнеерсон свiдомо хотiв протаскати на радянську сцену iдеологiчно шкiдливу п'есу? – Нi, я цього не тверджу i цього не думаю. Шнеерсон сидить уже сiм рокiв у таборах, вiн вiдстав вiд життя, вiн за ним не слiдкуе i його не знае, газет, журналiв не читае i тому йому не вiдомо, що на волi дiеться. Вiн гадае, що за той довший час нiчого не змiнилось, i тому йому здаеться, що коли вiн цю комедiю тому шiсть рокiв поставив на Соловках, то ii можна й сьогоднi поставити в Чiб'ю. – Слухайте, Гiрняк: ви засудженi на три роки за приналежнiсть до УВО, тобто до органiзацii, яка мала мету повалити iснуючий державний устрiй УРСР. Вас засуджено для профiлактики… Коли б ви справдi належали до цiеi органiзацii, то вас би засудили до розстрiлу, який, у кращому випадку, замiнили б десятьма роками. Чомусь вас треба було iзолювати i дали вам три роки на перековку. Тi своi три роки ви пересидите на «парашi» i повернетесь знову до театру. Шнеерсон був засуджений до розстрiлу, який йому замiнено десятьма роками, за шпiонаж. Це ворог радянськоi влади ч. 1. Ось самi бачите: вiн i тут продовжуе свою ворожу дiяльнiсть, вiн i сьогоднi намагався протаскати на сцену ворожу п'есу, щоб i нею розкладати i деморалiзувати глядачiв. Це непоправний ворог нашоi батькiвщини. – Громадянине слiдчий, хто такий Шнеерсон, за що вiн засуджений – я не знаю i це мене не цiкавить, бо це не мое дiло… Історiя з п'есою Уткiна мене переконала, що вiн вiдстав вiд життя, вiн не знае, якi процеси сьогоднi вiдбуваються на волi i яка репертуарна полiтика установ, що керують театрами краiни. Ця необiзнанiсть iз ситуацiею й штовхнула його на думку поставити на сценi клюбу цю п'есу. – Зате ми знаемо, хто такий Шнеерсон i чим вiн займався, i чим продовжуе тут займатися. Я викликав вас сюди, щоб ви пiдтвердили цю його шкiдливу дiяльнiсть i пiдписали протокола, в якому сказано, що Шнеерсон е непоправний шкiдник i ворог народу. – Такого протокола я не пiдпишу! Я не можу брати на свою совiсть такого обвинувачення людини, яку я знаю тiльки з тих розмов, що заторкували роботу над репертуаром клюбу iм. Косолапкiна. Із тоi спiвпрацi з ним я переконався, що Шнеерсон за роки свого сидiння в таборах вiдстав вiд життя. Його вiдсталiстю я й пояснюю це намагання виставити цю анахронiчну п'есу Уткiна. Доволi довго слiдчий Туаев намагався переконувати мене в тому, що Шнеерсон ворог народу, а я все товкмачив йому в голову, що злощасний режисер просто дурень, а м'яко висловлюючись, «полiтично безграмотний чоловiк»… Слiдчий уперто добивався, щоб я пiдписав протокола в його редакцii, але врештi, почувши мою категоричну i остаточну вiдмову, наказав прийти наступного ранку i щоб протягом ночi я добре подумав над тим, який протокол я мушу пiдписати. Надворi вiйнуло на мене морозним вiтром, опритомнюючи вiд цiеi розмови, я тiльки тодi замiтив, що з мене йде пара, нiби я вийшов з лазнi, а не з 3-го «отдела»… Ще пiд час розмови менi було ясно, що це Туаев всунув п'есу Уткiна Шнеерсоновi в руки i наказав йому розiграти комедiю зi мною, а коли не вийшло, то тепер задумав з мене зробити лагерного мерзотника, дрiбного «стукача». А воно думалось, що вже раз ти в концтаборi, то вже будеш мати спокiй, уже нiхто не буде на тебе чигати, провокувати, що единою турботою буде тiльки перенести холод та лагерну нужду. Нi, тут крiм тiла треба як зiницю ока берегти й совiсть!.. Спiвмешканцi вже спали. Я старався безшумно поскидати з себе бушлат i ватянки та залiзти пiд укривало… коли нишком Остап Вишня питае: – Щось довго проба тяглась? – Еге! В 3-му вiддiлi проби, як видно, позачерговi… Павло Михайлович рядом на тапчанi аж присiв: – Уже й туди дорогу вимостили? Вислухавши мою розповiдь про допит Туаева, хоч як побратим сам був схвильований, проте старався мене заспокоiти i переконувати в тому, що вiра в себе i воля – найкращi помiчники в усяких ситуацiях. – Йосипе Йосиповичу! Хто зна, чи я не вiддав би решту свого життя за те, щоб мое слiдство знову почалося з початку, i щоб я мав змогу справити ту трагiчну помилку, яку я допустив, узявши на свою душу отой iдiотський атентат на iдiота Постишева?! Може б i без того тавра я ходив би так само по таборi, як ходжу тепер, але з чистою совiстю i з пошаною до себе самого. Яка мара мене штовхнула в це безумство? Що за всесоюзна масова психоза? Якими засобами ця пекельна машина добиваеться свого i скручуе людину в баранячий рiг, то один Господь знае! Вас цей жереб оминув. Ви мали щастя вислизнути з тискiв цiеi машини, тому тепер, тут уже поза рамками життя, бережiть душу перед диявольськими навiями. В наш час найбiльше щастя для людини, коли вона з чистою совiстю дивиться на себе в дзеркало! Ви не маете чого i над чим цiлу нiч думати, хай Туаев думае над тим, як то йому не пощастило сьогоднi з вами. Інтуiцiя помогла вам зорiентуватися в тiй грi, яку з вами затiяли, а тепер стiйте на тому, як мур. Не губiть довiр'я самi до себе! Ваша постава була зовсiм правильна. Будьте певнi, що Туаев буде тепер знати, з ким вiн мае дiло. До ранку таки не спалось, знову перед очима i в пам'ятi просувалась уся картина слiдства на вулицi Чернишевськiй в харкiвському ГПУ. Оцi безконечнi двобiйнi змагання на допитах, вiд яких голова сохла та нерви рвались, як найтоншi волосини. І коли там поталанило врятувати голову i цiлим виповзти iз м'ясорубки психологiчноi, то тут уже, хлопцi Туаеви, стажори, практиканти чорноi магii i майстрi темних справ, покиньте цю гру та жарти! Наступного дня в назначений час явився я до Туаева. – Як спалось? Що надумали? – Очей не примкнув, усе голову ламав над тим, хто такий Шнеерсон. І чим бiльше над тим думав, то тим глибше переконувався, що семилiтне сидiння по таборах не посприяло його iнтелектуальному розвитковi. Зупинився вiн на своему доарештантському ступенi i на ньому прикипiв. Нiчого бiльше додати до того, що я вчора вам сказав, не можу. – От то ви впертий хахол! – Наскiльки я знаю, то осетини теж не з м'якотiлих. З iронiчною усмiшкою крякнувши, слiдчий Туаев приступив до писання неодмiнного протокола. На всi його питання моi вiдповiдi пiдтверджували вчорашнi заяви щодо цiеi нехитроi затii Шнеерсона. Черговий наступ i цього разу вдалось вiдбити, однак трюк 3-го вiддiлу свiдчив, що робота в клюбi iм. Косолапкiна буде вимощена гострими колючками та зрадливими течiями. Ходження по цирковому тросi, балянсування на вiстрi ножа, як видно, i тут, потойбiч Стиксу, неминуча доля пiдрадянськоi людини. Лагернi буднi, щоденнi дрiбнi iнциденти з редактором концтабiрноi газети, росiйським письменником дворянського роду, який по старiй звичцi ущiпливо нагадував свiй прiоритет «старшого брата», безвигляднiсть довгих десяти рокiв на засланнi, якi тiльки почались, – усе це щораз бiльше стало гнiтити Остапа Вишню. Його гумор, який навiть пiд час слiдства розвеселяв спiвкамерникiв у тюрмi при вулицi Чернишевськiй, у Чiб'ю з кожним днем став набирати сумних-трагiчних ноток. Дружина письменника, артистка драматичного театру Варвара Олексiевна Маслюченко, скоро пiсля прибуття Павла Михайловича до Чiб'ю поiхала за ним туди. Їй пощастило кiлька днiв там пробути i навiть добитися побачення з чоловiком. Пiсля повернення до Харкова ii скоро адмiнiстративним порядком вислано в Архангельську область на вiльне поселення. Нiщо, здаеться, так не дошкулило Павловi Михайловичу, як репресii родини. Ми в концентраку мали дах над головою, пайку хлiба i баланду, а т. зв. «вiльнi поселенцi» були покинутi всiма. Вони мусiли дбати про стрiху над головою i про кусень хлiба, iх усi оминали, усi iх цурались. Доля дружини з малою дiвчинкою на руках нестерпно турбувала Павла Михайловича. Вiд першого подружжя Остап Вишня мав сина В'ячка, який виховувався в родинi своеi матерi. Це був любимчик батька. З неослабленою цiкавiстю безконечно можна було слухати оповiдань Павла Михайловича про свого рудого веснянкуватого первенця, як цей представник «грядучоi» Украiни отаманував над ровесниками харкiвського передмiстя Основа… жовтень – грудень 1934 р. З початком жовтня рiки покривалися грубим льодом i навiгацiя припинялась. До кiнця травня засланцi були позбавленi тiснiшого зв'язку з родинами, а про посилки то й мови не могло бути, бо з Котласа до Чiб'ю ще тодi мощеноi дороги не було. Нашi родини зi сил вибивались, щоб за останнi лiтнi мiсяцi забезпечити нас на всю довгу зиму всiм найконечнiшим з одягу та харчiв. Не легка це була справа для домашнього бюджету, бож основа родинноi економiки, господар, не мiг iз-за грат виконувати своiх обов'язкiв. Знаючи, як тяжко доводилось нашим дружинам зводити кiнцi з кiнцями, ми з Павлом Михайловичем, таскаючи посилки з лагерноi пошти, нишком, ховаючись один вiд одного, скроплювали цi дари таемною сльозою – це ж бо кожна консерва, кожна цибулина була вiдiрвана вiд осиротiлого рота домашнiх. Першу зиму ми зустрiли озброенi до зубiв… Понатягали весь домашнiй одяг на себе, а зверху всього арештантськi тiлогрiйки та бушлати, i все це робило нас недоступними навiть для заполярного морозу. Своi харчовi ресурси з'еднали ми з харчовою коморою Г. І. Добринiна, який у час лiтнiх геологiчних експедицiй засолював рибу та засушував гриби й пiвнiчнi ягоди, i таким майном створили кооперативне товариство «на паях». Тому, що моя робота в таборовому театрi здебiльше велась iз вечора до пiзньоi ночi, а вдень, я мав змогу перебувати в бараку, то на мене припали обов'язки кооперативного кашовара. Увечерi, коли приходили з працi моi однокашники, iх уже чекала гаряча страва на столi. Робив я це iз завзяттям i не без приемности, бо кожного разу столовники виявляли велике признання моему мистецтву куховарства. Вони все з бiльшим апетитом загадували новi замовлення на наступний день. Звичайно, це були лише плоди голодноi уяви, бо наше «меню» складалось iз двох юшок: вивар соленоi риби заправленоi крупою, або грибкового супу теж засипаного пшоном. Трапези цi супроводились спогадами про харкiвськi ресторани для «iнтуристiв», де ми з Павлом Михайловичем не раз ховались вiд клопiтливоi буденщини. Сьорбаючи юшку, навипередки перераховували страви, якими славились украiнськi майстрi кулiнарii. Звичайно, всi тi присмаки колись були закроплюванi нацiональними вишнiвками, спотикачами, слив'янками i грузинськими винами, вiрменськими коньяками… Г. І. Добринiн знав Остапа Вишню ще з часiв Центральноi Ради, коли цей починав свою кар'еру кореспондента, бiгаючи по кулуарах украiнського парляменту. Тут, у Чiб'ю, вiн старався чим тiльки мiг облегшити арештантський побут друга-письменника. Будучи на вiдповiдальнiй працi геологiчного вiддiлу Ухт-Печлага, мав вiн тiсний зв'язок iз начальником того вiддiлу, колишнiм в'язнем, професором московського унiверситету Тихоновичем. Добринiн був зi своiм начальником зв'язаний довголiтнiми службовими i товариськими взаеминами. Вiльнонайманий шеф Тихонович часто iздив у службових справах поза лагерну територiю i при тiй нагодi виконував всякi дрiбнi доручення своiх пiдвладних спiвробiтникiв-в'язнiв. Це все, звичайно, робилося нелегально, нишком, щоб i комар носа не пiдточив… Г. І. Добринiн рiшив прикрасити одну нашу вечiрню трапезу горiлкою, якоi ми з часу арешту i на очi не бачили. Тихонович, повернувшись iз черговоi поiздки, запросив свого спiвробiтника до себе на чарку. Той же у свою чергу заявив свому шефовi, що рад би таку «благодать» роздiлити iз своiми спiвмешканцями. Благородний шеф похвалив цей ще благороднiший жест свого пiдвладного i приобiцяв йому цiлу пляшку «монопольки» для нашоi артiлi. Так негадано i неждано виринула складна проблема. В нашiм притулку мiстилось сiм чоловiка – три украiнцi i чотири росiяни. Не всiма справами нашоi артiлi могли ми дiлитися з «старшими братами», були проблеми, якi не завжди можна було заторкувати у присутностi всiх спiвмешканцiв. Напевно серед нас був хтось, що з обов'язку чи з «патрiотичних» мiркувань повiдомляв кого слiд про те, що дiялось i що говорилось у нашiй обителi. Ну, а така делiкатна справа, як чарка горiлки для арештанта потягала великi консеквенцii i, правду сказати, одна пляшка для сiмох потребувала також соломонiвського вирiшення. На таемнiй нарадi «трьох» було вирiшено, що така подiя мусить вiдбутись у великiй конспiративнiй обстановцi, за детально обмiркованим пляном, i пляшка мусить бути, iз-за всяких мiркувань, роздiлена мiж трьома! Пiсля першоi години ночi, по закiнченнi роботи у клюбi, який мiстився поза арештантською зоною, мiж домами вiльнонайманих, у лiсi, на умовленому мiсцi вже чекали на мене Остап Вишня i Г. І. Добринiн. Утрьох подалися ми подалi в гущавину, бредучи мало не в пояс по снiгу, знайшли вiдповiдний пеньок, змели з нього снiг, прикрили рушником, немов скатертиною, розклали найкращi присмаки з домашнiх посилок: цибулину, консерву чорноморських бичкiв у томатi, i для вiдзначення цiеi великоi нагоди Павло Михайлович перед кожним iз нас урочисто поклав iз свого залiзного фонду по кусневi полтавськоi ковбаси, якою його обдарував земляк-селянин iз Грунi. Благородний шанувальник таланту письменника, присилаючи посилку, писав, що як тiльки довiдався про мiсце заслання односельчанина, зарiзав порося, щоб пiдкормити виголоднiлого каторжника. Полтавська ковбаса ця, залита топленим салом, оберiгалась нашою трiйцею, як дорогоцiнний лiк, який можна було спожити тiльки пiд час хвороби, коли вже б i надii не було на видужання. Однак Павло Михайлович цю нашу крицеву постанову обминув задля такоi нагоди, яка оце привела нас серед ночi в гущавину чiб'юського лiсу. Поки йшла пiдготова трапези, пляшка «риковки» заморожувалась у снiгу, щоб i вiдповiдна температура нагадала нам бенкети в минулих часах. Першу чарку «по чину» хильнув Павло Михайлович. Вiн, якось пiдозрiло кр'якнувши, шепнув: – Добра!.. Менi вона не здалась такою, але коли попередник випив i проковтнув, то i менi слiд було зробити те саме. Аж коли Г. І. Добринiн, виплюнувши свою порцiю, простогнав: – Оцет! – нам довелося теж погодитись, що це не була горiлка. Всю глибину нашого розчарування збагнути може тiльки той, хто пiсля цiлорiчного посту з такою церемонiею збирався «розговiтись»… Трагiчна помилка добряги проф. Тихоновича була пересторогою переступникам лагерних норм i законiв… У радянському лагерi неумiльцям не легко згрiшити, для цього потрiбно вправи i майстерности «соцiяльно близьких». Наступного дня проф. Тихонович свою помилку виправив. Недопитий оцет обмiняв на повну пляшку монопольки, яка цього разу вже була чесно роздiлена на всiх мешканцiв нашоi кiмнати, i при цiй нагодi всi заприсяглися нiяких сепаратних акцiй не вести. На жаль, недовго така iдилiя протривала. зима 1934–1935 рр. Перший мiй виступ на естрадi вирiшив мою долю в Ухт-Печорському таборi. Перша заполярна зима на лiсорубi, земляних, будiвельних роботах похоронила б мене у своему вiчно мерзлому грунтi. Нi моi фiзичнi сили, нi моя пригожiсть до таких робiт не подолали б нi пiвнiчних морозiв, нi непосильноi працi. Мельпомена вiдплатила сторицею за вiрну iй службу. Простора дерев'яна споруда, з театральною залею та примiтивною сценою, без потрiбних декоративних та свiтляних засобiв, здавалась олiмпiйською святинею в порiвняннi з таборовими бараками i навiть будинками для вiльнонайманого населення. В невеличкiй кiмнатi бiля сцени, яка мала служити гардеробою для акторiв, була пiч, на якiй вiчно кипiв казанок з водою i бiля якоi вiдбувалися всi роботи в пiдготовi вистав, концертiв та всяких мистецьких iмпрез для завойовникiв далекоi Пiвночi. Трупа таборових акторiв складалась iз вуркаганiв, кишенькових злодiiв обох статей, ленiнградських вуличниць, двох професiйних актрис Александрiнського театру i молодого учня Мейерхольда, який там правив за режисера. Цей «творчий колектив» зустрiв мене, на диво, прихильно, а пiсля першого виступу на iхнiй сценi стали до мене ставитися, як до авторитетного консультанта в усiх театральних проблемах. Свою прихильнiсть до мене кожне виявляло по-своему: вуркагани стали звати мене «паханом» (на iхньому жаргонi щось середне мiж батьком i дядьком) i запевнили мене, що голка моя не пропаде, нiхто в бараку не посмiе потягнути лаха з мого арештантського достатку, бо я оголошений пiд iхньою опiкою. Коли б щось подiбне трапилось, то виновники стануть перед вуркаганним судом, а це не рекомендуеться нiкому iз смертних громадян есесерii. Ленiнградськi «дiвицi» заопiкувались моею i Павла Михайловича непраною бiлизною i здавалось, що кращого бажати вiд долi було занадто… Актриси з Александрiвки радiли, що до iхнього берега прибуло, а вихованець Мейерхольда сподiвався знайти в моiй особi споборника «бiомеханiки», якоi наявний контингент «жрецiв сцени» не мiг збагнути. В печi трiщала свiжо зрублена сосна, баланда i арештантська пайка хлiба була гарантована конституцiею СРСР, i у поправно-виховних таборах цiеi iмперii вимагати кращого – пахло б невдячнiстю й нахабством. Коли по деякому часi менi поталанило ще й всунутись у кiмнату колонiзованих i лягти на одних нарах бiля Остапа Вишнi, то здавалось, що такого добра мало хто доскочив iз найбiльш щасливих громадян «квiтучоi краiни». Тiльки росiйська мова затруювала мое арештантське життя. Прем'ери в тому театрi пеклись щотижня, як бублики. Крiм сучасних i перекладних п'ес поважний вiдсоток займала росiйська клясика з своею московсько-петербурзькою вимовою. Моею дошкою порятунку було те, що рядом зi мною на сценi були вуркагани всiх мастей i нацiональностей зi своiми власними жаргонами, чого нiяка школа не могла подолати. В тому мовному ярмарку моя «хохлацька» вимова проскакувала менш замiтно, ба навiть подекуди придавала певноi сценiчноi кольоритности. Наявнiсть трьох професiйних акторiв виявила можливiсть переформування агiтбригади на театральну органiзацiю з нормальним до деякоi мiри репертуаром та iншими атрибутами, якi конечнi для вистав, хоч би i в лагерних обставинах. При звiльненнi всiх членiв ансамблю вiд загальних робiт, увесь час вiддавалось на пiдготову репертуару i навiть на вишкiльну та тренувальну працю над людським матерiялом, який був не пiдготований для такого фаху. Крок за кроком вистави ставали все бiльш замiтнi своiми мистецькими вартостями, i начальство вирiшило використати цю здатнiсть i задумало iз того осередку розбудувати театральну iнституцiю, яка мусiла б обслуговувати не тiльки арештантiв Ухт-Печлага, але й вiльнонайманих громадян та адмiнiстративний персонал, який там теж був позбавлений найконечнiшоi культурноi розваги. Всевладний начальник концтабору Мороз використовував своi широкi уповноваження доволi своерiдно. Вiн задумав з Чiб'ю зробити столицю для цiлого того простору, що звався Ухт-Печлагом, з усiма атрибутами «соцiялiстичного мiста»… Почав вiн iз театру, куди став скеровувати з усiх пiдвiддiлiв засланцiв – акторiв, музикантiв, малярiв i навiть письменникiв, якi по «лагпунктах» перековувались на корисних громадян соцбатькiвщини. Як колись помiщики пишались акторами-крiпаками, так бiльшовицький «барин» Мороз позганяв у клюб iм. Косолапкiна рiзних акторiв, рiзних жанрiв, рiзних амплуа, i наказав грати собi рiзний репертуар: драми, комедii, опери, оперети, водевiлi, ба навiть концерти симфонiчних та джазових оркестр. У СРСР усе можливо, бо це ж краiна наймовiрних можливостей! Колись Лесь Курбас не один раз затiвав зi мною розмову про режисуру. Чомусь йому мерещилось зробити з мене режисера, але я нiяк не хотiв розлучитися з акторством. Сцену я любив, лицедiйство вважав своiм призванням i менi навiть у снi не марилось, щоб я мiг змiнити цей жанр. Навiть аргументи улюбленого мого метра були безсилi. Але правду казали моi батьки: «Хто не слухае батька-матерi, той буде слухати собачу шкiру…» З наказу Якова Мороза, в одну мить став я мистецьким керiвником театру Ухт-Печлага. Страх перед загальними роботами штовхнув мене в режисуру, на чужiй сценi, з чужими акторами, у рiзних чужих жанрах. У той тяжкий час переквалiфiкацii, товаришування з Остапом Вишнею було для мене неоцiненне. Без його поради та моральноi пiдтримки менi було б не виплисти iз зрадливих течiй, в якi штовхнуло лагерне буття. Тут кожний необачний крок, кожне випадкове слово попадало у картотеку 3-го вiддiлу, а там пощади вже не жди, i Мельпомена не врятуе, – «поминай як звали»… В цьому вирi единим прибiжищем були нiчнi розмови, на нарах, рядом iз другом, перед яким можна було розкрити душу i серце та не боятись навiть усiх сил пекла. Прошепотiвши детально стратегiю та пляни боротьби за iснування серед цього моря, повного пiдводних, зрадливих рифiв, ми часто засинали пiд спогади барвистого минулого, яке мов на кiнолентi пробiгало в пам'ятi… Друзi i недруги, далекий Харкiв, Киiв, давнi приемнi товариськi пригоди, спiльна наша подорож по Европi, трагiчнi подii останнiх часiв на бурянiй Украiнi, – все це гуло та шумiло в наших вухах та головах, повторюване безлiч разiв i кожного разу як щось нове, хоч воно вбилось у пам'ять до мозку костей, хоч кожний з нас був цим накипiлий, як старий надтрiснутий казан. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 2 сiчня 1935 р. 2 сiчня 1935 р., Курськ Чибью, Коми, редакция «Горняк». Губенко. Выехала [в] Харьков. Здоровы. Телеграф[ируй]. Целую. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 3 сiчня 1935 р. Харкiв № 7 3.І.35 г. Дорогой мой маленький мальчик! Приехала в Харьков к Мурочке на ее отпуск в школе. В Курске прожила больше 1/2 месяца и вимучилась ужасно. Квартирный вопрос очень сложный в Курске в связи с переходом краевого центра, и найти комнату там теперь очень трудно. Жила с Марией Ивановной Г[жицкой] в проходной комнате, спала на довольно оригинальной конструкции, состоящей из двух стульев, 1 табуретки и 1 кресла; вместо перины – моя шуба, а все это выглядело приблизительно так: при чем все разной вышины, так что я представляла из себя бугристую поверхность, завернутую в ватное одеяло, как блинчик с начинкой. Намучилась ужасно, но уж настолько привыкла спать в таком положении, что сегодня плохо спала на мягкой кровати. Ты мне часто снился там, и вообще я беспрерывно думаю о тебе до боли. Застала здесь тут от тебя две весточки и очень обрадовалась им. Мне всегда легче бывает, когда я с тобой поговорю. Пережила я за последнее время больше, чем за весь этот год… и вполне понимаю твое состояние. Мой родной мальчик, мое солнышко любе!.. Как я жду встречи с тобой! Хочу, чтобы это были последние ожидания, и поддерживаю в себе эти надежды всеми силами. Ты меня сильно подбадриваешь, и я бесконечно тебе благодарна. И тон твой меня бодрит. И вот опять хочу плакать, потому что Мура играет твою любимую вещь – помнишь «Ручеек»… Как все разлетелось – и семья, и благополучие, и совместная наша жизнь со своими смешными трагедиями… Как бы я хотела все вернуть опять и, как говорил Владимир Петрович В[оробьев], «построил бы жизнь свою точно так же»… Все же хорошо мы жили при всех обстоятельствах… и я ничуть не жалею, ни капельки. И что тебя встретила в своей жизни – это самое лучшее, что только могло быть у меня за все время моего существования. И если нам суждено опять жить вместе, то эта разлука только еще больше и сильнее научит нас ценить друг друга, правда!? Рада безумно каждому твоему слову и жду всегда с нетерпением от тебя вестей. Послала тебе из Курска ноты «Запорожця за Дунаем», а в средине нот вложила гребешок для «тоi волосини, що ще воша не одкусила». Думаю, что получишь эти ноты, потому что читала в «Правде» о регулярном сообщении между Котласом и Сыктывкаром на аэропланах. Если это факт, то и письма теперь должны более регулярно прибывать. Кажется в Усть-Выми есть аэродром и там аэропланы делают посадку. Рада, что наконец-то добралась к тебе посылка с колбасою и ботинками. Интересно, как они тебе, не жмут ли? И в каком состоянии прибыли продукты? Ты мне, пожалуйста, напиши об этом. Думаю что и остальные посылки прибудут тоже, а вот из яблок, наверное, прибудет мармелад такой, как «у цебрi на метеорологiчнiй станцii. Ох i смiялася ж я…» Как у Вас там прошло свято Ухтпечэкспедиции? Ты мне напиши обо всем. «Дуже мене цiкавить все», что у вас там происходит, значительно больше, чем здешняя жизнь. Мой родной мальчик! Как я соскучилась по тебе… Не знаю, что буду делать дальше, денег у меня очень мало и нужно загнать рояль. Письма от Анатолия Ильича не дождалась в Курске и схожу к нему теперь. Решила, что ничего людям не нужно, кроме самого необходимого, и поэтому решила все продавать. Можно без всего жить и всякие вещи – это только обуза, связывающая руки. Пойду сегодня к Вячульке; он с бабой ко мне замечательно относятся, и малый меня любит, а Мурку всегда встречает замечательно и рад бесконечно. Бабка благословляла меня без конца и говорила, что не ожидала от чужого человека такого участия и помощи (материальной). А я ей ответила, что твой ребенок и мой для меня одинаково близки и дороги. У Вячка очень много твоих привычек и, хотя он как будто и не похож на тебя, но временами как-то так сядет да задумается, что я просто вижу тебя перед собой. А вообще он хороший хлопчик, а баба безумно его любит и на все жертвы идет ради него. За это я ее люблю, и она мне близка. Как может быть не странно, но у меня с бабой много общих взглядов. Принимают меня очень радостно и приветливо. Напишу в Курск Марии Ивановне, что Володя есть, в порядке, хотя она получила от него два письма и телеграмму. Собираемся вместе ехать в гости летом. Жить с этой женщиной вместе – мука. Из меня делали усердно прислугу и бесконечно чем-то обязанную. Но я вырвалась в Харьков и, если не устроюсь в драму курскую, то поеду в Белгород и перекручусь до весны, а, кроме того, мне ближе и легче приезжать к Муркетке. Она так скучает без меня, а я без нее – ужас! Бедная… ее «трохи не заiли вошi», и если бы еще немного я побыла в Курске, то от дочки осталось бы одно воспоминание. Так что сегодня все утро было мамаево побоище и дочка будет спать спокойно. Постараюсь скорее увидать Липу и передать ей, как телеграф иногда может перепугать чоловiка. Я тебе писала уж из Курска, как твою телеграмму ко мне перекрутили и это очень часто бывает, а фамилия моя была такая «Мяслоченко», и если бы не спросила барышня откуда жду телеграмму, то я бы ее не получила. Очень рада за свою сестру в Ташкенте, но до сих пор ничего ни от нее, ни от ее мужа. А мне очень хочется что-нибудь получить от них. Значит все обстоятельства вместе помогли делу окончиться благополучно. Очень рада, но не понимаю почему ничего не пишут. А так живу, как и раньше, и никак не могу понять, почему я не могу никак устроиться в жизни, вообще отказ в переезде к тебе меня подкосил совсем, потому что я всюду опоздала на службу по своей специальности, а счетоводом или секретарем можно пристроиться, но я в математике никак не храбра. Ну, жду от тебя хороших вестей и желаю тебе в новом году всего хорошего, чтобы нам его провести вместе и 36 год уже вместе встречать. Спасибо за поздравления с моими личными праздниками и за все то хорошее, что ты мне желаешь. Спасибо, роднулька! Ты единственный, желающий мне добра искренне. Как я провела эти дни, я уже тебе писала; день рождения я и сама пропустила и вспомнила о нем позже, а в день именин ехала в Курск. Да разве теперь можно об этом думать, когда не можешь себе места найти и мотаешься по свету. Пускай уж потом, когда будем вместе, тогда для меня каждый день будут именины. Так и будем каждое утро поздравлять друг друга с именинами, правда?! Пускай хотя бы и на один день пустили меня к тебе – я и тому буду щаслива… Так уже я по тебе соскучилась… ой как! И такие все слова старые, избитые и неподходящие для того чувства, что есть во мне и которое все к тебе стремится. Целую тебя бесконечно много и тепло, и будьте так любезны сниться мне как можно частiше – моi хорошi, любi… Всi тебе вiтають, а дiтвора цiлуе i любить. Родичiв не бачу твоiх i не хочу бачити, хай iм грець. Цiлую. Варя твоя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 7 сiчня 1935 р. Харкiв 7.І.35 г. Дорогой мой! Збиралася йти на пошту i заглянула в ящичок на воротях i аж пiдскочила. Фу, полегшало трохи. Хоч видко, що десь не все я одержала, бо пiсля курськоi кореспонденцii i листiвочки не було аж до сьогоднi. Сьогоднi одержала вiд мого синочка писане вiд 17-го i трохи спокiйнiша стала. А все ж багато менi незрозумiлого, з ким мое сонечко говорило, бо багато незнайомих прiзвищ. Треба було б ще раз написати, щоб я була бiльше в курсi справ. Мене цiкавить, як пройшло свято i де Я[кiв] М[ойсейович] тепер, а про це нiчого й досi немае вiд тебе. Я гнiваюсь страшенно, що ти менi не дуже то й пишеш. Хiба так можна? Менi таки прийдеться iхати в Бiлгород, бо тiтка боiться власноi тiнi i вже менi без натякiв, а просто сказала, щоб я десь улаштувалася. Це трапилося сьогоднi i я трохи розгубилася, а проте i заспокоiлася твоiм про мене клопотанням. І зараз менi аж легко стало. Ох, швидше б уже iхати. Так все остобiсiло. Цiлую тебе, рiдненький, i дякую безкiнечно, що заспокоiв мене i пiдтримав надiю. Сумую без тебе. Пiд сьогоднi бачила тебе у снi i цiлувала… нiби я приiхала до тебе в гостi. Так цiлувала, що мабуть губу у снi укусила, бо якась болячка стала на губi, а вчора не було. Та я i зараз так тебе цiлую, як ото у снi, i люблю-люблю… Ой, як люблю. Твоя Варя. Дiтвора i всi цiлують i вiтають. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 8 сiчня 1935 р. Харкiв № 8 8.І.35 р. Дорогой мой любий! Получила весточку от 13.ХІІ и так бесконечно была рада. Рада, что наконец-то доехала посылка с колбасой, а я уже поставила на ней крест и страшно досадно было. Напиши мне, как ботинки – хороши или нет, а, может быть, посылка не целая была, и там не все получено, что я посылала? Ты, пожалуйста, напиши мне. Я так скучаю за тобой, что просто силушки нет, и ты мне часто снишься, почти каждую ночь. Я тебе благодарна, что ты так часто меня навещаешь… Сижу и скулю за тобой… А дни летят и скоро, скоро весна, хотя сейчас у нас такие страшные морозы, что я вот уже четыре дня, как носа не высовываю на улицу. Думаю, пока сидеть здесь, пока опять не прикрутит, а там махну еще куда-нибудь на 1/2 месяца. В Курске я заявилась и теперь я спокойнее относительно всяких формальностей. Настроение у меня неплохое, потому что часто говорю с тобой, а это меня бодрит и тон у тебя хороший. Регулярное сообщение меня радует. Интересно, как ты – получаешь ли от меня письма? Послала тебе из Курска телеграмму с сообщением, что еду в Харьков и ты, очевидно, ответ послал на Курск, а не сюда. А, может быть, у вас уже 55? мороза и ты носа не показываешь из хаты тоже? Напишу сейчас письмо Марии Иванов[не] – пускай сходит на почтамт и узнает, есть ли что от тебя или нет, а тогда перешлет мне сюда. А тебе пошлю еще одну телеграмму, чтобы ты знал, что я в Харькове. Когда была в Киеве, подала заявление о ружье, но до сих пор нет ответа, а дробь у меня есть та же. Думаю, что ружье «ляпнет», ну и черт с ним; больше в жизни потеряли. А будет день – будет пища. Портрет Юзика покажу Липе. Я еще никуда не ходила по случаю мороза и сегодня нужно пойти к Анне Дмитриевне, потому что у Мака [день] рождения, а я боюсь и подумать о том, что из теплой хаты можно выпхатысь. Как прошел у Вас праздник Ухтоэкспедиции? Мне очень хочется знать и знаю, что раньше, как в конце января не получу ничего – дней 21–24 нужно ждать, если ты напишешь что-нибудь в первых числах января. Время летит! Я уже не считаю январь. А там февраль, март, апрель… и май. Долгожданный, что он нам принесет?! Слезы опять или радость? И жду и боюсь. И хочу скорее дождаться мая, и страшно, что опять будет печаль безграничная… Как ты думаешь, будем плакать или нет? Стараюсь не думать о плохом, и кажется мне, что не может быть Я[ков] М[ойсеевич] таким жестоким опять. О, только что получила твою телеграмму: «Целую родную. Нет писем. Зфоров». Очевидно – «здоров»? Ну, ясно, что у Вас морозы, наверное, такие, что нос невозможно показать на улицу, а тем более пройти до почтамта. Как твоя шапка, что я купила тебе, пригодилась или нет и тепло ли тебе в ней? Всего, конечно, невозможно припомнить, да еще с такой головой, как у меня теперь, а все же я себя браню без конца за то, что не пошила тебе рукавиц с одним пальцем и не купила теплых перчаток, – это просто преступление. И каждый день об этом думаю и мучаюсь. Как-то ты там перенесешь эти морозы? Если у нас так придавило, а по газетам – в Москве 32?, то у Вас больше 100°, наверное… А какой ты теперь? Худой, как и в последнее свидание, или немного поправился? Пожалуйста, пиши обо всем! А как с подштанниками? Залатал или нет? Ты пришли мне мерку твоей талии, и я куплю тебе белья. Как только отпустит зима и потянет весной, ты мне присылай телеграмму, что Ухта уже тронулась, и я сейчас же вышлю посылку. Ах, как уже хочется скорее пережить эти холодные месяцы, а там солнышко пригреет и веселее станет жить на свете и скорее и ближе к моему солнышку. Пишу тебе часто, а почему ты не получаешь – не знаю. Ты пиши сколько послал мне в Курск весточек, чтобы я знала о каком количестве писать Мар[ии] Иванов[не]. А может быть, я еще поеду туда служить, хотя мало надеюсь, потому что кто в конце сезона будет пополнять трупу, да еще без знакомства с русским репертуаром. А вообще я себя не узнаю, такая я безвольная и неудачница стала. А все из-за того, что не могу быть с тобой, и эти обещания меня атрофируют. Я все жду. То ждала октября, а теперь мая, и я не живу, а все жду, считаю дни и гоню время вперед… Скучаю, жду и радуюсь каждому слову, полученному от тебя. Как вот такая маленькая телеграмма может поднять дух; и так всегда. Мой родной, люблю тебя и целую, и каждую минуту с тобой. Дiти цiлують, моi всi вiтають тебе. Пиши. Рiдний, дорогий. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 19 сiчня 1935 р. Харкiв № 9 19.І.35 г. Дорогой мой, любимый! Скучаю за тобой страшно и жду с нетерпением мая месяца. Надежда чередуется с отчаянием, и я все гоню время вперед. Что-то нам принесет судьба в новом 35 году? Скорее бы уже пришло время моего отъезда к тебе… Что-то будет?! Так мне хочется поговорить с тобой не на бумаге, а близко-близко, глядя в твои прекрасные глаза. Не представляю себе этого момента. Скорее бы, скорее… Как ты живешь? получила от тебя телеграмму, где ты спрашиваешь, куда писать. Завтра дам тебе телеграмму ответную. Пиши на старый адрес – сюда. Живу по-старому и, вернее, не живу, а жду мая месяца. Как-то ты там? Это меня всегда волнует и интересует. Сколько я за последнее время пережила и передумала… Хочется скорее к тебе хотя бы на немного. Хочется обнять и погладить твою голову… Какой ты теперь? Голова то, наверное, совсем белая у тебя? Худой ли или поправляешься понемногу? Что нового, хорошего или плохого? Как прошло торжество пятилетия экспедиции? Что нового в связи с этим праздником? Так хочу скорее увидеть тебя и обо всем узнать, услышать из твоих уст. Так мне за тобой тоскливо и такая я одинокая и беззащитная. Совсем не умею я бороться с жизненными невзгодами и неприятностями. У нас было много волнений, правда, я в это время была [в] Курске и мне ничего не писали, но Вячко болел крупозным воспалением легких. Сейчас уже все прошло, и он бегает на воздухе, веселый. А болел тяжело. Бабка, наконец-то, поняла, что Вячку жить на Гончаровке невозможно и вредно. А как выйти из этого положения? Ждут приезда Жоржа из Киева, и тогда уж что-нибудь будем думать. Но что я могу помочь в этом вопросе? Ты же сам понимаешь, что мое положение настолько невыяснено, что я, кроме маленькой материальной пользы, ничего не могу предложить. Да и то сейчас я кручусь, как белка в колесе, в связи с трудностями денежными. Продала картину Васильковского за 120 руб. и теперь думаю, что бы еще загнать? Денег у меня 500 руб., а продается все так трудно. Кончается бюджетный год, и с деньгами у всех трудновато. Меня волнует вопрос, как у тебя с деньгами? Есть ли они у тебя, или, может быть, тебе прислать хоть немного? Ты по-прежнему получаешь 35 руб. или получил повышение в разряде? Как твое ударничество? Масса всяких вопросов возникает и на все хочется получить ответ. Как шапка меховая, носишь ее и тепло ли тебе в ней? Какая погода – холодно и сильные ли морозы? У нас ты, очевидно, читал, были морозы «подходящие», и еще предсказывают похлеще. Не могу понять почему не получаешь моих писем? Я очень часто пишу тебе и твоя телеграмма об отсутствии писем меня удивила. Очевидно, залеживаются где-нибудь, потому что почта, мне кажется, не задерживается. Послала в Курск письмо к Марии Ивановне, чтобы переслала мне всю корреспонденцию, какая только есть там на мое имя. Думаю, что нечего мне ехать опять туда, потому что невозможно оставлять Муру здесь одну. Я до сих пор не могу обчистить ее от всех прелестей, какие за две недели обсыпали ребенка. Нашелся наш Федя; в моем отсутствии приезжал на время отпуска сюда к Василию. Заходил несколько раз к Анне Дмитриевне узнать обо всем, но не застал ее. Узнав об этом, пошла к Василию, узнала его адрес, написала ему письмо и жду ответа. У Васи все по-старому – денег нет, как и всегда, и думают загнать квартиру да поехать искать счастья в других городах. Вася думает отправить семью к Лидии Михайловне, а сам ехать устраиваться куда-нибудь в центры. Растет детвора и у них: Чока большущий хлопец и Вика не отстает от него; вот только со здоровьем не все благополучно – хромают легкие. Надежда Михайловна ничего; рак пока не дает о себе знать, но питание нужно хорошее, а как раз этого-то и нет. Маруся с мужем опять в Змиеве – хорошо все. Приезжала и наша Галя с самой меньшей дочкой. Они выехали из своей хаты куда-то в другое село. Костя живет хорошо – женился было, да жона iх покинули, и он теперь в грустях. Играется ему хорошо, и ценят его. Вообще родычам неплохо. И Катя живет очень хорошо, работает много, а вот о тебе да о твоем сыне некому позаботиться, потому что ты обо всех думал и всем помогал. Я не знаю, что будет дальше с Вячком. Бабка старая, отказывает себе во всем для Вячка, и так долго протянуть невозможно. А потом что? Даже страшно думать об этом. И я не думаю, не хочу думать… авось как-то все сложится так, что окончится к лучшему. У меня от всяких забот голова кругом идет. И при всех обстоятельствах больше всего меня волнуешь ты. У всех кто-то да есть, а вот у тебя да у Мурки только я одна. И такая я паршивая да несчастная, что на меня трудно положиться. Я тебе писала, что у меня на руке туберкулез был. Только две недели, как заросла рана, но опухоль не рассосалась: еще и нужно «питаться», – доктор сказал. Чудак! Мне даже весело стало после его тирады. И пускай себе «трепается». Я теперь как шакал: все высматриваю да вынюхиваю, чтобы его еще продать. За рояль в комис[сионном] магазине дают только 2500 руб., а мне жалко отдавать за эту цену. Если уже придется продать за эти деньги, то пускай будет туда – ближе к отъезду, а то я не смогу выехать к тебе. Вообще настроение у меня препаскудное, наверное плохо выспалась. Ну и переплеты. И сама не знаю, как из такой энергичной женщины вышла такая «шляпа». Раньше как-то ничего не было страшно, все – море по колено, а теперь уже не то – старость. Приеду к тебе старушкой, худой, как жердь, и злая, как ведьма. Все ожидаю вечера, чтобы спать скорее завалиться. Утром встаю и опять думаю о вечере и дни отсчитываю, и минуты, и секунды. Январь на исходе… февраль, март, апрель… Весна. Будет весна, и веселее пойдет дело. Дни будут бежать быстро. Май! Какой хороший месяц; солнышко, все цветет!.. Будет ли он мне хорошим и цветущим? Будет ли мое солнышко со мной? А как Муркетка ждет этого! Она выросла очень, хорошая девочка и еще пролетит немного времени – оглянемся, а дочь уж барышня… сына женить, дочь замуж выдавать. Да, а мы старые-старые… Жизнь прожита, время ушло. И разлука еще болезненнее чувствуется… Тяжело все выносить в разлуке. Будем ли еще жить вместе?! Пиши мне, а то я начинаю выть на луну, как собака. Будь здоров, мой родной, любимый. Целую всего. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 23 сiчня 1935 р. Харкiв № 10 23. I.35 г. Дорогой мой, милый мальчик! Получила позавчера корреспонденцию из Курска и только одну от 30.ХІІ прислала Мар[ия] Иванов[на], больше ничего нет, и я не знаю, будет туда еще что или нет. Ты мне напиши, сколько будет на Курск. Получил ли ты мои письма за ноябрь месяц от 15 и 23, где я начала нумерацию своих писем? За декабрь к тебе идут еще два письма 20 и 27 написанные. Почему такое настроение? Я тебе послала 13.І письмо тоже не очень-то веселое, а почему, и сама не знаю. Оно, конечно, понятно. Тяжело быть в таком напряженном и неизвестном состоянии. И что же нам принесет май? Ой, как уже хочется все выяснить, узнать и окончательно решить. Ну, уж если и в мае откажут в переезде к тебе и опять отложат. Я не буду так наивна, а устроюсь на работу хотя бы в том же Курске. Осенью, когда формируют театры, это, конечно, будет легко. Погода у нас сейчас замечательная. После сильных морозов наступили совершенно весенние дни. Пахнет уже, пахнет весной… Это еще не настоящая весна, но и иллюзия мне радость дает… Родненький мой! Уже пролетел январь… срок разлуки приближается к концу. Еще три месяца – это уж не девять… Как легко и радостно делается, и звенят струны счастья. Скорей бы летело время!.. Вот когда пройдет февраль, то уже совсем сделается весело!.. Жду, жду с нетерпением… На днях попалась мне газета «За индустриализацию», где была статья Якова Моисеевича, его портрет и фото нефтяных вышек. И так мне стало хорошо… Как будто я побывала у вас в гостях, как будто я побывала на родине – такой далекой, родной и дорогой. А Мурка со всех сторон рассматривала портрет Якова Моисеевича и все допрашивалась, такой ли он в жизни, и хороший ли он, добрый ли? Да когда он нас к тебе пустит «на всю жизнь»? Ну что я могла на это сказать и ей, и себе!.. Сказала, что увидим в мае. Хочу, чтобы был и «хороший, и добрый». А все же было так приятно, когда прочитала статью, что вот там между нефтяных вышек проходишь ты и дышишь тем воздухом, а в строительстве, о котором пишет Я[ков] М[оисеевич] есть капелька твоих трудов, мыслей и жизни. Ах, как хотелось мне быть там у вас, а не здесь в ненавистном городе и крае. Буду ли?! Не могу себе представить того момента… Подъезжаю к Чибью… Жду встретить родное лицо… И так болезненно-радостно замирает сердце… Когда, когда же?! Просто сил нет ждать, когда начинаю мечтать об этом… И вдруг опять – «отказать»… подохну – факт. А пока дожидаюсь каждой весточки от тебя с таким трепетом, как будто получаю не бумажку, а кусочек тебя живого и теплого. Послала тебе телеграмму 21-го января и жду днями от тебя весточку ответную. Была вчера у Вячка. Он совсем молодцом, только на двор его еще не выпускают, потому что немного подкашливает, а вид хороший. Дал мне письмо к тебе, написанное еще тогда, когда я была в Курске. Я его тебе пересылаю, но оно уже устарело, и сейчас все гораздо лучше обстоит. Пиши нужны ли тебе деньги. Послала тебе ноты «Запорожця» заказной бандеролью, и если получишь их, то пиши – я еще чего-нибудь пришлю из книг. В нотах лежит гребешочек красненький для «тоi волосини». Интересно знать, получил ли ты посылку с салом… Представляю, какие приедут яблоки? Даже интересно посмотреть было бы, если бы она завалялась до моего приезда, то спешной посылке был бы год, а я поглядела бы, что сталось с яблоками. Но я думаю, что их кто-то поел за твое здоровье. Пускай, мне не жалко. Интересно, полученные тобою яблоки в первой посылке были все хорошие и как ты их сам поел? Ты раньше не очень-то их любил. Меня страшно подмывало послать тебе кавун, да остановило то, что в Усть-Выми разницы для спешных и обыкновенных посылок нет никакой. Это ужасно, что так посылки плохо ходят. Мне уже хочется послать тебе посылку и я начинаю понемногу собирать ее. Купила пачку печенья и сахару пиленого. Как только пригреет солнышко и пойдут пароходы – сейчас же и посылка придет. В прошлом году в начале мая пошли пароходы, хорошо бы было, чтобы и в этом году была ранняя весна. Так хорошо дожить скорее до весны. Я живу по-старому. Бывают дни, что я не выхожу с хаты совсем, а то и по нескольку дней подряд. Никого и ничего не вижу. И никто и ничто меня не интересует. Ах, как мне все неинтересно! И так хорошо, что я живу в такой каше людей, никто мной не интересуется и не трогает. Если бы в моем положении да быть одной – я давно бы была в сумасшедшем доме, а так все кричат, все чем-то взволнованы, у всех свои хлопоты, неприятности, так что и мне веселее. Что не делается – все к лучшему. Будем думать, что это так и будет. А вообще встречала один новый год в Курске, другой здесь у своих, и оба раза думала о тебе, о том, что принесет нам этот год и выпила хорошо за твое здоровье. Так скучно и беспросветно мне без тебя, и ни о чем, и ни о ком думать не хочется и не думается. Пойти куда-то на люди – для меня трагедия целая. Я столько собираюсь сходить к Липе, к Анне Дмитриевне и никак не выберусь. Сижу дома. После приезда из Курска только раз была у Вячка, да раз у Анны Дмитр[иевны]. Так и живу, как медведь в берлоге, а уж и берлога!.. И как только могут люди жить в таком ужасе?!! Только одна комната, где я с Муркой да с Галей живем, имеет человеческий вид и чисто. Какие-то люди чудные и странные живут в этом доме, хай им грець! Если бы я не была занята своими мыслями и тобой, давно бы отругала их всех. Так странно после того круга, где провели столько лет, попасть в такое общество. И ничем эти люди не интересуются – только покушать, сходить на службу, покрутиться перед зеркалом. Не читают, не интересуются ни настоящим, ни будущим, ни прошедшим. Чудаки! Вот так и живем! Ждем, а не живем. Ждем мы двое встречи с третьим человеком, чтобы никогда не расставаться. Если бы только можно было никогда не расставаться, так было бы хорошо жить. Люди злые кругом. Нас разлучили, и теперь мы переносим так много горя. Сколько горя?.. Целую тебя, мое солнышко родное, и жду тебя. Жду и вижу хоть во сне. Пиши же мне. Я так жду тебя. Твоя Варя. Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 23 сiчня 1935 р. 23 сiчня 1935 р., Харкiв Любий Тато! Зараз же пiсля того, як одержав твого листа, пишу тобi. Щойно одержали листа вiд Варвари Олексiiвни, разом з ним я одержав твого листа. Я був на волосцi вiд смертi, але тепер видужав. В мене було крупозне запалення легенiв. За цю хворобу менi поставили 100 банок. Бабушка зовсiм стала погана за цю хворобу. Вона страшенно хвилювалася, бо Жорж у цей час був у Киевi. Менi стало дуже сумно, хоч ти й жартував, коли я прочитав, що ти вже починаеш бiлiти, як лисицi та зайцi. Це свiдчить, що ти дуже перевтомлюешся, й дуже прошу тебе берегти себе, бо я ще не втратив надii, що ми з тобою побачимося i ще заживемо «на большой». Зараз у нас живе тьотя Юля з Володею й Євстигнiем Дмитровичем. Живуть вони в нас, тому що iх виселили на вулицю й вони тепер залишилися без даху. Здоровцi переiхали на нову кватирю й хотiли, щоб тьотя Юля залишилася в iхнiй старiй кватирi, але справа не вишла, й тьотю Юлю виселили. Поклон вiд бабушки. Цiлую Вячко. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 30 сiчня 1935 р. Харкiв № 11 30.І.35 р. Мое сонечко! Прилетiла до мене та й листiвочка вiд тебе, мое любе сонечко! Страшенно мене зрадувала, бо вже й страхи мене обхопили, що немае вiд тебе анi листiв, анi телеграм. Я уж и волновалась, и не спала, и думы передумала всякие. Нет и нет от тебя ничего. Послала тебе телеграмму в ответ на твою, где ты спрашивал «куда писать?» и жду-жду, а ответа нет. Ходила на телеграф узнавать, отправили телеграмму или нет? – Отправили. Ждала-ждала и ждачки поела. Думала уж бить тревогу и давать телеграмму в лагерь, наводить справки. Вчера послала еще одну телеграмму. Никак не могу понять почему нет ответа на телеграмму? Очевидно, не послали к тебе ее отсюда. Никак не могут привыкнуть, что в Чибью есть телеграф, и мне приходиться лоб разбивать, божиться, креститься и доказывать, что в новом соцгороде обязательно бывает телеграф, что я его видела своими глазами, что я получаю оттуда телеграммы и тыкать «барышням» их под нос. И так каждый раз. А все потому, что в книге нет такого города, и мне тоже каждый раз тыкают книгу под нос с криком, что нет такого пункта и вызывают заведующего. Он нас мирит с трудом, все же принимает телеграмму, и я иду домой в страхе, что ты ее не получишь. Очевидно, с последней так и случилось. А ты комик, что же ты не послал мне, не дождавшись ответа на свою, а я должна тут такие ужасы переживать. Уж как Вам угодно, а раз на декаду прошу сообщать мне как Вы там здравствуете. Я безумно скучаю за твоими письмами, а их нет как нет. Телеграмма мне дает знать, что ты вчера, когда давал ее, был еще жив и, очевидно, здоров. А письма мне нужны как воздух, потому что я не могу не говорить с тобой так долго. Шутка ли – девять месяцев! Ужас!.. Так невозможно жить, силушки моей нет. А что если опять – «отказать»! Ой умру!.. Май такой радостный месяц и так хочется, чтобы и нам он принес радость… Принесет ли?! У меня все по-старому. Никуда носа не высовывала и ничего не знаю нового, кроме того что есть в газетах. А газеты бывают и радостные, и печальные. Вот т. Куйбышев так уж совсем меня огорошил. Молодой еще уходить из жизни, и так жалко. Что-то большевики стали уходить сильно – так нельзя… за этот год уж больно много. Смерть т. Кирова я так тяжело переживала, что просто ужас, ну вот как будто он мне родной и близкий-близкий… Еле отошла, а неделю так меня угнетала эта ужасная трагедия, что я места себе не находила. Писать об этом не хотелось, да и трудно о таких переживаниях написать. Тяжело очень и жалко. Давай о другом поговорим. Правда, радости у нас с тобой мало и говорить весело трудно, но поддерживать надежду нужно, а то и жить зачем же?! Думаю и хочу быть уверена, что надежды наши оправдаются, и мы будем вместе жить, любить и радоваться… Как хочется увидеть тебя, мой родной, любимый!.. Уж и не могу представить себе, как это будет… Какой ты теперь стал? Снишься ты мне и иногда очень ярко вижу тебя, ну вот просто так хорошо, что и не верю, что нет тебя здесь со мной. А сегодня утром, когда начала думать о встрече с тобой, то и разнюнялась… Если уж судьба опять увидеться, то хочется чтобы уж совсем было бы хорошо. И представляется мне, что встречаешь ты меня в Усть-Выми, на пристани… Фу, уж больно богатые мечты!.. Ну их! Слишком много хочу. Тут уж хоть как-нибудь да увидеть, а то аж в Усть-Вымь закортило… може ще в Пинюг? Мечты, мечты!.. Этим только и живу. Это только и на свете держит! А так все серо и скучно. У нас с неделю, а то и больше стоит весна. Но январь ужасно длинный месяц! Все каждый день январь и январь… Еще полных три месяца осталось ждать… Фу, как много и как долго… А вдруг опять отказ и горе, слезы, потерянная почва… Неужели опять?! Это будет ужасно! Думаю, что видеть тебя мне разрешат, правда? Хотя бы это можно было бы повторить, как в прошлом году. Я безумно скучаю о тебе и так болезненно и безысходно. Креплюсь и держу себя в руках из всех силенок, но когда запою «Жаворонка», то плачу жалобно… а поэтому не пою. Ну, ничего! Нехай козириться! Поживем, увидим, и думаю, что все будет, как только может быть в нашем положении, лучше, правда?! Я тебя люблю, жду и живу только тобой и для тебя. Целую тебя, целую и жду… Пиши, родной, пиши! Я так жду от тебя писем! Люблю безгранично… Твоя Варя. Привет Юзе. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi30 сiчня 1935 р. Харкiв 30/І-35 р. Добрий день, дорогий дядя Павлуша! Як ви живете? Для нас був з мамою сьогоднi щасливий день, бо получили вiд вас листiвочку. Ми вже почали нервуватися, що з вами, тому що не було вiдповiдi на телеграму. Я учуся в школi, дiла нiчого йдуть. Ми з мамою ждем скорiше травня, щоб iхати до вас. У Вячка буваемо часто, вiн вам теж листа написав. Дядя Павлуша! Чи е там школа? Напишiть, скiльки в нiй класiв. У нашiй школi вiсiм всього класiв. Ну нiчого, як приiдемо ми до вас, то ще заживемо краще всiх. Мама моя iздила в Курськ, а до мене приiхала на мiй вiдпуск та й досi ще живе в Харковi. Я за Вами так скучила, що жду днями, щоб скорiше днi пройшли та хоч би скорiше травень, а вже пролетять днi скоро. До побачення. ЦІЛУЮ КРІПКО-КРІПКО 10 000 000 000 раз. Пишiть. Передавали всi привiт вам. Йосипу Йосиповичу привiт вiд мене. Ваша М. Йосип Гiрняк Спомини сiчень-серпень 1935 р. 1935 рiк почався подiею, яка принесла полiтичним в'язням тяжкi часи. Смерть Кiрова була сигналом для страшних репресiй. Не тiльки по цiлiй есесерii, але i по концентраках почалася така буря, яка перемолола маси людей. З нашоi обителi перший попав у цей вир Павло Михайлович. У кiнцi сiчня я виступив у ролi режисера. Ішла перша моя постава п'еси К. Фiна «Безглуздя». Пiсля вистави мене облягли моi спiвробiтники актори, щоб подiлитись своiми враженнями вiд тiльки що зiграноi комедii. Мiж ними я завважив Остапа Вишню. Його стурбований погляд говорив, що щось трапилось… Я кинувся чим скорiш передягатись i ми вдвох подались до свого бараку. По дорозi до краю схвильований Павло Михайлович розповiв, що його тiльки що викликали до начальника 3-го вiддiлу Чорноглазова, який повiдомив, що за спецiяльним розпорядженням Павла Михайловича знято з редакцii лагерноi газети i вiн направляеться на загальнi роботи до Кожви. Цей лагпункт мiстився при березi рiки Печори за сiмсот кiлометрiв вiд Чiб'ю. Остап Вишня наступного дня мусить зiбрати всi своi речi, отримати харчi на дорогу i запечатаний пакет iз його арештантськими документами та податися в дорогу. В ознаку довiр'я до нього начальник 3-го вiддiлу конвоя йому не дае, i Остап Вишня в морозну зиму сам мусить добратись до Кожви. Сiчень, лютий i березень – це мiсяцi «пiвнiчних ночей». День тривае двi-три години i то при дуже слабому освiтленнi. Мандрувати одному таку далеку дорогу це для людини Пiвдня неймовiрне. Це не було секретом, що таким рафiнованим способом 3-iй вiддiл задумав позбутись Остапа Вишнi, не прикладаючи своiх рук до фiзичного насилля. Людина по дорозi або замерзне, або безборонну дикi звiрi доконають… Усi iлюзii, що, мовляв, як уже опинився в таборi, то залишаеться тiльки доживати i перетривати свiй реченець, в одну мить виявились наiвними i безгрунтовними. Немае такого мiсця у царствi беззаконня i рабства, де людина могла б спокiйно дожити свого вiку. Меч московського чекiста на волосинi висить над головами мiльйонiв беззахисних, i нiхто не може вгадати, коли i над ким вiн обiрветься. Остап Вишня думав, що коли вiн узяв на себе всi безглуздi обвинувачення, якими Сталiн iз своiми пiдручними задумали обезголовити украiнський культурний фронт, то тим самим врятуе хоч на короткий час свое життя. Тепер в одну мить виявилась уся безгрунтовнiсть таких сподiвань та надiй. Цiлу нiч весь наш гурт ока не закрив. Усi враженi несподiваним громом, що пролунав над головою Остапа Вишнi, шукали засобiв, якими можна б було помогти товаришевi долi. Подii, якi щойно пролунали по Чiб'ю, свiдчили, що найближчi днi принесуть кардинальнi змiни в життi людей, якi роками коротали свiй вiк у концтаборах. Ця тема не дала спiвмешканцям бараку колонiзованих до ранку заснути. Докраю пригноблений Павло Михайлович збирав своi пожитки та готувавсь у далеку дорогу. Неоцiненний друг Г. І. Добринiн теж не дрiмав… В його головi снувались цiлi стратегiчнi пляни для облегшення тяжкоi дороги беззахисного етапника. На другий день, коли Остап Вишня оформлював свiй вiдхiд до Печори, Добринiн iз своiм шефом, професором Тихоновичем, приготовили для геологiчного вiддiлу в Кожвi скринi апаратури, якi треба було негайно перетранспортувати туди. Кiлька скринь заповнили невеличкi сани до такоi мiри, що й трудно було туди ще що-небудь примостити. Миршава конячка мала той багаж доставити до Кожви. Начальник геологiчного вiддiлу Тихонович (не без спiвучасти Добринiна) переконав усевладного Мороза, що арештант Павло Михайлович Губенко (Остап Вишня), який направляеться самостiйним етапним порядком у Кожву, буде добрим конюхом i супровiдником цiнного багажу для мiсцевих геологiв. Начальство на таку пропозицiю погодилось, i це для Павла Михайловича дало надiю промандрувати той тяжкий шлях у товариствi бодай живоi конячки. Нi друзi, нi сам Остап Вишня не задумувались над тим, який буде з нього конюх. Їм тодi i на гадку не спадало, якою трудною дорогою доведеться людинi пробиватись серед лютоi зими, в час снiжних заметiв… Ішлося тiльки про те, щоб людина не мандрувала сама, щоб хоч невеличка конячка товаришила по цьому завiяному шляху. Дорога йшла через сосновi лiси, через замерзлi рiки, попри рiдкi селища населення Комi i ще рiдкiшi лагернi пункти, де етапник Вишня мiг переночувати, пiдгодувати конячку i дати iй змогу набрати сили до дальшоi дороги. За намiченим пляном, на подорож цю дано було мiсяць часу. Старенький коник, як видно, привиклий був до рiзних вiзникiв. Упряж була упрощена до найпотрiбнiшого: шлия з орчиком та слабенькi вiжки без залiзного загнузду, батiжок, лопата та сокира – були всiею зброею та знаряддям погонича. Досвiд геолога Добринiна в час його геологiчних дослiдних експедицiй став у великiй пригодi при вирядженнi Остапа Вишнi у цю дорогу. Без його помочi та порад упоратись i з таким завданням було б немисленно. 29 сiчня 1935 року, раненько, ще темноi години прощали ми Остапа Вишню. Щоб не викликати зайвих пiдозрiнь, було рiшено, що тiльки я один iз його найближчих друзiв проведу його ген за Чiб'ю на лiсну дорогу, якою вiн помандруе в далеку Кожву, до Печори, пiд вiчно мерзлу Воркуту. Ще засланцi по бараках досипляли свiй сон, ще вартовi вигрiвались пiд своiми кожухами, а вже Павло Михайлович iз лагерного обозу виводив покiрну конячку, яка апатично потягла сани тяжко навантаженi скринями геологiчних знарядь. Мовчки пройшли ми рядом територiю столицi Ухт-Печорського концентраку Чiб'ю. Пiвнiчну тишу турбував тiльки шелест наших нiг, копит конячки та скрип тяжко навантажених саней. Всю дорогу до останньоi лагерноi застави нi одним словечком ми не обiзвались… Боялись нарушити лiсну тишу, i не знаходили слова, яким можна було б висловити бiль, що стискав груди. Прощаючись iз Павлом Михайловичем, я довго не випускав його iз своiх обiймiв. Передо мною нечайно виринула картина з 1920 року, коли я отак само, але лiтньоi ночi, прощався з своiми братами, коли вони подавались iз «чотирикутника смерти» на рiдну галицьку землю. В мiсячну нiч, у Вiнницi, посеред мосту розiйшлись нашi дороги… Пройшло довгих п'ятнадцять рокiв i ось я знову темноi пiвнiчноi ночi за Полярним колом прощаюсь iз «рiдним братом», Остапом Вишнею… І в час останнього прощання ми не були в станi промовити й словечка. З примерзлою сльозою, що скотилась по обличчi, вiн пiшов рядом iз зерянською конячкою до берегiв Печори. Я не мiг рушити з мiсця до того часу, аж поки морозний скрип iхньоi ходи не потонув у глушинi пiвнiчноi тайги. Надii на те, що нам пощастить разом прокоротати час заслання, в один день безслiдно розвiялись. Тепер одна тiльки турбота не покидала нас: як Павло Михайлович промандруе тяжкий шлях i чи не звалить його по дорозi хронiчна хвороба шлунку?.. Чи добреде вiн до мiсця свого призначення щасливо, без чигаючих на кожному кроцi небезпек?.. Усi попереднi тяжкi, безнадiйнi днi та переживання: арешт, слiдство, камера-одиночка, етапна мандрiвка по самому днищi пiдрадянськоi дiйсности, – все це не було таким безвихiдно болючим, як момент усвiдомлення одинокости та пустки в серцi, коли серед заполярноi тайги, за останнiм поворотом заховалася згорблена постать друга. Тiльки в ту хвилину я збагнув, ким була для мене та людина. В одну мить в уявi пролетiли всi нашi зустрiчi, всi спiльнi подорожi по далеких краях, всi товариськi радостi та турботи… Мати, брати по той бiк свiту, дружина далеко-далеко… а ось останнiй друг, з яким думалось разом докоротати арештантського вiку, заховався у сосновiй тайзi, можливо, назавжди. Хто тепер подасть тепле, товариське слово розради, хто обереже вiд пропастей, що кругом розставленi, як сiльця на дикого звiра? Чи добреде вiн, помiж тими капканами, до свого мiсця призначення? Як вiн, хворий, слабосилий, подолае ту небезпечну, безмежну путь? Перед ним ще довгих дев'ять рокiв поневiрянь у не одному концтаборi московськоi iмперii! Сливе найпопулярнiший письменник, мистецьким словом якого зачитувались i захоплювались мiльйони украiнських людей, пiшов сам один по непротоптаних дорогах непроходимоi Пiвночi, покинутий усiма на ласку долi. Завiщо? За якi грiхи i провини? За те тiльки, що любив i розважав своiм словом свiй народ?! А цей народ теж у такому самому станi, i не може помогти свому смiхотворцевi, який облагороджував соняшною усмiшкою серця землякiв. Остап Вишня пiшов у далеку дорогу один-однiсiнький, лише мала пiвнiчна конячка була йому товаришем, конвоiром, охоронцем вiд несподiваних небезпек. На шляху, яким йому довелося мандрувати, було лише декiлька зерянських селищ. У мiсцевих людей нiчого було сподiватись будь-якоi прихильности. Бандити, вуркагани-втiкачi давно вже вилiкували тих громадян вiд спiвчуття до каторжан. Цей «соцiяльно близький» радянськiй владi елемент не був схильний заглядати в майбутне; люди того клану жили тiльки сьогоднiшнiм днем. Вони при першiй нагодi тiкали з таборiв, iшли куди очi вели, як дикi звiрi нападали на людей, на iхне майно, щоб тiльки рятувати себе вiд голодноi смерти, а у вiдплату стероризоване населення допомагало сторожi та гончим собакам виловлювати тих бунтарiв проти всiх i вся. Зустрiч з такими втiкачами для беззахисного етапника-одиночки Остапа Вишнi була дуже небезпечною. Харчовою приманкою для них була не тiльки конина, вони не погорджували й людським м'ясом. До клюбу iм. Косолапкiна часто заходив молодий лагерник, украiнець з Донбасу, студент полiтехнiки, засуджений на три роки, але за спробу втечi дiстав додаток – ще десять рокiв. Двадцятилiтнiй, добре збудований красунь-хлопець звернув на себе увагу двох вуркаганiв, що готувались самовiльно вирватись на волю. Вони намовили наiвного хлопчину пристати до iхнього пляну, нарисувавши приманливу картину романтичноi втечi з каторги, пообiцявши йому роздобути вiдповiднi документи, з допомогою яких вiн зможе розпочати нове життя в далеких краях непроходимого Сибiру. Плян був детально опрацьований. Романтики запаслись скромними харчами та кращим одягом i навеснi пустились у тайгу за щастям i волею. Мандрувати довелось по густих лiсах, водянистих торфовиськах, багнах, перебрiдати та перепливати пiвнiчнi рiки. Невиносно тероризованi машкарою та комарами, вкрай знесиленi, вони попали у мисливське сховище. Там, звичайно, запопадливi господарi залишали деякi харчi i знаряддя на майбутнi часи. Втомленi, голоднi шукачi волi поiли всi харчовi ощадностi мисливцiв, обезсиленi вiдлежувалися у криiвцi, щоб набрати сили до дальшоi мандрiвки. Глухоi, безсонноi ночi донбасець-студент пiдслухав розмову своiх товаришiв мандрiвки. Один переконував другого, що вже наспiла крайня пора для реалiзацii мети, задля якоi вони намовили непрозорливого студента до втечi. – Хлопчина з кожною хвилиною тратить сили, губить вагу i за кiлька днiв залишиться одна шкура та костi й не буде чим поживитися. – Другий переконував першого, щоб дати студентовi змогу ще ту нiч поспати i тiльки наступного дня приготовити з нього вуркаганський гуляш. Молодий, майбутнiй iнженер тiльки в ту нiч збагнув, що товаришi подорожi вели його з собою – як живу харчову комору… Вiн пiдождав хвилини, коли його проводирi поснули, нишком вислизнув iз криiвки i в темну нiч подався навмання, подалi вiд голодних убивникiв, якi були небезпечнiшi серед дикого, багнистого лiсу, нiж дикi звiрi. Нерозважний утiкач два днi волiкся по тайзi, поки натрапив на зерянське селище, де добровiльно вiддався в руки влади. Його знову привели у Чiб'ю, заокруглили реченець каторги до десяти рокiв, пiсля чого молодий романтик не тiльки сам занехав мрii про нелегальну волю, але й найвiдчайдушнiших авантюрникiв перестерiгав перед нерозважними плянами. Перспектива зустрiчi Остапа Вишнi з безоглядними, голодними втiкачами лякала мене бiльше за всi iншi небезпеки, що чигали на кожному кроцi на безборонного етапника-одиночку. сiчень-серпень 1935 р. Настали тяжкi днi самотности, яка завжди лякала мене. Правда, шкiльнi часи проходили далеко вiд батькiвськоi хати, але майже весь той час я перебував разом iз старшими братами. Служба в Сiчових Стрiльцях, а згодом праця в театрi проходили мiж своiми людьми, якi не рiзнилися вiд рiдних, найближчих серцю iстот. На далекiй Пiвночi Остап Вишня замiняв усiх, i я не вiдчував рядом iз ним нестерпноi одинокости. Та не стало його, i прийшло те, чого я найбiльше лякався: глуха самiтнiсть, внутрiшня пустка. Єдиною розрадою було листування з дружиною, але воно, на жаль, було обмежене лагерними приписами та контролями, i тому не могло замiнити постiйного контакту з товаришем долi. Я кинувся за порятунком у працi з арештантами-акторами над репертуаром концтабiрного театру. Там я шукав утечi вiд дiйсности. Аматори-вуркагани вiдносились до мене з пошаною. Професiоналiсти з росiйського театрального свiту терпiли, iнтригували та стукали у 3-iй вiддiл про кожний мiй крок не тiльки за кулiсами, але й на сценi. Проте i тодi оберiгала мене квалiфiкацiя i вiдсутнiсть такого, який би зумiв замiнити мене на цьому вiдповiдальному становищi «мистецького керiвника» концтабiрного театру. Московськi, ленiнградськi та з iнших мiст i областей Росii театральнi робiтники, що попали в Ухт-печорський табiр, були мало пiдготованими до тих рiзноманiтних завдань, якi доводилось менi виконувати на сценi i в органiзацii всiх жанрiв театрально-естрадних iмпрез. У коловоротi тiеi працi i щоденних турбот я не пропускав жадноi нагоди, яка помогла б менi дiзнатись про долю Остапа Вишнi. До лiта 1935 року нiяких iнформацiй не пощастило здобути, аж при кiнцi серпня я отримав вiд нього записку, в якiй вiн запитував мене, чому я не вiдповiдаю на його листи, якi вiн посилав поштою. Цидулку передав менi в'язень, що закiнчив свiй термiн, i через Чiб'ю мандрував кудись у Сибiр на вiльне поселення. Із запиту Павла Михайловича можна було догадатися, що його листи до мене попадали прямо у 3-iй вiддiл, у мою картотеку. Як видно, i вiн, i я, були на примiтi, а нашi дружнi взаемини були пiд особливим зацiкавленням вiдповiдних наглядачiв. Остап Вишня у своiй писульцi нiчого не згадував про перебiг подорожi до мiсця призначення; скiльки вона тривала, та взагалi про пригоди i обставини, що йому довелось подолати. Його тiльки турбувала моя мовчанка. Із записки було видно, що друг не передбачав того, що його листи могли попадати туди, куди вiн не адресував. Вiд нелегального листоношi я довiдався, що Павло Михайлович серед дуже тяжких умов, бiля Кожви, на малому лагпунктi працюе пiдручним не то книговода, не то статистика; хворий, голодний, позбавлений контакту з дружиною, а про зовнiшнiй свiт – то й нiчого говорити. Лагпункт належить до категорii штрафних; це значить, що там режим лагерних iзоляторiв, який не кожний здатний перенести. Я сам був безрадний що-будь помогти у тому трагiчному становищi друга. Г. І. Добринiн, як звичайно, ранньою весною подався в геологiчну експедицiю, а без нього трудно було щось придумати для помочi строго законвойованого арештанта, яким був «небезпечний терорист» Остап Вишня. НКВД робило все, щоб вiн, без iхнього «товчка», якнайскорiше покiнчив своi земнi справи. Лагерна влада, за спецiяльними iнструкцiями iз центру, мала тiльки посприяти «природному кiнцевi» життьових митарств хворого письменника. Однак нащадка степових чумакiв не так то й легко поконати. В пiвнiчних концентраках слабосильнi, кволi часто перемагали всякi недуги i проявляли бiльшу виносливiсть, нiж силачi-молодцi; тi часто падали пiд тягарем каторжного режиму як пiдрiзанi дуби на лiсорубi. Хирляки, слабосилi вiд подуву вiтру гнулися вчетверо, але при сприятливiй погодi знову здiймалися на ноги i несли тяжку ношу до кiнця свого шляху. Павло Михайлович був на невеликому лагерному пунктi, де всi знали один одного, всi при кожнiй нагодi допомагали один одному. Як кому пощастило вийти з того чистилища, тодi вiн iхав у «свояси» навантажений усними i письмовими поручениями до рiдних та знайомих вiд тих, що мусiли до кiнця допивати своi гiркi чашi. Я, хоч i не був пiд конвоем, хоч мав деяку свободу рухiв, однак мое життя проходило у клюбi, серед людей, якi не мали контакту з установами, що були пов'язанi з позалагерним свiтом, i тому не мiг нав'язувати тiснiшого контакту з найближчими друзями. Остап Вишня знав про мое життя-буття вiд людей, якi попадали до його лагпункту iз Чiб'ю, але я не мав зв'язку з ними, i тому не мiг iнформувати приятеля про те, що його цiкавило. Та моя безпораднiсть турбувала мене; я боявся, щоб Павло Михайлович не запiдозрiв у мене недбальства до товариських обов'язкiв, якi зв'язують кожну дружбу. Із щоденника Остапа Вишнi 1 лютого 1935 р. Лютий 1935 Розпорядженням Гулага я переведений в «Печорское отделение» для робiт на руднику «Еджид-Кирта». 1.ІІ.935 виiхав на Печору. Села, що ми iх проiздили 1. Чиб’ю                       22. Праскаль 2. Ухта                         23. Щелья-Бож 3. Аким                        24. Іпат 4. Порожськ                  25. Новик 5. Вильна                     26. Ошкур’я 6. Промисль                  27. Усть-Уса 7. Кедва                      28. Акись 8. Карта-иоль                29. Межа 9. Мошьюга                  30. Ульяшево 10. Іжма                       31. Соколове 11. Деюр                     32. Кожва 12. Щелья Юр               33. Красний-Яг 13. Нята-Боже               34. Бузовая 14. Кичкар                   35. Медвежка 15. Кепиево                  36. Конецгорськ 16. Чарка-Бож               37. Паранець 17. Чарка-Вом               38. Борисдикость 18. Мутний Материк        39. Даниловка 19. Звiринець                40. Корольки 20. Денисовка               41. Воя 21. Захарвань Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 2 лютого 1935 р. Харкiв № 12 2.ІІ.35 г. Дорогой мой, любимый! Твоя телеграмма, что я получила вчера, совершенно меня убила… Какая командировка предполагается, куда, зачем и на время или насовсем? Я совсем растерялась и перепугалась. Разве можно давать такие телеграммы? Если это действительно командировка, то нужно же писать о характере ее, а не так просто без объяснений. Ну ты себе представить не можешь, как она меня огорошила. Ночь не спала и весь день вчерашний никак в себя не могла прийти и все думала-передумывала, как и что… Дам сегодня телеграмму тебе с просьбой объяснить характер командировки, а то буду мучиться, и всякие страхи в голову лезут. Такая я напуганная всеми последними событиями в моей жизни, что уж никому и ничему не верю… Послала днями тебе письмо, а сейчас опять пишу, «бо злякалась дуже» и хочу, чтобы мои страхи были ложными… так не хочется уже всяких неприятностей и тяжелых переживаний. Сердце у меня стало пошаливать и, как только волнуюсь или быстро иду, а то и просто без причины – оно вдруг какие-то штуки выкамаривает. Вообще даром не прошли травмы последнего года и дают себя чувствовать. А, да ну его все это! Было бы с тобой все благополучно, только об этом и думаю, а так все переживем и вылечим и сердце, и все остальное, когда буду с тобой вместе. Как я жду этого момента! Неужели может опять быть отказ и опять разлука?! Не хочу об этом думать. Кроме всего, меня еще беспокоит отсутствие писем, и так скучно не говорить с тобой. Телеграммы меня успокаивают, а так вообще мало дают, и хочу писем. Почему их нет? Я уже начинаю ругаться. Где они завалились? Мне нужно с тобой говорить, а ты не пишешь. Бегаю к поч[товому] ящику у ворот чуть ли не каждый час, «а Германа все нет»… Ничего не могу тебе написать о новостях каких-либо, потому что никуда не хожу. Мурочка вот два дня как лежит, хотя температура и невысокая (самая большая – 37,5), но все же грипп, очевидно, и я ее выдерживаю дома. Кашель, насморк и ноги крутят. Большая у меня дочь делается. Уж и физически развиваться стала, и так последний год ее состарил. Она первая прочитала вчера телеграмму, и у нее тоже мелькнула мысль – командировка ли это или что-то другое… Ах, какие мы «наполоханi»… Вид у нее возмужалый, и к тебе уж не приедет малая Муркетка… Как жалко, что ушло то время, когда ей было четыре года и когда мы жили в № 130. Когда перед окнами вид на огороды и на месте дома нашего – пшеницу сеяли… больше пользы было. И мы молодые! Я тогда была, как дикая лошадь впервые под седлом… и смешно, и жаль того времени. Нельзя вернуть его? А?! Ну, зато хоть вспомнить есть о чем и о ком. Ведь это счастье, когда есть о чем вспомнить, это богатство. Есть же люди совсем бедные и воспоминаний нет у них, а у нас с тобой чего только нет и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, очевидно. В интересное время мы живем, и я ни капельки не завидую тем, кто прожил в довольстве и спокое до революции. Правда!? Меня интересует твоя командировка по двум моментам: первое, какого она характера, а второе, если это теперь, то еще холодно и какие теплые вещи можно одеть на тебя? Пожалуйста, кутайся, чтобы к моему приезду у тебя все было на месте и в целости. Какая там у вас погода и как ты переживаешь северную зимушку? У нас была весна полная, а сейчас снегу подсыпало, приморозило и опять приятная зима. Из Киева до сих пор нет ответа на мое заявление относительно ружья, и думаю, что это дело потерянное. Как не жаль, а приходится убедиться, что «сперли»! Как мне теперь добыть ее и, очевидно, я уже никогда не приобрету себе рушнички. Конст[антин] Алексеев[ич], кажется, выехал совсем, вместе с заводом в Воронеж, а я не набралась духу сходить к нему, потому что много и ему пришлось пережить из-за всего нашего дома. Так что я не захотела и заходить к нему. Нужно найти Ксенофонта Иван[овича], Ивана Кириллов[ича], может быть у них что-нибудь есть для меня подходящее. К татку Мачка приедналися еще Вася Вражл[ывый] и Кость Котко, так что собралась интересная экспедиция. Котко даже удивил меня этим; я не думала, что он тоже поедет. А вообще я с охотой выехала бы скорее и жду не дождусь мая месяца. У меня мысли такие, если не буду у тебя, то может быть списаться с Яковом Феофанов[ичем] и переехать в Сыктывкар на работу. Как ты думаешь относительно этого, а? Напиши мне и узнай, есть ли там театр. О том, что я скучаю за тобой, и люблю тебя, и жду тебя, жду встречи – я думаю уверять не приходится, правда?! Ты прекрасно знаешь это и без уверений. Целую тебя, мой любимый! Дни считаю и мечтаю, мечтаю о многом хорошем, теплом… Твоя Варя, Мура. Целую Юзю. У Липы еще не была. Кланяйся всем. Всегда привет от всех наших – А[нны] Д[митриевны], Мака. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишни 6 лютого 1935 р. Харкiв № 13 6. II.35 р. Дорогой мой, любимый! Послала тебе позавчера телеграмму с просьбой объяснить характер командировки и жду ответа. Очень меня беспокоит отсутствие писем. Что такое? Никак не могу понять, почему нет ничего от тебя. Как же ты там живешь? Как прошел праздник пятилетия и что хорошего он тебе принес и принес ли? Так меня все это интересует! Так мне тяжело, что нет от тебя писем… Мало меня удовлетворяют телеграммы и хочется говорить с тобой значительно обширнее, а писем нет. Тут еще я неспокойна после твоей телеграммы от 31.I. Все меня волнует какая это командировка и надолго ли, а, может быть, насовсем? У страха глаза велики, а мне после всего пережитого вообще трудно верится в подлинный текст и все кажется что-то другое. Хочу чтобы это была действительно командировка. Боюсь, что моя телеграмма последняя не дойдет к тебе также, как и одна из тех, что я послала в январе с ответом, куда писать. Как-то скоро ее у меня приняли и не спорили совсем, а только спросили, есть ли в Чибью телеграф. Была у меня Липа; я ей прочитала все, что к ней относилось и от нее знаю, что свято прошло успешно (из полученной листiвочки). А подробностей все нет. Взяла портрет «великомученика» на сосне с хвостом бубликом для того, чтобы переснять на фото, а подлинник я не хочу уступить и ни на какие ее мольбы не уступила. Живу по-старому и ничего нет радостного у меня, а самое ужасное – отсутствие писем. Мурочка была немного больна последние дни – грипп в легкой форме. Только сегодня я ее спустила с постели и позволила 5 минут побыть на воздухе. Погода у нас роскошная – солнце, и пахнет ранней весной. Меня это и радует и печалит… Скоро уже и май месяц прибежит, скоро наша судьба решится… В какую сторону?! Как не хочется опять страдать. Я так хочу, чтобы Я[ков] М[оисеевич] был добрым гением… Я так хочу, чтобы он пожалел меня и разрешил приехать к тебе. Как ты думаешь, может быть он ко мне добрым потому что я хорошая, а? Правда же я хорошая? Для меня страдания пережитые пошли в пользу. И я теперь хорошая-хорошая… Да вот только никак не могу доказать этого на деле. Вот приеду в Чибью и буду еще лучше в 100 раз, нет больше чем в 100 – в миллиарды… Ой, только пустите меня скорее… Во всяком случае, если даже все будет в плохую сторону, то ты хоть немедленно хлопочи о разрешении свидания. Я приеду к тебе с Мурочкой. Она так хочет тебя видеть и мечтает поехать к тебе. Пускай побудем хоть немного вместе все, а то кто знает, как жизнь сложится и будем ли мы живы. Все в жизни случается… Есть в городах трамваи, автобусы, бывают крушения, болезни и всякие неожиданности. Нужно встретиться нам всем и пожить хоть немного вместе. У меня постепенно уплывает надежда на совместную жизнь, потому что близится время решения этого вопроса. И теперь для меня будет радостью хотя бы разрешение свидания с тобой. Уж больно я соскучилась по тебе. Ты иногда мне снишься, но не всегда могу восстановить в памяти, как. Какой ты теперь? Можно ли тебе сфотографироваться и прислать нам карточку? Детям очень хочется получить твое фото или нарисованный портрет. Февраль пролетит скоро, дней у него мало, а там март-апрель и… и что будет, ах, что будет?! Страшно… И почему я такая неудачливая последнее время стала? Все мне не везет в жизни, куда не ткнусь – и неудача. Уже мне надоело. Вот если бы не было детей, я поступила бы с собой, как угодно. Надоело мне так жить… Все тревога, тревога и ничего впереди нет радостного, кроме мая месяца, а если и там будет неудача!.. Ну что тогда? Я не хочу уже бороться, я хочу отдохнуть, выспаться спокойно, не волноваться о моих детях и больших и малых. Хочу быть вместе, хочу занимать на земле маленький уголок и сидеть тихо-тихо… Пригорнутися до тебе щiльно i про все забути. Федор ничего не ответил на мое письмо. К Васе нужно зайти и узнать, как живут все. Вообще, когда выдохнусь материально, обложу твоих родичiв «податком», кроме Василя, для Вячульки. Пускай дают, черт их не возьмет. Все тянули из тебя, а малому каждая десятка рублей не помешает. Организм очень слабый у него, да и Мушка моя не особенно крепкая, но мы с ней хоть понемногу да пьем рыбий жир. Он, конечно, помогает, «як мертвому кадило, бо до нього не дуже то iсти. І чорт його знае, куди пливуть грошi». У меня сейчас наличных 200 руб., а продать не очень легко. У всех денег нет почему-то. Ах, мой маленький хлопчик, как жаль, что мы не живем во времена, когда не будет денег. Очень трудно выдумывать, чем кормить детеныша, а он паршивый растет и хочет кушать. Мы с бабой Вячковой просто сохнем от изобретательств меню и ничего из этого не выходит, кроме того, что и мы, и детвора сохнем. Ну ничего, как-то да переживем все, есть люди еще в худшем положении, чем мы… Я когда начинаю думать обо всем с самого начала наших перетурбаций и когда думаю в светлые минуты, то прихожу к убеждению, что не так еще плохо все сложилось и что действительно бывает хуже. А дни сейчас в природе светлые и я, сидя на солнышке под окном, многое передумываю и вспоминаю. И хорошо мне в жизни, что есть о чем вспомнить. А сама себя чувствую такой старой, серой, ушедшей из жизни и только со стороны следящей за тем, что происходит кругом. А посмотрю в зеркало и удивляюсь, почему так мало морщин и не белая голова у меня… Очень состарилась я душой, очень устала, и нет интереса к жизни… Ну ничего, как-то все обойдется и уладится к лучшему. Будем надеяться и ждать… А пока думаю, стараюсь думать, о радостном и веселом в будущем. Целую, обнимаю и люблю безгранично. Дети целуют. Пиши. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 27 лютого 1935 р. Харкiв № 14, а в дорогу № 1 27. II.35 г. Дорогой мой, милый, родной! Солнышко мое! Не писала долго потому что не знаю точно, куда писать, да и сейчас пишу на «ура», потому что не знаю наверное, дойдет ли к тебе это письмо. Ты тоже теперь «летающий голландец»… Где ты будешь ночуваты ноченьку эту… Уже переплакала и переболела… Не так о себе волновалась, а больше о тебе и твоем моральном состоянии… Так было больно, что ты себе представить не можешь. Все мое существо хотело хоть немного облегчить твое горе, но я даже не знала куда послать телеграмму со словами поддержки, и бодрости, и любви. Больше всего беспокоилась, чтобы ты не подпал под влияние отчаяния в минуту удара и не совершил какой-нибудь непоправимой ошибки. Все можно пережить, и я верю, что недолго будут продолжаться твои поневiряння. Большевики строгие, но и милостивые, и то, что в царском режиме было покончено с политическими одним росчерком пера, в наших условиях совсем иначе выглядит. Думаю и верю, что при твоем искреннем желании все изменится в скором времени в хорошую сторону, и ты будешь в бесклассовом обществе равноправным гражданином без всяких пятен. А то, что тебя перебросили в другое место, также не является страшным и непоправимым. Только бы физически ты не пострадал и был здоров, а все остальное имеет и свои хорошие стороны. Очень беспокоилась и страдала об одном, чтобы ты не упал духом. Мучилась, что не могла поддержать в первую минуту тебя теплым и ласковым словом. Но, получив твоих три письма из Чибью и два письма из Ижмы от 9 и 10 февраля, немного успокоилась, потому что ты умница и крепко переносишь все случившееся. Бодрись – все будет хорошо. А если мне не посчастливится переехать к тебе на жительство, то я все же не теряю надежды побывать у тебя на свидании в этом году. Будь крепким и бодрым, а я всегда буду с тобой и живу только для тебя и с тобой. Никто и никогда не сможет меня заставить забыть тебя и изменить. Я не из тех женщин оказалась, которые отвернутся и забудут легко того, кого полюбила крепко и искренно. Так что ты будь спокойный в этом отношении. А вот Зина Францовна И[рчан] уже замуж вышла и Мирослава об этом уведомила, так что он, бедный, в горе большом. Трудно многим переносить материальные лишения, вот и пускаются берега. А я терплю и верю, что дождусь тебя целая и невредимая. Не могу себе представить, что я могла бы изменить тебе… Вот если уж дети будут голодать, тогда может случиться какая-то сделка, но это же только физически может меня связать, а все мое духовное существо будет только твое и с тобой. Пока голода не предвидится, и я думаю, что трудности материальные не могут быть очень большие, и я как-то еще буду крутиться года три, а за такое время многое переменится и, может быть, мы будем с тобой вместе. Жду от тебя телеграммы с точным местом твоего жительства, чтобы послать тебе и денег, и письма. Сейчас я целыми днями сижу у Вячка. Вячулька, бедный, второй раз переболел крупозным воспалением легких за эту зиму, но сейчас уже бегает по комнате и грызет бабку за все, что она ему сделала за его короткую жизнь. Он здраво смотрит на жизнь и понимает все плохие стороны у бабы. А баба лежит вот уже скоро месяц с воспалением легких и плевритом сухим. Ухаживаю за нею и Вячулькой. Кормлю, ставлю банки, меряю температуру, мою горшки и т. д. Вячулька подупал духом и говорит: «Что я буду делать, когда баба умрет? К дяде Жоржу я не пойду». Я сказала, что ко мне он всегда может прийти и встретит самое хорошее, что только есть у меня к тебе, то же и к нему. Мы в очень хороших отношениях и это искренне – я чувствую. Он очень хороший хлопчик. А баба еще через пару лет будет бедная, он ей принесет много горя, потому что уже и сейчас в нем пробуждается протест и критика всего, что она делает. Так что ты прав был, говоря, что он скоро к тебе сам придет. Так будет. А тебя он очень идеализирует и любит, только от бабы прячет это все. Письма твои ему читаю, и он очень переживает все. Каждый день спрашивает, нет ли от тебя письма. Сегодня порадую полученным утром письмом от 9.II, а от 10.II я получила еще 25.II. Видишь, как скоро доходят – не так уже и страшно, что далеко. Нам повезло не терять из виду друг друга. Кончаю, потому что спешу к болящей бабе. Целую, люблю и верю в встречу. Вячко и Мура обнимают и любят. Мой родной, бодрись. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 3 березня 1935 р. Харкiв № 15-2 3. III.ЗV г. Мой любимый! Посылаю второе письмо на Усть-Вою. Не знаю, дойдет ли оно к тебе. Получила три последних письма из Чибью, твои телеграммы и телеграмму о твоем переводе, подписанную «Павло»; поняла, что не ты ее посылал, да кроме того я до получения телеграммы о переводе тебя получила уже твою телеграмму с дороги. Для меня было как-то не особенно уверенно в твоей командировке и я убеждена была, что стряслось что-то там. Получила и пять писем с дороги. Причем пятое письмо из Ижмы я получила первым, а потом поехали те, что ты писал раньше. А вчера получила письмо из Шелья-Юрска (на конверте штамп). Я очень рада, что связь не потеряна с тобой, и если бы у меня была карта Коми области, то я могла бы ехать по твоим стопам тут в Харькове, а, главное, знала бы, куда можно дать телеграмму тебе о нашем существовании и со словами ласки и тепла. Жду от тебя известий из Усть-Вои. А главное, напиши мне, что Я[ков] М[оисеевич] остался нач[альни]ком в Ч[ибью] или нет, и к кому обращаться с просьбой о моем переезде или о свидании! Ты мне писал, что к И. и к Н., но хотелось, чтобы к Я[кову] М[оисеевичу], он все же более решительный и надежный. Остался ли Лямин в Ч[ибью] и как имя и отчество его жены – мне это очень нужно, я хочу написать ей письмо. Вообще я уже успокоилась и всякие планы в голове роятся, а как все будет – не знаю. А все же хорошо, что я не переехала к тебе осенью, чтобы я сейчас делала? Ужас! Узнавай, как будет на новом месте и пиши мне обо всем, что там есть хорошего и плохого. Нужно обдумать, можно ли перевозить Муру и будет ли ей возможность там учиться. Ты не подумай, что я отступаю от желания переехать к тебе, но Муркетке 11 1/2 лет и ей нужно дать образование, нельзя же ломать ей жизнь и будущее. А с тобой, очевидно, подобные штуки будут проделывать, и я не удивлюсь, если получу от тебя телеграмму с Воркуты. Так уж суждено лагернику – мотаться по белому свету, и когда подумаю, что моему лагернику 45 лет и голова его покрыта снегом, а душа измучена морально, то у меня разрывается сердце, и полетела бы к тебе на крыльях хоть на одну минуту, чтобы пригорнуты ту белую голову и погладить нежно-нежно… Родной мой, любимый!.. Что-то будет с нами дальше?! Если разрешат к тебе поехать и если будут для Мурочки подходящие условия учебные, то это самое прекрасное, что будет в моей жизни. Если же Муркетке там не будет ничего подходящего, а я смогу к тебе ехать, то нужно подумать, и, может быть, где-нибудь оставить ее здесь в Харькове. Конечно, это тяжело сделать и с материальной стороны, и морально будешь неспокойный, но что поделаешь – история повторяется. Я начинаю верить в теорию двойственности. А вообще я стала суеверная и до болезни мнительная. Ты мне снился недавно, – приехал на две недели в отпуск ко мне. Ах, как жалко, что этого не может быть в действительности… Когда же я тебя увижу?! Иногда мне кажется, что тебя не было совсем и что мне снился сон давно-давно и во сне я видела нашу жизнь… Ах, как мы не умели жить! Вот когда все уже непоправимо, когда все ушло и не вернешь, только тогда стало видно, что многое нужно было бы делать иначе и жить не так… Как жалко, что ушло все и плохое и хорошее… И если бы можно было бы вернуть!.. Так мне хочется, чтобы твои мытарства закончились и пускай в шахте, в болоте, в черте, в дьяволе – только уж дали бы покой. Такие встряски и переживания могут подкосить окончательно человека. Я потеряла веру совсем, и у меня состояние как у человека, летящего под откос. И нет надежды, нет желаний, нет мыслей. Самое ужасное – это мучить человека надеждой… Я это на себе испытала и вся душа перестрадала, пересохла. Буду писать всем и вся, но это тоже по инерции, потому что я уже не верю. А впереди еще годы разочарований и горя. Я какая-то пустая в средине, как будто меня выпотрошили, и только слышу сердце, потому что оно ноет… А на дворе у нас весна и какая чудная… И еще в прошлом году в это время я могла хоть изредка видеть тебя… Но я увижу еще тебя, правда? Хоть ненадолго, а увижу… А может быть и надолго! Кто знает, что будет! Может быть улыбнется нам еще доля?! Ах, как все это тяжело! И это уже пережили… Что еще предстоит, сколько еще ударов готовит судьба? Но я крепко стою на ногах и буду стоять. Я не свихнуся, потому что ты жив и дети живут. И я буду жить и бороться. Я еще увижу тебя. Я хочу увидеться. Дети целуют. Любимый мой, твоя Варя. Получил ли все посылки? Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 9 березня 1935 р. Харкiв № 16(3) 9. III.35 г. Родной мой, возлюбленный! Получаю твои письма и вместе с тобой страдаю морально всеми твоими трудностями и горестями. И так безумно жаль мне, что не могу я вместе с тобой переносить все то, что ты сейчас терпишь… Что не могу в тяжелую минуту сказать тебе ласковое, теплое и бодрое слово… Что не могу погладить тебя по голове и поцеловать тебя в твои печальные глаза… О, как это тяжело!.. И если эти строки дойдут к тебе, то такими запоздалыми будут слова поддержки, что, пожалуй, будут уже не нужны тебе. Но все же знай, мой близкий, любимый мой, что я всегда с тобой, что я всегда думаю, люблю и мучаюсь тем, что не могу ничем помочь тебе в трудную минуту, кроме этих запоздавших строк. Я, когда представлю себе все то положение, в каком приходится тебе сейчас быть, все те физические страдания и лишения да плюс еще моральное состояние, то у меня волосы дыбом поднимаются, я мечусь, как зверь в клетке… Когда же все это окончится? Пускай уже на шахте, пускай в тундре, пускай на безлюдном острове, но только бы отдохнуть телом и душой… забыться немного… зарыться в работу… А там тепло придет, и, если будет все хорошо, то я приеду к тебе успокоить и обнять моего бедного, печального скитальца. Родненький мой! Если бы ты знал, как мне безгранично тяжело в этот ужасный период твоей жизни. И если я хотя немного могу поддержать тебя в твоем горе, то знай, что все мое существо болит и рвется к тебе на помощь. Я хотела бы, чтобы тебе было хотя бы немного легче от сознания, что я всегда с тобой, что всегда мои мысли, мое сердце, мое все хорошее летит к тебе на помощь… Дойдут ли эти строки к тебе?! Я хотела бы, чтобы дошло мое письмо и дало хоть чуточку теплых минут и покоя. Это уже третье письмо я пишу в Усть-Вою. Хочу, чтобы тебе на новом месте было бы хорошо. Хочу думать, что будет хорошо… хочу! Но я уже так много раз обманывалась, что боюсь хотеть, боюсь думать, боюсь строить планы, потому что как на зло все выходит наоборот… Второй год все выходит наоборот… До каких же это пор? Напиши мне, остался ли в Чибью нач[альником] лагеря Я[ков] М[оисеевич] или нет, а также имя и отчество Ляминой (если она тоже там). А то я не знаю, к кому писать и просить разрешение, потому что то все его заместители, а мне хотелось бы лично Я[кову] М[оисеевичу] написать. Получишь ли ты мои эти письма и когда? Так хотелось, чтобы они к тебе дошли и успокоили тебя и ободрили… Терпи, мой родной, и надейся на лучшее! Я думаю, что когда-нибудь будет нам лучше. Узнавай обо всем, что относится к учебе Муры, и можно ли мне туда ехать спокойно. Я только одного боюсь, что забьюсь я с Муркеткой так далеко, а тебя опять перебросят куда-нибудь и останусь я одна на чужбине без помощи, без близких людей… Если бы я была одна! Как это было бы хорошо! Дети… это и радость, утешение в тяжелую минуту, но это и большая ответственность… Я ни на секунду не задумалась бы, если бы могла где-нибудь в надежных руках оставить Мушку и поехала бы к тебе радостно и без особенных раздумываний. Так уже случилось с Бобинск[им] – он был под Москвой вместе с семьей, его перебросили куда-то, а ей пришлось в 24 часа выкинуться за пределы лагеря. Куда она, бедная, подалась – не знаю. Но это ужасно! Ах, как это все сложно, трудно и грустно! Вот когда вспоминаю народную мудрость: «Что имеем не жалеем, а потеряем – плачем»… Да, не умели мы ценить и любить нашу совместную жизнь и столько было глупостей сделано. Ну, да была и своя прелесть в том, правда? А еще поживем вместе, если не теперь, то через 10 – нет, через 8 лет и 9 месяцев заживем на славу. И будем верить, что еще будем вместе! Только береги свое здоровье. Если будет трудно и нужно – продавай костюм, ботинки – не жалей, наживем… Как только приедешь и выяснишь, где ты будешь находиться, – телеграфируй, я вышлю денег. Узнай, как ходят посылки туда и что там является ценным и чего нельзя достать. Если я не насовсем приеду, то, думаю, что свидание мне разрешат, правда? А уж я как-нибудь доеду к тебе! Подумаешь – велика важность, что далеко, а для меня теперь ничего нет далекого… Доберусь! Вячко здоров уже совсем, бабу тоже выходила почти что от смерти. Мура молодцом, а я немного подгуляла – напали ячмени на глаз правый. Все тебя любим. Целуем и грустим о тебе. Всегда твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 17 березня 1935 р. Харкiв № 18(5) 17. III.35 г. Мой любимый! Посылаю пятое письмо в новые края к тебе и не знаю, получаешь ли ты их. Ты мне снился под сегодняшний день. Печальный был такой и Иван Панас[ович] вместе с нами был, а ты повторил одну из старых историй, я плакала очень. Почему ты печальный? Мой родной! После телеграммы нет от тебя писем, а мне уже хочется получить из Вои письмо с ответом на многие важные вопросы. Может быть не получил предыдущих писем, то пишу тебе опять: как имя и отчество жены Лямина и в Чибью ли она, а также и Я[ков] М[оисеевич]. Мне нужно послать им письма обязательно. Было бы хорошо, если бы ты телеграфом сообщил об этом. Главное, важно, мне знать – остался ли Я[ков] М[оисеевич] в Чибью или нет. Я поняла, что ты его не дождался из Москвы и не знаешь точно, остался он или нет. Ну, я напишу кому-нибудь в Ч[ибью] и узнаю точно. Живу я по-старому. У нас уже весна, солнышко греет вовсю, но мне не радостно и неинтересно. Ах, скорее бы все выяснилось и разрешилось в какую-то сторону. У меня такое безумное желание быть с тобой, что я никак не могу смириться с мыслью, что все рухнуло и кроме свидания ничего не будет. Все же где-то далеко, в самом скрытом потайном уголке моего существа теплится искорка надежды… И греет меня, и блестит, как звездочка в безграничном черном небе… Ах, как мне хочется увидеть тебя… Милый, родной мой! Хороших слов хочется тебе написать массу, но это только слова, и они не могут даже миллионной доли передать всего того, что я к тебе чувствую, как болею о тебе и жду тебя. Возлюбленный мой!.. Я так убита горем, что не могу послать тебе посылок, а это из слов Володи ясно вполне. Доходят только упаковки. Но ты все же напиши мне, что тебе нужно, и я вышлю обязательно. А также пиши, что тебе привезти с собой, но только не так, как в прошлом году, а все детально, потому что я отчаянная и ни перед чем не постою да и явлюсь к тебе, как снег на голову. Дорога далекая и хочется привезти самое ценное и необходимое, а самое главное, то, чего нельзя там достать. Вот ты и думай. А самое главное, не ходи ободранным; представляю во что превратился твой синий пиджак… не опускайся, мой родной! Забудь о том, что впереди срок 10 лет. Уж не 10, а меньше 8 л. и 9 месяц., так что не так уж и страшно. Переживем!.. Все переживем и перетерпим, правда? Не унывай и не падай духом, моя радость, солнышко мое! Если с тобой что-нибудь случится по твоей же вине – знай, что я буду безумно страдать и мне тоже незачем жить. Береги себя. Все можно пережить. Меня беспокоит твое здоровье. Язва, как и следует ожидать в таких условиях, будет тебя беспокоить, а вот вообще, как ты себя чувствуешь физически? Если что-нибудь – беги к доктору. Напиши мне, что же это за Воя и какая река Печора, как нужно ехать к тебе, когда выезжать, и вообще узнавай все относительно моего передвижения по столь далеким и незнанным путям. Можно ли ехать на свидание совершенно свободно аж до самой Вои или нужно где-то останавливаться на базе, как в Усть-Выме? Есть ли такие случаи, что приезжают на свидание этим путем? А то, может быть, нужно ехать через Чибью? Помнишь, ехала же к кому-то жена на Воркуту и сидела маком пока сам Я[ков] М[оисеевич] не приказал погрузить ее и отправить. Мне кажется, что ехала она через Чибью. Как в дороге с хлебом, можно ли достать или нужно с собой грузиться? Мне бы хотелось и Мурочку с собой взять, но если это только свидание будет, то нет смысла тратить такие деньги. Лучше их сохранить на будущую поездку, а я верю, что когда-то мы будем вместе жить. И верю в это крепко, только посторонняя сила может этому помешать, а я лично только и живу для этого, верю, что и ты этого хочешь. Все же хорошо иметь близкого, родного человека хоть и в изгнании, но верного до могилы. А мы друг для друга только и живем, правда? Будем же надеяться на лучшее и будем верить, что это лучшее настанет когда-нибудь. Пиши мне часто; твои письма для меня, как лекарство во время тяжелой болезни. С дороги письма шли скоро, и я все время тебя видела в пути. Послала тебе телеграмму ответную и еще ничего не получила от тебя. Хочу послать деньги и жду ответ на телеграмму мою. Целую глаза твои. Твоя Варя. Дети целуют крепко. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 25 березня 1935 р. Харкiв № 19(6) 25. III.35 г. Родной мой! Получила от тебя телеграмму, и вот уже много дней нет ничего, что меня очень беспокоит. Что случилось? Почему ничего не пишешь? Я безумно волнуюсь. Как живешь и как устроился? Очень прошу тебя – пиши мне часто, если это, конечно, возможно. Будь бодрым и спокойным. Береги здоровье. А все остальное приложится… Написала много писем. Выслала ответную телеграмму и волнуюсь твоим молчанием. Сейчас перевела тебе телеграфом 50 руб. (пятьдесят руб.). Целую крепко. Любим тебя и всегда о тебе помним. Дети целуют. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi 25 березня 1935 р. 25 березня 1935 р., Харкiв Добрий день, любий дядя Павлуша! Як ви живете? Я зараз сиджу разом iз мамою i пишу вам листа. Живу я нiчого, тiльки за вами так скучила. Зараз у школi у нас канiкули i я гуляю. Все мене не покидае думка, щоб приiхати до вас. Там великий, великий лiс. Я так захопилася книжками, зараз читаю «По тайге за золотом». Інтереснi книжки читаю. Дають менi Вячко та Марко. Вячко живе гарно. Я до нього ходила вчора (24/III-35 р.), грали в домiно, в шахмати, рiзнi iгри. День був гарний, але Вячка баба не випускала надвiр, i вiн сидiв вдома. Вiн разом з двома хлопцями пишуть книжку про подорож одного мандрiвника. Вони пишуть, як справдi письменники – вимiрюють все по атласу. Я так Вячка люблю, дуже, дуже. Вiн менi, як рiдний. І мене вiн назвав сестричкою. Каже: «Ви менi з мамою, як рiдненькi». Живу я гарно, гуляю мало, бо в мене на вулицi, крiм Ігоря, товаришiв немае. Бiльшу частину дня я читаю. Вчуся я добре. Мене мама похвалила, каже: «Молодець». Я маю одне тiльки «задовiльно» з нiмецькоi мови, а з арифметики «добре». Цiлую я i всi в щiчку, губки, лобик, носик. Привiт вiд Анни Дмитрiвни, Мака, Галi, Ігоря, Юлi Осипiвни. Вiд Вячка палкий привiт вам. Цiлую вас крiпко-крiпко. Мура. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 26 березня 1935 р. Харкiв.№ 20 (7) 26. III.35 г. Мой любимый, роднулька! Послала тебе немного денег, и открытку, и телеграмму вчера, а сейчас опять пишу, потому что соскучилась за тобой безумно. Как долго я тебя не видела, и мне порой кажется, что ты – только моя мечта, а что тебя, как недосягаемую мечту, я не увижу… и страшно мне, и больно безумно. Из всяких тактических соображений я письма посылаю через Белгород, но на лето, по окончании школы Мурочкой, думаю переехать в Белгород и устроиться там на работу. Жду от тебя из Вои подробных писем со всякими деталями. Меня очень интересует, как ты устроился на новом месте и что делаешь? Узнала из достоверных источников, что Я[кова] М[оисеевича] уже нет в Чибью, и я, пока не получу от тебя писем, не пишу ничего начальству. Страшно мне вырываться с Мурочкой в далекие края, а вдруг там нет школы, и придется ломать ребенку жизнь. О себе я совершенно не беспокоюсь и все мои мечты – быть с тобой, разделить твою горькую участь и хоть немного скрасить твои годы изгнания. Если бы не было Муркетки, не было бы и секунды размышлений. Но если там есть хоть какая-нибудь школа для нее, то я ни капельки не буду думать и все возможное в моих силах сделаю, чтобы добиться разрешения быть вместе с тобою. Достала книгу Кантаровича «Большая Печора», из которой узнала многое о пути к тебе. Довольно трудное это предприятие и сложное, а самое главное, дорогое, очевидно. И это больше всего меня пугает, если бы пришлось ехать на свидание. Денег у меня сейчас совсем нет и, думаю, чтобы его загнать. Но ты не волнуйся о нас, как-то выкрутимся и это меня меньше всего беспокоит. А вот свидание к тебе будет стоить, очевидно, очень дорого, и я думаю, как быть и что делать? А отсюда все рассуждения и мысли, что лучше: приехать в это лето на свидание или, дождавшись от тебя писем, начать хлопотать о постоянном жительстве и уже тогда ехать «насовсем»? Думки, думки и краю им нет… А как все сложится, и сама не знаю… Быть здесь мне очень трудно материально и морально, все же я в тягость из-за моего положения; ты и сам понимаешь, что я неспокойна. Всякое плохое настроение окружающих я принимаю на свой счет и волнуюсь как за них, так и за себя. А самая главная моральная травма – ты. И день, и ночь ноет сердце о тебе, мой любимый, мой болючий, мой единственный. Чем могу помочь тебе, как развеселить?.. Когда же все это окончится и долго ли все будет? Вопросы, на которые нет ответа у меня, и я думаю вообще их нет в ближайшее время… вот что тяжело. Надо думать о том, как устроиться на зиму, если у тебя мне не придется устроиться. Все-таки Белгород меня пока что устроит, а там к осени будет видно, куда и как. Ах, сколько радости погибло вместе с маем месяцем… Сколько надежд. Думаю, что тебе будет лучше в новых краях, и если так, как ты писал, что дадут возможность работать над книгой, то и лучше, что дальше от центра – спокiйнiше и больше времени для книги. Вот только не случится ли, что ты будешь забойщиком, так, как Володя – бурильщиком. Нашла я на карте все места, по которым ты ехал и откуда писал мне. Как далеко… как было трудно и немыслимо тяжело физически!? Ну, ничего – доехал как-то… лишь бы здоров был, а то все ничего… Узнавай, как с посылками, что нужно и как посылать, куда (адрес) и все, все… Я все твои письма с дороги получаю регулярно и конечно с курьезами: те, что раньше писаны, приходят позже и наоборот; но я рада, что все время в курсе твоего путешествия и как будто еду вместе с тобой. А что, если бы действительно еще ко всему да мы были бы с тобой?.. Вот номер был бы… Слыхала, что теперь колонизация не практикуется, – жаль очень. Ну да посмотрим, что будет дальше. Меня удивляет Манон Абдуллаевич, ничего от него не получила, а я верила в него. Все же я ему помогла сильно, и можно было бы вспомнить о нас. Я даже не знаю, где он и что с ним. А ну их всех к черту! Остались ты да я, да мы с тобой… А у нас вчера (24.III) открыли памятник Шевченко; большое торжество было. Вот и есть украинская культура… видишь? Ха, а театр «Березiль» перекрестили на торжестве в театр им. Шевченко, весело, правда? Кто-то видел Леся К[урбаса] – он заведует лодками и совсем не по специальности работает. Думаю и даже глубоко убеждена в том, что не нужно держаться за прежнюю специальность. Но может быть к 20-летию Революции твоя книга будет как раз к месту и будет то, что нужно и о чем говорилось на последнем писательском съезде. Так что ты не забрасывай мысль о своем романе и устраивайся, как тебе лучше в этом смысле. Но пока надо забыть о своей особе и тихо работать в далеком уголке Большой Печоры. Я только одного боюсь, что начало моего письма приведет тебя в уныние, поможет быть, даже натолкнет на мысль и еще более нелепую – что я не хочу ехать к тебе. Но я думаю, что ты меня любишь, веришь и не омрачат тебя мои размышления, а наоборот, ты мне поможешь здраво во всем разобраться и решить, что делать нам? Я понимаю, что тебе будет трудно и тяжело отказаться от мысли, что я не приеду, но если этого в этом году не нужно делать, то и подождем еще немного. Когда хочешь скорее и хватаешься, то ничего не выходит из этого, я уже убедилась в этом. Не падай духом и не вини меня, что я начинаю размышлять, а не слепо иду за своим сердцем. Ах, если бы я была одна! Я была бы отчаянная и ни о чем не думала бы или если бы Мурке было лет пять… Какая она большая и хорошенькая и хорошая. Мы с ней и товарищи большие. У Вячульки была часто – я тебе уже писала об этом, но если не получил, то еще пишу, что он болел другой раз крупозным воспалением легких за этот год, и баба тоже с гриппозным лежала, но я отходила бабу и она вычухалась – «вже дибае и гризе хлопця…». Он плакал, когда узнал о твоем переводе. Но дети остаются детьми и в этом их счастье, а если бы они все так переживали, как я, то это было бы ужасно. Ну, кончаю, а то еще обругают меня за такое длинное послание и за почерк. Целую тебя и жду встречи, как большого счастья, о каком только может мечтать человек. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 5 квiтня 1935 р. Харкiв № 21(8) 5. IV.35 г. Дорогой мой, любимый! Прости, что такой большой перерыв между этим и последним письмом, но у меня сейчас запарка. Я ликвидируюсь и готовлю капиталы к поездке и к летнему периоду. Не знаю, поедем ли мы с Мурой к тебе совсем или только на свидание, но деньги нужно иметь, а я сейчас дожилась до краю. Получила твое первое письмо из Вои, дала тебе телеграмму 2 апреля и жду ответ на нее и как всегда волнуюсь, что долго нет его. Меня многое интересует, но в твоем письме мало понятного, а самое главное, нет ничего о школе для Муры. Не имея от тебя ответов на все вопросы, какие я писала тебе в предыдущих письмах, воздерживаюсь и с письмами к начальству в Ч[ибью] и в Москву к т. Берману. Лаштую тебе посылку: сахар, чай, белье, сала немного и еще чего-нибудь, но не знаю, примут ли ее на почте. Пойду, узнаю завтра и как только достану деньжат, так и пошлю. Меня сердит, что ты не пишешь мне, чего и сколько тебе нужно, а я ломаю голову себе над вопросами, что тебе послать и в каком количестве. Ты не стесняйся, пиши, пока есть что продавать; будем жить и нечего жалеть, а когда ничего не будет – увидим. Так что к моей поездке к тебе твои письма еще застанут меня в данном городе, и я думаю, что ты напишешь мне, что тебе нужно. Куплю тебе три пары простого белья пока, а потом напишешь сколько чего нужно и уже привезу тебе. Отказывать можно себе в лишних вещах, а самое необходимое нужно иметь, и ты мне пиши, пожалуйста, а то я больше волнуюсь, когда ты в своих письмах скромные описания делаешь и мне всякие страхи в голову лезут. Представляю тебя в поясе от кальсон и бахроме из них. Послала тебе пятьдесят рублей денег в марте и как только узнаю от тебя о получении их, – вышлю еще. У меня бодрое настроение – продаю все, кроме себя и детей, а там видно будет. Шью и вяжу понемногу для людей и как-то есть копейка за душой. Основной капитал уже прожила, а сейчас опять хочу сбить деньжат. Хлопочи о свидании на 1 июня, а я в первых числах и выеду. Навигация по Белому морю начинается в конце мая. Прочитала книгу «Большая Печора» Кантаровича, но он был на Печоре в 32 году, а у нас сейчас 35; думаю, что многое изменилось в лучшую сторону. Мария Ивановна пишет, что собирается ехать тоже и билет из Курска до Архангельска стоит 48 руб. Интересно, сколько стоит билет по Печоре. Ты узнай, если это возможно, мне интересно хоть приблизительно знать, во сколько обойдется мне дорога. Я видела Петра Захаровича, и он мне посоветовал ехать в первых числах июня. Он тебе кланяется от самого сердца и целует. У меня вот только и мечты, что о поездке к тебе. Ах, как же я хочу тебя видеть и поцеловать, обнять и приласкать моего бедного путешественника по далеким краям. Будем надеяться, что все будет лучше и мы с тобой будем жить, любить и улыбаться. Пиши, родной, мне часто. Это письмо спешу написать, и характер у него (дежурного) порядка, но ты не обижайся – мне срочно нужно дошить платье, бо гроши забрала вперед. Дети здоровы. Все целуют… Люблю тебя крепко-крепко. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 13 квiтня 1935 р. Харкiв № 22(9) 13. IV.35 г. Дорогой мой! Послала тебе 5.ІV.35 г. письмо, написанное наспех. От тебя получила одно только письмо из Вои да три телеграммы. А так все получаю письма последние с дороги писанные. Очень интересуюсь, как с разрешением на свидание. Я все же только и живу надеждой увидеть тебя в этом году. Как-нибудь добуду денег, продам что-нибудь из барахла, а приехать безумно хочу. Пишу подробное письмо вслед этой открытке. Сильно занята была вязаньем всяких шапочек на продажу и все мотаюсь – ликвидирую кое-что. Собираю на жизнь летнюю и на дорогу к тебе. Целую тебя крепко, и люблю, и жду встречи. Мы здоровы все. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 14 квiтня 1935 р. Харкiв – Бiлгород № 23(10) 14. IV.35 г. Мое хорошее солнышко! Мой родненький, мой золотенький. Как я безумно соскучилась по тебе… До боли. Как мне страшно грустно и тоскливо без тебя. Я не могу жить без тебя и нет ничего, что могло бы остановить меня от поездки к тебе, даже если бы это было на Землю Фран[ца] Йосифа. Не писала тебе долго, потому что загружена была всякого рода заказами. Я теперь за все берусь и ничем не гнушаюсь. Шью платья, вяжу шапки да береты, продаю на базаре свое барахло. Ничего, это не так страшно. Не ворую же я чужое и себя не продаю. А все остальное – пустяки. Труд всякий – труд. Настроение у меня боевое, хочу продать все остальное и знать, какие у меня ресурсы на будущее. А самое главное – хочу к тебе обязательно в этом году добраться и край. Как и что будет зимой, я не думаю, а сейчас хочу к тебе. Хочу, ой как хочу!.. Такая у меня тоска по тебе эти вот дни, что просто сил нет. Может быть, это весна действует? У нас солнышко, тепло, пахнет земля и бруньки уже вот-вот распустятся. Ах, как это все не радует… Год как ты уехал, год как раз сегодня, как меня «угостили» за то, что я люблю тебя и буду любить до конца дней своих. Зачем нас разлучили? Все равно твое чувство греет меня за тысячи верст и я тебя люблю и пускай моя любовь будет с тобой каждую хвилиночку. Мой любимый! Ты мой родной! Нет слов передать все, что накопилось за долгие часы разлуки. Но я верю, что мы увидимся с тобой этим летом, и если что-нибудь выяснится с разрешением, то и совсем останемся. На зиму поеду куда-нибудь служить, если не оставят у тебя. А там что-нибудь да и изменится. Будем надеяться на лучшее. Для меня самое лучшее – быть с тобой. Я верю, что это будет. А пока все мечты и надежды на встречу с тобой. В конце мая или в начале июня выезжаю в Архангельск, а там пускаюсь в дальнее плаванье по неизвестным морям. Авось доберусь! Мария Ивановна писала, что собирается тоже, так что мне совсем бодро. Мура воет – хочет ехать к тебе, но я боюсь ее брать в такой далекий путь. Дописываю письмо в Белгороде, а почему я тут и сама не знаю. Вернее, потому, что у меня нет твердых планов на лето, кроме поездки к тебе. Если же я не поеду к тебе, то мне нужно обязательно выезжать куда-то до осени, потому что тут очень трудно по всяким обстоятельствам. Я устала сама и других измучила, а кроме всего, еще и дорого все. Вообще твердых планов относительно зимы нет, а о Муре на период поездки к тебе тоже еще ничего не предприняла. Единственное – не хочу оставлять ее у Юлии Осип[овны]. Очень уж она постарела за эту зиму и нервы через мое пребывание истрепала, вот и не сможет она как следует ее досматривать. Вообще я еще ничего не знаю и не хочу загадывать, потому что как только скажу или подумаю, так и не выйдет ничего. У Вячульки как будто все благополучно, но я давненько не была у них и тоже по некоторым тактическим соображениям. Не думай, что у нас испортились отношения, – нет, совсем наоборот, со стороны бабы ко мне замечательное отношение и даже свою невестку попрекает за период своей болезни и все меня в пример ставит. Вячулька Муру приревновал к своему товарищу, устроил ей сцену, и она к нему не хочет идти, а он ее письмом не вызывает, вот у них и конфликт. У них уже что-то вроде игры в любовь. Ох, дети большие у нас выросли. Так не успеем оглянуться, как и по 18 лет стукнет им. Все растет и движется вперед. Время летит, и так не успеем оглянуться, как и твой срок пролетит, и будем мы жить да поживать потихонечку где-нибудь в уголке. А ты сиди тихонько и пиши роман, если есть возможность, а к 20-летию Октября он должен быть готов, правда? Работай, мое солнышко любимое, работай и не грусти о своем положении. История повторяется. Не ты первый и не ты последний. Так было, так есть. Подождем немного и увидим; я уверена, что все изменится к лучшему. А вдруг твой роман будет тем фундаментом, который изменит наше положение. Не падай духом и крепись. Я постараюсь приехать любой ценой, увидимся и наговоримся. Целую тебя крепко, и люблю, и грущу. Сегодня ночью еду назад в Харьков и потом увижу, как быть дальше. Если баба с Вячком согласится поехать в Белгород на лето и если у меня будет мало денег на дорогу, то я и Муру к ним подброшу, а тогда я свободно и легко поеду к тебе. Но это все проекты, а как выйдет – не знаю. Комнату в Белгороде найти можно и жизнь дешевая. Я купила тебе масла, завтра перетоплю и высылаю посылку 16.IV. И телеграмму дам. Твою телеграмму о получении тобой денег я дiстала. Днями еще вышлю немного. Почему так плохо идут теперь письма, что весна у вас там уже что ли? Я еще и сейчас получаю твои письма с дороги и только одно из Вои. А я так жду писем из Вои со всякими деталями. Пиши мне. Последние письма перед Воею едут через Сыктывкар. Наверное, они не тем путем едут, каким ты ехал. Вот и все, что я могу тебе написать о своих планах. Знаю только одно – к тебе приеду, а на зиму нужно работать где-то. Черт его бери! Загоню твой костюм заграничный, если не будет ресурсов, а все же к тебе приеду, потому что безумно хочу видеть тебя! Какой ты? Я когда прочитала в письме с дороги, что ты похудел, меня страх обнял. Куда же еще худеть? Как ты себя чувствуешь теперь, как устроился и как живешь? Пиши все, все. Твои письма для меня – большая радость и счастье. И если я плачу над ними, то только от бесконечной грусти, и тоски, и бессильного положения… ничем не могу помочь… Как это тяжело! Зачем все это случилось? Как нелепо все. Ну, ничего, как-то переживем. Будь хорошим, мужественным и крепким. Целую тебя и так люблю, что и сказать не могу. Скорее бы увидеть тебя и обнять крепко и тепло, погладить твою голову. Она уже, наверное, у тебя белая, моя люба головонька! Скорей бы! Жди меня, а я только и вижу, только и пахнет мне та мандрiвочка. Мария Ивановна спрашивает, где В[олодя]. Я из одного письма поняла, что он поехал агрономом в Е[джыд]-К[ырту]. Ну, пиши мой родной. Целуем все – и дети и Мак с А[нной] Д[митриевной]. Твоя Варя. Лист помiчника начальника управлiння – начальника III вiддiлу Закарьяна начальнику 3-i частини Печорського вiддiлення Ухто-Печорського табору НКВС Сiмсону 19 квiтня 1935 р. Сов[ершенно] секретно. Начальнику 3-й части Печор. Отд. УХТПЕЧЛАГ НКВД тов. СИМСОНУ. Вами до сего времени не выполняются наши указания №№ 19/1887 от 17/IX-34 г., 19/2596 от 28/ХII-34 г., в части агентурного обслуживания осужденных по делу Украинской Военной организации «УВО» – зак-ные ОНИШКЕВИЧ Владимир Кириллович и ГЖИЦКИЙ Владимир Зенонович, направленных в вверенное Вам подразделение в 1934 году, между тем радиограммой № 61 Вы сообщали, что «с сего числа Вы приступаете к исполнению». Придавая особое значение агентурной проработке указанного контингента заключенных, ПРЕДЛАГАЕМ: немедленно приступить к реализации данных нами указаний, высылая регулярно о их проработке спецдонесения. Кроме того, 31/1-35 г. в Печорское Отделение (Шугорский тракт) направлен з/к ГУБЕНКО Павел Михайлович (Остап ВИШНЯ), осужденный также по делу «УВО», к проработке какового применяйте теже указания. Ваши мероприятия с указанием причин невыполнения, сообщайте не позднее 15-го мая 35 г.- Пом. Нач. Управления Нач. III Отдела                                        (ЗАКАРЬЯН) Уполномочен. СПО                                   (ГЛИЗНУЦЫН) «19» апреля 1935 г. № 19/1152 Чибью Области Коми. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 20 квiтня 1935 р. Харкiв № 24(11) 20. IV.35 г. Родной мой, любимый! Что же это такое, что мне ничего не пишешь? Вернее не ты, а почта Коми не пересылает твоих писем. Я уверена, что ты мне пишешь, а сюда пока доберутся они, то и я к тебе, пожалуй, уеду. Получила только одно письмо от тебя из Вои самое первое. Погода, наверное, у вас уже раскисла? Просто ума не приложу, почему нет писем. Сегодня посылаю телеграмму тебе, а то я долго молчала, но я такая была мотанная в это время, что просто ужас. Все хочу пристроить рояль, а то мне не будет с чем к тебе ехать. Ну да и остальное барахлишко нужно ликвидировать, а то только обуза. Мне так безумно хочется тебя видеть, что просто уже не могу на людей смотреть без зла. Все ходят, все вместе, а мы [на] такую даль один от одного развеянные… И почему нам такое счастье? Но что бы ни было, а я доберусь к тебе в этом году и увижу во что бы то ни стало. Мурочка очень хочет поехать вместе со мной, но я не знаю, как с деньгами и как вообще ее брать в такое страшное, далекое и неведомое путешествие. Самое главное – меня пугает питание в дороге от Архангельска, а так, конечно, можно было бы ее взять с собой. Очень она тебя любит и карточку твою целует часто, и мечтает-мечтает ехать. Днями собираюсь написать в Ч[ибью] к начальству относительно переезда к тебе, потому что я чувствую, что писем от тебя теперь трудно дождаться. Как это тяжело, что тебя так далеко занесло жизненной волной, но ничего, все как-то уладится. Получила от Марии Ивановны письмо. Она собирается ехать и пишет, что получила от В[олоди] письмо, где он пишет, в каком он месте и как нужно ехать, и чтобы двигались мы вместе. Я ответила ей. И писала о том, что знаю относительно столь неопределенного путешествия. А фактически я ничего не знаю… Знаю цену билета до Архан[гельска], знаю приблизительно время начала навигации и… все. Так и поеду. А как будет – увидим в дороге. Вот только как быть с разрешением на свидание? Ты, пожалуйста, когда получишь это письмо, а я думаю, что это будет в конце мая, сейчас же бей телеграмму – есть разрешение или нет. А то мне страшно вырываться, как в прошлом году, и страшит меня переезд по Белому морю больше всего. А так храбрости у меня хоть отбавляй, и особенно на путешествия большая охота и оскома. А самое сильное притяжение в столь холодные края – ты. Ах, ты ж мой северянин дорогой!.. И так мне больно жить без тебя, что просто ужас… Год скоро, как мы не видели один одного, и весь год я страдала за тобой, жила тобой и ждала, ждала осени, весны и…. что теперь?! Что же дальше? Никак не могу примириться с мыслью, что я не перееду к тебе и это меня больше всего угнетает, да так угнетает, что просто силушки моей нет. Всю зиму высидела под печкой и людей не видела и смотреть на них не хотела. Все противно мне. А тут еще погода уже с неделю дождливая такая же, как моя жизнь. Тоска кругом безысходная. И мне тяжело, потому что нет у меня надежды на скорое изменение в твоем положении… хотя бы к тебе пустили! Тогда все хорошо было бы, ой как хорошо! Думаю все, как ты там?.. И все вопросы без ответа остаются. Писем нет от тебя, и я все ною, ною и не живу. Опустилась до конца. Зиму проходила в одной блузке и юбке не снимая. И нет желания. Не умывалась столько же, сколько и ты в дороге, и мучилась все время страшно, пока ты был в дороге… За что?! За что все? Ну, маленький мой! Скоро поеду к тебе, увижу, обниму и буду хотя немного с тобой. О, боль моя! Родной мой! Только и думок, что о поездке к тебе. Как это все будет – не знаю, но рвусь к тебе страшно. Увижу обязательно! А там будь что будь… Денег только добыть нужно. Мой хороший! Мое солнышко! Какой ты теперь? Какой? Любимый мой, один-один… Не падай духом. Я знаю, что увижу тебя. Еще месяц пролетит так скоро, что не успею и оглянуться, и поеду к тебе. Жду этого с таким нетерпением. Слыхала, что Кулика сняли с руководства как не справившегося с возложенными на него обязанностями. Так что не все вечно под луной. В хозяйстве разбазаривание страшное и вообще все ерунда выходит. Оставшихся поощряют и ласкать начинают, но это очередное затишье перед осенними бурями, очевидно. А так понемногу кого-нибудь щелкают. Как все это старо и вечно. Памятник Шевченко поставили большой, далеко видно. Город подчищают и нагорная часть имеет европейский вид. Посылаю письма из Белгорода, а телеграмму сегодня из центрального телеграфа, где со мной не спорят о наличии телеграфа в Коми области, наконец-то. Как далеко эта Коми область и ты. Целую тебя, мое любимое, хорошее, маленькое… Жди меня, я приеду обязательно. И увижу тебя, правда!? Ой как хочу увидеть и поцеловать твои хорошие глаза, твой лоб большой… Живу тобой каждую минуту и жду, жду. Не унывай, будь бодрым – я к тебе приеду. Любимый мой! Мы все здоровы, любим тебя и надеемся на лучшее. Обнимаю, люблю. Пиши. Когда-то дойдут же твои письма! Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 28 квiтня 1935 р. Харкiв № 25(12) 28. IV.35 г. Дорогой мой! Любий! Получила от тебя письмо от 28.ІІ.35 г. Довгенько теперь идут от тебя весточки. Какая даль! Ну, ничего, как-то доберусь. Послала тебе телеграмму еще 21.IV и до сих пор нет ничего от тебя. Я очень волнуюсь и опять буду посылать. Беспокоит меня твой животик, ты уж как-нибудь устройся на больничную кухню, а то не доживешь и до моего приезда. Ты смотри мне! Так мне приятно и легко, когда я получаю от тебя письма, просто праздничное настроение. Рояль еще не продала, но я думаю, что за май месяц я его продам. А вообще я заявилась здесь на месяц, и сейчас в доме стала атмосфера более спокойная. Когда приеду – все расскажу, а приеду я обязательно хотя бы это было только свидание. Напишу обязательно письмо к Зинаиде Ефремовне и попрошу ее помочь мне, а кроме того и в Москву к Б[ерлянд]у. Может быть все разрешится в хорошую сторону. Как вот только с помещением? Ну да там видно будет. Очень рада, что ты сообщил мне расписание пароходного движения. У меня только не выяснено с пароходом морским, а так все в порядке, думаю все же написать в Москву М. И. Калинину относительно себя, может быть мне поможет он. Во всяком случае, если у тебя не буду жить, то нужно где-то на зиму устроиться и как можно лучше в материальном отношении. Ой думок, планов, а как будет – неизвестно. Пока зарабатываю на кусочек хлеба всякими вязаньями, шитьем и т. д. И если бы не такое обширное семейство у меня да так разбросано не было бы, то я крутилась бы эти три года, не очень бедуючи. Ах вы ж мои дорогие, мои любимые!.. Болит у меня сердце за вас и думки обсидают голову. Уж и мою голову тронула седина, но я честно ее выдергиваю. А вот твою уж и выдернуть нельзя, бо останется гола, як колiно, голова… Ах ты ж мой хороший, мой белоголовый… Крепись! С седой головой жить можно. Работай над книгой хоть понемногу, а вдруг к 20-летию Октября она будет готова и будет все хорошо. Хочу верить, что 20-й Октябрь принесет мне и тебе много радости. Ой, только бы денег достать, чтобы увидеться с тобою, обнять тебя и поцеловать твои прекрасные лучистые глаза. Может быть я сейчас мало пишу тебе, но это только потому что я уже настроилась к поездке и мне кажется, что это будет скоро и что я приеду скорее чем письмо мое. Но телеграммы я посылаю по-старому – через несколько дней после получения от тебя. А вот почему на последнюю нет ответа – это меня беспокоит. Может быть ты болен или тебя еще куда-то перевели? Хотя ты и пишешь, что бываешь в разъездах, но все же прошел такой период времени, что можно было бы приехать и дать ответ. Поговори с местным начальством относительно меня и давай мне телеграмму, как ехать, чтобы я могла тронуться в путь. Думаю, что к тому времени уже как-то да продам нашу музыкальную антилопу и деньги будут. Не скучай! За всякую цену приеду и увижу тебя, и обниму, и успокою. Все пережить можно и нужно надеяться на лучшее. Дети здоровы. Напечем к празднику булок хороших и накормим их. Целуем тебя и любим. Вячко имеет столько твоих привычек, что я часами смотрю на него и вижу тебя. Твоя Варя. Целую. Запис невстановленоi особи в щоденнику Остапа Вишнi 1 травня 1935 р. 1 травня 1935 р. Т[оварищ] Нежин! В отношении т. Губенко я написал т. Эглит письмо – его необходимо использовать на литературной работе. 1/V 35 г. [Пiдпис] Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 6 травня 1935 р. Харкiв № 26(13) 6. V.35 г. Голубчик мiй, рiдненький! Получила от тебя еще два письма вот этими днями. Одно от 28.III.35 г., а другое (сегодня) от 26.III и телеграмму как раз 1 мая. Никак не могла понять телеграммы: «Рудник, адрес старый, обнимаю, целую». И только письма разъяснили мне, что это ты разъезжаешь по командировкам, и успокоилась немного. Написала я письмо Зинаиде Ефремовне Л/ и заявление в нем послала к начальству о разрешении переехать к тебе. Послала письмо на клуб и думаю, что его передадут ей. Кроме того, днями буду писать т. Берману в Москву. Рояль я еще не продала, но покупатели есть, и надежды я не теряю на его продажу. Твои письма и телеграммы меня подбадривают очень, и я мечтаю о поездке. А так у меня все по-старому – кручусь понемногу. Теперь письма от тебя идут очень долго – месяц, а то и еще дольше. Но я не удивляюсь, очевидно санный путь испортился, а водный еще не наладился. Жалко, что ты еще не приступил к работе над романом, а на эту работу я возлагаю много надежды к 20-ти летию Октября. Думаю, что нужно тебе написать т. Берману письмо и объяснить, что трудно работать, когда приходится так много разъезжать по характеру данной работы. Я тебе собираю посылку, но сейчас у меня немного трудновато с деньгами и никак не соберу полностью ее. Думаю, что в скором времени вышлю и ее, и еще денег тебе. Ты потерпи немного и подожди. Ничего, как-нибудь да перекрутимся и переживем. Завтра вышлю тебе телеграмму. Мы все здоровы. Дети готовятся к экзаменам и 20-го мая кончают учебу. Мура просит, чтобы я написала тебе, что она учится хорошо, а по математике окрепла и получает «добре». Вячко здоров. Мура тоже. Бабка скрипит понемногу. Анна Дмитр[иевна] и Мак тебя витають, живут потрошку и крутятся с трудом в жизненных мелочах. Из дома «С[лово]» уехал перед 1-м маем еще Лисовый. Вот какие дела. Приеду, расскажу много-много. Я рада, что мои письма поддерживают и подбадривают тебя. А твои меня тоже хотя бы тем, что я хоть приблизительно в курсе твоей жизни. Так ты далеко от меня забрался, что даже страшно. И только письма радуют и веселят. А телеграмм я жду всегда с трепетом… это самая верная и скорая весточка о тебе. Последнюю телеграмму я так долго ждала, что уже всякие страхи в голову позалазили. Ну, хорошо, что жив, а все остальное можно пережить. Я сейчас настроилась ехать к тебе и только мыслей, что об этом. Хочу видеть тебя до боли. Пускай только свидание, но видеть, видеть до безумия хочу. Какой ты? Смотрю на карточку и не могу представить, какой же ты сейчас живой. Любимый мой! Солнышко мое! У нас весна холодная и хмарная. Все от тебя веет на нас холодом и приучает меня к новому климату далекого севера. Самое прекрасное, что может быть – это разрешение жить с тобой. Никакие лишения меня не пугают и не остановят. Все равно при самых наилучших условиях здесь я так морально страдаю по тебе, что ничего не идет мне впрок. А человеку вообще мало нужно, и я думаю, что там у тебя мы будем жить не хуже, чем здесь. Руки и голова у меня здоровые, и я всегда найду себе работу какую-нибудь. Не думаю, чтобы я не пригодилась там, как культурная единица, ну, а то и так могу работать. Смотри, еще буду бурмастером, а? А банки я ставлю, как первоклассный фельдшер, во! Ничего страшного нет в далеком глухом месте. Нужно же сделать его не глухим, культурным и доступным. Мечтаю скорее приехать к тебе и приложить к делу скопившуюся энергию. Так хочется работать и знать, что ты полезный. Родненький мой! Любимый! Надеюсь, что увижу тебя и еще будем вместе проводить светлые минуты. Не грусти! Будем еще вместе, правда? О, солнышко, радость моя! Твои письма бодрят меня. Я знаю, что ты часто мне пишешь, но они теперь долго ко мне идут, и я жду-жду их с тревогой. Что-то они мне несут?! Мой любимый! Жду встречи и не представляю, как это будет. Пишу это письмо и думаю, что может так быть, что оно придет к тебе, а я уже буду с тобой. Как бы мне хотелось скорее к тебе и посмотреть в твои глаза. Хочу, чтобы в твоих глазах опять были искорки веселья и смеха. Целую тебя, жду встречи, мечтаю и каждую минуту с тобой, моя радость… Дети целуют! Обнимаю… Твоя Варя. Лист Маслюченко М. М. до Остапа Вишнi 7 травня 1935 р. Харкiв 7/V-35 р. Дорогий мiй дядя Павлуша! Я за вами дуже скучила. Як ви живете? В Харковi весна, але по-моему це осiнь, а не весна – хмарно й холодно. Дерева вже порозцвiтали, а у вас там далеко-далеко ще зима. Я тепер читаю книжки все про тайгу, й менi так хочеться туди; там влiтку мабуть зелено-зелено i лiс без кiнця. От гарно, а Харкiв – фу… Як вiн менi надоiв – пиль, грязь, жах один. 1-е травня провела я погано: в школу я не ходила, бо був дощ, а 2 травня ходили по мiсту та й усе. У Вячка я буваю. Вiн учиться. Дядя Павлуша! Я вам не писала, в яку гру грае Мак! Вiн включився в «Палац пiонерiв» i там грають в гру «Челюскiн». Це нелегко. Щоб попасти в цю гру, треба держати екзамен. Ну от Мак – льотчик Бабушкiн. Їх всiх зодягли в рукавицi мiховi, полоти й у театрi «Березiль» iх проводжали на полюс (це гра, не подумайте, що це все правда). Так там е й Шмiдт, всi, хто був на «Челюскiнi». Їх з музикою проводжали, на рiчцi Харкiв посадили на катер i повезли в Померки. А ось це всiх розпустили перед екзаменом, а потiм повезуть в Померки i посадять, а всi будуть iх шукати. Гра менi сподобалась дуже, якщо у нас у школi теж будуть грать, я заяву подам. Там дiвчата теж участь приймають. До побачення. Цiлую вас 500 000 000 000 000 раз. Ваша М[ура] Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 11 травня 1935 р. Харкiв№ 27(14) 11. V.35 г. Мое родное солнышко! Получила от тебя утром письмо, писанное 8.IV, и отвечаю сейчас же. К тому же тетя едет сегодня в Белгород и вкинет там письмо. Я очень рада твоему письму и в то же время смутил такой сухой и холодноватый тон. Не помню, что я писала в третьем письме, что могло так на тебя повлиять! Я все та же и к тебе, и в своих желаниях переезда к тебе; если же проскользнуло что-нибудь, смущавшее меня, то только потому, что есть Мура и что, поскольку ты не колонизованный, то подобные переезды возможны и в будущем. И мне немного стало страшно и только за Мурочку, а о себе я не думаю. Вынести я могу все и для тебя мне не жалко ничего. Думаю, что ты мне веришь и тон не ко мне относится, правда? Рада очень, что животок твой немного успокоился под влиянием этих порошков, выходит он здорово болел, раз уж ты пошел к доктору? Бедный мой мальчик! И нет ласковой руки, нет заботы близких и некому облегчить… Самое страшное в условиях наших – болеть. Никому мы не нужны, никому нас не жаль, а самое главное – дети. Значит сами должны о себе думать и беречь себя. Давно нужно было бы тебе обратиться к доктору, а то ко всему еще и физические страдания… Ну, я рада, что тебе легче. Все мечты и надежды на поездку к тебе и такое безумное желание, что не думаю ни о чем в будущем, кроме этого. Книжный шкаф продан и у меня уже дорога есть, теперь еще достать денег и в путь. Конечно, было бы хорошо, если бы совсем переезжать, а то может так случиться, что когда можно будет ехать к тебе, то денег у меня и не будет. Хотя в запас оставляю машинку, она мне всегда может быть в помощь, а в крайнем случае продам. Пока все понемногу продаю – тряпье всякое, и это на жизнь, а на поездку крупные вещи. Я даже себе и Муре из старого барахла пошила весенние пальто, и мы сейчас имеем вполне приличный вид, а за работу заплатила часть деньгами (продала скатерть, Муркино старье и свое), а часть вывязала шапочки для портнихи. Так и кручусь понемногу. Ничего не страшно, переживем как-то. Только бы здоровье. Думаю взять с собой Муру – и хочу, и страшно. Дальняя дорога меня очень смущает, и особенно море; Муру так качало в автомобиле когда-то, что я боюсь за нее. А ее мечта только поехать со мной и увидеть тебя, а в Москве Ленина. Все равно, если я ее здесь оставлю, то дешевле мне не будет стоить ее пребывание здесь, а если и дешевле, то все же я буду спокойнее, когда она со мной будет. И ты ее увидишь. Большая она стала, высокая и хорошая девочка. Мы с нею мирно живем. Я помню твои слова в письме из Чибью и держу нервы в руках, а поэтому и живем мирно, так как сама по себе Мушка чудная, мягкая, отзывчивая и внимательная. Хорошенькая стала, и уже сердечные делишки заводятся, хоть еще паршивенькие, но уже есть. На майских праздниках была у Вячка с тетиным Игорем, хорошо провели время ребята, а мы с бабой в очень добрых отношениях и всегда приятно встречаемся. Не знаю, что там у нее в глубине души делается, но после болезни и моего ухода за ней мне кажется, что она изменилась в лучшую сторону. А если даже и не так, то я перед ней честная и думаю, что будет ей стыдно за неискренность, а не мне. Пока не замечаю ничего, а к Муре очень хорошо относится и всегда приглашает ее к себе и журит, если она долго не приходит. А за хорошее отношение к детям моим и я хорошо отношусь. Вячульке связала тюбетейку и доставила ему большое удовольствие, но так у нас холодно, что он ее и одеть не может. А пока нужно отобрать твоих сорочек и синие штаны от того пиджака, что у тебя, и пускай хлопцу пошьют, а то ему ходить не в чем. Я когда перечитываю свои письма, то мне смешно с моего русского языка, но честно стараюсь и говорить, и писать. Читала блестящую речь т. Сталина в «Известиях» за 6 мая и явилась надежда, что я еще могу быть полезной. А потому решила написать о себе письмо М. И. Калинину. Спрос не беда. У меня чувство, что вот-вот еду к тебе и у меня уже не безвыходная, сосущая тоска, а какой-то радостный трепет скорой встречи. И каждое письмо к тебе, кажется мне, будет получено тогда, когда я уже буду у тебя. Но я пишу, чтобы ты не скучал и был в курсе моих помыслов и замыслов. А самый главный замысел – увидеть тебя. Не представляю себе этого путешествия во всех масштабах, но мне немного страшно, хотя я думаю, что жителю севера также страшен путь в Сухум или в Астрахань, правда? Только юг теплый, а Белое море холодное. Хотя говорят, что в Мурманске летом загорают сильнее, чем в Сухуме. А это лето будет, наверное, холодное. У нас, например, так безумно холодно бывает и частенько после дождя срывается крупа. Что же там у вас, холодно? Почему ты такое короткое письмо написал мне? Страшно мне подумать, что ты ко мне измениться можешь!.. Не надо, а то я буду сильно-сильно страдать… Я хочу думать, что причина не эта и не болезнь… Я больше всего боюсь болезни и того, что скроешь ее от меня, и я не смогу ничем помочь. Если бы случилось что-нибудь серьеозное – телеграфируй, я через Москву уж добьюсь приезда. Послала тебе телеграмму 8.V и письмо 9.V. Жду ответа на телеграмму. А почему в первомайской телеграмме: «Рудник, адрес старый»? Никак не могу убедить себя, что все спокойно. Ну, целую, и жду, и верю во встречу. Твоя Варя. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 26 травня 1935 р. 26 травня 1935 р., Харкiв Воя, Ухтпечлаг, Остапу Вишне. Рояль продала. Куда посылать посылку? Хочу приехать немедленно. Телеграфируй. Целуем. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 29 травня 1935 р. Харкiв № 28(15) 29. V.35 г. Родной мой, любимый! Собралась ехать к тебе, а от тебя вот уже месяц, как ничего нет. Рояль продала и могу выезжать хоть сейчас. Хочу с Мурочкой ехать. Дорогой мой! Спешу писать это письмо, чтобы его вкинули в Белгороде. Целую тебя и волнуюсь, почему нет от тебя ничего. Даже телеграмм не получаем. Боюсь страшно, не случилось ли чего с тобою. Мы все здоровы и ждем встречи с тобой. Когда же я увижу тебя. Солнышко ты мое. Приеду обязательно. Целуем, любим и помним тебя. Твоя Варя. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 7 червня 1935 р. 7 червня 1935 р., Харкiв Воя, Ухтпечлаг, Остапу Вишне. Телеграмму [с] разрешением получила. Безгранично рада. Собираюсь [в] дорогу. Здоровы. Целуем. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 12 червня 1935 р. Харкiв № 29(16) 12. VI.35 г. Дорогое мое солнышко! Получила сегодня твое письмо от 25.IV.35 г. Видишь, как долго оно шло. Я уже получила телеграмму от тебя с разрешением на совместное проживание, а письмо добрело ко мне еще до этого счастливого случая. Рада я бесконечно. И собираюсь в путь-дороженьку. Не верю временами своему счастью и боюсь, чтобы это не был сон. Все и всем читаю телеграмму, и радостно брыжжет все мое существо. Как хорошо на свете жить! Ах, как хорошо! Мыслей полно о будущем. И хлопот о настоящем. Ликвидируюсь быстрыми темпами. Как-то да доберусь к тебе, а там будь что будь. Живут люди всюду, и мы заживем понемногу. Радость ты моя! Скорее бы уже выезжать, а то мне страшно, что с тобой что-нибудь приключится. Временами не верю, что телеграмма есть, и что это факт неизменимый. Полна радости и энергии. Мура тоже в восторге. А Вячко захотел ехать с нами, да баба успокоила, что «век будут доживать здесь». Мне даже его не жаль, а все о тебе думаю и о том, как мы жить будем вместе. Моя хорошая далекая радость! Когда же я увижу тебя? Хотя бы уж скорее все уладить да ехать. Деньги у меня есть, но хочу больше собрать, чтобы было чем жить первое время у тебя. Выслала вчера посылку первую на Вою. Прости только, что так долго не высылала, но месяц ничего от тебя не получала и не знала, где ты и что с тобой. Даже послала с перепугу начальнику Печорского отделения телеграмму, чтобы сообщил, где ты пропал. Вот только поэтому и посылку задержала. Но я так безумно счастлива сейчас, что просто нет слов для выражения. Потерпи немного, и я явлюсь с Мурой и обниму, и приголублю твою бедную сивую головоньку. Да неужели будет такой момент, что я смогу тебя обнять и поцеловать твои глаза. Родной мой! Далекий, дорогой!.. Люблю и жду еще вестей. Правда ли, что разрешили жить вместе?! Все не верю и плачу, и смеюсь, и собираюсь, и страшно, чтобы не изменилось. Так мало у меня в жизни удач, что и этой боюсь верить. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 3 липня 1935 р. 3 липня 1935 р. Воя, Ухтпечлаг, Остапу Вишне. Высылаю свою посылку, 50 [рублей] денег. Вторую посылку [на] рудник собираю [в] дорогу. Целую Вишня. [Варя] Радiограма про призначення Губенка П. М. медпрацiвником у санчастину 2 вересня 1935 р. РАДИОГРАММА Кедр № 46 сл. 30 1 час… мин. Молния ПРИНЯТО: Черноиванову Чис. 2 ч. ____ м.____ деж.______ Губенко Павел Михайлович из 1КВЧ рацией отделения на имя товар. Закарьян 11280 назначают санчасть медработником последний подлежит водворению просьба не со[…] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. i М. М. 17 вересня 1935 р. 17.ІХ.1935 Пароплав «Шахтер» – Печора. Дорогi моi, любi моi, милi моi! Варюша моя! Мура любенька! Їду я на рудник. Довго-довго я дивився на те мiсце на баржi в Кедровому, де я вас, моiх рiдних, залишив. Уже вас i не видно, – тiльки баржа бовванiе, – а я все дивлюсь. Так i розтанули ви, моi любi, в далечинi… Яка жорстока дiйснiсть… Та поiхав я i iду – з крiпкою надiею, що ми ще побачимось i що побачення те не буде таким нервовим, важким, як оце теперiшне, що його нам зiпсували злi люди… В Конецборi ми брали дрова. І довго-довго ми там стояли – годин, мабуть, з чотири чи п’ять. Усе я дивився в бiк Кедрового, та вже не видко було нiчого… Їду я добре. В каютi, внизу – тепло й просторо, бо ми тiльки вдвох – я та мiй «проводир», що спав рiвно 24 години. Зараз пiд’iздимо до Бичевника. Пароплав сунеться куди гiрш, нiж черепаха – 4 кiлом. на годину. На Бичевнику залишаемо баржi i далi пiдемо швидше, так що, думаю, – що будемо на руднику завтра (18) ввечерi. Бiля Данилiвки (кiлом[етрiв] 40 од Кедрового) о 12 год[инi] вночi зустрiли «Соцiалiзм» – вiн там ночував. Як менi хотiлося закричати вам, щоб ви там не спiзнилися, бо буде вiн в Кедровому год[инi] о 7 ранку 17/ІХ, тобто сьогоднi. Чи встигли ж ви, моi дiти, сiсти! Оце мене страшенно непокоiть. Та невже ж там не було звiсток, що «Соцiалiзм» таки йде (це вже напевне). Коли сiли (а я все-таки гадаю, що сiли!) – то тодi спокiйний i бажаю вам щасливоi подорожi! Так, iду я добре. Навiть постiль розв’язав та послався та так добре виспався, що куди там! Не знаю, як я ii завтра складу. Я так пильно дивився, що за чим складено, щоб i в мене вийшло так, як i в тебе. Тiльки навряд?! Сьогоднi розхрабрився i варив собi кампота. П’ю чай, iм сало, i на кампот потягло. А що ви там iсте, в далекiй цiй важкiй дорозi… Хоч би ж доiхали, як слiд. Ждатиму телеграми, як сонця. Про роботу, про життя на руднику не думаю нiчого: як буде, так i буде. Знаю, що ти, Варю, зо мною, я не сам, – це головне. Листа пишу на пароплавi – тут дали менi все – i каюту, i чорнила. А нiгде менi нема спокою – i тут просять, щоб випустить стiнгазету. Нiяк я не втечу вiд КВЧ, а мене за це ще й б’ють, – нiби я сам цього хочу?! О, господи! Так багато хотiлося тобi, Варю моя, на прощання сказати – i подяки слiв гарячоi за те, що приiхала втiшити мене, загнаного, i любовi, i пошани, i надii, та кiм’ями всi слова в горлi стали од горя i туги, що розлучають нас. Вашi яснi постатi, твоя й Му-рина, що стояли сумнi на баржi, назавжди залишаться в мене в серцi… Вони мене пiдтримуватимуть у важкому моему життi. Здоровi б ви тiльки були, щоб я мiг ще раз побачити Вас. Не забувайте Вячка, пишiть йому, любiть його – сироту. Вiн – хороший хлопець i не забуде нiколи Вашоi любовi. Привiтай сердечне вiд мене всiх «архангельцiв». Скажи iм, що я безмiрно дякую iм усiм за те, що тебе пiдтримали. Цього листа гадаю одiслати цим же пароплавом до Уси, там його кинуть. Адресую на Архангельськ «до востребования». Щасти ж вам доля! З мукою чекаю телеграми, чи доiхали. За мене не турбуйтесь – буду жити, щоб Вас побачити й обняти. Писатиму – дай тiльки адресу. Писатиму часто. Обнiмаю рiдних моiх, дорогих! Цiлую крiпко, крiпко. Ваш Павл[о] Еджыд Кырта, Троицко-Печерск[ий] р[айон], Коми область. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 14 листопада 1935 р. 14. XI.35. Рудник Еджыд-Кырта. Не знаю, моя рiдна, моя любима й дорога Варю, моя маленька Мурочко, – чи дiйде цей лист до Вас, бо зараз розпуття – це одно, а друге – злiквiдували в нас на руднику пошту, i листи та телеграми десь лежать, це тi, що до мене, а тi, що вiд мене – нiяк передати. Телеграму про те, що доiхала ти до Архангельського я дiстав аж 5 листопада! На телеграмi не було дати, коли ти ii пiслала – отже, коли ти доiхала до Арх[ангельська] – я не знаю. На Арх[ангельськ] – послав я 2 листи й телеграму («до востр[ебования)» – чи дiстала ти iх, чи нi? До Вол[олодi] – проскочила телеграма од М[арii] Ів[анiвни] з Мацести. Оце й усе. Од тебе, значить, i досi я не маю нi одного листа. Я страшенно хвилювався – чи доiхала ти. Коли одержав телеграму – заспокоiвся. Листiв чекаю, але знаю, що доки не ляже санна путь, нiчого не буде. Що в мене? Чорнi днi. Сидимо вдвох iз В[олодею] в пiдконвойнiй командi, де зiбрано вiдповiднi пункти нашоi статтi. Що сiе значить – не знаю. Що буде – невiдомо. Чуток, чуток рiзних, «як чорного того пiр’я» (як казав Гурович). Держать строговато. На роботу без штика, а то весь час пiд «оним». Працюю я в управлiннi рудника, в планчастi. Єрунда, розумiеться. В[олодя] – на загальних. Хвороба моя й стан здоровля (ІІІ к[атегорiя]) не дозволяе на фiзичн[у] роботу. Догляд – ретельний i пильний – щоб хто, боронь боже, не вкрав. Настрiй у мене спокiйний, рiвний i «положительный» (од слова «положить»). Вол[одя] нервуе. Спимо разом на нарах (ваг[онноi] системи). В барацi тепло. Здоровля – по-старому. Живiт, як живiт, як завжди. Отакi то дiла. Ясно, звичайно, чому ото й тебе «виiхало» i все таке iнше. Все це було передбачено ранiше, щоб мене ввергнуть в «узилище». Балачки про книжки, про медроботу – це все були «теревенi». Бажалося, очевидно, на тяжку фiзичну – ну – нiдзя. А може ще й того спробуемо. Та не гнiтить мене це i не печалить. Спiваю я: «Положил есi на главах их венци». І все. Про тебе думаю, про тебе турбуюся, що Ви, як Ви, де Ви, куди Ви? Бiля мене хоть гвинтовка й багнет, – а хто ж вас там боронить? Бог? Скасували ж його? Я все молюсь «Северному Сиянию», щоб «продлило» вiку Євг[ену] Фед[оровичу], Мик[олi] Фед[оровичу] та Павл[у] Оник[iйовичу] – вони ж, мабуть, спасибi iм, не покинули Вас обох, бiдних моiх, серед дороги? Хай iм весело буде так, як буде менi весело, як я, коли не «загнусь», буду iм тиснути руки на волi. За мене не турбуйся. У мене все так, як народна мудрiсть рекомендуе: «брюхо в голоде» (Ой, i пища ж!!!), голова в холодi, а ноги в теплi (у валянках). Значить усе гаразд. Звичайно, коли в тебе буде змога чогось пiдослати – пiдошли. Тiльки – звiдки ж? Листи пиши на Троицко-Печорск, Коми обл., рудник Едж[ыд]-Кырта. Та й телеграми краще туди, так [на] адресу: «Троицко-Печорск, рудник Еджыд-Кырта» – так буде краще, бо Щугор щось затримуе сильно. Я знаю, голубко моя люба, що ти зо мною, що Мура зо мною, що Вячко зо мною – i тому живу. Чи Вячулька живий? Зв’язалася iз Харковом? А взагалi, як там воно «вопче»? У нас нi газет, нi радiо! Чули тiльки, що абесинцi iталiйцiв, чи навпаки. І все. А ти пиши бiльше про любов, бог з нею, з Італiею… Цiлую тебе, радiсть моя. Цiлую Муру. Всi[м] «архангельцям» мiй сердечний привiт i щира дяка. Твiй /Па[вло] Облiгацii вiзьми – може виграеш. Вiтаю з народженням. Бажаю щастя, успiху, здоровля. Люблю тебе й мрiю бути вкупi. Чому й досi нема листiв? Жах, як скучаю. У нас справжня зима. Чи е чутки з Москви? Писала родичам туди, чи нi? Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 19 листопада 1935 р. 19. ХI.35 Рудник Еджыд-Кырта Моя найдорожча, хороша моя! Знову пишу. Нещодавно послав телеграму й листа. Пишу i не знаю, чи доходять моi листи до тебе, бо доводиться передавати оказiею – пошти на руднику й досi нема. 2 мiсяцi вже (бiльше навiть), як ми роз’iхались, а й досi вiд тебе, крiм телеграми, що ти доiхала до А[рхангельська] – нема нiчого. Та й та телеграма якимось чудом потрапила до мене. Бiльше – анiчогiсiнько. Я вже ремствував на життя, а тепер уже не знаю, що й казати. Вже одержують тут листи, писанi в серединi жовтня, а менi нема. Шибае думка – чи не складаються вони десь тут, бо я ж i досi (та мабуть i надовго!) в «охороняемому» станi, пiд багнетами. Працюю в рудоуправлiннi, в планчастi. Атмосфера тяжка – «начальство» бундючне, харкiв’янин, «професор», гiвно, а щохвилини силуеться показати зверхнiсть. Одне слово… Живу я, голубочко, думками про вас та мрiями. Коли вам там добре, то й менi добре. Інтерес у мене до будь-якоi роботи тут пропав. Власне, його вбили, i я тепер добре та гаразд зрозумiв, що нiякоi роботи лiтературноi вiд мене не хотять, а зовсiм навпаки, i що мене «спустили» на низи, де я й нидiтиму. Мене це турбуе тiльки з того боку, що втеряв я надiю жити тут разом з тобою. Це мене пече. А щодо мене, то я вже звик до свого стану i здивувати мене вже нiчим не здивуеш. Взагалi в нас почуваеться «усиление прижима», а щодо нас, – особливо. Ну, та хай. Колись же та послабне. Я мучусь думками про вас, – що Ви там в Архангельському робите, як живете, чи не голоднi, чи не холоднi. Чи працюеш ти там i де, коли працюеш. Тепер i Ви вже, моi дорогi, «севернi» люди. Хоч би скорiше листи. Я пишу тобi розхристано, бо живу в барацi, з якого вихожу о 6 год. ранку, а приходжу о 8–9 вечора. Речi на базi. Обiдаю у земляка, що живе окремо тут. Читати нема коли. Вдень зайнятий, ввечерi нема свiтла. Газет нема. Продукти поки що держаться. Скоро вже кiнець. Харчi тут – о, господи! Больничного не маю. Молока не маю. Перелякана лiкарка (переляк од мого пункта) – тiкае. Взагалi, ти ж розумiеш. Посилки тi, очевидно, пропали – з фарбами i т. д. двi. Пришли, голубко, копiрованого паперу, гумок, пер. Ой, хоч би скорiше листи. Ще раз вiтаю тебе з народженням. І люблю, i обнiмаю, i тисну, тисну, тисну. Мурочку цiлую крiпко. Як Вячулька? Чи е вiд нього що-небудь? Вiтай Филип[овичiв], Христ[юка]. Цiлую всю. Твiй П. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 24 листопада 1935 р. 24. ХI.35. Рудн[ик] Еджыд-Кырта. Люба моя i дорога Варю! Мене просто розпач бере з листами. Пошти в нас на руднику нема, i чи буде невiдомо. Доводиться писати i прохати, хто йде з рудника – кинути листа по дорозi. Це – заборонено. Недавно мав сюрприза – в листi твоему з А[рхангельська] – вложено конверта з мого листа до тебе. Це значить, що листа взято на поштi i дано менi зрозумiти, що, мовляв, не вдасться… А як офiцiально посилати листи – невiдомо. Кидати листа в скриньку на руднику – лежатиме вiн там до вiку. Отже – розпач i тiльки… Я знаю, що ти хвилюешся там, а як зарадити, не знаю. Пишу цього листа – i теж не знаю, чи дiйде. Послав телеграму i теж не певен, чи ти ii дiстала. Я писатиму i проситиму всiх, щоб листи кидали на поштi – ти тiльки не турбуйся, коли довго нема – це, значить, неув’язка. Кажуть, що пошта мае в нас бути – тодi, звичайно, все наладиться. Я тобi вже писав, що працюю я в рудоуправлiннi в планчастi. Писати книгу не маю змоги. Живу пiд конвоем. Разом з Вол[одею]. Його з агронома знято. Взагалi i т. д. Духом я не падаю. Одержав од тебе листа № 1 – тепер я знаю, що ти вже десь «на мiсцi» – не подорожуеш, i це мене веселить i пiдбадьоруе. Живу тiльки Вами, моiми рiдними, бо iнших радощiв не маю i не матиму. Вiдношенням до себе – вбивають охоту працювати. Ну, що ж – я не винен. Хотiлося краще – не хотять. Будемо, значить, ординарними. Почуваю з листа твого, що й тобi з Мурою там не мед. Мало вже не 2 м[iся]цi з того часу, як ти писала листа (5.Х.) – (я його дiстав учора). Що з того часу, як, не знаю. Та вiрю в тебе, вiрю в твою енергiю i мудру голову. Не розгублюйся тiльки. Навряд чи зможеш ти до мене лiтом приiхати – щось по поводженню зо мною – не вийде, мабуть. Проте не журись, я вiрю, що ми з тобою ще побачимось – iнакше менi жити нема для чого. В листи до Москви я вiрю мало. Од Я[кова] М[ороза] – нiчогiсiнько. Та якось то воно буде… Єдине чого боюсь – це втеряти з тобою зв’язок. Пиши обов’язково. Я всiма способами старатимусь, щоб i моi вiсточки до тебе долiтали. Привiт i сердечне спасибi Федоровичам i всiм, хто допомагае тобi i пам’ятае про мене. Хай iм весело i радiсно живеться. Я люблю тебе, люблю Муру, Вячка, жду зустрiчi, живу тiльки, говорю ще раз – Вами, моi найдорожчi. Не забувайте мене. Менi пришли гумок, копiровального паперу i взагалi… Цiлую крiпко. Люблю i люблю. Твiй Павло. Муркетку цiлуй. Як Вячко? Листи будуть розхристанi, бо не знаю дня i години, коли пишу – при нагодi. П[авло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 12 грудня 1935 р. 12. ХІІ.35. Дорогi моi й рiднi! Я в кожному листi, Варюшко, вiтаю тебе з твоiм народженням, бо не знаю, чи дiстаеш ти моi тi листи, чи нi. Я – не певен в цьому. Отже, ще й ще раз! Господи, чого б тiльки я не побажав тобi – щоб хоч трохи легше тобi там жилося. Цiлую тебе – всю. І очi твоi хорошi – хай нiколи не смутнiють вони. У нас щодо кореспонденцiй пiшли «строгостя». Щоб пiслати телеграму – треба тих дозволiв, та ще дозволiв. З листами теж. Думка цього послати поза «строгостями», а одного в «строгостях» завтра. Що ж у мене нового? Щось таке 7-го числа (грудня) звiдкiльсь «блиснуло». Одержана з Кедрового рацiя такого змiсту: «Установите, намерен ли П. М. Г[убенко] писать книгу. Сколько для этого требуется времени». Я вiдповiв, що, мовляв, коли книгу писати за планом, затвердженим Гулагом, то треба рiк з перебуванням на ІІ промислi. Коли ж про Печору – треба 4 м[iся]цi. Вiдповiдь радирували. Оце чекаю, що воно буде. Що це значить? Менi здаеться, що це «дзвiнок» з Москви, бо настрiй у мого начальства ти ж сама знаеш який щодо мене. Чого я чекаю з цього? Я вже так зневiрився в усьому, що нiчого не чекаю. Ото так запитають, одповiдять – i на тому кiнець. Коли ж це справдi щось серйозне – то тодi, можливо, дадуть змогу й умови працювати тут над книжкою. Це було б непогано, коли б у мене був хоч настрiй вiдповiдний, а то ж леле… Найкращим би було, якби мене перекинули на ІІ пром[исел] чи в Чиб’ю, i щоб я там працював над книжкою. Але це… мрii. Отакi то дiла. У всякiм разi на моiм стоячiм болотi, щось ворухнулось i мене трiшки стрепенуло. Листiв од тебе не маю. Ото як дiстав № 1 вiд 5/Х (тобто бiльше як два мiсяцi тому писаний) i пiсля того нi гу-гу, крiм телеграми. Що з листами? Знаю, що пишеш, – а iх нема. Може вони тут десь залежуються? Це можливо, бо «строгостя». Це ти май на увазi, пишучи менi. Живемо пiд багнетами, як i ранiше. І не видно «просвiтленiй». Та вже позвикали. Працюю в планчастi управлiння. З Кедровим не маю нiяких зносин. Оце сьогоднi прийшла Вол[одi] посилка з Арх[ангельського] торгсину – довго йшла, як бачиш. Вiн «на общих» i досi. Скучаю я, Варю, за Вами. Хоч би листи! Яка це мука, коли й слова вiд вас не дочекаешся. Я в кожному листi щось прошу тебе прислати – пришли менi наконечникiв для олiвцiв i гумки, i олiвцiв, бо вже посписував на роботi, i копiр[увального] паперу. Ой, господи! І цукру, i соди! Живемо взагалi скрутновато. Посилаю тобi мою любов – i любов, i любов, i повагу, i пошану, i все, що е кращого в мене. І Муретку цiлую крiпко. Вiтай Федоровичiв i всiх, усiх. Як же тобi в театрi? Важко, чи нi? Цiлую крiпко й нiжно. Не забувай. Твiй П[авло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. i М. М. 12 грудня 1935 р. 12. ХІІ.-1935 р. Гуммi-арабики там можна дiстати? Пляшечку? Моя дорога, люба моя, хороша Варю! Мура, моя рiдна! Я пишу Вам, любим моiм, тепер похапцем, бо й цiеi, единоi моеi втiхи й розради – позбавлений тепер. Пошти нема, за листами – око. Твого листа, Варю, одержав (№ 1) вiд 5/Х. Йшов вiн мiсяця 1 1/2. Дiстав i телеграму, де дiзнався, що ти в театрi. Чекаю, чекаю, чекаю – листiв, де б дiзнався, як же ти там працюеш, як тобi живеться. Ой, як я тужу без вiсток од тебе. Ти вiтала мене з народженням. Дякую сердечно. В тяжких обставинах застав мене 46 рiк мого народження. Не залишають мене в спокою. Працював я в управлiннi, а це знов шарпають на «общие». Що я iм зробив, що таке? Уже снаги не вистачае. Де буду працювати, ще не знаю, але сказано «на общих». Я не знаю, чи дiстала ти моi листи. Я пишу. Правда, чекаю завжди нагоди (як i тепер) – i це мене бiсить i гнiтить, бо знаю, що й ти там хвилюешся. От бiда! Здавалася б – дедалi мало бути лiпше, а воно… Чи писала ти до Москви? Чи чути що? Одiрваний i одрiзаний – хожу, як у туманi. Та, мабуть, i чекати з тих листiв нема чого, отак i мучитимусь. Держить мене думка про тебе, про дiтей – щоб iще хоч побачити. Моi ви дорогi! Як болюче, що Ви далеко, що з Вами б я легше переносив оцi тортури! Не дай, доле, втратити надiю! Не хочу, не втрачу! Живемо скрутно. Грошi? Та не дiстанеш же iх тут готiвкою, а на iнше iм’я переказувати не можна. Та й усi тепер – осторонь – небезпечно: ми ж гнанi й загнанi. Посилки пропали (двi останнi). Украдено iх тут на руднику. Фарби продано в КВЧ в Кедровому. – Я написав заяву – ну, та з цього вже не буде толку – хiба може припечуть злодiя. Вiдносно грошей, Варюшко, – спробуй, вишли на мое iм’я – може коли вдасться хоч махорки тут за ордер роздобути. Думаю, як би кинути курити, бо й махорки нема. Вол[одя] – кинув. А так тоскно, сiро – аж «коричнево». Живемо пiд пильною охороною. Остогидло. З твого листа, що ти кинула на Воркуту – нiяких наслiдкiв. Взагалi не порадую, нема чим тебе, голубко моя. Люблю я тебе дуже i мрiю про тебе i благословляю тебе. Вiтаю з днем народження i тебе. Щастя та долi тобi бажаю, та кiнця цих проклятих фiзичних i моральних мук. Будь щаслива, едина моя. Чи дiстала ти телеграму мою, чи «доброжелатель» махорки на тi грошi купив, що я дав на телеграму. Пишiть. Як Вячко? Як Мура? Вишли менi, Варю, тубку вазелiну (шерхнуть руки) i гумок та копiр[увального] паперу. Олiвцiв небагато – простих, тiльки «м’яких». Ну, бувайте здоровi, не забувайте мене. Я держусь. Аж кров з-пiд пальцiв – а я держусь. Цiлую всю, люблю, жду, надiюсь. Твiй П. Вол[одя] – вiтае. Вiтай Євг[ена] Фед[оровича], Мик[олу] Фед[оровича], Пав[ла] Оник[iйовича]. І всiх, хто знае мене. Конвертiв з марками! Варюшо моя! Лист Губенка В. П. до Маслюченко В. О. i М. М. 16 грудня 1935 р. 16 грудня 1935 р., Харкiв Дорогие Варвара Алексеевна и Мура! Почему Вы не отвечаете на наше с бабушкой письмо? Там написано, что мы получили посылку и Муркину открытку. Мура пишет, что Вы послали письмо и открытку с каким-то человеком. До сих пор никакой человек не являлся, и так как по словам Муры то письмо длинное, то подробностей мы так и не знаем. Мура! Летом я получил письмо от Воли. Она пишет, что будет учиться в Саратове. Спрашивала про Вас, но тогда мы ничего не знали про Вас, а теперь, когда знаем, то забыл ее адрес. Учусь я хорошо. Вот 28/ХІ я где-то заразился корью, но теперь она уже проходит. Бабушка здорова. Всего хорошего. Ваш Вячик. Йосип Гiрняк Спомини 1935 – кiнець 1938 рр. Адмiнiстративний розмах начальника Ухт-Печлага Якова Мойсеевича Мороза досяг своiх вершин в останнiх часах панування Ягоди, з яким, як видно, вiн був заодно. З 1935 по 1937 рiк розбудова Чiб'ю здивувала й Москву: середня школа, технiкум для дiтей вiльнонайманих, палац пiонерiв, лiтнiй театр на тисячу осiб, в якому не вiдбулося нi одноi вистави iз-за короткого та зимного лiта, великий стадiон у грецькому старовинному стилi, на якому за час мого перебування у Чiб'ю тiльки кiлька разiв позмагались спортовцi-футболiсти, багато мешканевих будинкiв для службовцiв ГУЛага. Клюб iм. Косолапкiна розрiсся у професiйний театр з оборотною сценою, високими кулiсниками i всякими допомiжно-господарськими прибудiвлями. Якiв Мороз, який дуже пишався театром, прикрiпив мене до Ухт-Печлага як вiльнонайманого з правом виiзду з територii тiльки раз на рiк у вiдпустку. Виiзди такi були дуже ускладненi iз-за вовчого пашпорта, по якому трудно було задержуватись на кiлькаденний побут у мiсцях вiдпочинку, бо мiлiцiя власникiв такого документу не прописувала… Коли я 1937 року вiдважився на виiзд, то моя поiздка на Украiну закiнчилась – арештом моеi дружини Олiмпii Добровольськоi. Їi протримали 4 мiсяцi без будь-яких обвинувачень та допитiв, i пiсля того порадили переiхати негайно добровiльно з Харкова до Чiб'ю i там разом зi мною завойовувати далеку Пiвнiч. Сталiнова iнсценiзацiя «кiровщини» спричинила в життi концтабiрникiв трагiчнi подii. Ще до приходу Єжова, за останнiх часiв панування Ягоди в режимi таборiв зайшли великi змiни. Всякi «полегшi» для каторжан в одну хвилину були скасованi. «Колонiзованих» знову загнано у зону арештантiв, родини iхнi в час лютих морозiв виселено з територii таборiв. Усi полiтичнi в'язнi попали в найсуворiшi iзолятори. Єжов удосконалив ту систему ще й тим, що органiзував спецiяльнi комiсii, якi день i нiч займалися переглядом усiх «справ», а тi «перегляди» кiнчались новими присудами смерти. Появились на територii Ухт-Печлага спецiяльнi вiддiли охорони «Вохр», про завдання яких кружляли неймовiрно жахливi поголоски. Сп'яна тi «лицарi» самi признавалися до своiх геройських подвигiв: скiльки останньоi ночi один чи другий спровадив нещасних на той свiт. Вночi отi охоронцi правосуддя вривалися в бараки i, як колись на «волi», переганяли приречених у новозбудованi «спецкорпуси», звiдкiля мало хто повертався. У театрi був серед технiчного персоналу молодий хлопець, родом iз Миколаева, Кириченко. Був вiн майстром на всi руки: столяр, машинiст сцени, помiчник декоратора, i всякi iншi роботи, якi iншим були не пiд силу, Кириченко без принуки радо виконував. Одна була в нього слабiсть: випивав вiн кожну рiдину, яка мiстила в собi хоч каплину алькоголю; перед ним не устоялась жадна полiтура, денатуратний спирт, якi часто вживано в столярнiй майстернi театру. Кириченко без страху перед отруйними наслiдками випивав цей дефiцитний продукт до останньоi каплини. Адмiнiстрацiя театру дивилася на слабiсть Кириченка «крiзь пальцi», цiнячи його невтомну працездатнiсть. Кириченко не приховував своеi любови i пошани до мене, як до свого земляка, i часто iнформував мене про те, що дiялось у законвойованому таборi; кого вночi забрали, скiльки серед забраних було украiнцiв. Вiд нього я довiдався, що вже не стало Максима Лебедя, Антона Приходька, Музиченка, Петренка, колишнього директора «Березоля» Дацкова, i декого з тих, з якими я одним етапом прийшов у Чiб'ю. Тодi менi здавалось, що коли б я був засуджений не на три, а на п'ять рокiв, то й менi не оминути було б долi товаришiв… Рятувало мене те, що я вже був вiльнонайманий. Однак, трохи згодом, коли я став пильнiше аналiзувати подii i ситуацiю, я помiтив, що бiля мене i моеi працi атмосфера згущувалась звичайними у радянськiй дiйсностi явищами. Було помiтно, що «стукачi» концентрували свою пильнiсть бiля моеi особи. Адмiнiстрацiйним начальником театру був «полiткомiсар», якого завданням було слiдкувати не тiльки за господарством театру, але й вiдповiдати за iдеологiю мистецькоi продукцii. Комiсари театру дуже часто мiнялися. Рекрутувалися новi з кадрових робiтникiв НКВД, яких iз-за пристрасти до алькоголю змiняли з оперативноi роботи i карали тим, що посилали на всякi другоряднi, менш «почеснi» функцii. Тi заслуженi алькоголiки, часто сп'яна проговорювали те, що мусiли тримати за зубами. У хвилинах такоi «одвертости» один iз господарiв театру натякнув менi, що останнiми часами моя картотека чимраз бiльше наповнюеться рапортами про моi iдеологiчнi ухили при складаннi репертуару i програм концертiв та про iх невiдповiдне сценiчне оформлення. І тут, як на зло, трапився ще й такий випадок: У програму одного концерту я включив два дуети Карася i Одарки з музичноi комедii «Запорожець за Дунаем». Серед таборових глядачiв було чимало вiльнонайманих громадян, якi не раз вимагали подiбного репертуару. Партiю Карася виконував я, Одарку росiйська спiвачка з Ленiнграда. Концерт, як звичайно, вiдбувався без особливих декорацiй, без жадних реалiстичних деталiв, на сценi були тiльки сiрi завiси. Для пiдкреслення кольориту ми вдягли украiнський народний одяг. Ця точка програми вимагала трохи бiльше часу, тому я рiшив, як окремим вiддiлом, нею закiнчити концерт. Кириченко, як господар сцени, попросив перед кiнцевою частиною концерту десятихвилинний антракт. Коли почався останнiй вiддiл концерту i оркестра закiнчила увертюру, а завiса вiдкрила сцену, в залi залунали голоснiшi, як звичайно, оплески. Вражений цiею несподiваною реакцiею глядачiв, я глянув iз-за кулiс на сцену i остовпiв з подиву. На кону стояли дбайливо виконанi декорацii чорноморського пейзажу, з верхiв'ями стамбульських мечетей та султанських палат, якi завжди на Украiнi прикрашували ту п'есу. Заскочений таким самовiльним проявом iнiцiятиви Кириченка, я ще з бiльшим, як звичайно, акторським запалом, точнiше програв, нiж проспiвав дуетну партiю Карася. Глядачi не скривали свого враження i щиро нам дякували своiми оплесками. Як тiльки завiса закрила сцену, комiсар спитав мене, звiдкiля взялися декорацii для картини iз «Запорожця»? Кириченко, який стояв осторонь i слiдкував за враженням вiд своеi витiвки, вмiшався в розмову i заявив, що це вiн iз власноi iнiцiятиви ночами приготовляв декорацii для «Запорожця», використовуючи старi, непридатнi останки будiвельних матерiялiв i засохлих фарб. Сердешний любитель мистецтва додав: – Я це зробив для свого рiдного мистецтва, яке люблю понад усе! Комiсар i театральнi «стукачi» не повiрили, що та затiя вiдбулася без моеi участи. Менi скоро стало вiдомо, що актриса Ленiнградського театру Катерина Макарiвна Капустiна, яка пiсля вiдбуття свого трилiтнього реченця вийшла замiж за «вохровця» i залишилась вiльнонайманою акторкою, вислала цiлий еляборат до 3-го вiддiлу про мiй «необ'ективний пiдхiд i надмiрно сентиментально-проникливу iнтерпретацiю творiв з украiнською тематикою». За розбазарювання декоративного матерiялу i за недисциплiнованiсть комiсар театру вiдправив Кириченка на десять днiв до iзолятора на «цегельнi». Цей карний лагпункт був пострахом для всього населення Ухт-печорського концтабору. Там, серед найтяжчих умов, голiруч i босими ногами, мов фараоновi раби, громадяни «прогресивноi краiни» мiсили вiчномерзлу глину, з якоi випалювали цеглу для вогнищ у котеджах спiвробiтникiв ГПУ. По 10-х днях, ледве живий вернувся до театру Кириченко. Вiн нишком, без свiдкiв, всунув менi в руку записку, i встиг тiльки додати, що цей папiрець просила передати менi тяжко хвора людина, яка вже два мiсяцi страждае в iзоляторi на цегельнi. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 27 грудня 1935 р. 27. ХІІ. Е[джыд]-Кырта, рудник. Дорога моя, люба моя, сонце ти мое едине! Листа я вiд тебе одержав од 11.XI. Це – другий. Перший був вiд 4.Х. Бачиш, якi iнтервали мiж листами. Ти пишеш, що писала, а де ж тi листи – чи лежать десь по поштових скриньках та торбах, чи в шухлядах «бдительности»? Як важко не мати звiсток вiд джерела, яким тiльки й живеш, яким тiльки й живишся. Дуже я радий, що хоч знаю, де ти й що з тобою. Чекаю нетерпляче, – як пройшла на театрi, як тобi там iдеться. Знаю, що не мед, мабуть, та що ж поробиш. Про себе. Я вже тобi писав, що була рацiя-запитання, чи «намерен» я писати книгу. Я дав вiдповiдь, що «намерен» i в вiдповiдi додав, що коли справа йде про книгу, яку затвердив ГУЛАГ, то треба менi бути на ІІ промислi. Додав там i про те, що коли книгу треба про Печору, то треба 4 мiсяцi вiдповiдних, звичайно, умов i прожиття на руднику. Що ж ти гадае[ш]? Яку вiдповiдь дiстав я на це все? – «Объявите (такому-то), что он должен находиться там, где он есть». І все. Нiби я прохав кудись мене перекинути. Самi запитали – i самi ото так «дипломатично»… заборонили писати. Я гадаю, що запитання було наслiдком твоiх листiв. Ну, ото вони заворушились, «одбули чергу» i… замовкло все на довгi роки. Я вже не знаю, чи варт[о] про оцi такi «блискучi» наслiдки написати тобi в Москву, щоб там знали, як реагують на все тут, на мiсцi. Порадься з кимось там з землякiв, як вони на це? Чи не буде з того всього, коли я буду порпатися, що закинуть кудись у такi мiсця, звiдки вже й «воздихания» не почуеш. А так усе по-старому. Працюю в рудоуправлiннi – роботи прiрва, сиджу цiлими днями над усякими таблицями. На «обчие» не займають i не говорять. Думаю, що може зверху сказали, бо зразу були сильно заходились, щоб обов’язково на «тяжелые». Погано з животом. Останнiй мiсяць просто вже не дае спокою – так болить, i нiяка «лiка» не бере. Умовився з лiкарем, що як тiльки скiнчу годовий вiдчит – ляжу в лазарет. Може полежу, та вгамуеться, а так бiда. Живу там же «пiд конвоем», як «опасний» i т. д. Набридло. Вол[одя] – теж. Дiстав вiн листа вiд М[арii] Ів[анiвни] – вона в Хостi, влаштувалася там медсестрою в санаторii. Володя тебе вiтае. Я не знаю, що його далi робити – живу як у туманi. Гнiтить мене, що не маю я надii тебе побачити цього лiта. Я в такому станi, що клопотатися про твое чи прожиття тут, чи побачення з тобою – не маю нiякiсiнькоi змоги – просто це викличе в кращiм разi усмiшку у тутешнiх моiх «богiв». Такi ми тут уже упослiдженi в тiй «командi пiдконвойнiй», що й боже мене борони. Смiшно це все, коли так глибше подумаеш, а проте всi тут на це все дуже серйозно дивляться. Ну, ти ж розумiеш… Так що – тiльки на тебе й надiя. Коли тобi вдасться добитися дозволу чи на побачення, чи що – то це, очевидно, едина путь… Бийся, голубка, може пощастить. Що далi буде – невiдомо. Поки що на всi моi запитання, чи довго мене держатимуть у такiм станi «строгоi iзоляцii» – вiдповiдають: «Невiдомо. Не вiд нас залежить – зверху!» Та чорт з ним! Скучаю я за тобою, Варюшко, дуже скучаю, скучаю коричнево, аж чорно. Така менi тут нудьга та печаль, густа, як хмара, й пекуча, як полум’я. І якi ви там, i де ви там – ось прямо стоiте всi перед очима й не одходите. А я все старiю, старiю – точить мене цей гробак самотностi, болю, образи й зневiри. Хоч би хоч вам там було непогано. Як там Мурапет з руською школою? Що вона? Тяжко iй даеться, чи нi? З Харкова маеш що? Про малого чути щось, чи нi? Господи, як болить серце за всiх вас! Ти ж дякуй, i вiтай, i цiлуй усiх землякiв, що допомагають тобi в скрутi. Вiтай Над[iю] Вiт[алiiвну] – i дякуй. І Федоровичiв, i Степаненка. Який Степаненко? Аркадiй? Чи Олександр? Тебе я цiлую, i вiтаю, i голублю! Муркетку теж. Чекаю вiстей, як… як… як… Чи одержуеш моi листи? Чи дiстала телеграму з вiтанням тебе з народженням? Ну, будь, голубко моя, здорова, не забувай мене. Твiй Па[вло]. Ти знаеш – листа навiть нема де й нема коли, як слiд, написати. Все похапцем. Пошту знову у нас закрили. Їздять по кореспонденцiю в сусiдне село – 20 кiлом[етрiв]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 31 грудня 1935 р. 31. ХІІ.35. Рудник. Здрастуй, люба моя, моя хороша, радiсть i надiя моя! З новим роком тебе, Муру, Вячка i всiх, хто тебе тепер оточуе, твоiх друзiв, – а коли вони твоi друзi, то й моi вони друзi. Сьогоднi кiнчаеться 1935-й! Який же вiн був лютий! Скiльки мук, страждань, зневiри пережито на цей 1935 рiк! Скiльки горя! Розтрощенi всi надii, сподiвання. Розлучив цей клятий рiк тебе зо мною, розкидав нас на далекiй пiвночi. Може новий рiк буде милосерднiший? Може вiн принесе хоч крихiтку того, що щастям зветься?! Може?! А поки що… поки що сиджу – думаю, лежу – думаю, ходжу – думаю. І все думаю про Вас, моiх рiдних. Позавчора поклали мене в стацiонар. Останнi тижнi й днi язва моя розхорохорилась i завдала чимало менi клопоту. Бували днi, що я сам уже почав лякатись, хоч, здаеться, мусiв би був звикнути до ii викрутасiв. Два днi лежу на строгiй дiетi. Тiльки молоко та манна каша. Хлiба не iм, i сухарiв не iм. Та я й сам думаю таки вже продержатись, щоб хоч трiшки, – може ж удасться! – ii пiдлiкувати. Не знаю, скiльки я тут пробуду, очевидно, з мiсяць, коли не втрутяться в мою долю, – як завжди! – опiкуни та не викинуть i звiдси, не дадуть i пiдлiкуватися. Будемо сподiватися на краще. 2-га новина. Вол[одю] – перекинули на Судострой. Ми в один день вийшли з нашого «заведенiя» – я в лазарет, – вiн поiхав у невiдоме. Це – туди, не доiжджаючи 20 кiлом[етрiв] до Тр[оiцько]-Печорського, село Покча. Не знаю, що його там чекае. Одно – гiрше не буде. І вiн i я надiемося, що там вiн працюватиме агрономом. І коли це так буде, то тодi, слава тобi, слава тобi, – що його туди перекинуто, хоч i тяжко менi – залишився знову сам-самiсiнький. Учора вiн виiхав. Од рудника це 300 кiлометрiв. Є чутки, що чимало народа з рудника буде в сiчнi перекинуто. Говорять – на Судострой, говорять – на совхоз – у Кедровий. Я дуже хотiв би кудись видратись звiдси. Оце пiдлiкують i тодi буду стукатись, щоб i мене на Судострой. Там хоч з поштою буде краще – близько район – Тр[оiцько]-Печорськ – листи будуть краще доходити. Вiд тебе за ввесь час я маю тiльки два листи. Ти ж розумiеш, що розриваюсь я напополам з нудьги й чекання. 2-й лист писала ти 11 листопада, – два мiсяцi вже ось швидко мине. Що ти за цi два мiсяцi, як ти – нiчого не знаю. І гризусь, бо й ти ж на новiм мiсцi, серед чужих, у чужому. Ой же ж i налягло на нас за останнi часи! Дуже мене турбуе те, що я не маю зараз в лагерi постiйноi роботи, «не маю мiсця», а це призводить до того, що кидатимуть мене в усяку дiрку, яку треба так чи iнакше заткнути. Та вже й дотикали потроху. Як тiльки треба з управлiння на якийсь «ударник» – i я там. Користi з мене там, як з цапа молока, а проте – наказа виконано, «ударника дали!». Не вдалося менi й з медроботою. Я проте не кидаю не те що надii, а думки про те, що треба все ж домагатися роботи лiкпомом. Думаю написати листа нач[альнику] санвiддiлу в Чиб’ю. Надii на «да» – не маю, а напишу. Тебе я прошу ось про вiщо. Домагайся через Москву про призначення мене лiкпомом. Я писав тобi, чим скiнчилося запитання про те, чи «намерен» я писати книгу. Не знаю, чи дiстала ти того листа. Я ще тобi опишу раз. Запитали, чи «намерен» я писати книгу. Я дав одповiдь, що «намерен» i для цього треба рiк часу з перебуванням на ІІ промислi, на матерiалi якого написано плана, затвердженого Гулаг’ом. У вiдповiдь рацiя: «Объявите П. М. Г[убенко], что он должен находиться там, где он есть». Отже, це «дипломатична» заборона писати. Ти про це напиши в Москву, чим, мовляв, скiнчилось твое клопотання, зазнач у листi, що це е не тiльки допомога, чи дозвiл лiт[ературноi] роботи, а заборона i що ти просиш, щоб дозволили працювати лiкпомом, бо iнша, фiзична, праця при такому станi мого здоровля згубна для мене. Коли менi дозволять це – тодi я вже хоч «берега» якогось матиму, а не крутитимусь по лагерю, як гiвно в ополонцi. Потурбуйся, голубочко, дуже тебе прошу. Ну, що ж iще? Лежу. Вiдпочиваю. На животi грiлка. Я все-таки гадаю, що коли менi пощастить пролежати на дiетi хоч з мiсяць – я «подчинюсь» трохи. А там видно буде. Промайнула в нас чутка, що з 1.І.36 лагеря переходять на якийсь, як тут кажуть, «хозрасчет». Це, нiби, буде так. Кожен лагерник матиме утримання i на це утримання житиме. Матиме право жити з родиною i т. д. Одне слово, на правах «трудпоселенцiв». Говорила про це комiсiя, що приiздила тут нас усiх дактилоскопувати (пальцi одтискали на паперi всiм, як ворюгам). Божилися й клялися, що це правда, а нашi всi «начальство» кажуть, що це чергова «радiопараша». Так i не знаемо, як думати i чого чекати. Я схиляюсь до того, що це «таки да» – «радиопараша». Я все жду, жду, жду вiсток од тебе. А iх нема, нема й нема. А в мене сум, сум i сум. Ну, як же ж ти в театрi? Чи заграла вже чогось, чи ще? І як заграла? Чи живеш там на Кегостровi, чи вже переiхала до мiста? І що воно за Кегостров? Що таке «Кег». Кеглi, чи що? І що Ви там з Мурою iсте, i на чому спите, i в чому ходите, i чи не холодно Вам там? Я так i не знаю, чи добилась ти свого багажу, чи загинув вiн? І чи хоч пальто тепле в тебе есть? І чи тепло тобi в ноги? Ти хоч з моiх «вошивих» поший собi теплi тобiки. Я тут бедной уже. Харчишки всi вже викакано. Частину (я тобi писав, чи нi?) – вкрадено. Обiкрали урочки. Рис украли, карт[опляну] муку вкрало (ось чого жалко!), сало вкрало. Речi на базi були, а харчi звiдти я забрав – так воно, спасибi, й облегчило. Якщо можеш, пiдiшли для «поддёржки жолудка». Тiльки ж не знаю я, де я буду, доки ти цього листа одержиш. У всякiм разi про всяку адресову перемiну буду телеграфувати. Ой, i скучаю ж по тобi, люба моя! Цiлую, голублю, люблю! Муркетона цiлую. Всiх вiтаю. Федоровичiв особливо. Що чути про Вячка? Бувай здорова. Цiлую i люблю, i жду. Твiй Павл[о] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 1 сiчня 1936 р. 1.І.1936 р. От i новий рiк! Високосний! Що ж вiн нам принесе? Поки що менi вiн принiс «тупую боль под ложечкой и отсутствие стула». Подарунок, як бачиш, не дуже. А яка велика сила традицii! Ми все ж таки встали i привiтали один одного «з новим роком». А Нюра (сестра милосердна) додала: «З новим щастям!» Яка iронiя! Франц Францевич Мазур-Мазов – професор математики Одеського унiверситету, чистопородний нiмець, у величезних окулярах, сам манiсiнький, з великим, розумним лобом лежить поруч мене. У його астраханська малярiя (до цього вiн був в Астрах[анському] лагерi). Вiн широко освiчена людина, i знае все. Сьогоднi вiн менi розповiдав цiлий ранок, що i як кожний народ iсть. Говорив, як снiдають нiмцi, американцi, англiйцi, французи i т. д. Я признав, що найбiльшi «недураки» англiйцi. У них на снiданок от що: бiла-бiла-бiла булка, рiжеться тоненькими шматками, а мiж тими шматками кладеться дуже-дуже-дуже багато прекрасного масла. Потiм це кладеться на сковородку i пiдсмажуеться. Потiм наливаеться кава, а в неi дуже-дуже-дуже багато цукру, а зверху дуже-дуже-дуже багато збитих сливок i потiм снiдаеться. Так оту булку (а ii теж дуже багато) треба сильно в ротi держати: така вона розпливаеться i така вона сама в живiт пливе. А потiм беф iдять англiйцi. Французи теж непогано снiдають. І нiмцi теж. Найгiрше в усьому свiтi снiдае народ, що зветься лагерниками. У них не подаеться нiякоi булки i нiякого масла. І все це не кладеться на сковородку i не ставиться в пiч. А снiдае лагерник манну на водi кашу без нiякого масла. І це в кращому разi, коли вiн у стацiонарi, i коли ним опiкаються. Отакi то дiла. Я бажаю тобi, щоб ти в новому роцi снiдала щодня, як англiйцi. Скука в стацiонарi – семимильна. Читати нема чого. Писати нема охоти. Лежиш i слухаеш, як репетуе «новонароджений стахановець» – учора о 10 год[инi] вечора вiн уперше побачив свiт – на Печорi, в лагерi. А мати його – украiнка, з Полтавщини i зветься Маруся. Батько в його поляк. Що з його буде – невiдомо. Кричить вiн сильно, бо бутуз здоровий. Муретцi бажаю, щоб була весела i щоб завжди iй снився «соколадний слон»… Та щоб добре вчилася, бо життя буде цiкаве, але складне – треба буде мати розумненьку голову. У мене на новий рiк дике бажання – бути лiкпомом. Щоб потiм на манiр Пушкiна, сказати нащадкам: «Я тем полезен был Печорскому народу, Что клизмы нежные ударно водружал»… Так пиши ж, Варюшенько. Пиши – не забувай мене. Все ж надiя на краще, на спiльне життя з тобою, на корисну роботу i на вiдновлення в «образе человеческом» не покидае мене. Крiпко цiлую, люблю й мрiю про тебе. Всiм привiт. Федоровичам, Над[ii] Вiт[алiiвнi], Сур[овцевiй] Степаненкам i пр. пр. Цiлую, Пав[ло]. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 10 сiчня 1936 р. 10 сiчня 1936 р. [?], Архангельськ. Чибью, редакция [газеты «Северный] горняк», Губенко. Целую. Письма посылаю регулярно. Здоровы. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 10–11 сiчня 1936 р. 10.І.36 року. Еджыд-Кырта Люба моя, дорога! Лежу в лазаретi. Держу дiету. Ну, тут ти ж знаеш – яка дiета – манка, манка й манка. Та 700 гр. молока в день. І все. П’ю каву з молоком. Кава – ячмiнна – та, що й ти ii пробувала в Кедровому. Сказати, щоб голодно – нi. Сказати, щоб наiвся – нi. Та воно й краще. Одне слово, щодня – «суп с мечтой о глухаре» – на перше, а на друге – «воображение о рябчике». Так i живемо. Менi легше. Я не знаю, скiльки я тут пробуду, – ще не гонять – думаю – якомога бiльше. Сьогоднi починають менi впорскувати стрихнiн – для пiдняття мого настрою. Коли пощастить пробути тут хоч би з мiсяцiв 1 1/2 – е надii, що я таки пiдремонтуюсь. А це найголовнiше, бо останнi подii й перетурбацii зовсiм мене прибили. Поки що в моiм станi нема змiн. Я – пiдконвойний, i нiякого з цього боку «движения». Чи довго нас так маринуватимуть, чи нi – нiкому невiдомо. Все це мене турбуе найбiльше через те, що навряд чи дозволять менi побачення з тобою, коли б ти мала змогу до мене приiхати. Я вже тобi писав, що я позбавлений змоги сам про це клопотатися. Дозвiл залежить од Чиб’ю, а я знаю, що заяву мою навiть в Чиб’ю не пiшлють. Злорадно тiльки всмiхнеться С[iмсон] – (ти його знаеш) й засуне пiд сукно. Отже, едина надiя на тебе. Тiльки я не знаю, яким способом i куди тодi вдаватися. Менi здаеться, що i в Гулаг i в Чиб’ю. У всякiм разi – тобi хоч одповiдять, як i що, i ти знатимеш, що робити. Телеграму я твою дiстав вiд 4.І., де ти сповiщаеш про посилку. Чекаю тепер посилку з нетерпiнням. Вона надiйде якраз тодi, коли вже менi можна буде дещо iсти. Отже, я й пiдлатаюсь. Я вже тобi писав, що Вол[одя] виiхав на Судострой. Завiз, холера, ремiнь для правки бритви, а бритву в мене вкрало. Так що я без бритви. Листiв од тебе нема. Останнiй, як я тобi вже писав, вiд 11.XI. Це вже якраз два мiсяцi. Я нiчого не знаю, як у тебе робота, як тебе прийняло нове оточення. Мене це турбуе сильно. Чи перебралась ти в мiсто, чи ще й досi на островi. Чи не мерзнете Ви з Мурою? Чи не голоднi? Як жалько, що вiд мого почуття та вiд моеi любови у вас хоть не теплiшае. Жарко було б, коли б воно могло грiти за березовi дрова. Сьогоднi тут у нас балакали, що побачення тепер залежать од Гулаг’а. Отже – бий в Гулаг, може ж там таки зглянуться. Я. М. Мор[оз] – ще й досi на Воркутi, повертатиметься звiдти нiби аж в лютому. Говорять, що заiде до нас. Розумiеться, що я, коли буду тут, домагатимусь з ним побачення i виясню свiй стан. Я ще раз прошу тебе написати М[орозу] про лiкпомство мое. Чорт його знае, як воно не везе останнi роки! Що б не загадав – нiщо не виходить! Хоч плач! І так, голубко, сiро навкруги, одноманiтно, тоскно, що й писати нi про що не хочеться, хочеться з тобою говорити, а говорити можна тiльки ж про оту сiрiсть убогу. Тiльки мрiеш, та тими мрiями й живеш. Газети читаеш дуже рiдко, i то як хтось дасть – нiби милостиню. Скажи, чи не могла б ти раз там на декаду чи що зiбрати газеток та надсилати менi бандероллю? Все ж таки був би в курсi справ, а то вже скоро зовсiм здичавiю. І чому листiв нема? Чи ти не пишеш, чи вони десь зникають по дорозi? Я, звiсно, не вiрю, щоб ти цiлих два мiсяцi не писала, – значить якась лиха-личина по дорозi iх чи перехоплюе, чи що. І знову хоч плач! Радiо нема. Залишив я наушники Цинрадзе в Кедровому й от прошу, прошу, щоб вислав – нi гу-гу! Свиня отака! Да! В мене нема нi конвертiв, нi паперу. Оце пишу тобi на позиченому. Ти, здаеться, записала, що менi насамперед треба, i там були конверти й папiр, – так що я чекаю в посильцi, а то тут, на руднику, туго щодо цього. Отаких паршивих конвертiв i те не дiстанеш. 11.І. Ну, от iще «радiсть». Лягав я в лазарет – здав речi у вещкаптерку. Сю нiч «треснули». Якимось чудом залишились чоботи, одiяло i дрiб’язок (посуд i т. iн.). Залишили портплед (червоний) i рюкзак. Забрали всю бiлизну, простинi, рушники, теплу сорочку, чулки теплi, одне слово, «облегчили». Чемодан з речами стоiть на базi – там у мене пiджак, штани, пiми i т. д. Я гадаю, що поки лежатиму – все заберуть. А дати – нiкому. У нас на руднику – просто на ходу стягають. Одвернуться не можна. Що робити – не вiдомо. Із речей не висилай нiчого – перебудусь як-небудь. Поясочок хiба пришли та косоворотку на лiто. От бiда! Такi то дiла «трррагичеськi». Сильно мене турбуе Вячко. Ти нiчого не пишеш – маеш з ними якiсь стосунки, чи нi. Пишуть вони тобi, чи не пишуть? І взагалi, що в Харковi? Чи пише тобi Ганна Дмитрiвна? Ну, що ж iще в нас? Писав я тобi, чи нi, що Остр… (лiкар) на Воркутi. Зубл. – теж кудись забрано. Вiн виявився – останньою сволоччу. І напиши ти менi рецепта, як тугу розiгнати за тобою. Така вона густа та липка, що боже сохрани! І жду я вiстей од тебе, i нема iх, i туга ще густiшае. Ти пиши, голубко, частiше. Чи тобi нема коли? Та докладно пиши, як там ти з театром, з новими знайомими? Ну, будь здоровенька. Цiлую крiпко. І Муркетку. Вiтай усiх. Коли ж уже буде та радiсть? Хай доля тебе береже. Всю цiлую. Твiй П[авло]. Да, Варюшко, носкiв пришли дешевих, бо тут нема. І мила, бо тут нема! І махорки, бо тут нема! І сiрникiв, бо тут нема! І себе, бо тут нема! Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 19–20 сiчня 1936 р. І.1936 Еджыд-Кырта Дорога моя, люба моя! Нема вiд тебе листiв. Нема, та й нема! Ти «петряешь»1, що це менi так болюче, що я тебе готовий уже «подкинуть»2. Кнацаю3 я кнацаю, «лiверую»4 з «шнифта»5 – чи не йде хто-небудь i чи не несе хоч маленькоi – «ксiвы»6. «Нiшто!»7 І скоро я пiднiму такий «шухер»8, такий «кипиш»8, що тодi побачиш! 1 Понимаеш 2 Одлупить 3 Дивлюсь 4 Спостерiгаю 5 Вiкно 6 Бумажка 7 Нiчого 8 Скандал Це я тобi – по-блатному. Бачиш, дечого я таки навчився. Нi таки, Варюшко, що це значить, що нема листiв? Я вже начинаю не спать, i мене всього тiпае. Я користуюсь з найменшоi нагоди, щоб написати тобi, не знаю, чи доходять до тебе моi листи. В телеграмi, що ти послала менi 4.І. (там, де про посилку) есть – «пиши, получаю». Ну, це хоч добре. Пiсля того послав 3. Посилаю ще. І писатиму, як тiльки матиму хоч маленьку можливiсть. Я ще в лiкарнi. Лiкар казав менi, що продержить мене 6 тижнiв, щоб видержати таки курс повний. Не знаю, що це менi дасть. Часами менi легше, а часами таки здорово крутить. Та воно й не дивно. Дiети тут додержати нiяк не можна – сама кукурудзяна манка. Не завжди е пшеничнi сухарi. Бiльше живу кавою з молоком та 20 грам масла на день, яке я iм вранцi з манкою. Щастило дiставати цукор. Але грошi вже на «iсходi», i тодi зуби на полку. Чекаю посилки, думаю, що вона пiдтримае. Не знаю, чи прохати тебе, щоб пiдiслала грошей, бо не певен – залишусь я тут, чи нi. На руднику одну шахту закривають 1/ІІ i залишаеться тiльки одна. Людей чоловiка з 150 будуть перекидати по iнших мiсцях – можливо, що й мене кудись перекинуть. Одно тiльки дае менi певнiсть, що я сидiтиму тут, це те, що мене сюди водружено з розпорядження Гулаг’а. Можливо, отже, що без його санкцii не займуть. Я й досi не знаю, як твоя робота на театрi. Уже ж третiй мiсяць, як ти працюеш – а я в «неведенii», i взагалi, як живеш. Хоч би хоч листiвки писала. Я знаю, що тобi тепер нiколи, так ти купи листiвок понаписуй адресу i хай Мурочка пише, хоч по 2–3 слова, щоб я знав, що Ви живi i що мене не забуваете. У мене нема абсолютно нiчого нi нового, нi цiкавого. Цiлими днями лежу, чи ходжу, i все про Вас думаю. Ви в мене «обдуманi», «обмрiянi» з усiх бокiв. Газет нема. Книг теж. Так зрiдка трапляються – тодi читаемо. Я прохав тебе в однiм iз листiв, щоб ти збирала газети та хоч раз на тиждень посилала менi бандероллю. Добре? В лiкарнi я пробуду, значить, до половини лютого. А тодi не знаю, куди – чи знову в планчасть, чи будуть прилаштовувати на «общие». Іде весна. Що вона дасть нам? Чи побачимося ми цього року, чи знову безпросвiтний рiк тоски, суму й нудьги – життя нездiйсненними надiями та укоханими мрiями? Ой, уже ж третiй рiк! Я спiшу з цим листом, щоб одправити. Тепер з листами – все випадок, випадок i випадок. Цiлую крiпко тебе й Муру, люблю i мрiю i думаю про Вас. Чи писала в Москву про лiкпомство мое? Напиши. Як друзi й знайомi. Всiх вiтай. Федоровичiв, Оникiевича i Вiтальевну. І всiх, всiх. Як Вячко? Цiлую всю. Твiй П[авло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 24 сiчня 1936 р. 24.І.36 Еджыд-Кырта. Дорога моя, любима моя! Нарештi сьогоднi маленька вiд тебе звiстка – листiвка твоя вiд 31.ХІІ. Це за три майже мiсяцi. Я вже тобi писав, що вiд 11.XI не мав вiд тебе нiчого, крiм телеграми 4.І. Тобто прорив 1 1/2 мiсяцi. Невже ти 1 1/2 м[iся]цi нiчого не писала? Не може бути! Значить, десь тi всi листи лежать!! Листiвка принесла менi кiлька теплих, дорогих для мене слiв, i я ожив. Там же таки написано, що «йду з роботи на свiй острiв»… Ну, от уже я й знаю, що ти працюеш i що живеш i досi на островi… Важко ж тобi, моя голубко! Скiльки ж ти снаги та часу тратиш на те ходiння сюди та туди. Моя дорога! Ну, що ж… Так болюче, що я, крiм слiв, нiчого не можу тобi зробити, нiчим не можу допомогти… Я пишу тобi. Не лiнуюсь з цього боку. Можливо, що деякi листи, ранiше писанi, ти одержиш пiзнiше, бо така в нас «пошта». Але то нiчого. Аби вони доходили. Я знаю, що значить не мати звiсток – як це пече, мучить i турбуе. Через те кожну найменшу можливiсть я використовую для листiв. Ясно, що новин у мене нiяких. Життя – стояче, вонюче болото, таке трагiчно «тихе», i тiльки й знаеш, що дивишся на його, прислухаешся до його, – чи не з’явиться на нiм якоiсь «бульби»… Бо знаеш, що кожна «бульба», кожний рух того гнилого болота несе тобi тiльки неприемнiсть. Хай мертво, хай тихо – аби не болюче! В лазаретi я. Без змiн. Якщо й есть змiна, то на гiрше – нема пшеничного борошна, значить нема сiрих сухарiв, значить – треба жувати чорнi, значить – пузо пектиме дужче. Оце й усе. Що позитивного дае стацiонар? Я – вiдпочив. Ну, ясно, що трохи припинився (зменшився) бiль. «Поправитись» я не поправився, бо все ж iжа «слабка» – а вiдпочити вiдпочив. І то добре. Я вже писав тобi, що думають мене продержати тут 6 тижнiв. Тобто, очевидно, в серединi липня [лютого] я вийду «на волю» – працювати. Щоб я дуже рвався на ту «волю» – я б не сказав. Чому ти так мало пишеш? Чому я й досi не знаю, як тобi працюеться, як тобi живеться, як Муркетка в школi? Що маеш з Харкова? Що знаеш про Вячка? Я в кожнiм листi тебе про це запитую, бо вже згорiв од нетерплячки знати про все… Напиши. Жду посилки. Все визираю, все визираю, а ii нема. Що дасть нам 1936 рiк? Вже ось i сiчень минае. Там лютий, березень, квiтень, травень… Попливе Печора… Дивитимусь я на ту осоружну печорську хвилю та чекатиму, чи принесе вона тебе до мене, чи пропливуть i хвилi, знову закида нас снiгом тут, у тайзi печорськiй, – а ти десь будеш там, а я десь буду тут… У нас снiгу – гори. Морозiв великих ще не було. Тiльки сьогоднi вночi було 37° – це за цю зиму найбiльший. Зате снiгу, того снiгу! Ну, бувай здоровенька! Цiлую тебе й Муркетона i вiтай всiх. Пиши i не забувай мене. Я щодня, щохвилини думаю i мрiю про тебе. Хай свiтяться ясно твоi очi. Будь здорова. Цiлую, люблю. Пав[ло] Лист Смирновоi М. А. до Маслюченко В. О. Лютий 1936 р. Лютий 1936 р., Харкiв Милая Варвара Алексеевна! Спасибо за посылочку, и самое дорогое за ваше коротенькое письмецо и память о нас. Очень грустно, что так сложилась неудачно ваша поездка. Я много раз вспоминала вас и очень беспокоилась, как вы там живете с Мурочкой. О нас хорошего, конечно, нечего сказать. В августе Вячек был опять болен гриппом и ангиной, но по выздоровлению ему вырезали аденоиды 18 октября. Операцию делал Фришман. Пока дышит носом, а как будет дальше бог весть. Учится хорошо, но ходит на 2 смену и очень устает. Бедняжка вы моя, как ужасно, что вы так далеко заехали и так неудачно. Как же Мура учится в школе? Я думаю, что там школы, конечно есть. Должно быть вы уже там мерзнете, а у нас еще довольно тепло, в этом году осень долго затянулась и погода стояла теплая. Ваше письмо меня и Вячека успокоило, а то до нас дошли слухи, что вы и нас также проклинаете, как и всех родычей его, но я не хочу быть в числе их и всегда останусь благодарной за вашу отзывчивость в ту тяжелую минуту, когда мы были больны и вы нам оказали ничем неоценимое внимание и помощь. Пока буду жить, то этого никогда не забуду. Целую вас и Мурочку. М. Смирнова Привет от Бориса Федоров[ича]. От Муры открытку получили, но до сих пор никто нам не приносил от вас письма. Мы его ждем с нетерпением. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 5 лютого 1936 р. 5.ІІ.36. Рiдна моя! Любима й дорога. Одержав позавчора (3.ІІ.) посилку. Ящик був роздьорганий, але все на мiсцi i все цiле. Спасибi тобi, голубко моя, за «поддьоржку желудка». Радий я був, звичайно, несказано. Тiльки жалько менi iсти – я б усе сидiв i дивився на всi тi речi. Тепер, значить, я живу. Я ще в стацiонарi. «Нi шатко – нi валко». Я не знаю, чи не ризикнути менi оперуватись. Для цього треба клопотатися, щоб у Чиб’ю мене пiслали i т. д. Я, розумiеться, почуваю себе значно краще – просто я вилежався, вiдпочив, не так дратував свою язву неймовiрними харчами – вона трохи заспокоiлася i я окрiп. Тiльки ж без соди я не живу й тепер, хоч уже ось другий мiсяць лiкуюсь. Ну, та щодо операцii – це тiльки моi думки, а рiзатись не хочу, як по правдi. Сильно мене турбуе те, що листiв од тебе я не маю. Невже ти не пишеш? «Это же – чудовищно!» Одiшлю назад посилку! Факт! Я за ввесь час, з вересня 1935 р., тобто за 6 мiсяцiв, одержав два листи й листiвку?! Я не знаю, як ти живеш. Я не знаю, як тобi працюеться. Я вже передумав 10.000 випадкiв, що ти вже мене забула. Отакi то дiла! Написав я в Чиб’ю – про лiкпомство мое. Нi гу-гу! Чи писала ти в Москву про це? Чи думаеш клопотатись про побачення лiтом. Все це такi для мене кровнi питання, що я аж риплю, як подумаю, що нiчого я не знаю. Очевидно, днiв за 10 я вже вийду з стацiонара, i знов потягнуться днi ще бiльшого суму й нудьги «пiд штиком», бо доведеться вертати в свою пiдконвойну команду. Як[iв] Моис[ейович] уже в Чиб’ю. Може йому докладуть про мое прохання (тiльки ж не певен я, що дiйшов туди лист) – i вiн щось вирiшить. Але все це гадки, гадки… Пришли менi, Варюшко, мундштукiв для курить, бо в мене «покрало». Як Муркетон? Як я за вами скучив уже! Я ж зовсiм не знаю, що з Вячком? Чи маеш ти звiдтам хоч якi-небудь звiстки? Напиши! А взагалi я живу тiльки тобою, i не вважаючи на всiлякi муки – я все-таки думаю вижити, щоб iще хоч трохи пожити з тобою й з дiтьми вкупi. Од Вол[одi] – нема нiчого. Як поiхав – i «точка». В «Сев[ерном] Горн[яке]» читав про Йосипа Йосиповича – вiн там i досi. Це ж лiтом вiн уже поiде додому. Менi не пише, гад, нiчого. Вiтай усiх архангельцiв. Тебе крiпко цiлую i обнiмаю, i люблю, i жду. Муркетона обнiмаю i цiлую. Твiй Пав[ло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 3 березня 1936 р. 3.ІІІ.36 Рудник Е[джыд]-Кырта. Варю, моя голубко дорога! Дiстав я твого листа вiд 12.І. Прийшов вiн до мене числа 20.ІІ. Але от з того ще часу був у мене написаний лист, який оце недавнечно тiльки спромiгся пiти, i я задержався писати, доки той лист пiде. Лист той я написав ще до одержання твого. Тепер я, слава тобi, господи, вже знаю, хоч приблизно, як тобi живеться i як тобi «граеться». Дуже радий, що ти задоволена з роботи над «Талантами». І коли ти почуваеш, що непогано, значить – таки непогано, бо, я знаю, що ти себе не дуже любиш хвалити. Не трапляеться в нас «Правды Севера», а як яка й попадеться, то все я дивлюсь, чи нема де твого призвiща. Нема! Дуже менi цiкаво, як то там тебе зустрiли старi «матерые» актьори руськi, бо роля в «Талантах» уже грана й переграна, i на iй пробувались i ii творили великi руськi актриси. Мене все непокоiть твiй «руський язик». Багатенько в тебе я помiчав огрiхiв щодо вимови в балачках по-руському. Я ж теж не дуже в цiй справi – а й я помiчав. Як же то вже великi знатоки мови? Та ще Островський! Вiн же такий специфiчний «москвич» купецького складу! Звичайно, в сучаснiй п’есi було б тобi легше. Ну, коли справилась, та ще й непогано, то я сердечне тебе вiтаю й цiлую крiпко. Ти в мене розумненька й актриса хороша. Щасти тобi, доле! Що ж у мене? По-старому! Вийшов з лiкарнi, як я вже тобi був писав, та й знов мене до планчастi, але я не сиджу в канцелярii, а в механiчнiй майстернi, де «нормирую» роботу. Рiзнi тобi хронометражi i таке iнше. Не бере воно мене. Нова для мене робота, робота вона й цiкава, i цiла наука е з цього приводу, але засоби тут нiкчемнi – нема навiть годинника, не кажучи вже про секундомiр. Так i кручусь. І таке гаспидське становище, що ходиш, ходиш, нiби робиш, а насправдi пшик. Животи моi по-старому, соду iм i полегшення нема. Вiдпочив тiльки. Ввесь час б’юсь, щоб на медроботу. Пишу, пишу в Чиб’ю в санвiддiл, та толком i не знаю, чи доходять туди моi заяви, чи нi. Вiдповiдi в усякiм разi нема нiякоi, але я не теряю надii. Правне мое становище не змiнилось. Там же, в тiй таки «пiдштиковiй» командi, пiд «усиленним» доглядом. Житуха неважнецька. Дуже скрутно з харчами на руднику. Деремо овес, деремо ячмiнь – це каша. Вже пшоно вважаеться за крупу дуже благородну. Я на больничному. Трiшечки лiпше, маю хоч 20 грам сала (масла вже не дають) та сахару 35 грам на день. Решта – сяк-так, пiсне та утле, дуже утле. Посилка твоя пiдтримала крiпко, бо старi запаси вже чухнули (багатенько таки в мене ж украдено, як я тобi писав). Писав я тобi про газети. Так рiдко доводиться держати iх у руках, що жду не дiждусь, коли вже вiд тебе будуть надходить. Тепер iще отака неприемна новина. Є приказ, щоб усю кореспонденцiю адресувати на Кедровий, а звiдти уже будуть надсилати по вiддiлах. Так ти адресуй листи й посилки так: Усть-Усинский район, Коми области, почта Кедровый, Печорск[ое] отд[еление] Ухтпечлаг’а, Рудник Еджыд-Кырта – менi. Це значить, що листи неймовiрно задержуватимуться, але що ж поробиш. Так хотять! Я продав пiджака свого за 50 крб. Причина? «Во-первых строках» нема за що купити й махорки, а «во-вторых строках» – все одно вкрадуть. Думаю взагалi розпродуватись, що зосталось, не хочу тiльки продавати сорочки шкiряноi та пiм. Пiм я i не одягав, бо одiбрали б! Лежать у мене на базi в чемоданi. Сорочка захована – хожу в усьому казьонному. А валянцi менi дав земляк харкiвський, робiтник ХПЗ Степан Петрович Лутченко, хороший чолов’яга, – вiн завiдуе мехмайстернею. З ним я тепер i коротаю час – у його iм i все таке iнше. Як уранцi виходжу з свого «прядильника» – так у його цiлiсiнький день. Од Володi маю записку. Завiдуе банею. Скиглить Мар[iя] Ів[анiвна] з Кавказу (вiн пише), бiдну, нагнали, як дiзнались, де чоловiк. Як там Муркеточка моя рiдна? Цiлую я ii крiпко, хорошу мою. Як Вячко? Чи маеш, що вiд нього. Ти ж пиши йому про мене, щоб не забував. По радiо маемо чутки. Але радiо на другiй командировцi (на моiй нема) – навушники моi там слухають, а менi за це розказують iнодi. Хмариться… Що буде? Не забувай мене, рiдна моя, едина моя втiхо! Хай тобi добре йдеться. Люблю я тебе i дякую, щосекунди з тобою твiй Павло. Всiм привiт. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 8 березня 1936 р. 8.ІІІ.36. Рудник Е[джыд]-Кырта Дорогая моя! Поздравляю с «твоим» днем – 8 марта! Хорошего тебе всего желаю. Я получил посылку с сухарями – спасибо, родная. Получил телеграмму и № 4, 2 и 3 – нет. У меня без перемен. Здоровье по-старому. Язва моя – пошаливает временами здорово таки. Из телеграммы я понял (она написана очень уж путано), что ты послала в феврале две посылки и 25 рублей. Одна, значит, посылка где-то еще ходит. Вот что: те 50 рублей, что ты послала в июне 1935 года еще на Вою телеграфом (о них было извещение в Кедровом) – не получены, где-то в Усе они застряли. Есть ли у тебя квитанция. Если есть, зайди в обл[астное] отд[еление] связи в Арх[ангельске] – может быть, что-нибудь сделаешь. Письмо и посылки пиши теперь по адресу: Усть-Усинск[ий] район, п[очтовое] о[тделение] Кедровый – рудник Е[джыд]-Кырта, мне. Как ты? Очень беспокоюсь за Вас. Тебе за теплые письма – моя любовь и нежность и бесконечная благодарность. Хлопочешь ли о свидании? Целую крепко тебя и Муру. Всем привет. Твой Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 15 березня 1936 р. 15.ІІІ.36 Моя найдорожча! Вчора прилетiло твое 5. Дуже радий йому i ще радий, що й до тебе долiтають: чи всi, чи не всi, а долiтають. Полетiло мое днiв зо три тому. А це знову! Не хочу пропускати жодноi хоч маленькоi нагоди, щоб не використати ii. Отже – лети й це! Я так хочу сiсти та написати тобi хорошого, довгого-предовгого листа, та все до дрiбниць списати, як я живу, де живу, з ким, що роблю, що думаю i т. i. А воно не виходить. Так усе, як i сьогоднi – за 10 хвилин, щоб лист був, а то не пiде. Ну, й катаю. Ну, ясно, що нiчого нового. Вже я тобi писав аж тричi, що посилки двi прийшли цiлiсiнькi, знаю, що йде десь третя, яку жду з нетерпiнням. З любими менi вiстками теж благополучно – тiльки десь № 2 забарився. Трете прийшло пiсля 4-го, але то все добре – аби були. Чекали ми на весну погiршення нашого стану (це тi, що на особому «прижимi»), а це сьогоднi приiхав Н[ачальни]к (Ворк) – i е чутки про пом’якшення. Нiби навiть будуть декого вiдпускати на звичайне становище. Може й я туди потраплю. А може й нi, – не знаю. Потраплю – добре, не потраплю – не плакатиму: звик я, голубко, вже до всього. Вродi, значить, – «Мне все рамно, мне все рамно» «Готов я плакать и смеяться — «Мне все рамно, мне все рамно»! Це не байдужiсть. Варю, i не отупiння, а просто таке «насирательно», – извините! – философское отношение к окружающей действительности. Он воно як! Листи вiд тебе е. Ти мене не забуваеш, присилаеш в листах тепло й ласку, в ящиках масло й цукор – значить: «Ни ветер, ни буря ему нипочем!» Ние, звiсно, те, що колись серцем звалось часами, але то вже таке – нiц не поробиш, ще як би до того стану дiйти, щоб мати, як каже наша шпана «замороженi очi», та «щоб на тому мiсцi, де була совiсть – пiська щоб виросла», – зовсiм було б непогано. Це, Варюшечко, нi в якiм разi не стосуеться тебе, а «обратно же «окружающей действительности». Коли буде змiна на лiпше (гiршого вже навiть при «ба-а-аль-шом воображении» не придумаеш) – напишу тобi, звичайно, негайно, щоб i ти там трохи заспокоiлась. Я з сумом дивлюсь на своi конверти i бачу, що ось-ось iх уже не буде, i нема в чiм буде тобi листи посилати. Пiдiшли, бо тут нема де дiстати. Речей не присилай нiяких, перебудусь. Нема в мене на лiто тiльки косоворотки. Якщо дешевенька трапиться – пришли – i бiльше нiчого. Бiдна «старушка». Невже й досi не забули?! От, iроди! Значить нiкотрого там «успокоенiя»?! Ай-я-я-й! Що ж вона робитиме? Я радий, що тобi непогано! Дуже хотiлося б почитати рецензii. Пришли! Я думав, що iх «iз’ято»! Муркетошку цiлуй, голубочко моя! І вiтай усiх, усiх – i Федоровичiв, i Арк[адiя] Степ[аненка]! Тебе, моя радiсть i надiю голублю, люблю, жду й лелiю. Хай святиться iм’я твое. Амiнь! Твiй Пав[ло]. Вячковi пиши i менi про Вячка. Лист Смирновоi М. А. до Маслюченко В. О. 18 березня 1936 р. Харкiв 18/ІІІ 36 год. Дорогие Варвара Алексеевна и Мурочка! Очень рады вашему письму, все же вы нас не забываете и думаете о нас. Спасибо. Печально, что бедный так опять болеет язвой, а при тех условиях, конечно, трудно лечиться ему. Письмо от вас пришло, а мы все были больны. С Просков[ьей] Иванов[ной] и до дело дошло. Правду сказать, я очень боялась опять разболеться по прошлогоднему. Ну, слава богу, сейчас поправились. Вячек опять пошел в школу. Пр[осковья] Иван[овна] на службу. На этот раз наша М[ария] Иван[овна] была более внимательна ко мне. Видно боится, чтобы ей не пришлось Вячека брать. Ходила нам за покупками и ставила банки нам, а готовила я уже сама и топила печку, хотя температура у меня 3 дня 38,5. Сейчас чувствую себя ужасно, слабость. Сын в Киев уехал, так что и не знает о нашей болезни. Жду тепла не дождусь. Надоел холод и топка печки. Тоска бесконечная и беспроглядная. Очень меня и внук огорчает своими грубостями. Учится хорошо, даже отлично, но грубит также на отлично. Соф[ья] Андреев[на] по музыке с ним почти не занимается, так, изредка, платить не могу, а в студию почему-то она его не хочет поместить, а, знаете, как за спасибо учат. Ко мне она, можно сказать, почти не заходит. Ей все нет времени и даже, когда я была больна и Вячек, то никто из них не пришел нас проведать. Ну, да и не удивляюсь. Люди все одинаковые, денег нет, угостить нечем, значит и ходить нечего. Соседи мои тоже в этом году. Ну, я делаю вид, что не вижу и не понимаю их выходок безобразных. Словом, живется очень тяжело. Один Боря нас навещает. Жорж постоянно занят, редко его вижу, можно сказать, только, когда приносит деньги, дает 100 руб., а то я бы не знала, что делать, кой-как перебиваемся. Пожалуйста, дорогая Варвара Алексеевна, вы не отрывайте от себя для Вячека. Вам теперь самой так же тяжело живется, как мне, и не лишайте Муру. У [нее] так же не веселая жизнь. Конечно, кланяйтесь и целуйте. Пишите, не забывайте нас. Целую вас и Муру. М. Смирнова. Боря шлет привет вам. П[авла] М[ихайловича] очки держатся на одном ухе и писать трудно. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 22 березня 1936 р. 22.ІІІ.36. 1) Окуляры +3,0 – простенькi-проволочнi з футляром. 2) Бритву й помазок! Конверти! Варюшко моя! Дорога моя! То я зверху написав, щоб не забуть – бо щоразу забуваю про окуляри й про бритву – а я так боюсь – як де дiнуться окуляри моi – що я тодi робитиму? Бритву дешевеньку й помазок вишли, бо обростаю, як звiр! Знову й сьогоднi – екстренно пишу. Раптом iде на Вою С. П. Лутченко – його туди зовсiм переводять на роботу – i я залишаюсь сам самiсiнький тут. То я в його ото й iв, i чай пив (вiн мав окрему хатку!) – так що в своему «п-нику» – я тiльки ночував. А тепер – я без його, як без рук! Леле! Говорив учора з н[ачальни]ком вiд[дiлення]. 1) Коли мене виведуть з пiдконвойноi команди? Уже 6 мiсяцiв я пiд усиленним режимом? Довго ще! Вiдповiдь: Изменю Ваше положение. 25 еду в Кедровый и оттуда дам распоряжение перевести Вас на общее положение. 2) Свидание с женой? Вiдп[овiдь]: Нет оснований запрещать Вам свидание. Подайте заявление. Я сам теперь не имею права разрешать. Пошлю в Чибью. Думаю, что ответ должен быть положительный. Це я на всяк випадок! А ти з свого боку пиши. Може ж у тебе буде змога приiхати?! Боже! Як би я був радий! 3) Когда меня на медработу? Вiдп[овiдь]: Не могу! Вам Чибью отказало. Я: Это было 6 месяц[ев] тому назад! Вiн: Пошлю еще в Чибью, может быть разрешат. Я ничего не имею против. Оце, значить, останнi новини. Так, як бачиш, нiби все нiчого – та «не жду от жизни ничего я»… «Будем посмотреть». Посилки твоеi 3-оi ще нема. Нема й досi ще грошей… Отакi то тут телеграфи! Бiльше такого нiчого, крiм суму та туги за тобою, за дiтьми, за твоiми очима, за словами, за ласками. І щодня я тебе бачу, щодня з тобою говорю – а тебе бiля мене нема. Будь здоровенька. Не забувай. Цiлую крiпко. Люблю крiпко. І жду крiпко. Муркетона цiлую. Хай Вам добре буде. Твiй Пав[ло]. Пиши, пиши, пиши! Вiтай усiх! Трохи був не забув. Можливо, що ти дiстанеш листа од Ізабелли Йосифовни ВОЛОЖ (Москва, Петровка, 17, кв. 43). Це дружина одного т[овариша], що мiряе снiги, як i я, грiшний. Вона збираеться iхати сюди на побачення. Тодi вона знайде тебе в Архангельську. Коли б тобi щось треба було в Москвi – пиши iй. Їй теж про тебе написано. Добре було б – коли б Ви iхали вкупi сюди. Звичайно, Варюшко, нi в якiм разi не кидай театру для побачення, бо як не тяжко менi й тобi, – а жити тобi треба i Муру з Вячком виводити в люди треба. Цiлую мою хорошу. Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 31 березня 1936 р. 31.ІІІ.36. Дорога моя Варюшко! І знову так! І знову за 15 хвилин треба дати листа. Я вчора одержав твого листа вiд 3.ІІІ. (№ 6). Дякую. Посилки 3-оi – нема. Я чекаю, чекаю – а ii все нема та й нема. А голодно. Взагалi в нас голоднувато – я вже про це тобi писав, так що коли б не ти з твоiми клопотами – було б менi зле. Грошей нема й досi. Що значить – нiчого не розумiю. Вже другий мiсяць, як пiслала телеграфом?! – Отакi тут телеграфи. Продав пiджака i доiдаю потроху. Все-таки можна хоч i з трудом – дiстати цукру. Жирiв нема. Давимось треклятою рибою – остогидла до жаху. А це ж iде ще квiтень, – травень – найтяжчi мiсяцi – розпуття i т. iн. Аж червень може чогось дасть – пiдвезуть. У мене змiн нiяких. Чекаю всяких вiдповiдiв на моi заяви. Коли вони будуть тiльки?! Я недавнечко писав тобi, що я подав заяву про побачення. Пиши й ти. Може ж таки хоч побачимось. Тiльки ти не звiльняйся з театру, а може можна вiдпуск? От би побачитись. Така туга за тобою, що й не уявити. Я тобi писав про окуляри (+3,0), конверти. Оце пошлю листа – лишиться один конверт. Нема листiвок – погано. Я б оце тобi листiвку – i все гаразд. Тепер от що: я прохав сорочку верхню та ще треба кепку, бо та вже на пирiг скидаеться. Кепка 60 сант[иметрiв] – об’ем голови моеi сивоi. Скучаю я страшно за тобою, Мурою, Вячком. Хай би Ви менi хоч снились. Пиши, не забувай. Я люблю тебе, цiлую, жду й надiюсь. Муреточку цiлуй. Вячковi пиши. Всiм привiт. Твiй Пав[ло]. Шкiряна сорочка цiла. Будь здоровенька. Та пиши чаще. Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 24 квiтня, 2 травня 1936 р. 24. IV.36. Матiнко ти моя рiдна! Варю моя! Сьогоднi вихiдний день. Я приплентався з 3-оi трудколони, де рудоуправлiння, «додому», в пiдконвойну свою команду, вiдпочив трохи, бо ходити менi сюди й туди на роботу 7 кiлометрiв щодня – туди 3? та назад 3? – i сiв оце писати тобi листа. Не знаю, коли вiн пiде до тебе, як вiн пiде до тебе, бо весна цього року «рання», вже Печора воду поверх снiгу пустила i вже з трудом iздять пiдводи: конi провалюються в снiг. Мокрить i сонце по-весняному визирае. Та все ж пишу. Пишу, бо маю вiльну годину. Хлопцi пiшли на виставу (тут за стiнкою «клуб» ми собi влаштували, виставляють якусь «Москвичку»), i менi нiхто не заважае, коли не рахувати, що проти мене сидить земляк з Вiнниччини, iнженер-лiсовик, з молодих, лагодить комусь годинника (вiн единий тут, що розумiеться на цьому) i тре шклом об шкло – робить самотужки шкло для годинника. Шкло об шкло шкребе шкребом – так нiби тебе по душi. Довга ця робота й марудна – тiльки серед тайги можна таку роботу побачити. Це все одно, що дерево об дерево терти – вогню добувати! «Первобытная жисть»… Ой «первобытная»! Стояв я сьогоднi над Печорою й думав – чи привезе вона менi тебе цього лiта, чи не привезе? Чи буде вона цього року «милостивою», чи мачухою злою? І так менi гiрко зробилося на жисть мою «таежно-первобытную». Ах, яка ж вона цього року люта для мене була. Як покинув я Вас iз Мурою на непривiтному березi Кедрового, як приiхав на рудник – взяла вона мене в суворi лабети та й досi цупко держить. Зазнав я спочатку безглуздого «iзолятору» з урками, потiм «пiдконвойноi», де й досi (6 мiсяцiв уже!) пребуваю. Перерва була 1? мiсяцi, коли лежав у лiкарнi. Потiм знову пiдконвойна. Непривiтно. А головне, глупо й безглуздо. Робота «нi уму нi серцю», холод, часом, голод i т. iн. І отак усю зиму! А весна що? Та й весна, та й лiто теж самiсiньке. Якась праця якогось нормировщика, якоi я не розумiю, яка мене не розумiе. Навiщо вона менi, куди вона менi, до чого вона менi? Нiби хтось навмисне десь там держить лантуха i сипить з нього на мене всi горя i всi лиха, якi е в свiтi. Одна в мене втiха – це твоi листи. Якби не вони – сiдай i реви. Листiвки я твоi дiстаю потроху. З одноi я дуже смiявся. Це – з 8! Ти ii писала 20 березня. І питаеш мене: що менi вислати, бо скоро розпуття настане. Я ii дiстав 20.IV-квiтня. Як би я тобi написав, що менi «до розпуття» прислати – ти в вiдповiдь дiстала 20 травня. Вислала б посилку – вона б найдiйшла якраз на розпуття – тiльки вже на осiнне. Ах ти ж, хороша ти моя! Уже б посилка, вислана 20 березня, навряд чи проскочила б до мене до пароплавна. А тепер, кажуть, уже не приймають посилок. Поганувато вийшло, бо я залишився на найтяжчий час (весна!) без жирiв i без цукру. Цього року, мiж iншим, без цинги не обiйшлось – косить крiпко. Торiк було благополучно, а цей рiк щось валить. Я побоююсь трохи, бо пища бiльше св[ятого] Антонiя – так Антонiй жив на пiвднi – там не дуже цинги було. А що воно, справдi, за знак – на пiвночi, тут, у тайзi святих зовсiм не було? Тяжкувате тут спасатись. Бiльше в Киевi спасались. В Киевi й дурний святим може бути – ти тут спробуй! Що ж я роблю, Варюшко, «в свободное вiд ниття время»? А нiчого! Трохи читаю, як дiстану де книжку (газети я дiстав, що ти послала. Очевидно, це перша бандероль. Остання газета за 25.ІІІ). Останнiми часами почав грати в шахи. Тут у нас турнiри цiлi шаховi. Ну, я слабенько граю – а проте соваю фiгурами по дошцi. (Коли iхатимеш – захопи шахи – невеличкi, дешевенькi. Добре?) А так бiльше – ходжу на роботу, приходжу, одсапуюсь та никаю. Нiкого нема, з ким би подiлитися, погорювати, поговорити. Думок рiзних багато. Читаеш газети… Читав про наших у Москвi, про нагороди, про все… Зрозумiло все «аж до ниточки». Ну, що ж – так завжди бувае: всякi рани треба гоiти. Почали, значить, гоiти. Мобiлiзували «дедушку» Карася, бабушку Наталку, гопака, всi, одним словом, новi досягнення новоi радянськоi театральноi культури. А воно навiть iнтересно: Карась з Труд[овим] Прапором на чумарцi, та й Наталцi на корсетцi воно до лиця. Часи мiняються. Як то кажуть: «З труни – пiд вiнець!» 2. V.936. От бачиш, Варю, яка перерва з листом цим. З Маем тебе. Учора ми тут «маювали». Дощик «северный» покрапував, мерзли ноги, мерзли кiстки. Непривiтний дуже вийшов май. А сьогоднi день непоганий. Учора вночi пiдморозило, сьогоднi сонце. Веселiше. Ми два днi одпочиваемо. Так, чого ж така перерва з листом? Змiна в моему становищi. Випустили мене з пiдконвойноi команди. Щоправда, це явище тимчасове, викликане роботою. Тут е така «поведенцiя»: через те, що рудоуправлiння далеко вiд пiдконвойноi, то пiд розписку вiдповiдальних робiтникiв декого випускають на «общее положение». Ну, от i мене випущено. Живу я тепер на 3-й трудколонii, над самiсiнькою Печорою. Живемо втрьох у кiмнатi. Люди хорошi, iнтелiгентнi. Один (грузин), з великих б[увших] людей, – професор военноi академii. Ну, тут, ясно, краще. Та чи надовго? Так от оцi самi пертурбацii (переiзд, влаштування i т. iн.) i не дали змоги ранiше закiнчити листа. Чекаемо, що Печора ось-ось-ось пiде. Вже не iздять кiньми зовсiм. Торiк вона рушила 14.V. Думаю, що десь так буде й тепер. Вiдповiдi на всi моi заяви нiякiсiнькоi. Нi про медроботу, нi про побачення з тобою, нi про що. Чекаемо начальство (Закарьяна) – воно застряло в Кедровому до пароплава – може тодi пощастить щось уже вирiшити тут на мiсцi. Я[кiв] М[ойсейович] – дiстав орден Червоного Прапора. Поздоров його та напиши, щоб дозволив побачення. Як у тебе з вiдпусткою? Коли? Тiльки ти, Варюшко, зважуй все до дрiбниць: чи варто iхати, щоб бува не попсувати тобi твого становища з роботою. Хай уже я терпiтиму. Ну, тепер оце й не знаю вже, коли чекати вiд тебе звiстки. Маеш ти, чи не маеш од мене листи? Я писав тобi дуже справно й часто. Оце тiльки останнi 2 тижнi мовчав, бо все ’дно до пароплава цей лист десь лежатиме, як узагалi менi пощастить його передати до пошти. Ще до тебе прохання велике: пришли менi пiдручник шахматноi гри. Їх е багато рiзних. Може трапиться Капабланка, а то який там знайдеш. Бандероллю. Старенький. Мабуть же там е крамницi з старими книжками, щоб не переплачувати. Добре? Починаю трете лiто на пiвночi. Охо-хо-хо! Як iзгадаю про лiто там, – серце так ото закипить i стане: то, мабуть, сльози з кров’ю перемiшуються. Я визнав, що серце вмiе плакати. Само. Ото, як я сплю, воно само собi плаче потихеньку та клапанами сльози витирае… Пиши ж менi, не забувай. Хай би й Муреточка писала. Як вона вчиться, як iй живеться. Чому ж це Вячко мовчить? Невже ото вирiшили громадою забувати батька? Ти йому напиши, що я його не забуваю нiколи. Кепки не присилай. Я перелицював стару – i вона ще на людей похожа. Грошi, як е, вишли. І так у посилцi, в конвертi поклади готiвки, бо тут не дiстанеш. І конверти! Конверти! Та якусь сорочку верхню, пiд поясок, дешевеньку. А голiнне: не забувай. Цiлую крiпко всю! І люблю, i жду, i надiюсь. Муреточку цiлуй. Всiх вiтаю. Твiй П[авло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 11 травня 1936 р. 11 травня 1936 року Рудник Е[джыд]-Кырта. Моя дорога Варю! Я не знаю, чи маю я на тебе право сердитись? Коли маю, то я «таки да» серджусь, бо ось уже травень, а я не одержав обiцяноi тобою посилки, через це саме я в настрою мiнорному. Я не знаю, чи посилала ти ii, чи не посилала, а факт той, що на найскрутнiший для мене час весни й роздорiжжя, коли взагалi скорочуеться всiляке «дання» – я в становищi «плачевному». Отакi то дiла! Ну, та вже почало веселiшати: вже пароплави зверху вчора прийшли, вже й баржi притягли для погрузки вугiлля (це – сумнiше, бо скажений час у нас починаеться – погрузка вугiлля), вже, значить, i пошта ось-ось буде, значить i вiд тебе щось дiстану – звiстка буде, бо дуже вже занудився, – з березня не маючи нiчого. І такi думки в мене поганi – думаю собi: листiвки пише, а потiм зовсiм перестане писати… Так, чи не так? Нi, ти вже хоч листiвки пиши, не вбивай зовсiм, бо як i ти вже отсахнешся, то жити менi нема чого. Я з надiею дивлюсь на Печору, що вже котить свою сувору й непривiтну воду туди, у море в Полярне, ближче до тебе. І я не лаю печорськоi води тiльки через те, що кидаю я в неi дивовижнi вiнки з думок моiх, кидаю, щоб пливли вони до далекого Полярного моря, з надiею, що може хоч уламочок маленький з вiнка думок моiх холодною хвилею полярною приб’е до Архангельського, i ти там чи побачиш, чи вiдчуеш, дивлячись у воду, що принесла та вода крихту мене самого до тебе, до любоi моеi. Рано цього року Печора рушила, 2-го травня вперше посунувся лiд, а пiшла вона 5-го вже зовсiм. Торiк тiльки но 15 травня двинулась вона. Майже на 2 тижнi цього року ранiше. Це, кажуть, тут дуже рiдко бувае. Ми так думаемо, що числа 20 вже можна буде чекати пароплавiв з Уси чи з Цильми, Нар’ян-Мара. У нас тут говорили, що нiби море цього року зовсiм не замерзало, чи що? Чи нiби в квiтнi вже воно було вiльне вiд криги? Правда цьому, чи це наша чергова «радiопараша»? А все ж, як приемно, коли рiчка попливла – так нiби у тебе кайдани впали. Почуваеш, що не такi вже ми одрiзанi од свiту бiлого, що вже i до нас i вiд нас дiстатися можна. А то як глянеш було зимою – на тисячi кiлометрiв мiльйони кубометрiв снiгу… Перечвалай його!! Я нещодавно написав тобi листа. Не знаю, коли вiн до тебе дiйде. Чи до цього, чи пiсля цього? Я там писав тобi, що я вже не в пiдконвойнiй командi, що вже «вiльний», правда, пiд розписку свого начальства випущений. Живу з двома товаришами в окремiй кiмнатi, прямо над Печорою. Трохи веселiше. Що, правда, це тимчасове явище i кожноi хвилини можна чекати «бути ввергнутим» знову – ну, а все ж… А так по-старому: сум, сум, сум. Газети читав останнi за 29 березня. Одержав тiльки один пакунок твiй з газетами. Радiо слухаемо. Книжок нема. Дiстаю тут iнодi у одного в’язня. Вiн засланий з дружиною, з Москви, i регулярно дiстае з дому книжки. Спасибi йому, дае й менi читати. У його ж таки я дiстав ленiнградський журнал: «Лiтературний современник» (непоганий журнал!), де прочитав рецензiю на книжку Юр[iя] Я[новського] «Верхiвцi», – чи «Вершники» – «Всадники», одне слово, по-руському. Із рецензiй я дiзнався, що то значить. Дуже радий за Юру. Я завжди вважав його за дуже талановитого письменника i менi страшно приемно, що вiн переборов той холодок, що його завжди, як письменника, оточував. Я пригадую, що вiн менi читав уривочки, демонструючи новий для нього стиль i питаючись, чи подобаеться вiн менi. Я схвалював, хоч до деякоi мiри вiн нагадуе Пасоса (амер[иканського] письменника). Микола (хай царствуе!) був проти. А я за, бо цей стиль (не знаю, чи знаменував вiн щось у Пасоса), а в Юри я особисто в ньому вбачаю хаос и «столоверчение революции» в роки громадянськоi вiйни, коли подii чiплялись одна за одну в неймовiрному порядку (чи без нiякого порядку, тобто в такому «стилi», яким написав свою книжку Юра. По-мойому, вiн цiлком виправданий, той стиль. Ну, а Юра, звичайно, майстер i вiн зробив його, такий, здавалося, «безпорядочний», дуже й дуже «порядочним». Як би хотiлося менi потиснути йому руку. Коли ти знайдеш це можливим – напиши Ользi Георг[iiвнi] – i перешли iй виписку з цього листа. Дуже шкодую, що не маю змоги прочитати «Верхiвцiв». Така уйма в мене суму, розпачу, журби, що я безмiрно вдячний Юрi за ту радiсть, що вiн дав менi своею перемогою! В тому ж таки журналi я прочитав хорошу повiсть: «Декрет П» – про бiгового рисака. Всю його кар’еру. Почав вiн перед революцiею. В революцiю потрапив в обоз гужтранспорту, де трохи не загинув, а потiм знов його впiзнали в обозi, вернули на бiга, вiн там вернув свою «славу», а через чотири роки його син «Декрет Ш» виграв вступний приз для трьохлiток. Не тiльки тому, що я взагалi «шамашедшiй» щодо коней, – я з захопленням читав «Декрет П». Я чомусь у «Декретi» тому себе бачив. Як пiсля лiтературного «iподрому» я потрапив на «острiв коростяних коней» (так принаймнi офiцiально нас уважають), i як я тут гину… А чи… i т. д., i т. п. Чи побiжу ще? Отакусiнькi то дiлишечки! Нема ще менi вiдповiдi на мою заяву про побачення. Не знаю, чи й буде. Чи подавала ти? І як твоi дiла на роботi? Чи буде тобi вiдпуск i коли? Все це дуже мене турбуе, бо живе в менi надiя, що побачу я тебе й цього року. Тим я живу. Холодна ще й досi весна. Хоч i рiчка вже попливла, а сонце рiдко на небi, часом зриваеться снiг, вода синя, холодна, сувора. Берегами ще лiд i снiг. І води мало. Чи може ще не рушили води з Урала… А як так буде й далi, то малувате води матимемо влiтку, чи й пароплави соватимуться. Приболюю потроху я, моя голубочко, грипую. У нас косив грип здорово. Зачепив i мене. Легенький, а все трусить. От i позавчора ввечерi трусонув. Сьогоднi i вчора не вилажу, працюю вдома. І цинга косить. От iще як учепиться – хай iй трясця! Я лежу й думаю, щоб я оце iв. І надумав, торт! (чи чула отаке?). Тiльки великий-великий торт. Товстий. Бiсквiтний. І щоб зверху було на вершок масла. І щоб у тому маслi було повтикано фруктiв – так кiлограмiв зо п’ять! І щоб у серединi в тортi було запечено, – нi, хоч, iз пiвдесятка свинячих одбивних! От, брат, торт! Цiлую тебе всю, крiпко i много. Люблю. Жду. Муру цiлуй. Хай пише. Картуза не присилай – перелицював старий. Грошей пришли, як можеш. Продай щось мое. Тепер з навiгацiею у нас, здаеться, можна буде дещо купувати. Ти менi крб. 50 телеграфом. Зубного порошку i iсти! Будь здорова й щаслива. Хай тебе доля береже! Вячко як? Цiлую Твiй П[авло]. Конвертiв! Паперу! Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 11 травня 1936 р. 11 травня 1936 року Так я скучаю за тобою, голубко моя, що, закiнчивши годину тому одного листа, сiв оце за другий. Так менi хочеться говорити з тобою, так хочеться… А як же ж менi, бiдному, говорити, як не на паперi. Ну, й говорю! Може ж таки пошта буде милосердна та й довезе до тебе обидва листи, в один день посланi. Скоро-скоро вже ж пароплави наскрiзь усю Печору пропливатимуть… Тiльки я й досi не знаю, яким способом пошта йде звiдси на Архангельське. Чи на Нар’ян-Мар, чи через Тр[оiцько]-Печорське, на Сиктивкар, а потiм Вичегдою та Двiною? І як улiтку, i як узимку? От би ти була добренька, якби взнала, якою путтю сюди до нас пошта дiстаеться. Тодi б можна було пристосовуватись… Думок у мене, думок. Та все бiля тебе, та все бiля волi думки тi шугають. Таке навкруги тут життя злиденне, що ковзаються по ньому думки, нi за вiщо не зачiпаючись. Все десь вони там, там, де ти, там, де робота, там, де воля… А воля та, все, одвернувшись, стоiть, i всi думки покалiченi об ii пишний зад б’ються! Хоч би на думках моiх гострi роги виросли (не на лобi – нi!), щоб проткнути тими рогами волiн зад, щоб ойкнула воля та повернулася… Може б таки тодi вона запримiтила, що багацько-багацько люду очима, повнiсiнькими розпачу й надii, зойку й благання – дивляться на волю, мрiють про неi, марять нею… А так – тiльки зад, тiльки кряжi та убрання пишне… Гуси до нас прилетiли, качки, лебедi… Вони ж через Украiну летiли i на крилах у них напевно ж iще залишилися шматочки сонця украiнського! Ну, й скинуло б, котре, щоб хоч подивитися, щоб хоч очi своi погрiти, я вже не кажу – душу. Нi, летять далi. Летять, промiнням украiнським облитi – i хоч би тобi «ха»! А що iм? Кожне з них летить «додому», де знайде собi пару, збудуе гнiздечко, вилупить дiти… Що йому до мене? Що в мене гнiзда нема? Пари нема, дiтей нема? Так у його ж це все е! І що йому до мене? А потiм кожне ж iз них знае, що на люту зиму воно до вирiю поверне – там буде тепло, там буде затишно… А тут гнись сам, клацай зубами, болiй душею за рiдних, за справу, за роботу… Якi ж ми товаришi з птицями крилатими? Ми тепер – плазуни, що в норах… Про нас тепер можна сказати, перефразувавши Горького: «Загнанный ползать – летать не может». Та ще «загнанный» не з приборканими, а вирваними крилами. Останнiми часами, Варюшо, в мене прокидаеться турбота про долю лiтератури, про долю взагалi культурно-громадського життя i т. д. Що це значить? Ранiше якось усе було байдуже, нiщо не цiкавило, нi про вiщо не думалося. А тепер от книжка Юр[iя] Я[новського], гастролi в Москвi, ще дещо, що iнодi пробиваеться в нашу безодню з газетами – все це якось непокоiть, хвилюе, нервуе… Здавалося б, що коли сидить людина в безоднi, в багнi, в слизу, в задусi, i видно ж тiй людинi десь далеко-далеко – тiльки миготить! – щiлиночку вузеньку, куди свiтло продираеться – здавалося б, що людина та побачити може? Нiчого! Слiпитиме ii промiння, що б’е в щiлинку, та й уже! А воно, виходить, нi! Бачить! Бачить так, нiби стоiть вона на горi високiй i все життя в неi, як на долонi… Що ж турбуе? Заздрiсть? Нi! Побоювання? Нi, хай про це ми колись при зустрiчi поговоримо, бо «нiкто не ведаеть нi дня, нi часа, а онь же приiдет сын человеческий»… Навiть пошта не знае, куди i т. д. Я хотiв тiльки факт констатувати. Що воно – на краще це, чи на гiрше? Що воно таке: чи в менi життя прокидаеться, чи в мене конання починаеться? Одне слово: «Сама собi дивуюся — Що всим iнтере-су-ю-ся!» А от якби менi сказали: «Сiдай, пиши. Ось тобi умови!» – Я б сказав: «Нi! Я як-небудь! Чи то нормировщиком, чи то асенiзатором!» Я як iзгадаю тепер про лiтературну роботу, мене кидае в жар i в холод, менi чомусь страшно! Я певен, що це не тому, що зазнав я тяжкоi катастрофи. Не в лiтературi ж рiч! Не лiтератори ж самi… Нi, я гадаю, що великих вона менi страждань коштувала, великих мук, не вважаючи на таку зверхню «легкость моего литературного поведения». Дуже вона для мене вистраждана, лiтература моя. І тепер менi, оддалiк дивлячись, страшно! І тепер, коли мене просять щось написати тут для «местной прессы», – я з таким страхом за це берусь, що уявити ти собi не можеш. Менi тяжче, нiж я возив би вугiлля, чи пиляв дрова. І от, коли в мене прокидаеться цiкавiсть до культурних справ, то може це одужання? Будемо чекати далi… Отак з думками моiми, та з думками про тебе та про дiтей я й живу. З ними я обнiмаюся, з ними я милуюся, вони мене на свiтi держать, вони ще в менi людину пiдтримують. Ну, а ти ж як? Чому так мало пишеш? Ти ж знаеш, що найменша дрiбниця з життя твого для мене на тиждень радостi… Ну, й пиши! Ну, й давай менi радостi! Знаеш, як у «Гандзi» один персонаж каже: «Покохай мене, хiба ж це така важка робота?» Так ти, той… «покохай»! Я дивлюсь iнодi на себе в дзеркало й регочусь. Ну, добре! Ну, закiнчу я «строк», ну, вийду – так яким же ж я старим пердуном (пардон!) вийду! Божжже-ж мiй! Та то нiчого, що я тiлом старим буду («что делать? что делать?») – Нi, як «душа» в мене зморшками вiзьметься, як замiсть смiху з грудей якийся пердорий вириватиметься, замiсть думок – клоччя, замiсть блиску в очах – бздюшанi вогники?! Що тодi? На дiдька я такий комусь потрiбний? Га? Та побiжиш ти вiд мене тодi, куди очi бачать, а Муркетка буде пiдсмiюватись: – Ну, взе дядько Павлушка – навоняв! Ой, господи, господи! Нiчого собi патрета намалював! Ну, бувайте здоровi, любi Ви моi. Побалакав – i легше менi зробилося. Пишiть, не забувайте. І пiддержуйте, щоб я на такого «патрета» не вийшов. Грошей пришли. І iсти. І конвертiв. І зубного порошку. Цiлую крiпко! Привiт усiм, усiм. Ваш Па[вло]. А приiдеш? Чи нi? Я ж виглядаю, виходжу на Печору й виглядаю! П. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 31 травня 1936 р. 31. V.36 р., рудник. Моя дорога! От уже й кiнець травня, а я як дiстав од тебе останню листiвку вiд 26 березня, – бiльш, як 2 мiсяцi тому, – так i по сi пори. Вчора привезли пошту. Є менi – газети, що ти iх посилаеш, а листiв нема та й нема. Невже не пишеш? Я вже не знаю, чим i пояснювати це все. Сказать би – пошта?! Так газети ж проскакують! Ну, ще посилка б затрималась, бо ми маемо вiдомостi, що посилки десь застряли в Тр[оiцько]-Печорському. Є навiть декому «извещение» про те, що прийшли посилки, а посилок на «нашiй» поштi в Подчерьi – нема. А листи приходять. А менi нема та й нема. Голова пухне, рiзнi всiлякi думки, безкiнечний сум i туга. Газети я вчора дiстав квiтневi. Власне, iх привезено вчора, а дали менi iх сьогоднi. Я ще не роздивився добре за якi числа. У всякiм разi – за середину квiтня. За 14 квiтня зиркнув на одну. Не може бути, щоб ти не писала на цей перiод… Чому ж нема? Я написав тобi, щоб ти заадресовувала листи через Кедровий, бо був такий наказ. Страшенно жалкую й прошу тебе писати на стару адресу, просто на рудник Тр[оiцько]-Печорського району, бо «наказ» той уже призводить до того, що листи i пропадають i затримуються на мiсяць i бiльше. Пиши, голубко, на стару адресу. Листа цього передаю через Марусю Рославцеву, що iде додому. Вона була в нас тут санiтаркою в лазаретi й лiкувала мене, як я тут хворiв. Обiцяе зайти до тебе в Архангельську. Я ii прошу зробити це. Як зайде – розкаже, як тут живемо. Як не зайде – попрошу цього листа кинути там, аж у самому Архангельську в поштову скриньку. Їде М[аруся] на Донбас, хоч сама не з Донбаса, а iде вона до чоловiка, що його набула вона тут у лагерi i який звiльнився в березнi м[iся]цi. Почастуй ii й допоможи там порадою, як iй далi подорожувати. Життя мое сiре. Вiдповiдi на мою заяву про побачення ще нема. Проiхав зас[тупник] Я[кова] Мойс[ейовича] повз нас на Судострой (туди до Тр[оiцько]-Печорського), днями, кажуть, вертатиме, буде нiби в нас, i тут я йому подам заяву, бо вiн мае право дозволяти побачення. Що буде – не знаю. Чи клопочеш ти? Як думаеш, чи буде в тебе змога приiхати до мене? Як це все тяжко, бо знаю, що й тобi тепер не вiльно i з матерiального боку скрутно. І буду, мабуть, я тут кукати на самотi безкiнечнi роки… Приiхав на рудник з Чиб’ю один з моiх «сопожильцiв» по кiмнатi, де ти колись пекла коржики й лаялась з комендантшою. Ти його знаеш – старенький земляк з Херсонщини, бухгалтер. Приiхав, як iнспектор од управлiння. Розповiдав менi про Чиб’ю. Виявляеться, що Йосип Йосипович ще в сiчнi, чи в лютому закiнчив срок (з «зачетами») i мав звiльнитися. Йому запропонували залишитись «вольнонаемным» до лiта. Вiн не погодився. Тодi термiн його «продовжили». Просто було скорочено його «ударнi» зачети i вiн до травня сидiв i кукав. Земляк виiхав з Чиб’ю в квiтнi. Йосип Йосипович мав надiю вирватись в кiнцi квiтня, чи на початку травня. Мабуть уже вiльний. Менi вiн не написав нiчого. Земляк говорив, що вiн мае iхати кудись в театр в Каменське (це велике заводське мiстечко пiд Днiпропетровськом). А так усе там по-старому, видко, що не дуже, хоч е вже там «вiльна торгiвля», та не багато «купила». Слухаемо по радiо новини. Знаемо про «розлуки», про «аборти». Там, мабуть, у Вас – «страстi-страстi, страстi-мордастi». У всякiм разi прекрасний декрет i для жiноцтва виходить. Я вже посмiююсь – а раптом ти там загадаеш «на тисячi» йти, – так щоб за восьмого чи за дев’ятого капiталiв набути… Ой, Варюшечко! Я сподiвався, що «Соцiалiзм» пiдiйде зверху завтра й хотiв тобi писати та й писати. Аж ось – кажуть! – за двi години подiйде. Чи здам цього листа? Бiжу. Цiлую! Люблю. Жду! Пиши, голубочко, не забувай, бо чорнi думки в мене в’ються. Муркетона цiлуй. Вiтай усiх. 2? мiсяцi не маю листiв! Ужжас! Забула, чи нi? Пиши правду, моя рiдна! Пришли конвертiв i паперу для листiв i такого «писучого», бо нема. Ще раз цiлую. Вячко як? Голублю, мою рiдну. Твiй Павл[о]. Листа цього адресую на театр через те, що Маруся Росл. – шукатиме в театрi. Думаю, що як не знайде тебе так, Маруся, то лист все ж таки дiйде. Цiлую крiпко. Твiй Па[вло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 9 червня 1936 р. 9. VI.36. Рудник Еджыд-Кирта Дорога моя! Цей лист обiцяе доiхати аж до самого Архангельська. Там його кинуть у скриньку. Сьогоднi 9. Доки вiн доiде до Н[ар’ян]-Мара – пiдуть, очевидно, вже морськi пароплави. Отже, гадаю, що десь 25–30 червня ти його дiстанеш. Другий лист, писаний ранiше, теж повинен знайти тебе в Архангельську. Чи знайде? Я вперто тобi пишу, хоч i не знаю, чи взагалi я маю ще право тобi писати? З березня мiсяця нi одного словечка вiд тебе. Ось уже три мiсяцi. Газети я дiстав – остання 21.IV. – отже, значить, прийшов би й лист, коли б його було написано. Дякую хоч за газети. Прохання до тебе ось якого характеру. Очевидно, значить, я лишився сам самiсiнький «на этом белом свете». Тягти менi, очевидно, вже не довго. Хотiлося б iще трохи подихати, просто з цiкавостi до подiй останнього часу. Але тягти без допомоги зовнi дуже тяжко, майже неможливо. Я тебе дуже прошу реалiзувати моi речi – все, що залишилось, включно й машинку, – подiлити це все мiж нами й вислати менi допомогу, хоч би й грошима. Сюди на рудник збираються iхати жiнки моiх теперiшнiх товаришiв по роботi. Мае iхати сюди з Харкова Єлена Іванiвна Гончарко, дружина Льва Володимировича Крижова. Мае iхати з Смоленська Вiра Іванiвна Крачик, дружина Нiк[олая] Конст[антиновича] Крачика. Мае нiби iхати в Кедровий з Харкова Наумова, дружина проф[есора] Наумова, якого й ти знаеш по Кедровому. На рудник мае iхати також Анатолiй Володим[ирович] Нетушил, син нашого теперiшнього н[ачальни]ка рудника. Вiн iде з Москви. Я гадаю, що ти будеш така ласкава якимось способом забачити когось iз iх на пристанi, щоб передати менi грошi. Головне, щоб я дiстав сюди готiвку. Тут все ж таки, маючи грошi, можна дечого прикупити, бо без цього менi дуже важко. Харчi дуже поганi. І я просто боюсь, що дiйду. А жити на пiдтримцi других, старцювати (хоч е ще добрi люди, що iнодi дають попоiсти) – менi болюче. Я вже звик жити на самому чаi iнодi цiлими тижнями, але в мене нема цукру. Травень i червень – iще пiдвозу нема. Та кажуть, що пiдвезуть харчi тiльки в серпнi, а то й у вереснi, давимось сухими овочами, воблою та зрiдка пшоняною кашою. Отже, просто вже хоч з милосердя – допоможи. Працюю в рудоуправлiннi. Роботи багато. Тоскно, звичайно, по-звiрячому, i вже жду не дiждусь, коли не буду вже реагувати нi на сум, нi на чорну тугу. Жду на те, «щоб сухою колодою – i т. д.». Я боюсь тебе прохати писати менi, але Муру я дуже просив би не забувати про мене i писати менi – це б мене розважало, радувало б мене, розгортало б густу, чорну мою самотнiсть. Будь здорова. Цiлую тебе й дякую за все. Бажаю тобi щастя. Думаю, Варю, що ти певна, що не було в мене бажання нiколи завдати нi тобi, нi Мурi того лиха, що впало на Вас через мене. Тисну тобi твою хорошу руку й ще цiлую. Пав[ло]. Листи адресуйте на Тр[оiцько]-Печорський р[айон], рудн[ик] Е[джыд]-Кырта, не на Кедровий. Що з Вячком? І як налагодити зв’язок менi з ним? Марок i конвертiв передай. Меморандум на ув’язненого Ухтпечлагу НКВС – Губенка Павла Михайловича (Остап Вишня) 1 липня 1936 р. Сов[ершенно] Секретно МЕМОРАНДУМ НА З/К УХТПЕЧЛАГА НКВД – ГУБЕНКО ПАВЛА МИХАЙЛОВИЧА /ОСТАП ВИШНЯ/ По состоянию на 1/VII-1936 г. ГУБЕНКО Павел Михайлович /Остап Вишня/, 1889 г. рождения, уроженец м. Грунь, Харьковской области. Украинец, служащий, имеет неоконченное высшее образование – писатель. В прошлом член УПСР с 1920 г. Являлся активным участников украинской к-р организации, террорист. Входил в состав тергруппы, подготовлявшей покушение на секретаря ЦК КП(б)У т. ПОСТЫШЕВА. Осужден Кол. ОГПУ 3/III-33 г. по ст. 54-8-11 УК на 10 лет. Содержится в Печорском Отделении. Настроен явно антисоветски. За период нахождения в лагере знакомство ведет исключительно с украинским к-р элементом, в частности за период нахождения в Чибью, ГУБЕНКО близко сошелся с з/к СТОРОЖКО, ГЖИЦКИМ, БРИЖАНЬ и др., с которыми обсуждал все события в к-р националистическом духе. Оставшихся на Украине писателей считает жалкими людьми, продающими Украинский народ и культуру. Будучи в Печорском Отделении, куда направлен и ГЖИЦКИЙ, связь с последним держать продолжает. В части оставшихся на Украине писателях, ГУБЕНКО П.М. /ОСТАП ВИШНЯ/ говорит: — «…Те писатели, что сейчас остались мелкота < >, популярности им себе все равно не создать. Сколько они не стараются на съездах и не выпускают массовыми тиражами свои произведения, но их все таки не читают, а Вишню читают». Отзываясь о Белорусском писателе Янке Купала, О. Вишня заявляет: «…Его авторитета никто поколебать не может. Он во время преследования белорусских националистов, в знак протеста, сделал себе харакири: распорол кинжалом себе живот и еле спасли. Он хороший хлопец, он был у меня в Харькове, а также и я у него в Минске». О своем осуждении в лагерь говорит: «…У меня никаких дел нет. ОГПУ создало его. Я был Советским лойяльным человеком, но что же сделаешь, судьба такова. Все равно в один прекрасный момент опять поедем домой». Отзываясь о з/к ГЖИЦКОМ (укр. националист) ГУБЕНКО говорит: «…ГЖИЦКИЙ хороший гуманный человек. В Дмитлаге он работал в Редакции газеты «Перековка», а теперь маринуется на общих работах. Это прямо преступно так использовать интеллигенцию». и т. д. УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ГР. СПО               [Пiдпис]                    (АЛЕКСЕЕВ) УТВЕРЖДАЮ:                                 ПОМ. НАЧ. УПРАВЛЕНИЯ НАЧ. 3 ОТДЕЛА УХТПЕЧЛАГА НКВД   (ЧЕРНОИВАНОВ) Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 3 липня 1936 р. 3. VII.36. Рудник Я все ж, моя дорога, не вгамовуюсь i пишу, пишу, пишу. Я тiльки не знаю, чи доходять цi листи до тебе, чи читаеш ти iх i чи взагалi ти жива… Вже четвертий мiсяць од тебе нi словечка, крiм голiсiньких, без единого слова, 50 крб. Про них я вже тобi писав, що я iх одержав. Я не знаю, що думати, i що гадати… Може тебе нема в Архангельську? Може ти в таких i сама вже умовах, що не можеш писати? Може ти хвора? Так невже ж нiкого не знайшлося там, щоб хоч одним словом повiдомити мене, що з тобою. І коли ти вже забула мене, чи взагалi вирiшила змiнити свое особисте життя – невже ж ти б не написала про це менi, щоб я знав, що робити менi, бо я ж тодi залишаюсь буквально безпритульним. У мене ж нема нi братiв, нi сестер, нi родичiв, нi знайомих. У мене була тiльки ти та Мура, та Вячко. Вячка обставини, очевидно, примусили забути мене. Ну, що ж поробиш. То – дитина i не вольний вiн робити ще самостiйно. Бiля його друзiв моiх нема, i нема тому нiчого дивного, що батька там викреслено з спискiв живих i потрiбних. Значить, ти й Мура. Вас двое, до яких моi думки, моi мрii, все, що е ще в мене живого й теплого. І я не припускаю думки, щоб, при всяких обставинах, ти, знаючи це все, – не повiдомила мене про те, що з тобою. Це була б уже не жорстокiсть, а бог зна що. І ти розумiеш, i я розумiю, що змiнити я нiчого не можу, що я мушу тiльки ще дужче зiгнутися пiд цим страшним для мене ударом. Я не роблю ще для себе нiяких висновкiв. Я надто багато вистраждав, я за цей час такого болю виболiв, такоi муки перегорнуло все ество мое, що нема в мене мiсця, звiдки б кров не капала. Я думаю, що коли я лишився без тебе й без Мури, – то за цим уже, очевидно, мае бути час, коли менi залишилось тiльки реготатися. Я все-таки сподiваюсь, що ти напишеш менi, в чiм рiч. Я вже писав тобi, що дозвiл на побачення з тобою дали. Я дав тобi про це телеграму, написав уже i ще пишу, i ще, очевидно, писатиму, доки не дiстану вiд тебе звiстки, бо в мене ж жеврiе iскорка надii, я ii плекаю, вона мене грiе, i я страшенно боюсь, щоб вона не погасла. Я жду твого листа, я щоразу, як iдуть по пошту, хожу, як на гвiздках, я б’юсь головою об стiнку, коли менi говорять «Нема!», але в той же час, я боюсь твого листа, бо я гадаю, що вiн буде останнiй. Я боюсь, що пiсля твого останнього листа почнеться смуга глупоi пiтьми, безконечноi ночi, без единого спереду вогника, без перспектив, без мети. Проте лист цей повинен бути. І ти його напишеш, бо в такому станi невiдомостi жити дуже тяжко. Ти мусиш написати! Так же не можна. Мене ж i так мучено вже мучено – навiщо ж iще ти? Ти ж маеш зв’язок iз Харковом. Зроби менi ласку – узнай адресу Федора. Бувають моменти, що люди людей iдять – у мене такий час, що доведеться звернутися до рiдного брата, якому я в свiй час, – ой, як багато зробив. Я позичу в сiрка очi, я перший протягну руку жебрака, – але очi, я гадаю, повилазять не в мене вiд сорому, а в братiв та сестер моiх. Я цiлую тебе й Муру. Люблю Вас i живу надiею, що Ви ще не забули мене. Який жах, що не маю до кого звернутися в Арх[ангельську] – щоб хоч хто – небудь написав про тебе, коли ти сама не хочеш. Цiлую крiпко i жду. Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 19 липня 1936 р. 19. VII.36. Рудник. Дорога моя, люба моя! Я дiстав сьогоднi посилку. Безмiрно дякую тобi i цiлую, цiлую, цiлую. Але… грабонули по дорозi. Опис речей е, але нема в посилцi: а) бритви (невже твоеi «золотоi»?), б) ножiв до бритви, в) сорочки, г) окулярiв, д) рису, е) гречки, ж) пояса, з) мила, и) чаю, к) двох банок конс[ервованого] молока, л) 4-х пар носкiв (е тiльки одна пара), м) коробки карамелi. Обiдно i гiрко. Взагалi, посилки дуже часто грабують у дорозi тут. Запаковувати треба, як «броню». Нема з посилкою купона од переказа. Менi так боляче, що останнi твоi копiйки й муки, труди й любов до мене розграбовують по дорозi. Подав заяву по начальству. Та що з того… Маю твоi листи вiд 6 й 12/VІ. Я про це тобi писав. Чи дiстала ти телеграми про дозвiл на побачення? Я двi послав. Зараз у мене Гаско. Вiн звiльнився, працюе в редакцii газети Печорського пароплавства. Їздить по Печорi. Завтра iде в Усу. З Уси дасть тобi телеграму од мене й од себе про побачення i кине цього листа, але я не певен, що цей лист тебе застане в Архангельську. Я тебе так чекаю… Але й боюсь, бо Печора обмiлiла сильно цього лiта, i чи доiдеш ти благополучно. Коли б де не сiла… А як з Мурою? Так би менi хотiлося ii побачити, але ж важущий же шлях, перемучиться крiпко… А де ж ii залишити? О, господи! Так мене, бiдолагу, запроторили, що нi проiхати, нi пройти… А жду я тебе, жду… Невже не приiдеш? Що ж я тодi робитиму… В Усi обов’язково шукай в редакцii пароплавськоi газети (В Пурп’i) Гаска. Вiн допоможе тобi сiсти на щось таке, що плавае до мене. Коли ж ти будеш? Колиии? Цiлую тебе, мою голубку вiрну. Безконечно хочу тебе обняти, поговорити, подивитись на тебе. Хай буде тобi легко! Муретона цiлую крiпко. Всiх вiтаю. Цiлую Твiй Пав[ло] Лист Маслюченко В. О. до Я. М. Мороза 19 липня 1936 р. Архангельськ19.VII.36 г. Уважаемый Яков Моисеевич! Простите за беспокойство, но очень прошу Вас обратить внимание на мою просьбу. Разрешите мне свидание на сентябрь месяц с моим мужем Остапом Вишнею (Павлом Михайловичем Губенко), находящемся на руднике Еджыд-Кырта Печорского отделения. Кроме того хочу [сказать] и несколько слов о муже. В прошлом году мужу было дано разрешение на совместное со мной проживание на территории лагеря нач[альником] Печорского отделения тов. Еглитом. Я все ликвидировала и с ребенком поехала на Печору. 1 августа прибыла в Кедровый Шор к мужу, но через две недели у мужа отобрал разрешение нач[альник] 3 отделения тов. Симсон и вместе с тов. Усковым, приехавшим в то время в Кедровый Шор, предложили мне немедленно выехать. Денег у меня было очень мало, и на все мои просьбы о помощи – был категорический отказ. Мужа направили этапом на рудник Еджыд-Кырта. Трудно написать, как я добралась до Арх[ангель]ска. В дороге чуть не похоронила дочь, потому что уже с Кедрового Шора вывезла ее с температурой около 40°, а задержаться было невозможно ни на день. Муж же перед отъездом подавал заявление о переводе его на работу фельдшером в госпиталь, но, несмотря на то, что он прошел квалификационную комиссию хорошо, его направили на общие работы (это при III категории здоровья) и больше 6 месяцев продержали в подконвойной команде, предварительно побывав в изоляторе. На все заявления о работе фельдшером никак не может добиться ответа из Чибью, а уж о романе или книге, на которую было Ваше разрешение, а также Гулаг’а нечего и говорить; для этого нет ни условий, ни времени, ни здоровья. Он долго болел язвой желудка в эту зиму и вряд ли протянет еще одну такую зиму. На протяжении тысяч верст тайги и тундры живет вера в справедливость большевика Я. М. Мороза, да и орден, полученный Вами, говорит о той настоящей работе – настоящего большевика – и я верю, что Вы сдержите свое слово, данное мужу еще в Чибью о создании ему условий для литературной работы. Теперь же прошу только одно – дать ему возможность работать фельдшером, а мне увидеть его еще раз. Как знать, может быть это будет последнее свидание. Здоровье его при таком питании совсем стало плохое, а я его материально поддержать не могу, потому что сама живу очень плохо. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 22 липня 1936 р. 22 липня 1936 р. Ар[хангельс]к, главпочтамт, востребование, Маслюченко. Свидание разрешено. Зайдет [в] театр Вера Крочик. Ехать вместе. Жду. Целую. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 10 серпня 1936 р. 10. VІII.36. Рудник Люба моя, хороша моя! «Ах, истомилась, устала я…» «Истомилась» я, моя голубко, вiд того, що й досi я не вiдаю, чи знаеш ти про те, що дозволено нам з тобою побачення. Все ж таки я вiрю, що з 3-х телеграм, про це тобi посланих – хоч же ж одну та дiстала ти?! Чи нi? То може ж хоч один iз нечисленних листiв та дiйшов же до тебе? Чи нi? Як нi, – тодi нема на свiтi бога… Я не знаю, коли цей лист буде в тебе. Виiде вiн звiдси 15.VIII. Анатолiй Володимирович обiцяе розшукати, розказати i т. д. Обiцяе це зробити й Валентина Олександрiвна (у неi е другий лист). Невже ж я такий уже нещасний, що вони тебе в Архангельську не побачать?! Не може бути! Мене бiсить те, що Печора цього року зовсiм сказилася i висохла. Пароплави до нас рiдко-рiдко доходять. Добираються сюди люди рiзними способами: iдуть довго i тяжко. От уже 10/VIIІ, а й досi ще нема дружини Крочика, а виiхала вона з Нар[’ян]-Мара 27.VII. (була телеграма). Чи заходила вона до тебе? Чи знайшла тебе. І iй чоловiк телеграфував у Смоленськ, щоб знайшла тебе, i тобi я писав, i телеграфував. Невже ж i з нею ти не побачилась? Але е надiя, що до твоеi подорожi вода прибуде: вчора був добрий дощ (перший за лiто) – це значить (так говорять!), що з Урала пiде вода й пiдбадьорить Печору (а там ще cнiг!). Я гадаю, що ти приiдеш. Я вiрю в це, чекаю, чекаю, чекаю… Привези, голубко, бритву. Тiльки «опасну», а не «безопасну». І потiм випить i закусить. І потiм просили тут штук пару «помазкiв» для бритiя. Я зараз маю iхати (чи пiшки йти) за 20 кiлометрiв в комiсii по обслiдуванню сiнокосiв. Ждуть мене. Спiшу страшенно, щоб цього листа дати. Цiлую крiпко, крiпко тебе i Муркетку. І жду, жду, жду… Посилки твоi другоi нема, що ти послала 9.VII. Їдь же, голубонько, та потiш мене. Треба чимало говорити, говорити. Цiлую. Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 13 серпня 1936 р. 13. VIII.936 г. Рудник Е[джыд]-Кырта. Теплiше одягайся. Люба моя, радiсть моя! Вчора прийшов з сiнокоса. 2 днi там блудив, мiряв стоги. Стомився, як холера, й потер ноги. Яка ж сила на березi Печори червоноi смородини! А рябини! А черемхи! І малини! Мало чорноi смородини. А того всього, як хто пообсипав кущi! Мочив нас дощ. Мокрi були – бо по росi бродили. Прийшов – i дiстав твою вчора телеграму про те, що приiдеш. Ну, ясно, що «пiдскакую, держу пальця пiд…». Цiлу нiч сьогоднi не спав, все думав, все уявляв тебе бiля себе, все прикидав, все вираховував. Чи не пiзно ти iдеш? І на скiльки ти маеш вiдпуск? Хоч з другого боку добре, що iдеш саме в вереснi, бо тодi пароплави вже ходитимуть, а тепер мертва Печора… Жiнка Крочика iде з Нар’ян-Мара з 27.VII (липня!), а сьогоднi вже 14 серпня, а вона ще не доiхала. Доiхала до Бичевника – це 45 кiлом[етрiв] звiдси, – i вiн побiг ii звiдтам доставляти. Така-то iзда. «Нашi» гостi – дружина iнженера Трифонова, син Нетушила – Анатолiй Володимирович – виiздять завтра човном до Уси. Зробили iм тут нового човна i вони за водою iдуть. Коли б же хоч застали тебе в Арх[ангельську]. Вони мають там бути мiж 27 i 30.VIII за iхнiми, звичайно, розрахунками. Вони мають тебе побачити й розповiсти про все, що тут бачили й чули. Я тiльки боюсь, щоб вони тебе не налякали, а то ти ще й не приiдеш?! Не дай Бог! Це побачення мае для мене особливу вагу, бо треба багато порадитись про всякi дальшi нашi кроки. Час тепер нервовий – i всiлякi змiни можуть бути несподiванi. Таке в мене передчуття. Отже обговорити варто й треба. Не кажучи вже про те, що я не знаю, як житиму, як тебе не побачу. Тепер прохання до тебе такого «сорту». Житимемо ми, по всiх признаках, цiеi зими тут скрутно, видимо. Пiдтаскай цукру, бо вже половина серпня, а навкруги нi клаптика цукру – нi в нас, нi в пароплавствi, нi в селян. Нiчого солодкого. Нам i борошна нема ще. І одежi. Всi босi, голi, обдертi. Я ще держусь. Оце пришиваю головки до чобiт – ту зиму перебився в старих. Верхньоi одежини нема. Той бушлат, що я в ньому виiхав торiк iз Кедрового, але вiн уже «бувший», а нових не передбачаеться. Чи не можна, Варю, там купити десь подержаний, теплий пiджак (бушлат) сiрого чи якогось сукна. Може в хлопцiв е? Бо на казьонний не надiюсь. Кожане пальто не вези, бо вкрадуть. Тут би щось подiбне до лагерного треба. Штани ватнi е – я iх думаю перелицювати. Вони трохи малуватi на мене – та нiчого, якось переброжу. А може пiдвезуть? Може трапляться лiпти для пiмiв? А то моi такi, що не годяться. Тепер от що обов’язково привези. Столярного клею (небагато, зо двi пластiнки), гуммiарабики флакон, копiровальноi бумаги (бо без неi менi скрутно на роботi) – побiльше, окуляри (бо вкрадено з посилки) i футляр для окулярiв, бо старi я так ношу. Май на увазi, що грошей («день знакiв») тут нема – бери з собою. Турбуе мене й те, чим я тебе тут частуватиму, як нiчого не привезуть нам. Бритву (опасну) i пару помазкiв (це прохали тут, грошi вернуть). Чекаю! Цiлую! Ой, хоч би вже швидше. Муркетку цiлуй. Чи нема в тебе ii останнього фото? Жду. Цiлую. Обнiмаю. Твiй Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко М. М. 31 серпня 1936 р. 31 серпня 1936 року Рудник Еджыд – Кырта, Коми области. Дорога моя Муреточко! Я одержав од тебе листа. Спасибi, що не забуваеш, що згадуеш мене, що пишеш менi. Дуже я вдоволений, що вчишся ти гарно. Знаю, що нелегко тобi було пiсля украiнськоi школи – переходити на руську мову, та ти все ж перемогла, осилила, – а це значить, що й далi серйознiшi речi ти так само перемагатимеш. Одного не забувай – не забувай рiдноi мови, читай украiнськi книжки, пиши вправи по-украiнському, перекладай з руськоi мови на украiнську, – а мама хай продивляеться, перевiряе, виправляе. Треба, Мурочко, бути добре грамотною людиною, а свою мову, культуру, iсторiю знати досконало. Трудно, звичайно, живши в Архангельському та вчившись у руськiй школi, – не вiдставати од украiнського – та проте треба працювати, не покладати рук, добиватися свого. Горе з книжками. А ти б зв’язала листування з Маком, з Ігорем – вони б тобi хай би присилали книжечки украiнськi. Добре, Муреточко? Я говорю, звiсно, не про пiдручники, а про художню лiтературу, про науковi книжки для школярiв. Мама менi писала, що ти багато читаеш. Цiлую тебе за це крiпко. Читай, якомога бiльше. Читай уважно, запам’ятовуй прочитане, труднi, незрозумiлi мiсця перечитуй по двiчi, по тричi, щоб усе прочитане було тобi ясне й зрозумiле. Ти, голубочко, не подумай, що я хочу, щоб ти тiльки те й робила, що сидiла бiля книжок та за книжками. Нi! Ти й гуляй, i веселись, нiколи не сумуй, не журись, будь бадьора, весела, знайомся з спортом, полюби його, – щоб бути фiзично добре розвиненою й здоровою. Журитися нема чого, – хай нашi вороги журяться! – весело й бадьоро дивись на свiт, гартуйся, щоб у життя прийти озброеною морально, науково i фiзично крiпкою. Я з нетерпiнням чекаю на маму. Завтра 1 вересня. Вона мае, по-моему, завтра виiхати до мене. Як би менi хотiлося, щоб i тебе побачити, – та так я далеко вiд вас живу, така тяжка до мене путь, що не можна про це тепер i думати. Ти не сумуй! Ми ще побачимось, я ще житиму з Вами вкупi i я буду радуватись, дивлячись на тебе. От iще за Вячком я сумую. Не пише вiн менi. Що значить – не знаю. А ти йому пишеш? Ти напиши йому, скажи, щоб не забував мене i щоб тобi так само писав, як вiн там живе, як учиться. Без мами ти, мабуть, дiстанеш цього листа. Я так навмисне й пишу, щоб вiн тебе трохи розважив, як ти будеш сама. Бережи себе. Будь розумненькою. І пиши менi частiше. Напиши зразу, як одержиш цього листа. Цiлую тебе крiпко, пам’ятаю тебе, завжди думаю про тебе i люблю тебе крiпко. Твiй дядя Павлуша. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко М. М. 12 вересня 1936 р. 12. IX.36 року. Муретон, мiй любий! Другого тобi листа я пишу. Вчора одержав од мами телеграму, що вона виiздить до мене 10 вересня. Телеграму вона дала з Архангельська 9 вересня. Думаю, що вона вже виiхала i тепер саме iде морем до Нар’ян-Мара. Хай же iй добре iдеться, щоб не «качало» ii сильно, щоб була вона здорова та спокiйна. Я дуже хвилювався, не маючи од мами телеграми про виiзд. Думав, чи не забула вона ii (телеграму) подати, чи може десь вона загубилася в дорозi й не дiйшла до мене. А може, – думалося менi, – не мае змоги мама поiхати! І так менi було сумно, що й господи! А тепер усе поглядаю на Печору, чи не пливе пароплав, хоч i знаю, що мама найскорiше може приiхати десь аж 20 вересня. Така до мене довга-довжелезна путь. Це, Мурочко, ще ж аж за Кедровий Шор, де ти торiк була, – 170 кiлометр[iв]. Далеко, дуже далеко! Знаю, як тяжко мамi iхати, тяжко i фiзично, i матерiально (дорога дуже подорiж!), та що ж поробиш?! Я так без мiри вдячний i мамi, i тобi, що не забуваете Ви мене, що не кинули мене в цьому горi, бо тiльки Ви з мамою та Вячко й зосталися бiля мене, а решта всi забули, всi покинули! А пам’ятаеш, моя люба, скiльки в нас, у Харковi, було знайомих та приятелiв, було як зiйдуться – повна хата! – а як трапилося лихо – нiкого нема – нi рiдних, нi знайомих, нi друзiв. Знай, Муреточко, що в життi завжди так бувае! Як тобi добре, то всi до тебе хорошi, а як ударить бiда – всi повтiкали. Отож, i ти не надiйся нi на кого! Загартовуй себе, щоб сама змогла перебороти все, що в життi трапиться, учись, набувай знання, щоб була самостiйною, нi вiд кого не залежною! Це не значить, Мурочко, що треба од себе одпихати всiх – нi! Будь привiтною, стався до людей добре, але в той же час пам’ятай, що коли сама будеш озброена наукою, знанням, сама знатимеш, як собi зарадити – нiщо тобi не буде страшне. Учись! Це – головне! А чого це мамочка так пiзно виiхала? Непокоiть мене те, що треба iй буде швиденько вертати, щоб не замерзнути в дорозi. У нас уже на осiнь зовсiм повернуло. Дощики йдуть. Холоднувато. Днi сiрi, похмурi. Скоро-скоро вже закидае нас снiгом, i будемо ми цiлих 6 мiсяцiв, як ведмедi в берлозi, сидiти по своiх хатках, пiд снiгом. А лiто було тепле, сухе. А скiльки, Мурочко, ягiд було! Всяких! Червоноi смородини ще й тепер сила в лiсi! Вона вже не червона, а чорно-червона! Бордова! А черемхи! А от грибiв нема! Пам’ятаеш, скiльки iх торiк було в Кедровому?! А цього лiта нема – сухо в лiсi. Сухе лiто – i великi навкруги нас були лiснi пожежi. Багато лiса вигорiло. Були такi днi, що за димом i сонця не було видко. Горiло десь далеко, а дим слався на сотнi кiлометрiв. Ну, будь здорова, весела, не сумуй, не печалься. Мама скоро поверне, привезе тобi всю мою до тебе любов, нiжнiсть i прихильнiсть, моя ти дорога! Чи не писала Вячковi? Напиши йому! І менi напиши! Добре? Цiлую. Твiй дядько Павлуш[а]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко М. М. 18 вересня 1936 р. 18.ІХ.36 року Дорога моя Муреточка! Писав я тобi аж два листи недавнечко, та й забув тебе привiтати з днем твого народження. Заклопотаний я дуже, голова забита, запаморочена. Прости мене за це. Хоч i з запiзненням, – а щиро я тебе поздоровляю, бажаю рости крiпко й високо, бути здоровою, щасливою, розумненькою й радiсною. Щоб нiколи тебе нiяке лихо не торкалося, щоб усмiхалося тобi завжди й усюди життя. 13 рокiв уже тобi! Бiжить час, швидко бiжить, i нiхто нiчим його спинити не може. Пробiжить час i мого горя – i будемо ми знову вкупi, будемо веселiшi, не такi загорьованi, як тепер. Це ж i Вячковi нашому 13 рокiв! А я йому навiть привiту послати не можу. Я тебе, Муреточко, прошу – напиши ти йому, розкажи, що нiколи я його не забуваю, привiтай його вiд мене, скажи, щоб i вiн мене не забував. Цього року ти свiй день зустрiчала сама, без мами, але ти не сумуй, буде час iще, коли цей твiй день ми святкуватимемо всi разом, буде в нас весело, буде хороше й тепло. Мами ще й досi нема! Ще й досi вона десь iде. Я все виглядаю, дивлюсь на Печору, а ii нема та й нема! Хвилююсь дуже, бо дуже пiзно вона виiхала, як десь у дорозi затримаеться, то доведеться iй вертатись, щоб не застряти тут на зиму. Ой, як це все важко! Ну, будь здоровенька! Пиши менi, не забувай. Цiлую тебе крiпко, крiпко. Твiй дядько Павлуша. Лист Маслюченко В. О. до Вишинськоi М. М. 1936 р. 1936 р. Многоуважаемая Мария Николаевна. Знаю я, что не имею права беспокоить Вас этим письмом, – но желание помочь мужу придает мне смелости обратиться к Вам, лично мне незнакомой, но знакомой из рассказов моего о Вас мужа. Я – жена Остапа Вишни. Остап Вишня вот уже три года на Дальнем Севере, на Печоре, на руднике Еджыд-Кырта Ухтопечорского лагеря НКВД. Была я у него в октябре этого года. Условия его заключения незавидные. Ему 47 лет. Человек он больной. Если к этому добавить климатические и прочие условия его теперешней жизни – перспективы печальны. Я бросаюсь во все стороны, чтобы помочь ему. Томиться ему в заключении еще очень долго – 7 лет. Для его здоровья, его лет – это до конца жизни. Он подал заявление Верховному прокурору СССР Вышинскому об уменьшении срока лишения свободы. Я к Вам – как к жене, как к женщине. Может быть у Вас имеется хоть какая-нибудь возможность облегчить его положение. Еще раз простите за беспокойство. Меня судьба тоже забросила в Архангельск – чтобы быть ближе к нему. Мой адрес: Архангельск, Кегостров, Набережная 18. В. А. Маслюченко. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 17–18 жовтня 1936 р. 17. Х.36. Моя рiдна, моя дорога! Дев’ять день уже, як ти поiхала, радiсть ти моя хороша. Я й досi не прийду до пам’ятi. І досi я ще бачу тебе, твоi очi. І досi ще ти вся в моiй хатi. Я дивився тодi на «Соцiалiзм», аж поки вiн не зник останнiми своiми вогниками за островки. Я пiшов ранiше додому, щоб не розревiтись – соромно було б перед товаришами. Говорили менi, що ти (принаймнi до Воi) iхала добре, було мiсце. Та так, певно, аж до Уси. А як од Уси? Чи довго ждала пароплава? 17 – сьогоднi. За моiми розрахунками ти вже десь у Нар’ян-Марi, а може вже i в Архангельську? Я непокоюсь дуже – щоб, бува, не примерзла десь! Хоч вiрю, що ти з своею свiтлою головою проб’ешся. Чекаю телеграми з Нар’ян-Мара. У нас уже зима. Снiгу вже багато, все бiле. А Печора все ще пливе… Вчора вже появилося «сало», а сьогоднi нема. Ждемо пароплавiв з харчами, а нема iх й нема. Тривожно. 18. X. Перервали менi писати. Сьогоднi взявся ще. Учора мене затрясло. Температура 38,2. У нас погулюе грип. Я лiг. Сьогоднi t° 37 увечерi. Завтра вже встану. Так ото трохи посмикала, щоб не «задавався». Пишу зараз, лежачи в лiжку. 11 год. вечора. Кiшка на столi ловить тараканiв i крутиться, як скажена. Я iй почепив банта, i вона тепер «благородна». Все було б нiчого, якби ж я знав, що ти вже доiхала. Як одержу звiстку (жду з Нар’ян-Мара), заспокоюсь тодi i буду ждати листiв. Позавчора в нас цiле вдома «чревоугодие». З Васьки-Керки принесли нам налiмiв, харiусiв. Ол[ександр] Конст[янтинович] (ти його, на жаль, не бачила – сусiда по кiмнатi] привiз iз Подчерья рябчикiв цiлих 5 штук. «Ори, мели, iж»!! Ми такоi з налимiв юшки наварили, що й господи! Шкода, що нема тебе. Рябчикiв поскубли, але й досi ще вони «без движения». Думаемо посмажити по твоему способу. Їдуть завтра рано в Подчерье. Спiшу писати. Не застане цей лист тебе в Арх[ангельську], мабуть. Я адресую на Кегострiв – може Мура його одержить. Все в нас, як i при тобi було. Нiякiсiньких змiн, нiякiсiньких чуток. Газет нема, – не знаемо, що в свiтi дiеться, а радiо все про Іспанiю. Менi здаеться, що ми з тобою не все переговорили, а як згадаю, чого ж саме не договорили – нiчого недоговореного не згадаю. Так ото хотiлося б – усе говорити, говорити – щоб усе ти була зо мною та бiля мене. Чи дiстала Мурапеточка моi листи? Як вона жила без тебе? Цiлую ii крiпко, мою дорогу. Знаю, що цей рiк з листами буде дуже зле. Доки ти будеш в Устюзi – я тобi, мабуть, час од часу буду телеграми посилати, а листи додому на Архангельськ. Чи туди й туди? Якби я напевно знав, що Мура в Арх[ангельську] – я б iй посилав, а вона б тобi. І все було б добре. Бо поки моi листи дiйдуть до Устюга – ти вже звiдтам виiдеш, а переслати не буде кому. От, бiда! Ну, нiчого! Я тебе бачив, говорив – тепер цiлий рiк буду бадьорий i «смелой». Всi тебе вiтають. Я крiпко цiлую i чекаю звiсток. Де ти тепер? Як iхала? Чи здорова? Як би це знав – усе було б гаразд. Очi твоi цiлую. Твiй Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 13 листопада 1936 р. 13. XI.36 р. Дорога ти моя й хороша! Славна ти моя дiвчинко! 47 весна менi сьогоднi! Я вже дорослий! Дорослий, а жити без твого опiкування не можу. І я тисячу разiв благословляю тебе в цей «радiсний i святий» для мене день. Вiтаю воднораз i тебе з твоею «весною», що стукне за мiсяць од сьогоднi. Бажаю я тобi сили, мудростi, здоровля, радостi й любовi. Любовi краще за все… до мене. А тебе, щоб усi любили! Тiльки, щоб моя любов була дужча за всiх, щоб грiла вона тебе так, як я хочу тебе теплити, обгортати та ласкавити, дорога ти моя i дружино, i матiр, i друг, i оборонець найдорожчий мiй! Де ти тепер? Як дiстав iз Нар’ян-Мара телеграму, та й по сi пори! Чи в Архангельську ти «аргангилишся», чи в Устюзi ти «ус…тюжишся» (ну, й назва!). Де ж ти тепер? Я голову ламаю, де ти, а голова менi моя пiдказуе: «– Чи в Арх[ангельську], чи в Устюзi, – а вона з тобою!» І я глажу себе по головi, що вона менi так приказуе. У мене зараз оце Вол[одя] Г[жицький]. Вiн прийшов у командировку ще 5.ХІ, а погода не пускае його додому. Вiн у валянцях, а в нас i досi весна, Печора i не гадае замерзати, води багато, всi днi дощi – навiть бiля берегiв крига порозставала – весна та й годi! Сьогоднi легенький морозець – завтра В[олодя] хоче йти. Ну, й… не знаю, куди адресувати. Заадресований лист буде по дорозi, бо маю надiю, що завтра принесуть од тебе звiстку (пiшли в Подчерье], по дорозi ту звiстку зустрiнуть i знатимуть, чи в Устюг, чи в Арх[ангельськ]. Як звiстки не буде – тодi в Арх[ангельськ]. Новини? Я – «начальство». Зняли Кр[очика] й призначили мене на планчасть. Чи бачила чи чула? Зроду-вiку не думав, що ще й «економiстом» буду? О, господи! І роблю! І виходить! Отакий талант! Противно до тошноти, бо нiколи в життi i не любив i не визнавав отоi «економiчно-плановоi мури» – i ось на тобi – на 47 веснi самостiйний «плановик-економiст». І чудно, i дико, i дивно, i противно! Де не посiй – там i вродись! Тьху! Кроч[ика] – переводять в Усу. Вiн, бiдолага, хворiе, – лежить в лазаретi з апендицитом. Зал[иношвiлi] – позавчора маленьким човником, один поплив у Кедровий, в командировку. Це в листопадi! Отака зима. То було заснiжило, а тепер «завеснiло». Я залишився жити там же – «начальство»! З[алиношвiлi] – перевели од нас, а нам вселили агронома. Кицька драстуе й вiтае тебе. Петро Андр[iйович] теж! І всi – i Вол[одимир] Ів[анович] i Є[лизавета] І[ванiвна] – i всi, всi, всi! У нас бiда з куревом. Махорки нема на руднику! Такий стоiть стогiн! Прямо трагедiя! Хлопцi божеволiють. Пiдiшли, будь ласка. У мене поки що е, але на брязку! Я пiсля тебе купив у Пурпi 20 пачок. Але не можна поткнутися з цигаркою – виривають i в хату, як до Христового гробу – пiлiгрiми. А так усе благополучно. Тiльки тебе нема близько – i так тебе хочеться, i так тебе хочеться, що й господи! Гнiтять iспанськi подii. Хотiлось би бути на Украiнi… А як менi не можна, то ти б при першiй нагодi повинна бути там. Чому ж од тебе нема звiсток? Чому? Як Мурапетон? Чи дiстала моi листи? Чи писала менi? Цiлуй ii крiпко. Всiх вiтай. А я вже тебе обцiловую, а я тебе обцiловую… Будь здорова, моя дiвчинко! Твiй Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 20 грудня 1936 р. 20. ХІІ.36. Моя родная! До сих пор не имею от тебя ни одного письма с тех пор, как ты уехала. Получил телеграмму из «Подосиновска» с поздравлением (спасибо, люба!), искал этого Подосиновска, расспрашивал. Обнаружил, что это где-то возле Вел[икого] Устюга. Значит, ты с театром там? Но адреса я не знаю, куда писать тоже – и я в унынии. Пишу на Архангельск. Перешлют, может быть. Я поздравляю тебя с днем рождения, обнимаю, целую и желаю спокойствия и здоровья. Как Мура? Слышно ли про Вячка? И как ты ездишь там? У меня все благополучно. Здоров. Работы очень, очень п[отому] ч[то] планчасть мне «всучили». Ну, ничего – сижу целыми днями, скорей время идет. Жду, не дождусь писем. Пиши чаще – ты ж знаешь, что это для меня все! Будь здорова. Все тебя приветствуют. Кланяйся всем, кто знает и помнит меня. Муру целую. Крепко твой Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 22 грудня 1936 р. 22. ХІІ.36. Моя люба, дорога моя! І досi не маю вiд тебе жодного листа. Три мiсяцi вже. Але я знаю, що ти пишеш, але… Навiть бiльше знаю – знаю, що е лист (чи два) вiд тебе вже тут, але вони лежать, бо так комусь хочеться, i доки вони лежатимуть – невiдомо. Де ти? Телеграму я дiстав з Подосиновська. Шукав на мапi – це десь пiд Великим Устюгом. З того догадуюсь, що ти виiхала з театром. Проте… У мене по-старому. Живу в тiй таки хатi, з Петр[ом] Андр[iйовичем]. (Вiн тебе вiтае). Ол[ександр] К[остянтинович] З[алiношвiлi] – не з нами. Вiн iздить, возить «пердухту». Я так «здоровенький, веселенький», але «сумненький» i «хворенький». Нi, нiчого. Все нiби гаразд. Харчi ще е. Транжирнув здорово грошi: переробив шапку (оту, що з вухами – добра вийшла шапка – вже програна урками в карти), пошив з тоi матерii гiмнастерку, набрав i пошив двi наволочки з «пiдштаникового матерiалу (iншого не було). Сорочки нижнi порвались дощенту. Думаю пiдкупити. Трохи тут прислано сорочок ларькових – може пощастить купити – хоч i дорогi, але, кажуть, гарнi. А як нi, тодi наберу в Подчерьмi та пошию. Отакий я хазяiн. Купив масла, дичину… Взагалi цей рiк, спасибi тобi, живу непогано. Нема махорки. Безмахорiе в нас страшне. Аж виють усi. Правда, у мене був запас, та я ще панський той, що ти привезла, – промiняв В[олодимиру] І[вановичу] – на махорку, але скрутно. Хоч уже е звiстка, що везуть. Мучить, що нема нiчого вiд тебе – нi листiв, нi газет. А тут iще чутки про колонiзацiю. Нiби таки вона провадитиметься – не знаю, що робити. Є i «за», i «проти». «За» це в тiм випадку, як ти приiдеш. «Зачетiв» нашому братовi все одно нема, так що я нiчого не теряю. Як твоя думка? Мури сюди везти не можна нi в якому разi – бо це значить, загубити дiвчинку. А де ж ii там залишити? Плюс той в колонiзацii, що ти вже тодi матимеш право приiхати коли завгодно, пожити в мене. Та може ж таки щось залишатиметься з грошей, щоб чи тобi допомогти, чи хоч тобi на дорогу, як не до мене, то звiдси. Та й менi тодi не треба буде допомагати, все-таки тобi легше буде. Так от подумай – напиши. Чув про Йос[ипа] Йос[иповича]. Вiн пiдписав на рiк у Чиб’ю худкером, у театр. У вереснi виiхав у вiдпуск з тим, щоб забрати в Чиб’ю Лiпу. Що далi, не знаю. Вiн не пише нiчого – це я стороною дiзнався. Бачиш – не дуже то, очевидно, виiдеш, бо завжди можна повернутись. Краще почекати. Дуже багато працюю. Я вже тобi писав, що тепер же я начальник планчастi. І день, i нiч. А все ’дно битимуть. Ну, на те й вона, щоб по iй били. Така в нас доля тепер. Пиши, голубко. Пиши й люби, як я тебе люблю. А Муркетка де? Так вона нiчого менi й не написала – чи одержала листи, чи нi. Я пишу на стару адресу. А цей лист адресуватиму «до востребования». А ти пиши Є[лiзаветi] Ів[анiвнi] – вона дуже просить. Крiпко-крiпко, прекрiпко тебе цiлую, обнiмаю i люблю. Як Вячко? Чи чути що про нього. Цiлую Пав[ло] Лист помiчника начальника управлiння – начальника 3 вiддiлу Ухтпечтабору НКВС уповноваженому 3 вiддiлу 30 грудня 1936 р. Сов[ершенно] секретно УПОЛНОМОЧЕННОМУ 3 ОТДЕЛА – тов. ЧЕРЕМИСОВУ. Кедровый Шор.- В Печорском Отделении с января м-ца 1935 года содержится активный к-р националист з/к ГУБЕНКО Павел Михайлович (Остап Вишня), несмотря на ряд наших директивных указаний в части агентурного обслуживания лиц, осужденных по делу Украинской Военной организации (УВО) и в частности на ГУБЕНКО, от Вас за весь 1936 год на последнего не имеем ни одного агентурного сообщения. С получением настоящего, ПРЕДЛАГАЕМ НЕМЕДЛЕННО з/к ГУБЕНКО П. М. взять в активную агентурную разработку, прикрепив к последнему проверенную агентуру, посредством которой необходимо установить: 1. Имеет ли ГУБЕНКО какую либо связь с бывшим активным петлюровцем МАТВЕЕНКО Калинник Лукьяновичем, проживающим в настоящее время в городе Котласе. 2. Имеет ли переписку с женой МАСЛЮЧЕНКО и ее характер. По имеющимся у нас данным, МАСЛЮЧЕНКО работает артисткой в театре «Юнных зрителей» в г. Архангельске. 3. Связи ГУБЕНКО в лагере, в чем они конкретно выражаются, особенно обратите внимание на связи с лицами, осужденными по делу «УВО». 4. На 1 февраля 1937 года представьте в 3-й отдел списки на лиц, осужденных по делу «УВО», содержащихся в Печорском Отделении, а также список агентуры, разрабатываемой данный контингент, с указанием конкретно кого разрабатывают. 5. Всю входящую и исходящую корреспонденцию з/к ГУБЕНКО направляйте непосредственно в 3-й отдел. Учтите, что о з/к ГУБЕНКО П. М. у нас имеется ряд запросов Москвы и Архангельска, ответа на которые мы дать не можем за отсутствием от Вас материалов и своевременного ответа на наши запросы. Предупреждаем, что за неисполнение настоящего на виновных будем налагать суровые взыскания.- Получение радируйте.- 30/ХII-36 г.                               № 194029 гор.            Чибью. ПОМ. НАЧ. УПР. – НАЧ. 3 ОТДЕЛА УХТПЕЧЛАГА НКВД старший лейтенант гос. безопасности                           (ЧЕРНОИВАНОВ) УПОЛНОМОЧЕННЫЙ гр. СПО                                       (ТРЕТЬЯКОВ) Лист Маслюченко В. О. до Кагановича Л. М. 1936 р. 1936 р. Москва, Наркомат путей сообщения. Наркому Л. М. Кагановичу (лично). Многоуважаемый тов. Каганович Простите за беспокойство. Правду хочу у Вас найти. В прошлом году я обращалась к Вам с просьбой о разрешении моему мужу Остапу Вишне, осужденному на 10 лет заключения, работать над книжкой в лагере. Был он в то время на далекой Ухте, в Ухтпечлаге, в тайге, в гор. Чибью. Остапу Вишне было предложено представить план своей литературной работы, план этот утвердил н[ачальни]к Гулаг’а НКВД тов. Берман. Все как будто бы хорошо… но… в феврале 1935 года перебросили моего мужа еще севернее, на Печору, в Печорское отделение Ухтпечлаг’а. Была я у Остапа Вишни в августе. Ему предлагают писать книжку о Печоре (план прежней книги был составлен на материале Ухты), но условий для работы нет. Все это кончается одними лишь разговорами, а фактически представитель лагеря (Усков его фамилия) объявил Остапу Вишне, что он должен работать на тяжелых физических работах. Вишня болен язвой желудка (в 1928 году Вы его сами посылали в Германию, где он лечился в санатории), ему 46 лет, он уже 2 года в тяжелых условиях далекого Севера – все это сделало его инвалидом и, я думаю, что скоро уже я не буду беспокоить Вас просьбами об облегчении его участи, не долго уже ему осталось «нудить цим свiтом». Даже лагерная комиссия отнесла его по состоянию здоровья к ІІІ категории (инвалидность). О чем я прошу Вас? Я прощу Вас облегчить ему последние годы жизни. Лучше всего, конечно, если бы мне разрешили жить с ним в месте его заключения. Это практикуется. Я теперь бездомная, потому что надо мной тоже в этом году жестоко, бесчеловечно поиздевались. Мне Начальник Печорского отд. Ухтпечлага НКВД тов. Эглит разрешил совместное проживание с мужем. Я продала все вещи, сорвала с учебы ребенка и поехала на Далекую Печору. А ехать туда надо через Архангельск Белым морем до Печорской губы, а потом вверх по Печоре в Усинский район, в поселок Кедровый. Истратилась, измоталась. Приехала с разрешением, законно. Через 2 недели мне объявили, что разрешение не действительно (аннулировано якобы высшей инстанцией, управлением лагеря). Выбросили меня с лагеря. Без денег (все уже истрачено – ехала ведь я не на свидание, а на постоянное жительство, чтобы там жить и работать), голодная, с ребенком добралась я до Архангельска, где распродала последнее и ищу работы. И мужа подвергли за это репрессиям – перевели куда-то на рудник на тяжелую физическую работу. (Это тяжело больного человека!) Вот как, тов. Каганович, проводят в жизнь некоторые бессовестные люди, полную любви к человеку, речь тов. Сталина. Очень Вас прошу, помогите мне жить вместе с Остапом Вишней, чтобы я могла, работая в месте его заключения, своей помощью облегчить ему, больному, последние годы его жизни. В. Маслюченко. Р. S. Остап Вишня в прошлом школьный лекпом, окончивший фельдш[ерскую] школу. Он просил, чтобы его назначили в лазарет фельдшером. Не назначили. Держат на общих работах. А т. к. у него III категория – какие же работы он может выполнять – сторожа, ассенизатора и т. д. А медперсонала квалифицированного нет. Хотят Остапа Вишню физически уничтожить! Так что ли? Лист Маслюченко В. О. до Фурера В. Я. 1936 р. 1936 р. Москва, Областной парт[ийный] комитет, Кульпроп тов. В. Я. Фуреру. Многоуважаемый тов. Фурер! Боясь, что письмо к тов. Л. М. Кагановичу (копию письма я послала Вам), не дойдет по адресу, – прошу Вас, помогите мне, – может быть Лазарь Моисеевич (я верю в его пролетарскую человечность) облегчит Остапу Вишне его последние годы жизни. В. З. Гжицький Нiч i день [1936 р.] XIV У життi рiдко бувае так, як нам хочеться. Греки вiрили, що боги заздрять людському щастю. В наш вiк люди думають конкретнiше, переконанi, що не боги, а люди заздрять однi одним. І коли на волi цi почуття якось вуалюються, то в таборi вони оголенi до краю. Костянтин Костянтинович, колишнiй табiрний чоловiк Наташi, не мiг пробачити iй зради i добився, щоб Гаевського з першим весняним етапом вiдправили в Еджид Кирту – туди, звiдки вiн пiвтора року тому прибув на Покчу. З Наташею не дали й попрощатись. У таборi такi подii вiдбуваються в секретi вiд тих, кого вiдправляють, – iх повiдомляли уже в останню хвилину. Це для того, щоб призначений на етап в останню хвилину не сховався, не порiзався, бо бувало й таке, що навiть вiдрубують собi пальцi, аби не йти. Це стосувалося переважно злодiiв, якi з рiзних, тiльки iм вiдомих причин не хотiли покидати насидженого мiсця. Гаевський не належав до тих, що ховаються, вiн дотримувався засвоеного в таборi принципу – не лiзти на рожен. І зараз без великого жалю покидав вигiдне мiсце на базi, покидав жiнку, до якоi почалось з'являтись почуття, яке, проте, не вiщувало великого щастя. Етап, у якому вiдправляли Гаевського, складався з десяти чоловiк, переважно колишнiх шахтарiв, котрi замiсть шахт потрапили на баржебудування. Це були люди лiтнi, статечнi, серед них не було жодного блатного, тому подорож на старому пароплавi «Социализм», що курсував мiж Троiцько-Печорськом i Нар'ян-Маром, була навiть приемною. Коли в етапi нема блатних, конвой не так пильно охороняе людей. Всю дорогу, на жаль, дуже коротку, бо по водi пароплав швидко здолав двiстi кiлометрiв, Микола милувався мальовничими берегами. Крутi скельнi змiнювали пологi, вкритi чагарником, сiножатями. Всюди вже зеленiла трава, серед якоi бiлiли квiти. Раз у раз приходила думка про Наташу, але не викликала болю в серцi, i сам дивувався, що так легко перенiс розлуку. Чомусь сподiвався кращого у Киртi. Здогади справдились. У Киртi його чекала приемна несподiванка. Зiйшовши на берег з пароплава, зустрiв багато знайомих, зокрема Мислицького, i вiд нього довiдався, що тут перебувае Павло Михайлович Голубенко, якого пiсля вбивства С. М. Кiрова переведено на так звану штрафну командировку. Чому мав страждати Павло Михайлович через вчинене в Ленiнградi вбивство? І не тiльки вiн, а й Гаевський, i всi тi, кому безсовiснi слiдчi «пришили» терор. Так само не було ясно нiкому з мислячих людей, за що вбито прекрасну людину, улюбленця народу, трибуна, з яких мотивiв i за чиiм наказом? Убивцю розстрiляно. Перед смертю вiн, мабуть, не сказав нiчого, а коли, може, й сказав, то свiт про це не довiдався. Зустрiч з Павлом Михайловичем вiдбулася того ж дня. Це була друга зустрiч на далекiй Пiвночi пiсля трирiчноi перерви. Микола ще стояв у строю, поки солдати, що привезли етап, здавали його своiм колегам, мiсцевiй «вохрi», коли побачив, як з пагорба, де стояло управлiння рудника, бiжить спотикаючись усмiхнений i зрадiлий Голубенко. Йому Мислицький сказав про приiзд Миколи, i вiн поспiшив привiтати друга. – Як добре, що ти приiхав, – були його першi слова. – Дуже добре. Павло Михайлович за цi два роки майже не змiнився, здавалося, навiть мав кращий вигляд: i лице наче поповнiшало, посвiтлiшало, i одягом не скидався на табiрника. На ньому була та сама шкiряна тужурочка, в якiй ходив у Харковi, а привiз ii з подорожi за кордон, у брюках теж ще харкiвських. «Видно, не зазнавав нападу вуркiв», – подумав Микола, оглянувши з усiх бокiв друга. Сам вiн був уже в усьому табiрному, бо з домашнiм давно розпрощався (i не тiльки з одягом, але й з подушкою – вже рiк спав на тiлогрiйцi замiсть неi). Все це позабирали «соцiально шкiдливi». Гаевський, як i Голубенко, належали до категорii «соцiально небезпечних». Це була далеко гiрша категорiя. На питання Миколи, чому добре, що приiхав, вiн розповiв у кiлькох словах. – Є вакансiя агронома i завiдувача сiлькогосподарською фермою, – говорив захоплено Павло Михайлович. – На цю «должность» я хочу поставити тебе. Гаевський подумав, що Павло жартуе, але той дивився цiлком серйозно. – Хiба ти вже став начальником, що можеш давати, як ти кажеш, «должностi»? – спитав Микола. – Начальником, iй-бо, начальником, – вiдповiв з притаманним йому гумором Павло Михайлович. – Начальником плановоi частини. Поняв? – вiн пiдняв палець догори. І тут же пояснив, як це сталось. Начальником рудника призначили колишнього тюремного наглядача, людину непогану i недурну, але абсолютно неписьменну. Розумним його можна було вважати хоч би за те, що в Павловi Михайловичу вiн вiдразу вгадав людину, на яку можна покластись, i взяв його собi в помiчники, призначивши начальником плановоi частини. За свое довгочасне перебування в таборах Гаевський мав над собою кiлькох людяних начальникiв. Це стосуеться начальникiв виробництв, на яких працювали табiрники. Щодо начальникiв охорони i режиму, то там були люди, якi не могли похвалитись високими iнтелектами, хоч i там були гiршi i лiпшi. До тих кращих начальникiв виробництва належав i цей, що призначив Павла Михайловича своiм фактичним заступником по виробництву. – Спочатку було важко, – оповiдав Голубенко, – але я собi порадив – узяв у помiчники справжнiх економiстiв, i вiд них навчився планово-економiчноi премудростi. У мене е й зараз талановитий економiст Георгiй Миколайович Антипов, Гошею звемо, бо молодий ще, але що вiн умiе! Х-ха! Вiн дуже багато дав менi, i тепер я вже знаю шахту як своi п'ять пальцiв, роботу налагодив, плани виконуемо, начальство поважае, значить – «мечтать о лучшем невозможно», – закiнчив вiн з усмiшкою. Микола слухав уважно, спостерiгаючи за виразом обличчя друга, шукав перемiн у ньому, але не знаходив нiчого нового. Павло Михайлович, яким був там, у Харковi, таким стояв перед ним тут, на березi Печори. І там i тут скромний, людяний, готовий завжди помогти чим може не тiльки близькiй людинi, але взагалi людинi, яка потребуе допомоги. – А щодо мого призначення… – почав було Гаевський. – Так, – перебив Павло Михайлович, – без мене Карпунов (це було прiзвище начальника рудника) нiкого на це мiсце не призначить, а я дам твою кандидатуру. – Чи справлюсь я з роботою? – засумнiвався Микола. – Справишся, тут нема про що балакати. Павло Михайлович показав Миколi маленьку хатку, в якiй мешкав, i запросив на вечiр до себе. – Я зараз постараюсь про примiщення для тебе, – сказав вiн. – Жити також будеш окремо, не в загальному барацi. – 3 цими словами вiн повернувся до своеi роботи, в планову частину при управлiннi рудника. Новi обов'язки Гаевський засвоiв досить швидко, незважаючи на те, що, крiм молочноi ферми, йому доручили гужовий транспорт, який складався з шести десяткiв коней. Роботи – багато. Щовечора треба було розподiлити коней на роботи; гужовий транспорт забирав бiльшу часу щодня, нiж корiвник i свинарник. Але на кожному об'ектi стояли досвiдченi люди, якi персонально вiдповiдали за стан довiрених iм об'ектiв. У кiнному парку таким був завгуж Думченко Степан Федорович, у корiвнику – старший скотар Михайло Іванович Артьомов, або дядько Михайло, в свинарнику – свинар Ляшенко Андрiй Федорович. Мiсцем видачi нарядiв стала простора кiмната лимарноi майстернi, де працював, як виявилось, товариш Гаевського по його першiй етапнiй подорожi – Мислицький Йосип Йосипович. Саме вiн першого ж дня розкрив новому «начальниковi транспорту» (цей титул Гаевський дiстав за наказом управлiння рудника) усi «таемницi скотного двора». Так назвав Гаевський тi iнформацii Мислицького. Робочий день у таборi починався о шостiй ранку. Гаевський вставав о п'ятiй i йшов у корiвник, де починалось доiння корiв. Доярами були чоловiки: знайомий уже Гаевському Авдеев Іван, колишнiй завгосп етапу, Кулагiн Степан i нiмець з Поволжя Конрад Антон. Приймав молоко старий скотар дядько Миша Артьомов, лiтнiй чоловiк з широкою бородою, який сидiв уже вiсiм рокiв, не знаючи, звичайно, за що, як i решта робiтникiв корiвника. За неписаним законом дояри одержували пiсля доiння по пiвлiтра молока. Подав дядько Миша кухлик молока i новому завiдуючому фермою. Гаевський вiдмовився, але його переконали, що не грiх зековi поласувати. Та це не було ласуванням, а конечною потребою. На скотних дворах зеки працювали вiд досвiтку до пiзньоi ночi. Трете доiння i роздача кормiв закiнчувались не ранiше десятоi вечора, а атмосфера скотних дворiв вiдома: амiачнi випари виiдали очi. У всiх скотарiв вони сльозилися, та й цинга чигала над кожним зеком. Без овочiв i молока важко було уникнути ii. – Нам за роботу не платять, то невже ми не можемо випити пiвлiтра молока? – говорив досвiдчений у таких справах Авдеев. Гаевський пригадав млин Дубинського, свою роботу в ньому в першi роки перебування на Украiнi i те, як вiн брав щодня за таким же неписаним законом кiлограм борошна, яке врятувало вiд голодноi смертi кохану дiвчину i всю ii сiм'ю. Може, цi пiвлiтра молока врятують його вiд цинги, що вже появилася в таборi, а може, навiть i вiд смертi. Одного разу, це вже було десь через мiсяць пiсля того, як Гаевський прийняв на себе обов'язки завiдувача фермою i гужовим транспортом, зайшов на корiвник сам керуючий рудником Карпунов у супроводi начальника плановоi частини. Такi вiзити рiдко бувають. Карпунов не мае часу вiдвiдувати навiть основнi об'екти (шахту, майстернi, електростанцiю), а тим бiльше пiдсобне господарство, яким була ферма. Отже, прихiд його вважали надзвичайною подiею. Карпунов користувався у зекiв славою непоганоi людини. Колись неписьменний селянин, потiм солдат, вiн добився високоi як для нього посади. У корiвнику вiн застав зразковий порядок: корови лежали чистi, на пiдстилцi з тирси, по двору з мiтлою, як солдат з рушницею, ходив дядько Михайло. – Як себе почуваеш, новий начальнику? – спитав по-росiйськи Карпунов, вiдповiдаючи цим на привiтання Гаевського. Далi пiшли запитання: чи п'е вiн молоко сам, чи дае робiтникам ферми i нарештi, сентенцiя, що важко працювати бiля борошна, не забiлившись. Тим самим вiн давав дозвiл користуватися цим цiнним у таборi продуктом усiм робiтникам ферми. Виходячи, сказав Гаевському: – Якщо ти коли-небудь пригостиш молоком начальника плановоi частини, я не матиму нiчого проти. Це й була, власне, основна мета вiдвiдин ферми. Вiн бачив, що людина, яка тягне на собi фактично всю його роботу, витрачае сили, а допомогти iй офiцiйно не можна – адже мiж вiльним начальством i в'язнем, якщо вiн навiть виконуе керiвну роботу, лежить безодня. Бiльшiсть iх не звернула б уваги на зека, хоч би й начальника плановоi частини, але Карпунов, недавнiй селянин i солдат, не втратив людських почуттiв i хоч у такий спосiб подбав про свого працiвника. Гаевський не забував свого друга i ранiше, а тепер, пiсля вiдвiдин ферми Карпуновим, у хатi Павла Михайловича щодня з'являлось пiвлiтра молока. Хатинки, в яких мешкали Гаевський i Павло Михайлович, стояли поруч, за кiлька крокiв одна вiд одноi. Миколину побудував колись табiрний швець, який проживав у нiй до звiльнення з табору i залишив напризволяще. Мала вона всього шiсть квадратних метрiв i служила Миколi одночасно конторою ферми. В нiй було лiжко, столик, пiчка бiля дверей. Вдень тут працював, крiм Гаевського, ще й рахiвник Іван Олександрович Подольський, який на нiч iшов у зону. Примiщення Павла Михайловича було вдвiчi бiльшим, i мешкав у ньому ще й головний механiк рудника Петро Андрiйович Афанасьев. Це була висока, кремезна людина – ровесник Павла Михайловича. Завдяки посадi, яку займав Петро Андрiйович, вiн мешкав за зоною, тому й зберiгся на ньому домашнiй одяг, який видiляв його серед табiрноi сiрятини. Урiвноважений, скупий на слова, але дотепний, вiн був дуже добрим компаньйоном у гуртожитку. З Павлом Михайловичем, а потiм з Гаевським, здружився, мабуть, на все життя. Щовечора пiсля роботи сходилися тут усi три товаришi по нещастю для розмови i спiльноi вечерi, а така траплялась, коли друзям удавалось купити в якогось мисливця за дрiбнi грошi – «премнагороду», яку одержували раз на мiсяць за хорошу роботу, – глухаря або пару курiпок, або коли на фермi кололи порося, рiдше – корову. Микола приносив шматок м'яса, печiнки чи сала, i тодi починалось частування. Дивлячись на смачну iжу, Павло Михайлович зiтхав за чаркою, яку в таборi важко було дiстати. – Закусi много, а вот «етого, што нада» нема! – нарiкав Павло Михайлович своiм улюбленим жартiвливим жаргоном. Минали днi, а в таборi вони такi сiрi й похмурi, такi подiбнi один на одного, як тi старцi, що йдуть з торбами на прощу. На рудник прибували новi люди, бо шахтне виробництво розширювалось i вимагало поповнення. Дехто звiльнявся i тут же залишався вiльнонайманий, боячись повертатися в тi мiсця, звiдки його взяли. Звiльнився i Петро Андрiйович та переселився з хатинки в район, де мешкали вiльнi. Павло Михайлович запропонував Гаевському поселитися в нього, i Микола з радiстю прийняв запрошення, вiддавши свою хатину рахiвниковi пiд контору. Тепер Микола щовечора чекав з роботи свого квартирного господаря, той приходив у рiзнi днi по-рiзному, часом веселий, коли одержував вiд дружини листа чи посилку, або коли вдалося запастися веселим анекдотом, часом сумний, коли надто перевтомлювався. Якось улiтку вiн розповiв у своiй конторцi таку iсторiю. – Іду я, – каже, – через кладочку над нашою домашньою рiчечкою, i така гарна дiвчина умиваеться в потоцi, але так генерально, без стесненiя. Побачила мене i вся зашарiлась. Ходи, каже, дядечку, помилую. – А я кажу: вибач, доню, щось не маю сьогоднi апетиту. За цю iсторiю спiвробiтники плановоi частини, якi дуже любили свого шефа, нагородили його веселим смiхом. Вiн хотiв, щоб день починався веселiше, щоб люди забули на мить про свое становище, i придумав по дорозi на роботу таку казочку, хоч самому було не до смiху. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 10 сiчня 1937 р. 10.І.37 року. Моя дорога! Люба моя! Хороша моя! Листiв од тебе я не маю: не дають… Знаю, що листи есть, але – чи то вони лежать, чи то iх кудись одсилають ще для перевiрки (певнiше, що лежать), але iх нема в мене. Випадково мав № 4, звiдки дiзнався про те, де ти була, але той лист був продовженням перших, через те я мало (скорiше нiчого) не знаю, як ти жила й живеш, де працюеш i т. д. Болюче менi це страшенно, але есть тут у нас одна сволочь, уповнов[ажений] ІІІ частi, – який творить оцю всю звiрячу штуку. Я прошу тебе писати менi листiвки, а листи пиши Є[лизаветi] І[ванiвнi]. Чи дiстаеш ти моi? Просто хоч головою в стiнку бийся, – таке твориться з листами. Посилки видають. Але коли б ти схотiла щось пiслати «мокрого й веселого», посилай на Є[лизавету] І[ванiвну]. Добре? Напиши, будь ласка, прокуроровi СССР (а ще краще в Комiсiю Советского Контроля, в Москву) про те, що я не дiстаю твоiх листiв. Може що вийде… Я – здоровий. Сумую за тобою крiпко й безнадiйно. У нас тут надiйшла хвиля «колонiзацii». Я думаю подавати заяву. Якi до того причини? 1) Ти матимеш змогу жити зо мною, тут. 2) Я все ж таки не буду для тебе такою обузою з матер[iального] боку. 3) Я буду позбавлений всяких «случайностей» етапного поневiряння. Зачотiв я все ’дно не дiстаю, а хоч i дiстаю, то 18 день в квартал, чи 72 днi на рiк. Для мого «строка-рока-перестрока» – це сльози. Коли б трапилась якась нагода досрочно звiльнитися, то це так само торкатиметься мене й колонiзованого. Я, звичайно, не уявляю собi того, що ти обов’язково до мене приiдеш, коли я колонiзуюсь. Перш за все Мура, а ii сюди везти – злочин. Так за те, не треба буде прохати нiяких дозволiв на побачення – зможеш – приiдеш на час. Добре? Все це речi дуже серйознi – i неможливiсть з тобою порадитися мене вбивае. Решта нiби все гаразд, iсти е що. Я одягнений, обутий. Дiстав новi ватнi штани, нову тiлогрiйку, дiстав нову бiлизну – так що й з сорочками улаштувався. Дуже багато роботи. Я вже тобi писав, що тепер я за «начальство» (не знаю, чи надовго?!) – i «втикаю» по совiстi… За листи думаю скандалити крiпко з тутешнiми самодурами – вибираю слушний момент. Чи надiслала ти мою заяву прокурору? Чи писала куди? Все це ти напиши Є[лизаветi] Ів[анiвнi]. Як Мурочка? Чи не мерзне? Як учиться? Чи е що од Вячка, чи вiн уже зовсiм мене забув? У нас зима не холодна, гнила… Ще й досi Печора мiсцями не замерзла. Тiльки два днi було придушило 40°, але зразу ж i пустило. Взагалi для мене ця зима фiзично й матерiально значно легша. Одно тiльки – листи… Та тебе нема бiля мене. Ой, якi це муки!!! Пиши, моя голубко! Пиши. Менi листiвки, а Є[лизаветi] І[ванiвнi] – докладнiше. Тiльки таким способом я знатиму про тебе. Вiтають тебе всi… Зубов Федя жде книжки, що ти йому обiцяла прислати. Газети дiстав 2 пачки, адресованi Мурою, ще за вересень i трохи жовтня. Пiсля того нiчого. Коли ти прибула в Архангельськ? По моiм пiдрахункам десь в двадцятих числах грудня? Так? Обнiмаю тебе, мою дорогу. І Муру. І цiлую вже, цiлую, ой, як я тебе цiлую, мою голубку. Муркетона теж. Чого вона не пише менi? Може фото Мури вишлеш? Удвох щоб з тобою. Якi Ви тепер… Здоровi будьте i мене не забувайте. Ваш Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 13 сiчня 1937 р. 13.І.37 Ну, та дорога ж ти моя, та люба ти моя! Де – ти? «Доле, де ти?» «Доле, де ти?!» «Чи в Архангельську, у Трамi, «Граеш ролi, плачучи? «Чи в Великому Устюзi «Вкрали тебе паничi? «І вже може за родину «Став тобi отой Устюг, «Обiзвися, бо загину! «Не загину, так устю…! «Ай, какая неприличная рифма!» Це, Варюшко, не я винен, а назва така города пiдводить… Нi, таки справдi, де ти? Я вже тобi писав, що листiв моiх тобi не досилають, а твоiх менi не дають. Менi дуже, звичайно, боляче, що я не знаю подробиць твого життя, але я напевно знаю, що твоi листи лежать тут на руднику, в одного разпросукиного сина, який iх менi не дае. Але вже одно те, що вони е, що ти менi пишеш, – це вже для мене велика втiха, i я не попускаю голови… Я вже тобi не раз писав, щоб ти писала на Є[лизавету] І[ванiвну]. Не розумiю, чого ти цього не робиш – тодi б я знав, i все було б гаразд. Чи дiстаеш моi листи ти? Чи може й ти в такому станi, як i я? Писав я вже тобi, що цю зиму переживаю я значно легше (та й зима поки що не люта), я тепло одягнений, не голодний. Працюю дуже багато – з одного боку це виснаджуе, а з другого – швидше летить час. Писав я тобi й про колонiзацiю. Я ще заяви не подавав, бо не знаю умов колонiзацii, що воно й до чого – i от надержую, бо не хочу «кота в мiшку купувати»… Та ти знаеш, якось i рука не пiдноситься самому собi «кайдани» пiдписати, – все чогось ждеться, на щось чекаеться…. хоч i не вiриш уже нi в вiщо, а все-таки десь там, аж там-там-там десь, тлiе вогник якоiсь надii… Тлiе вiн, положим, уже четвертий рiк, а все ж тлiе… Дуже менi тяжко без тебе… Йдуть роки, небагато вже iх залишилось, а ми все далеко одне вiд одного. Тiльки й лишилось нашого, щоб хоч дивитися тобi в вiчi, та прихилити голову до грудей твоiх… Та й це, таке вже нiби наше, таке рiдне – i те одiбрано… А вже тая слава, тii блага матерiальнi – чорт з ними! Не в них сила й не потрiбнi вони менi аж нiяк! А як iзгадаю, що й ти будеш тут поневiрятись, в цьому найзвiрячiшому iз звiринцiв – моторошно робиться. Сiчень уже. І знову я вже поглядаю на Печору, i знову зiр до Васьки-Керки, до острова – коли ж то з’явиться звiдтам пароплав, що привезе тебе до мене… Чи чувати там, на волi, чогось такого для нашоi долi безталанноi нового? Чи не летить звiдкiлясь, чи не визирае тая «воля»? Чи пiслала ти прокуроровi мою заяву? Щось нiчого вiн не вiдповiдае менi? Чи може за ту заяву ще причеплять «довiску»? Чи може ще чогось звiдси написати? Чи не треба? Пропиши менi це все, голубко. Тiльки не менi, а Є[лизаветi] І[ванiвнi]. У нас у хатi все по-старому. Кицьку нашу я прозвав «Балсерона» на честь гишпанського града Барселони. Так вона вже в нас баришня, виросли, до котiв телесуються – i ми iх з хати викинули, бо такого страшного «няву» в хатi роблять – «невыносимо». Десь «свальбують». Не знаемо, чи вернуться, чи десь голову вкрутять. Менi, Варюшко, лiкiв пришли, як щось посилатимеш: 1. Доверових порошкiв. 2. Аспiрину. 3. Пiрамiдону з кофеiном (од головного болю). Чи може чогось там iншого знайдеш. І потiм, якщо е, червоних олiвцiв пару. Ну, будь здорова, моя дорога! І щаслива! І не забувай мене нiколи. Як там Марапет – Карапет? Хай би вона написала! І щоб фото твое з нею… «Пажалуста». Крiпко цiлую. Обнiмаю. Голублю! І безмiрно сумую… Павл[о]. Лист Гiрняка Й. Й. до Маслюченко В. О. 22 сiчня 1937 р. 22.І.37. Шановна Варваро Олексiiвно! Дуже прошу Вас простити менi, що я з таким запiзненням вiдзиваюсь на письмо, яке Ви по дорозi пiслали сюди. Но на мене навалили стiльки роботи, що вирвати хоч хвилину прямо неможливо! У вашiй справi я весь час чекаю начальника Як[ова] Мойс[ейовича], щоби з ним поговорити. Але от вже 2 мiсяцi, як вiн виiхав у Москву i кажуть, що тiльки у мартi повернеться. Вам порадив би i самiй теж йому написати письмо-заяву у цiй справi. Тiльки вiн сам може цю справу вирiшити. Без нього, нiхто не зможе цього рiшить, тим бiльше, що це зв’язано з П[авлом] М[ихайловичем]. Я думаю тут побути тiльки ще до лiта, а там помандрувати у «свояси», як це вийде – но дальше жити тут просто не маю сили. Дуже хочеться вже разом зi сiм’ею пожити. Як тiльки трошки звiльнюсь вiд роботи, напишу про нашу роботу. Цiлую вашу ручку i Мурочку. Юзя Гiрняк. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 27 сiчня 1937 р. 27.І.37. Моя дорогенька! Радiсть ти моя хороша! Сьогоднi побалакав з Є[лизаветою] І[ванiвною] – i менi стало легше. Менi тепер дещо зрозумiло. Я не дiставав од тебе листiв (i не дiстаю), через те нiчого й не знав. Я був певний, що в Пiдосиновському ти з Трам’ом. І що ти повертаеш (лист з Кiрова-Вятки) додому з Трам’ом. А виходить он що! Значить, ти приiхала i Трам’а вже чи не було (вiн виiхав), чи просто тебе за запiзнення…? Я ж цього нiчого не знав. Ну, добре, що так! Ти питаеш, чи зрозумiв я що про Є[вгена] й М[иколу]! Догадуюсь, бо того листа я не дiстав. Зрозумiв уже пiсля Є[лизавети] І[ванiвни]. Мiж iншим ти iй пиши! Їй пиши! Вона так любить дiставати вiд тебе листи. Дуже мене непокоiть твiй ревматизм… Дуже мене непокоять твоi «бесiди». І що я, бiдний, можу робити? І що я, бiдний, маю робити? Сьогоднi я подав заяву про колонiзацiю… З великим сумом у душi це я зробив, але розум говорить, що виходу iншого нема. Подав… Не знаю, чи колонiзують. Коли нi, тодi, значить, перспективи ще туманнiшi… Будемо чекати. Цiлком «одобряю» твiй лист до Йосипа Йосиповича про роботу в тiм театрi. Це теж було б непогано для мене. Для тебе це не «дуже», бо забиратися в дебрi лiснi – радiсть мала. Та хай уже благословлять тебе усi боги з усiма ангелами-архангелами за те, що менi ти несеш i радiсть, i втiху, i себе… Подейкують, що мае органiзовуватись театр в Усi. Уса мае стати якимось округовим центром. Це теж непогано, бо в Усу менi, мабуть, легше було б вибратися, коли б ти була там. Цiкаво, що вiдповiсть Й[осип] Й[осипович]. Я не зовсiм уявляю свое власне становище в зв’язку з новою квалiфiкацiею «економiста». Ти ж розумiеш… Зроду я не те що не робив на цiм «поприщi», а навiть не цiкавився нiколи тою економiчно-плановою справою. Тепер доводиться самостiйно вести це дiло. І воно, знаеш, нелегке. Воно мае, звiсно, своi закони i все т. iн. Цiла ж це серйозна наука, навiть цiла купа наук: тут тобi i економiка, i статистика, i планування, i нормировка, i чорт його знае що. Нiколи я навiть жодноi книжки не прочитав (крiм теоретичних, звичайно, «економiк» всяких) в цих дисциплiнах. А тепер на тобi! Керуй! І воно собi якось крутиться. Менi самому смiшно. Я не знаю, як на це дiло дивляться зверху. Смiються, мабуть. І чи довго це буде? І чи серйозно це все? Нi чорта не розумiю! Думка шибае поiхати в Усу, хоч поговорити, як вони на це все дивляться. Чи справдi вже мене «завели» в списки спецiалiстiв, чи це жартома все?! Щоб це дiло менi подобалось, так нi. Мертве, цифри без кiнця i т. д. Але в лагерi така квалiфiкацiя цiниться, та, коли це серйозно, то не смикатимуть сюди й туди, як того Микиту. Такi-то дiлишки. У всякiм разi я б волiв би вже залишитися, нiж iти в КВЧ! Безумовно. Але тут же так – квалiфiкацii офiцiально не маю, значить, можливi всiлякi несподiванки. Пришлють якогось спеца, i я знову на «бобах». Так i не знаю, чи ти вже в Трам’i, чи виiхала в Устюг, чи нi? Було б, звичайно, краще якби ти не мучилась по тих клятих дорогах та сидiла в теплi. Я ще раз i ще раз прошу тебе, щоб ти писала iй, а не менi, а то вона сердитиметься. Тобi я пишу частенько. Живу нiчого. Не мерзну, не голодний. Все в порядку. Я там тебе прохав вислати лiкiв, пришли, будь ласка. Таких: 1) цинков[их] капель (для очей) з пипеткою, 2) аспiрину, 3) од голови пiрамiдону з кофеiном (обов’язково з кофеiном) чи самого кофеiну, чи якоiсь iншоi холери, i доверових порошкiв (од кашлю). Потiм обов’язково дрiжджiв пивних у таблетках побiльше. (А може тепер е дрiждi й такi сухi – то теж пришли). Обов’язково. І цвiтних олiвцiв – червоних чи якихось iнших з пару. Я так безмiрно скучив по тобi, Варюшко. Мене кидае в пiт, як згадаю, що ти можеш не приiхати цього року. А може тебе командирують сюди на олiмпiаду? В Усу? Га? Хоч би машинку спустить як-небудь! Що з Вячком? Муриних листiв не дiстав жодного. Є[лизавета] І[ванiвна] просить вислати iй фото твое й Мурине… Добре?! І щоб iй посилку ти прислала з чимось теплим та гарячим. Вона б уже тебе поминала, поминала та ще поминала. Хоч би ти не хворiла. Хоч би там була хоч спокiйна. Я не уявляю життя без тебе. У нас уже починае холодати. А в мене якась роззява кашне вкрала (те, що Й[осип] Й[осипович] подарував) i гребiнець з футляром. Трохи не плакав з досади. Кашне не так шкода, як без гребiнця як без рук – волосся збиваеться, не «продереш». Пришли, голубко, гребiнця з футлярчиком. Воно не так, положим, для волосся, а щоб почухатись чим було. Лисина вже на три пальцi нижче поперека пiшла. Будьте здоровi, моi дорогi, моi найкращi й наймилiшi, Мура та Варя! Не забувайте мене нiколи, бо я з Вами завжди, нинi, повсяк час i навiки вiчнi. Радiо слухаемо. Що газет нема – плохувато. Може хоч вряди-годи пришлеш. Може журналiв старих, щоб перечитувати. Чи якихось старовинних романiв. Може хтось там продае на базарi дешевенькi старi романи? Ти б iх таких бандероллю прислала. Щоб з «приключениями, убийствами i красивыми девушками, з-за которих i любов, i пальба, i с виходом конця ножа в спину». Добре? Цiлую крiпко, люблю, жду, надiюсь. Т[вiй] Па[вло] Да не смущается сердце твое, видя адрес… Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 29 сiчня 1937 р. 29.І.37 Дорогая моя, любимая! Я уже не знаю просто, что делать! Ни слуху ни духу от тебя вот уже 4 месяца. Что это значит? Где твои письма? Кто их задерживает! Или ты не пишешь? В Архангельске ли ты? Как Мура? Здорова? Я здоров. У меня все благополучно. Подал заявление о колонизации. Если колонизируют – будешь иметь возможность приехать ко мне. Вообще у меня все благополучно, за меня ты не беспокойся. Беспокоюсь очень твоим молчанием, или, вернее, неполучением от тебя вестей, но верю, что ты мне пишешь… Пиши, голубка. Я скучаю страшно и нестерпимо уже мне без твоих слов… Целую крепко, и люблю крепко, и жду встречи, и жду времени, когда вместе будем. Твой Пав[ло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 31 сiчня 1937 р. 31.І.37 Моя дорогесенька! Золотко ти мое! Спiшно-спiшно-спiшно! «І шити, й варити, й пироги мазати». Хочеться, щоб листа цього дати – несподiвано. Ну, я вже тобi писав, що трохи нiби розумiю все, що з тобою. Не знаю тiльки нiчого, як ти доiхала вiд мене. Як з Уси мав писульку та й потому. Твоi першi листи до мене не дiйшли. У мене нiчого нового. Роблю, як треклятий. Писав уже тобi, що подав заяву про колонiзацiю, що буде – не знаю. Так усе гаразд. Оце придавили морози – дюдя люта. Та нiчого – ходити на роботу недалеко. В конторi «удовлетворительно», а дома я присунув лiжко до грубки – один бiк припiка, один приморожуе, а всерединi «середньо». Не голодно. Грошей iще е карб. 160. Тепер тут можна купити дичину. Купуемо iнодi й смажимо по твоему способу. Одне тiльки – що треба нема. Скука, звичайно, зелено-коричнева. Радiо слухаемо. Останнiй процес – Радека, Лiфшиця – все це чув. Що газет нема – погано, звiсно. Та добрi люди дiстають i менi перепадае вряди-годи. Таке в мене життя одноманiтне, що нiчого й не пригадаеш цiкавого написати тобi. Я все збираюся писати прокуроровi про скорочення строку. Чи ти надiслала, чи нi, так я й не знаю. Друзi моi добре до мене ставляться, дуже люблять як ти пишеш iм. Про Волод[ю] чуть, що десь експедитором, тiльки в другому напрямку – до нас не заiздить. Цiкаво, чи вiдповiв тобi Йосип Йосипович? І що вiдповiв… Я все-таки гадаю, що вiн побалакае з Я[ковом] М[ойсейовичем] – вiдповiдь визначатиме ставлення до мене. Ось уже рiк як не чути нiчого про Вячка. Що з ним? Де вiн? Душа болить. Мовчить Харкiв, чи вiдповiв? Невже й цi пiдведуть з тою «единою надiею», машинкою. А в мене ж мрiя – як колонiзують, щоб хоч поганеньку рушницю, одностволку. Хоч би яка холера прислала. Може написати тому iродовi Соколянському, – хай «оддарить» назад. Цiлую крiпко-крiпко. Жду слiв, жду тебе! Хоч би дихання твое долiтало до мене. Муркетончика крiпко цiлую. Скучаю крiпко! Фото пришли ii! Будь здорова, моя дорога. Пав[ло]. Дрiжджiв пришли пивних. І лiкiв, що писав. Договiр мiж Маслюченко В. О. та зав. вiддiлом народноi творчостi 15 лютого 1937 р. Договор Архангельск. «15» февраля 1937 г. Мы, нижеподписавшиеся, с одной стороны зав. отделом народного творчества т. Смельницкий Г. И. и с другой стороны т. Маслюченко В. А., заключили настоящий договор в том, что первый купил, а вторая продала машинку системы «РЕМИНГТОН» за № 41028 за 5.000 руб. (пять тысяч). По обоюдной договоренности ОНТ обязуется погасить вышеуказанную сумму равными частями до 15 мая включительно сего года, по указанию т. Маслюченко наличными деньгами или безналичными (сберкасса) или расчетным счетом. В случае болезни т. Маслюченко или необходимости выезда т. Маслюченко передоверяет получение сумм своей дочери Марии Михайловне Маслюченко. Зав. отделом нар. творчества Печать                    (Смельницкий)                               [Пiдпис] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 17 лютого 1937 р. 17.ІІ.37 Дорога моя! Голубко ти моя, ясна! Нема та й нема вiстей од тебе. Снилась ти менi сьогоднi якось так, нiби кидала мене «тимчасово», щоб знову прийти до мене: – Я прийду! Побуду «там», i знову прийду до тебе, – кажеш ти менi. Прокинувся я i довго не мiг заснути – все думав про тебе, гадав, пригадував: – Де ти? Що з тобою? У мене змiн нема нiяких. Все по-старому – цокае годинник старий, заiржавлений, iдуть днi й ночi, мете снiг, ходжу на роботу, з роботи i потихесеньку «закостеневаю» в одноманiтностi, як у чорнiм павутиннi. Вже думки якiсь однаковi, лiнивi, i потроху обволiкае мене байдужiсть цiпкими сповивачами отупiння, порожнечi, непотрiбу. Мав сьогоднi звiстку вiд В[олодi]. Вiн заготовляе веткорм для скоту. Така собi роботка – сiче березовi галузки, парить iх, i дають тi галузки коровам та коням замiсть сiна. Дiстав вiн листа вiд Марусi. Була вона в Харковi. Пише про Вухналя, Гедзя, Василя (нашого), Падалку, Седляра, Щупака й Килерога. Всi вони пiшли нашим шляхом. Може доведеться зустрiнутись десь тут на Печорських просторах. Страшно за малих – Чоку й Вiтьку. Очевидно, значить, Бойчукiвцi всi. Нiгде, мiж iншим, нема й слова про Анатолiя в газетах (Галактiоновича). Це погана ознака. Курочка-Армашевський, Хвостов – цi на устах, а про Анат[олiя] нi гу-гу. Очевидно, за ним черга, коли не вже. Де Маруся зараз – нiчого не пише. Чи маеш якусь звiстку про Вячка? І взагалi з Харкова? Чи вiдгукнулась Юлiя Осиповна? Що ж у нас нового? Про колонiзацiю не чуть. Подати подав, та нема ще iнструкцii якоiсь, лежать анкети i нiхто нiчого не знае. Крочик переiхав в Усу – працюе там. А так усi на мiсцi, всi тебе згадують i вiтають. Тьотя Лiза все жде вiд тебе листа. Як там Муркетон? Чи здорова, як учиться? Скучив я за нею дуже, побачити хочеться. Скучив i за тобою вже смертельно. Чи вiдповiли тобi з Чиб’ю? Я все думаю, чи не написати менi Й[осипу] Й[осиповичу] про тебе й про себе, та глибоко я переконаний, що вiдповiдi не буде. Мабуть, i тобi вiдповiдi нема. Правда? Я все тебе питаю, чи послала ти заяву прокуроровi? (мою). Мабуть, теж нi, бо й досi не маю нiчого, а повиннi б уже одповiсти. Чи може написати звiдси офiцiальну заяву про скорочення строку? Коли б я мав вiд тебе вiдповiдь – я б уже знав що робити. Я ще пишу тобi, щоб лiкiв менi пiдiслала – доверових порошкiв, аспiрину, фенасетiну з кофеiном (од голови) та пiпетку i цинковi каплi. І пивнi дрiжджi. А найголовнiше – це ти i твоi слова – для мене. Не забувай. Я б дуже був би щасливий, коли б пощастило колонiзуватись i щоб ти змогла до мене приiхати. Будь здоровенька! Цiлую крiпко тебе. Муру. Вiтаю усiх. І жду, жду, жду! Жду слiв твоiх, жду тебе. Па[вло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 1 березня 1937 р. 1.ІІІ.37. Дорогая моя! любимая моя! Все нет от тебя вестей. Я уже не знаю, что делать. У меня все благополучно – я здоров. Уже март. «Скоро» тронутся реки и моря, и, может быть, ты приедешь. Жду этого момента, как праздника. Неужели так ничего не слышно о Вячке? Как он там и жив ли? Я просил тебя прислать фото твое и Муры (вместе). Будь ласка – зроби. Какие у тебя планы на лето? Как с театром. Не думаешь ли из Архангельска куда-нибудь? Пиши, голубко, не забывай. Я тебя жду, жду та ще раз жду. Крепко целую тебя и Муру. Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 8 березня 1937 р. 8.ІІІ.37 року Рiдна моя, i голубко моя, люба моя! 8 березня. Трохи вже крiпче почало сонце нiби пригрiвати, хоч учора було 36° морозу, а сьогоднi 37°. Отакий березень у нас! А проте сонце яснiше й теплiше, i вже залишилось 2 мiсяцi до того часу, коли Печора посунеться. Тодi знову нiби ми вже од свiту не одрiзанi, тодi все дивишся на рiчку й чекаеш, коли й кого вона привезе. «Кого» – для нас, звiсно, бо едина залишилась людина в усьому свiтi, кого може Печора для мене привезти. Єдина людина в усьому свiтi, що не забула про мене, що пам’ятае, держить на свiтi й сполучае мене з минулим, майбутнiм. Так оцю людину я й чекаю, я тiльки ii й виглядаю. Але ж «коли?». І чи вдасться iй цього лiта припливти далекою, тяжкою, горьованою путтю до мене, бiдолашного? Як ти гадаеш? «Приплинь, приплинь, лебiдонько…» Вчора тут пояснювало нам про колонiзацiю. Так воно виходить, що мене, як на всi признаки, колонiзувати можуть. Може тут, як i скрiзь, вплететься мое iм’я, – i чи поможе воно менi, чи, навпаки, «спортить» – це невiдомо. А так – усе за те, що колонiзувати можуть, бо «несмотря на срок, на статью и т. д.»… Переiзд родини коштом лагеря. Дружинi повиннi дати роботу. Все це так. Рiч тiльки в тому, чи знайдеться, примiром, тут у нас робота пiдходяща для тебе. Ну, та це видно буде. Яка ж менi буде платня? Не знаю. Кажуть, що карбованцiв 300–400. Я не вiрю, щоб це було так. Залежить це вiд начальства зверху. Ну, уявiм собi, що я колонiзувався. Так. Далi що? Одне те, що ти завжди можеш приiхати до мене – вже буде менi великою втiхою. Друге – це те, що я вже тодi перейду на своi хлiба i зможу допомогти й тобi, бо поки Мура вчитиметься там десь, у центрi, ти не зможеш назавжди переiхати до мене. А везти Муру сюди, припинити навчання – нi в якiм разi. Все – для Мури. Спочатку вона – потiм ми. Як з Мурою, – тобi виднiше. Зможеш ii десь улаштувати, щоб бути зi мною й iздити до неi – добре. Не зможемо цього зробити – будемо бачитись раз у рiк, доки може вдасться переiхати в Чиб’ю. Тепер ось що. В травнi звiльняеться Олександр Конст[янтинович] Залiношвiлi. Вiн iхатиме через Арх[ангельськ]. Коли я ввесь час бiдкаюсь за тебе, за Муру, вiн (це прекрасна людина!) настоюе на тому, щоб Мура жила в його, а ти щоб iхала сюди. У його в Москвi 3 дочки. Старшiй 13 лiт. Це, звичайно, люб’язнiсть iдеальноi людини. Вiрю, звичайно, що в таких людей Мурi були б непогано з усiх бокiв i змогла б вона вчитись, як слiд. Але це мрii… Про те, що одержиш цього листа, обов’язково повiдом мене без прiзвищ. Ти дiстанеш у травнi, приблизно, телеграму з Уси за пiдписом О[лександра] К[остянтиновича], тодi напишеш у Москву 17, Ново-Кузнецкая 20, кв. 21 Марии Иосифовне З[алiношвiлi] про те, що ти ii чекаеш у себе, – вона мае виiхати на зустрiч [з] О[лександром] К[остянтиновичем]. Все там обговорите, що й як… Може справдi ти зможеш Муру залишити там. Подивишся, зважиш… А самi, тим часом, будемо клопотатись про Чиб’ю. Свiт не без добрих людей. Може чужi люди зарадять краще, як своi нечисленнi родичi. Друге прохання: не пиши тьотi Лiзi так. Мене нема. Є тiльки тьотя Лiза. І тiльки iй. А то переляку та страху – хоч умирай. Ще покiйний Руданський сказав про таких: «Одно творити язиком, — А друге – перти плуга». Ф. І. Зубов жде твоiх книжок. Ти б йому написала, без мене, звичайно. І щоб адресу Мура – це приемно. Такi-то дiлiшки. Ох, i сумно ж уже без тебе. І яка ти? Чи вища, чи нижча, чи товща, чи тонша? Бувай здорова. Пиши, не забувай. Як iхатимеш зовсiм до мене, подбай для себе мисливський квиток, i може рушниця якась там валяеться десь. Я вже тобi писав, чи не оддарував би Ів[ан] Пан[асович] рушницю. І кому б його туди ти написала, щоб роздобули дешевеньку десь. Може Івановi Кириловичу в Куп’янське? Га? От, бiда. «Все меня оставили, скоро я умру». Цiлую крiпко i всю, i скрiзь. Муретку голублю. П[авло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 9 березня 1937 р. 9.ІІІ.37 Моя дорога! Хороша моя! Ще i ще раз хочеться з тобою побалакати. У мене все гаразд. Я – здоровий. Двi важливi справи треба, щоб ти знала i мiркувала там, як краще. Справа з колонiзацiею. Очевидно, мене колонiзують, коли на перешкодi не стане мое iм’я. А так я всi «права» на це маю. Ми вже з тобою говорили, що головне в нашiм життi: Мура й Вячко. Вячко «десь», вiн одбився (чи його вже зовсiм нема?!), значить – Мура. Доки Мура не буде влаштована, щоб вона без перерви вчилась – тобi назавжди iхати до мене не можна. Це – iстина. Тепер, друге. В травнi—червнi звiльняеться Олександр Костянтинович Залiношвiлi. Вiн заiде до тебе. Настоюе вiн, щоб Мура жила в його, а ти щоб iхала до мене. Вiн живе в Москвi. Звичайно, що Мурi там буде непогано – це кристальна людина. У його три доньки – старша мае 13 лiт. Це мрii, чи здiйснимi вони – це ти там помiркуеш, поговориш i вирiшиш. Запам’ятай: ти дiстанеш телеграму з Уси (одне слово, з Печори) за пiдписом О[лександра] К[остянтиновича]. Тодi ти напишеш у Москву 17 Ново-Кузнецкая 20, кв. 21 Марии Йосифовне З[алiношвiлi] свою адресу i запрошення виiхати до тебе. Вона мае виiхати назустрiч. Коли менi писатимеш – без прiзвища. Тьотi Лiзi так не пиши. Тiльки iй. Без мене. Бо багато клопоту й ляку-ляку. Хочеться написати твоiй хазяйцi, та не знаю, як ii прiзвище. Родину колонiзованих перевозять сюди коштом лагеря. Коли тебе ждати? Як тiльки дiстану звiстку, що мене колонiзували – дам телеграму. А проте пишу заяву про побачення. Не знаю, як воно буде. Тепер в Усi вже не М[ороз] i не З. – новий начальник, що мене не знае. Та думаю, вiрю, надiюсь, що i цього року тебе пощастить побачити. Ти все так краще заздалегiдь спишись все-таки з М[арiею] Й[осипiвною] З[алiношвiлi], щоб вона знала, що ти есть така. Коли б тебе на той час не було в Арх[ангельську], повiдом ii, що ти виiздиш. І мене, звичайно. Чи писала в Чиб’ю, про роботу? Чи влаштувалась в А[рхангельську]? Всi цi питання мене турбують дуже. Цього року, не вважаючи на всi нашi умовляння – погано в нас з листуванням. Ну, може ж воно вже йде до того, що будемо вкупi. Всi тебе вiтають. Я крiпко цiлую тебе й Муру. Бувай здорова, i не сумуй. Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 13 березня 1937 р. 13.ІІІ.37. Дорогенька ти моя! Не дають вiд тебе листiв, та й не дають. Я вже почав писати скарги… Сумую страшно. Порадувало мене те, що я тепер маю пiми, тепер менi вже буде тепло в ноги. Прохання мое до тебе такого сорта: будь ласка, напиши менi обов’язково iм’я, по-батьковi й прiзвище твоеi хазяйки – це на той випадок, як ти кудись поiдеш, щоб я мiг iй писати. Обов’язково! Це потрiбно. І хай не полiнуеться твоя хазяйка прислати посилку. Дуже було б приемно, щоб на адресi було написано од хазяйки. А то вона обiцяла – а я все жду та й жду. Особливо, якщо слатиме так, як i олiвцi… (в пiмах). І ще прошу. Чи не багата ти, щоб вислати менi двiчi на мiсяць рублiв по 5. (Не бiльше!) Тодi б я був зовсiм забезпечений словами, написаними на купонi. Добре? А то й по 3 карбованцi – хватить i цього. Було б на махорку. Про колонiзацiю ще не чуть. Я вже тобi писав, що подав, жду наслiдкiв. За кiлька часу подам заяву на побачення – може ж таки ти зможеш приiхати. Як я тебе вже хочу побачити. Я так боюся, що не побачу вже тебе, що аж плакать хочеться. Не забувай мене. У мене так усе нiби гаразд. Ото тiльки й туги що за тобою, за Мурою, за Вячком. Та невже ж таки нема нiякоi про Вячка звiстки?! Що ж воно за лихо таке?! Невже нiхто не вiдгукуеться? Я щовечора шлю тобi на Архангельськ радiохвилями любов мою, i печаль, i журбу за тобою. Лови iх там – менi легше буде. Як Муреточка, чи здорова, як учиться? Пиши, радiсть ти моя. Цiлую крiпко всю тебе, i голублю, i жалiю. Твiй П[авло]. Всi вiтають. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 14 березня 1937 р. 14 березня 1937 р. Моя люба! Я оце лежу i думаю: чи долетiли до тебе голуби з Печори? Я весь час прошу долю – щоб долетiли вони до тебе. Може ж таки доля буде ласкава. Я й пишу лежачи. Це не тому, що сидячи гiрше, але бувають обставини, що лежачи краще. Я вже мрiю про те, що ти до мене приiдеш. Я вже навiть бачу, як ти сходиш з пароплава i як деякi речi ти залишаеш на пароплавi, забуваеш iх там, щоб потiм побiгти iх та забрати. Як усi бiгають – усi: це ти та я – бо ти забула речi на пароплавi, та ще й не своi, бо ти забула окремий пакуночок од Толi i т. д. i т. iн. Така бiганина! А тут iще треба нести речi в комендатуру; там iх пильно до ниточки передивляються… Я люблю цей час. З таким захопленням береш речi, несеш, розв’язуеш, там iх пильно передивляються… Коли ж уже буде, коли настане цей час?! А може ти вже до того часу будеш iхати до мене зовсiм, як до колонiзованого… Ще краще. Я ходжу в пiмах. Вони такi гаспидськi красивi, та ще в лiптах – що всi ахають. А урки вже накнацали… Я оце думай купити кожуха (тулупа). Хотять 40 крб. Думаю, що треба. Я з його зроблю таку чудесну кацавейку на мiху. От що нема чим покрити. Та я щось видумаю. А так усе добре. Все жду вiд тебе листiв. Як будеш писати тьотi Лiзi, про мене не згадуй – хай забувае, що я е на свiтi. Так краще. Яка ти, Варюшко? Ой, як же я по тобi скучив. Читав «Комунiста» Киiвського. Бронек, Ужвiй, Мiлютенко у Франкiвцiв. Березiльцi (Шевченкiвцi) – ставлять «Дай серцю волю – заведе в неволю». Мар’ян, Сердюк, Федорцева, Смерека… Хвалять у газетi дуже… А взагалi чудеса… Багацько iмен, дуже «знатних», що iх тепер усе виглядаю, чи не iдуть… Бачиш, який я всезнайка. Як далеко – а все знаю. Я вже тобi писав про Ол[ександра] Конст[янтиновича] З[алiнашвiлi]. Напиши в Москву 17 Ново-Кузнецька 20, кв. 21 Марii Йосифiвнi про те, що ти чекаеш в травнi—червнi… А я тебе жду та жду, та жду, та жду. Коли ж ти вже приiдеш. А як твоi взагалi справи? Я ж так рiдко, так мало знаю про тебе. Будь здорова, моя хороша. Муретку цiлуй крiпко. Павло. І4.ІІІ.37 Менi тут по наслiдству дiстались непоганi бурки – довгi, такi як у мене колись були. Тiльки подранi внизу. Я тепер так жалкую, що подарував пiдметки. Коли б у тебе щось трапилось таке шкiряне, що ним можна обшити бурки, було б дуже непогано. Взагалi, як iхатимеш назовсiм – для себе нащот «обужи» подбай, бо тут зараз не дуже. Я не знаю, як там по дорозi – а в нас нема. Ми вже з Андрiйовичем думаемо будувати хату (вiн теж подав на колон[iзацiю], або купити тут у колонiзов[аного], що мае звiльнитися. Мрii… Ну, будь здоровенька. Хай щастить тобi доля. Скучив крiпко по тобi, по Мурi… Ой, як крiпко… Всю цiлую. Пав[ло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 21 березня 1937 р. 21.ІІІ Люба моя! Я, вважаючи на скоре розпуття, спiшу, спiшу й спiшу з тобою побалакати. Новин у мене небагато. Тут у себе колонiзацiя моя пройшла. Послано далi… Коли буде остаточний результат, не знаю. Очевидно, мiсяцiв за 2. Бо доки ж воно дойде аж до Ч[иб’ю], а потiм назад… Погано, що в такий час це все робиться, бо найкращий план був би такий. Коли я колонiзуюсь i ти знайдеш за можливе влаштувати Муру в Москвi у О[лександра] К[остянтиновича] З[алiношвiлi] (я тобi про це писав докладно), – тодi найкраще виiздити до мене вже в серпнi—вереснi, щоб залишитись тут на зиму. Коли ж нi, тодi тобi треба першим пароплавом рушати, щоб повернутися з Мурою до початку навчання. Я подав заяву i про побачення. Все ж таки я гадаю, що до травня (принаймнi до початку навiгацii морськоi) вже щось буде певне. Я й тут iще нагадую тобi, щоб ти списалась з Марiею Йосипiвною З[алiношвiлi] (Москва 17, Ново-Кузнецкая 20, кв. 21) про те, що, можливо, ти ii чекатимеш у себе. В першiм з цього приводу листi я писав, щоб ти чекала телеграми, а тодi писала. Я не так зрозумiв – ти маеш списатись заранi. Купив я кожуха. Заплатив 25 крб. (цiлий довгий «тулуп»). Тепер хочу набрати верх, щоб покрити. Тут у Подчер’i е, кажуть, сукно по 17 крб. Треба 2 метри… Федя туди йде – вiн менi й купить. Ф[едя] дякуе за логарифми i вiтае. Так бiльше нiчого нема, крiм туги за тобою, за Мурою, за Вячком. Слухаю, звичайно, радiо. Знаю, що Голова письменникiв Сенченко – троцькiст й контрреволюцiонер. Знаю про Павла Петровича. «tempora mutantur» (Час мiняеться). Ще три роки тому хто б мiг подумати про це… Кланяюся машинцi й попрощай ii вiд мене. Ну, що ж? — «Деньги дело наживное, «Об них нечего тужить. «Вот любовь – дело другое — «Ею надо дорожить…» Так колись спiвали «девушки», сидячи на колодках i лускаючи насiння. Ця писулька ще, гадаю, проскочить. А от як дальше. У всякiм разi намагатимусь писати. Тьотi Лiзi – нагадую, – пишучи, не згадуй про мене зовсiм. Їй я не цiкавий, вона хай знае, як ти живеш. І все. Вiтають тебе всi. Бувай здоровенька. Крiпко-крiпко цiлую тебе й Муру й жду не дiждусь. П[авло]. Лист Ф. Зубова до Маслюченко В. О. 23 березня 1937 р. Здравствуйте, Варвара Алексеевна! Я хочу вам написать пару слов, чтобы вы писали письма на этот адрес: Коми – область, Троецко-Печорский район, поселок Горт-Ель, Клавдии Яков[левне] Войновой, а она будет передав[ать] мне, а я Пав[лу] Мих[айловичу]. За книгу очень благод[арю]. Ну пока. До свиданья. Пишите больше. Пока. Федя. 23/ІІІ 37 г. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 25 березня 1937 р. 25.ІІІ.37. Дорогая моя! Я – здоров. Все время жду от тебя вестей и никак не дождусь. Почему? А так все у меня благополучно. Сегодня у нас 2,5? тепла, тает снег, значит, скоро уже мы увидимся. Я прошу разрешения о свидании. Заявление уже послал. Думаю, что не плохо было бы и тебе с своей стороны написать в Ч[ибью] просьбу о свидании. Это не помешает. Если будешь посылать мне что-нибудь, не забудь положить зубную щеточку и зубной порошок. Из вещей, кроме брюк, мне не надо ничего. Хотя, думаю, лучше было бы прислать материалу простенького на брюки, а сшить можна здесь. А может быть там есть какие-нибудь мои старые брюки? Как Мура там? Слышно ли что-нибудь о Вячике? Целую Вас всех крепко, жду, жду и жду. Ваш Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 11 квiтня 1937 р. 11. IV.37. Дорогая ты, любимая моя! Долго, кажется, я уже не писал тебе. И не знаю, как ты там живешь, потому что от тебя я никаких вестей не получаю. Получил только посылку, а писем нет. Спасибо тебе, родная, за «поддёржку жолудка», а самое главное в этой посылке это то, что она от тебя, значит, что ты есть, что ты живешь и помнишь обо мне. Я здоров. Крепко, очень крепко скучаю и все жду, когда тронется Печора, с этим у меня связано все. Пришли мне свою и Муры фотографию. Еще ничего неизвестно ни о колонизации, ни о свидании (я подал и то, и другое). Если получу ответ, сразу же телеграфирую. Целую крепко, крепко тебя и Муру и всегда помню, и всегда жду. Что слышно о Вячке? Еще раз целую. Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 20 травня 1937 р. 20. V.37 Моя ти дорога, люба моя! Як же ж давно вже я не маю вiд тебе вiстей! Та нiзвiдки вони не йдуть – нi з яких дорiг iх не видко. Якi ми все таки не практичнi! Чому ми не умовились, що в час бездорiжжя треба хоч телеграмами пiдтримувати зв’язки. І от тепер я просто не знаю, що дiяти, що думати. Я багато тобi писав у березнi, у квiтнi. Не знаю, чи дiйшли листи моi до тебе. Вiд тебе були, потiм переляк усе зiпсував, i я знов перед розбитим коритом. Нi газеток, нi журналiв, нi переводiв з невеличкою сумою грошей. Нiчого. Хоч головою об стiнку бийся. Я живу по-старому. На мiсцi. Роботи прiрва – голова дметься. Не чуть нi про колонiзацiю, нi про побачення. Нiякоi вiдповiдi. Може б ти телеграфувала в Чиб’ю про дозвiл на побачення. Обов’язково зроби це. У нас тут чуток рiзних сила-силенна, та чутки всi такi, що ховають надii, ховають… Од прокурора вiдповiдi нiякоi. Взагалi, як одрiзало од усiх. Живу тiльки огидною роботою та думками про тебе, про Вячка, про Муру. Чи побачимося цього лiта? Приiзд конче потрiбний – ти б тодi в Усi про все б дiзналась, поiнформувалась. А як не вдасться тобi приiхати, я вже й не знаю, як житиму, як переживатиму далi все це. Твiй приiзд дае «энергии» на цiлий рiк. Печора вже тече, пароплави бiгають (хоч з Усою ще сполучення нема) – i так усе ввижаеться, що й ти на пароплавi. Пиши просто менi. Може ж таки даватимуть. Уже декому дають листи. Я тiльки про тебе мрiю, тебе чекаю, тобою живу. Цiлую всю. Муру цiлую. Твiй Павл[о] Чи посилала ти третю посилку? Я не дiстав. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 5 червня 1937 р. 5. VI.37. Дорогенька моя! Одержав твою открытку и грошей «на махорку». Спасибо. Уже июнь, а о разрешении свидания ни слуху ни духу. Жду со дня на день и как только получу – немедленно телеграфирую. У мене никаких изменений, все по-старому. Жду, жду и жду. Не разрешен еще вопрос и с колонизацией. Мне кажется, что разрешишь ты его сама в Усе, когда будешь ехать. Предполагается, что в Усе в это время будет т. Мороз, с которым ты постарайся повидаться и поговорить. Во всяком случае, о всяких таких «кардинальных» вопросах (свидание, колонизация) я буду тебе телеграфировать. Я здоров, работаю много. Печалит крепко отсутствие сведений о Вячке. Что с ним? Что привозить мне? Ничего особенного. Я думаю, что к тому времени, когда ты будешь ехать – уже в Усе все будет – подвезут. Целую крепко и жду. Привет всем. Муреточку целую. Твой Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 19 червня 1937 р. 19. VI.37 Моя люба! Дорога моя! Я в розпачi – одмовили побачення, одмовили колонiзацiю. Все… Я дав тобi телеграму – хочу, щоб ти дала телеграму в Чиб’ю до Я[кова] М[ойсейовича] – може щось вийде. Але… навряд… Всiм одмовляють у побаченнi. Я мiсця собi не находжу, i не можу погодитись, що я тебе цього року не побачу. Всi моi надii, все, чим я цiлий рiк живу, – все пропало. Я тiльки прошу долю, щоб вона дала менi сили пережити це та щоб i ти, моя найдорожча й моя надiя, не падала духом. Улаштовуйся на роботу. Будемо чекати кращого, спокiйнiшого часу. Я не кидаю надii на колонiзацiю i надiюсь, що ми будемо жити разом, ми мусимо i повиннi бути вкупi. От про що мрiю, чого хочу, чого сподiваюсь. Будемо! Сьогоднi дiстав посилку вiд 23.ІІІ. Копчушки поцвiли й перетлiли. Решта все в порядку. Спасибi, люба моя. Дiстав 17 листiвку. Волод[имир] Ів[анович] уже в Усi – працюе там. Єл[изавета] Ів[анiвна] днями виiздить туди ж (спочатку у вiдпустку). Попрошу ii дати знати тобi, як iхатиме в Арх[ангельськ]. Ол[ександр] К[остянтинович] З[алiношвiлi] ще тут. «Зам’ялось». Та тепер такi дiла, що йому може тут i краще. Їхатиме – заiде… Уже йому час i iхати, а все щось надержують. Остаточно ще невiдомо, коли виiде. У всякiм разi, маемо надiю, що в червнi—липнi. Зараз у мене Вол[одя] Гж[ицький]. Приiхав зовсiм був до нас, та знову повернули назад. Маруся була в Х[арковi], без мiсця, бiдуе. Бабця, – пише вона, – жде Леся. Василь наш, – переiхали його, – в Киевi. Звiдти поiде невiдомо куди, але кудись далеко. Новини по радiо маемо. Скучаю страх як! Що буде, як не побачу тебе? Для чого животiти? Роботи сила-силенна. Нервова робота, вiдповiдальна. Що таке з Вячулькою? Може його вже зовсiм нема? Муру вiтаю з переходом у 6 клас i цiлую крiпко, що хорошо вчиться. Я iй тут кошика замовив – ждав, що приiде. Ах, як це все важко. Цiлую крiпко. Люблю, жду й вiрю, що нiякi лиха нас не розлучать. Пиши менi просто. Хай будете Ви здоровi обидвi, моi голуб’ята. Пав[ло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 30 червня 1937 р. 30. VI.37 Дорогенька моя! Получила ли ты мою телеграмму о неразрешении свидания? Я так мучусь, что нет от тебя ответа. Не знаю, телеграфировать ли еще. Боюсь, что выедешь, потратишься и ни с чем поедешь домой. Я сумую, конечно. Как-то не верится, что не увижу тебя в этом году, что не будет зарядки на длиннющий год еще. Всю зиму живешь одной мыслью – увидеться летом и такой вот теперь результат. В телеграмме просил тебя самой хлопотать, может быть ты окажешься счастливее. Пиши, голубко. Не забывай. Если днями не получу телеграммы, буду еще телеграфировать. Целую крепко тебя и Муру и Вами живу. Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 10 липня 1937 р. 10. VII. Дорога моя! Давно от тебя не получал вестей. Не знаю я – знаешь ли ты о том, что свидание не разрешено и что я страшно тревожусь, как же нам дальше быть. Свидание личное бы разрешило о дальнейших путях. Вопрос о колонизации отпал. Следовательно, стоит ли тебе жить в Архангельске – может быть в центре тебе будет легче. Вопросы личного свидания тоже усложнились в настоящий момент. Думаю, что должно быть дальше лучше. Я телеграфировал тебе о неразрешении свидания. Получил от тебя телеграмму, из которой не могу понять – дошла ли моя телеграмма к тебе. Скучаю я страшно по тебе и детям. Единственная радость, которой жил целый год – предстоящее свидание – не сбылось. Тяжело будет ждать еще целый год, если в этом не увидимся. Живу только Вами дорогими моими, родными. Целую крепко! Пиши почаще. Посылок еще нет, о которых ты телеграфировала. Пришли конвертов. Целую крепко. Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 12 липня 1937 р. 12. VIII.37 Дорогенька моя! Я пишу цього листа, не маючи великоi надii, що вiн до тебе дiйде. Перше, що треба тобi знати, – мене позбавили права «переписки на квартал» (три мiсяцi – липень, серпень, вересень) за «повторную попытку нелегально отправить письмо». Рiч звичайна – хотiв, щоб скорiше тобi лист потрапив, передав, «засипался» i все. Ти ж розумiеш, яка це для мене трагедiя… Не даватимуть листiв i вiд тебе. Але ти пиши обов’язково. Пиши листiвки. І присилай грошi хоч по 3 карб. Обов’язково. Я старатимусь, щоб ти знала, що зо мною. Побачитись, очевидно, не пощастить. Будь тверда, не сумуй, будь бадьора! Я вiрю, що буде краще, будемо вкупi. Ти, очевидно, вже маеш листа, що побачення заборонено i я, принаймнi, не вiрю, що в цьому роцi менi доведеться тебе побачити. Будемо ж не падати духом. Я завжди з тобою. Вiрю, що й ти бiля мене повсякчас. Я про те ще написав заяви скрiзь про побачення – але навряд… Здоров’я в порядку. Коли не приiдеш – пiдiшли трохи грошей i чогось попоiсти. Коли буду весь час тут – то нiчого, але всiляке тепер можливе i може доведеться звiдси кудись пiвнiчнiше. Воркута, чи що… поки ще ознакiв нема, але наше життя не наше життя… Вол[одимир] Ів[анович] i Єл[изавета] Ів[анiвна] в Усi. Адреса: Усть-Уса, Коми АССР. І отд[еление] Ухтпечл[агеря]. Е. И. Н[етушил]. Не забувай мене. Муру цiлуй. Тебе обгортаю всю, голублю i люблю. П[авло] Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 20 липня 1937 р. 20 липня 1937 р. Архангельск, Кегостров, Набережная, 18. Маслюченко. Телеграф[ируй о] здоровье. Целую. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 22–24 липня 1937 р. 22. VII.37. Моя едина! Найдорожча й найлюбiша моя! Починаю цього листа сьогоднi (22.VII), а закiнчу не знаю коли, бо хочу тобi докладно розказать, як я живу, з усiма моiми життьовими дрiбницями, з болями, мрiями, надiями. Цiлий рiк жив я сподiванкою, що лiтом ми побачимось i тодi знову все буде ясно, все буде як на долонi. Писалось усе похапцем, наспiх, бо з листами цiлий цей час було зле, листiв не давали, затримували, звiдси теж бiльш двох листiв писати не можна… А останнiй час за те, що хотiв листа тобi передати «поза» – мене позбавлено права листуватися на 3 мiсяцi, аж до І.Х. Такий цей год важкий i в наших навiть стосунках, в листуваннi, в зв’язковi… Все це нервувало, карьожило, вибивало з колеi, – а вже лiтом вдарило громом i зовсiм приголомшило. Я розумiю – недозвiл нам побачитись… А до того всього ще й виiхали з рудника В[олодимир] І[ванович] i Є[лизавета] І[ванiвна] – тобто тi, що з ними я вже зжився, вiд яких мав пiдтримку i моральну, та, правду казавши, й матерiальну, – хоч перша пiдтримка була для мене, звiсно, i дорожча, i потрiбнiша. Рiк i час взагалi нервовий. Рiк всяких несподiванок «на волi», а в зв’язку з цим хмари рiзних чуток тут, у нас, чуток неймовiрних, страшних i химерних, чорних i свiтлих, лякливих i надiйних – всi цi чутки в нашому станi, станi завжди й повсякчас з напруженими нервами, нервами шматованими, – чутки цi застилали й застилають усякi перспективи, давлять, обгортають якимось чорно-липучим туманом, що аж дихати важко. І от саме в такий час, коли твiй приiзд особливо потрiбний, як повiтря, як життя – нам заборонено побачитись. Тут, хоч-не-хоч, – закрутишся… Ну, тепер про життьовi моi подробицi. Перш за все про посилки. Останню, що про неi я мав вiдомостi, одержав я 15.VII. Це та, що з варенням, сухарями й гречкою. Першi всi дiйшли. Та, що з копiркою, i та, що [з] капчушками (капчушки зацвiли й перетлiли зовсiм). Значить, десь ходить ще та, що з пiпетками й iншим добром. Я не знаю, яку ти з них першу вислала – чи з сухарями, чи з пiпетками? Та, я гадаю, що дiйдуть… Спасибi тобi велике за пiдтримку. Працюю там же, живу в тiй самiй кiмнатi, на тому самому мiсцi, що й ти знаеш. З мiсяць тому купив собi черевики за 28 крб. шкiрянi на резинi, бо тi вже зносились. Чоботи пiдлатав, протерлась пiдошва на одному i тепер я так жалкую, що торiк оддав пiдошви К… Тепер думаю на зиму шити теплий на хутрi бушлат (кожушок). Я писав тобi, що купив я за 25 крб. цiлий «тулуп», – а тепер дав грошей на верх. Тут е в селах така матерiя – «вродi як» замша з одного боку, по 8 крб. 80 коп. метр. Воно, кажуть, дуже мiцне й цупке. Так отакого обiцяли менi набрати 4 1/2 метри. А тут кравцевi за роботу вiддам той бушлат, що ти менi торiк привезла (бо грошей не хватить заплатити, та й 2 бушлати, на випадок «движения», тягати буде нi до чого). Отакий я «хозяйственник». Виправ ватяне одiяло, бо дуже вже воно забруднилося. Нiчого – од прання не попсувалось. Воно вже й протерлося, так я дав кравцевi, дав йому сiру стару подерту сорочку – вiн менi його позалатував. На виставку його навряд чи прийняли б, естетичного восторгу воно своiм виглядом не викликае (латуни во какi!), проте за ноги не чiпляеться i вата з його шматтями не стирчить. І чисте. У матрац нового свiжого сiна напхав (земляк, Степан Федорович з Писарiвки, накосили), лiжко попарив… А клопа ж того, клопа! Як вилiзе на стiну – так «северного сияния» не видать! У стiнках клоп живе й плодиться, i нiякими «культурно-воспитательными методами» його не вiзьмеш. Коли на зиму залишимося перше – тут, а друге – в цiй кiмнатi – думаемо помазати, побiлити, грубку перекласти, щоб зиму якось кучерявiше перезимувати. «Обратно же» криси! Знову з’явилися в числах астрономiчних, в характерi пренахабнiшому, смiливостi лицарськоi – i iдять все пропитание. Сало вкрали, хлiб iдять i взагалi трощать на пропалу все. «Балсерона» перебувають в «сучасний момент» з кошенятами маленькими i на крис аж нiякiсiнькоi уваги. Вони «Балсерона» наша, 15 липня пригирили нам аж восьмеро кошенят, двох самi задавили, двох ми викинули, а четверо пищать у ящику, задрапiрованому лантухом. Це вони нам уже вдруге народили дитяток. Але перший раз (в квiтнi) було п’ятеро i вони всiх iх подавили (перше материнство!), а вдруге оце все в порядку. Коти мастi «неопределенной» – руде, сiре й бiле з чорним. Один тiльки е якийсь такий голубий. Годуемо. Взагалi вона в нас у фаворi, як мамаша, i единая «живтяг-сила» нашоi кiмнати. Проте, коли й далi не звертатиме уваги на крис i не захищатиме хазяйське добро, доведеться, як у нас говориться, «принимать суровые меры адмвзыскания». 23. VII. Така наша «роскошная жизнь». На зиму, значить, з боку екiпiровки буду забезпечений. Подбаю тiльки про повстяки (валянки), бо старi моi вже розлiзлись i навряд-чи iх полагодити можна. Пiми в мене е, але пiми не завжди можна тягати, та й шкода. То в дорогу, та в лютi морози, а так на повсякдень краще повстяки. Та може привезуть – тодi якось улаштуюсь. З культурних розваг – радiо та газети (газети дають менi перечитувати сусiди, що регулярно iх одержують). Новини i союзнi i закордоннi вiдомi… Промайнув крах Афiногенова, Кiршона, Ясенського i iнших. Sic transit gloria mundi! Прошумiло в етерi недавнечко й iм’я Кулика «нашого», в зв’язку з радiоцентром укр[аiнським]. «Обсiктранзилася» й його gloria mundi! Ну, що ж – «коемуждо по дiлом його». А, та що говорити: краще слухати. Трапляються книжки. Прочитав оце «Пушкин в Михайловском» Новiкова. Заслання в батькiвському маетковi… Скiльки трагедii, болю! Книжка хороша. Прекрасно розумiю стан поета, скрученого царськими цепами… Але ж… Та що говорити: краще читати… Тепер оце впiймав твори Белiнського. Старе видання – повне, тiльки трохи з початку й з кiнця скурене. Читаю, не одриваючись. Читаю й перечитую. Щасливi письменники, що мали такого критика. А в нас – о, горе наше! – що не критик, то й Щупак, а то ще краще – Клоччя! У нас i Полторадурацький критик i Коваленко «Боба» – критик. Уявляю собi, як на тiм свiтi Саваоф збере всiх критикiв до купи: стоятимуть Вiссарiон Белiнський, Георг Брандес i поруч них Щупак, Клоччя та «протчие Динамовы»… – І це критики? – спитае Саваоф, показуючи на Щупакiв, на Клоччя й на прочих Динамових… Делiкатнi Белiнський i Брандес скажуть: – Господи! Хай уже краще ми будемо не критики, а вони критики… Аби тихо, аби без скандалу… І ти гадаеш, що почервонiють з сорому Щупаки, Клоччя й Динамови? Їй-богу, нi! Повипинають рахiтичнi груди, напиндючать губи й стоятимуть важно… Сатана – i той почервонiе од рогiв до рипицi з ганьби за них, а вони так i стоятимуть з випнутими курячими грудьми. Велика сила – нахабство. А що ти гадаеш: кожен Щупак може насмердiти вонючiше, нiж Белiнський i Брандес разом укупi, а потiм скрiзь репетуватимуть: – Брандеса переплюнув! О! * * * Ну, що ж, голубко моя, далi? Як нам бути, як нам жити, як нам горю пособити? У мене одно бажання: щоб не впала ти в розпач, щоб не кинула тебе енергiя, щоб i далi ти стоiчне боролася за життя, за краще для нас з тобою й для дiтей наших майбутне. Щоб не забувала мене, щоб вивела Муру в люди, щоб дiждалася того часу, коли ми будемо знову разом, i щоб я мав змогу, мав сили допомогти тобi одпочити пiсля всiх тортурiв, що ти iх зазнала в цi чорнii для нас роки. Щоб не згубили ми дiтей своiх, щоб мали ми з них на старостi лiт утiху. І хоч не буду вже, може, я здатний до любовi, то знадоблюся ж хоч для любоi розмови… 24. VII. Взагалi — «Крепись, славная подружка «Лютой горести моей! «Выпей с горя! Где там кружка? «Сердцу будет веселей!» Це вже я тобi, як Пушкiн нянi своiй. Невже ж таки пiсля такоi чорнющоi ночi та не буде для нас ясного дня?! Буде!!! Валентину Дмитрiвну ти приголуб. Вона все тобi розповiсть: i яке горе ii спiткало, i як ми тут живемо, i що в нас робиться, i куди воно йдеться… До 1 жовтня я, виходить, нi тобi листiв не маю права, писати, нi твоiх листiв менi не даватимуть. Але ти все ж таки пиши обов’язково. Може «всевидяще око» допоможе менi побачити те, що ти напишеш. Пиши краще листiвки. І обов’язково присилай перекази грошовi в невеличких сумах. Із iжi пiдiшли жирiв, коли, звичайно, маеш змогу. Голiвне ж, повсякчас повiдомляй, де ти i що з тобою. Я старатимусь робити те ж саме. Я сфотографувався з Федею. Не знаю, чи вдасться тобi переслати фото. Скверний я там. Як насправдi я – кращий. То я сердитий сиджу на весь Печорський край, що вiн мене тут держить. Подумай, люба моя, може тобi з Арх[ангельська] виiхати кудись пiвденнiше… Чи вже будеш тут – хай Мура кiнчае. Пiд голубе небо, думаю, не варт, бо такий тепер клiмат пiшов: що пiвденнiше приiдеш, пiвнiчнiше житимеш… Об штанах тепер… Вони, звiсно, потрiбнi, штани. Але як у тебе там тяжко, то може я тут чогось наберу – кажуть, що привезуть сюди мануфактуру – ти тiльки менi грошей трохи на зиму пiдiшли. Вже в нас ягоди з’явилися – чернiка i протчее. Сила грибiв… Але по гриби не дуже ходимо, бо тепер строгiше… Ну, будь здоровенька. Не падай духом. Муру цiлуй. Фото обов’язково разом з Мурою, тiльки вже пiсля 1.Х, щоб дали. Я живу тiльки тобою й Мурою. Так i знай. Розшукай Вячеслава. Невже баба його зовсiм одбила вiд нас? Вiтай Мар[iю] Іллiнiчну i всiх, всiх. Цiлую крiпко. Твiй Пав[ло]. Р. S. В листах, звичайно, повiдомляй чи пише тобi Паша. Пришли обов’язково кiлька катушок чорних ниток, бо нема нiгде а нi-нi… i як би поскорiше, бо нiчим пошити, якщо трапляться штани i т. iн. Цiлую П[авло] Варю! З ватяним одiялом, мабуть, треба ось що зробити. Низ у його зовсiм уже полiз. Набери й пошли, б[удь] ласка, пiдодiяльник. Тiльки не бiлий, а кольоровий, дешевенький. І пришли i гудзикiв, щоб я мiг тут його пристьогувати. Це врятуе одiяло ще на кiлька часу. П[авло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 2, 10 серпня 1937 р. 2. VIII.37 Драстуй, рiдна моя! Ух, i тоска, ух, i туга ж сьогоднi – як сосновий гроб! Вихiдний день – тиняюсь, як сновига, сюди-туди по командировцi, а пiд грудьми пече, ссе й смокче. Нiчого такого особливого не трапилось, все нормально – а така туга, що аж в очах чорно. Вчора поiхав од нас Волод[имир] Іванович. Вiн приiздив сюди на суд з Уси, та й по справам деяким – пробув тиждень i виiхав «додому». Єлиз[авета] Ів[анiвна] поiхала до Москви. Обiцяла побувати в Арх[ангельську]. Виiхала вона з Уси 19, а 23.VII – сiла нiби на морський на пароплав. З Москви вертатиме десь в початку вересня. Вол[одимирe] Ів[ановичу] – переглядали справу, за яку вiн торiк дiстав 1 рiк. Тепер його суд виправдав. Маемо такi вiстi, що нас звiдси нiкуди не перекидатимуть, що е «надii» пробути тут ще рокiв зо 2. Та це й добре, бо всяка перекидка в нашому станi – це повнiсiнька й цiлковита руiна. Ах, як важко, що ми не побачилися цього року. Тепер ще виднiше, що то значить бачитися, говорити, порадитися. На цiлий рiк «зарядка». А от тепер, як буде… Тут у нас чутки, що Фузя поiхав до Миколи Григоровича й до Днiпровського, що Мiша Пост[оловський] десь у наших краях. Взагалi – чутки чудернацькi, несподiванi… Микола Григорович той би обов’язково сказав: «Ну, й часок, iдрi його налево!» 10. VIII. От бачиш, яка перерва в листi. Цiлих 8 день. Чекало воно слушного все часу, а часу такого не видно. Так я все ж таки писати[му], часу того не чекаючи. Вчора дiстав твою посилку, послану 13.VII. Все в порядку. Виходить, значить, що десь затрималась посилка з пiпетками, салом, цукром, що ти про неi менi писала. Я от не допойму – так чи не так: в червнi—липнi ти менi вислала три; одержав, значить, я двi. Четверта десь, як ти сама пишеш – мае плутати по Печорi… В останнiй, одержанiй учора, було борошно, вергуни, ковбаса, банка з варенням, двi банки крабiв, 2 блокноти, олiвцiв 3, чай i махорка, що[б] не було «iдять мене мухи». Іще носова хусточка. А от з пiпетками нема. Дуже я зрадiв, голубочко, як побачив тебе й Муркетона серед архангельських тропiкiв. Хороше! Ти, мабуть, у кущi заховалась, що[б] кiсток не було видко?! Ах, ти ж хитра-хитра?! Я вже вас нацiлувався! Ну, тепер – що ж менi на зиму треба! З одежi нiчого не треба. Я вже тобi писав, що одiяло я виправ, пiдлатав, i якби на його якийся кольоровий (не бiлий) дешевенький пiдодiяльник, щоб воно далi не дралось – буде воно ще мене грiти довший час. Та в мене ж i казьонне е! Так що менi не присилай! Коли е грошi – купи таке пухове Мурi. Єдине, чим я не забезпечений – валянки. Старi вони в мене, але, думаю, що тут якось улаштуюсь, придбаю. В дорогу зимову, коли б трапилось – е пiми. Теплi штани й тiлогрiйка е. Кожушок уже шиеться. Днями буде. Шапка е. Не дуже з чобiтьми, бо тi потроху лiзуть уже. Коли б ти дiстала десь пiдошви (не пiдметки, а пiдошви), було б не зле. Але це не смертельно: думаю, що осiнь я продибаю в чоботях. Нема калош. Коли е в Архангельську – калошi – вишли № 11. З харчiв – треба жири й цукор. Зараз iще становище не з’ясоване з забезпеченням нас на зиму. Поки що води в Печорi нема, i зараз гострувато з цукром, жирами, махоркою. Повиннi, розумiеться, доставити, але на всяк випадок жирiв i цукру пiдiшли. І махорки (вергуну). Було б дуже добре тодi. Здоров’я мое нiчого, в порядку. Працювати доводиться чимало, – для себе часу лишаеться небагато: так, тiльки в шахи граемо та й усе. Книжки трапляються у сусiдiв, газети так саме. А так найбiльше – думки! Ой, скiльки думок! Вони рояться в головi i линуть, линуть, линуть – i по однiй, i пасмами, – i все туди до тебе, та пiд небо пiд голубе! І не вгамовуеться й досi гострий бiль за розлуку з тобою! А врештi: «та й не жалько менi та й нi на кого…». Нi стану мого колишнього не жалько, нi популярностi менi колишньоi не жалько, нiчого менi не жалько… Роботи шкода, може б таки чогось iще зробилось… Блискавками iнодi пронизують мозок такi думки: чи побачу коли ще яблоню в цвiту? Чи стоятиму ще коли-небудь на могилi й дивитимусь на море пшеничне? А могила чебрецем пахне, бовванiе в височинi шулiка, а далеко-далеко – верби, i щоб з-за верб тих пiсня тиха лилася… І не про волю пiсня, i не про недолю, а щоб колихала там мати дитину й спiвала над нею про «цвiт макiв, рожевий», про качку з каченятами, про зайчика-побiгайчика… І щоб стати навколiшки на тiй могилi, припасти лицем до чебрецю, всмоктати в себе весь-усенький пах чебрецевий, щоб у всiх альвеолах усiх легенiв чебрецем пахло i… заснути… І щоб прийшла ти й покрила голову – ой, хоть би навiть i не червоною китайкою, а носовою хусткою, аби це була ти… Учора по обiдi я лежав на лiжковi… І, як завжди, линули думки. Менi пригадались озера на Дiнцi. Коли просуваешся човном мiж комишами й випливаеш на озерце – там лiлеi, лiлеi, лiлеi… Бiлi лiлеi… Скотилася менi сльоза по щоцi i впала на сiру, арештанську ковдру… Ех, та чи виростуть iз слiз наших лiлеi гордощiв, спокою й духу незламного?! Чи на кременi лiлеi такi ростуть?! Тодi хай сльози нашi на кремiнь падають… Не знаю, голубко, чи дiстала ти довгi слова моi i фото. Повинна б – та не знаю. Треба кiнчати. Може читатимеш хоч це. Пиши обов’язково. Грошi 40 – дiстав. За все, за все дякую. Не забувай мене. Крiпко обох цiлую й чекаю зустрiчi. Живу тiльки Вами. Натискуй на тiтку, щоб про Вячка дiзналась. Чекаю слiв твоiх теплих. Твiй П[авло] Ще «хазяйськi» дiла. Може там на базарi в Арх[ангельську] – продаються старi пiдошви – ще добрячi якi. Ми тепер тут навчилися пiдметки з шматочкiв пiдбивати. Халяви шукаемо, щоб перед з них зробити i т. д. Взагалi «голь на видумку хитра». Цiлую крiпко-крiпко. Обнiмаю всю, обгортаю i голублю. П. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 25 серпня 1937 р. 25. VIII.37. Дорогенька ти моя! Спасибi тобi, голубко, за солодку – все дiйшло i я тепер солодко живу. Дiйшло й те, що блукало. Та все це в один день. Так що все, що ти послала вже тут. Ще раз велике тобi спасибi. Муркетона вiтаю з днем народження. Бажаю iй хорошого, красивого життя. Й розумного. Хай не гнiваеться на нас з тобою, що потьмарилися ii роки дитинства, що iй, дiвчинцi нашiй хорошiй, доводиться зазнавати горя, – не ми в тому виннi. Менi хотiлося завжди, щоб жилося iй тепло й радiсно, бо любив i люблю я ii, як найрiднiшу й найдорожчу для мене дитину, що нiколи в мене не було й думки вiдрiзняти ii в моему до неi ставленнi, в моiй до неi любовi од Вячка. І не мислю я життя без того, щоб не було в мене пiклування про ii долю, ii життя. І коли е де-небудь яка-небудь на земнiй планетi справедливiсть, – яка хочеш – чи то класова, чи то вселюдська, – та справедливiсть мусить винагородити як не нас, то хоч дiтей наших за незаслуженi страждання. Хай буде бадьорою, веселою. Хай учиться, хай загартовуеться фiзично, хай озброюеться знанням, щоб одчиненi iй були вiкна й дверi життьовi. Цiлуй ii крiпко! Тебе, голубку мою, вiтаю з 14-лiтньою донькою. Вiтай од мене Вячка! Я, батько, навiть не маю права привiтати рiдну дитину! …У нас уже холодае потроху. Сьогоднi дме крiпко з пiвночi i дюдя. Але я зими не боюсь. Кожух уже висить у мене в кiмнатi. Колiр у його «хакi», хутро добре. Обiйшовся вiн менi так: 4,5 м матерii по 9 крб. = 40 крб., кожух – 25 крб. та за роботу старий торiшнiй бушлат. Скiльки його цiнити – не знаю, але потрьопаний вiн крiпко (матерiя не дуже цупка). От тiльки воротника менi причеплено бiлого (овече хутро). Поганий комiр. Ти менi казала, що есть у тебе комiр з мого кожушка. Пришли, голубко, – вiн якраз пiдiйде. Чи може вiн теж уже витерся? То може там можна найти якихость шкураткiв, щоб залатати його лисини. Тодi в мене кожух буде «мировой». А так усе нiби гаразд. Перезимуемо. А кожух такий, що буде вiн мене грiти всю мою арештанськую жисть. (Як не вкрадуть!) Тяжко менi, що не побачив тебе цього лiта. Нiчого не вдiеш – скрiзь «строгост’я пайшли». Одержав 10 карб. – твоi подарунки на махорку. Це вже тричi ти мене обдарувала? Так? 40 крб. так саме прийшли – я вже тебе повiдомляв про це. А все ж, знаеш, наступае оце зима i печаль сковуе душу мою. Довга ж вона тут, довга, i кiнця ii й краю не видать. Якось моторошно, як згадаеш. А як уже прикидае тебе снiгом, то так нiби й треба, тодi вже все «нормально». Згадувати страшнувато. Як то ви, моi дорогi, зимуватимете? Чи буде в тебе хоч який-небудь заробiток? Чи не будете ви голоднi, холоднi? А я, замiсть помогти, ще й сам тягну! Ех! Не забувайте мене, пишiть… Серед темноi ночi життя мого арештантського единi свiтлi цяточки – це листи твоi. Цiлую крiпко тебе й Муру! Хай будете Ви здоровi. П[авло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 28 серпня 1937 р. 28. VIII.37. Любо ти моя! Я користуюсь з усяких нагод, щоб поговорити з тобою. Ще ж цiлий мiсяць менi не можна цього робити. Твоi потроху дiстаю i знаю, що з тобою i де ти. А це голiвне, бо останнi вiстки з усюди говорять, що багато листiв звiдси не доходять, повертаються «за не нахождением адресата». «Адресати» виiздять, принаймнi з центрiв. Не кажучи вже про Москву, Ленiнград. Виiздять з Харкова, Киева. Виiздять не туди, куди хотiли б, а туди, куди призначають iх. Не знаю, як це – чи тiльки з столиць, чи взагалi… І в мене серце починае тiпатися за тебе. Невже ж i тебе зможуть з твого «чужого гнiзда» забрати. Не припускаю цього, а на серцi неспокiй. Новини в мене дрiбненькi, нема нiчого бiльшого! Кiмнату треба мiняти. Перебираемось днями на «замоскворечье» – це туди, за ручай. Там нам одведено халупку на трьох. Окрема хатка, трохи набiк, з невеличкими вiконцями, низенька, так що головами стелi дiставатимемо. Ми ii оце якраз ремонтуемо, чепуримо. Поставили нову грубку з плиткою, переслали пiдлогу, думаемо понасипати призьби, пристроiти присiнок, чи сiнцi (тамбур). Думаемо, що взимку буде тепло. А це голiвне. Решта аж нiяк не непокоiть. Та ще добре, що не в гуртожитку, не в барацi. Трохи небезпечно щодо крадiжок, – бо ж усi з дому йдемо, та проте якось уже берегтимемось – чи то сусiди доглядатимуть, чи може якогось стража приручимо. Так менi оце клопоту: клопоту з переiздом, бо П[етро] Андр[iйович] поiхав до Воi у рiзних справах, а третiй наш кунпанiйон на цi дiла нездатний – i я за все. Я вже говорив тобi, що дiстав твою солодку. Ласую весь час, тебе згадуючи, iм та й думаю, а чи iсте Ви там з Мурою що-небудь. Хоч не солодке, а таке, що живить. Мабуть, не дуже… Як у тебе з роботою? Чи влаштувалася, чи нi? Хоч би як-небудь ти там уже пристроiлася, та тiльки так, щоб не дуже тебе виснажували, бо з фото я вже бачу, що торохтиш ти мабуть, голубочко, кiсточками, як гишпанська тарантела «тарантелами». Скучаю я за тобою, як за радiстю, як скучаю я тепер за хорошим сонцем, за степом, за ланами за пшеничними. На вгородi у нас тут, у парниках, хтось насiння сояшникове повтикав. Повиростали сояшники. І зацвiли. Тiльки кволенькi в них стовбурцi, манiсiнькi шапочки… А жовтiють… Так я щодня на них дивитися ходжу. І жалько менi iх, жалько. Ну, чого, – думаю, – ви тут ростете? Чи ж можна ото так ризикувати. І от позавчора вдарив мороз (серпневий – це звичайне тут явище – серпневi заморозки) – i нема моiх сояшникiв. Пообсипалися лепестята, почорнiли листя, зiгнулися й зморшками взялися стовбури. Померли моi сояшники. Ох, та не самi сояшники гинуть тут од морозiв, од болот, од пурги та завiрюхи. А зимушка вже скириться… Вже подивлюсь на повстяки. Та наступае тут найгидкiша пора – осiнь, коли лiпить мокрий снiг. А в мене, як на грiх, чоботи розлазяться. І калош нема. Я вже тобi писав, щоб № 11 калошi прислала. Будь ласка, голубко. Тодi я ще в цих чоботях перекручусь осiнь з сухими ногами, а взимку буду дбати про чоботи, так як улiтку за кожух дбав. Десь халяви дiстану, а там переди, а там ти десь на базарi старенькi пiдошви дiстанеш (щоб цiлi тiльки) – i я собi за зиму «сапаги» дряпону. Бо з нашими достатками (Боже мiй! Так i скочило в голову традицiйне: «Та паночку! Та хiба ж це можна з нашими достатками»! Тьху!) – так от кажу – з нашими достатками справити чоботи це цiла епопея «роздiлiв» на 10. Ти, моя дорога, не подумай, що в цих словах е хоч крихiтка якогось докору, боже борони! І не здумай заходжуватися купувати менi там чоботи. Теж, боже борони! На лиху годину тратити великi грошi (а чоботи тепер коштують, мабуть, мiлiйон!), коли тут можна поволеньки, не хапаючись щось таке-сяке пiдходяще за дешево зробити. Валянки теж тут десь думаю дiстати. А кожух у мене, як грiм! Зимою тiльки попихкуватиму. А от що тебе нема бiля мене, це, брат, гiрше, як кожуха нема. Не тепло менi без тебе, холодно менi без тебе, сумно менi без тебе. От що. Так буде ж колись, що буду з тобою. Тодi все буде. Шуби тодi на менi будуть всi найкращi й найтеплiшi. Кожухи, i всi що е в свiтi на менi будуть повстяки, i зберуться тодi до нашоi хати всi грубки i всi березовi дрова, i всi масло «топленое», i весь цукор, i вся махорка… Отакi дiла будуть! А будуть, брешуть – будуть! Обнiмаю тебе, мою дорогу… І Муркетона. Крiпко Вас, моiх единих, цiлую. Муру я вже вiтав з днем народження. Одержали? Ще раз вiтаю i цiлую. Голублю. П[авло] Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 1 жовтня 1937 р. 1. Х.37. Дорогая моя! Наконец после долгого молчания, я пишу тебе. Молчание было вызвано обстоятельствами для меня не особенно приятными, – но все прошло, и я теперь могу писать тебе регулярно два раза в месяц. Конечно, буду делать это с радостью. У меня так все как-будто благополучно. Здоровье по-старому – «ни шатко, ни валко». Работаю там же. Вчера радость у меня была большущая: получил сразу три посылки. И все очень вкусны, хорошие. Спасибо тебе, родная, за заботу. С радостью получаю я посылки, но всегда в этой радости слеза блестит – слеза благодарности и вместе с тем печали о том, что – как тебе трудно и тяжело добывать на поддержку меня. С каким бы восторгом я вскрывал эти посылки вместе с тобой и с Мурой. (Не в таких, конечно, только условиях.) Знаю ведь прекрасно, что ты-то этих всех вещей не имеешь. Потому мне и горько, потому мне и грустно. Не знаю, как зима пройдет эта. Одет я тепло (шарф получил – спасибо), пока нет никаких данных о каком-либо переезде в другое место. А это на зиму очень важно. Если буду тут и дольше, то беспокоиться пока не о чем. Как у тебя дела? Какие перспективы? Что подумываешь делать? Как с работой? Все это меня очень волнует. Физически всегда сидеть на месте легче, а вот – как морально? Пиши, голубко. Думаю, что письма твои будут регулярны и я их буду получать. Целую крепко тебя и Муру. Люблю Вас крепко и жду писем. Обнимаю. Твой Павло. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 1937 р. 1937 р. Архангельск, Кегостров, Набережная, 18. Маслюченко. Еду [в] Усу [с] отчетом. Целую. Пиши [на] рудник. Запрошення Маслюченко В. О. на роботу в Сасовський пересувний театр Рязанськоi областi грудень 1937 р. Грудень 1937 р., Москва Архангельськ, Кегостров, Набережная 18, Маслюченко Предлагаю работу [в] Сасовском передвижном театре. Оклад основной – четыреста. Телеграфьте. Горев. Телеграма Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi до 23 грудня 1937 р. Грудень 1937 р. Усть-Уса, Стройгородок, планчасть Губенку Павлу. 23 декабря выезжаем [в] Сасово Рязанской области на работу. Подробный адрес сообщу. Срочно телеграфь [о] здоровье. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 1937 р. Архангельск, Кегостров, Набережная, 18. Маслюченко. Телеграфь [о] здоровье. Уса, Стройгородок, Планчасть. Целую. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 28 грудня 1937 р. 28. ХІІ.37. с. Данилiвка Моя найдорожча, голубко моя! Вертаюсь з Уси. Повторюеться колишня моя подорож з Чиб’ю: двi пiдводи, нас трое – i вiд села до села, з хати до хати. Безкiнечна Печора, снiг, вiтри й морози. Одягнений я тепло, не мерзну. В Усу я поiхав з головним планом, затримався i от аж тепер вертаюсь. В Усi зустрiли мене Єл[изавета] Ів[анiвна] i В[о]л[одимир] Ів[анович] дуже тепло. Перший час днiв з 10 жив у них, а потiм перейшов у «техобщежитие». Взагалi ставлення до мене в отделении непогане. Хотiв був клопотати про побачення – одсовiтували – кажуть, не час тепер, треба виждать. Послав тобi телеграму з Соколово, чи дiстала? Грошi в Усi дiстав. Дуже тебе дякую за турботи. Вол[одимир] Ів[анович] i Єл[изавета] Ів[анiвна] дуже тебе вiтають i навiть 17/ХII поздоровляли мене з iменинницею й випили за твое здоровля. Іду на рудник, як додому – так остогидло тинятися. Увесь час, як на кiлку. Головне – нi тобi бiлизни, нi тобi банi вчасноi. Ну, й вошi… Да… купив на пiдодiяльники матерii, що тебе прохав. Не присилай тепер. Пришли менi ножичок перочинний та ножицi – середнi – не дуже маленькi. Пишу – темно, блимае каганець, 6 год. ранку. Зараз рушаемо до Воi. Ще 2 ночiвлi до рудника – у Воi й у Щугорi. Цiлую крiпко тебе й Муру. Вiтаю з Новим роком. Хай вiн тобi легким буде. Обнiмаю крiпко мою любу й люблю. Твiй Пав[ло]. В. З. Гжицький Нiч i день Друга половина 1937 року Червень тисяча дев'ятсот тридцять сьомого року вразив i перелякав ув'язнених мешканцiв Кирти. Вiдбувся жахливий, нечуваний в iсторii процес полководцiв – людей, що врятували революцiю, перед якими тремтiли вороги. Хто в СРСР, а то й у всьому свiтi, не знав Тухачевського, Якiра, Уборевича, Корка i багатьох iнших славних наших полководцiв – гордiсть народу? – Ти щось розумiеш? – питав Павло Михайлович. Вони були тiльки вдвох. Про цю страшну подiю розповiв Павловi Петро Андрiйович. Вiн, як вiльний, почув це вiд когось з охорони. Потiм i радiо сповiщало (у декого з начальства були приймачi). Зрештою, цього не держали в секретi. – Менi просто страшно, – вiдповiв Микола. – Боюся, що й до нас ще раз вернуться, щоб знищити фiзично. – Тих, якi нас сюди запроторили, певно, серед живих уже нема, – сказав на це Павло Михайлович. – Єжов iх подушив своiми рукавицями. А знаеш, що менi спало на думку? Гаевський насторожився, але Павло Михайлович не поспiшав. Вiн запалив цигарку i задивився у вiкно. У червнi на Киртинськiй базi завжди великий рух. Пароплавство намагаеться подати якомога бiльше барж пiд вугiлля, яке цiлу зиму звозили на берег, та завезти продукти на цiлий рiк для табору, бо восени не завжди вдаеться це зробити. Печора – рiка примхлива, бувае, що в цю пору води мало, i пароплавом до Кирти не дiйти. З берега долiтали голоси бригадирiв, якi пiдганяли робiтникiв, гудки пароплавiв, сирени катерiв, гуркiт вугiлля, що сипалося з тачок на палуби барж. Здавалось, саме це цiкавить Павла Михайловича, але вiн нiчого не чув, вiн думав. – Чого ти? – квапив Микола. – Що ти хотiв сказати? – Зараз-зараз, – пiдняв руку Голубенко – Скажу. Я собi цю справу уявляю так, – почав вiн, поволi вимовляючи кожне слово. – У Нiмеччинi цих полководцiв знали i боялись. Пiлсудський називав Тухачевського «новим Наполеоном». Будь певний: нiмецькi генерали були такоi думки i про нього, i про iнших, тих, яких засуджено. Нiмцi готуються до вiйни проти нас, це факт. Такi противники iм небажанi. Що ж вони роблять? Посилають список наших полководцiв Сталiну i кажуть, що всi вони працюють на Гiтлера. Таке можливе чи нi? Обдумуючи вiдповiдь, Микола нервово вийняв з кишенi цигарку i тремтячими вiд збудження руками запалив сiрника. Здогади Павла Михайловича були страшнi, неймовiрнi i в той же час можливi. Затягнувшись, почав, перемiшуючи з димом слова: – І уяви собi: все те, що ти сказав, можливе. Якщо досить написати на товариша анонiмку, щоб його посадили, то чому б Сталiну, наприклад, не повiрити Гiтлеровi, коли той каже, що всi маршали у нього на службi? Але це, звичайно, не так, – додав вiн по хвилинi. – Ти сам таке видумав? – Ясно. Однак можливе? – спитав Павло. – Дуже можливе, – погодився Микола. Звiстка про розстрiл радянських генералiв справила страшне, гнiтюче враження на в'язнiв. Не було людини, яка б не спiвчувала сiм'ям невинно замордованих. Приходячи на рознарядку в лимарню, Гаевський мав нагоду щодня чути розмови простих людей, засуджених за рiзними полiтичними i неполiтичними статтями карного кодексу. Бiльшiсть вiзникiв мали побутовi статтi. Вони, звичайно, не боячись, вголос висловлювали своi думки. Гаевський удавав, що не чуе. Не встигли вiдiйти вiд страшного, приголомшливого враження пiсля розстрiлу вiйськових дiячiв, як просочилися в табiр чутки про розстрiл Рудзутака, Косiора, Постишева, Чубаря… Люди в таборi не знали, на якому вони свiтi – ходили похнюпивши голови. Не тiльки зеки. Навiть «вохра», солдати, що стерегли в'язнiв, i тi задумались. У плановiй частинi запанувала глибока мовчанка. Всi боялись провокацiй. Пiд керiвництвом Павла Михайловича працювала одна жiнка, Марiя Петрiвна, теж iз зекiв. Як i всi в плановiй частинi, вона удавала з себе велику патрiотку, схвалювала дii уряду, вважала всiх своiх товаришiв по роботi злочинцями-контрреволюцiонерами, i тiльки себе – невинно скривдженою. Про неi говорили, що зв'язана з третьою частиною. Павло Михайлович серед друзiв називав ii «стукалочка-палочка». Зiйшовшись увечерi в хатинцi, друзi перевiряли, чи не заховався хто пiд лiжком, чи не пiдслуховуе, i лише тодi вiдводили душу – говорили те, що думали. Довiдавшись про арешт Постишева i Чубаря, Павло Михайлович не стримався, щоб не пожартувати. – Ми з тобою мали iх «лiквiдувати» ще чотири роки тому, – говорив вiн, – бо за них сидимо. Нам повиннi ордени дати за передбачливiсть. – Пиши хазяiну, хай дае орден, – вiдповiв на жарт Гаевський. Було не до смiху. – Я боюся, щоб нам дерев'яних бушлатiв[19 - Дерев'яний бушлат – домовина (табiрний вислiв).] не дали, – додав по хвилинi. – Це певнiше, нiж ордени. Друзi сидiли за столом, на якому холола вечеря: не лiзла в горло. Павло Михайлович нервово курив цигарку за цигаркою. – Ти маеш рацiю, – сказав вiн. – У нас дуже легко може повторитись iсторiя з троцькiстами. Справа в тому, що на Воркутi одного дня розстрiляно було групу так званих троцькiстiв. Ця група iнтелiгентних людей, комунiстiв, заявила протест проти репресiй, оголосивши голодовку, i за це була страчена. Тодi начальник табору мав необмеженi права i мiг не погоджувати своiх дiй з Москвою. По Печорi iздив, наприклад, кривавий кат Кашкетiн, який по дорозi розстрiлював кого хотiв, доки не розстрiляли його. Цей манiяк i садист ставав небезпечним i для начальства, яке дало йому такi широкi права. 1937 рiк, закутаний у грубезне снiгове покривало, щоб заховати жорстоке обличчя, закiнчував свiй устелений трупами шлях. Десь у серединi грудня друзiв розбудив якийсь незрозумiлий шум. Територiя табору, де стояли сiльськогосподарськi будинки, стайня, корiвник, свинарник, лимарня i хатинка, де мешкали Голубенко i Гаевський, звичайно завмирала на нiч. Робiтники, що працювали вдень на транспортi, спати ходили в зону, i дiлянка, яку ще називали базою, бо на березi стояли склади з продовольством i технiчним обладнанням, поринала у мертву тишу. Недосвiдчену людину, коли б така заiхала сюди вночi, здивував би цей iдилiчний спокiй. База зi своiми дивовижноi архiтектури будинками, вкритими товстим шаром незайманого снiгу та ще при свiтлi мiсяця, скидалась бiльше на зачароване, казкове царство, нiж на пiдсобне господарство табору для в'язнiв. І так щоночi, мiсяцями, вже й роками, нiщо не тривожило спокiй цього «сонного царства». І раптом – бiганина, тупiт людських нiг, брязкiт зброi. Обое позривалися з лiжок. – Давай одягатись, – рiшуче сказав Голубенко. Не запалюючи свiтла, вiн шарив руками по столу, шукаючи цигарки. Блиснув вогник сiрника, i при цьому слабкому свiтлi Микола побачив циферблат «ходикiв», що висiли на стiнi. Стрiлки показували другу годину ночi. – Прийдуть i по нас, – сказав Павло Михайлович. – Буде повторення Воркути, чуе душа моя. Можливо, в меншому масштабi, але буде. Гаевському поповзли мурашки пiд шкiрою. Сама гадка, що оце зараз iз теплоi хати можуть погнати в нiч, на снiг i мороз, проймала жахом. Уже й смертi не було страшно. Раз мати народила. Страшно було етапу i мук, якi чекали кожного зека. А що збирали етап – не було сумнiву. – У нас наче немае троцькiстiв, – промовив несмiливо, щоб заспокоiти себе i друга. – Але ж е терористи, отакi, як ми з тобою, – вiдповiв на це Голубенко. – Наше начальство мусить показати своему вищому керiвництву у Воркутi, що воно бдительне. – І додав, не можучи не пожартувати: – Добре бдить! – І засмiявся. Тим часом попiд вiкном проходили якiсь люди. Двое чи трое йшли в один бiк, а назад вертався один. І знов, через деякий час вiдбувалось те саме. – Куди ж цих людей водять? – питали один одного, потроху заспокоюючись. – Невже в карцер? – здогадались нарештi. Недалеко вiд стайнi, на горбочку, стояла невелика хатинка, в якiй мешкав завгуж Думченко. Два днi тому завгужа переселили в лимарню, а його хатинку загратували i облаштували пiд карцер. Тепер було ясно: людей водили саме туди. Але кого i за що? В страху перед новими несподiванками друзi пересидiли до ранку. Уже не роздягались i не лягали, сон тiкав вiд них. Над ранок почалась хуртовина небувалоi сили. Неначе вся природа збунтувалась проти людськоi сваволi. Мабуть, десятибальний вiтер гнав перед себе хмари снiгу. Хатинка здригалась вiд кожного його пориву. В димарi щось завивало, стогнало, скиглило, трiщала дерев'яна покрiвля, рипiло вiкно. А дроти телеграфнi, що проходили повз хатину, зловiсно гули, гули. На щастя, шабаш вiдьом тривав недовго. Вiтер ущух так само раптово, як i знявся. Снiг переставав падати. Але роботу бурi друзi побачили аж коли розвиднiлось. Вийти з хати було неможливо. Всю стiну вiд дверей завалило снiгом до самоi покрiвлi, а вiтер спресував його. Довелося вiдкопуватись, щоб вийти. Вiдкопавшись, Микола побiг на корiвник i там довiдався, що в зонi вiдбулись арешти, i не тiльки карцер, а й шевська майстерня, лимарня i навiть конторка забитi в'язнями: iх повиннi за кiлька годин вiдправляти в Кедровий, а звiдти – у Кожву i Усть-Усу. – За що? – допитувався Гаевський. – А хто його знае. Авдеев сказав, що подейкують, наче поведуть iх на Воркуту, а звiдти… Не важко було здогадатись, куди ще можна було вiдправити з Воркути, що сама стояла на краю свiту. – Там самi такi, знаете, вищого сорту, все iнтелiгенти. Є серед арештованих начальник шахти, iнженер, начальник табiрного пункту Голован, i жодного блатного. Все – наш брат, п'ятдесят восьма стаття. Чули про Воркуту? Гаевський кивнув. До десятоi години етап уже стояв, готовий у похiд. За розпорядженням начальника, Гаевський видiлив четверо саней з кiньми i вiзниками пiд продукти, багаж i охорону. Прийшли охоронники з собаками, i етап рушив з мiсця у невiдоме… Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 5 сiчня 1938 р. 5 сiчня 1938 р. Архангельск, Кегостров, Набережная, 18. Маслюченко. Возвратился [на] рудник. Девяносто рублей получил. Здоров. Целую. Пиши. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 12 сiчня 1938 р. 12.І.38 Варю, моя дорога. Варю моя люба! Приiхав на рудник 30.ХІІ вночi. Здоровий, нiчого такого в дорозi не трапилось. Дав тобi телеграму з рудника – не знаю чи дiстала ти ii. Подавав звiстки й з дороги – чи мала ти iх? Зразу ж на руднику – пiрнув в уйму роботи по складанню «годового отчета». Запiзнився я крiпко, через те зараз угору нiколи глянути. Новин у мене особливих нема – все по-старому, крiм нового начальника, але я з ним познайомився ще в Усi. Застав твоi листи тут жовтневi, листопадовi. Безмiрно був радий. Дiстав 5 крб., дiстав 90 крб. В Усi дiстав – 100, про що я тобi писав. Взагалi ця зима не тяжка буде для мене – я добре одягнений, маю бiлизну аж 4 пари, маю нову ковдру (казенну), шию собi пiдодiяльник, маю новi повстяки. Хата тепла. «Живемо коммуною». Володя за кухарку. Живемо ми з ним не вкупi, але поруч хатки i щодня вкупi. Маруся в Криму. Єдине – це бiль i туга по тобi, бо не знаю дня й часу, коли тебе побачу. Навряд чи будуть побачення, хоч живу тiльки надiею на це. Непокоiть твiй стан – чи матимеш роботу… Звичайно, нi в якiй мiрi це не в зв’язку з тим, що ти менi писала про якiсь права на грошi i трохи не вiдчит менi даеш. Я лаявся, Варю, крiпко за це. Все – твое, все наше. Можеш допомогти – допоможи, не можеш – значить, не можеш. У тебе Мура, у тебе – ти – а ти й Мура це – я, це – бiльше нiж я. Не пиши менi, будь ласка, вiдчитiв, а то сердитимусь за вiдчити. Ти сама плануй, як краще, що краще. І це – закон для мене. Так i знай. Сильно нуждаюсь в перочинному ножиковi. Пришли обов’язково. І жирiв – топленого масла й сала, якщо можеш. Володi пришли окуляри +1,25 – обов’язково купи i в посилку поклади, бо вiн слабить очима. Тiльки довгi «голоблi» вибирай, бо морда в його довга. І мундштук для мене. Махорка поки що в нас е. Я вже тобi писав, що всi твоi посилки дiстав. Неудачно вийшло з уксусом – забрали для лазарета. Федя дiстав книжку, дякуе i писав тобi про це. Всi тебе вiтають. Ол[ександр] К[остьович] Зал[iношвiлi] – залишився на сверхсрочну ще не вiдомо на скiльки – не менше, звичайно, року. Пиши, голубко, менi. Як закiнчу вiдчити, писатиму часто й багато. А то все нашвидку. Яка ж ти тепер? Хоч би оком глянути! Мурочку цiлуй i по головцi погладь, що добре вчиться. Цiлую крiпко всю, обнiмаю, люблю, i безмiрно скучаю. Твiй Па[вло] В. З. Гжицький Нiч i день Сiчень 1938 року XV Зима на пiвночi довга. Вона не рахуеться з календарем. Десь у серединi жовтня сходить на землю i за одну нiч встеляе ii грубим бiлим рядном. І раптом уся природа мовкне – кам'янiе. Дерева стоять непорушно, наче в страху перед бiлизною, поникли кущi пiд тягарем снiгу, припали до землi нескошенi трави. Затихли звiрi i птахи. Для багатьох це першина. На снiгу з'являються небаченi в iншу пору року слiди. Там збiгла з дерева поцiкавитись обновою в природi молода бiлочка, залишаючи ледь помiтнi ямочки i слiд пухнастого хвостика, що наче намагався замести iх; потягнувся мiж деревами ланцюжок вм'ятин вiд лапок лиса. Вiн крутиться, занепокоений, що закрились мишачi нори i тепер важче виявити звiркiв. Але помiтив бiсерний слiд iх маленьких нiжок i побiг туди. У лiсi урочисто-бiло, прекрасно. Тiльки рiка ще чорнiе мiж незаймано-бiлих берегiв. Але недовго чорнiтиме. Дихнула зима холодом – i рiка побiлiла, вкрилась кригою. Тепер уже щодня зима витрушуе з грубих пуховикiв хмар бiле пiр'я, i воно летить-летить на землю день i нiч. Сонця не видно тижнями, не пускають на землю промiння непроникливi шари хмар. Початок зими. Це найважчий час для табiрникiв, особливо для тих, що працюють у лiсi чи на iнших роботах надворi. А днi такi короткi, що в бараках мiсяцями не гасне удень свiтло. У цi першi мiсяцi зими пiдкрадаються до людей хвороби – цинга та iншi недуги. Пiсля Нового року днi бiльшають, i хоч морози тиснуть, неначе стае легше жити на свiтi. У сiчнi багато сонячних днiв, удень небо прозоре, бiло-сине, а вночi грають на ньому сполохи. Чарiвне видовище! Тiеi зими, на початку 1938 року, сполохи були частi й неповторно прекраснi. Якось уночi, вертаючись iз корiвника пiсля вечiрньоi перевiрки, Гаевський побачив явище, яке бiльш нiколи за всi довгi роки заслання не повторилось. Полярне сяйво з'явилось раптом у зенiтi, над головою, а не на пiвночi, як звичайно. І було воно червоне. Створювалось враження, що в куполi неба невiдома сила розсипае на всi боки снопи фантастичного, космiчного свiтла, яке, наближаючись до землi, набирае рiзних кольорiв веселки. Микола побiг чимдуж до хатинки, викликав Павла Михайловича, i вони удвох до глибокоi ночi стояли. Дивились i не могли вiдiрватись од небувалого видовища – чарiвного пiвнiчного сяйва. Недавнiй етап ще довго був темою розмов у хатинцi, але, як усе на свiтi, так i ця подiя, наче жарина на вiтрi, стала вкриватись попелом забуття. Тим бiльше, що роботи в обох друзiв було багато. Почалось будiвництво третьоi шахти, людей не вистачало, а нових етапiв до весни важко було сподiватись. Начальник рудника одержував щораз новi розпорядження з Воркути i насiдав на свого начальника плановоi частини. Павло Михайлович працював допiзна, а повернувшись додому, часто без вечерi, падав на лiжко i спав, як убитий, до ранку. Гаевський мав своi турботи. Пiдрахувавши наявнiсть сiна, прийшов до сумного висновку, що худобу i коней не буде чим прогодувати до весни. Сiно, що було найближче, повивозив, залишились тiльки далекi дiлянки пiд селом Орловкою. Щоб привезти звiдти фiру сiна, треба було затратити два днi. Не раз iздив з вiзниками сам, щоб перевiрити, чи справдi так важко, чи доконче потрiбно витрачати стiльки часу. Поiздка по сiно в Орловку з ночiвлею в селi, хоч i важка, але приемна хоч би тому, що на цiлу добу покидаеш набридлий табiр. Вiзники-сiновози дуже любили цi поiздки, бо кожен з них мав у селi «жiнку». Крiм того, там можна було купити або вимiняти за овес чи якусь «носильну» рiч, молока, сиру, риби – всього того, чого в таборi не дiстанеш. Гаевський теж привозив з поiздок продукти. Одного вечора, вернувшись з Орловки, Микола затопив грубку, зварив картоплю, пiдсмажив рибу, яку привiз, але не було Павла Михайловича, щоб iсти. Довго чекав його. Але вiн з'явився пiзно ввечерi, коли вже все повистигало. Прийшов i, ледве переступивши порiг, захитався, мало не впав – так стомився за день. – Недовго я так потягну, – сказав, привiтавшись. – Замучили мене вкрай. Їй-бо, немае сили скинути з себе бушлата. – Допомогти? – спитав Микола. – Нi, дякую, якось скину сам, але, на жаль, разом з кожухом не скинеш i втому. Поки Павло Михайлович роздягався, Микола вийняв з-пiд подушки пляшку горiлки i пiднiс ii перед собою. Павло тим часом топтався бiля вiшака, бо бушлат нiяк не потрапляв на гвiздок i все падав додолу; вiн знову пiдiймав його, незадоволено нарiкаючи на втому, холод i старiсть. Повiсивши нарештi на гвiздок бушлат i шапку-вушанку, обернувся, здивований мовчанкою Миколи, i несподiвано побачив пляшку в його руках. На мить завмер. Не вiрячи собi, почав протирати очi, i в мiру усвiдомлення, що перед ним таки пляшка горiлки, вираз його обличчя почав змiнюватись до невпiзнання. Засяяли втомленi очi, рухи помолодiли. Ще якусь мить вагався, а тодi, зробивши пiвкроку, сплеснув у долонi. – Вона? – спитав своiм милим жартiвливим голосом. – Вона, – вiдповiв, усмiхаючись, Микола. – Справжня? – На сто процентiв. І раптом Миколин друг, який ще хвилину тому не мав сил скинути свого бушлата, почав танцювати гопака. Звичайно, як виглядав той гопак, не важко здогадатись, але то була незабутня картина! – Миколо! – гукнув вiн, втомившись танцем. – Виймай «заветную», що Варя прислала, я ii берiг саме для такого торжества! «Заветная» – це банка американських сосисок. Не дуже то була смачна iжа, але в таборi вважалась розкiшшю. Гаевський вийняв з Павлового чемодана банку, поставив на стiл вечерю, що сам приготував, i почалося: частування, взаемнi побажання, пиття за здоров'я коханих жiнок, за краще майбутне. – За те, щоб ми ще колись писали, – промовив Гаевський, пiдносячи чарку. – Дай боже! Ти знаеш, Миколо, що я напишу, як повернусь на Украiну? – почав, уже хмелiючи, Голубенко. – Скажи, послухаю. Павло Михайлович усмiхнувся. – Я напишу комедiю. – Вiн подумав хвилину: – Пiд заголовком «Запорожець за Печорою». Нi, не бринить. Назвемо ii: «Запорожець за морем Лаптевих». Скоро пляшка спорожнiла. Гаевський пив умовно, бо не вмiв i не любив пити, а бiльшу частину випив Павло Михайлович i почав хитатись за столом. Пiсля вечерi Микола роздягнув друга i уклав спати. Зберiг для нього чарочку на похмiлля. В таборах отакi «свята» бували нечасто: зеки не мають права на людськi радостi. Щоб якось прикрасити людям безпросвiтне iснування, кiлька табiрних iнтелiгентiв вирiшили органiзувати театральний гурток. Взявся за це молодий, енергiйний плановик Гоша. В лiкарнi працювала медсестрою Вiра Микитiвна, яка першою iз жiнок погодилась на його пропозицiю взяти участь у гуртку. Вона, в свою чергу, умовила санiтарку. Гоша розшукав режисера. Це був молодий, талановитий студент театрального училища Сенька Новський, якого використовували на пiдсобних роботах у шахтi. Георгiй Миколайович запропонував узяти участь в роботi гуртка Гаевському. Микола Степанович погодився. Знайшли кiлька майбутнiх акторiв з середовища блатних, i гурток з благословення начальства приступив до роботи. Почали з «Горя з розуму». Не з якихось особливих мiркувань, а тiльки тому, що iншоi п'еси на той час не було на руднику, а ця випадково знайшлась у начальника пошти – органiзацii, непричетноi до таборiв. Чацького взявся грати сам Георгiй Миколайович, Фамусова – Гаевський, Софiю – Вiра Микитiвна. На роль Скалозуба запросили тепер уже вiльного Петра Андрiйовича Афанасьева, i вiн люб'язно погодився. Поки табiрнi «актори» вивчали ролi, вихователь об'iздив найближчi села, шукаючи грим, парики та iншi театральнi атрибути. Табiрнi кравцi шили костюми для чоловiкiв з чорних матрацiв. Жiнки виступали хто в чому мiг. Нарештi в невеличкому бараку, перетвореному в клуб, вiдбулася «прем'ера». Важко розповiсти, що то був за спектакль! Ще перша дiя якось iшла. Люди грамотно читали прекраснi слова п'еси великого класика, i iх слухали. Та коли дiйшло до балу у Фамусова, тут вийшов конфуз. Усi тi «графинi», «княгинi» не тiльки не знали своiх ролей, а й не розумiли слiв, якi вимовляли. Один блатний актор слово «моншер», хоч як його вчили, на «прем'ерi» вимовляв «монсхер». Слово в такiй iнтерпретацii було йому ближче, зрозумiлiше. Але, як кажуть, перша чарка колом. Людей не злякала невдача. Пiшли листи до рiдних з проханням прислати ту чи iншу п'есу; стали присилати грим, парики, i театральний гурток здобув славу серед табiрникiв. Вони чекали нових вистав, полюбили окремих «артистiв». За рiк гурток поставив п'еси «Слава» Гусева, «Ревiзор» Гоголя, «Бесприданница» i «Без вины виноватые» – Островського. Треба бути великим ентузiастом театрального мистецтва i людинолюбцем, щоб пiсля тяжкоi, виснажливоi працi вчити ролi, ходити на репетицii i, нарештi, грати на сценi. Але знайшлись такi люди, якi знали, що служать товаришам по неволi, знайшлись такi, що любили мистецтво i розумiли, що воно необхiдне кожнiй людинi, як хлiб насущний, що воно прикрашае життя. Нехай i недосконале було те, що творили табiрники на сценi, але тi, що дивились i слухали, сидячи двi-три години в клубi, забувались на якийсь час, мали хоч слабку iлюзiю волi, дарма що бачили ту волю на сценi у зображеннi в'язнiв. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 8 лютого 1938 р. 8 лютого 1938 р. Сасово, Рязанской, Набережная, 27. Маслюченко Варваре Алексеевне. Здоров. Целую. Пиши. Лист начальника облiково-розподiльчого вiддiлу Ухтпечлагу до Маслюченко В. О. 8 лютого 1938 р. Сообщаем: Губенко Павел Михайлович находится в Ухтпечлаге НКВД. Почтов[ый] адрес: Северная область, Ненецкий округ, Воркута. Начальник УРО                                                   [пiдпис] Исполнитель                                                     [пiдпис] 61.38323 8.ІІ. – 38 г. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 24 лютого, 21 березня 1938 р. 24.ІІ.38. Рудник. Дорога моя! Позавчора пiслав тобi телеграму. Це друга в лютому, пiсля одержання вiд тебе новоi адреси. Написав тобi на Сасово листа. Мене сильно вразила бумага, одержана з Уси (офiцiально), де говориться, щоб менi об’явили пiд розписку, що мене «разыскивают родственники» i щоб я «наладил с ними переписку». Це значить, що ти мене розшукуеш. Я не знаю, коли саме й звiдки (чи з Арх[ангельська] чи з Сасового) ти писала в Усу, де я. Я вже тебе повiдомляв, що з Уси я виiхав 21.ХІІ., приiхав на рудник 30.XII. Все в мене благополучно. Про це тобi телеграфував з Соколового. Писав. Але все на Арх[ангельськ]. Твоя телеграма про виiзд з Арх[ангельська] мене в Усi вже не застала. Прийшла вона з Уси на рудник поштою (казьонною), аж на початку сiчня. А за нею наприкiнцi сiчня дiстав я телеграму з Сасового про нову адресу. Отже я нiяк не второпаю, чому ти вiд мене нiчого не маеш? Невже Арх[ангельськ] – не дiстав нiчого вiд мене. Вiн же, очевидно, мае тобi переслати всi моi листи, чи як? Я тепер просто в розпуцi – що таке. Нi ти вiд мене не маеш нiчого, нi я вiд тебе. Ось уже я два мiсяцi дома, – нi однiсiнького листа! Крiпко це все мене непокоiть, до болю. Нiчогiсiнько ж я не знаю про твое нове життя… Як ти там, як улаштувалась, що поробляеш, чи не бiдуете, моi дорогi, там? Чи на працi? Все це ж таке для мене болюче – i нi слова… А сьогоднi я цiлiсiнький день ходжу отетерiлий пiсля вчорашнього сну. Я ж нiколи не звертаю уваги на сни, не вiрю iм. Коли iнодi ти менi снишся – то крiм радостi нiчого. А от пiсля цього чудернацького сну – моторошно. Я прокинувся пiсля нього – й, щоб не забути, зразу записав. Було, значить, це в нiч на 24 лютого. Снилось менi от що. Приiхав нiби я додому. Якесь мiсто Харкiв, не Харкiв – не подiбне зовнiшньо до Харкова, але «по внутрiшньому змiсту» – Харкiв. Не потрапив я зразу додому, а на якусь вечiрку, де зустрiвся з нашими письменниками, з iхнiми дружинами. Пригадую – балакав з Арк[адiем] Л[юбченком], а вертав додому з Марiею Мих[айлiвною] Днiпр[овською]. Йшли до «Слова», але якимись чудернацькими вуличками, незнайомою мiсцевiстю – хоч у тямцi все ж таки – це Харкiв. Наближаючись уже до «Слова» (у вi снi зовсiм неподiбного до справжнього «Слова»), побачив, що ти несеш лантухом за плечима Муретку i що Муретка ревно плаче. Перед тим, як побачити тебе, Мар[iя] Мих[айлiвна] рiзними натяками хоче дати менi знати, щоб я не здивувався, що ти вже не моя, що ти вже замужем за кимось iншим. Пiдходимо до ворiт, Муретонка мене побачила, перестала плакати. Я ii запитав, чого вона плаче – вiдповiла, що забила дуже пальця. Побачив тебе. Ти якась дивовижна. Гострий, закирпачений нiс, худа, швидка, метушлива – тiльки очi твоi. Чудернацьке на тобi вбрання – коротка, вузька спiдниця – вона, коли ти несла Муру, задерлась за колiна. На головi капелюх – чорний, з червоними квiтками, старомодний. Якась зачiска, типiв Островського, – при чому рiзко впала в очi косичка з штучного (чужого) волосся, заплетена над лiвим ухом, i пiдгорнута пiд капелюшку. Тут же, у дворi, за ворiтьми стоять два чоловiки, один з них (лиця йому не помiтив), середнiй на зрiст, в спiднiй сорочцi, з засученими рукавами. Ти знiяковiла. Я запитав: – Це твiй чоловiк? – Так. Сусiдки, що тут були бiля ворiт (незнайомi, простi якiсь жiнки) почали пiдсмiюватись, бачучи цю нашу розмову-сцену. Ти накинулась на них, зацитькала – вони примовкли. Тодi ти звернулась до «свого нового чоловiка» з пропозицiею, знайти десь мiсце жити собi на той час, що я приiхав. – Навiщо, – кажу я, – краще я знайду собi мiсце. Тут же стояла М[арiя] Мих[айлiвна] i запропонувала пережити в неi. Ти не погодилась, сказала, що я мушу жити в тебе. «Чоловiк» твiй пiшов з своiм товаришем шукати кватирi для себе. Я нiби приiхав додому не зовсiм, а у вiдпустку. – Давно, – питаю я тебе, – вийшла замiж? – З мiсяць уже. – Чому не написала? Ти якось так нiчого не вiдповiла. – Хто вiн такий? – питаю. – Лiсничий. – Як прiзвище? – Сукчуба. Мура каже: – Переiдемо в лiс, в лiсi будемо жити. – Хороший чоловiк? – питаю. Мура вiдповiдае: – Дуже хороший, не обiжае нас, допомагае… У тебе на очах сльози: – Якби не хотiлось, – ти кажеш до мене, – з тобою розлучатись… А Мура: – Навiщо розлучатись!? Я пiдросту, вiн на менi жениться й будемо всi вкупi. Тут я прокинувся. І таке в мене почуття гостро-двоiсте: i злий я, що це сон, що тебе нема бiля мене, i радий я, що це сон, що ти не Сукчубина дружина. І довго-довго я не мiг заснути. Такий рельефний, опуклий сон, такий живий, до дрiбниць, до подробиць… Ще з того сну «дiзнався», що живете ви, мовляв, не в нашiй квартирi в «Словi», а в якийсь однiй кiмнатi. До кiмнати я не доспав, прокинувся ранiше. На вечiрцi, перед зустрiччю з тобою, дiзнався, що нiби з письменникiв померли Павло Іванiв, якийсь Сiрий i ще хтось третiй – прiзвища не пригадаю… Отакi бувають сни… І цiлiсiнький день ходжу сьогоднi якийсь ненормальний, почуття не можу нiяк схарактеризувати: що воно таке – якась закоханiсть у тобi i в той же час недосяжнiсть тебе, i злiсть, що таке скоiлось, i виправдання неминучостi цього нiби факту. А головне те, що сон цей сидить у менi, просяк мене всього, нiби це все скоiлось. І не можу я себе унормальнити, не можу собi втовкмачити, що це ж iще сон, що може ж воно й не так. І нема тебе, щоб поговорити, щоб заспокоiтись. І тебе нема, i листiв нема. І бiдний я… Пиши скорiше, пиши, голубочко. І може ти пригадаеш, що саме було з тобою й з Мурою 24 лютого 1938 року, що отаке менi наснилося… Найгiрше в моему станi те, що немае листiв. Менi здаеться, що листи е, але для мене iх немае. Я прошу тебе присилати хоч разiв двiчi на мiсяць переказами по 3 крб. на махорку. В службовiм моiм станi поки що не змiнилось нiчого. Працюю там же. Здоровля по-старому – дуже не непокоiть. А взагалi – крутi часи, дуже крутi, що почуваеться i на нашому загальному становищi. Думати про побачення – це просто мрii. Тьотя Лiза в Усi… І не знаю, чи побачимось тепер – ми тепер од них оддiленi. Газети читаемо, радiо слухаемо. Я прохав тебе прислати менi перочинного ножичка, i Володi окуляри (+1,50). Прохав голок до патефону, голок до швейноi машини. Та, взагалi, не маючи вiд тебе листiв, не знаючи напевно твоеi адреси (Набережна 27 чи 21?) – i, взагалi, не знаючи, чи ти в Сасовому, чи ти десь в iншому мiсцi – якось так не вiриться, що доходять до тебе листи моi. Що чути про Вячка? Я крiпко тебе цiлую, мою дорогу, цiлую Муретку i вiрю, що ти не забудеш, i що я хоч перед смертю та побачу Вас. Бувайте хоч трiшечки щасливi. Щоб хоч манiсiнький спокiй не покидав Вас, дорогих i любих моiх. Крiпко, крiпко обнiмаю. Па[вло]. Вол[одя], П[етро] А[ндрiйович] i всi iншi вiтають. Варюшко! Листiв менi, очевидно, не дають. Телеграми звiдси заборонено. Пиши Федi! Хоч двi словi – що з тобою, де ти. Цю приписку пишу 21.ІІІ. Цiлую крiпко й мучусь, що нема нiчого. В. З. Гжицький Нiч i день Кiнець зими – весна 1938 року Наближалась весна. Сонце пiднiмалося щораз вище, i хоч морози були не слабшi, нiж на початку зими, а деколи навiть лютiшi, проте вони нiкого не могли обманути: опiвднi на осоннях капало з дахiв, i краi iх оздоблювали кришталевi бурульки. В безконечних синiх небесних океанах дедалi частiше з'являлися чорнi круки – першi далекi провiсники весни на крайнiй Пiвночi. Вони грались, перекидалися в повiтрi, каркали, але не так, як звично, а по-весняному нiжно, як тiльки можуть цi похмурi птахи. Тiшились мешканцi хатинки на базi, що минае люта зима, сподiвались, що новий, 1938 рiк буде не такий жорстокий, як його попередник. Однак на сiльськогосподарському фронтi не все йшло гаразд, i з цього приводу непокоiвся начальник рудника. Сiна залишилося на складi хiба що до кiнця березня, – а що робити далi? З такими труднощами ще не зустрiчався в життi. Адже щодня треба було нагодувати сто голiв, але чим? Гаевський знав: якщо тварини почнуть падати з голоду, нового строку не минути. І це в кращому разi, в гiршому – смерть. Прикладiв недалеко було шукати. В одному радгоспi, табiрному, звичайно, бо на Печорi iнших не було, пастух пригнав на обiд корiв i вiдразу, на подвiр'i, двадцять п'ять голiв здохло. Того ж вечора прийшли арештувати ветлiкаря, який тiльки-но закiнчив строк. Його звинуватили в навмисному отруеннi корiв. Павло Каленикович не витримав образи й отруiвся. А корови, як виявилось, поздихали вiд цикути[20 - Цикута – отруйна рослина.], яку спасли на болотах. Про iншi подiбнi випадки Гаевський чув вiд старих табiрникiв. Треба було за всяку цiну рятувати худобу, а отже, i себе. З дозволу начальника рудника вiн поiхав до сусiднiх колгоспiв, щоб закупити сiна, але колгоспники самi не мали чим догодувати до весни свою худобу. Щоб урятувати поголiв'я, сiльська Рада сусiднього з табором села Солдати ухвалила дати план кожному двору – заготовляти щодня певну кiлькiсть лозовоi кори, залежно вiд кiлькостi мешканцiв, i доставити ii на скотний двiр. Спецiальна бригада рубала лозовi заростi на березi рiки, розвозила по дворах галуззя, а мешканцi стругали його i вiдрами носили в колгосп. Так було врятовано колгоспну худобу. Але бiля Кирти заростiв лози не виявилось. Голова колгоспу порадив замiнити ii галузковим кормом i пояснив, як i що з ним робити. – Якщо у вас е ще й грис або вiвсянка, то ви зi скрутного становища вийдете легко, – говорив вiн. – У нас гiрше. Ми вже молока не сподiваемось, тiльки б худоба вижила. А ви матимете ще й молоко. Овес i грис були на базi. Їх осiнньою водою доставила цiла баржа, але цього виявилось мало. Жуйнi тварини доконче мусять мати у своему рацiонi сiно, солому, в скрутi – лозинову кору чи навiть березовi галузки. У iх величезних чотирикамерних шлунках бактерii переробляють грубi корми на речовини, необхiднi дальшому засвоенню органiзмом. Та не тiльки жуйнi потребували грубих кормiв. Того печального безсiнного року при повних яслах вiвса, конi згризали дощенту драбини, за якi iм колись закидали сiно, згризали збитi зi старих дощок ясла, доводилось iх борти оббивати бляхою, але й це не помагало, кiнськi зуби добирались до днищ i прогризали ясла наскрiзь. Коням теж замало було клiтковини у вiвсi. Наступного дня вранцi Гаевський доповiв начальниковi рудника про результати своеi поiздки по колгоспах i дiстав наряд на заготiвлю галузкового корму. Павло Михайлович видiлив бригаду з десяти чоловiк, нормувальники визначили норму виробiтку на день, i бригада приступила до роботи. Важко уявити справжню цiну одного кiлограма такого корму. Щоб його одержати, треба було знайти в лiсi березу. Берези на далекiй Пiвночi не ростуть суцiльними масивами, а вперемiш з ялинами, i то не густо. Знайшовши березу з гарною кроною, треба було ii зрiзати, обламати з неi тонке гiлля – до товщини олiвця. Гiлля зiбрати у в'язанки i винести на дорогу – поняття в тих мiсцях умовне, бо шляхiв як таких там нема, за винятком хiба тимчасових дорiг, вистелених дерев'яними брусками, якi ведуть до певних об'ектiв – шахт, бурових. З лiсу галуззя надходило на базу, i тут уже iнша бригада подрiбнювала його сокирами на сiчку. Цю сiчку перемiшували з грисом, запарювали в бочках, i по двох днях давали коровам i коням. Тварини охоче поiдали такий корм, i корови навiть прибавляли молока. В корiвниках стояв приемний запах бродiння. Нiкого не турбувала неймовiрна цiна цього корму, а найменше – захист лiсiв. Нi в кого серце не болiло, що марно загинули сотнi дерев, що залишились височеннi, з пiвросту людини, пнi, що засмiчено було галуззям лiс. Людям було байдуже. Лiсники не показувалися в табiр, наче боялись, що iх звiдти не випустять. І не дивно. Таке легко могло статись. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 31 липня 1938 р. 31 липня 1938 р. Скопин Рязанской. Востребования. Маслюченко. Здоров. Почему нет писем. Целую. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 30 серпня 1938 р. 30. VIII.38 года Моя Варю дорога! Я вже не знаю, що писати, як писати i кому писати, i чому писати… Я не маю вiд тебе листiв на протязi 1938 року, коли не рахувати одного-однiсiнького в посилцi, посланiй в лютому м[iся]цi. Причини я не знаю. Телеграма з Скопина це все за останнi 6 мiсяцiв. Взагалi з переiздом твоiм з Арх[ангельська] – все порушилось. Дуже менi, звичайно, тяжко, бо втеряв я едину людину, що була ще бiля мене. Інакше я думати не можу, бо листiв ти не пишеш (я думав, що iх менi не дають – нi, iх просто нема, вони тут не появляються). Я знаю, що на це ти маеш i причини, i пiдстави, i право i все iнше – отже нiяких нi докорiв, нiяких закидiв робити я не буду, i не маю намiру. Менi тiльки одне потрiбне: напиши, в чiм рiч (коли це можна), щоб я знав i щоб я мiг для себе робити вiдповiднi висновки. Нiякi з твого боку вчинки аж нiяк не порушать в найменшiй мiрi моеi до тебе пошани i подяки тобi за все те хороше, що мав я вiд тебе. Єдине мое прохання – хай хоч Мура коли-не-коли напише менi, бо в моiм станi живе слово рiдноi людини важить бiльше, нiж можна навiть припускати. Тобi я бажаю щастя. Мура хай буде здорова, розумна й щаслива. Я з глибокою любов’ю завжди з Вами i завжди Ваш. Федя мае намiр до тебе заiхати. Вiн розповiсть про все, бо всього не напишеш. Дуже тебе прошу – як маеш змогу – допоможи йому порадою, бо попервах вiн потребуе пiдтримки. Хлопець вiн хороший, з провалля глибокого вибрався, i я вiрю, що далi в провалля вiн не потрапить. Крiпко тебе й Муру цiлую й обнiмаю. Муркетона вiтаю з днем народження i з 15-ти рiччям. Хай велика росте, моя люба. Павл[о]. Рудник Еджыд-Кырта Тр[оицко]-Печорск[ий] район Коми АССР Р. S. Я писав тобi, що Єлиз[авета] Іванiвна в Москвi. Їх розлучили з Вол[одимиром] Ів[ановичем]. Вол[одимир] Ів[анович] на Воркутi. Будеш, може, в Москвi, пошукай ii i вiддай, як матимеш, 200 крб. – я iх узяв у неi, будучи в Усi. Здоровля мое по-старому. Я – старий, худий, не дуже сердитий. Володимир зо мною. Живемо потроху. Часом з квасом, порою з водою. З Чиб’ю ми тепер розлученi i центр наш на Воркутi. Та Федя тобi розкаже. Як би хотiлося менi знати, як ти живеш, як Мура. Боже ж ти мiй, це ж усе, що залишилось, i того не маю! І чого воно менi так повелося на старостi лiт? Що я кому такого наробив?! Доля таким задом до мене повернулася, що аж страшно! Та зад якийся колючий, – як здоровенний будяк! Такого зада нiхто, мабуть, у свiтi не мав, як я! Цiлую крiпко. Пав[ло]. В. З. Гжицький Нiч i день Лiто 1938 року Прийшли нарештi бiлi ночi, а з ними трава у лiсi та по берегах рiчок, де щороку паслись худоба i конi. Коли сонце не заходить, рослини ростуть вдень i вночi, iнакше, мабуть, не встиг би закiнчитись вегетацiйний процес, не дозрiла б картопля та iншi овочi на далекiй Пiвночi. На березi Печори вдень i вночi не вщухали виробничий гомiн i рух. Вугiлля, яке протягом зими вагонетками вивозили на берег, тепер вантажили на баржi. Нiяких механiзмiв, крiм, хiба, тачки, тодi не було, а ручна праця вантажникiв важка i малопродуктивна. Людей не вистачало, щодня мобiлiзовували робiтникiв управлiння, бо за простоi барж треба було платити пароплавству великi грошi. На Пiвночi нема таких лагiдних переходiв од зими до весни i вiд весни до лiта, як на Украiнi. Тут цi змiни вiдбуваються якось раптово. Бувало, навiть у червнi, випадае снiг на п'ядь заввишки, а через кiлька днiв по снiгопадi – спека в тридцять градусiв. Так трапилось i того року. Раптово настало тепло, дощiв не було, i рiка обмiлiла, а з обмiлiнням рiки припинилось вантаження вугiлля до осенi. В той час несподiвано сталися змiни в режимi табору. Змiцнили охорону зони, а всiх мешканцiв бази, в тому числi Павла Михайловича i Миколу, перевели в окремий барак у зонi. Хатинку iхню замкнули. Тепер щодня вони виходили на роботу з вiдповiдними перепустками, а на нiч поверталися в зону. Життя ставало важким. Гнiтила сама свiдомiсть того, що iм недовiряють (бо чого ж би гнали в зону), що iм навмисне утруднюють iснування. – За що нас так мучать? – питали один в одного товаришi i не знаходили вiдповiдi. Якось, iдучи з Гаевським на роботу, Павло Михайлович сказав: – У мене враження, що нас примусово хочуть зробити ворогами Радянськоi влади, iнакше чим же пояснити цi незрозумiлi репресii i знущання. Чи ми кому кривду робили, живучи в нашiй мирнiй хатинцi? Працювали, скiльки могли, чесно ставились до своiх обов'язкiв, примирились iз своiм становищем, бо ж нас посадили радянськi органи, а не нiмецькi полiцаi, i на тобi: мало iм – загнали в зону, в загальний барак! Певно, i Карпунов нiчого не мiг зробити, бо й вiн боiться кума – начальника третьоi частини та вохри. Тут усi однi одних бояться. – Пам'ятаеш «ежовые рукавицы» у «Крокодиле»? – Пам'ятаю. До чого ти? Павло Михайлович зневажливо махнув рукою. – Що той Єжов! Не з власноi волi вiн усе це робить. А до Єжова хiба мало людей занапастив Ягода? Нас з тобою Ягода посадив. – Маемо хоч ту сатисфакцiю, що i його не пощадили. – І Єжова не пощадять – його розстрiляють, i його злочинний апарат: усе це пiклування нашого «доброго» батька. – Це так, – зiтхнув Гаевський. – «Добрий», що й казати. Проте iменi «доброго батька» не вимовили – страшно було, хоч нiхто почути не мiг, хоч iшли однi, лiсовою стежкою, далеко вiд людей. – Скажи, як же ти собi все-таки пояснюеш: чому його «батьком» називають? – спитав Гаевський. Голубенко глянув на товариша. – Чому? Не всi ж називають. Це тiльки офiцiйно, на зборах. Сумнiваюсь, що сiм'i безневинно ув'язнених вважають його своiм батьком. – А останнього листа до Мислицького пам'ятаеш? – спитав Микола. – Пам'ятаю. І що з того? Якось за кiлька днiв до цiеi розмови Йосиф Йосифович одержав з Бiлорусii вiд дружини листа, в якому писала, що надiслала заяву Сталiну i певна, що вона допоможе. Там були такi слова: «Вiн добрий, мудрий, батько, вiн вислухае мене, люблячу дочку, i тебе звiльнять, а покарають слiдчого, що тебе, невинного, занапастив, i мене з тобою. Я вiрю, i ти вiр, що ми скоро побачимось». – Ти гадаеш, що ця жiнка вiрила в те, що писала? Тут просто дуже нехитра, селянська полiтика: лист прочитае Сталiн, розчулиться вiд тих епiтетiв «мудрий, добрий» – i Мислицький на волi. В очах Гаевського показалися сльози. Павло Михайлович злякався. – Облиш, Миколо, вiзьми себе в руки, – сказав вiн гостро. – Розпустив нерви. Сам же казав, що прийняв за основу гасло – «берегти здоров'я». Отак не збережеш. Гаевський одвернувся, витер очi пальцями (хустинок до носа в таборах не водилось) i, повернувшись до товариша, знов усмiхнувся. – Пробач, – сказав, – iнодi розпач бере, хоч головою об стiну бийся. Що робиться? Пробi? Що робиться? Хоч би хто пояснив. Тисячi людей у таборi, е вченi, розумнi, практичнi, а нiхто нiчого не може. Є комунiсти, якi чудово знають учення Маркса, Ленiна, i тi нiчого не можуть сказати, пояснити. Ходять заляканi, пасивнi й бояться, щоб гiрше не було. – Що може бути гiрш неволi? – Смерть. – Не завжди… Я дуже люблю життя, – промовив з нотками глибокого смутку Голубенко. – Дуже люблю. На волi я боровся за нього всiма силами, а тут менi iнодi байдуже. Шкода менi тiльки Варi, що сподiваеться мене ще побачити в Киевi. Не знаю, чи мае рацiю? – Тепер моя черга тебе заспокоiти, – сказав Микола. – Нi, не треба, я спокiйний, – вiдповiв Павло Михайлович. Телеграма Ф. Зубова до Маслюченко В. О. 24 вересня 1938 р. 24 вересня 1938 р., Щелья Юр. Скопин, Рязанской, Востребования. Маслюченко. Работаю [в] Щелья Юре. Ехать домой не было возможности. Телеграфьте точный адрес. Скоро приеду. Щелья Юр, востребования. Вам знакомый Федя Зубов. Квитанцiя на телеграму Маслюченко В. О. в Щелья Юра 13 жовтня 1938 р. 13 жовтня 1938 р. Щелья Юра № 246 В – 13 – 1049 Дос. из Скопина. Ряз. При выдаче взыскать три руб. семьдесят пять коп. Телеграма Ф. Зубова до Маслюченко В. О. 1938 р. Раненбург Ряз[анской] Востребования. Маслюченко. Павел на руднике. Сообщите точный адрес. Напишу подробно письмом. [Зубов] Квитанцiя на телеграму В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi в Щугор 20 жовтня 1938 р. Квитанцiя на телеграму В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi в Щугор 20 жовтня 1938 р., Раненбург Щугор, № 645 – 14–20/Х. 10 ч. 52 Телеграма Ф. Зубова до Маслюченко В. О. 11 листопада 1938 р. 11 листопада 1938 р. Раненбург Воронежский. Востребование. Маслюченко Варваре. Павел на руднике. Сообщите точный адрес. Зубов В. З. Гжицький Нiч i день Осiнь – зима 1938 року В барацi, де тепер довелося жити Павловi Михайловичу i Гаевському, було дев'яносто два чоловiки. Це був так званий бур – режимний барак, по-росiйськи «барак усиленного режима». Добре було те, що туди не селили блатних, а тiльки так звану «контру». Серед тих дев'яносто двох чоловiк було двадцять двi нацii. Бракувало, здаеться, тiльки японцiв, англiйцiв, американцiв, ну i, звичайно, негрiв. Зате були представники майже всiх головних нацiональностей, якi населяють Радянський Союз. Найбiльше – росiян i украiнцiв, потiм йшли бiлоруси, грузини, поляки, нiмцi та iншi. Характерно, що з людей, якi сидiли в цьому «бурi», нiхто нiколи не нарiкав на Радянську владу. Гаевський не раз говорив про це з Голубенком. Обидва сходились на тому, що iдеi соцiалiзму так мiцно оволодiли умами населення величезноi краiни, що про якусь iншу владу чи про повернення до староi, нiхто не помишляе. І коли б трапилось нещастя, нiхто не зрадив би ii, хоч i довелося б незаслужено жорстоко потерпiти. Всi були переконанi, що тут не Радянська влада винна, а ii лютий, прихований, хитрий ворог, а може, – божевiльний. Хто вiн? Думалось по-рiзному, але якоiсь одностайноi думки не iснувало. Яке було повiтря в бараку – не важко собi уявити. Не дивно, що людей мучили увi снi кошмари, i вони кричали крiзь сон. Одноi пiзньоi осiнньоi ночi тридцять восьмого року Гаевському приснилось, що лежить вiн i не спить. Деякий час навiть здавалося, що все це було не увi снi, а наяву, бо вiдбувалось дуже чiтко i ясно. Бачив вiн цей же барак, куди його недавно помiстили. Поруч iз ним бiля стiни – лiжко Павла Михайловича, з другого боку – поляка Лясковського, який невiдомо чого перейшов сюди з Польщi. Вiн трохи скидався на афериста, бо видавав себе то за лiкаря, то за епископа, хоч iз розмов не виглядало, що переобтяжений науками. Далi за ним i перед ним, уздовж другоi стiни, – рядами лiжка, на них сплять люди. І ось до кiмнати входить жiнка. Це на мить переконуе Миколу, що вiн справдi спить i бачить сон, бо зайти сюди жiнцi неможливо. На нiй дивний одяг. Вся вона, з голови до нiг, у бiлому, обличчя ii не видно. Зайшла в барак, постояла, оглянула все i пiшла далi, пильно придивляючись до сплячих. «Когось шукае, – думае увi снi Гаевський. – Але як увiйшла сюди? Хто пропустив. Адже на вишцi солдат! Ось чути, як гупае вiн чобiтьми по естакадi, нашвидку збудованiй над бараком. А може, це переодягнений зек, може, навiть хтось iз мешканцiв цього барака хоче налякати товаришiв, а може, злодiй мае намiр обiкрасти когось? Гаевський напружуе увагу i слiдкуе за дивною постаттю, щоб на випадок небезпеки зчинити крик i не дати скоiтись злочиновi. Але особа ця не мае, мабуть, лихого намiру. Ось вона пiдiйшла до лiжка, на якому лежить хворий грузин. Його недавно пригнали сюди з його сонячноi вiтчизни, вiн застудився в дорозi i от, незвиклий до холоду Пiвночi, злiг. Кiлька разiв днювальнi заявляли охоронникам, що у бараку важкохворий, але тi не звертали уваги i лiкаря не прислали. Лясковський визнав у нього запалення легенiв, але сам дiагноз, навiть коли вiн i правильний, без лiкiв i лiкаря мало допомагае. Над хворим ця жiнка довго стояла нерухомо, потiм поклала руку на його голову. Що далi робила, Гаевському не було видно, вона затулила собою хворого. Потiм ця дивна жiнка пiшла в дальший обхiд. Ось уже наближаеться i до лiжка Лясковського. Звiдси до лiжка Миколи всього три кроки. Вiн вiдчув раптом, як мороз пiшов йому поза шкiрою, неначе вiд цiеi жiнки повiяло холодом. «Може, це зима, – думае увi снi Гаевський. – Якщо мороз зображують у виглядi старого дiда, то зиму, певне, у виглядi жiнки. Але навiщо цей маскарад у таборi? До Нового року ще далеко». Його думки переривае дивна постать. Вона зупинилась над Лясковським, постояла одну мить i пiдiйшла до Гаевського. Його серце завмерло. Вона схилилась над ним i вiдкрила свое обличчя. Микола хотiв крикнути, але невiдома сила затулила йому рота: перед ним стояла Смерть. Така, якою ii зображують, у виглядi скелета. Вона усмiхнулась. Страшний усмiх Смертi! Не було в неi очей, тiльки порожнi очнi ями, не було уст, тiльки оголенi щелепи. Проте вона усмiхалась, Гаевський чiтко це бачив. Постоявши кiлька хвилин бiля зацiпенiлого Миколи, Смерть закрила свое обличчя i вiдiйшла, залишивши за собою могильний холод. По цей бiк було ще одне лiжко – Павла Михайловича… «Чи обмине вона його? – майнула думка. – Адже не бiля кожного лiжка вона зупинялась…» Та довго сумнiватися не довелося: не вагаючись, Смерть наблизилась до Павла Михайловича. Гаевський насторожився, бо страшна жiнка, як i до грузина, пiдiйшла до узголiв'я його друга, постояла, наче роздумуючи, i простягла кiстляву руку до його горла. Микола закричав, i Смерть вiдступила. Прокинувся облитий холодним потом. Вiд його крику прокинулися сусiди злiва, скочив i Павло Михайлович. – Що тобi? – спитав. Микола розповiв сон. Табiрники уважно слухали. Лясковський сказав: – Я пуйде попатшець на грузiна. Пiшов i за хвилину повiдомив, що грузин мертвий. Ця звiстка справила тяжке, гнiтюче враження. Люди в таборi ставали марновiрними, починали вiрити у сни, в рiзнi забобони. Повiрив у те, що сон його вiщий, i Гаевський, тим бiльше, що це пiдтвердили подii найближчих днiв. Був кiнець вересня, рiка обмiлiла настiльки, що навiгацiя в цiй частинi припинилась повнiстю, не ходили навiть катери. Роботи на березi поменшало. Тепер тiльки пiдвозили з шахт вугiлля свiжого видобутку для майбутньоi весняноi навiгацii. Стояв теплий, сонячний день, яких на Пiвночi i в цю пору небагато. Гаевський сидiв у лимарнi – теперiшнiй своiй канцелярii, i писав рознарядку, коли його покликали в управлiння. – Хто кликав? – спитав Микола. Днювальний управлiння сказав, що кличе начальник плановоi частини Голубенко, бо з ним щось недобре. – Що трапилось? Що недобре? – злякався Микола. Днювальний не знав. – Захворiв, може? Ви бачили його? – Аякже, бачив, вiн сам послав мене. Вiд цiеi людини нiчого бiльше не можна було довiдатись, треба було швидше бiгти, i переляканий Микола стрiмголов побiг в управлiння. У залi, де працював Павло Михайлович, панував переполох, працiвники плановоi частини не сидiли, як звичайно, на своiх мiсцях, а стояли навколо стола шефа, а вiн передавав справи своему помiчниковi. Побачивши Миколу, невесело усмiхнувшись, сказав: – Зараз пiдемо з тобою в зону, поможеш менi зiбратись, я iду в етап. – Коли? – крикнув Гаевський. – Зараз, тiльки здам справи. – Чому? За що? – не стримався Микола, але вiдповiдi не було. У зону йшли удвох востанне. Довго мовчали, боячись заговорити, бо обидва розумiли, що означае такий раптовий, несподiваний виклик в етап окремоi людини. Важко було сподiватись на кращу долю, зимовий етап говорив про це красномовно. Про долю того несподiваного етапу всi знали. Хоч як дивно, а найбiльшi секрети проникали в зону неймовiрно швидко, через так зване «довге вухо», через уснi перекази, через вiчний рух, через вiчнi пересування в'язнiв з мiсця на мiсце. – Так, так, – вiдiзвався по добрiй хвилинi Голубенко. – Мабуть, бiльше не побачимось. – В голосi i словах його були туга, безнадiйнiсть. – Що ти, Павле! – спробував заперечити Гаевський, але Павло Михайлович не хотiв слухати. Вiн одвернув голову i пiдняв до голови руки, немов хотiв затулити ними вуха. – Не заспокоюй мене, Миколо, ти сам не вiриш у те, що говориш. Слухай, – вiн обернувся знову до Миколи, – як повернешся на Украiну, а ти таки здоровший вiд мене, ти напевно повернешся, то вклонися вiд мене нашiй сонячнiй вiтчизнi, скажи ii добрим людям, що я нi в чому не винний, i скажи ще, що любив Украiну, як рiдну матiр, а людей добрих, як рiдних братiв. – Не треба, Павле, не треба, – благав Микола. – Ти ще сам вернешся. – Не перебивай, – промовив Голубенко, – не перебивай! Знайдеш Варю – проси вибачення, що стiльки вимучилась через мене, i в сина мого проси, хай пробачить. Вiн знае за що. Я завинив, дуже завинив, раз у життi завинив… Вiн замовк, так i не доказавши, перед ким завинив i що це була за провина. Микола не допитувався. – Ще як знати, куди тебе повезуть, – сказав Микола, – а може, якраз на волю. – Ой нi, – знов не дав доказати Миколi Голубенко. – Не на волю мене повезуть. Надто страшний зараз час. Єжов шаленiе. Коли вже Карпунов не змiг мене захистити, якому я потрiбний наче права рука, то це не просто так. З зони Павло Михайлович вийшов уже в супроводi двох конвоiрiв, перепустку у нього вiдiбрали – вiн уже був не начальником плановоi частини, а звичайним зеком, етапником. На березi його чекала велика шняга – п'ятитонка, а на нiй – третiй конвоiр. Значить, одного кволого зека мали супроводити трое охоронникiв. Павло Михайлович, побачивши третього конвоiра, i тут не мiг не пожартувати. – Тебе двое привезли сюди? – спитав, усмiхаючись сумно. – Двое, – вiдповiв Микола. – А мене повезуть трое! Як не е – небезпечна шишка! Микола нiколи не мiг зрозумiти, та й нiхто пояснити не мiг, чому людину, раз уже засуджену невинно, чи за провину, на певний строк, людину, яка в таборi дуже сумлiнно працюе на тому мiсцi, на яке ii поставили, забирають раптом, везуть кудись з усiма застережними заходами як справжнього злочинця, а по дорозi залишають на якiйсь табiрнiй командировцi i, бувае, часто забувають про неi. Єдине, що напрошувалось на думку, – це робота «кумiв», якi намагались показати свою пильнiсть, довести, що недаремно табiрний хлiб iдять. На берег почали сходитися працiвники плановоi частини, прийшов Георгiй Миколайович, прийшов улюбленець Павла Михайловича – молодий, талановитий економiст Серафим Іллiч, який сидiв тiльки за те, що його батько, який уже давно помер, був священиком. Перед самим вiдходом човна прийшли начальник рудника Карпунов, командир военiзованоi охорони i «кум», цебто начальник третьоi частини. Не без його участi iхав тепер у невiдоме прекрасний товариш, чесна, розумна людина, зразковий працiвник i справжнiй радянський патрiот Павло Михайлович Голубенко. Коли човен вiдчалив од берега i взяв курс на пiвнiч, Павло Михайлович встав, скинув шапку i низько вклонився проводжаючим. Вiн був блiдий, i в очах його були сльози. Гоша, який стояв поблизу начальникiв, почув, як «кум» майже на повний голос сказав, що це – остання подорож Голубенка. В словах цього сатрапа не було нi смутку, нi жалю. Цi людськi почуття вiн втратив навiки. XVI Пiсля проводiв друга Гаевський повертався в зону, наче з похорону. До барака боявся заходити. Здавалося, що згубив щось життево цiнне, без чого iснувати неможливо. А шняга тим часом пливла далi й далi. Конвоiри гребли з усiх сил, щоб до смерку стати на нiч у селi Щугор, за двадцять п'ять кiлометрiв вiд Кирти. Це були молодi, здоровi хлопцi, нещодавно демобiлiзованi солдати, яких завербували в охорону. Вони пiшли на цю службу, не знаючи, що замiсть обiцяних складiв доведеться стерегти живих людей, iнодi таких хороших, як оцей, що везли зараз. До вечора таки встигли припливти без пригод. Допомагав попутнiй схiдний вiтер, дув у паруси, поробленi нашвидкуруч з ковдр, той, про який пiвнiчнi мисливцi кажуть: схiдний кригу ставить, схiдний ii i ламае. Переночували на поштовiй станцii, не сподiваючись великих змiн погоди не завтра, а прокинулись серед лютоi зими. Пiвнiч щедра на такi сюрпризи. Снiгу навалило за нiч на пiвметра, по рiцi густо пiшло «сало». Шняга обмерзла, Павло Михайлович вийшов i безпорадно опустив руки. – Як же тепер? Надворi було непривiтно, холодно, мокро. Вiтер ущух i снiг бiльше не падав, але подорожувати в таку погоду, та ще й човном, було не тiльки неприемно, але й рисковано. – Не журiться, – заспокоiв його старший конвоiр. – Може, це ваше щастя. До Кожви вже не доiдемо нi в якому разi. Дай бог добратись до Кедрового. Там почекаете льодоставу i зимового путi, а поки вона стане – про вас i забудуть. А коли б вiдразу в Кожву… Вiн не закiнчив, бо пiдiйшов другий конвоiр, але все було ясно i без цього. Раптова зима, що впала на землю одноi ночi, дала привiд солдатам не поспiшати. Того дня вони вже не рухались з теплоi хати i до пiзньоi ночi веселились як умiли. Павла Михайловича запрошували до своеi компанii, але вiн нездужав. Йому було невесело. Тiльки на третiй день виiзду зi Щугора етап прибув у табiрний радгосп Кедровий Шор, заночувавши ще двi ночi у прибережних селах – Воi i Конецборi. Конвоiри, як i в'язнi, додержувались правила, що в табiр, мовляв, нiколи не пiзно потрапити. Начальство табiрне, навiть вище, не засиджувалось довго на одному мiсцi. Бувало так, що з найвищого стiльця летить такий вчорашнiй володар у зону табору, в кращому разi, а то й туди, де козам роги правлять. Про нижчих начальникiв i казати нiчого. За свiй довгий строк Гаевський знав iх кiлька десяткiв. Ця непостiйнiсть i врятувала життя Павловi Голубенку. А сталося так: якийсь високий начальник, з вiдомих лише йому мiркувань, вирiшив не давати зеку Голубенку спокою, незважаючи на те, що той уже вiдсиджував свiй десятилiтнiй строк, i наказав перевезти його з Кирти в Ухту, де мав свою резиденцiю. Наказ у Киртi одержали, i хоч яким цiнним працiвником був Голубенко на своему мiсцi, його занарядили в етап. Економiчна користь, яку приносила i могла приносити людина тут, не бралась до уваги. І от пiшов Павло Михайлович з Кирти, засмутивши друзiв. Але на пiвночi етапна дорога довга, там людина залежить вiд природи, а вона сувора. Поки етап дiйшов до табiрного пункту Кедровий Шор (усього сто кiлометрiв), рiка вкрилася товстою шугою, i рух по нiй припинився до льодоставу. А льодостав настае у рiзнi роки по-рiзному. Минув мiсяць – шуга все йшла i йшла, щодня повiльнiше, щодня грубшала, а нiяк не могла зчепитись i злитись в одну крижану масу. Мороз ще не набрав сили. Павла Михайловича, як чужого етапника, нi на якi роботи на занаряжували, йому видiлили мiсце при амбулаторii, i вiн вiдпочивав, вiдразу ж здобувши собi прихильнiсть i ласку фельдшера та багатьох зекiв. Його ж знали по волi. Його книгами багато з них зачитувались, його гуморески в рiзних варiацiях передавались як веселi анекдоти, з яких потiм смiявся не раз сам Голубенко. Минув ще мiсяць, i по рiцi позначили ялинками дорогу. Цю роботу виконують взимку бакенщики. Новою дорогою можна було вiдправляти етап далi, вниз по Печорi. Коли несподiвано прийшла чутка, що запопадливого наркома в iжакових рукавицях арештовано i вже чи не розстрiляно за його жорстокостi, у таборi настало потеплiння, вiдразу пом'якшав режим. З Єжовим полетiв увесь його апарат, у тому числi й високий начальник, який велiв далi репресувати Голубенка. До Ухти, колишнього Чiб'ю, де вiн у 1934 роцi кинув уперше якiр, де зустрiвся у перший раз з дружиною, а потiм i з Гаевським, Павло Михайлович прибув уже як звичайний етапник, без вiдповiдного «меморандуму». Колишне Чiб'ю, тепер Ухта, за короткий час стало мiстом. Довкола виросли бурильнi вишки, Ухта стала мiстом майбутнього. Із старого начальства, що було в тридцять четвертому роцi, не залишилося нiкого. Був страчений i тодiшнiй начальник управлiння табору та комбiнату. Павло Михайлович вирiшив добувати строк на роботi найменш вiдповiдальнiй i заявив, що вiн фельдшер, пригадавши свою стару професiю ще за часiв першоi iмперiалiстичноi вiйни. На цiй посадi працював до сорок третього року – до дня звiльнення. Розписка в прийомi посилки 7 грудня 1938 р. Розписка в прийомi посилки, надiсланоi Ю. Й. Новiковою за дорученням В. О. Маслюченко 7 грудня 1938 р. Остапу Вишнi на рудник Еджид-Кирта. Посилка повернулася через рiк назад «за ненахождением адресата». Расписка в приеме посылки № 269 Ценная – руб. 50. Куда – Коми АССР. Кому – Губенко. От кого – Раненбург Рязанской обл. Главпочтамт, Маслюченко Вес —8-500. Сборы: Весовой – 5-75; Страховой – 50; Всего – 6-25. 7/ХІІ 1938 г. Йосип Гiрняк Спомини кiнець 1938 р. Життя у концтаборах було наповнене такими несподiванками, що треба було вже надзвичайних подiй, якi вивели б людину з рiвноваги. Папiрець, який з такою обережнiстю передав менi Кириченко, був вiд Остапа Вишнi. Це ж вiн, тяжко хворий, уже два мiсяцi лежить у землянцi на цегельному заводi, в найсуворiшому Чiб'юському iзоляторi. Телеграфiчним стилем Павло Михайлович повiдомляв, що в дорозi iз Кожви у Чiб'ю вiн захворiв на запалення легенiв, яке перейшло в тяжке ускладнення. Пiд особливим конвоем, пiшки, його гнали до Чiб'ю на «перегляд» «справи». При сорокаградуснiй гарячцi вiн був непридатний для 3-го вiддiлу, i тому його покинули на «призволяще» в карному iзоляторi. Було це в час перемiни декорацiй на НКВДiвському престолi, – Єжова замiнив Берiя. Заведена Єжовим машина ще котилася силою свого розгону i змiтала зi своеi дороги все живе. В Чiб'ю докiнчував своi функцii «надзвичайного уповноваженого», вiдомий з iсторii ежовськоi рiзнi Кашкетiн. Ім'я це зганяло сон з очей усiх каторжникiв того часу. В Ухт-Печорському концтаборi вiн появився вже на останньому етапi своеi кривавоi кар'ери. Нiхто не е в станi сьогоднi сказати: скiльки по всiй iмперii голiв полетiло пiд мечем цього Сталiнового «героя»?! За час панування Єжова цей кат пролетiв сливе по всiх концтаборах есесерii, проливаючи рiки крови. Кашкетiн не забув i про Остапа Вишню. Поки гнали етапника пiшки з Кожви до Чiб'ю, в 3-му вiддiлi приготовляли картотеки тих, хто для остаточноi розправи мали бути пов'язанi в один вузол. За кiлька тижнiв до отримання записки через Кириченка, я дiстав поштою вiд Остапа Вишнi листа, датованого березнем 1935 року. Конверт i лист у ньому своiм виглядом свiдчили, що вони довгенько лежали в архiвi вiдповiдноi установи. З грубими слiдами канцелярiйного клею на ковертi i на пожовклому паперi були виднi слiди рук енкаведiвських дiловодiв. Тiльки пiсля отримання вiстки вiд Павла Михайловича через Кириченка я розгадав загадку: звiдкiля, для чого i хто прислав поштою менi листа його з 1935 року. В тому листi Остап Вишня писав про те, як вiн глибокою зимою пройшов шлях з Чiб'ю до Кожви i в якi вiн там попав обставини. Вiн дуже просив, щоб я вжив усiх заходiв серед лiкарiв-в'язнiв, якi мали дiло з санiтарним апаратом Ухт-Печлага, щоб за iх допомогою влаштувати його на працю на санiтарному пунктi в Кожвi, за його колишнiм фахом, а саме – фельдшером, яким вiн до революцii працював у киiвських вiйськових лiкарнях. Отримавши цього листа при кiнцi 1938 року, я вже не мiг стати у пригодi друговi. Кашкетiн, як видно, збирав усiх приятелiв Остапа Вишнi в один букет, i приготовляв iм одну i ту ж долю. Як речевий доказ нелегальних контактiв, мав послужити отриманий з таким запiзненням лист з 1935 року. У 1938 роцi Остап Вишня не подолав тяжкого шляху, який вiн пройшов одинцем у 1935. Його не довели до рук Кашкетiна, покинули тяжко хворим догоряти в чистилищi на Чiб'юськiй цегельнi. Два мiсяцi вiн змагався там зi смертю, закинутий i забутий усiма… В тому часi, коли Кириченко принiс менi вiд Остапа Вишнi записку, в Чiб'ю зайшли новi несподiванi подii: рознеслася вiстка, що арештовано начальника 3-го вiддiлу Чорноглазова, розстрiляно Кашкетiна – за надужиття своеi влади. Подiбна доля стрiнула i Якова Мороза, всевладного господаря Ухт-Печлагу. Сталiн руками Берii став стинати голови своiм козлам, щоб свiтовi заслiпити очi черговою «вiдлигою». Ласка Всевишнього не минула й цього разу Остапа Вишню; як видно, йому було призначено випити ще не одну гiрку чашу. Лiквiдацiя Єжова i його пiдручних та припинення кривавого розгулу «спецiяльно уповноваженого» Кашкетiна не принесли в життi концтабiрникiв замiтних змiн, хоч розмов про полегшi було чимало. В'язнi хапалися за всякi поголоски i деякi спорадичнi прояви сумнiвних перемiн, як потопаючий за соломинку. Всiх тих приречених невiльникiв обнадiювали мильнi пузирi, якими Сталiн i його кремлiвська камарилья, наче пiском, засипали очi довiрливого свiту, всякими декретами та бутафорськими конституцiйними законами про свободу та правосуддя. Рiдкi факти переглядiв присудiв скоро протверезили нереальних мрiйникiв, вони при першому випадку переконались, що на такi благодатi можуть надiятися тiльки «соцiяльно близькi», себто вуркагани, розбiйники, всякi кримiнальнi елементи росiйськоi iмперii, але не дiячi i представники поневолених нацiй, не «гнила контрреволюцiйна iнтелiгенцiя». Все беззаконня, всi мiльйоновi жертви дикого терору звалено на спину Єжова; за рiки крови, якою залито всi концтабори, скарано Кашкетiна, а украiнський письменник, недобитий Остап Вишня далi прозябав у сирiй землянцi чiб'юського iзолятора. У Кожвi вiн жив, як багато iнших в'язнiв, у бараку i працював, хоч i не за фахом, але без конвоя. А тут, iз легкоi руки Єжова i Кашкетiна, запроторений з тавром «ворога народу» у страшну, сиру землянку, – забутий владою i свiтом! На тернистому шляху письменника – це не був випадок. НКВД знало, що робило… Уявнi полегшi не торкалися недобитих жертв Кашкетiна. Сталiн тiльки принишк. Знищивши руками Єжова стару партiйну гвардiю, обезголовивши армiю, звалюючи вину за злочини на своiх баранiв, вiн тiльки дав змогу передихнути своiм «карательним отрядам», а сам причаiвся до нового наскоку на украiнський народ, на представникiв i носiiв його культури. Над Сталiном повисла свiтова вiйна, i тому довелось йому на короткий час сповiльнити темпи. Мене й цього разу оминула чергова бiльшовицька метелиця. Кашкетiн не встиг довершити намiченого пляну, не вдалось зв'язати одним мотуззям Остапа Вишню зi мною. І на цей раз оминула енкаведiвська куля, ще було нам написано на вiку покрутитись у шабашному вирi. Насамперед треба було рятувати друга вiд непосильноi працi на цегельнi, треба було витягти його iз сироi ями, в якiй вiн, не знати яким чудом, ще дихав. Розколонiзований Г. І. Добринiн уже не мiг стати у пригодi, як колись. Вiн уже не мав таких можливостей, як тодi, коли був напiв «вiльнонайманий». Вiн ледве живим вилiз iз м'ясорубки Кашкетiна. Вiд самого початку iснування Ухт-печорського концтабору начальником аптеко-бази в Чiб'ю був Якiв Порiц, колишнiй власник кiлькох аптечних магазинiв у Киевi. Його «розкуркулили» ще на початку двадцятих рокiв, розстрiл замiнили десятьма роками каторги, а пiсля закiнчення реченця Мороз вiддав йому все господарство аптечного постачання цiлого Ухт-Печлагу. Пiд час проголошення смертного присуду нещасний в'язень не встояв на ногах… З глибокоi непам'ятi вiн опритомнiв на руках спiвв'язня, украiнця-священика, який своiми щирими християнськими молитвами благав у Господа для свого спiвкамерника жидiвського вiровизнання – сили i надii на краще майбутне. З того часу Якiв Порiц виявляв щирий сентимент до в'язнiв узагалi, а священики завжди знаходили в цього сина Ізраiля особливе спiвчуття, моральну та матерiяльну пiддержку. Не випадково весь персонал робiтникiв на аптеко-базi складався iз в'язнiв-священикiв. Якими шляхами Порiцовi щастило влаштувати iх на тiй вiдносно легшiй працi – це було йому одному вiдомо. Думаючи над тим, як би то витягти Остапа Вишню iз сироi землянки та врятувати вiд каторжноi працi на цегельнi, я рiшив звернутися до Порiца, вiд якого можна було сподiватися багато доброго. Головним тереном, куди сягали його впливи, була санiтарна частина Ухт-Печлагу. При першiй нашiй розмовi Якiв Порiц догледiв великi труднощi в тому, що Остап Вишня був пiд спецконвоем i далi безпосередньо пiдлягав 3-му вiддiловi НКВД. Однак, як вiн казав, не такi ще твердинi здобувались. Начальник аптеко-бази не тiльки доставляв лiки та медичне приладдя лагерним лiкарям, але пiд його ключами зберiгався весь спиртовий фонд Ухт-Печлагу. Акцiя визволення Остапа Вишнi з iзолятора почалась iз того, що цiлi «сулii» того лiку стали мандрувати прямо в руки представникiв радянського беззаконня до того часу, аж поки Остап Вишня став санiтарем амбуляторii на цегельному заводi. Визволити його з тiеi iзольованоi територii не пощастило, але вже те, що вiн мав змогу перебувати, хоч i в примiтивних, та все ж таки в шпитальних умовах, було великим досягненням. У процесi переговорiв i клопотань вияснилось, що за Остапом Вишнею, як тiнь, слiдують «спец-указанiя», якi довiку будуть визначувати режим його ув'язнення. Тi, що давали дозвiл на працю в амбуляторii iзолятора, заявили, що таких «указанiй» нiхто не може анулювати, крiм, звичайно, самого московського головного управлiння НКВД. Порiц, добившись того мiнiмального успiху, порадив, щоб на цьому припинити дальшi заходи i не викликати вовка з лiсу. З харчуванням була менша турбота, бо скоро пощастило нав'язати нитки зв'язкiв з обозниками, якi довозили харчi до цегельнi, та й лiкарi-в'язнi, що обслуговували iзолятор, радо взяли на себе ролi носiiв, i непомiтно пiдсовували Павловi Михайловичу все, що ми з дружиною йому передавали. Цегельня i на ii територii iзолятор розкинулись на лiсистих глиняних горбах, кiлометрiв за три вiд Чiб'ю. Весь той простiр був обведений густою загородою з колючого дроту. Адмiнiстративно-обслуговуючий персонал, який жив поза межами цегельнi, мусiв мати спецiяльнi пропуски для вступу на територiю iзолятора, якi кожного разу перевiряла непiдкупна варта. Нiхто iз стороннiх туди не мiг попасти. Довелося обмежитись тiльки записками, якими я з Остапом Вишнею обмiнювалися досить часто. Однак цього було рiшуче замало, ми не скривали взаемного бажання якнайкращоi, особистоi зустрiчi. Пройшло чимало часу, але така зустрiч таки вiдбулась. 24 грудня 1938 р. Недовго довелось чекати й на виiзд до «стахановцiв» на цегельному заводi (була там i така категорiя в'язнiв, що за збiльшену пайку хлiба намагалась подвоiти приписану норму випаленоi цегли). Це була едина можливiсть i нагода зустрiчi з Остапом Вишнею. Пройшло довгих чотири роки з того часу, як нас розлучили, як ми морозного свiтанку востанне обняли один одного. Ще з того часу, як у театрi, а зокрема в «Березолi», я став змагатися з ведучими акторами i виконувати головнi ролi, в мене зовсiм пiдсвiдомо прищепилась звичка перед початком вистави непомiтно заглянути через шпарину в завiсi до залi глядачiв, i коли пощастило догледiти там когось iз друзiв, землякiв або й незнайомих, але замiтних громадян, я присвячував iм усю свою «гру» того вечора. Та людина, очевидно, того й не знала, що я тодi грав тiльки для неi. В залi могло б бути й зовсiм порожньо, менi було тодi байдуже; для мене та вибрана iстота була всiею авдиторiею, всiею повною залею глядачiв. Граючи, мене турбувало тiльки те: що подумае, що скаже про мою гру мiй вибранець того вечора? Я тривав на сценi, я лицедiяв, я жив, я переживав, я смiявся, я плакав сльозами того вибранця, його мрiями, його болями i стражданнями. І та iстота була тим вогнем, яким я горiв у час усiеi вистави, вона була тим променем надхнення, що свiтив менi цiлого того вечора. Приготовляючи програму для каторжан в iзоляторi цегельного заводу, я думав тiльки про Остапа Вишню. Це ж я маю стати перед другом, перед вибагливим глядачем, i здати йому звiт iз своеi чотирилiтньоi працi, працi не на лiсорубцi, не в земляних кар'ерах вiчноi мерзлоти, не на будовi воркутськоi залiзницi, не на цегельнi чiб'юського iзолятора, не на лютих морозах, i не у глибоких снiгах, а в стiнах театрального примiщення, в теплi i не в дошкульному голодi. Плоди цiеi роботи мали служити духовим кормом для десяткiв тисяч виснажених, голодних, яким може вже й не пощастить побачити рiдну стрiху, не поталанить дихнути рiдним повiтрям. Ану, покажи, як ти використав тi чотири роки!? Ти не оправдуй себе тим, що тобi доводиться спiвпрацювати з вуркаганами, злодiями, проститутками. Мiж ними е майстрi свого дiла, високоякiснi мистцi… Покажiть, як ви всi використали ту Божу благодать, якою вас Господь обдарував! І ось я збирав усе найцiннiше, що було в тому концтабiрному Парнасi – кращi музиканти з квартету СРСР iм Глазунова: вiольончелiст Крейн, перший скрипаль Шiффер, прiмадонна оперного театру iм. Станiславського, краща iнтерпретаторка ролi Кармен – Гелiконская, молодий чернiгiвець – баритон Дудченко, який по закiнченнi московськоi консерваторii тут же почав свою мистецьку кар'еру в концтабiрному театрi, за «контрактом» на п'ять рокiв, актор МХТу Михайло Названов, сьогоднiшнiй лавреат премiй i почесних звань, i багато iнших… Особистий мiй дорiбок мали б запрезентувати – вуркагани у французьких перуках i камзолах доби Мольера, заговоривши поетичною мовою свiтовоi клясики. Вся та громада чiб'юських лицедiiв i не пiдозрiвала того, чому для звичайного, чергового виступу на одному iз численних лагпунктiв я так педантично пiдбирав усе найвимовнiше з iхнього репертуару? Їм i не снилось, що виновником моеi старанности е запроторений, усiми забутий, докраю виснажений украiнський письменник, який колись своiм хистом обсушував не одну сльозу на обличчi своiх одноплемiнникiв. Цього разу його повиннi розважити пiсланцi не рiдного народу, а репрезентанти багатьох племен, що спiльно, пiд охороною штикiв та собак, «завойовували» непроходиму Пiвнiч. Моя родина: Олiмпiя Добровольська та ii тiтка Пашуня заметушились на своему господарствi; не слiд було явитись на цегельню з пустими руками! Їхня амбiцiя не задовольнялась можливостями мiсцевоi лагерноi крамницi. На господарськiй нарадi винесено постанову вирядити мене за сiмнадцять кiлометрiв до Усть-Ухти, де, як неслись вiстки, в зерянськiй кооперативi давали морожену рибу i ведмеже м'ясо. Годi було встояти перед такими перспективами, i тому, використовуючи свiй «вольнонайомний» вихiдний день, я нишком подався до Усть-Ухти за тим, чого не було в Чiб'ю. Вiстки, як звичайно, були тiльки мрiями голодних. Полицi кооперативи були заваленi дев'ятдесятиградусним спиртом, яким радвлада напувала найвiддаленiшi селища багатоплемiнного Союзу. Довелося подякувати й за те. Всунув я у свiй наплечник кiлька пляшок того вiтамiнно-унiверсального лiку вiд усiх хвороб та подався я у поворотну дорогу, щоб пiзньоi ночi непомiтно донести свiй набуток. Довгожданого дня я наповнив свою акторську валiзу не театральною бутафорiею, не перуками та шмiнками, лише «передачею», яка не тiльки заспокоюе голод в'язня; передача скрiплюе його вiру в дружбу i свiдчить, що вiн не самотнiй, що про нього не забувають, що йому спiвчувають i болiють його стражданнями, його болями. Передача – це символ московсько-бiльшовицькоi революцii! Ансамбль артистiв i музикантiв, навантажений iнструментами, гардеробою та театральним реквiзитом, зупинився перед брамою цегельного заводу. Вартовi й iхнi сторожевi собаки, здавалось, не дуже то й цiкавились тiею кавалькадою, не спiшили перевiряти нашi перепустки i багаж. Здавалось, що вони на щось чекають… те щось – чомусь не з'являлось. Коли ж, нарештi я помiтив, як iз комендантського бараку вийшов старший лейтенант НКВДiвського вiйська Рябоконь – менi дух сперло!.. Я не знав, що цей хахол, нащадок черкаських чумакiв i грабарiв, став начальником iзолятора. Цей страхопуд чiб'юських в'язнiв у рiзних часах займав рiзнi пости по всьому концтаборi, а тепер ось вiн став верховодити в тому пеклi i вiд його примхи залежить життя i доля Павла Михайловича! Рябоконь (а не Рябокiнь), як личило новiтньому яничаровi, особливу увагу присвячував землякам-засланцям. Вся його службова кар'ера базувалась на його садистичних нахилах, на нелюдському трактуваннi в'язнiв i на знущаннях над безборонними. За тi достоiнства вiн користувався у начальства ГУЛага винятковою увагою та ласкою. Рябоконь зайняв стратегiчний пункт бiля входу i особисто перевiряв перепустки, а далi вартовий пронюхував клунки та iнструментовi футляри. Я занепокоiвся своею валiзою, у нiй було полуденку не по апетиту одноi людини, всього вистачило б для кiлькох iдцiв на кiлька днiв, та ще й плящина на сподi… Про вiдступ годi було й подумати, пiдiйшла моя черга до «вертiлки». – Агов, Йосипе Йосиповичу! Прийшов дружка вiдвiдати? – Про вiщо ви? Якого дружка? – Та я так, нi про що! Валяй, валяй!.. Поки я перекидався цими кiлькома словами з Рябоконем, вартовий став уже заглядати у багажник наступного за мною члена акторськоi бригади, а я, вдавши «турка», поспiшив за переднiми до клюбного барака. П'ят-шiстсот ударникiв «цегельного заводу» заповнили невелику частину барака, що служив iдальнею, кухнею i клюбом для «культосвiтньоi» перековки концтаборових громадян. Невисоке примiщення, давно непровiтрюване iз-за економii тепла, просякнуте випарами людського поту, брудного арештантського одягу, прогнилих онуч i валянок, темне вiд диму викуреноi махорки, – було по береги заповнене. Актори розмiстились пiд стiнами iмпровiзованоi естради, на яку налягали впритул жаднi видовища глядачi. Музиканти змiшались iз глядачами, бо перед естрадою iм мiсця не було, а це дало й менi змогу злитись з усiею масою людей i серед них шукати того, задля кого було наварене все це пиво. Часто менi маячились картини майбутньоi зустрiчi, яка все ж таки колись мусiла вiдбутись. Уява змальовувала рiзнi ситуацii, серед якоi ми знову побачимось. Кiновими напливами проходили кадри картин тiеi уявноi стрiчi… А в дiйсностi вийшло не так, як снилось та мрiялось. Бiля мене опинилась тiнь людини, в якiй у першому моментi трудно було пiзнати Остапа Вишню. На головi й слiду не стало вiд русявоi чуприни; колишнi веснянкуватi кружельця потонули в рясних, глибоких морщинах. Худий та згорблений, сумно-усмiхнений Павло Михайлович конвульсiйно, незамiтно для iнших тиснув мою руку. Довго не були ми в станi слова промовити. Проте ми мусiли, хоч на хвилину, опинитись наодинцi. В сусiдствi була амбуляторiя, де в окремiй кабiнi жили санiтари. Я вислизнув iз клюбу i подався за потребою, щоб по дорозi попасти до амбуляторii, де в коридорi вже чекав Остап Вишня – i ми опинилися в кабiнi. Перш усього треба було звiльнити валiзу вiд передачi, в поспiху все перекладалось пiд матрац на тапчанi, набитий сосновими стружками. Виконуючи всю ту операцiю, Павло Михайлович наткнувся на плящину: – Ех, чи не хильнути нам зараз за зустрiч? – Та ба, кожноi хвилини мiг появитись небажаний свiдок, якщо й не сам Рябоконь… та й менi слiд було чимскорiше вертатись до ансамблю, що чекав на початок концерту. Ми умовились знову опинитись поруч мiж глядачами. Рябоконя в клюбi не було, на сексотiв ми махнули руками. І незабаром знову стояли один бiля одного, придавленi глядачами до стiнки. Вся моя старанна пiдготова концерту була даремною… Нi Остап Вишня, нi тим бiльше я, нiчим iншим не цiкавились, лише нашою спiвбесiдою… Це ж за короткi хвилини треба було стiльки переговорити, обмiнятись думками про стiльки справ i подiй, треба було подумати i про майбутне, що насувалося ваговитими подiями. Ось скоро, з першими днями лiта, я з дружиною вибирався у вiдпустку в Украiну. Павло Михайлович мав кiлька прохань i доручень до членiв своеi родини, якi слiд було доволi обережно перевезти i передати. Вже вiд кiлькох рокiв вiн не мав жадних вiдомостей вiд дружини, яка була вислана разом з дочкою в Архангельщину, вiн не знав нiчого про ii життя i буття. Його турбувала доля братiв i сестер, якi зразу пiсля його заслання теж були поарештованi i вiд яких теж не було жадних вiдомостей нi чуток. У Харковi жив його син вiд першоi дружини, про якого я вже ранiше згадував. І ось тут Павло Михайлович передав менi листа до нього, якого я мав у часi мого перебування в Харковi особисто передати молодому адресатовi. Листа просив вiн на дозвiллi прочитати, щоб на випадок, якби я мусiв iз-за несприятливих обставин його знищити, мiг при зустрiчi з сином В'ячком передати змiст батькового листа живими словами. Все це ледве ми зумiли переговорити, коли закiнчився виступ ансамблю i прийшов час розлучатися. Не зчулись ми, коли пролетiли хвилини нашоi розмови, мов у гарячцi ми шепотiли, стараючись не звертати на себе уваги сусiдiв-глядачiв i не заважати iм слiдкувати за тим, що робилось на естрадi. Нам було не до концерту!.. Пiд час того, як глядачi щиро i сердечно дякували акторам за мистецьку розвагу та розраду, Павло Михайлович пригорнув мене до себе i мое обличчя зросила його тепла сльоза… Пiзно вночi, виконуючи прохання друга, ми з дружиною прочитали його листа до сина В'ячка. Болючий був це лист. Батько просив у сина вибачення за те, що вiн тепер не в станi давати тiеi помочi, яка була йому такою конечною. Вiн нiчого не згадував про свое тяжке життя, вiн не жалiвся на свою долю, вiн просив сина тiльки про одне: щоб при всiх обставинах вiн не думав про свого батька погано, вiн благав його затямити на все життя свое, що його батько, що б про нього не говорили – був чесною людиною, i що вiн нiякого злочину проти свого народу не зробив!.. Розписка на грошовий переказ 11 лютого 1939 р. Розписка на грошовий переказ, надiсланий В. О. Маслюченко Остапу Вишнi 11 лютого 1939 р. iз Раненбурга в Щугор, що був повернутий «за ненахождением адресата». 11 лютого 1939 р., Раненбург Расписка № 1141 в приеме перевода на сумму пятьдесят рублей. Куда – Щугор Кому – Губенко Йосип Гiрняк Спомини весна 1939 р. – вересень 1940 р. Хоч Єжова й не стало, але у спадщинi по ньому залишилось у лагерному режимi чимало ежовських обмежень. Дверi театру далi були закритi для мешканцiв iзольованих таборiв, культосвiтня робота там велася силами самодiяльних гурткiв, бо навiть Єжов не припиняв того роду дiяльности пропагандивних установ, якi засобами клюбних агiтбригад намагались змалювати пекло, як соцiялiстичний рай. Якiсть цiеi широкоi «мистецькоi» виховноi дiяльности внутрiшнiх ансамблiв була дуже примiтивна i тому не було бажаних результатiв. Навiть не дуже вибагливi глядачi, яких не раз силою затягали до клюбiв, не скривали своiх негативних та iронiчних завваг на адресу того «духовного корму», яким «улюблена влада» годувала по концтаборах своiх громадян. Коли ж, випадково, на клюбну естраду попав мистець-професiоналiст, та ще обдарований iскрою Божою, то його зворушлива i прониклива пiсня чи слово викликали протилежне i небажане для радянськоi влади враження. Справжне мистецтво викликало в iзоляторах тугу, сльози, жаль, злобу i ненависть до опiкунiв та охоронцiв. З таким явищем було не по силам боротись навiть такiй перфiднiй владi. Навеснi 1939 року повiяло змiнним вiтром. КВЧ (Культурно-воспитательная часть) наказала театровi iм. Косолапкiна органiзувати спецiяльнi бригади з концертовим репертуаром для виiздiв до окремих лагпунктiв i навiть карних iзоляторiв. Складаючи програми, я радо сам включився в тi групи, бо це ж була едина нагода зустрiчi з людьми рiзних областей i мiст батькiвщини. І справдi, як з-пiд землi, стали попадатись давнi знайомi: колишнi прихильники театрального мистецтва, земляки-галичани, однокашники-УССи, давнi товаришi одноi лавки з рогатинськоi гiмназii, ба навiть попався менi на очi на одному лiсопунктi – мiй слiдчий з столичного ГПУ на вулицi Чернишевськiй!.. Концерт вiдбувався серед заснiженоi тайги, для лiсорубiв. За сцену, чи радше естраду, служив склад соснових брусiв, складених на досить височеньку купу. Пiсля свого «номера» я подався у тисячну гущу лiсорубiв – бородатих, прокурених вiтром i димом, зодягнених в обдертi ватянки та бушлати, в дiрявi валянки. Вся та втомлена, голодна товпа не виявляла особливого зацiкавлення до того всього, що неслось до них iз iмпровiзованоi естради. Як видно, не до концерту iм було в тiй заснiженiй тайзi, нi поетичне слово, нi пiсня не в станi були примусити забути про втому, холод, голод. Стоячи серед тих громадян есесерii, я почув на собi пронизливий зiр, який вивiв мене iз споглядального стану. Звернувши своi очi у напрямi того впертого погляду, я побачив високу постать бородатоi людини, що продовжувала свердлити мене своiми очима. – Не впiзнаете, Йосипе Йосиповичу? – Фу, ти чорт… А ви ж як сюди попали? – Ось, як бачите… (i тут же не обiйшлось без «iстинно» московського привiту) На сiм рокiв! – Мало! Я вас розстрiляв би! – Йосипе Йосиповичу, не маете завiщо… Дайте покурить! – І я вiддав усю махорку своему колишньому слiдчому. Перед самим вiд'iздом у вiдпустку в театрi зайшли кардинальнi змiни. Нове начальство, яке пiсля лiквiдацii Якова Мороза мiнялося досить часто, заборонило в'язням працювати в тiй «культосвiтнiй» установi. Вiльнонайманих спiвробiтникiв було замало, щоб виключно iхнiми силами можна було вести весь багатожанровий репертуар, який тут уже мав свою традицiю i без якого трудно було iснувати театровi. Населення столицi Ухт-Печлага доволi збiльшилось i трудно було його позбавити цiеi розваговоi iнституцii, тому нова «мiтла» розв'язала проблему таким способом, що наказала заангажувати акторiв на московськiй «бiржi працi». Хоч як голосно трубiлось про те, що безробiття в радянськiй краiнi не iснуе, проте вiдомо всiм, що в кожному мiстi при спiлцi робiтникiв мистецтв був спецiяльний вiддiл безробiтних спiвробiтникiв театру, де можна було комплектувати цiлi трупи для провiнцii СРСР. Директоровi театру, яким у той час була жiнка одного iз спiвробiтникiв ГУЛага (головне управлiння концтаборами), було доручено набрати таких вiльнонайманих слуг Мельпомени на московськiй бiржi безробiтних акторiв. Актори, якi покiнчили своi реченцi заслання, могли залишитись на своiх мiсцях, iм навiть «недвозначно» це рекомендувалось. Я порадив дирекцii, щоб i на посаду мистецького керiвника теж запросити квалiфiкованого режисера, бо я не певний, чи дам собi раду з людьми, якi не нюхали концтабiрних порохiв, та i не вiдомо, чи вони самi захочуть мати дiло з колишнiм в'язнем. Тому буде зовсiм правильно, коли мистецьким керiвником буде теж нова людина. Своею пропозицiею я хотiв провiрити, чи можливо менi вже потроху збиратися в дорогу з цього понурого краю, i, з другого боку, мене зовсiм не манила робота з московськими акторами з «бiржi працi». Я знав, що з ними знайти спiльну мистецьку мову буде справою нелегкою та й нецiкавою. Начальство лишило це питання вiдкритим аж до часу, коли повернемося з вiдпустки i коли буде ясна картина з новим складом акторiв, яких пощастить привезти з Москви. Моя дружина, iдучи зi мною у вiдпустку, вперше мала змогу переконатись, яка приемнiсть подорожувати з людиною, що обдарована «вовчим бiлетом», тобто пашпортом iз спецiяльною помiткою РНК «Видано на основi постанови Ради Народнiх Комiсарiв 1934 р…» В Москвi хотiлось побувати на виставах декiлькох провiдних театрiв, щоб познайомитись з останнiми новинами Завадського, Сiмонова та Попова, який у тому часi пiшов був у моду. Щоб зупинитись там на кiлька днiв, довелось ризикувати i тим обмеженим пашпортом, i новим арештом. Залишивши клунки на станцii, цiлими днями ми вештались по чужому, непривiтному мiстi, щоб увечерi просидiти в театрi i пiсля вистави прокуняти на вокзалi, симулюючи чекання найближчого поiзду… Так заспокоюючи свою театральну жагу, ми продивились режисерськi новинки i подались до Харкова, щоб виконати прохання Остапа Вишнi i чимскорiше доручити листа синовi Павла Михайловича В'ячковi i сестрi письменника. Переночувавши нелегально двi ночi у колишнiх добрих приятелiв, i пiсля полагодження тих делiкатних завдань, подались ми з дружиною до спасенних Черкас, пiд опiку днiпрових плавнiв у лугах, щоб там спокiйно подихати рiдним повiтрям, далеко вiд невсипущих очей «тайних сотрудникiв». Хатина тестя скривалася в дiдiвському яблуневому садку, на кiнцi мiста, бiля цукрового заводу, над «старим» берегом Днiпра. Колись, ще за дитинства дружини, головне русло Днiпра текло бiля самого порога батькiвськоi хати, вона й сьогоднi пам'ятае ще той час, коли з вiкон придивлялася за пароплавами, якi тягли за собою вантаженi кавунами та динями баржi з катеринославських степiв на киiвськi базари. Вночi iз освiтлених пароплавiв неслись веселi украiнськi пiснi, якi тривожили спокiйний сон нащадкiв черкаських чумакiв та грабарiв. Сьогоднi та хатина вже не iснуе, садок i руiни батькiвськоi оселi залитi хвилями кременчузького моря, яке позаливало останнi шляхи i слiди безстрашних запорожцiв, невгомонних гайдамакiв i недавнiх синiв Холодного Яру – повстанцiв з часiв визвольних боiв. Не довелось спокiйно використати гарантовану радянською конституцiею вiдпустку. Недовго поталанило вигрiватись на непорочних днiпрових пiсках, пiд ласкавим украiнським сонцем. Одного дня, в полудневу пору, коли ми пiд пекучим промiнням зачитувались майстерною комедiею Лопе де Вега, до нас донеслись людськi голоси, що в тому мiсцi не траплялось; у нашому напрямi спiшив батько дружини в товариствi двох громадян з портфелями в руках. Супутники тестя були в цивiльному одязi, однак це нас нi трохи не заспокоювало, нам чомусь здалось, що в кращому випадку одного з нас доведеться вiдправляти туди, де козам роги правлять. Про себе я не думав, бо давно вже звик був до думки, що кожний мiй день на волi – це Богом дарований, але найневиносимiшi днi для мене були в часах, коли дружина сидiла в харкiвськiй тюрмi. Повторення такоi можливости я боявся бiльше всякого iншого нещастя. Нашвидкуруч ми переодяглися i пiшли назустрiч непрошеним гостям. Батько пояснив, що тi «товаришi» попросили помогти розшукати нас, бо вони не сподiвались, що ми скоро повернемось iз пляжу, а в них небагато часу на чекання. Носii портфелiв представились, як спiвробiтники черкаського Обласного театру iм. Т. Шевченка. Пiсля чемних i навiть щирих запевнень у пошанi до нас, вони заявили, що прийшли не тiльки привiтати колишнiх акторiв «Березоля», але вони е уповноваженi для переговорiв iз нами про майбутню нашу працю в черкаському театрi. Хоч перша наша тривога виявилась даремною, проте ця несподiвана заява здалася неменше пiдозрiлою. У садку, пiд старою яблунею, за тарiлкою борщу, звареного на днiпровому сомi, керiвники черкаського театру (один голова мiсцевого професiйного комiтету, а другий адмiнiстративний директор) заговорили про те, що iх привело до нас: iхнiй театр залишився без мистецького керiвника, i тому вони звернулись до обласного вiддiлу управлiння театрами за кандидатом на ту посаду. У Киевi в управлiннi заявили, що в Черкасах перебувае у свого батька Добровольська з чоловiком, Гiрняком, якi приiхали у вiдпустку з далекоi Пiвночi. Театральне управлiння не бачить жадних перешкод, щоб запропонувати Гiрняковi посаду мистецького керiвника, а Добровольськiй акторську працю в черкаському театрi, бо це мiсто не належить до ограничених мiсцевостей для колишнiх репресованих осiб. Тому то голова обласного управлiння театрами Корнiенко доручив директоровi привезти Гiрняка до Киева на переговори у тiй справi з обласним вiддiлом управлiння театрами. Пiд час тiеi дружньоi розмови мене все настирливiше переслiдувало пiдозрiння, що кругом мене знову розмотуються неводи, якими затягнуть туди, куди не хотiлось…. Подорожi до Киева я чомусь боявся, як вогню. Я попробував рятуватися вiд неi тим, що мiй «вовчий бiлет» не годиться для поiздок у столицю Украiни; на це менi резонно заявили, що там не конче треба буде прописуватись у мiлiцii, бо того самого дня ми повернемось до Черкас i не будемо там ночувати, а переiзди через ограниченi мiсцевостi не переслiдуються. В майбутньому справу легалiзацii театр бере на себе, i директор переконаний, що нiяких клопотiв у тiй справi не буде. Доливаючи гостям чарки, я напружено думав над тим, як би то врятуватися вiд них i вiд тiеi подорожi у Киiв, бо я був певний, що звiдтiль до Черкас я не повернусь. Здавалося, що спасiння було лиш в одному, за всяку цiну, чимскорiше позбутися непроханих гостей i якнайскорiше змотати вудочки та найближчим поiздом тiкати назад до Чiб'ю. Спiвбесiдники нiяк не вiдставали, вони вперто запрошували разом iз ними вечiрнiм пароплавом виiхати до Киева, однак менi таки пощастило чортiвськими аргументами змусити iх iхати без мене. Я приобiцяв зустрiти iх наступного дня в умовленому часi, в обласному управлiннi. Не пам'ятаю, чи моя аргументацiя, чи моя настирливiсть переконали гостей пристати на мою пропозицiю. Вони, ще трохи поговоривши про райдужнi перспективи нашоi спiльноi з ними працi, попрощались i пiшли готуватися в дорогу днiпровим шляхом. Мене чекала подорож нiчним поiздом. Пригадую, як ще в дитинствi, пiзньоi ночi, мати винесла мене i молодшого брата Володимира в сад; ми з просоння побачили пожежу: горiла сусiдська клуня. Люди в панiцi рятували своi пожитки, кричали, бiгали з вiдрами до криниць, – навкруги плач дiтей, вереск домашньоi тварини всякоi породи, а батько наш з переляку зiрвав iз стiнки свого ремiнця для гострення бритви i бiгав з ним довкола нашого двора, думаючи, що все з хати врятував вiд вогню, який загрожував i нашому домовi. Отакий панiчний стан огорнув i мене в час вiзити несподiваних гостей; я нiяк не мiг позбутися впертоi думки, що це не театральнi дiячi, а спецiяльнi виконавцi особливих завдань усiм громадянам СРСР вiдомоi установи. Не до театру вони прийшли мене запрошувати… ось тiльки невiдомо, пощо вся та комедiя, колись це простiше виконувалось! У вирi суперечливих думок та хаотичних прогноз менi здалось, що ми зробили непоправну помилку, приiхавши на вiдпочинок у Черкаси. Театральна влада, напевно, прийняла це, як нашу безтактну вилазку, якою ми спричинили мiж акторською братiею зайвi балачки та небажанi ферменти призабутих давнiх подiй. Я, мов у гарячцi, став умовляти дружину негайно збирати речi та втiкати назад до Чiб'ю. У гарячих життьових колiзiях жiнки вiдзначаються спокiйнiшою та зрiлiшою розсудливiстю за чоловiкiв. Дружинi невеликого труду коштувало переконати мене, що така негайна наша втеча з Украiни не врятуе нас вiд НКВД. І в Чiб'ю воно нас дожене, коли вже рiшено знову нам сiсти за грати. І довелося менi таки поiхати нiчним поiздом у Киiв. Уперше пiсля заслання я прибув у столицю Украiни. Киiв тiльки що проснувся з глибокого сну i готувався до денних клопотiв i метушнi. Турбувати когось iз давнiх друзiв несподiваною вiзитою було незручно, тому я вирiшив пройтися по бульварi Шевченка i завчасу розшукати обласне управлiння театрами, де мала вiдбутися моя зустрiч з офiцiйною владою пiсля 8-ми рокiв перебування за Полярним колом. Не доходячи до Хрещатика, з лiвого боку бульвару Шевченка, в колишнiй резиденцii цукрового магната Терещенка розмiстилась канцелярiя цього театрального Олiмпу. Крiзь вiдчиненi вiкна неслись голоси прислужного персоналу, який прибирав i приготовляв установу до урядування. Вже навiть застукали раннi друкарськi машинки i защебетали пискливi голоси друкарок та секретарок, проте життя ще тiльки починалось. Мене знову огорнув панiчний неспокiй i наплили чорнi пiдозри, менi трудно було позбутися настирливоi думки, що це я сам добровiльно лiзу в безодню… Зустрiч з учорашнiми гiстьми була назначена на 11 годину, отже ще понад три години часу маю у своему розпорядженнi. А що, якби оце зараз махнути на Подiл та пiймати найближчого пароплава й майнути у Черкаси, хай уже там дiеться Божа воля! І я в одну мить опинився на Хрещатику, а там i не оглянувся, як уже й пристань стала перед очима. Бiля бiлетноi каси тьма людей, найближчий пароплав пiде о 1-iй год. Ще доволi часу. Щоб промочити чаем пересохле горло, зайшов у буфет, i не думаючи, замiсть чаю – замовив 100 грам i соленого огiрка… Пiсля такого роду снiданку панiчний страх перед поновним арештом став переходити у спокiйну розсудливiсть, i в жилах запульсувала вiдважнiша кров. Втеча з пiвдороги показалась жалюгiдним боягузтвом, i я став вiдважнiше глядiти майбутньому в очi… Нi, не тiкати, а смiло пiти до Корнiенка i пронюхати, чим запахло у повiтрi, постаратись збагнути, яка це затiялась кругом мене гра. На бульварi Шевченка, бiля входу до обласного вiддiлу управлiння мистецтв я зустрiв одного директора, а його вчорашнього товариша не було, вiн до Киева не приiхав. Голова управлiння, як видно, вже нас чекав. Корнiенко здався приемним спiвбесiдником, iз його мови було ясно, що моя епопея була йому добре вiдомою, ба навiть i чiб'юськi обставини моеi працi в концтабiрному театрi не були для нього секретом. В основному розмова попливла про технiчний та матерiяльний бiк нашого переiзду на Украiну i про моi майбутнi завдання мистецького керiвника черкаського колгоспного театру. Пiд час тiеi розмови я сидiв проти вiкна i мимоволi спостерiгав прохожих бiля будинку. Не пройшло й десяти хвилин нашiй спiвбесiдi, коли мiй зiр догледiв синю з червоними берегами енкаведiвську шапку, яка просунулась повз вiкна кабiнету начальника. Синя шапка вмить спаралiзувала мою мову i голос застряг у горлi. Секретарка схвильовано повiдомила про прихiд представника НКВД… З начальника вiддiлу мистецтв в одну хвилину злиняв начальницький фасон i вiн знiтився, перепрошуючи, що, на жаль, мусить перервати розмову задля тiеi вiзити, i безцеремонно попросив нас вийти на хвилину в сусiдню кiмнату. Менi цього повторяти не було потреби. Як облитий окропом, я схопився з мiсця i, не зупиняючись у вказанiй кiмнатi, вискочив прямо на вулицю. Черкаський директор опинився рядом зi мною, я за всяку цiну рiшив вiдв'язатися вiд нього i почав його переконувати, що менi нiчого вертатись до Корнiенка, бо формальностi вважаю вже полагодженими i тому прошу його самому залишитись у комiтетi та закiнчити справу без моеi участи. Спiвбесiдник був iншоi думки. Вiн доказував, що переговори ще не закiнченi, i менi нiяк не можна, не попрощавшись з Корнiенком, покинути комiтет. Та впертiсть директора ще бiльше скрiплювала моi пiдозрiння в тому, що мене заманено в пастку i що викликано до Киева для того, щоб тут же в комiтетi арештувати… аджеж i енкаведист уже прийшов закiнчити всю оту комедiю!.. І тут же пам'ять стала мережити численнi подiбнi випадки, якими кишiла вся есесерiя: викличуть раба Божого до столицi у центральну установу для дiлових та фахових розмов, а там у розкiшних комiсарських кабiнетах уже чекають сталiнськi «орли» на своi жертви, як шулiки на падаль у степу. Навiть членiв Полiтбюра, у присутностi Сталiна, пiд час засiдань того найвищого ареопагу хапали за шиворот та за ноги i «викидали на смiтник революцii»… Що ж тодi говорити про смертникiв, якi проти течii попливли каламутити своею присутнiстю спокiй будiвникiв соцреалiстичноi культури. Чим бiльше я намагався вислизнути з рук мого спiвбесiдника i втекти вiд тiеi мишолапки, тим нагальнiше його аргументи припирали мене до стiнки колишньоi палати Терещенка. Цей двобiй продовжувався, аж поки секретарка не вибiгла за нами на вулицю i покликала знову в кабiнет начальства. Корнiенко сидiв за своiм столом, з добродушною усмiшкою на обличчi. Енкаведиста як корова язиком злизала, куди вiн дiвся, якими дверима вийшов – годi було догледiти. Для чого була перервана наша вiзита – один Господь мiг би пояснити. Начальник чемно вибачився за те, що мусiв перервати нашу розмову, але, мовляв, ми самi повиннi знати, що бувають обставини «вiд нас незалежнi». Все, про що далi говорилось, мене вже не дiймало; моiм единим бажанням було: чимскорiше кiнчити ту комедiю i вирватись на вулицю, а там уже поминай, як звали… Бiльше не заманите на «соняшну Украiну», назад до спасенного Чiб'ю, там е хоч з ким душу одвести, порадитись, добрим та щирим словом перекинутись. А тут на кожному кроцi дивись, бо не знати, хто друг, а хто недруг. Колишнiм товаришам при зустрiчi трудно було рiшитись, на яку стати, голос iм застрявав у горлi, очi заволiкались бiльмом переляку i бiгали кругом, шукаючи дошки порятунку вiд такоi, хай йому грець, небезпечноi та неприемноi «товариськоi несподiванки»!.. Корнiенка менi вдалось переконати в тому, що я, рахуючись на працi в Ухт-Печлагу, повинен поiхати туди полагодити всi формальностi з мiсцевою театральною адмiнiстрацiею, i тiльки пiсля того вернутись до Черкас i приступити до працi в тамошньому театрi. Для облегшення такоi процедури в Чiб'ю, обласний вiддiл мистецтв у Киевi зобов'язуеться вислати менi туди офiцiйне запрошення на працю i грошi на покриття видаткiв, зв'язаних iз переiздом родини. На тому Корнiенко пустив мене «у свояси». Я думав, що пiсля закiнчення тих переговорiв мiй черкаський супутник залишить мене в спокоi i я зможу сам iз своiми думами та пiдозрiннями вернутись пiд стрiху тестя. Однак, чемний директор обласного театру не вiдступав i кроку вiд мене, заявляючи, що вертаеться разом зi мною, щоб по дорозi мати нагоду як слiд ввести мене у курс справ та проблем, якi чекають мене на майбутнiй працi. Його настирливiсть знову стала доливати олii у вогонь. Другу половину дня треба було десь перебути, чекаючи вечiрнього пароплава. Щоб оминути випадковоi зустрiчi i не викликати зайвих роздумiв про мою появу у Киевi, я завiв свого товариша подорожi у затишний куток харчiвнi бiля пристанi, пiд горою св. Володимира. Мiй спiвбесiдник був рокiв за десять молодший за мене. Вiн закiнчив театральну школу в Харковi, працював там же в «Театрi революцii» пiд керiвництвом В. Василька, колишнього молодотеатрiвця i учня Леся Курбаса, а тепер ось опинився директором черкаського театру i ще й виконуе обов'язки «парторга». За обiдом вiн розговорився про те, що колись був вiн поклонником мого акторського хисту, i доволi яскраво описував стан i настрiй по украiнських театрах, який панував пiсля лiквiдацii Леся Курбаса i усунення мене з «Березоля». Тому, що в його мовi звучали нотки щирости, я запитав його, хто е iнiцiятором покликання мене до спiвпрацi в черкаському театрi? Аджеж вiн мусить знати, яке е офiцiйне наставления до колишнiх репресованих людей i якi небезпеки несуть тi люди установам, що приймають iх на працю. Адже було багато випадкiв, коли притягали до вiдповiдальности керiвникiв тих установ, що приймали на працю людей, якi несли хрест «судимости» та «вовчий бiлет». Мiй давнiй поклонник пiдтвердив, що iнiцiятива притягнення мене до театру в Черкасах вийшла з Головного управлiння в справах мистецтв. Голова управлiння Компанiець, знаючи, що Гiрняковi пашпорт не дозволяе на перебування в центральних мiстах, уповноважив начальника обласного вiддiлу Корнiенка прийняти колишнього «зека»[21 - Скорочення вiд рос. слова «заключённый» – в'язень.] на посаду мистецького керiвника театру в Черкасах. Тому, що черкаський театр належить до четвертого пояса, а Гiрняк за своею квалiфiкацiею е актором першого пояса, тому Головне управлiння надае право дирекцii театру виплачувати йому платню по першiй категорii, бо немае пiдстав для його дисквалiфiкацii. В тому напрямi Головне управлiння доручае черкаському театровi ввести поправки у своему бюджетi. Тi рожевi малювання нашого майбутнього, якi мiй спiвбесiдник так яскраво мережив, ще бiльше пiдтверджували, що кругом мене затiяна якась далекосяжна гра. Комусь, як видно, я потрiбний для якоiсь манiпуляцii, бож нiяк не можна повiрити, щоб нi з того нi з сього змiнився курс полiтики до людей, якi повертались iз концентрацiйних таборiв. Тавро, яке вони несли, було незмите. Рано чи пiзно, iх знову тягли то на всякi реестрацii, то на новi переслухання, а гiрш усього було те, що на працi вони почувалися, як загнанi собаки, де всякий мiг помiтувати ними, як непотрiбним попелом. Цей солов'iний спiв огортав мене ще бiльшим жахом загадкових небезпек, якi снувались навколо мене. Всю нiч, iдучи по Днiпру, я зважував ту ситуацiю, що так несподiвано налягла на нас з дружиною, i остаточно прийшов до висновку, що нам неодмiнно треба чимскорiше iхати до Чiб'ю, не чекаючи й кiнця вiдпустки. Єдиною людиною, з якою можна було говорити без усяких застережень, був Остап Вишня. Йому можна було довiрити найтаемнiшi думи. Його слово поради було щирим, i правдивим, i мудрим. Тiльки з ним можна було обговорити i розплутати той складний вузол, що так несподiвано зав'язався довкола нас. Його iнтуiцiя не раз вгадувала i ставила едино правильну дiягнозу. Цього разу дружина погодилась зi мною, що з Чiб'ю буде легше i холоднокровнiше слiдити за подiями на батькiвщинi, i тому, не гаючись, ми помандрували у володiння Ухт-Печорського концтабору, не чекаючи, поки повезуть нас на державний кошт. З жалем i тугою покидали ми Черкаси i гарячi пiски на березi Днiпра, не догрiвшись пiд ласкавим сонцем батькiвщини. Десять днiв мандрували, поки дiбрались до Чiб'ю, де на нас чекала сенсацiйна новина: – радянська армiя перейшла Збруч i зайняла Львiв, щоб подати руку помочi братам Захiдньоi Украiни… Ну що ж, руку помочi вони осягнули, а тепер iм залишилось уже самим ноги протягнути! Таким дотепом доповнювалась ця нова вiстка. Це сталося так несподiвано, що годi було правильно оцiнити значення i вагу тiеi подii. Нi преса, нi iншi джерела iнформацii не подавали жадного звуку про таку можливiсть i такi пляни радянськоi влади. Найпроникливiшi коментатори не передбачали такого стрибка сталiнськоi полiтики. Роздумуючи над тiею ситуацiею, довелось з певним заспокоенням ствердити, що наш поспiшний виiзд з Украiни назад у Чiб'ю був винятково передбачливий i своечасний. І цього разу iнтуiцiя повела по певнiй стежцi. Те, що ранiше викликало сумнiви i пiдозрiння, тепер стало певним i зрозумiлим… Ось де причина такоi прихильноi та спiвчутливоi зустрiчi в обласному управлiннi мистецтв, ось чому так запопадливо керiвництво обходило перепони, щоб тiльки обминути всякi формальнi каверзи на шляху нашого оформлення на працю у театрi в Украiнi!.. В кузнi полiтичних маневрiв кували всяку зброю i передбачали всякi заходи далекойдучого наступу. Новоокупованi територii заселенi людьми, яких слiд повiльно й обережно приводити до того стану, до якого вже привикло стероризоване населення Украiни. Тактика вiдступу для пiдготови рiшучого наступу вже була давно успiшно перевiреною, i тому тепер iшлося тiльки про пiдготову вiдповiдних кадрiв для такоi стратегii. А для цiеi «благородноi мети» чому не використати недобиткiв i не показати, що радянська влада – не така то вже зла, що вона всепрощаюча, що ось яких злочинцiв буржуазних нацiоналiстiв терпить i толеруе. Чому б такого експоната з концтабору не повести на арканi та не показати наiвним галичанам, як доказ гуманiзму та толеранцii?! Люди украiнського Заходу пильно стежили за подiями над Днiпром i зачували з джерел другоi руки про методи московського насилля, тому то тепер вони повиннi з першоi руки дiстати докази зовсiм вiдмiнних фактiв, фактiв дружности старшого брата до вiками поневоленоi гiлки слов'янського племени. І для такоi нагоди, чому не поводити на бiльшовицькiй мотузцi недострiляного курбасiвця? Це не важно, що по самому Курбасовi вже й слiд простиг. Окупанти Украiни нiколи не позичали очей у сiрка. Межi мiж правдою i брехнею давно переоранi жовтневою революцiею, i тут нiчого i нi з ким церемонитись. Тi мiркування ще скрiплювались особистими обставинами, якi пiдтримували рацiю нашоi втечi у Чiб'ю: безпосереднiй зв'язок з моею численною родиною в Галичинi був перерваний з кiнцем 1928 року. Пiсля моеi другоi подорожi до Нiмеччини, через Тернопiль та Львiв, склались обставини, в яких i менi в Украiнi i моiм братам пiд польською окупацiею цензори безпардонно стали господарити в наших листах; тому то нам, без взаемного порозумiння, довелось припинити доволi жваву кореспонденцiю, а вже в тридцятi роки – особливо з часiв розгрому «Березоля» i мого заслання – нiчого було й думати про контакти з усякою закордонною нацiоналiстичною контрреволюцiею. Але серед обставин «возз'еднання земель» ситуацiя могла рiзко змiнитися: я, всупереч власному бажанню, мiг стати знаряддям усяких манiпуляцiй та спекуляцiй, ба навiть i шантажу моеi родини, яка ще не мала змоги покуштувати плодiв московсько-бiльшовицького режиму. Тому то наше рiшення на «добровiльне» перебування за Полярним колом, подалi вiд зрадливого свiту, знову менi здалося единоправильним кроком, на який можна було в таких обставинах рiшитись. Родина напевно не знала, що скоiлось зi мною, куди я подiвся, я довгий час вiдмовчувався, а при новiй ситуацii й поготiв рiшив не нав'язувати контактiв до того часу, поки подii не розгорнуться i не стане яснiшим, з якими намiрами запляновано московську iнвазiю на украiнський Захiд. У Чiб'ю на нас уже чекав телеграфiчний переказ «пiдйомних» грошей на поворотну дорогу, а лагерна управа отримала офiцiйне прохання вiд комiсарiяту у справах мистецтв у Киевi – про звiльнення з працi Гiрняка та Добровольськоi i скерування iх до театру в Черкасах. Тим часом дирекцiя чiб'юського театру вже встигла привезти групу акторiв з московськоi бiржi, серед них знайшовся й режисер, який мав замiнити мене на становищi мистецького керiвника. Ще до нашого приiзду вiн встиг розплянувати поставу п'еси, якою повинен був розпочатись новий театральний сезон. Новий керiвник на самому початку своеi дiяльности зумiв насторожити проти себе керiвникiв табору та театру. Його професiйна непiдготованiсть i невмiння спiвпрацювати з ансамблем зразу приневолили керiвникiв звернутись до мене з пропозицiею повернути до своiх попереднiх обов'язкiв i знову взяти провiд театру у своi руки. Дирекцiя, яка перед вiдпусткою обiцяла менi, що не буде в майбутньому сезонi мене обтяжувати тими обов'язками, тепер просила знову тi функцii далi виконувати, бо цього вимагали непередбаченi обставини: заступник виявився непiдходящий, ансамбль акторiв вiльнонайманих був надмiру коштовний, тому негайно треба було розбудувати виробничий плян працi так, щоб можна було покрити всi витрати на утримання такого колективу. Справа ускладнялася ще тим, що, за новими наказами з Москви, вся праця театру мусiла бути побудована на обслузi тiльки вiльнонайманого персоналу ГУЛага, якого з кожним днем усе бiльше громадилось у тому центрi пiвнiчних концтаборiв. Бюджет театру, хоч i покривався дотацiею управлiння Ухт-Печлага, проте тепер велика частина його мусiла базуватися на касових прибутках з продажу квиткiв. Театр у великiй частинi своеi матерiяльноi бази мав бути самовистачальний. Це значило, що мистецька продукцiя, тобто репертуар i його якiсть, мусiли бути на такiй висотi, що гарантувала б зацiкавлення глядачiв. Таку задачу треба було виконати мистецькому керiвниковi, обов'язки якого ще на один сезон я мав би взяти на себе. Тим, хто обiзнаний з методами адмiнiстрування концтабiрного начальства, вiдомо, що всякi подiбнi пропозицii не рекомендуеться легковажити, а тим бiльше вiдкидати, бо влада володiе багатьма засобами, якими може переконати кожного смертного в тому, що така пропозицiя е ласкою i виявом особливоi уваги. Цього разу я вхопився за ту пропозицiю руками i ногами; вона виручала мене з клопiтливого положення. Ми виiхали з Украiни, твердо рiшивши туди покищо не вертатись. Це рiшення ще пiдсилювала iнвазiя в Галичину. Але треба було якимсь способом, тактовно вiдмовитись вiд умови з театром у Черкасах i вiд договору з комiтетом у Киевi. Я нiяк не знаходив аргументiв та причин, якi помогли б ту проблему розв'язати, не викликуючи зайвих пiдозрiнь серед театральних кругiв в Украiнi. Пропозицiя Ухт-Печлага i театру в Чiб'ю була для мене дошкою рятунку, бо всю проблему дальших переговорiв з Киевом узяв на себе Ухт-Печлаг, який повiдомив комiтет у справах мистецтв, що Гiрняк залишаеться ще на один рiк на працi мистецького керiвника театру в Чiб'ю. Менi залишалось тiльки звернути «пiдйомнi» грошi i подякувати за турботи дирекцii театру в Черкасах. Обставини в Чiб'ю, якi ми застали пiсля нашого повернення з вiдпустки, були зовсiм iншi вiд тих, серед яких менi доводилося перебувати попереднi роки. Пiсляежовськi часи, хоч i принесли деякi полегшi для в'язнiв у побутовому життi, однак iзоляцiя вiльнонайманого персоналу була бiльш загострена i iхнi зв'язки з позалагерниками були дуже обмеженi. Кожний найменший контакт карався дуже гостро i обом сторонам грозив великими неприемностями. Хоч менi пощастило першого ж дня подати вiстку Остаповi Вишнi про свое повернення з Украiни, проте, при нових режимових загостреннях, нiяк не можна було наладнати особистоi зустрiчi. А поговорити з ним було про що, i його порада в той час менi була потрiбна, як рiдко коли. Межовi рiшення розв'язувати доводилось самому – без помочi друга, який у таких випадках вiдзначався своiм гострим зором i тонким вiдчуттям дiйсности. Ще нiколи менi не було так конечне його слово поради, як у той час. На жаль, наш посереднiй зв'язок наступив тодi, коли всi моi рiшення були вже завершенi. Хоч акторський склад в основному був скомплектований iз вiльнонайманих, однак оркестра театру не могла обiйтися без музикантiв-в'язнiв, яких приводили пiд конвоем на проби та вистави з iзоляторiв. Декiлька визначних iнструменталiстiв перебувало на цегельнi, в якiй коротав свiй вiк Остап Вишня. Кожного дня музиканти приходили пiд охороною строгих наглядачiв i до пiзньоi ночi перебували у примiщеннi театру. Один iз таких пiдконвойних був листоношею мiж Павлом Михайловичем i мною. Кожного дня, пiд самим носом «гулагiвських церберiв», старанно прихованi в музичному iнструментi дрiбнi листи курсували з цегельнi до театру i з театру на цегельню. Надii на те, щоб можна було, як колись, менi особисто попасти туди з групою акторiв уже не передбачалось, тому то всi iнформацii про родиннi справи Павла Михайловича i про те, що дiялось на батькiвщинi та про тi нашi пригоди, якi знову заставили нас поспiшно повернутися до Чiб'ю – про те все доводилось кожного дня писати i чекати на вiдповiдi. В однiй своiй черговiй записцi я повiдомив про деякi заходи, якi помогли б менi пробратися до його iзолятора i особисто обговорити те, про що не можна писати, навiть при найстрогiших гарантiях конспiрацii. Павло Михайлович негайно попросив мене занехаяти цю затiю, яка, на його думку, була дуже ризикованою i могла менi принести великi i непоправнi клопоти. Вiн писав, що про себе не думае, бо йому вже нiчим ризикувати, але моi обставини вимагають обачности та розсудливости. Зваживши й тi труднощi, якi треба було побороти, коли доводилось його влаштовувати на працю санiтара, я теж побачив небезпеки, якi нависли б i над ним iз-за кожного нерозважливого кроку. Тому довелось послухати поради друга i вiдмовитись вiд ризикованоi вiзити iзолятора. Нашу постанову не вертатись в Украiну i один рiк добровiльно перебути у Чiб'ю Остап Вишня не тiльки схвалював, але й уважав единоправильним рiшенням. Вiн теж уважав, що тi заманливi горизонти та принаднi перспективи, якими нас заманювали, були дуже iлюзорнi i пiдозрiлi… У минулому було багато випадкiв, коли так нi з того нi з сього мiняли гнiв на милiсть до колишнього репресованого, але дуже скоро виявлялось, що це було неспроста. Така перемiна у ставленнi до опальноi людини свiдчила, що навколо неi громадяться новi небезпеки, що збираються темнi тучi i повенi, якi понесуть вибранця своiми хвилями у новi небезпечнi крутежi. Москва й ii пiдручнi нiколи не проявляли великодушности та людяности безкорисно. Коли вони вже рiшались на таку поведiнку, то не без розрахунку точного i певного виграшу у свою користь. Остап Вишня теж схилявся до думки, що передi мною стелилась кар'ера пiшака на бруднiй московсько-бiльшовицькiй шахiвницi. Така перспектива ще чiткiше проявлялась на тлi останнiх подiй, зв'язаних з окупацiею Галичини i майбутнiм, яке чекало тамошнiх людей, ще не обiзнаних з методами московського господарювання. У пресi та з радiоголосникiв лунали радiснi вигуки братiв визволених iз вiковоi австрiйськоi та польськоi неволi, однак ми за Полярним колом уже були добре вишколенi й умiли точно вичитувати мiж стрiчками та своiм слухом уловлювати фальцетно-фальшивi тони iнтонацiй «братiв-визволителiв». На результати цього визвольного походу на Галичину недовго довелось чекати… По вимощенiй надднiпрянцями воркутськiй дорозi стали прибувати новi поповнення «ентузiястiв соцiялiстичного будiвництва», не тiльки надднiстрянцi, але й поляки та жиди i, на диво, першими стали появлятися носii членських бiлетiв комунiстичноi партii. По дорозi московськi конвоiри помагали iм знайомитись iз генеральною лiнiею партii та засвоювати основи ленiнiзму та сталiнiзму. При цiй нагодi вони мали змогу знiвелювати й своi старi нацiональнi розбiжностi. Наступними транспортами, за членами комiнтерну, стали прибувати представники правих та всяких несуголосних iз компартiею органiзацiй i рiзношерстоi «гнилоi iнтелiгенцii», якiй не було мiсця у новоздобутiй пролетарською диктатурою краiнi. Транспорти новоприбулих проходили через сусiднi з Чiб'ю лагери, там iх на скору руку переформовували i вiдправляли на Воркуту та на острiв Пiвнiчного океану Вайгач, який арештанти називали пекельним дном. До громадян новоздобутих областей не було доступу. Навiть iхнi конвоiри не мали змоги стрiчатися iз старожилами Ухт-Печлага. Вони разом iз своiми пiдопiчними були iзольованi вiд усього свiту. Одна думка, що там серед тих нових рабiв московськоi iмперii можуть бути земляки, рiднi – затруювала життя, вiдбирала волю та енергiю до боротьби за iснування. Записки Остапа Вишнi свiдчили про його тяжкий психiчний стан; вiд них вiяло песимiзмом, безнадiею та резигнацiею. Його добивала мовчанка найближчих людей, i це ще бiльше робило його невiдпорним на хронiчну хворобу шлунку, яка мучила письменника ще з давнiх рокiв. Люди, що з ним стрiчалися кожного дня, пiдтверджували ту духову кризу i тяжкий фiзичний стан, в якому був один iз найбiльш життерадiсних i найпопулярнiших письменникiв Украiни. весна – вересень 1940 р. Праця в театрi теж не клеiлась; акторський ансамбль, привезений iз московськоi бiржi безробiтних театральних невдах, був непридатний для того завдання, яке театр повинен був виконати. Професiйнi штампи росiйськоi театральноi провiнцii, якi привезли з собою новоприбулi, паралiзували всяку iнiцiятиву та охоту до працi. Пiсля кiлькох мiсяцiв зусиль, я прийшов до переконання, що дальше копирсання в тому провiнцiйному трясовиннi недоцiльне, i старався сяк-так зв'язувати кiнцi в один вузол, щоб хоч з бiдою наполовину перетривати до кiнця сезону. Мушу признатися, що й мiкроб привезений з днiпрового лугу глибоко пустив корiння пiд серцем i каламутив спокiй душi. Павло Михайлович знав про новi обставини моеi працi не тiльки з моiх листiв. Кур'ери, послугами яких ми користались, iнформували його про все життя i подii, якi вiдбувалися поза дротами цегельнi. Вiн перший став пiдшiптувати нам думки про шукання виходу з дотеперiшнього нашого притулку. Безсоннi ночi проходили над розв'язкою тiеi проблеми, поки уявний шум днiпрових хвиль не насилав сон забуття. Окупацiя Галичини затягалась, вiйна на Заходi набирала щораз бiльших маштабiв, люди, як люди, привикали до життя на вулканi i перестали прислухатися до клекоту внутрiшнiх вибухових сил. Все загрозливе, незвичне ставало буденним i тiльки iнстинкт самозбереження час-до-часу пiдшiптував шляхи, якими, здавалось, можна оминути засiдки та небезпеки. Навiть довга полярна зима, перекотившись через свою березневу пургу, стала слабнути пiд промiннями весняного сонця. Навеснi 1940 року знову нагрянула змiна керiвництва Ухт-Печлага. Третiй iз черги, пiсля Якова Мороза, володар безмежного пiвнiчного концтабору прибув, як видно, iз спецiяльними iнструкцiями та завданнями; вся його увага була зосереджена на будову воркутськоi залiзницi та добуваннi вугiлля i нафти. Всi iншi проблеми його не турбували i не цiкавили. Дирекцiя театру, з наказу згори, заявила, що наступного сезону договори з вiльнонайманими спiвробiтниками не будуть продовженi. Ця заява дала змогу всiм нам подумати над тим, де шукати мiсця притулку колишнiм в'язням i теперiшнiм носiям «вовчих бiлетiв». Я понадiявся на те, що театр у Черкасах уже заповнив вакантне мiсце режисера, яке було менi запропоноване, i тому я зможу спокiйно заякоритися на батькiвщинi дружини i з тiеi бази почати самостiйно, без сторонньоi опiки, шукати мiсця постiйного пристановища. На ту тему завелась у нас з Павлом Михайловичем iнтенсивна переписка. Ми усвiдомлювали, що врештi наступае час нашоi розлуки, що хто зна, чи ми ще коли в життi зустрiнемось. Аджеж перед ним ще довгих три роки концтабiрного життя, а його органiзм ледве поборюе нелюдськi умови iзолятора. Однак обставини сильнiшi за нас, i ми мусимо пiдкоритись долi. Павло Михайлович писав, що наш вiд'iзд iз Чiб'ю е для нього неоплатною втратою, бо останнiй промiнь побратимства у пiвнiчнiй ночi погасае, i перед ним стелиться шлях темноi, самiтньоi невiдомости майбутнього. Втамовуючи цей власний бiль, вiн якнайсердечнiше брав участь в обговореннях наших плянiв. Його поради були мудрi, щирi, не тiльки дружнi, а й батькiвськi. Ми не могли виiхати iз Ухт-Печорського табору, не попрощавшись з Остапом Вишнею особисто. Ми за всяку цiну мусiли зустрiтися, обнятись востанне як брати. Цього разу Павло Михайлович не тiльки не заперечував. Вiн просив прикласти всiх старань, щоб така зустрiч вiдбулася, бо вiн без посередникiв хоче нам передати дуже важливе доручення, вiд якого, як писав, залежить його майбутне. Виконуючи функцii санiтара, Павло Михайлович мав змогу в кожному часi заходити в усi бараки iзолятора. Деякi з них прилягали до самоi дротяноi загороди, яка оберiгала iзолятор. В умовленому днi i часi Добровольська i я пiшли в напрямi цегельнi, в лiс на прохiд. Оберiгаючись, по змозi вiд зайвих зустрiчей, ми наблизились до табору в тому кутi, де найближче вiд огорожi був один iз баракiв. Там появився й Остап Вишня. В одну мить ми кинулись до загороди, через дроти протягнули руки. Павло Михайлович, цiлуючи нас, передав менi два листи в синiх ковертах. У гарячому поспiху вiн просив вкинути одного листа в поштову скриньку в Москвi, а другого передати особисто Максимовi Тадеевичу Рильському в Киевi з проханням, щоб вiн, у свою чергу, особисто передав головi Верховноi Ради УРСР Гречусi. Це все тривало не хвилини – секунди. Вiдскочивши вiд загороди, ми ще раз оглянулись i побачили Павла Михайловича, який зi сльозами в очах стояв на тому самому мiсцi, – а його рука у повiтрi благословила хрестом нас на далеку i нову путь. серпень 1940 р. В обох конвертах, що iх Остап Вишня просунув крiзь дротяну огорожу, був один i той же лист, – перший адресований Йосиповi Сталiновi у московський Кремль, другий, копiя першого, головi Верховноi Ради УРСР Гречусi. Передаючи тi коверти, Павло Михайлович попередив мене, що з Максимом Рильським я можу говорити одверто, без жадних конспiративних застережень, i просити його особисто передати копiю адресатовi. Два тугi синi коверти, як «доказовий матерiял» недозволеного контакту i пiдозрiлоi затii, примушували нас чимскорiше вiдiйти вiд небезпечноi загороди i в лiснiй гущавинi замести слiди нашоi прощальноi зустрiчi. Це була одна з тих хвилин, якi залишають слiди на все життя. Ми були свiдомi того, що це остання зустрiч, остання наша розмова. Фiзичний i моральний стан Остапа Вишнi вимагав негайних заходiв для полегшення обставин його життя. Довше перебування в тому iзоляторi грозило трагiчним кiнцем; перед ним стелилась дорога багатьох землякiв, якi спочили вiчним сном у цiй вiчномерзлiй землi. На те останне доручення Остап Вишня, як видно, покладав великi надii. Вiн вiрив, що особиста участь приятеля у клопотаннях для полегшення долi буде великою запорукою успiху тих посланiй, якими були виповненi два синi коверти. Наступного ранку ми покидали Чiб'ю. Всю нiч родина докiнчувала приготування до подорожi, а я використав цей час на читання «послання» Остапа Вишнi до Сталiна. Лист був доволi великий: 36 сторiнок формату шкiльного зошита. З лiтературного боку це був чи не найкращий твiр письменника. У зовсiм новому жанрi. Вiн вiдтворив яскраво i дотепно весь перебiг своеi в'язничноi епопеi, всi абсурднi обвинувачення, всю виссану з пальця слiдчого ГПУ iсторiю своiх терористичних плянiв i пiдготови атентату на Павла Постишева, за що був засуджений до розстрiлу, який замiнено на довголiтне поневiряння в iзоляторах. У цьому листi до Сталiна Остап Вишня, мов за останню дошку порятунку, вхопився за пiсляежовську хвилеву вiддушину, якою Москва замазувала свiтовi очi, а Сталiн своi злочини звалював на вiрних пiдручних челядникiв. Покликуючись на випадки переглядiв присудiв, якими Ягода i Єжов наповнили незлiченнi концтабори, Остап Вишня рiшив добитися ревiзii i своеi справи. Вiн змалював усю картину свого слiдства, в час якого спiвробiтник ГПУ Гордон[22 - Бордон.] примусив його взяти на себе безглуздi обвинувачення. На iх пiдставi письменника засуджено на моральну смерть. Тепер, коли сама комунiстична партiя засудила виновникiв, якi незаконними методами доводили пiдсудних до стану загнаноi тварини, вiн вимагае i йому повернути нормальне життя людини. Лист був цiкавий не тiльки особистими мотивами письменника, але й аналiзою всього нацiонально-культурного процесу того часу i подiй, якi довели краiну i громадян до вiдчаю. Із характеру i тону листа виходило, що Остап Вишня, доведений до краю, рiшив заграти останньою картою. Тому, як видно, вiн хотiв копiею листа до уряду УРСР повiдомити украiнських письменникiв про справжню картину своеi справи i цим заперечити абсурднi вигадки провокативних iнформацiй, якими радянська преса годувала землякiв. Тому то вiн просив мене передати копiю листа до Сталiна Максимовi Рильському. Серпневого дня 1940 року, разом iз родиною, покинув я Чiб'ю. Здавалось би, що та хвилина повинна була б радiстю залити нашi серця, аджеж наспiла хвилина остаточного виiзду з концтабору, де стiльки прогайновано дорогоцiнного часу i життя… Нарештi стелилась дорога на батькiвщину. Та те радiсне почування кожного засланця, коли вiн повертався пiд рiдну стрiху, цього разу було приглушене. В Чiб'ю, за колючою загородою, покидав я безпомiчного, докраю виснаженого друга, який довгi роки був менi дорадником i братом. Радiсть виiзду з далекоi Пiвночi була затьмарена i подавлена болем та тугою за Остапом Вишнею. серпень-вересень 1940 р. Дорогу з Чiб'ю до Усть-Вима, яку я в 1934 роцi етапом пiшки промандрував за десять днiв, цього разу вже залiзницею, прокладеною московсько-сталiнськими невiльниками, проiхали ми одноi ночi. Четвертого дня на Киiвському вокзалi в Москвi всунув я в поштову скриньку оригiнал листа Остапа Вишнi. На адресi стояло: Йосиф Сталiн. Москва – Кремль. Черкаська хатина бiля плавнiв Днiпра й на цей раз стала спасенним прибiжищем серед непевних, пiдступних хвиль, мiж якими довелось стiльки часу мандрувати. Нашi надii виявились нереальними. Ми плянували в Черкасах заякоритись тiльки до того часу, поки пощастить десь «подалi вiд свiту», знайти куток, де б можна було спокiйно дожити свого вiку. Та не так склалось. Черкаський театр сяк-так цiлий рiк протягнув без керiвного режисера i, як тiльки почув про наш приiзд, негайно заявив своi права на нашi душi. Директор театру Рюмцев кiлька разiв навiдувався до батька Добровольськоi, щоб засягнути iнформацii про нашi пляни. Коли ж стало вiдомо, що скоро маемо прибути на батькiвщину, вiн нетерпливо став чекати нашого приiзду. Не встигли ми й оглянутись, як вiн явився до нас з документами Головного управлiння театрами про назначения та оформлення нас на працю в Обласному колгоспному театрi iм. Т. Шевченка в Черкасах. Акторський ансамбль складався з кiлькох старших представникiв передреволюцiйного провiнцiйного побутового театру, якi несли на собi весь тягар репертуару, що теж вiдповiдав iхнiм навикам та смакам. Їм допомагали пiвтора десятка акторiв молодого поколiння, якi тiльки починали свое театральне життя. Негайно менi доручено приготовити репертуар i акторський склад до республiканськоi олiмпiяди колгоспних театрiв, яка мала вiдбутися наступного року. Провiд театру не скривав своiх надiй на те, що я виведу iх на всесоюзнi змагання. Пiрвавши всi мости, якi минулого року були ще за мною, тепер я вже, не питавши броду, мусiв пускатись у плавання та надiятись тiльки на Божу ласку. вересень 1940 р. У вереснi була скликана всеукраiнська мистецька конференцiя т. зв. «театрального активу», на яку, як мистецький керiвник, я мусiв iхати в Киiв. Нарада, як передбачалось, мала тривати три-чотири днi. Із своiм пашпортом – «вовчим бiлетом» – являтися в готелях Киева я не мiг. Директор запросив мене до своеi родини на нiчлiг i таким способом задумав обминути всякi формальностi та клопоти iз столичною мiлiцiею. Взявши на себе функцii опiкуна-провiдника, вiн повiз мене у Киiв на «творчу нараду мистецьких керiвникiв i директорiв державних театрiв». А я, розраховуючи на свою щасливу руку, заховав глибоко в кишенi листа Остапа Вишнi i повiз його до того, на кого автор надiявся, як на «кам'яну гору». Нарада вiдбувалася в амфiтеатральнiй залi киiвськоi консерваторii. Учасникiв було коло тисячi представникiв театру, лiтератури, образотворчого мистецтва та музичного свiту. Пiсля семи рокiв вiдсутности на Украiнi оце вперше менi довелось стати вiч-на-вiч iз цiлим фронтом колишнiх товаришiв та перед масою нових людей, яких за моiх часiв ще не було видно на суспiльно-мистецькiй аренi. Пiд час моiх попереднiх приiздiв з Пiвночi у Харкiв при зустрiчах iз березiльцями я не догледжував у колишнiх товаришiв бентеження, переляку та неспокою в поведiнцi. Радiсна хвиля контакту з колишнiми побратимами притьмарювала всякi страхи та пiдозри, якi iх огортали в час перебування в моему товариствi. Тi iхнi внутрiшнi хвилювання доходили до мене тiльки згодом, коли я вже на самотi згадував та холоднокровно аналiзував нюанси зустрiчi i гутiрки. Перша поява моя на такому численному зiбраннi збентежила багатьох колишнiх моiх колег з театру… Однi не знали, на яку стати, другi демонстративно одвертались спиною до «розшифрованого фашиста-шпигуна», як свого часу писав про мене Дмитро Грудина в московському театральному журналi, третi просто не помiчали чи не пiзнавали, четвертi здалека кивнули на знак привiту i заклопотано зникали мiж людьми, щоб, не дай Бог, хтось не застукав iх на гарячому: на зустрiчi iз зачумленим «курбасiвцем». Менi ж нiчого не залишалось, як заховатись у кутку залi та слухати iдеологiчних настанов режисерiв провiдних театрiв i господарських директив адмiнiстративних керiвникiв. Я теж старався не пiзнавати i не попадатись на очi. У час перерви, в залi вiдпочинку, куди я зайшов покурити свою люльку i в тютюновому чадi розвiяти враження вiд «теплоi» зустрiчi колег, не стямився я, як опинився в обiймах сивоголовоi людини… Не зразу пiзнав я Юру Яновського… Сiм рокiв тому, в день мого арешту, коли я з ним востанне бачився – вiн ще й знаку не подавав на бiле цвiтiння. Аж тут – бiла, як голуб, з утомленими очима i хворобливо-наболiлим обличчям, пiдстаркувата людина – гаряче пригорнула мене до грудей i пильно та глибоко вдивлялась менi в очi. Не звертаючи уваги на живе зацiкавлення стороннiх нашою зустрiччю, Юрiй Яновський впровадив мене в залю наради i сiв рядом зо мною дослухувати промов доповiдачiв. Пiсля засiдання, прощаючись, Яновський просив мене наступного дня прийти обiдати до нього i його дружини, березiльськоi актриси Тамари Жевченко. Пiсля полудня, в кулюарах та в залi засiдань я став помiчати привiтнiшi погляди, люди почали до мене усмiхатись, покивувати головами, мовляв – вiтай!.. А коли Зоя Гайдай, цiлуючи мене, налягла своiм орденом Ленiна – ситуацiя бiля мене зовсiм змiнилася, холод розтаяв, люди стали вiтатися так, якби кiлька днiв тому ми бачились. Пiдсiвся до мене асистент Леся Курбаса, член режисерськоi лябораторii «Березоля» Іщенко, який колись брав живу участь у закулiсних дискусiях i який не скривав свого спiвчутливого вiдношення до дiяльности свого вчителя. Мене колись i дивувало, як то вiн уцiлiв i не подiлив своеi долi з нами. Вiн i тепер не побоявся пiдiйти до мене, щиро привiтатись. Виявилось, що вiн пiсля реорганiзацii «Березоля» перейшов на кiномистецтво i вже вiд довшого часу асистуе Олександровi Петровичевi Довженковi. Тут же передав менi привiт вiд свого нового шефа i прохання сьогоднi ж прийти до нього. – Олександер Петрович тепер дуже зайнятий, вiн звiльниться коло другоi години ночi i о тiй годинi наказав менi привести вас до його хати. Сердега Іщенко до пiзньоi ночi не вiдставав вiд мене, о другiй годинi повiв мене на горiшню частину столицi, на Липки, де в сусiдствi з Микитою Хрущовим жив керiвник кiнофабрики режисер Довженко. Господаря вдома ще не було, дружина його Солнцева, за iнформацiями Іщенка, вiдпочивала в Криму. Привiтна старша жiнка ввела нас у кабiнет режисера. Іщенко, тут же попрощавшись, залишив мене самого дожидати господаря, який ще довгенько не являвся. І знову сивий-сивий голубок увiйшов у кiмнату… Вiд русявоi шевелюри Довженка й слiду не стало. Замiсть живого, енергiйного i веселого Сашка, щиро тиснув мою руку орденоносний достойник, iз саркастичною усмiшкою на втомленому обличчi. – Ого, та ви перегнали Юру Яновського у сивинi! Чи це по «соцзмаганнi»? – Не думайте, що нам тут було з медом. Хай вас не дивуе наша сивина. Один «Щорс» чого коштував! Кожного ранку, iз готових кадрiв фiльма я мусiв витинати героiв, яких уночi постягували з постелi i повикидали з корабля революцii. Не встиг я замiнити iх iншими, як i тих уже не ставало, – знову доводилось розглядатись за тими, хто ще не дiйшов до своеi черги, щоб злiпити картину «епосу пролетарськоi революцii». Ви там спали спокiйно, бо вже нiхто не мав до вас доступу, а ми роками день i нiч чекали на те, що вже було поза вами. Невiдомо, що легше. Не раз доводилось заздрити вам i навiть тим, якi спочивали вiчним сном. Їхнiй вiчний спокiй не раз здавався нам бажаним-недосяжним. Наша сивина – це тiльки далекий вiдгомiн того, що довелось пережити. До бiлого дня говорили ми i не наговорились, i тем не бракувало, i сон не брав… Довженко, вибачаючись за те, що не мiг мене запросити до себе ранiше i у вiдповiднiший час, поiнформував мене про своi заходи в комiтетi у справi моеi театральноi майбутности. Голова комiтету Компанiець обiцяв, що негайно поробить кроки перед вiдповiдними установами, щоб змiнити мiй пашпорт i дати змогу менi працювати в одному iз центральних театрiв. Поки це буде полагоджене, кiнофабрика запрошуе мене до себе на окремi ролi у фiльмах, до реалiзацii яких скоро приступае. В тiй справi скоро повиннi зголоситись режисери Савченко та Ігнатович. До того часу, поки не буде полагоджена справа мого пашпорта, я буду приiздити на кiлька днiв до Киева на кiнофабрику для знiмок моiх кадрiв, i тим способом будемо обходити формальностi iз зголошуванням у киiвськiй мiлiцii. Зворушений такою увагою i тими клопотами, якi Довженко взяв на себе, пробиваючи менi шлях до творчоi працi, я все ж таки попередив його, що вiн ангажуеться у справи, якi не е легкi i простi. Людина, яка повернулась iз концтаборiв, нiколи вже не стане в строю, як рiвний з рiвними, за ним до смерти буде тягнутись тiнь минулого. Заспокоюючи мене, вiн радив рожевiше дивитись на справи, бо у повiтрi iншим запахне, надходять часи, коли один битий вартий десятьох небитих. Розмова протяглася до самого ранку, ми перескакували з теми на тему, з людей на подii. Фактично, це вперше довелось менi «на волi» заговорити про справи i людей, про якi вголос не зважувався говорити. А все ж, як не кортiло мене заговорити з господарем про доручення Остапа Вишнi, я кiлька разiв в останню хвилину кусав себе за язик i не порушував тiеi теми. Однак, поки звернутись безпосередньо до Максима Рильського, я мусiв перед тим порадитись з ближчою людиною. Максим Тадейович знав мене тiльки з театру, я на коротшiй стопi з ним не був, отже явитись до такоi людини прямо з Чiб'ю та ще з спецiяльним дорученням, помимо запевнень Остапа Вишнi здавалось менi незручним i нечемним. За час нашоi вiдсутности на Украiнi зайшли великi змiни, з'явились своерiднi настроi. Нам поворотцям слiд було з тим числитись i вiдповiдно достроюватись. Хоч як одвертою та щирою була наша гутiрка, однак цього разу я вiд розмови про доручення Павла Михайловича втримався i рiшив цю тему порушити у Юрiя Яновського, з яким мене еднали довголiтне знайомство та тiснiшi товариськi взаемини. Яновський, з дружиною, з тещею артисткою Горською, мiж усiма жрекинями Мельпомени найкращою кулiнаркою, привiтали мене у своiй хатi щирим серцем i смачним обiдом. Господинi живо та яскраво змальовували театральне життя i тi перипетii, якi трудiвникам сцени за довгi роки довелось переносити i пережити, мовляв, iм теж не було легко. Вони з свого боку не знаходили слiв, якими б хотiли висказати свою радiсть з приводу нашого повернення живими та цiлими i бажали нам успiхiв та нормального, спокiйного життя-буття. У затишному кабiнетi письменника я заговорив про життя-буття Остапа Вишнi, про його довголiтне поневiряння по iзоляторах, про стан його здоров'я, про родиннi обставини. Я використав тему цiеi нашоi розмови i спiвчуття Яновського до долi Остапа Вишнi та розказав про листа, якого повинен передати Максимовi Рильському. Тому, що не маю безпосереднього контакту, я попросив попередити його про ту мою мiсiю, i просити дозволу на особисту зустрiч. Моi слова, як грiм з ясного неба, спаралiзували приемний настрiй i тон приятельськоi розмови. Характеристична чарiвна усмiшка Юри Яновського зникла, очi заволiклись туманом, а мене ж обдало холодом. Я нiяк не передбачав, що цим проханням викличу таку несподiвану реакцiю. Пiсля довгоi мовчанки спiвбесiдник заговорив: – Йосипе, ви знаете, що Максим Тадейович був теж пiд слiдством, бiльше половини року сидiв у пiдземеллях ГПУ. Ми тут усi турбуемось його долею i оберiгаемо вiд усяких ускладнень, яких, як самi знаете, недовго чекати. Кожний його крок пiд дуже дбайливим контролем. Клопотання у справi Павла Михайловича може спричинити його приятелевi великi неприемностi. Я не посмiю наштовхувати його на таку небезпеку. Зрозумiйте i не судiть: iдеться не про мене, але про людину, яку любимо, шануемо i оберiгаемо. В ту мить я благословив свою iнтуiцiю, яка не повела мене прямо до Максима Тадейовича i дала менi змогу почути думку людини, якiй обидва визначнi письменники були дорогi i iхня доля кровно турбувала ii. Однак, це не полегшувало долi того, хто так надiявся на своiх друзiв… Його копiя листа до Сталiна вже бiльше мiсяця лежала в моiй кишенi, i я не знав, куди ii дiти. Оригiнал, правда, вже давно у Кремлi. Чи адресат його одержав, чи його особисто читав i чи це буде мати якийнебудь вплив на долю автора, – це питання, на яке рядовим смертним трудно вiдповiсти. Те, що здавалось таким простим та легким – стало нерозв'язним i трудним. Чи були коли такi часи, щоб друзi боялись почути або прочитати слова вiдчаю приреченого приятеля-брата?! З тими тяжкими думами я попрощався з людиною, на яку покладав надii, вiд якоi сподiвався помочi, не для себе… Конференцiя «театрального активу» проходила як усi iншi радянськi громогласнi збiговиська професiоналiстiв. Сiра, пропагандивна жвачка перемелювалась усiма доповiдачами та дискутантами. Нi одноi живоi мислi, нi одного слова про те, що хтось до чогось прямував би, нiякого звуку про чиiсь шукання, нiяких поривiв – тiльки одне славословлення мудрого вождя партii та подяки вiрнопiдданих за його ласки та його благодать… Другий день конференцii закiнчився виступом Костя Кошевського, мистецького керiвника Театру юних глядачiв у Киевi. Слово цього колишнього «молодо-театрiвця», актора i режисера, сценариста та автора лiбрет музкомедiй, – несподiвано сколихнуло сонне плесо слухачiв. Цей колишнiй мiй однокашник прифронтового театру в Кам'янцi Подiльському, Проскуровi та врештi Вiнницi, де ми гуртом iз групою Молодого театру Курбаса i недобитками Галицького театру клали пiдвалини Театру iм. Івана Франка – зважився заговорити не в дозволеному i звичному тонi. Сидячи в кутку залi, я не дуже то прислухався до того, що говорилося на трибунi, мене не покидали тяжкi думи, що облягли пiсля щироi розмови з Юрiем Яновським. Його попередження, щоб я нi в якому разi не старався втягати Максима Рильського у справу Остапа Вишнi, вибило мене зовсiм iз колii i тому менi було не до доповiдей та дискусiй. Я бився з думками: куди дiти копiю листа Остапа Вишнi до Сталiна, як здати звiт iз моеi розмови тому, хто сидiв за гратами i чекав на вiстку вiд мене, як на зiрку, яка мала вивести його з довголiтнього iзолятора. Один Кость Кошевський нагадав менi, де я знаходжуся, для чого я опинився в залi Киiвськоi консерваторii, i про те, що дiеться кругом i про що йде мова… Мистецький керiвник киiвського театру для дiтей, единий з усього театрального активу в 1940-му роцi зважився критично висловитись про дiяльнiсть Комiтету по справам мистецтв, про мистецький рiвень провiдних театрiв на Украiнi. Особливо попало Театровi iм. Ів. Франка i його керiвниковi Гнатовi Юрi. Кошевський навiть зважився пiдняти свiй голос критики щодо останньоi п'еси Олександра Корнiйчука «В степах Украiни», громадський перегляд якоi вiдбувся в днях конференцii у присутностi всього театрального активу краiни. Кошевський не побоявся назвати театрально-мистецьку ситуацiю того часу «застояним смердючим багном». Третiй день конференцii почався словом у дискусii заслуженого дiяча театру галицькоi землi Йосипа Стадника, який разом iз Володимиром Блавацьким репрезентував театр Львова. Слухаючи цього невтомного, довголiтнього трудiвника сцени, я не мiг з дива вийти, як цей новоспечений «радянець» так скоро засвоiв тонкощi партiйно-пропагандивноi фразеологii i з яким ораторським хистом вiн накинувся на Костя Кошевського за його iдеологiчно невитриманий учорашнiй виступ. Йосип Стадник нагадав Кошевському i присутнiм про те, як то довго керований ним театр «Бесiди» бився у злиднях пiд австрiйською окупацiею, як панська Польща кривдила численнi акторськi ансамблi в Галичинi та Волинi, i тiльки тепер, завдяки братнiй помочi росiйського народу, мудрiй полiтицi компартii та ii вождевi Йосифовi Вiсарiоновичевi Сталiну – вiн, галицький актор з мандатом депутата Верховноi Ради Украiнськоi Республiки, може виступити на цiй високiй асамблеi i рiшуче запротестувати проти такого ворожого виламу з генеральноi лiнii партii та уряду, на який собi дозволив радянський режисер Кость Кошевський. Не знаю, чи Стадник помiтив, що тiльки вiн один забирав слово до виступу Кошевського i що тiльки голова Комiтету по справам мистецтв Компанiець у своему кiнцевому словi схвалив становище ветерана-Стадника до таких проявiв нельояльности супроти мистецькоi полiтики уряду та комiтету у справах театру, але всi делегати зареагували на цей iнцидент повною мовчанкою. До того часу особисто я не був знайомий iз Й. Стадником. Коли я починав свою працю в театрi, вiн був у росiйському полонi; в час Визвольних Змагань нашi дороги теж не перехрещувались, тому я спитав Володимира Блавацького, з яким я зустрiчався ще в 1927 роцi, коли вiн приiхав iз Галичини до Харкова на працю до «Березоля»: – Коли це Стадник встиг пройти курс «пiдготови» i так скоро опанував сталiнську полiтграмоту? – На це Блавацький вiдповiв, що Гнат Юра пiсля вчорашньоi заяви Кошевського зайшов до них обох у готель, i там до пiзньоi ночi повчав Стадника, як i що вiн повинен говорити на тему цього виступу. Блавацький при тому пожалiвся, що Гнат Юра i Амвросiй Бучма, як старi товаришi Стадника, надто його протегують i висувають на керiвнi становища, забуваючи, що це вже не тi часи та й не той Стадник, що колись був. У Галичинi вiн уже не грае тiеi ролi, яку колись грав у театрi «Бесiди». І ось тепер, при iхнiй помочi, Стадника вибрано депутатом Верховноi Ради УРСР, а його – Блавацького – тiльки депутатом мiськоi Ради Львова. Покликуючись на свое минуле, я, як той, що вже поiв хлiба не з одноi комунiстичноi печi, порадив спiврозмовниковi не дуже добиватись таких почестей, не завидувати iх iншим, бо вони не мають нiякоi вартости. Галичина напевно ж пройде той шлях, що пройшла Надднiпрянщина, i дiячiв культури Захiдньоi Украiни чекае те, що деякi не перенесли, а деякi перенесли на Великiй Украiнi, а в таких обставинах не рятують нiякi звання, почестi та ордени. Навпаки, чим вище пiднятись на радянську гору, тим довше доведеться летiти вниз. Пiд кiнець останнього дня конференцii до мене пiдiйшов урядовець Комiтету по справам мистецтв i заявив, що голова – т. Компанiець хоче мене бачити, i щоб я до нього зголосився. Дочекавшись кiнця, я став перед керiвником усього театрального життя на Украiнi. Компанiець, довiдавшись, що я пiсля закриття конференцii iз своiм компаньйоном, директором Черкаського театру, вiд'iжджаю додому, чемно попросив мене, щоб я перепросив свого супутника, залишився до наступного дня i зайшов до Комiтету о 10-iй год. на розмову з ним. Менi нiчого не залишалось, як тiльки пiдпорядкуватися «чемному» наказовi. Наступного дня секретарка о 10-iй годинi телефоном зголосила своему начальниковi про мiй прихiд. Цей, як видно, дав iй вiдповiдну iнструкцiю, i вона у свою чергу попросила мене пiдождати. Секретарськi кiмнати театральних управлiнь i профсоюзiв вiдзначаються своею специфiчнiстю. Це свого роду бджолянi вулики, де кишма кишить людьми обох статей, де рух i гамiр, як на базарних ярмарках, де пристрастi людей неопановано вилазять iз шкiр, як на маклерських бiржах чи в картярських кублах. Адмiнiстратори театрiв, покривдженi, пристарiлi героiнi, колишнi прiмадонни, невдахи-актори, – всi вони сюди збiгаються i шукають своiх прав та «справедливости»… Я сiв на вказане секретаркою крiсло в кутку i став чекати своеi черги. Приглядаючись до тоi «толкучки», я тiльки тепер став мiркувати, пощо мене сюди покликано? Що мене зв'язало з цiею масою запальних, подратованих людей? Працюючи колись у «Березолi», менi нiколи не доводилось оббивати пороги тих установ, заслання теж вiдгородило мене вiд театральних бiрж. Словом, безробiтним i покривдженим актором я не бував, i тому пристрастi секретарськоi кiмнати були менi невiдомi i чужi. Я ждав i роздумував над тим, що кругом дiялось. Не пройшло й десяти хвилин, як я догледiв двох типiв, якi махнули руками на «привiт» секретарцi i без пардону подались прямо в кабiнет Компанiйця. Це менi, признаюсь, було не по душi… В серцi так шпигнуло!.. Не пройшло й хвилини, як дзявкнув телефон на секретарському столi, i миловидна дiвиця вимовним жестом запросила мене до кiмнати голови комiтету. Я пiднявся i пiшов iз почуттям барана, який переступае порiг «струсiвськоi рiзнi». У кабiнетi за столом сидiв Компанiець, рядом – загадковi постатi, якi тiльки що ввiйшли, а перед начальницьким столом було вiльне крiсло, яке тут же ласкаво запропоновано менi. Компанiець, вiтаючись, представив обох незнайомих, як делегатiв на конференцiю украiнського театрального активу з центрального московського Управлiння по справам мистецтв, i тому то розмова повелась на «общепонятном язике». Хазяiн театрiв Украiни пояснив, що вiн запросив мене на розмову у справi моеi майбутньоi працi. Рiч у тому, що Комiтет по справах мистецтв та й чимало дiячiв цього фронту вважають, що я повинен працювати в одному з провiдних театрiв краiни i що з хазяйських мотивiв недоцiльно менi гаятись у Черкасах в обласному колгоспному театрi. Тому мене покликано сюди, щоб особисто познайомитись зi мною i довiдатись, у якому театрi я радо б працював. У розмову вмiшався один iз «московських делегатiв»: – А де ви перебували останнi роки? – В Ухт-Печорському таборi, там я сiм рокiв працював у концтабiрному театрi. – Як вам там жилося? – Прекрасно. – А за що ви були засланi на Ухту? – Закiнчуючи свiй реченець, я пiдписав зобов'язання, що нiколи i нiкому не буду розказувати про те, за що я був засуджений, як i також про те, що я за той час бачив i пережив там. Думаю, що комiтет може дiстати всi iнформацii про мене безпосередньо у вiдповiднiй установi, не заставляючи мене говорити те, про що не маю права говорити. Компанiець вернувся до своеi теми, а саме: в якому театрi я волiв би працювати i в якому я найкраще почував би себе? Я заявив, що менi однаково, я задоволений i теперiшньою своею роботою в обласному черкаському театрi. Про столичнi театри не мрiю, бо знаю, що нi мое положення колишнього засланця, нi моi громадянськi права не дозволяють перебувати в центральних мiстах. Компанiець порадив менi цим не турбуватися, бо комiтет уже поробив заходи, щоб цей «статус» менi облегшити. Моi акторськi квалiфiкацii заслуговують того, щоб я працював у якомусь iз провiдних театрiв. Така «приемна» розмова велася деякий час, коли знечев'я начальник перепросив присутнiх i вийшов iз кабiнету. Як тiльки за ним закрились дверi, один iз «москвичiв» перейшов на украiнську мову: – Йосипе Йосиповичу! Ми не москвичi. Ми працiвники НКВД. Ось нашi посвiдки… – i обидва полiзли в кишенi за легiтимацiями. – Я був у цьому переконаний, можете не легiтимуватись, вiрю вашому слову. Коли я ще тiльки пiдходив до кабiнету Компанiйця, я був певний, що тi два типи прийшли арештувати мене – тут же в комiтетi. В час тiеi перехресноi розмови, я вiдповiдав на питання як попало, механiчно, зовсiм не думаючи про те, що i з ким говорю, мене турбував тiльки той фатальний лист Остапа Вишнi, що з ним зробити, куди його дiти? Аджеж, коли його знайдуть у моiй кишенi, то в першу чергу вся халепа скропиться над ним… бо це ж вiн зважився на недозволенi дii i на контакти з людьми нелегальним шляхом. Щодо своеi долi, то я в тому моментi був переконаний, що мiй круг звузився i я остаточно попав у сiтi, якi вже ось другий рiк продумано i пляново розставлялись. А тепер залишилось тiльки одне: позбавитись листа, який розпирав мою кишеню. Мову почав один iз них, як видно «старшой»: – Йосипе Йосиповичу! Голова комiтету товариш Компанiець, що тут урядуе на правах наркома, бож цей комiтет е самостiйною установою при Радi Народнiх Комiсарiв, звернувся до нас у справi вашого пашпорта, який давав би вам право на проживання у центральних мiстах Украiни. Ви знаете, що це справа непроста. Вам пашпорт змiнити може тiльки Верховна Рада СРСР. Про вас клопочуться Олександер Довженко та ще дехто з визначних дiячiв украiнського мистецького свiту. Ми самi теж бачимо, що немае рацii консервувати вас у Черкасах. Однак, перед тим, поки почати заходи в цьому дiлi, ми хочемо з вами особисто поговорити. Наша розмова з вами мусить бути абсолютно конфiденцiйна, про неi не смiе знати нiхто, навiть ваша дружина. Ви продовжуйте вести тут своi розмови з комiтетом, а ми поговоримо з вами в iншому мiсцi. Не хочемо запрошувати вас до себе, бо знаемо, що це буде для вас обтяжливим i не дуже приемним. Тому пропонуемо вам зустрiтися з нами на нейтральному грунтi, приходьте сьогоднi о 10-iй год. вечора до готелю «Континенталь» у 40-ву кiмнату, нiхто не смiе знати, про що йде мiж нами мова. Слухаючи цю тираду, я думав тiльки про те: чи пощастить менi хоч на одну мить самому, без нiякоi опiки вийти з цiеi кiмнати i при першiй можливостi знищити листа. Вiн не смiв попасти в руки непокликаних людей i ускладнити долю Остапа Вишнi. В кiмнату повернувся Компанiець, який пiсля кiлькох безпредметних та пустих фраз дав зрозумiти, що «авдiенцiя» закiнчена i що я з ним ще буду мати змогу всю цю справу обговорити й уточнити. Я з того радо скористав i чим скорiше покинув цей, як колись Лесь Курбас називав, «крематорiй украiнського мистецтва». Утiкаючи iз цiеi зловiсноi установи, моi ноги зовсiм пiдсвiдомо понесли мене на Аскольдову могилу, яка найближче прилягала до дiльницi урядових установ УРСР. Пiд час тiеi вiзити i солодких промов Компанiйця та його компаньйонiв я думав тiльки про одне: як тiльки менi поталанить ще й цього разу вийти вiльним з цiеi западнi, то я, не звертаючи в жадний iнший бiк, прямую на Днiпро i там зачеплюсь за першу-лiпшу гiлляку i кiнчу врештi решт своi земнi мандри. І ось я вийшов, i ось я вже над Днiпром-Славутою, на Аскольдовiй могилi, i такому смертниковi кращого мiсця для завершення свого шляху й не знайти… Нiчого вже ждати, нiчого далi тягти ту земну гарбу. Курбас, Кулiш, Хвильовий – щасливiшi!.. Їх нiхто вже не тягае, нiхто улесливими словами не турбуе, i вже не зашморгуе налигача, не висотуе останнi краплi крови i не викидае на смiтник, як вим'яту ганчiрку. Мислi перескакували з одноi теми на другу, хаотично путались у густому павутиннi, одначе червоною ниткою напружено вертiлось одне бажання: де знайти б хоч кусок лика, коли не мотузки, для спасенноi петлi? Вдруге стрiчатися з «московськими представниками комiтету» я вже не мав нi сил, нi бажання. У цiй веремii думок, одна з них повела мене з того безпросвiтнього лябiринту до Черкас, до дружини: аджеж вона, не дiждавшись мене, кинеться на розшуки, знову почнуться митарства пiд тюрмами, по слiдчих установах, по прокурорах, щоб хоч слiди моi знайти. Але цього разу вже iх не знайде!.. Трупа з гiлляки потаскають прямо у морг, над яким студенти-медики будуть вишколювати свою вправнiсть i нiхто з них не поцiкавиться, що це за суб'ект лежить на iхньому столi. Адже таких тисячi пiдбирають по Радянському Союзi, i нiхто не питае iхнього роду та племени. Нi, я не смiю так кривдити рiдну людину, яка пронесла разом зi мною тягар життя до сьогоднiшнього дня, i тепер ii знову пустити по непрохiдних шляхах шукати безслiдних слiдiв. Нi! Я мушу ii попередити i звiльнити вiд клопотiв i мук. Хай уже, хоч i одна-одинока, але спокiйно доживае свого вiку i бiльше не оббивае порогiв катiвень та крематорiй. Хай же не шукае, бо не знайде!.. Я сам повинен вказати iй шлях, по якому пiшов, i звiльнити ii вiд обов'язку слiдувати за мною. У Киевi жила людина, яку старшi i молодшi люди всяких орiентацiй та полiтичних напрямкiв шанували. Всi вважали ii «совiстю нацii». Їй можна було звiрити те, чого не зважувався б звiрити i собi самому… В цьому критичному моментi життя я рiшив просити цю людину, щоб вона передала дружинi мое прохання: коли мене знову заберуть, не побиватися вже за мною i не шукати моiх слiдiв, бо цього разу менi не вилiзти з тенет. Я пiшов сливе через усе мiсто, на Пiдвальну вулицю, до Людмили Михайлiвни Старицькоi-Черняхiвськоi. Людмила Михайлiвна в тому часi жила iз своею молодшою сестрою Оксаною Михайлiвною, дружиною покiйного Івана Стешенка, матiр'ю Орисi – акторки «Березоля». Людмила Михайлiвна пiсля процесу СВУ довгi роки побивалась за своею донею Роною, яка у незнаному сибiрському iзоляторi, психiчно хвора, доживала вiку. Нещасна мати-страдниця цiлими роками невтомно оббивала пороги найвищих московських верховодiв, щоб урятувати свою хвору дитину, однак ii прохання нiкого з них не зворушували. Людмила Михайлiвна особисто промандрувала через чи не всi сибiрськi концтабори й iзолятори… однак нiчого не добилась i не знайшла слiду своеi донi. Два роки, лiтом i лютою зимою, мандрувала ця мати по Сибiру, стукалась у брами i решiтки концтаборiв, та скрiзь ii чекала одна й та сама вiдповiдь: «Тут немае тоi, кого ти шукаеш!» Я застав Людмилу Михайлiвну вдома одну, ii сестри не було. Поки господиня поралась бiля чаю, я розповiв iй про мету мого приходу. Не зважаючи на попередження енкаведистiв, я розказав iй не тiльки про вiзиту у Компанiйця, але й про запросини до «Континенталю» на «конфiденцiйну» розмову з тими «представниками московського комiтету по справам мистецтв». Будучи переконаним, що мене знову арештують, я прийшов просити, щоб, коли це станеться, Людмила Михайлiвна повiдомила про це Олiмпiю Остапiвну в Черкасах i передала iй мое рiшуче прохання: вже бiльше не турбуватись мною, бо цього разу я буду напевно злiквiдований. Удруге вже не будуть церемонитись, бо й так, як видно, вони жалiють, що давно не покiнчили зi мною. Цього разу митарства вже закiнчаться, бо надто довго йде пiдготова тiеi комедii. Людмила Михайлiвна уважно вислухала мiй монолог, подала чай i заговорила: – Йосипе, вас тепер не арештують, коли б це мало статись, то не iнсценiзували б таких церемонiй. Покищо вам це не грозить. Ви потрiбнi iм для чогось. Проте, ясне одно: вони хочуть перебити вам хребта!.. Якщо ви мужнiй, то ви витримаете цю нелегку пробу. На розмову ту ви мусите йти, одна смерть може вас звiльнити вiд тiеi вiзити, але про це вам ще рано думати. Ви ще молодi, коли ви досi витримали, то й тепер, не здаючись, виберетесь iз тих тенет. Мене сотнi разiв викликали, я й сама до них стукалась, i досi нема спокою нi розради… але життя це боротьба i боротись доводиться до самого скону. Вислухайте те, що вони вам будуть теревенити, вертайтеся до Олiмпii, i в родинному вогнищi набирайте сил до дальшоi боротьби, яка ще перед вами. Вона тiльки починаеться в нових для вас обставинах, серед нових методiв i форм. Ваша совiсть мае бути единим свiтильником, що покаже вам шлях у цiй боротьбi. Слова цiеi свiтлоi людини капали цiлющими краплями на мое серце i мозок, невимовним спокоем вiйнуло на моi розбурханi мислi та розгулянi нерви. Я вдивлявся у благородне обличчя тiеi стiйкоi, мужньоi, достойноi жiнки i дивувався – де i вiдкiля вона начерпала стiльки сили i розуму?! Однак тут нiчого дивуватись; виховувалась вона у кузнi украiнського духу i мислi, в домi Михайла Старицького, в товариствi Лесi Украiнки, в гуртi найкращих людей минулого столiття, ще на теплих слiдах Тараса Шевченка. Аджеж вона ще на лавi пiдсудних процесу СВУ дала доказ своеi мужности i свого свiтлого ума, вона ще там повчила своiх соратникiв, як треба вести себе в найкритичнiшi хвилини життя. Навiть вороги, навiть суддi та прокурори не могли приховати свого подиву i признання. Я розповiв Людмилi Михайлiвнi про свою вчорашню розмову з Юрiем Яновським i про листа Остапа Вишнi, якого я повинен був передати Максимовi Рильському. Тому, що я не хотiв мати при собi того листа пiд час розмови в «Континенталi», я просив господиню дому переховати листа до завтрашнього дня, i якщо я ще буду вiльний, то зайду поiнформувати ii про свою вечiрню вiзиту i заберу листа з собою до Черкас та буду чекати вiдповiдного моменту для виконання прохання чiб'юського в'язня. Людмила Михайлiвна була теж тiеi думки, що й Юрiй Яновський. Максима Тадейовича не слiд у даному часi ангажувати в клопотаннях облегшення долi Остапа Вишнi. Його становище теж не дуже свiтле. Залишивши листа в надiйних руках, я попрощався до наступного дня i вийшов iз цiеi блаженноi пристанi. Було коло другоi години по полуднi, до десятоi вечора ще чимало часу. Я знову опинився над Днiпром, але вже бiля пам'ятника Володимировi i годинами придивлявся руховi пароплавiв, муравлиську киян на труханiвськiй пляжi… Мене огорнуло якесь безвiлля. Тiльки дивлячись за пароплавом, який поволi сунувся вниз по Днiпру, я iнколи вiдчував, як хотiлося схопитись i догнати його та чим скорiше майнути у Черкаси i там десь згубитись у днiпрових плавнях та забути про все i вся!.. О десятiй годинi вечора я постукав у дверi сороковоi кiмнати в готелi «Континенталь». Один iз ранiшнiх «знайомих» вiдчинив дверi, другий лежав на готелевому лiжку з газетою «Правда» в руках. Розмову й тут повiв «старшой», а другий тiльки прислухався, вдаючи, що читае газету. З перших слiв було видно, що мене викликано на допит, тiльки цього разу не з тюремноi камери, не пiд конвоем, а «чемно» запрошено, нiби на дружню розмову. – Йосипе Йосиповичу, яке ваше самопочуття? Чи вашi нацiоналiстичнi болi вже притупились? Чи за час «перековки» в Чiб'ю ви встигли призабути те, чим хворiли в Харковi в «Березолi»? – Менi здаеться, що коли влада, пiсля закiнчення мого заслання, видала менi, хоч i з певними обмеженнями, пашпорт, то я вже буду звiльнений вiд таких питань. Тим бiльше, що всякi моi вiдповiдi на того роду запитання завжди будуть викликати у вас сумнiв. Про моi болi та хвороби з часiв харкiвського перiоду «Березоля» ви довiдаетесь iз матерiялiв моеi картотеки i протоколiв слiдства. Я нiчого не можу вам про це сказати, бо й сам гаразд не тямлю, якими хворобами я хворiв. – Ну, а за що ж ви сидiли? – Про це знайдете вiдповiдь у моему «дiлi». Я на це не можу вiдповiдати навiть вам. Ви ж знаете, яку я розписку пiдписав при своему звiльненнi?! – Ну, а про контакти з родиною в Захiднiй Украiнi ви можете нам розказати? – В Тернополi живе моя мати, якiй я кожного мiсяця посилаю грошi на прожиття. Сестра моя вже теж стара, немiчна i неспроможна прогодувати себе i стареньку дев'ятдесятилiтню матiр. – А як вашi брати поживають? – Я ще не мав змоги зв'язатися з ними. Та й правду кажучи, я не дуже й поспiшаю. З моею репутацiею колишнього «засланця», я не радо шукаю контактiв iз людьми, бо знаю, що це може iм принести клопоти i неприемностi, тим бiльше братам, з якими не маю зв'язку ще вiд кiнця двадцятих рокiв. – Невже ви так зчерствiли, що й родинний сентимент у вас притупився? – Кажу ж: не хочу братiв наражувати на клопоти iз-за зв'язкiв зi мною. Коли навiть дружина i дiти нараженi на всякi адмiнiстративнi ускладнення i побутовi обмеження через безпосереднi зв'язки з головою родини, то що ж тодi чекае iнших родичiв, якi досi жили поза межами УРСР?! Однак мiй допитувач не вгавав. Вiн продовжував засипати мене подiбними питаннями, блискавично перескакуючи з теми на тему, i здавалось, що йому йшлося тiльки про те, щоб загнати мене в глухий кут i не дати менi нiякоi фiртки для виходу. Його напарник став теж встрявати з питаннями на зовсiм iншi теми. Коли ж менi вже все це стало невиносливим, я запитав iх, чи я знову став пiдсудним i чи це знову почалися допити… – О, нi! Нам цiкаво знати вашi настроi та ваше самопочуття… Та, проте, давайте приступимо до дiла. Йосипе Йосиповичу, комiтет i чимало дiячiв культурного фронту вважають, що вам слiд повернутися до театру Харкова або Киева, а ми запропонували б вам поiхати до Львова i зайняти там пост мистецького керiвника Драматичного театру iм. Лесi Украiнки. Ви знаете: радянська влада будуе там нове примiщення для драматичного театру, який би постiйно працював у Львовi та був би зразком для iнших театрiв Захiднiх областей. На цю будову вже витрачено мiльйони карбованцiв. Акторський колектив скомплектовано з наявних кадрiв, якi в тому часi були на територii Захiдньоi Украiни. Однак той ансамбль ще не пiдготований до такого завдання, яке поставлене перед ним владою. Вiн мусить пройти основний перевишкiл i мусить збагатити своi мистецькi засоби, щоб пiднятися до таких завдань. Ви поiдете туди i поможете своiм галицьким колегам якнайскорiше пройти перевишкiл i стати у ряди театрального фронту всiеi краiни. Ви поможете iм якнайскорiше усвiдомити громадськi й мистецькi завдання та виясните рiзницю мiж обставинами, в яких iм доводилось досi працювати та обставинами, в яких iм доведеться тепер жити i творити. Словом, вашим завданням буде допомогти там новому театровi переозброiтися до наступу проти всього того, що досi було йому однозвучним i однозгiдним. – Як я орiентуюся в тiй ситуацii, що склалася навкруги мене пiсля мого повернення з Чiб'ю, то менi здаеться, що комiтет по справам мистецтв, а точнiше, деякi представники кiно-театрального фронту вважають, що настав час мого повернення до театру тiеi категорii, в якому я ранiше працював. Цi круги i комiтет думають про колишнiй «Березiль» або котрийсь iз киiвських театрiв. Натомiсть ви, представники НКВД, радите менi попрацювати у львiвському театрi iм. Лесi Украiнки. Це доволi дивна i своерiдна ситуацiя!.. І ось я тепер думаю: що це все означае? Тут, як видно, переплелись театральнi мiркування iз зовсiм вiдмiнними, що не мають нiчого спiльного з мистецькими справами. Коли вже тут встрявае ваша установа, то значить, що на мене накладають позамистецькi завдання i обов'язки. – Ви логiчно думаете. Ми хотiли б, щоб ви нам допомогли. – Що це значить? Я – театральний робiтник, актор, режисер. Можу i вмiю грати на сценi. Можу займатися тiльки театральними справами. Нiчим iншим я нiколи не цiкавився i не займався. Те, що ви вимагаете вiд мене, виходить поза функцii театру i актора, якi я досi виконував. НКВД така могутня установа, що може собi сама зарадити. Їй не треба допомоги якогось там акторини. Однак, втягнення його у сферу дiяльности вашоi органiзацii – це смерть для нього… Це його роздвоiть i остаточно знищить його творчу iндивiдуальнiсть. Вiн перестане бути мистцем i стане спiвробiтником, у даному випадку, апаратчиком вашоi установи. Я свiдомо сам не хочу собi затягувати петлi на своiй шиi. До таких завдань я не надаюсь… – Ого!.. Як видно, тi роки, що ви провели на засланнi, пройшли безкорисно. Ваша перековка дуже сумнiвна. Як видно, камiння, яке ви носили за пазухою, i далi там приховалось, щоб у слушний час жбурнути ним у серце радянськоi влади. З того виходить, що пашпорта вам ще не можна змiняти, бо ви не заслуговуете того, щоб влада прощала вам грiхи, якi вас загнали були на далеку Пiвнiч. – Маете ще якiсь претенсii до мене? Моя минувшина, мое заслання мають тяжiти i придавлювати мене до кiнця моiх днiв? Якщо так, то заводьте нове дiло, арештуйте, судiть, засилайте, стрiляйте, вiшайте, але не робiть з мене одного з тих, яких ви самi не поважаете i гидуете ними… Ви ж добре знаете, що донощикiв ненавидять не тiльки на волi, але й у вас вони не користуються довiр'ям i пошаною, а серед громадянства вони викликують гидоту. Цим шляхом я не пiду! Якщо для мене немае мiсця в театрi, серед мистцiв, творцiв краси i правди, тодi менi життя не цiкаве i не потрiбне. Для вас не е секретом, що мистецтво не терпить брехнi та бруду, в якi ви мене хочете втягти. У такому тонi велась ця розмова аж до моменту, поки я, втративши контроль над своiми нервами, в гiстеричному приступi пiдняв крик на весь «Континенталь», домагаючися припинити того роду «перековку». «Представники московського комiтету», зацитькуючи мене, заявили, що такi вибухи та реакцii допускальнi тiльки у внутрiшнiх примiщеннях НКВД. В готелi слiд вести себе пристойно i не турбувати готелевих сусiдiв. Проте, як видно, цей «вибух» вплинув на моiх спiвбесiдникiв i вони, не довiвши справи до бажаного для них кiнця, припинили цю iнтермедiю, заявляючи, що iншим разом ще поговорять зi мною перед тим, поки доведеться дати дозвiл на змiну мого пашпорту. Йосип Гiрняк Спомини [травень] 1941 р. Стрiлою злетiв я вниз до портьернi по свiй капелюх, посилаючи до ста чортiв зловiсний пашпорт i всiх моiх заступникiв, якi повикликали вовкiв з лiсу. Не стямившись, наскочив бiля вiшалки на гурт акторськоi братii: Амвросiя Бучму, Петра Сороку i старенького польського актора Рачку, якi з кiнофабрики, пiсля спiльних «зйомок», приiхали розважитись у тому iнтуристському ресторанi. Хоч як було менi не до компанii, не до товариськоi гутiрки, менi всупереч усякому бажанню довелось опинитися разом iз ними за столом i прислухатися до розмов, якi нiяк не вiдповiдали моему настроевi внаслiдок тiльки що пережитого… Застiльне товариство безтурботно продовжувало своi жарти та анекдоти про всякi театральнi й акторськi пригоди, не помiчаючи, що серед них опинилася тiнь, опинилася людина, яка не може вилiзти зi шкiри загнаноi тварини i включитися до iхнього безтурбоття. Довелося сидiти мiж товаришами, з якими колись було зв'язане все театральне життя. Не з одноi печi хлiб iли, а ось тепер – вони чужi, далекi й байдужi до того, що зi мною дiеться. Їм i не цiкавi моi турботи, моi переживання… Яке iм дiло до того, що коiлось у моiй душi. А я не мiг iм про це розказати, я був зачумлений. Я не мiг у них попросити нi ради, нi спiвчуття… Приречений до самотности, я мусiв сам нести тягар, що налiг на мене i загородив менi шляхи до нормальноi працi в театрi, бо, як видно було, спокою вони вже менi не дадуть… Велика ресторанна заля була порожня; тiльки за одним столом розсiлася компанiя, в яку мене силомiць затягли. Моi спiвтрапезники вели себе вiльно, нiби в себе в хатi. Я нiяк не мiг до них достроiтись. Моя внутрiшня самотнiсть зросла у квадратi, коли несподiвано появились моi допитувачi, якi щойно вiдпустили були мою душу на самотнi роздуми про невiдоме майбутне. Як видно, вони прийшли теж пiдкрiпитись пiсля своеi мiсii. Розсiлись вони у глибинi ресторану, за моею спиною. Їхнiй пронизливий погляд я вiдчував на своiй потилицi й на кожному нервi. А товариство мое, якби найнялося, гуло та безжурно веселилося. Ця пiкантна ситуацiя стала менi нестерпною. Я, хоч i з трудом, але таки вiдв'язався i покинув ненависний «Континенталь». Пiсля безсонноi ночi та тяжких дум я наступного ранку склав звiт iз вчорашньоi розмови з «представниками московського комiтету» – Людмилi Михайлiвнi. Старицька-Черняхiвська, уважно вислухавши мою сповiдь, попередила мене, що митарства на тому ще не покiнчились, що мене ще не раз будуть викликати на подiбнi розмови. Однак тепер усе буде залежати вiд моеi стiйкости. Схвалюючи мое ставлення i вiдповiдь, вона побажала менi сил та мужности. Пiзньоi осени я мусiв знову вiдбути подiбну розмову з такими самими двома енкаведистами, але вже в iншому готелi. Розмова велася в бiльш категоричних тонах та в бiльш грубiй формi. Моi допитувачi цього разу вже без шовкових рукавичок i чемних слiв добивалися моеi згоди на переiзд до Львова. Я рiшуче вiдмовився вiд посади мистецького керiвника театру iм. Лесi Украiнки у Львовi, заявляючи, що менi бiльше по душi праця в пересувному колгоспному театрi в Черкасах i що я мрiю там доживати незамiтно свого вiку на провiнцiйнiй сценi. Ця друга зустрiч остаточно переконала мене, що далi переховувати копiю листа Остапа Вишнi до Сталiна недоцiльно i справдi дуже ризиковно. Новий арешт мiг нагрянути кожноi хвилини i тодi Павла Михайловича вплутали б у нову ситуацiю, яка хто зна чим би закiнчилась. Мимо нових вагань i сумнiвiв, я з великим болем у серцi цей пакет-конверт знищив. Пiсля цього вчинку мене довго гризла совiсть, що я не здобувся на вiдвагу i, всупереч порадам, таки не зустрiвся з Максимом Рильським та не передав йому листа i прохання Остапа Вишнi. До сьогоднiшнього дня жалiю, що я не зберiг того документу епохи. Цей свiдок мiг би влити багато свiтла на темряву необ'ективного вiдношення до письменника, якому довелося жити i творити в обставинах, непосильних для суворих критикiв та «непорочних прапороносцiв благородних чеснот». У квiтнi 1941 року я отримав наказ iз Комiтету по справам мистецтв за пiдписом Компанiйця: «Негайно явитися у Киiв i приступити до виконування обов'язкiв мистецького керiвника Театру юного глядача». Наказ був категоричний, не допускав зволiкань, тим паче вiдмови. У телеграмi писалось: «Невиконання наказу грозить вiдповiдальнiстю перед судовими органами». Наказ той, як менi тодi здавалось, свiдчив про мою, може й тимчасову, але все ж таки перемогу. Те, що наказано менi явитися у Киiв, говорило про те, що НКВД зрезигнував iз моiх «мистецьких завдань» у Львовi та що комiтет дiстав вiльну руку в моiй справi, тобто НКВД рiшив не вмiшуватися в адмiнiстративнi справи театральних органiв. 1 травня 1941 року я покинув Черкаси i подався у столицю Украiни до Театру юного глядача. Пашпорта менi не змiняли аж до того часу, поки вiйна не розв'язала всього того так, що я зi своiм «вовчим бiлетом» мiг податися в широкий свiт без дозволу радянськоi влади. Кiлька днiв пiсля мого приiзду до столицi Амвросiй Бучма святкував свiй черговий ювiлей чи бенефiс. Комiтет запросив мене з цього приводу на бенкет. Коли присутнi пiсля офiцiйноi частини, промов та привiтань почули себе вiльнiше, я випадково проходив бiля стiльця Максима Тадейовича Рильського i не стямився, як в одну мить опинився на стiльцi бiля поета. Це Максим Тадейович потягнув мене за полу блюзи, посадив бiля себе i заговорив про те, що вiн чув про мiй намiр вiдвiдати його. Користаючи з такоi нагоди, я розказав про листа Остапа Вишнi до Сталiна i про прохання передати копiю головi Верховноi Ради Гречусi. Тут же я поiнформував поета, якi обставини примусили мене цю копiю знищити, про ситуацiю, яка склалася бiля мене та й про те, що вже чимало часу пройшло вiд мого приiзду i тому годi було того листа далi зберiгати. Максим Тадейович, пiдсуваючи менi склянку, сказав, що я поступив правильно, бо вiн не був би в станi виконати це прохання. – Клопотання Максима Рильського у справi Остапа Вишнi не поможуть чiб'юському в'язневi, тiльки навпаки, ще бiльше ускладнять i загострять режим для нього в iзоляторi, а клопотiльниковi збiльшать турбот, яких йому доля й досi не жалiе. Вся ця розмова велась у нервовому поспiху, непомiтно для сусiдiв за столом, одначе мiй спiвбесiдник не мiг приховати свого внутрiшнього хвилювання… Його зовнiшнiй вигляд говорив про скорботу i бiль за долю приятеля, про жаль, що надii, якi на нього вiн покладав, виявилися марними, нереальними. Максим Тадейович не мiг приховати терзань совiсти. Свою пасивнiсть, свою безсилiсть, що не дали змоги простягнути руку допомоги друговi в тяжких хвилинах життя, здавалось, вiдчув вiн як грiх, якого не могло змити нiяке каяття. Що ж таке дружба? Якi ж обов'язки накладае справжне побратимство? Це ж не формальне, нi до чого не зобов'язуюче вiдношення мiж людьми, якi силою обставин або за взаемним тяготiнням спiвживуть, спiвтворять i спiльно несуть тягар тяжкого ярма. Це глибока, кров'ю облита любов людини до людини. Проте, дружба у двадцятому столiттi, в добi тоталiтарного насильства i безправ'я, дружба пiд пануванням росiйського бiльшовизму – приречена на нелюдяне випробування. Не всi здатнi нести i перенести такi випробування, що нависли над головами громадян «есесерii». Не всiм дано сил i снаги. Обвинувачувати тих, якi не в станi протиставитись насильству державного апарату з його перфiдною системою спецiяльних установ та iх катiвських метод – це легко, але безвiдповiдально. Обвинувачам, поки винести своi суворi засуди, слiд би зважити тi обставини, в яких довелося грiшити пiдсудному. Менi було неймовiрно боляче за Максима Тадейовича. Йому, як це було видно, було ще болячiше признатися у своiй безпомiчностi й безпорадностi. Вiн, напевно, довго роздумував над тим, чи його клопотання ще бiльше не ускладнять долi ув'язненого Остапа Вишнi. Коли б на це зважилась людина, яка була поза межами пiдозрiнь, якоi репутацiя не була заплямлена минулим, можливо, що тодi були б хоч мiнiмальнi шанси на успiх. У даному випадку iнтервенцiя Максима Тадейовича могла насправдi тiльки пошкодити. Однак, такi роздуми не були виправдовуючими аргументами для Павла Михайловича. Вiн був одержимий тiльки одним бажанням: скоротити свое перебування в iзоляторi. Вiн конечно хотiв добитися перегляду присуду харкiвськоi «трiйки» ГПУ, через яку вiн сiм рокiв догоряе в iзоляторi. Що ж я маю йому сказати? Як його розрадити? Хiба вiн збагне мiркування та сумнiви киян, i того, на кого вiн покладав свою мрiю визволення iз каторги? Вiн не знав, що розв'язка всiеi справи в руках тiльки одного Сталiна. Верховна Рада УРСР була безвладною. Ця установа не могла тодi й пальцем кивнути для облегшення долi своiх громадян. Не вона була верховною iнстанцiею для смертникiв своеi краiни. Оригiнал листа пiшов прямо у Кремль до Сталiна. Однак, копiя повинна була нагадати украiнському суспiльству про долю одного з визначних землякiв, який свого часу самопосвятно оббивав пороги голови ВУЦВКу Григорiя Петровського в не однiй подiбнiй справi. Мiсiю цю мав узяти на себе приятель – Максим Тадейович Рильський. Остап Вишня не довiряв цього завдання комусь iншому, який би змiг виконати це без нiяких труднощiв, в якого не було обтяжливоi минувшини, i таких було чимало… Але довголiтнiй соратник в однiй i тiй же водi був купаний. Голос його i клопотання мали прогримiти на всю краiну, мали пробудити совiсть заляканих i затурканих землякiв i закликати iх стати в оборону рiдного i щирого побратима. Останнього доручення я так i не виконав, листа не передав, але сказати Остаповi Вишнi всю правду я теж не вiдважився. Я не мав вiдваги завдати йому такого болю i зневiри у людську дружбу. В його положеннi, в його моральному станi, трудно було пiднятися до висот розумiння i прощення. Його придавлювали обставини, вiн фiзично був вичерпаний, чекав тiльки на помiч вiд тих, яким сам не раз помагав, ризикуючи своею головою. В тому часi вiн не був спроможний збагнути тих, якi не могли розрубувати заплутуваних вузлiв з такою легкiстю, якою володiв вiн. Остап Вишня не раз i не одному помагав, не зважаючи на обставини i небезпеки. Ось тому то я попросив нашого спiльного однокашника Григорiя Івановича Добринiна, який кiлька тижнiв перед вiйною приiхав iз Чiб'ю на короткi вiдвiдини родини, переказати Павловi Михайловичу, що доручення я виконав i що копiя листа його до Сталiна пiшла до адресата заплянованим ним же шляхом. Я сказав неправду, бо правдою я не зважився ще бiльше обтяжувати i без цього невiдрадне життя Павла Михайловича. Пiсля моеi розмови з Максимом Рильським я знищив копiю листа Остапа Вишнi до Сталiна, чого й досi сам собi не можу простити. Цей лист був вимовним свiдченням епохи. Однак тодi я боявся, щоб лист не попав у руки переслiдувачiв автора. Довiдка 3 вiддiлу 3 управлiння НКВС СРСР на спостережно-агентурну справу № 586 «Зоологiя» 19 вересня 1941 р. Сов[ершенно] секретно Наблюдательно-агентурное дело «Зоология» заведено 6 июня 1941 г. на группу украинских националистов, отбывающих наказание в лагерях ГУЛАГа НКВД СССР. По делу проходят: 1. ГИРНЯК Иосиф Иосифович, 1895 г. рождения, урож. Галиции, украинец, гр-н УССР, артист театра «Березиль», беспартийный, осужденный как член УВО, б. доброволец сичевых стрельцов галицкой армии. 2. ГУБЕНКО Павел Михайлович (Остап ВИШНЯ), 1889 г. рождения, урож. Харьковской области, беспартийный, по национальности украинец, гр-н УССР, член президиума оргкомитета писателей Украины, бывш. член УПСР, участник подпольной конференции УПСР в 1923 г. В 1920 г. привлекался к ответственности по делу ЦК УПСР. Участник ликвидированной в 1931 г. к.р. организации УНЦ, член президиума оргкомитета писателей Украины. 3. ЛЕБЕДЬ Максим Максимович. 4. ШУДРИН Степан Васильевич, б. аспирант института Марксизма в Харькове, отбывающий срок наказания в Ухтпечлаге. 5. ГЖИЦКИЙ С. В. (очевидно, В. – З. – С. Г.) Группа перечисленных лиц, будучи в лагерях, имела между собой связь и стремилась наладить связь с осужденными других лагерей НКВД и с украинскими националистами, проживающими на воле. Все эти лица собирались и вели антисоветские разговоры. ГИРНЯК (Остап ВИШНЯ) разделяет ту националистическую мысль, что большинство украинцев «сидят только за то, что они украинцы». Эту мысль разделяет каждый националист. ГИРНЯК с ненавистью и злобой отзывается о советском строе, сравнивая его с фашизмом, он говорит: «Раньше Россия была страной тюрем – так ее единогласно называли все, а теперь мы имеем страну лагерей, концентрационных лагерей у нас больше, чем в какой-либо иной стране». «Насчет репрессий, притеснений и т. д. мы держим первенство также, как царская Россия держала это первенство». И далее: «Фашистская система Германии, это слабая копия того, что творится у нас. С той только разницей, что мы говорим, что все это делается во имя социализма, а фашисты хоть и ничего не заявляют, а делают все во имя спасения капитализма». (из аг. донесения с/о «Краник» от 11/1-39 г.) Далее, проходящий по делу ГУБЕНКО, во время пребывания в концлагерях не только не прекратил своей антисоветской деятельности, а наоборот, будучи еще более озлоблен на советскую власть, после проведения вербовки его в качестве агента, готов к проведению к.р. националистической работы в лагерях, через освобождающихся, подготавливал почву для антисоветской работы на свободе. По показаниям обвиняемого ТКАЧУКА Ивана Васильевича, ГУБЕНКО П. М. проходит, как активный террорист, способный на совершение теракта. Лица, проходящие по делу «Зоология», входили в организацию УВО. Индивидуальный террор, как одна из мер политической борьбы, входил составной частью в общую деятельность УВО. (из показаний обвиняемого ДАЦЬКОВА Михаила Александровича от 1933 г.) СЕКРЕТАРЬ ОТДЕЛЕНИЯ               [Пiдпис]                      (СУХОВА) 3 ОТДЕЛА 3 УПР. НКВД СССР ЗАМ НАЧ ОТД-НИЯ                     [Пiдпис]                       (САВИЛОВ) 3 ОТДЕЛА 3 УПР. НКВД СССР Ст. Лейтенант Госуд. Безопасности «19» сентября 1941 г. г. Куйбышев Донесення агента «Киевская» старшому оперативному уповноваженому 3 вiддiлення 3 вiддiлу 3 управлiння НКВС СРСР старшому лейтенанту Дикому 3 грудня 1942 р. Совершенно секретно Варя МАСЛЮЧЕНКО жена Остапа ВИШНИ лет 40, работает актрисой русского театра (странно, как она может в русском театре работать). Видела ее на спектакле в театре Революции в Москве – года 2? тому назад. Останавливалась она у своего друга Якова ТРУДЛЕРА. Он в юношестве работал на Украине в театре Франка. Здесь он работает пом. режес. в Камерном театре у Таирова. МАСЛЮЧЕНКО работает где-то в Московской области, либо где-то в смежной области. Об Остапе ВИШНИ разговора не было, но она обмолвилась, что ГИРНЯК (укр. актер, галичанин – сейчас в Харькове остался) скоро возвращается из заключения. ДАНО задание «Киевской». 1. Через имеющиеся связи среди украинской интеллигенции осторожно попытаться установить, где в настоящее время Варвара МАСЛЮЧЕНКО. СТ. ОПЕРУПОЛНОМОЧ. 3 ОТД. 3 ОТДЕЛА 3 УПРАВЛЕНИЯ ст. лейтенант гос. безопасности       [Пiдпис]                     (ДИКИЙ) Резолюцiя: «Установить Маслюченко и результат доложить. [Пiдпис нерозбiрливий] 10/ХІІ» Повiдомлення iнспектора Ухтпечлагу Скрябiноi про мiсце перебування Остапа Вишнi 15 лютого 1943 р. 15 лютого 1943 р. г. Раненбург Рязанской обл., ул. Первомайская, д. № 9. Маслюченко Варваре Алексеевне Гр. Маслюченко! В ответ на Ваше заявление сообщаем, что Губенко Павло Михайлович находится в пос. Ухта Коми АССР, п[очтовый] ящ[ик] № 226/7. Инспектор Скрябина Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 21 березня 1943 р. 21.ІІІ.43 Раб[очий] пос[елок] Ухта. Коми АССР почт[овый] ящ[ик] 226/7. Здравствуйте, дорогие мои! Растерялся я окончательно, получивши Вашу телеграмму. Я так уже свыкся с мыслью о том, что остался «один у свiтi», что никого у меня нет, – что я просто «остовпiв» от неожиданности. Повалилась ко всем чертям вся моя пятилетняя «конструкция» о собственном своем положении. Пять лет круглого одиночества создали определенную стойкую ситуацию, с которой я сжился, казалось, окончательно и бесповоротно. Мне было очень тяжело думать о Вас плохо. Плохо иногда думалось не потому, что Вы отошли от меня: это естественно. И не в этом дело. Мне было больно потому, что Вы, значит, меня не знали, не понимали, не предупредив меня об отходе, чтобы удар этот не был таким ошеломляющим и тяжелым. И все же, несмотря ни на что, я не питал к Вам ничего, кроме чувства глубокого уважения за отношение ко мне в первые 5 лет. Это[го] времени и всего за эти 5 лет пережитого было более чем достаточно, чтобы оставить во мне на всю жизнь это чувство и уважения и глубокой признательности. И никакие обстоятельства не поколебали во мне этого чувства. И все равно: вспомнили ли бы Вы обо мне или нет, – моим единственным желанием все время было повидать Вас, чтобы пожать Вам руки с чувством теплой благодарности. И только одно иногда омрачало: «Почему не сказали? Значит, не верили! Значит, думали обо мне плохо». За 5 лет я не написал никому ни одной строчки и не получил ни от кого тоже ни слова. Забыл, как пишутся письма. Пережил очень много. Но еще жив. О здоровье хорошего не скажешь. Оно у меня никогда блестящим не было, а за это время, конечно, сдало. Тяну понемножку. И хожу и лежу. «Лежачи, хожу». Фельдшерую. Осталось 8 месяцев. Не знаю, дотяну ли. Хотелось бы дотянуть, чтобы повидать Вас. С волнением жду вестей от Вас. Какие Вы теперь? Мурапет уже взрослая и уже не снится ей «соколадный слон»… Здоровы ли Вы? Слышно ли что о Вячеславе? И вообще обо всем и всех… У меня, конечно, однообразие. Одно скажу: по отношению к Вам я ни капельки не изменился: такой же, как и был. И живете Вы во мне так же и такими же, как и были. Обнимаю Вас крепко и целую. Ваш Павло. Р. S. Пишите подробнее обо всем. Я так соскучился и за Вами, и за всем на свете. П[авло]. Меморандум по агентурнiй справi «Накипь» на ув’язненого Губенка (Остап Вишня) Павла Михайловича 28 квiтня 1943 р. Сов[ершенно] секретно 1889 г. рождения, уроженец м. Грунь Харьковской области, сын приказчика, по соц. положению служащий, имеет неоконченное высшее образование, по профессии – писатель. В прошлом член УПСР с 1920 г. является активным участников украинской к-р организации, террорист, украинский националист. Осужден 3/III-33 г. Коллегией ОГПУ, как участник украинской к-р террористической организации на 10 лет л/свободы, содержится на ОЛП’е № 7 (Ветлосян) Ухтижмлага НКВД. Из материалов архивного дела-формуляра и агентурного дела «Зоология», по которым ГУБЕНКО в прошлом разрабатывался, видно, что со дня прибытия в лагерь (август 1934 г.), ГУБЕНКО блокировался исключительно с украинскими и другими к-р националистическими элементами. Находясь в первое время в Печорском отделении быв. Ухтпечлага НКВД – ГУБЕНКО установил связь с украинскими националистами СТОРОЖКО, ГЖИЦКИМ и другими, обсуждая с ними вопросы положения на Украине, вопросы внутренней и международной жизни с к-р националистических позиций. Находясь с 1939 г. на кирпичном заводе Ухтижмлага НКВД, ГУБЕНКО имел тесную связь с украинскими националистами в/н в/н ГИРНЯК Иосифом Иосифовичем (судимым в прошлом за к-р украинскую националистическую деятельность) и его женой ДОБРОВОЛЬСКОЙ Олимпией Остаповной (работавшими по вольному найму артистами в клубе поселка Ухта), в/н РАДЕЕВОЙ (б. закл. по ст. 58-6, сейчас работает в клубе Ухта артисткой), в/н МИХАЙЛЕНКО (б. з/к, судимый за шпионаж, работает сейчас ст. инженером в Управлении лагеря). На ГУБЕНКО, ГИРНЯК и ДОБРОВОЛЬСКУЮ, как выше уже указывалось, имелось аг. дело «Зоология», но в связи с тем, что ГИРНЯК и ДОБРОВОЛЬСКАЯ в 1940 году выехали их Ухты (в Чебоксары) откуда потом неизвестно куда переехали, аг. дело «Зоология» было переведено в д/ф на ГУБЕНКО, а материалы на ГИРНЯК и ДОБРОВОЛЬСКУЮ выделены и направлены по месту их убытия. В январе м-це 1941 года ГУБЕНКО, придя к нашему агенту «ПОРТНОВ» с в/н ПРОХНЕВСКИМ (украинец, судим в прошлом за к-р деятельность, работает инспектором конторы Коммунхоза), ГУБЕНКО дал следующую характеристику своим связям среди вольнонаемных работников лагеря: «…Все спасение в ПРОХНЕВСКОМ, без него я не мог бы вылезть ни на час. Знаете, когда выходишь из этого омута, хоть увидишь кое-кого, сообщишься с внешним миром…» Когда ПРОХНЕВСКИЙ ушел, ГУБЕНКО сказал источнику, что скоро ему обременять ПРОХНЕВСКОГО не надо будет, так как у него будут иные возможности, а именно: «…Освобождается приятельница Иосифа (ГИРНЯКА) – РАДЕЕВА, и она мне связь наладит с кем надо, ибо Иосиф всех уже повидал, но он очень осторожен и к моим адресатам вроде ПРОХНЕВСКОГО и ЛАВРОВА относится с большой осторожностью…» Позже в апреле 1942 года, ГУБЕНКО подтвердил нашему агенту «Виктория» наличие у него в прошлом связи с ГИРНЯКОМ и РАДЕЕВОЙ, заметив, что: «За все время в Ухтижмлаге два человека его по настоящему поддерживали – это ГИРНЯК, бывший художественный руководитель театра и МИХАЙЛЕНКО – бывший гл. инженер ТЭС, эти не боялись и делали для меня все. МИХАЙЛЕНКО в частности, сам пришел ко мне и спросил, в чем я нуждаюсь…» В период нахождения на кирпичном заводе установлены заслуживающие внимания связи ГУБЕНКО с кадровыми троцкистами. Сюда относятся: ВАЛЕНТИНОВ, отбывавший наказание в лагере, выбывший в г. Сыктывкар и в настоящее время там активно разрабатывающийся НКВД Коми АССР, и КОЗЛОВ, отбывавший наказание в лагере, освободившийся из лагеря в 1941 г., после чего стал работать по вольному найму. Агент «ОРЛОВ» 6/III-41 г. сообщил о некоторых формах разложенческой деятельности ГУБЕНКО на кирпичном заводе, где он использовался в качестве лекпома: «…ГУБЕНКО, пользуясь своим служебным положением лекпома, выдает к-р элементам полагающееся больным молоко, освобождает без всякого основания от работы и устраивает на самые легкие работы этот элемент. ГУБЕНКО всячески поощряет и разжигает к-р настроения заключенных, пользуясь часто и национальным моментом…» С началом войны СССР с фашистской Германией – ГУБЕНКО, как больной (у ГУБЕНКО язва желудка и двенадцатиперстной кишки), был переведен на лечебный пункт Ветлосян, где после выздоровления остался на медицинской работе. Здесь наша агентура отмечает активизацию антисоветской деятельности ГУБЕНКО, повышенный его интерес к украинским к-р национал-шовинистическим элементам, в том числе к членам ОУН, направленным в лагерь из западных областей Украины и группирование этого элемента вокруг ГУБЕНКО. Среди новых антисоветских связей ГУБЕНКО на лагпункте «Ветлосян» наибольший оперативный интерес представляют: З/к ШАБЛИЕВСКИЙ Евгений Степанович, 1906 г. рождения, уроженец быв. Волынской губ., Ковельского уезда, д. Камень-Каширской, гр-н СССР, по национальности украинец, из служащих, образование высшее, в прошлом литературный работник на Украине, бывший член ВКП(б) с 1925–1935 г., владеет немецким и французскими языками, осужден 21 сентября 1940 г. Особым Совещанием НКВД СССР за а/с агитацию на 8 лет лишения свободы, а ранее (в 1936 г.) за к-р деятельность на 5 лет лишения свободы. З/к БАБИЙ Василий Юрьевич, 1894 г. рождения, уроженец м. Струтин, Западной Украины, по национальности украинец, образование высшее, доктор юридических наук, в прошлом крупный кооперативный деятель во Львове и один из руководителей УНДО, служил в армии Петлюры в чине полковника, осужден 4 октября 1940 года Особым Совещанием НКВД как СОЭ на 8 лет лишения свободы. Активизируя разработку ГУБЕНКО и этих его связей, нами было получено ряд агентурных данных о его политических настроениях, в том числе от агента «Виктория» (Демченко Мария Абрамовна): На основании этих агентурных данных было заведено агентурное дело «НАКИПЬ», отнесением к основным об’ектам разработки ГУБЕНКО, ШАБЛИЕВСКИЙ и БАБИЙ. В процессе дальнейшей агентурной разработки фигурантов аг. дела «НАКИПЬ» выявлены новые связи ГУБЕНКО на ОЛП’е № 7, представляющие оперативный интерес. В числе их: З/к КЕЧИТА[23 - ЧЕКИТА.] Сергей Яковлевич, 1895 г. рождения, уроженец б. Польши, по национальности украинец, осужден Особым Совещанием НКВД 29.ХII-37 г. за КРА на 10 лет. Источник «Виктория» 16.VI-42 г. сообщил, что в связи с рассказами о благожелательном отношении немцев к красноармейцам разговаривал с ЧЕКИТОЙ и установил, что источник информации ГУБЕНКО о политике немцев в отношении украинцев-красноармейцев был именно он – ЧЕКИТА, ЧЕКИТА подробно об этом рассказал источнику. З/к ЖЕЛЕЗНЯК Моисей Исакович, 1893 г. рождения, уроженец г. Бердичева, Киевской обл., по национальности украинец, осужден Особым Совещанием НКВД 7.ІХ-37 г. за КРА на 10 лет. В отношении его источник «Иджид» 15 Х-42 г. сообщил, что ГУБЕНКО знаком и связан с медбратом з/к ЖЕЛЕЗНЯКОМ – украинцем, что последний а/с настроен, часто встречается с ГУБЕНКО. Наибольший интерес из новых связей ГУБЕНКО представляет украинский националист: Как сообщает агент «Виктория», между СКРИПКО и ГУБЕНКО, после установления их знакомства – существует систематическая связь. Разработка ГУБЕНКО и его связей, как это видно из прилагаемых агентурных материалов, до января 1943 года существенно нового ничего не дала. Поступающие агентурные материалы фиксировали его политические настроения и некоторые заслуживающие внимания новые связи в лагере. В начале января с. г. агент «Виктория» сообщил о радушной встрече ГУБЕНКО на лагпункте, где он содержался, с бывшим начинающимся украинским писателем из окружения СОСЮРЫ, отбывшим 10 лет лишения свободы в лагере ГАМАЛИЯ Б. В. На последнего одновременно были получены материалы о его причастности к небольшому хищению. Это было использовано для вербовки ГАМАЛИЯ (агент «Харьковский»), сообщившего нам при вербовке о своей встрече с ГУБЕНКО и о том, что последний просил его через артистку клуба РАДЕЕВУ установить местонахождения отбывавшего в лагере наказание украинского националиста артиста ГИРНЯКА. Направленный на разработку ГУБЕНКО аг. «Харьковский» (так же агент «Виктория») сообщил, помимо желания ГУБЕНКО установить местонахождение ГИРНЯКА, следующие заслуживающие внимания данные: а) В области враждебных политических взглядов ГУБЕНКО, при некоторой их непоследовательности о постоянной острой враждебности его к товарищу Сталину и скептическом, отрицательном отношении к успехам Красной Армии и ее вторжению на Украину; б) О беседе с РАДЕЕВОЙ по поводу установления адреса ГИРНЯКА, вследствие которой РАДЕЕВА обещала по этому вопросу списаться с БУЧМОЙ. Результат этот переданный источником ГУБЕНКО последнего очень обрадовал; в) О проявлении ГУБЕНКО интереса к судьбе Л. КУРБАСА, М. КУЛИШ, ФИЛИППОВИЧА, Г. ЭПИК, СЛЮСАРЕНКО, КИРИЛЕНКО; г) О том, что ГУБЕНКО высказал источнику «удивление» по поводу того, что он («Харьковский»), будучи вольным гражданином, не может наладить связь и точно узнать от частных лиц, а не через радио и газеты о том, что делается по ту сторону линии фронта. ПРИЛОЖЕНИЕ: 1. Копии агентурных материалов на 14 листах. 2. Старые материалы по разработке ГУБЕНКО на 43 листах. НАЧАЛЬНИК ОПЕРАТИВНОГО ОТДЕЛА УХТИЖМЛАГА НКВД майор гос. безопасности               [Пiдпис]                  (ЛЕОНОВ) НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛЕНИЯ ОПЕРОТДЕЛА майор гос. безопасности               [Пiдпис]                  (КЛАУСЕН) «28» апреля 1943 г. Копii агентурних матерiалiв на Губенка (Остапа Вишню) Павла Михайловича за 1941—43 роки (додаток до Меморандуму по агентурнiй справi «Накипь» на ув’язненого Губенка (Остап Вишня) Павла Михайловича) 28 квiтня 1943 р. Совершенно секретно АГ. «ПОРТНОВ» Принял 12.1-1941 года Нач. опер. чек. отдела РЕШЕТНИКОВ АГЕНТУРНОЕ ДОНЕСЕНИЕ 29 декабря ко мне пришел Остап ВИШНЯ. Пришел он вместе с ПРОХНЕВСКИМ. Мне ПРОХНЕВСКИЙ и говорит: «Вот видите, я часто помогаю ему вырваться к Вам». А ВИШНЯ говорит: «Все спасение в т. ПРОХНЕВСКОМ, без него я не мог бы вылезть ни на час. Знаете, когда выходишь из этого омута, хоть увидишь кое-кого, сообщаешься с внешним миром». Когда со мной ВИШНЯ остался наедине, он очень начал хвалить жену ПРОХНЕВСКОГО, которая ему делает все виды одолжения, но тут же добавляет: «скоро мне их обременять не надо будет, возможность у меня появится иная». Я так незаметно поинтересовался через кого; ВИШНЯ мне отвечает: «Освобождается приятельница Иосифа (ГИРНЯК) – РАДЕЕВА, и она мне связь наладит с кем надо, ибо Иосиф всех уже повидал, но он очень осторожен и к моим адресатам «вроде ПРОХНЕВСКИХ и ЛАВРОВЫХ», все же Иосиф относится с большой осторожностью». Справка: Аг. «П» было задание сблизиться с Остапом ВИШНЯ. Мероприятия: Аг. «П» дано задание входить в доверие к Остапу Вишня, выявляя его связи и к-р деятельность с Гирняк и др. «ОРЛОВ» Принял 6.III-1941 года Опер. Уполномоченный ПУСТОВАЛОВ ЛЕНГЕФЕР в последнее время выявил себя как опасный враг Советского государства. При сдаче дел он вел себя очень вызывающе и отказался давать мне какие-либо объяснения по сдаваемым делам. Я прикинулся сочувствующим ему человеком. При сдаче дел он сбросил папки с делами на стол и ушел. На мой вопрос, почему он так поступает, ЛЕНГЕФЕР ответил: мое отношение к сдаче дел не принимайте против себя. Оно направлено против них. Я хочу сорвать продолжение плановой работы. Настроение у ЛЕНГЕФЕРА озлобленное. Дней десять тому назад он явился в контору с угрозами, что изобьет меня, так как ему передали, что я нелестно выразился о нем как о плановике. Я старался его успокоить. ЛЕНГЕФЕР снят с работы 5 февраля, а продолжал жить весь месяц в комнате ИТР и пользоваться стахановским питанием ничего весь месяц не делая. Работники планового отдела Управления говорили, что ЛЕНГЕФЕР скоро будет работать в Управлении, намекая на его отношения с ВЕРБОЙ, которая усиленно интересовалась у меня как живется ЛЕНГЕФЕРУ и что он делает. Такой же опасный враг является лекпом ОЛП № 13 ГУБЕНКО, который все время старается выдвинуть наиболее опасные к-р элементы на наиболее выгодные должности лагпункта, где они могли бы больше всего вредить. ГУБЕНКО выдвинул САКУЕРА парикмахером. Парикмахер лагпункта зарабатывает в месяц несколько сот рублей и САКУЕР, будучи парикмахером подкупил нарядчика комендатуру, часто ходил в город. ГУБЕНКО посадил в плановую часть своего единомышленника КОВАЛЬЧУКА (снятый сейчас), в лаборатории устроил ВЕТОШКИНА, недавно он устроил ВЕТОШКИНА лекпомом на гипсовом карьере. ГУБЕНКО устроил через ЛЕНГЕФЕРА командировку ВАЛЕНТИНОВУ – троцкисту в проектный отдел, хотя ВАЛЕНТИНОВ ничего не понимает ни в проектном, ни в сметном деле. ГУБЕНКО, пользуясь своим положением лекпома, выдает этим к-р элементам полагающееся больным молоко, освобождает без всякого основания от работы и устраивает их на самых легких работах. ГУБЕНКО всячески поощряет и разжигает контрреволюционное настроение з/к з/к пользуясь часто и национальными моментами. Он украинец. Мероприятия: Дано задание осв. «Орлову» установить связи ГУБЕНКО в лагере. «ИРИН» Принял 28.VI-1941 года Опер. Уполномоченный ПУСТОВАЛОВ 28 июня 1941 г. вечером в разговоре с источником з/к ГУБЕНКО Павел Михайлович по вопросу военных действий сказал: «У меня не вызывает сомнений человеческий материал нашей армии, но я боюсь справится ли со своими задачами командование, т. к. выдающиеся руководители в большинстве изъяты, а новых, как полководцев, я не знаю». «ИРИН» Принял 24.IХ-1941 года Опер. Уполномоченный ПУСТОВАЛОВ 8.ІХ-1941 г. вечером в разговоре с з/к ИЗМЕСТЬЕВЫМ з/к ГУБЕНКО П. М. по поводу своего перевода на «Ветсолян» заявил, что якобы, его перевод дело рук нарядчика СТЕПАНОВА, т. к. СТЕПАНОВ наркоман и он раньше использовал бесцеремонно зав. медпунктом ЧАРКОВСКОГО, к которому ежедневно приходил и требовал наркотиков, а он – ГУБЕНКО на это не шел, так СТЕПАНОВ настроил КАРМАНОВА и поэтому отправили именно его ГУБЕНКО. Дальше ГУБЕНКО заявил, что год-полтора тому назад не могло быть речи о его переводе на «Ветлосян», так как его могли держать только «на режимной командировке», что перевод на Ветлосян для него благоприятен, так как означает, что «на него третий отдел видов не имеет» и что если ему удастся поехать на инвалидную командировку в Княж-погост, то это еще лучше, так как «дальше от всевидящего ока третьего отдела». Дальше разговор перешел на тему военных событий и на вопрос ИЗМЕСТЬЕВА, как он – ГУБЕНКО – расценивает обстановку он начал: «…Если не произойдет военной катастрофы». В это время зашел в хозчасть завхоз в/н СЕЛЕЗНЕВ и ГУБЕНКО дальше не продолжал. Вскоре он ушел к себе. Попытки поговорить с ним утром 9.ІХ до отправки со стороны ИЗМЕСТЬЕВА ни к чему не привели, так как все время были люди у ГУБЕНКО. Мероприятия: к делу-формуляр на ГУБЕНКО. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 18.III-1942 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН ТОДЕРСКИЙ Александр Иванович пришел ко мне сам, чтобы выяснить, что либо о судьбе своей жены Р. ТОДОРСКОЙ, с которой я виделась осенью 1937 г. Встретилась с ним несколько раз (4 раза), но все мельком. Однажды в начале февраля он пришел и сказал, что хотел бы серьезно поговорить. Речь завел о оценке событий периода 1937—40 г.г. О себе он сказал, что он весь период своего пребывания в партии до момента ареста был до конца сталинцем, и был предан до конца. Сейчас вынужден пересмотреть свои взгляды и отношения. Считает, что аресты 1937—38 г. были организованы с целью изоляции и уничтожения той части партактива, которые могли оказать противодействие в намеченной политике. Существо же политики внешней и внутренней он полагает антиленинским или говоря языком одного товарища (фамилию которого он не назвал) контрреволюционным. Сказал, что он сам еще теоретически до конца не осмыслил событий, но этот товарищ ему такую концепцию к-р перерождения развил и она ему представляется убедительной. ТОДОРСКИЙ на мой вопрос кто это, ответил, что этот человек меня знает, но его имя он сказать мне не может. Много говорил о группе военных, арестов в 1937–1938 г.г. Кроме Тухачевского, считает что все остальные ни в каком заговоре не состояли, что все их обвинения инсинуация, а факт их личных признаний не убедителен. Рассказал, что на одном из совещаний военных Ворошилов пытался найти в технике, практике самого военного дела их вредительскую работу и не сумел привести ни одного убедительного аргумента по существу дела. Я активно в разговоре не участвовала, своей точки зрения не выявляла, ограничиваясь вопросами и сказав ему, что его точка зрения несколько упрощенская. Мое это замечание его заметно охладило, мы тогда же условились еще встретиться, чтобы продолжить беседу, но он свидания избегает, сам больше не приходил и на мое заявление, что я могу зайти к нему (он живет в кабинке) ответил, что это неудобно. ТОДОРСКИЙ производит впечатление человека несколько расслабленного, мало волевого и сейчас в этих вопросах легко поддающегося чужому влиянию. Думаю, что он находится под чьим-то сильным воздействием. ШАБЛИЕВСКИЙ Евгений Степанович знал меня по Украине, встретил приветливо и при первой же встрече завел разговор (в очень осторожной форме) об оценке событий 1937—40 гг. В форме вопроса сказал, что аресты 1937–1938 г. были, вероятно, подготовлены к такому маневру в политике, который был совершен позднее. Я разговора не поддерживала и он больше его не продолжал. Встреч со мной не ищет и даже пожалуй избегает. По-моему, из боязни быть заподозренным в политических связях (моя фамилия, пребывание в ИЗО). У него постоянно собираются киевляне – украинцы, об этом мне сказал доктор РОЖКОВ, который у него бывает. РОЖКОВ же мне сказал, что мне заходить к ШАБЛИЕВСКОМУ неудобно ибо и так это землячество подозрительно, а мое присутствие придаст ему еще более определенную окраску. ШАБЛИЕВСКИЙ тоже живет в отдельной кабинке. Кто у него бывает из украинцев не знаю, знаю только, что он систематически встречается с проф. ВИТТЕНБУРГОМ (з/к немец из Киева) и доктором РОЖКОВЫМ. Из врачебного мира интерес и желание поддерживать связь выявил КРИСТАЛЬНЫЙ. Он с первого же дня приезда принял активное участие в моей судьбе, помог сразу пойти на работу, которая меня устраивала, обеспечил дачу мне соответствующей категории труда (4 р.) и т. д. Много расспрашивал об условиях в ИЗО и о группе КОЗЛОВОЙ, ИОФФЕ. Выразил уверенность, что их арест связан с информацией НЕКРАСОВОЙ, которая якобы была инспирирована АНДРЕЕВОЙ и явилась орудием в руках АНДРЕЕВОЙ. Предполагает, что КОЗЛОВА действительно могла что-либо болтать при НЕКРАСОВОЙ. Ту же точку зрения на роль НЕКРАСОВОЙ и АНДРЕЕВОЙ в деле арестов этой группы высказал мне КАМИНСКИЙ, который специально вызвал меня к себе с просьбой рассказать все, что я знаю о деле Мар. Мих. и КОЗЛОВОЙ. В разговоре КАМИНСКИЙ был очень сдержан, но явно волновался. Мне рекомендовал держать себя осторожно и на мой вопрос, что из себя представляет КРИСТАЛЬНЫЙ ответил: «Я ему не доверяю». Больше встреч у меня с КАМИНСКИМ не было. КРИСТАЛЬНОГО видела до его отъезда на 22 ОЛП раз 6–7, к вопросу о моем пребывании в ИЗО он больше не возвращался, на общие политические темы разговора не заводил. Только однажды по поводу слушания радио – он сказал: «скучно это все победы, а топчемся на том же месте – болтовня, но давайте об этом лучше не говорить». КРИСТАЛЬНЫЙ человек по существу совершенно аморальный, жулик, связан со всеми кто нужен, непосредственно окружен адъютантами-денщиками, как он их сам называет, из преступного мира, которые для него готовы сделать все. Кроме того он тип несколько патологический. Вся врачебная среда относится к нему резко враждебно и внутренне презирает, но боится. Наладились у меня систематические встречи только с ГУБЕНКО (Остап ВИШНЯ), которого первый раз прислал ко мне КРИСТАЛЬНЫЙ. Он заходит ко мне систематически, когда бывает в Ветсоляне. Виделась с ним раз 8—10, но на политические темы он заговорил только в последние две встречи. К тому как и почему была в ИЗО, к арестованным не проявил никакого интереса. Первая полит. беседа с ГУБЕНКО была связана с украинскими писателями. Стали перечислять, кто из них сохранился на воле, и тогда ГУБЕНКО сказал, что убежден, что М. БАЖАН и П. ПАНЧ могли остаться только потому, что они оказывали «известные услуги». Сказал он это спокойно и без всякой внешней злобы. Во вторую беседу он стал мне рассказывать о восстании на Печоре, выразив мне, что эта вспышка могла быть спровоцирована, чтобы развязать себе руки для расправы с другими, с нами. Сказал, «ведь восстание в таких условиях когда никто не может поддержать – просто бессмыслица, самоубийство – значит тут действовала провокационная рука». Я ответила, что восстание в таких условиях несомненно абсурдно, но что оно могло вспыхнуть и не провокационно. На вопрос откуда он знает о восстании, ГУБЕНКО ответил, что от красноармейца, который ездил на усмирение. В этой же беседе говорил о том, что очень жалко, что ничего не знает о той политике, которую в частности на Украине проводят фашисты. Встретились случайно с КИМЕЛЬБЛАТОМ (сейчас работает в 1 корпусе привратником – в прошлом активный парт. работник, теоретически подкован и развит; киевлянин заявил, что знает меня по воле). В первом же разговоре развил ту же теорию к-р перерождения руководства, которую мне излагал ТОДОРСКИЙ. Сопоставляя все сказанное, у меня составилось впечатление, что именно КИМЕЛЬБЛАТ и воздействует на ТОДОРСКОГО. «ВИКТОРИИ» дано задание: 1. Учитывая, что со времени ее прибытия из след. ИЗО прошел значительный срок и «прощупывание» ее по прошлому делу не вызвало в отношении ее никаких подозрений, несколько активизировать себя в такой мере, чтобы не вызвать очужденности к себе. 2. Остапу ВИШНЯ, который связан с ШАБЛИЕВСКИМ, имея ввиду, что это дойдет до последнего, заметить в беседе, что она его (ШАБЛИЕВСКОГО) по Украине все же мало знала. 3. Обратить основное внимание на выявление актива украинского «землячества», связанного с Остапом ВИШНЯ и ШАБЛИЕВСКИМ, их политических взглядов в связи с войной и отношения к вопросу восстания. 4. Обратить самое серьезное внимание на выявление связей О. В. с «Ш» с другими подразделениями лагеря и с волей. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 4.IV-1942 года Нач. отделения Оперотд. КЛАУСЕН Все разговоры ГУБЕНКО ведутся вокруг двух вопросов: 1) война, 2) политика на Украине немцев и Сов. власти. Два раза разговор велся втроем – был еще ПЕТРОВ Иван (молодой фашист из Западной Украины, гуцул, арестованный в 1941 г. по делу группы (21 чел.) группа обвинялась в совершении терактов в подготовке восстания против Сов. власти). На вопрос источника, располагало [ли] НКВД материалами, подтверждающими это, ответил: «Да мы имели оружие, литературу и выдал меня один провокатор». Вместе с П. М. источник расспрашивал его о положении, создавшемся в Западной Украине, после занятия ее Красной Армией. Все его ответы сводятся к тому, что советская власть в течение первых двух месяцев занимала выжидательную позицию, не вмешиваясь активно во внутренний строй занятой страны, а затем пошла по линии насильственного насаждения своих принципов, грабя всех, встретила при этом сопротивление и начала массовые аресты и поход против украинцев. ПЕТРОВ сказал даже, что были в ряде мест запрещена украинская речь, закрыты украинские школы и развернуты вместо них русские. Источник выразил удивление, сказав, что это было бы невероятной политикой, глупостью, авантюрой. На это ГУБЕНКО возразил: «Почему же ведь граф БОБРИНСКИЙ в 1915—16 г. проводил русификацию Галиции, почему нашим это было не повторить под провокационную дудку Гитлера. Я думаю, что он сознательно отдал на 1 год все эти места советам, чтобы создать себе потом прекрасный тыл, ведь вся политика там Советов озлобила население против СССР и подготовила плацдарм для немцев. Все поведение наших настолько нелепо, что это могло быть только делом рук немцев». На вопрос источника ПЕТРОВУ: «А как держали себя немцы в отношении украинцев в тех местах, которые при разделе Польши отошли к ним», он ответил: «Никого не трогали», а ГУБЕНКО с ссылкой на многочисленные рассказы поляков и укр. подтвердил это. Когда потом в разговоре с ГУБЕНКО источник сказал, что информация ПЕТРОВА ему представляется не совсем правильной и недостаточной, он ответил – может быть, на днях я сумею поговорить о всех этих вопросах с БАБИЕМ (Бабий сейчас болен, перенес острое заболевание с потерей сознания и только начал поправляться). БАБИЙ самый серьезный из галичан, прекрасно информированный во всех политических делах в Западной Украине, он знает всю украинскую интеллигенцию и сумеет все нам рассказать. Я уже с ним говорил, но пока щажу его здоровье». ГУБЕНКО считает, что весной развернется генеральное наступление немцев и тогда окончательно решится, кто кого. ШАБЛИЕВСКИЙ, говоря тоже самое, заявил: «Немцы укрепились на зимних квартирах и приостановили наступление зимой еще и поэтому, что они работают на синтетическом бензине, а он в зимних условиях дает ухудшенные показатели». ГУБЕНКО много раз жаловался на трусость «земляков», которые с ним боялись и боятся как правило поддерживать отношения, в частности говорил о чрезмерной осторожности ШАБЛИЕВСКОГО и сказал, что за все время в Ухтижемлаге два человека (из уже освободившихся) его по настоящему поддерживали. Это ГИРНЯК, бывш. худож. руководитель театра Косолапкина и МИХАЙЛЕНКО, бывш. гл. инженер ТЭС – сейчас ст. инженер Управления лагеря. Эти не боялись и делали для меня все. МИХАЙЛЕНКО, в частности сам пришел ко мне и спросил в чем я нуждаюсь. С ШАБЛИЕВСКИМ имел за это время беседу – он пытался меня «размотать», начал снова с вопроса об оценке политики арестов. Сказал, что раньше он читал, что это дело рук Постышева, Ежова и др., а теперь видит, что дело в ином, что они если и извращали политику руководителя, то только в деталях. ШАБЛИЕВСКИЙ снова сказал, что аресты были продиктованы боязнью, опасением, что этот актив не поддержит и менее прочен, что Сталин боится Кагановича и поэтому его сейчас оттирает. Он сказал, сколько бы мы с вами не сидели мы, к. рев. не станем, но кому как нефашистской провокационной руке понадобилось проделать эту историю с нами и нам подобными. «Виктории»: Дано задание обратить первоочередное внимание на дальнейшее выявление связей ГУБЕНКО, в том числе на кирпичном заводе. Справка: БАБИЙ Василий Юрьевич 1894 г., уроженец местечко Струтин, украинец, адвокат и бухгалтер, служил в армии Петлюры в чине полковника, являлся руководителем районной организации УНДО. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 9.IV-1942 года Нач. отделен. Оперотд. КЛАУСЕН К ГУБЕНКО П. М. (Остапу Вишне) 7 или 6.IV приезжал ЦУКЕРОВ начальник кирзавода на Крутой б. технорук на 13 ОЛП’е. Приезжал специально для свидания с ним. Будет у него ровно через месяц. ГУБЕНКО сказал, что он с ним связан по кирзаводу ОЛП № 13. На мой вопрос, украинец ли ЦУКЕРОВ? ГУБЕНКО ответил, что он украинский еврей, но вполне надежный человек. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 15.IV-1942 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН ГУБЕНКО спрашивал источника, с кем из бывшего украинского актива (источник и муж) были связаны. Возвращался к этому вопросу дважды и интересовался моими характеристиками. Сам давал оценки сдержанные, но чувствовалось положительное отношение к Затонскому, Чубарю, Любченко. Сообщил источнику, что Чубарь В. Я. сохранился на воле и работает в качестве начальника каких-то лагерей. Его информировал об этом ЦУКЕРОВ (со слов Ширшова – начальника Крутой). ГУБЕНКО сказал источнику, что проверил у Бабия информацию Петрова о политике сов. власти в Западной Украине. Петров наврал, ибо Бабий сообщает, что никакой русификаторской политики сов. органы не вели – политика была на украинизацию и в подборе кадров курс был на украинцев по преимуществу местных. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 24.IV-1942 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН Несколько раз источник возвращался в разговорах с ГУБЕНКО к вопросу интересующего последнего о том, что фактически происходило в тех кругах украинской интеллигенции, которая подверглась арестам (с 1933 по 1938 г.). В различных вариациях ГУБЕНКО повторяет такую схему: «С точки зрения нынешнего руководства аресты надо было произвести, ибо всякую мысль оно (руководство) считает преступным, а в этих кругах к руководителю было распространено по меньшей мере ироническое отношение. Никакой организации не было, были только разговорчики и я теперь убедился какая была совершена ошибка, что тогда не было действующей организации». Последняя фраза была сказана с большим чувством. Считает, что даже СВУ по существу не была организацией (и как иллюстрацию «натянутости» даже в этом процессе привел следующий инцидент. При обвинении ГЛУШКО, руководителя молодежи в процессе СВУ, оперировали как вещественным доказательством его террористической деятельности наличием у него ружья системы Монте-Кристо, которыми стреляют в тире. Это дало основание его защитнику на процессе Виленскому заявить – «и так я считаю, что моего подзащитника надо назвать не террористом, а тирористом». Это вызвало смех и сочувствие всего зала, ГУБЕНКО говорил, что МИХАЙЛИК (бывш. прокурор Украины и госуд. обв. на этом процессе) заявил ему потом в кулуарах по этому поводу: «Во всякой стране ГЛУШКО, конечно, оправдали бы, но у нас обеспечено 10 лет лагерей»). В разговорах об СВУ сказал, что он сам от этих кругов украинской интеллигенции был очень далек, хотя они, в частности, (Старицкая) Черняховская, его всячески обхаживали. Говоря об украинских писателях, сказал: «Кроме Бажана и Панча роль помощника НКВД играл еще и Полторацкий Олекса (это писатель-журналист из группы украинских футуристов – Семенки, Шкурупия)». Вообще ГУБЕНКО довольно охотно говорит о прошлом, но оценок событий сегоднешнего дня и задач упорно пока избегает. В Ветлосяне встречается с ШАБЛИЕВСКИМ и СОКОЛОВСКИМ, хотя неоднократно говорил источнику о трусости, особенно первого. На днях сообщил источнику, что ШАБЛИЕВСКИЙ просил его зайти и рассказал ему, что в Ухтижемлаг прибыл новый большой этап из освобожденных от немцев областей (из Серпухова). «Что за люди?» – спросил источник, «Оставшиеся при немцах, ведь их всех считают изменниками родины. Представляете себе, сколько их может быть». Таков ответ ГУБЕНКО. С КИМЕЛЬБЛАТОМ вплотную не удалось ни разу поговорить. Познакомил он источник с СВЕТЛОВЫМ (автор учебников по полит. экономии, в прошлом член ВКП(б), они друзья; и КИМЕЛЬБЛАТ сказал источнику о нем – «Это человек, который много думает, живет настоящей напряженной внутренней жизнью и еще на многое способен». Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 29.IV-1942 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН Источник вел разговор с БАБИЕМ о перспективах войны. Он вел себя очень сдержанно и своего отношения к воюющим сторонам не выявил, сказав только, что над ним висит проклятие «германофильства», он был в первый день войны Польши с Германией посажен поляками в концентрационный лагерь по подозрению в «германофильстве». Я думаю, сказал БАБИЙ, что война этим летом не окончится ибо обе воюющие стороны далеко не исчерпали свои резервы. Германия имеет еще много людских фондов, ибо во время войны в Европе она потеряла очень мало убитыми, а СССР подавно располагает ими (людьми). Огромность территории дает Советскому Союзу возможность далеко отступать и тянуть войну очень долго. Единственно, что может ускорить развязку – это внутренний взрыв в одной из воюющих стран». Тут же он сказал, что «Германия сильно привлекает к себе общественное мнение в Европе, пропагандируемой ими идеей создания Соединенных Штатов Европы». На вопрос источника о поведении сов. власти в Западной Украине и отношение к ним (власти) местной укр. интеллигенции БАБИЙ сдержанно ответил: «Советская власть сделала ошибку при назначении своих местных представителей – секретарей райпарткомов, пред. райисполкомов и т. д., выбирали нетактичных людей, которые своими действиями, арестами и пр. озлобляли население. Арестовывали много ни в чем неповинных людей, совершенно непричастных к политике». БАБИЙ производит впечатление сдержанного, хитрого политического деятеля типа обычного для мелко-буржуазных групп и партий типа «УНДО» (Сейчас он еще не поправился от тяжелой болезни, недавно он был при смерти, без сомнения), но мне представляется, что он по натуре активный человек. Тут же в корпусе он считает своими земляками и друзьями Петрова, Скибу-Собицкого (два последних освобождены как польские подданные). В тот же день, когда источник разговаривал с Бабием о войне, в беседе с источником затронул этот же вопрос ГУБЕНКО. Он точно повторил все сказанное БАБИЕМ, что война скоро не окончится, что решить быстро вопрос может только внутренний переворот и при этом добавил, что у нас некому совершить этот переворот – заблаговременно все силы способные на это были уничтожены, парализованы. На реплику источника: «А молодежь?» Он ответил: «Молодежь запугана и не имеет организаторов». В последующем разговоре ГУБЕНКО заявил: «Наших, т. е. СССР не победят – они в крайнем случае отступят вплоть до ледовитого океана и здесь объявят себя социал. раем, но вероятнее всего какой-либо форс-можор, т. е. новый сговор с Гитлером. В искренность союза с Англией и Америкой я не верю, говорит ГУБЕНКО, и с Гитлером нашему вождю легко договориться – достаточно родственные системы у них». ЗАДАНИЕ: «Виктория» имеет задание разрабатывать ГУБЕНКО и его связи. Ей дано дополнительное задание поинтересоваться оуновскими связями Бабия, выявить их и по мере выздоровления Бабия активизировать его разработку, обращая внимание взаимоотношения Бабия с Губенко и отношение Губенко к членам ОУН. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 8.V-1942 года Опер. Уполномоченный СМИРНОВ ГУБЕНКО проявил большой интерес к прибывшему из Калинина новому этапу. Рассказывал источнику, что: «Немцы наводнили эти районы фабрикантами, что они заранее предупредили население, что в этих местах они надолго, на зиму не останутся, и действительно ушли оттуда сами, без всякого наступления и нажима со стороны наших». Затем как-то сообщил, что всем военнопленным немцы предлагают, если они хотят, вернуться домой в СССР, дают им свободный проход через свою линию: военно-пленных ни в какие лагеря не посылают, а направляют на работы к крестьянам, помещикам, на заводы и пр. Далее ГУБЕНКО рассказал, что «на Украине происходил съезд Украинской социалистической партии, на котором был ряд быв. видных деятелей КПЗУ». О съезде на Украине ГУБЕНКО сообщил источнику со слов ЧЕКИТЫ, с которым он, видимо, часто встречается. Говоря о прошлом, постоянно тепло отзывался о ЛЮБЧЕНКО П. П. (быв. председатель СНК УССР – застрелился), что это был, безусловно, порядочный человек и что «пакости» иногда делать его вынуждала обстановка. Явно враждебен к Затонскому, Постышеву. У источника складывается впечатление, что ГУБЕНКО в значительной мере живет внутренне старыми отношениями и даже дрязгами, которые складывались в литературной среде украинских писателей с 1923 по 1933 г., он целиком остро сохранил взгляды и отношения, характерные для «Ваплитовцев» и «Пролитфлотовцев». ЗАДАНИЕ: «Виктории» постараться завести через ГУБЕНКО знакомство с з/к ЧЕКИТО. При осуществлении этого мероприятия, установить полит. прошлое з/к ЧЕКИТО и характер связи с ГУБЕНКО. Осв. «Работница» Принял 13.V-1942 года Опер. Уполномоченный СМИРНОВ 10. V источник встретился с ГУБЕНКО в кабинке ЕВДОКИМОВА. Разговаривали об украинских работниках (нащупывая его знакомых), ГУБЕНКО был очень скуп на разговоры, но потом когда узнал, что источник знает и работал с бывш. укапистами, которых ГУБЕНКО также хорошо знает, он оживился, рассказал, что здесь в Ухтижимлаге кое-кто есть, например ЛЕВКОВИЧ Мария на Крутой (о других узнаю позже). Потом источник перешел на разговор о войне на Украине и что стало с ней. ГУБЕНКО сказал, что профессор ВИТЕНБУРГ с ним делится, последний получил письмо от сына, который участвовал в боях Киев, Днепродзержинск и Днепропетровск. Отсюда источник делает вывод, что ГУБЕНКО связан с профессором. ЗАДАНИЕ: Поскольку осв. «Работница» несколько сблизилась с Губенко и Губенко ее считает своим земляком, ей дано задание не особенно часто посещать Губенко с целью освещения его политических настроений и выявления связей. Рез. «Морской» Принял 16.V-1942 года Опер. Уполномоченный СМИРНОВ На ОЛП № 7 работает группа мед. работников (врачи, профессоры и лекпомы), тесно связаны друг с другом. З/к ГУБЕНКО зав. амбулаторией ОЛП № 7, бывш. украинский писатель «Остап Вишня», убежденный националист, украинец, тесно связан с профессором по женским болезням з/к ВИТЕНБУРГОМ, по национальности немец, житель г. Киева, часто встречается с ГУБЕНКО в его кабинке 60 барака. З/к ШАБЛИЕВСКИЙ связан исключительно крепко с лекпомом слаб-команды – жителем г. Киева, академиком работавшим в Академии наук на Украине, близким родственником врага народа бывшим пред. Совнаркома УССР Любченко. Они на воле были все знакомы друг с другом, их часто посещает з/к ДЕМЧЕНКО – раздатчица 4-го корпуса – жена врага народа б. наркома земледелия СССР (Демченко сожительствует с з/к ПАВЛОВЫМ – старшим поваром больничной кухни, бывший деникинский офицер, сам националист, украинец, житель г. Киева, антисоветский человек. Он всю эту группу снабжает обедами). З/к ГАЛАН работает статистиком в амбулатории, сам националист, украинец, служил в петлюровской армии в должности офицера эскадрона, сам житель Киевской области г. Умани, тесно связан с ГУБЕНКО. ЛЮТЫЙ – лекпом приемного покоя, националист, украинец, тесно связан с ГУБЕНКО и ШАБЛИЕВСКИМ. З/к БАРЕЛЬ – лекпом амбулатории, немец, бывший крупный капиталист, тесно связан с ВИТЕНБУРГОМ, ГУБЕНКО, ШАБЛИЕВСКИМ, ГАЛАНОМ и РОЖКОВЫМ. З/к РОЖКОВ работает врачем 6-го корпуса, тесно связан с БАРЕЛЕМ и ГУБЕНКО, житель Мурманской области, Кировска, где отбывал ссылку. По данным з/к ЕВДОКИМОВА он в прошлом донской казак, работает врачем вен. болезней, связан с ШАБЛИЕВСКИМ. МАКЛЕВСКИЙ – завхоз лазарета, шпион, киевский помещик, связан с ВИТЕНБУРГОМ и БАРЕЛЕМ, все время снабжает продуктами женщин, по национальности сам немец, очень хитрый и осторожный человек. З/к СУЦЕ работает сан. инспектором, подхалим, бывший военный фельдшер, связан со всей этой группой. У ШАБЛИЕВСКОГО и ГУБЕНКО есть близкие люди в совхозе Ухта: ЦЫГАЛЬНИЧЕНКО Иван Захарович, б. полковник петлюровских войск. По 1929 г. жил в Германии эмигрантом. В[ольно]н[аемный] БРИЖАНЬ – украинский националист, находится в Верхне-Ижемском лагере, ярый контрреволюционер. СЛАДКОВ, в прошлом служил подполковником казачьих войск генерала Врангеля, сейчас работает в совхозе Ухта. ЧАКОВ работает агрономом в сельхозе Нефтешахты, обвинялся в шпионаже. Старший его брат ЧАКОВ Тимофей работает бухгалтером нефтешахты, его брат также шпион, имеет тесную связь с указанными лицами. Мероприятия: 1. Через нач. отд. дать задание аг. Виктория для уточнения связей Губенко данных раз. Морским. Всех лиц проходящих по сводке «Морского» проверить по оперучету и подготовить материал на взятие их на учет. Из всей этой группы подобрать кандидатуру на предмет вербовки в качестве агента под эту группу. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 20.V-1942 года Нач. отдел. Оперотдела КЛАУСЕН Никаких новых высказываний со стороны ГУБЕНКО за эти дни не было. Рассказал, что виделся с КОЗЛОВЫМ (нач. план. отдела кирпичного завода, недавно освободившегося), который приезжал на Ветлосян и что тот ему сообщил об освобождении МАГИД и МУХАЧЕВОЙ, сказав, что и все остальные сидят «не серьезно». КОЗЛОВ виделся и с КАПЛИНСКИМ (лежит в больнице). Сейчас Губенко, согласно его словам, связей ни с МИХАЙЛЕНКО, ни с РАДЕЕВОЙ не имеет (РАДЕЕВУ знает вообще хорошо и встречался с ней в свое время часто, как с близкой приятельницей ГИРНЯКА). Сблизился с ШАБЛИЕВСКИМ, бывает у него каждый день. «МОРСКОЙ» Принял 30.V-1942 года Опер. уполномоченный ПУСТОВАЛОВ 27. V-1942 г. в 12 час. 30 мин. в помещении цеха ширпотреба, где работает з/к СВЕТЛОВ (уч. д/ф), осужден как участник право-троцкистской организации, пришел нормировщик з/к ЗАЗУЛИН, б. нач. Смоленского областного Управления НКВД, осужден за участие в к-р заговоре – они позвали к себе бывшего комвзвода СОЛОВЬЕВА Сергея, который был в плену у немца (он тоже работает в цехе ширпотреба) и что-то по секрету говорили. Через некоторое время подошел к ним з/к ЗАХАРОВ, он работает в плановой части ОЛП № 7 и вчетвером, сев за столом, около часу вели какой-то секретный разговор. Мною наблюдалась неоднократно встреча з/к СВЕТЛОВА с з/к ЗОЗУЛИНЫМ, СОЛОВЬЕВЫМ и ГУБЕНКО. Мероприятия: к д/ф ГУБЕНКО, СВЕТЛОВА и учет. делу ЗОЗУЛИНА. «РАБОТНИЦА» Принял 30.V-1942 года Опер. уполномоченный ПУСТОВАЛОВ В помещении цеха ширпотреба очень часто заходит к з/к СВЕТЛОВУ з/к ЗОЗУЛИН, долго разговаривают. ЗОЗУЛИН за последнее время часто в том же цехе подолгу ведет разговор с з/к ВАСИЛЬЕВЫМ, очень осторожно, озираясь вокруг себя, иногда ЗОЗУЛИН, что-то читает вместе с ВАСИЛЬЕВЫМ, последний говорит по-немецки, он объясняется по-немецки с немкой СМИРНОВОЙ, к СВЕТЛОВУ и ВАСИЛЬЕВУ часто подходит ЗАХАРОВ, ЗОЗУЛИН и ЗАХАРОВ в отдельности, подходили к з/к СОЛОВЬЕВУ Сергею с Калининского этапа, о чем-то с ним беседовали, 28. V-42 г. в клубе ГУБЕНКО очень тепло встретился с режиссером клуба з/к ПОНСОМ, из их приветствий я установил, что они большие приятели. Мероприятия: 1. К аг. делу «Накипь» 2. П. наш агент «Иджид». Проверить его возможности по разработке. Осв. «НИЛОВ» Принял 3.VI-1942 года Опер. уполномоченный ПУСТОВАЛОВ 2 июня 1942 года в послеобеденное время можно очень часто видеть гуляющими по зоне ОЛП з/к з/к Остапа ВИШНЯ и ЗОЗУЛИНА, проходя мимо них неоднократно можно слышать приглушенный разговор. Во время прогулок они держатся одиночества. Подходящие к ним или быстро отходят от них, или они сами на некоторое время расходятся. Время встреч от 7-30 вечера до 9 час. вечера. Вчера, проходя мимо них, задержался (они стояли на перекрестке дороги от амбулатории к столовой). Разговор шел об вечерних известиях, Советского информбюро за 2-е июня. Разговор вел Остап ВИШНЯ полушепотом, усиленно что-то доказывает ЗОЗУЛИНУ, который, кивая головой, подтверждал тем самым сказанное. Из фраз до моего слуха долетело «Направление» «Укрепляются на позициях». Задерживаться было невозможно, ибо лицо с коим я остановился, прикурил и отошел. Мероприятия: 1. К аг. делу «Накипь» и уч. дело Зозулина. 2. Осв. «Нилов» дать задание выяснить характер связи Губенко с Зозулиным. «МОРСКОЙ» Принял 6.VІ-1942 года Опер. уполномоченный ПУСТОВАЛОВ На ОЛП № 7 ширпотреба работал прибывший с Калининским этапом з/к СОЛОВЬЕВ, последний рассказывал, что он служил в Красной Армии с первых дней объявления войны с фашистами, в сентябре месяце он якобы был ранен и попал в плен в г. Умань УССР; по его словам, он бежал из плена и на Калининском фронте перешел на сторону Красной Армии; его арестовали и сдали в Особый Отдел Армии, откуда он убежал и взял направление Московского фронта, затем его вторично задержали и обратно направили в Особый Отдел г. Калинина и осудили на 10 лет. Прибыл он на ОЛП № 7 и начал здесь везде шнырять и вести а/с агитацию. СОЛОВЬЕВ говорил: «Наша армия в большой панике, очень много потерь, наши сами начали сдаваться в плен, видя, что это все бесполезно, что мы бессильны. Под Киевом наши тысячами сдавались в плен, под Одессой 400.000 тыс. сдались, под Днепропетровском 300.000 тыс., под Смоленском более миллиона. СОЛОВЬЕВ имеет связь с з/к СВЕТЛОВЫМ, с зав. амбулаторией з/к ГУБЕНКО и завхозом лазарета з/к МАКЛЕВСКИМ шпионом. Последний устроился работать мед. братом в 3-й корпус и учится на медкурсах. Вся свора лазаретная с ним имеет тесную связь, з/к МАКЛЕВСКИЙ кормит СОЛОВЬЕВА с больничной кухни. Мероприятия: В целях перепроверки данных Морского направить к Соловьеву осв. «Нилов». «РАБОТНИЦА» Принял 12.VІ-1942 года Опер. уполномоченный ПУСТОВАЛОВ 3. VІ-1942 г. источник был в амбулатории слаб. команды, у лекпома ШАБЛИЕВСКОГО под предлогом того, чтобы он мне дал совет в какой корпус идти работать медсестрой. Прежде чем начать разговор о вышесказанном, источник обратил внимание на то, что у ШАБЛИЕВСКОГО над кроватью пейзаж русской деревни. Источник спросил, что же вы от нашей Украины совсем отказываетесь и вешаете картины русской деревни? Тогда ШАБЛИЕВСКИЙ вытащил из ящика стола украинский пейзаж. Отсюда заговорили об Украине и украинских работниках, я вспомнила бывших боротьбистов из украинских коммунистич. партий (это чисто национал. партия), во время разговора зашла ДЕМЧЕНКО Мария и когда она вышла, он мне сказал, что ее знает по Украине и знает хорошо ее мужа, с ним работал, потом зашел ПАВЛОВ, он меня представил как землячку – это говорит наша украинка. В разговоре об оккупации немцев на Украине он был очень осторожен, только сказал, что честных людей изолировали, а действительные изменники родины продали Советский Союз и Украину в целом, не скрывая сказал, что он в близких отношениях с ГУБЕНКО и проф. ВИТЕНБУРГОМ, что они встречаются и говорят об Украине и т. п. Потом он мне очень советовал идти работать в 3-й корпус медсестрой, а курсы посещать вам не нужно, мы вместе будем заниматься, читать, а книги я достану вот все, что могу сказать по данному вопросу. Мероприятия: 1. Дано задание постараться устроиться к Шаблиевскому медсестрой. 2. К аг. делу «НАКИПЬ». Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 9.ІХ-1942 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН С весны у ГУБЕНКО с ШАБЛИЕВСКИМ установились постоянно поддерживаемые дружеские связи. В разговорах о ШАБЛИЕВСКОМ ГУБЕНКО изменил свой тон – иронически-презрительный. Но затем (примерно с конца июля) отношения их резко нарушились, постоянные их каждодневные встречи прекратились совершенно и ГУБЕНКО снова стал ШАБЛИЕВСКОГО поругивать. На днях он с возмущением рассказал источнику о выступлении ШАБЛИЕВСКОГО на совещании врачей, объективный смысл выступления сводился к тому, чтобы уменьшить направление рабочих в дом отдыха – слаб. команду выздоравливающих. Это подлое выступление, резюмировал ГУБЕНКО, можно объяснить только тем длительным воспитанием, какое Е С. ШАБЛИЕВСКИЙ получил в комсомоле. На мой вопрос, можно ли ШАБЛИЕВСКОМУ доверять в серьезных делах, последний ответил: «Конечно нет, и вы это запомните». По моим наблюдениям ни с кем лично тесных дружеских отношений ГУБЕНКО сейчас не имеет, но с довольно широким кругом людей поддерживает хорошие отношения (Каминский, Алексеев И. И. (врачи), ЗОЗУЛИН (б. чекист) и активно по своей работе поддерживает людей. Из врачебного мира резко отрицательно (как о трусах-подлецах) отзывается о проф. ВИТТЕНБЕРГЕ, докторе ЕВДОКИМОВЕ и теперь о ШАБЛИЕВСКОМ. Очень положительно оценивает гл. врача СЕЛИВАНОВУ А. Е. За последние месяцы (в связи с условием моей и его работы) развернутых бесед с ГУБЕНКО не удалось иметь. Но в отдельных отрывочных разговорах он повторяет следующие мысли: 1) Вся вина в руководителе страны, который истребил все живые силы, все воспитанные революцией кадры и теперь мы имеем все результаты политики; 2) На вопрос мой осторожно заданный и без акцентации, что нам сейчас делать? Ответил: «Делать мы ничего не можем и не должны». Вообще враждебность к самой советской власти не проявляет (сколько тут искренности и сколько осторожности или скрытого недоверия ко мне – сказать трудно). Себя лично считает обреченным: «Меня отсюда живым не выпустят, да и вас тоже», – повторяет он часто. Сейчас он сильно издерган своей работой – наплыв больных все усиливается и все труднее становится работать и мне кажется, у него мало времени и сил осталось для всяких иных кроме деловых связей и отношений. На Ветлосяне работает СКРИПКО Степан Герасимович в/н б. заключенный нач. с/х фермы Ветлосян, украинец, по всему своему поведению националист. Он спросил источника как-то, правда-ли что зав. амбулаторией Остап ВИШНЯ? Источник подтвердил. Тогда он, не имея никакого конкретного дела пошел в амбулаторию знакомиться с ГУБЕНКО. Через пару дней ГУБЕНКО рассказал источнику, о приходе к нему СКРИПКО, и что тот рассказывал ему о своей поездке (в середине 1941 г.) в Сибирь, там, согласно рассказа СКРИПКО – был уже острый недостаток в продуктах, местами голод и пр. «Представляете, что там делается сейчас?» – сказал ГУБЕНКО. СКРИПКО с особой охотой подбирает украинцев, всячески их поддерживает. Среди работников с/х фермы в качестве десятника работает ЯРЕМЕНКО В. Я., бывший заключенный, настроен антисоветски, националистически. СКРИПКО его особенно активно поддерживает. Мероприятия: К аг. делу «НАКИПЬ». Осв. «ИДЖИД» Принял 12.ІХ-1942 года Опер. Уполномоченный ПУСТОВАЛОВ С ГУБЕНКО мне пришлось говорить два раза и я мог убедиться, что он крайне озлоблен и стал особенно резок в своих выражениях: «Оставьте, – сказал он мне, – по поводу Кубани, тоже самое что и на Украине – никакого сопротивления населения там нет, а если и есть, то это ничтожные группы, которые никакого реального значения не имеют, а политика Гитлера гораздо более прозорливая, чем у нас думают. И на Дону, и на Кубани, и на Кавказе подход к населению диктуется целым рядом моментов, о которых здесь имеют только смутное представление. Новодележкин продолжает свою пораженческую пропаганду, причем, ввиду его хорошего знания местности, где происходят сейчас события (особенно побережье Черного моря, где он много лет жил и где он имеет собственную дачу), он сейчас старается блеснуть особым авторитетом. Ничего с гитлеровцами наши войска на побережьи от Новороссийска до Батума сделать не смогут будут биты как и в других местах. Несомненно порт, о котором сегодня говорят на юге от Новороссийска, является Туапсе, его участь решена также как и всех других портов Кавказского Черноморского побережья. Мероприятия: К аг. делу «НАКИПЬ». Дать задание «Иджид» поддерживать связь с ГУБЕНКО и глубже прощупать его политическое настроение, выявлять связи. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 16.ІХ-1942 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН Имела беседу с СКРЫПКО С. Г. Чтобы завязать разговор, я спросила: не знаете ли вы что-либо о том, что происходит у нас на Украине, правда ли что там существует какое-то национальное правительство во главе с ВИННИЧЕНКО? Он ответил: «Ничего достоверно не знаю, не удалось встретиться ни с одним человеком, который бы там был или имел серьезную информацию, слышал только разные «лагерные» разговоры, но они отражают только желания тех, кто распространяет слухи, а не фактическое положение вещей. Но я думаю, что безусловно там должно быть такое-то местное правительство, ибо не могут же немцы держаться грубой, насильственной формой управления». Затем он замолчал и через паузу спросил: «У меня к вам более серьезный вопрос, скажите, как вы чувствуете себя (политически), вероятно очень обижены и обозлены. Ведь вы и ваш муж честно и искренне боролись вместе с теми, кто вас посадил, ведь ДЕМЧЕНКО П. П. не раз и не одного посадил сам таких, как я. Вот у меня так никакой обиды нет. У меня за плечами активная, вооруженная борьба против Советской власти, я был у Петлюры, участвовал в бою, где убили ЩОРСА, я никогда потом политически не работал с сов. властью, выполняя только свою работу как специалист. Надо мною постоянно висела угроза репрессий, ареста и пр. Когда меня арестовали (в 1937 г.), меня обвинили во вредительстве неправильно, арестовать можно было за другое, более существенное. Вот кто я. И арест ничего нового не внес в мое понимание, состояние. Но вы, вы как это все переносите? (Последняя фраза сказана с желанием подзадорить и вызвать на откровенность). Я успела только ответить, что дело не в обиде и не в озлобленности, как он меня перебил и стал высказывать свое отношение к б. руководителям КП(б)У. Вот ЛЮБЧЕНКО был боротьбистом, покончил самоубийством из-за преследования пар[артийной] и сов. власти, но все равно в народе украинском он ненавидим – эту ненависть он заслужил своим выступлением на процессе СВУ. Этого ему украинский народ не простит. А СКРЫПНИК – хоть и старый большевик, вооруженным путем боролся с укр. нац. движением, но всей своей фигурой вошел в историю, как человек защищавший интересы украинского народа. Народ чувствует, кто ему близок – вот хотя бы к примеру взять ГУБЕНКО – Остапа ВИШНЯ. Я лично как писателя его не ценил и не любил, но я видел, что в народе это самый популярный и любимый писатель, свой для каждого украинского крестьянина, интеллигента и т. д.». Затем вошли люди и помешали нам вести беседу. В разговоре (на второй день) с проф. ВИТТЕНБЕРГОМ о приезде в Ухту сына киевского проф. ТИМОФЕЕВА, он (проф. Виттенберг) между прочим сказал мне, что он просил СКРЫПКА (ясно, что сам СКРЫПКО проявил инициативу знакомства с ним) связать его с ТИМОФЕЕВЫМ. ВИТТЕНБЕРГ спросил меня, в каких я отношениях с СКРЫПКО и если хороших, то подтвердить его просьбу о помощи в установлении связи и если можно сделать попытку мне самой связаться с ним (он будто-бы в пожарке в Ухте в качестве арестованного). Разговаривала с ЧЕКИТОЙ. Установила, что источником информации ГУБЕНКО о политике немцев в отношении украинцев-красноармейцев и пр. (писала об этом раньше) был именно он. Он мне снова подробно это рассказал, и когда я спросила насколько это достоверно, кто источник? От ответил: «Мне это рассказал б. красноармеец, который попал в плен к немцам вначале войны под Киевом, затем удрал оттуда через фронт сюда и получил срок по подозрению в шпионаже». Кто этот человек, спросила я: «Сейчас он работает санитаром в 3 корпусе, имя его Сергей – фамилии не знаю». ЧЕКИТА С. несомненно является человеком активно интересующимся всеми укр. делами. Мало образован, мало культурен, но достаточно активен и напорист. Мероприятия: 1. К аг. делу «НАКИПЬ». 2. «Виктория» – постараться выполнить просьбу Виттенбурга об установлении связи с Тимофеевым. 3. Учитывая данные о приезде в Ухту из Москвы брата Виттенберга – академика, выяснить точно, имел ли место этот приезд и виделись ли братья Виттенберга. 4. При случае продолжать разговор со Скрыпко, не упуская из виду связи его с Губенко, установить другие связи из окружения Губенко на лагпункте. «ИДЖИД» Принял 8.Х-1942 года Опер. уполномоченный ПУСТОВАЛОВ В течение трех последних дней мне пришлось видеть два раза ГУБЕНКО, причем один раз на квартире у него, в комнате при амбулатории. Сначала мы были одни и он поделился со мною своими мнениями о положении на фронтах юга. «Положение до того запутанное, что прогнозов каких-либо делать трудно, но абсолютно ясно одно: война затягивается ведь если несомненно, что немцы начинают выдыхаться, то несомненно и то, что нашим контратаки стоят не мало жертв, а контрнаступление в более или менее [значительных размерах кончается незначительными успехами или] неудачами как под Харьковом – широко задуманная операция не дает никакого ощутительного успеха. Опыт показывает, что там, где гитлеровцы успели остановиться и укрепиться, как например на Украине, Красная Армия не может ничего взять обратно, можно себе представить, сколько жертв будет стоить возвращение малейших местечек и городов. Что точно делается на Украине мы не знаем, но уверенно можно сказать, что наши газеты сгущают краски, рассказывая о зверствах немцев и отпорах украинского населения. Если бы это было так, нам изображали бы со всеми подробностями жизнь в Киеве, Харькове, Одессе, в Днепропетровске и т. д., но вы обратите внимание – ни слова об этом и вообще об Украине, о Белоруссии, о положении населения, о взаимоотношениях с немцами – полное молчание. Все это наводит на мысль, что население Украины реагирует совершенно иначе на гитлеровскую оккупацию в эту войну, чем в прошлую гражданскую войну. На мой вопрос – чем объяснить такое явление, ГУБЕНКО ответил мне: «Постарались натворить столько ошибок во внутренней политике на Украине, что это было неизбежно… Давайте лучше об этом не говорить». В это время вошел др. ЕВДОКИМОВ, который как я выяснил, живет в одной комнате с ГУБЕНКО. Из прежних моих разговоров с ЕВДОКИМОВЫМ, как я говорил в моих предшествующих информациях, я заметил, что ЕВДОКИМОВ настроен критически антисоветски, тем не менее ГУБЕНКО при нем воздержался продолжать разговор об Украине. Между прочим я спросил ГУБЕНКО, не видал ли он БАБИЯ и где он. Не знаю, познакомился я с ним в прошлом году в штрафном лагпункте, знаю, что он долго лежал в лазарете, я его мало видел с тех пор, он из украинских поляков, но говорит по-немецки и вообще, несмотря на то, что практиковал как юрист на польской территории, он во многом ближе к немцам-австрийцам, чем к украинцам и полякам. Мероприятия: 1. К аг. делу «НАКИПЬ». Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 8.Х-1942 года Нач. отдел. Оперотдела КЛАУСЕН ГУБЕНКО сообщил мне, знаете – АЛЕКСЕЕВ Ив. Ив. (врач) получил письмо от жены из Майкопа, где она пишет: «Ростов пал и мы все понимаем под какой угрозой наш город. Очень тяжело – особенно страшны бесчинства петлюровцев». Я понимаю это сообщение, сказал ГУБЕНКО, как то, что немцы организовали какую-то украинскую армию, а значит там существует и какое-то украинское правительство. Конечно, для нас это хуже». Почему спросила я? Ведь наши «руководители» из этого сделают выводы, что мы особенно опасны», – последовал ответ. Я снова спросила, что еще слышно о положении там. «Да есть всякие рассказы о том, что немцы никого не трогают – конечно мы знаем цену этого «никого не трогают», но, очевидно, какая-то доля правды в этом есть». Затем он перешел на разговор о последнем выступлении укр. писателей. Ведь ПАНЧ, БАЖАН теперь члены партии – вступили в 1939 г. и следовательно они эвакуировались добровольно, а кто не хотел уезжать, тех отправили к праотцам, как например, ДОНЦА (знаменитый бас) – ведь этот жулик тоже, представьте себе вступил в 1939 г. в партию, а при наступлении немцев он, конечно, решил, что ему выгоднее оставаться с ними – его маневры заметили и все. Насколько достоверно это – спросила я? Это известно от проф. Виттенберга – мне он конечно это не говорил – у нас с ним не такие отношения, но я узнал от людей, непосредственно с ним связанных. ВИТТЕНБЕРГ был с ДОНЦОМ в Киеве большими приятелями и я думаю, что сообщение, идущее от него, должно быть достоверно». Незаметно разговор перешел на тему войны, он заявил: «Я не могу слушать и говорить о войне – передо мною эти горы трупов, ужаса, смерть и мне страшно. Ведь никогда еще мирное население не страдало и гибло от ужаса войны, как сейчас. Когда это кончится. Мне все кажется, что наша страна спровоцирована извнутри гитлеровцами на это дело». Затем он спросил меня, не знаю ли я что-либо о судьбе инж. КАЛЮЖНОГО. Кто это – спросила я? Это человек с Украины крупный инж., строил Крамзавод – здесь работал на ТЕЦ’е и кирпичном. Весной его зацапали в изолятор и я ничего о нем не знаю. Хотел спросить о нем КОЗЛОВА, но забыл». Встреча с КОЗЛОВЫМ произошла у ГУБЕНКО в Управлении при мне (мне показалось, что она была совершенно случайной). Говорили они пару минут при всех тут же, попрощались, и ГУБЕНКО громко при всех спросил КОЗЛОВА, не знает ли он что-либо о БЕЛЬЧЕНКО. Тот ответил, что не знает. Мероприятия: К аг. делу «НАКИПЬ». Установить КАЛЮЖНОГО. Копию к материалам на КОЗЛОВА. «ИДЖИД» Принял 15.Х-1942 года Опер. уполномоченный ПУСТОВАЛОВ В течение последних четырех дней я выяснил, какие связи имеет на лагпункте ГУБЕНКО, главным образом среди украинцев. При выяснении этих лиц я убедился, что СВЕТЛОВ определенно также связан с ГУБЕНКО и бывает у него как в комнате, так и в помещении амбулатории. Из четырех раз я видел ГУБЕНКО за это время в разные часы, я три раза встретился с СВЕТЛОВЫМ, один раз в кабинете у ГУБЕНКО и два раза в комнате при лаборатории. В последний раз СВЕТЛОВ по-видимому хотел сказать, что-то конфиденциально ГУБЕНКО и я, не желая вызывать какого-либо подозрения в проявлении излишнего любопытства, оставил их вдвоем и вышел, но задержался в самой амбулатории, когда СВЕТЛОВ вышел из комнаты, я направился к выходу и он меня спросил: «В какую сторону вы идете?» Я ответил ему, что иду в клуб, он попросил меня дать ему что-нибудь почитать и нет ли какого-нибудь не очень старого политического журнала. Я ответил, что кроме одного прошлогоднего № «Спутника агитатора» у меня ничего нет. Когда он зашел ко мне в кабинку, я ему показал № журнала, СВЕТЛОВ просмотрел оглавление и сказал мне: «Я этот номер уже читал и помню даже, что он очень неинтересен, все эти статьи бледны или бездарны… Меня тошнит от этого казенного благополучия и барабанно-патриотического тона. А что касается этих бесконечных описаний немецких зверств, то в этом отношении интересно послушать тех прибывших заключенных из местностей, занятых немцами, а затем освобожденных. Все они описывают в чрезвычайно умеренных красках и в спокойном тоне о пребывании немцев в городах и населенных пунктах, в которых они жили во время оккупации. У многих из них больше озлобленности против тех, которые их арестовали и прислали сюда, чем против гитлеровцев». ГУБЕНКО рассказал такие сведения от людей побывавших на Украине во время немецкой оккупации, ничего похожего на то, что рассказывают в нашей печати. Насилия совершаются над коммунистами, партизанами, их родственниками и укрывателями-пособниками. Такие же слова приблизительно говорил мне ГУБЕНКО еще 2 недели тому назад. Украинец СОЛДАТ два раза за это время был вечером у КАРПА и рассказывал также о том, что немцы на Украине ведут очень умную политику и не так глупую, чтобы настраивать местное население против себя. СОЛДАТ видится с ГУБЕНКО, но я не мог выяснить, как часто это бывает. ГУБЕНКО был также знаком и связан с медбратом ЖЕЛЕЗНЯКОМ, украинец, с которым он часто встречается и который настроен крайне антисоветски. В настоящее время ЖЕЛЕЗНЯК на 22 лагпункте. Что касается БАБИЯ, то я узнал, что он лежит в 4 корпусе. На мой вопрос ГУБЕНКО не знает ли он как здоровье БАБИЯ, он ответил: «Право не знаю, я его давно не видел». Мероприятия: К аг. делу «НАКИПЬ». Собрать материал на СОЛДАТ и проверить его по опер. учету. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 2.ХII-1942 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН При встрече со мной (примерно 20.ХІ-42 г.) П. М.ГУБЕНКО начал меня информировать о последних слухах, сообщенных каким-то военным инженером (арестованным в мае с. г. в Москве и находящемся сейчас в качестве больного в лазарете в корпусе выздоравливающих). Информация сводилась к следующим основным вопросам: между СССР и Японией имеется тайное соглашение, по которому к Японии отходят значительные территории нашего Д. Востока, где она (Япония) и сейчас уже в известной мере хозяйничает. Ценой этих уступок СССР добился устранения возможной войны с Японией, и получил возможность перебросить значительные военные пополнения с Д. Востока на Сталинградский фронт. Задержка немцев у Сталинграда объясняется в значительной мере тем, что там сосредоточены, главным образом, итальянские и румынские войска. Выступление Сталина на торжественном собрании Московского Совета 7 ноября т. г. также как и его выступление на первомайском параде было произнесено через репродуктор (по радио) ибо появиться лично на каком-либо большом собрании не решается, опасаясь террористических актов. Намечен принципиальный поворот в отношении религии и ее кадров – это не просто маневр тактического характера в порядке завоевания попутчиков в тяжелый момент, а именно изменение в принципе отношения к религии (по этому вопросу имелось будто бы где-то выступление Маленкова). Когда я спросила ГУБЕНКО сам ли он разговаривал с этим инженером, он ответил, что нет, но что разговор этот сообщил ему серьезный человек. 28 и 29 ноября приезжал на Ветлосян ЛЕНГЕФЕР (начальник планового отдела газопровода Крутой. Приезжал специально для встречи с ГУБЕНКО (так сказал мне ЛЕНГЕФЕР). Встреча состоялась у меня на работе, носила очень сердечно-интимный характер, но никаких тем политических и общественных они при мне не касались. ЛЕНГЕФЕР сказал мне, что не видел ГУБЕНКО уже 2 года и, сохранив к нему по кирпичному заводу самые теплые отношения, сейчас воспользовался первой возможностью, чтобы его навестить. «Чтобы его не компрометировать, я придумал видимость дела в вашу финчасть – ему вероятно было неудобно, что к нему специально приезжают». К себе домой ГУБЕНКО ЛЕНГЕФЕРА как будто не приглашал, у меня они просидели часа 3–4. Мероприятия: К аг. делу «Накипь». Осв. «ВЕТАМ» Принял 4.ХІІ-1942 года Опер. Уполномоченный ПУСТОВАЛОВ ГУБЕНКО скуп на словах, избегает политические темы в разговоре. Единственно, что вырвалось на днях, это сказанное с насмешкой «дрались против бога, а сейчас стали «боже помазали» и послание от митрополита принимают». Конечно, это политический маневр. ГУБЕНКО каждый вечер ходит в аптеку с 8 до 10 вечера к ЛЕВИНСОНУ, иногда один, а иногда с М. ДЕМЧЕНКО, которая довольно часто посещает ГУБЕНКО. Недавно ДЕМЧЕНКО сказала, что его – ГУБЕНКО очень хочет видеть СКРИПКО (Скрипко работает в Управлении), часто посещает, как мне известно, з/к ШАБЛИЕВСКОГО. Недавно прибыл с ОЛП № 14 некий КОСТЕЦКИЙ, которого ГУБЕНКО старался устроить в аптеке, но не удалось. ГУБЕНКО газетами снабжает некий ШУЛЬЦ по важным материалам систематически, например: доклад Сталина, речь Черчилля, обращение митрополита. При мне идет беседа общая, некоторые разговоры ведутся на украинском языке. Подслушать пока не удалось. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 5.І-1943 года Нач. отделен. Оперотд. КЛАУСЕН За последние дни ГУБЕНКО рассказал о своих последних встречах: 1) С ГАМАЛИЕМ, 2) ПАЛКИНЫМ. ПАЛКИН гл. инженер кирпичного завода на Крутой. Я с ним хорошо знаком по кирпичному и он приехав на Ветлосян по делам, нашел меня. «Что он из себя представляет?» – спросил я. Очень умный, способный, разносторонне образованный человек, еврей, понимающий значение нац. вопроса, прошедший даже через поездку в Палестину, где он лично был знаком с ЖАБОТИНСКИМ. «А как к нему относятся власти?» – снова спросил я. «Очень хорошо, от политики и политических вопросов он, ПАЛКИН, держится в стороне, он для этого достаточно умен, а как специалиста они должны его ценить. О ГАМАЛЕЕ (работает сейчас уже как вольный в качестве экспедитора по лесу), он ГУБЕНКО рассказал следующее: «Три дня тому назад к нам пришел с поверкой дежурный по ОЛП, увидев меня, он бросился на шею, я сразу узнал его, это один из наших коренных «хохлов» – друг СОСЮРЫ – полтавчанин. Он не знал о том, что я здесь. Страшно оба мы обрадовались нашей встрече. Не знаю как удастся встретиться с ним в дальнейшем. Попытаюсь с ним связаться». Мне встретиться с ГАМАЛЕЕМ не удалось. Мероприятия: 1. К аг. делу «НАКИПЬ». 2. Собрать на ГАМАЛИЯ установочные данные с целью обработки для вербовки. Аг. «ХАРЬКОВСКИЙ» Принял 19.І-1943 года Нач. отдел. Оперотдела КЛАУСЕН В январе с. г. я встретился на ОЛП № 7 (Ветлосян) с з/к ГУБЕНКО Павлом Михайловичем (Остап ВИШНЯ), где последний работает лекпомом. Причиной моего посещения его, было узнать состояние здоровья одного из з/к, имевшего несчастный случай у меня на работе. Из разговора с ГУБЕНКО выяснилось, что он очень интересуется узнать адрес ГИРНЯКА б. режисера театра в Ухте. Он меня попросил связаться с б. артисткой РАДЕЕВОЙ З. Н., которая по словам ГУБЕНКА наверно имеет переписку с ГИРНЯКОМ, или с (тоже актриса) ГАРТМАН. Я обещал ему это сделать в ближайшие дни. Кроме того ГУБЕНКО очень беспокоится о своей семье, от которой он не имеет известий больше года. В разговоре об Ухтинских новостях мы каснулись ареста ГЛУШКО. ГУБЕНКО сказал, ГЛУШКО он не знает, но об его аресте слышал, покачал головой и говорит: «Ну, снова начались аресты наших украинцев». Ссылаясь на скуку и отсутствие литературы ГУБЕНКО просил меня достать ему что-нибудь почитать из беллетристики, что я и неприминул ему обещать. Пообещав ему заходить к нему и исполнить эти две его просьбы, чтобы не быть надоедливым, я ушел от него. В ночь с 16.1 на 17.1 с. г. я дежурил по ОЛП’у. ГУБЕНКО вечером и утром 17.1 был занят. Видеть его и поговорить мне с ним не пришлось. Я передал ему книгу для чтения «Знамя» № 3–4 за 1942 г. и сказал, что на днях зайду еще. После этого я там не был. Сообщение источника «Харьковский» перекрывает ранее полученные нами данные аг. «ВИКТОРИЯ» о том, что связями Остапа ВИШНЯ среди вольнонаемных являлся украинский националист ГИРНЯК, а в настоящее время является РАДЕЕВА (артистка клуба). Большой интерес Остапа ВИШНЯ к местонахождению (адресу) ГИРНЯКА является новым обстоятельством в его разработке, сообщенным впервые «Харьковским». Аг. «Харьковскому» дано задание: 1) Продолжать сближение с Остапом ВИШНЯ, не проявляя в этом деле однако никакой спешки, могущей казаться подозрительной. Передавать Остапу Вишне книги, что одновременно будет удобным поводом встретиться с ним. 2) Выполнить просьбу Остапа Вишня касательно выяснения адреса ГИРНЯКА через РАДЕЕВУ. 3) По мере укрепления знакомства поинтересоваться связями Остапа ВИШНЯ. Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 20.І-1943 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН В связи с передачей по радио протеста союзных правительств по поводу массового истребления немцами-фашистами еврейского населения Европы, ГУБЕНКО заявил мне следующее: «А вы понимаете, почему вдруг с таким запозданием сообщается об этом протесте? А ведь только потому, что, очевидно, в американской и английской прессе снова появились материалы о фактическом положении евреев у нас и надо на эти разоблачения ответить мнимой защитой евреев». А какое-же фактическое положение евреев у нас? Удивленно спросила я. Как какое? Где-же еще еврейское население подвергалось таким репрессиям, как у нас в СССР – не говоря уже об операции, проделанной в порядке ликвидации буржуазии и мелкобур. элементов, вся политика последних лет руководителей страны прямо может быть названа антисемитской. Разве удаление евреев со всех руководящих постов в партии и стране (включая Кагановича, совершенно оттертого от всяких дел) явление случайное? Неужели вы М. А. до сих пор об этом не думали и не понимаете это. Об антисемитизме Сталина я слышал уже давно, – категорически заключил он свою речь. Переходя дальше он заявил: «Вообще уже трогательно реставрируется все милое, прошлое, включая режим в армии – вы слышали, вероятно, что красноармейцам запрещено бывать с командным составом (вне службы), закуривать у командира и пр., – мимоходом заметил, «неужели Красная Армия вторгнется на Украину». Вводят старую дисциплину – на время это поможет. Вообще о завоеваниях революции можно сказать одной фразой: «Торговля кирпичом, а остались не при чем». Он – ГУБЕНКО проявляет сдержанно, но несомненный интерес к моим отношениям с СКРЫПКО (которые продолжают оставаться очень тяжелыми), все допытывая меня в чем же корень такого отношения ко мне СКРЫПКО «Он же все-таки свой». Как-то обмолвился он. По поводу наших успехов на фронте настроен сдержанно-скептически, в частности, по поводу прорыва блокады Ленинграда он сказал мне: «Это не прорыв еще – только, если за этим последует дальнейшее широкое наступление можно будет говорить и о прорыве, и серьезном успехе, а пока шумиха». Мероприятия: К агентурному делу «НАКИПЬ». Аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 28.І-1943 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН Сегодня (28.1-43 г.) СКРЫПКО завел разговор со мной о делах на фронте и сказал следующее: «Конечно, успехи красных несомненны, но во-первых это за счет военной техники союзников: наша материальная часть в частности самолеты оказались совершенно несостоятельными, а теперь на американских самолетах и танках наши летчики делают чудеса; во-вторых они (красные) скоро упрутся в Украину и тут им двигаться вряд ли удастся (исключая Донбасс). Ведь вы понимаете, на Украине существует новый строй около двух лет, там велась определенная политика, создана национальная армия и там красным придется встретиться не только с немецкими войсками, но и с огромным внутренним сопротивлением: ведь показательно и что и на Кубани, где они недавно укрепились – тут дело в отношениях с населением. Имела одну встречу с П. М. ГУБЕНКО. Он все продолжал туже тему: наличие тайного сговора между Гитлером и руководством СССР (лично Сталиным). ГУБЕНКО сказал: «Меня все преследует все также мысль, концепция, которую я даже себе самому боюсь высказать до конца – хотел бы только записать и что бы после моей смерти прочитали и сказали, насколько я прав. Вот все толкуют о победах, но не кажутся ли они вам странными? Немцы блокировали Ленинград и почему-то не сумели овладеть Ладожским озером – смешно и странно! Немцы были у самой Москвы и не взяли ее – а хотели ли они ее взять и не было ли это все разыграно? Наши наступают только зимой и гибнут сотнями тысяч – не специально ли это? Армию в основном держат страхом и на ужасной дисциплине. Командный состав (а культурный уровень его вы себе представляете), покупают чинами, эполетами, вырывая ров между ним и рядовым составом, рядовой состав гибнет пополнения за пополнением – мне рассказал об этом ГАМАЛИЯ, который меня на днях снова навестил. Он сообщил мне факты поголовной гибели ушедших на фронт. Что нас ждет? И главное, что делать?» На этом вопросе зашли посторонние и наш разговор оборвался. У меня от этого разговора создалось впечатление, что он хочет активизировать свою «обработку» меня. Да в этом разговоре он также сказал, а не симптоматично ли это новое звание «Верховного Главнокомандующего», не ступенька ли это к дальнейшему оформлению самовластия и расчистки от тех, кто сейчас творит победу – многих из вновь испеченных генералов. «СУЛТАН» Принял 11.II-1943 года Опер. Уполномоченный ПУСТОВАЛОВ ГУБЕНКО П. М. 25 октября в амбулатории вечером в присутствии источника и з/к ГАЛАНА П. Г., – санитара АНИКЕЕВА П. Ф. после рассказа ГАЛАНА о том, как он служил у Петлюры, рассказал следующее: «О том, что меня арестуют, безусловно, я знал и был готов к этому, я замечал, что шпик все время наблюдал за моей квартирой, за входящими и выходящими от меня людьми. Вскоре я приучил свою маленькую дочь узнавать шпика и, если мне нужно было послать ее куда с поручением, она прекрасно справлялась, пробегая мимо шпика, еще подскочет на одной ножке показывая этим, что он ей безразличен. Жена часто говорила мне, ты так реакционно воспитал сына, что страшно как бы он вращаясь в советском обществе не выдал нашу антисоветскую сущность жизни. На что я ей ответил, все равно не сегодня-завтра арестуют, несмотря на то, что я на высоте в Союзе украинских писателей и близок к украинскому правительственному кругу, знаком с ЛУНАЧАРСКИМ, с прокуратурой и несмотря на это, спасая свою шкуру они в мою защиту не пойдут. Сидя в тюрьме НКВД я боялся, что посадят вскоре и моего сына. Последний приходил на свидание со мной и следователь мне сказал: ваш сын так вызывающе держит себя, сразу видно ваше воспитание, что вы крепко воспитали его в духе против сов. работников и сов. власти, он даже на мою протянутую руку отвернулся, пробурчав обидную фразу «какая яблоня таково и яблоко», закончил следователь. В голодный 1933 г. я был командирован Союзом украинских писателей по селам Украины, это было прекрасным средством для меня и моих товарищей связаться с зажиточным элементом страны, в которых я видел опору». Затем ГУБЕНКО рассказал о том, как правительство разорило одного кулака, несмотря на ходатайство его – ГУБЕНКО и его товарищей перед правительством. Кулак этот, по словам ГУБЕНКО, был рассадником сельхозкультуры и проч., и несмотря на это правительство разорило его и пустило по миру. Будучи в селах, он помогал заможникам, привозя им из города Харькова пшено, всякую крупу и по возможности жиры, однажды привез им на развод щенят, так как кошек и собак по селам поели, как говорил ГУБЕНКО. Во время своей поездки по селам, по словам ГУБЕНКО, он пьянствовал с кулаками, у некоторых хлеб был спрятан, варили самогон, однажды пьяным выехал он и когда приехал домой, проспавшись, увидел в комнате у себя целый ряд самоваров; потом он вспомнил, что торговал эти самовары на одной из станций. Делать можно, что угодно и проводить было можно какую угодно идею, нужно было немного ума и хитрости, так как партийная прослойка в селе была мала и та была вялая-инертная, этим пользовался он – ГУБЕНКО. Далее ГУБЕНКО говорит, что вообще же вера, свобода слова и печати в стране были зажаты. Поэтому он писал в юмористической форме, пока цензура разжует, свет уже ознакомится с произведением. Поэтому же он написал произведение, в котором он описывает работников правительства проходящими перед судом на том свете и держащим ответ за свои действия. Затем ГУБЕНКО рассказывал как он был на банкетах, где встречался с ЛУНАЧАРСКИМ и пр. правительственными работниками. На этих ж банкетах ГУБЕНКО встречался с иностранными писателями и спрашивал их, знают ли они истинную жизнь в стране, именно, что крестьяне разорены, голодные, босые, нет вещей и продовольствия первой необходимости, на этот вопрос иностранные писатели отвечали, что знают, знают заработную плату и покупную способность рубля. К этому же ГУБЕНКО рассказал иностранным писателям о генеральной линии Компартии и как она тяжело отражается в жизни людей страны, разоряя ее. В победу социализма в одной стране, тем более во всем мире, ГУБЕНКО не верит, говоря: «Весь мир успел убедиться на нашем горе, которое у нас в стране, несмотря на то, что старая интеллигенция расстреляна, руководить почти некому, все равно руководство компартии падет путем удушения извне или на костре замученных сов. властью людей, у людей вспыхнет сознание, что по линии компартии жизнь невозможна, а раз такое сознание овладеет массы людей, то масса выдвинет настоящих вождей, которые выведут страну из тупика к жизни светлой единоличной». Рассказывая о своей деятельности ГУБЕНКО говорит: «Я старался, чтобы заможники осознали их общность интересов и что только совместные их действия против Сов. власти помогут затормозить развитие жизни по генеральной линии Компартии, на что заможники отвечали, что они материально бессильны, разорены и бороться нельзя, лишь бы пока спаслись от голодной смерти». Восхваляя старую жизнь, ГУБЕНКО говорил: «Мой отец был управляющим имения одного помещика и те льготы (перечислил людей работающих у помещика) были огромные, а простых рабочих кормили так, как ни в одном колхозе и совхозе, хлеб белый не по весу давали, а буханками, сколько кто съест, жиры, мясо кладовщики отпускали по требованию сколько угодно до полного насыщения жирами и всеми необходимыми питательными продуктами». В кабинке секретаря санчасти з/к СИДОРУК С. М. в присутствии з/к СИДОРУК, МОРОЗА, источника ГУБЕНКО говорил: «Настал решающий поход на существование советской власти и компартии, наконец им приходит крах. Я знал бездарность наших правящих мужей и, сталкиваясь с ними, не видел в них ни в одном государственного ума. Поэтому по всей стране разорение, люди голодные, разутые, голые и вот когда пришлось защищаться в открытой войне, а не в пустозвонных словах «мы будем бить врага на его территории». «На удар ответим двойным ударом», – эти вожди сов. страны ни разу не отразили нападение гитлеровских войск, а Красная Армия позорно бежит». Разговор Губенко велся когда АУЦЕ выходил из кабинки. Характеристика присутствующих при разговорах ГУБЕНКО з/к СИДОРУК может дать положительные показания по наводящим вопросам, хитрый, трусливый боится лишиться своего привеллигированного места секретаря. ГАЛАН может дать показания под давлением, убедившись по отдельным фразам, что весь разговор известен и скрывать бесполезно. Бывший санитар Морозов, хитрый развяжется и размотается легко если пообещать устроить его, жадный – все мало ему. Он в кабинку заходил и выходил. Нужны наводящие вопросы, чтобы восстановить целое. Санитар АНИКЕЕВ будет, пожалуй, отказываться, говоря, что он спал. Необходимо напомнить ему частично разговор и внушить, что сопротивление бесполезно, напомнить, что за скрытие он отвечает. ГУБЕНКО дружит с з/к СИДОРУК Серг. М., доктором СОКОЛОВСКИМ фельдшером ШАБЛИЕВСКИМ, доверяет ГАЛАНУ П. Г. (особенно тесная дружба у него с СОКОЛОВСКИМ и ШАБЛИЕВСКИМ). 7/II с/г я зашел в амбулаторию, прием больных вел Губенко. Присутствовал в кабинете ГАЛАН. ГУБЕНКО указывал головой на больных сказал: «тихий ужас», источник переспросил где, Губенко ответил: «посмотрите на больных, это живые трупы, ужас, глядя на них, а ведь ты тоже дошел». Нужно сказать, что з/к СИДОРУК поддерживал разговор с ГУБЕНКО, все время предостерегал, чтобы разговора не слышал з/к АУЦЕ Г. Г., живший в кабинке СИДОРУКА, называя АУЦЕ стукачем, а ГУБЕНКО называл предателем стукачем. По аг. делу «Накипь» Аг. «ХАРЬКОВСКИЙ» Принял 2.III-1943 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН За время с 15.II по 2.III-43 г. я имел ряд встреч с ГУБЕНКО П. М., происходивших у него в общежитии на ОЛП № 7 (Ветлосян), примерно 5–6 встреч. Беседы в основном носили отвлеченный характер. Из интересных бесед стоит остановиться на следующих: При обсуждении бытовой, вернее материальной стороны жизни лично его, ГУБЕНКО коснулся вопроса об отношении к нему органов НКВД раньше и теперь. По его мнению, раньше, в бытность его на ОЛП № 13 б. кирпичный завод, он чувствовал непрестанный, зоркий «глаз» за ним, т. е. знал, что за ним установлена слежка. О слежке ему сообщил кто-то из ответственных работников, кто именно он не сказал. Но он знал, кто персонально наблюдает за ним. Теперь, примерно с год, он чувствует, что якобы выпал из поля зрения, мотивирует это события он тем, что «значит махнули на меня рукой, сочли неинтересным, больным стариком, политическим трупом». Будучи сейчас в довольно скверных бытовых условиях (корпус общежития слабкомканды, отсутствие помощи с воли, прем. вознаграждения и пр.), он хотел перейти на работу зав. корпусом лазарета ОЛП № 22, куда его глав. врач СЕЛИВАНОВА хотела назначить. Она, по его словам, принимает в его жизни участие, помогая ему по возможности, то улучшением питания, то еще чем-нибудь. Нач. Санчасти ОЛП № 7 – СЕНИЧЕВ не отпустил ГУБЕНКО на ОЛП № 22, мотивируя отказ отсутствием санкции уполномоченного Оперотряда ПУСТОВАЛОВА, о чем ГУБЕНКО узнал от СЕЛИВАНОВОЙ. Лично ж ГУБЕНКО не верит, что на его перевод не дал санкции Оперотдел, а думает, что просто СЕНИЧЕВ держит его при себе «в качестве ученого еврея при губернаторе». На мое предложение поговорить с руководством ОЛП’а об улучшении его быта, ГУБЕНКО категорически отказался: «Я боюсь пока выше голову поднимать, сейчас про меня забыли, мне легче стало». В одну из бесед, ГУБЕНКО рассказывал подробности смерти М. ХВЫЛЬОВОГО. По мнению ГУБЕНКО, основной причиной его смерти был арест ЯЛОВОГО, с которым ХВЫЛЬОВЫЙ имел дружескую связь и общность убеждений. Когда арестовали ЯЛОВОГО, ХВЫЛЬОВЫЙ целый день сидел дома и все время звонил в ЦК КП(б)У и в ОГПУ (тогда стараясь своим авторитетом помочь освобождению ЯЛОВОГО. Не добившись положительного результата, ХВЫЛЬОВЫЙ застрелился в день назначенный для его от’езда из Харькова в дом отдыха писателей в Лохвицком районе (Полтавщина). На мой вопрос, вернее просьбу, рассказать мне, за что он – ГУБЕНКО арестован, он мне обещал рассказать в одну из ближайших встреч, когда будут лучшие условия, т. к. в общем бараке считает этот рассказ неудобным. На событие о наступлении наших войск, взятие Харькова и т. д. – ГУБЕНКО реагирует своеобразно, говоря, что теперь еще много украинцев будет арестовано из временно оккупированной части Украины. Вот в основном все, о чем мне удалось поговорить с ним за это время. Справка: «Х» имеет задание по разработке «Г» которую продолжает выполнять, стараясь встречаться с ним вне общего барака, в более удобной обстановке. аг. «ВИКТОРИЯ» Принял 2.III-1943 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН 1. В связи с наступлением наших войск на Украине у меня было несколько бесед с СКРЫПКО и ГУБЕНКО. Суть высказываний СКРЫПКО сводилась к следующему: а) на Украине Красные войска продвинутся далеко и смогут и будут оттуда изгнаны, так как на Украине они …тятся не только с немецкой армией, но и с украинской… армией и с внутренним сопротивлением народа; б) на Украине сейчас ВИННИЧЕНКО, ШРАГ и ГОЛУБОВИЧ, которые находятся в контакте с англичанами и безусловно…дут у них поддержку в том, чтобы не дать большевикам …тить и укрепиться на Украине. 2. ГУБЕНКО сводил свои высказывания: а) к скептическому отношению к успехам Красной Армии вообще, в частности на Украине, считая, что немцы отступают по определенному плану, на заранее определенные границы; б) высказывал с горестью о судьбе укр. народа, что часть погибла на войне, часть уйдет с отступающими немцами, а оставшихся наши пересадят в лагеря; в) по поводу информации о приезде ВИННИЧЕНКО, ШРАГА, ГОЛУБОВИЧ – высказал сомнение такого характера: «ВИННИЧЕНКО – стар и кроме того он ведь человек известных принципов – социалистических и даже коммунистических, поэтому сомневаюсь, чтобы он пошел на сотрудничество с немецкими фашистами, так же как вероятно, не сделает этого ШРАГ, а ГОЛУБОВИЧ вообще мелкий авантюрист, не способный на какую-либо серьезную политическую акцию. Вообще я думаю, что … Украине немцы привлекли к руководству военные круги, и … значительной мере из молодых, мы старики с трудом пойдем на всякие компромиссы. Это, конечно, только мои предположения, ничего достоверного о фактическом положении дел на Украине – не знаю». Задание: В осторожной форме постараться углубить выявление характера взаимоотношений между С. и … Аг. «ХАРЬКОВСКИЙ» Принял 9. III-1943 года Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН За время с 2.III по 9.III-43 г. я встречался с ГУБЕНКО раза два-три. Причем все разы довольно непродолжительно. Разговоры велись на отвлеченные темы, т. е. ГУБЕНКО за последнее время что-то приболел, или вообще по-стариковски плохо себя чувствует. Между прочим он интересовался судьбой ГЛУШКО, спрашивал, не слышно ли в чем конкретно его обвиняют, поднято ли старое дело, по которому ГЛУШКО сидел, или новый состав преступления. Я ответил, что не знаю ни судьбы его, ни в чем его обвиняют. 4 или 5.III – точно не помню, я пошел к РАДЕЕВОЙ в клуб по настоятельной просьбе ГУБЕНКО узнать через нее адрес ГИРНЯКА. РАДЕЕВА живо и участливо отнеслась к вопросу ГУБЕНКО, передала ему привет и сообщила, что точного адреса ГИРНЯКА она не знает, но есть предположение, что он остался у немцев в Киеве, т. к. в момент взятия Киева у ГИРНЯКА болела жена. Но она во всяком случае запросила адрес ГИРНЯКА письмом у БУЧМЫ, который в Семипалатинске и адрес которого РАДЕЕВА знает. Я 6.III – сообщил об этом ГУБЕНКО, он был очень рад. Больше я его не видел и ни о чем с 6.III-43 г. не говорил. Задание: Поддерживать связь с «Р», стараясь путем установления более короткого знакомства с ней установить политические ее настроения. Аг. «ХАРЬКОВСКИЙ» Принял 13.ІV-1943 г. Нач. отделен. Оперотдела КЛАУСЕН За все это время я имел с ГУБЕНКО несколько встреч. Из них опишу несколько наиболее интересных. По просьбе ГУБЕНКО я встретил РАДЕЕВУ Зою Николаевну и передал ей просьбу ГУБЕНКО сообщить ему адрес ГИРНЯКА. РАДЕЕВА сказала, что ГИРНЯК давно ей не пишет, что на день об’явления войны у него была больна жена и наверно они остались у немцев. Но она имеет переписку с БУЧМОЙ, который в Семипалатинске. БУЧМЕ же она должна была написать просьбу ГУБЕНКО узнать адрес ГИРНЯКА, если он по эту линию фронта, или сообщить, что он, т. е. – ГИРНЯК, точно у немцев, а также узнать о семье ГУБЕНКО, если БУЧМА знает. 25.III – с. г. перед от’ездом РАДЕЕВОЙ в Сыктывкар на олимпиаду, я видел ее еще раз, но она сказала, что от БУЧМЫ ответа еще не было, но что она сейчас же через меня сообщит об этом ГУБЕНКО, что и было мною ему передано и встречено с большой радостью. Вспоминая о своих друзьях на свободе, ГУБЕНКО интересовался судьбой Л. КУРБАСА и просил узнать о нем что нибудь поподробнее. Последнее сообщение о КУРБАСЕ – ГУБЕНКО, как он мне сказал, имел от з/к ШАБЛИЕВСКОГО, который сидел вместе с КУРБАСОВЫМ в Соловецких лагерях. В дальнейших беседах, развивая тему об однодельцах и однодумцах ГУБЕНКО, я наткнулся на ряд фамилий, судьбой хозяев которых ГУБЕНКО очень интересовался. Например: М. КУЛИШ, ФИЛИППОВИЧА, Г. ЭПИК, СЛЮСАРЕНКО, КИРИЧЕНКО и ряд других я не запомнил, а переспрашивать было неудобно. Все эти люди были арестованы, по словам ГУБЕНКО в 1933 и 1934 г.г., т. е. вместе с ним или через год, сразу после убийства т. Кирова С. М. и находились в Соловецких лагерях, где и были до 1938—39 г.г. После этого часть из них, или почти все подверглись переследствию и на этом всякое известие о них ГУБЕНКО потерял. Он свою заинтересованность судьбой этих людей об’яснял тем, что мол ему интересно знать, выпустили ли хоть кого-нибудь из них на свободу, и если выпустили, то как они репрессируются в дальнейшем. В одной из бесед, ГУБЕНКО интересовался и даже удивлялся, как я, будучи вольным гражданином не могу наладить связь и точно узнать от частных лиц, а не через радио и газеты о том, что делается по ту сторону линии фронта. Его интересовала национальная сторона вопроса, т. е. что из себя представляет укр. нац. армия у Гитлера, ее мощь, права ее командования и т. д., а также порядок управления Гитлером на Украине, что из себя представляет Украина: колонию, независимую республику, или на правах графства, или просто губернии Германии. Я ему безусловно на это ничего не ответил. Больше интересных разговоров мы не вели. Одно время я ездил по л/п и не видал его и потом он был на Шорах с комиссией по актировке инвалидов и я его не видел. Сейчас он пока на старом месте. Мероприятия: В связи с установленным интересом «Г» к вопросу возможности установления связи с волей – разработать новые агентурные мероприятия по его разработке, с учетом всех наших агентурно-оперативных возможностей. ВЕРНО: НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛЕНИЯ ОПЕРОТДЕЛА УХТИЖМЛАГА НКВД майор Гос. Безопасности            [Пiдпис]                     /КЛАУСЕН/ Витяг з показiв арештованого бургомiстра мiстечка Славечно Житомирськоi областi Сiбiрцева О. П. квiтень 1943 р. Сов[ершенно] секретно ВЫПИСКА из показаний арестованного бургомистра мест. Славечно Житомирской области – СИБИРЦЕВА Александра Петровича от «___» IV 1943 г. После занятия немцами гор. Житомира и его окрестностей, как в самом Житомире, так и на селах появились расклеенные листовки, в которых рекламировалось до того никому неизвестное имя Степана БАНДЕРЫ, как вождя украинского народа, упоминались имена Петлюры, Грушевского, Остапа Вишни, Скрипника, Затонского, Гринько, Любченко, Косинки и др. как «борцов за свободу украинского народа, замученных Советским правительством». В большинстве листовок было отражено резкое нападение на русскую, и главным образом на еврейскую национальность, как виновников и организаторов голода в 1933 г., от которого якобы погибло 7 миллионов и выслано и замучено в органах НКВД не помню какое количество миллионов человек населения. Рекомендовалось – «украинцам обсидати вси державни посади в установах и пидприемствах та прибирати владу до своих рук». Мне пришлось побывать один раз на общем собрании граждан г. Житомира, где выступал «бандеровец», который положительно обрисовал отдельные статьи Советской Конституции, поддав, однако резко отрицательной критике преломление этих статей в жизни, пересыпая анекдотами, цифрами, рассказами о разных случаях. Его речь публика прерывала одобрительными возгласами, аплодисментами и т. д. Оратор подчеркивал засилие евреев в России и на Украине. Отметил, что на местные нужды денежных доходов от общего дохода на Украине оставалось 5 % и т. п. В речи его не чувствовалось симпатии к немцам. Я особенное внимание обратил, что когда вошел немецкий офицер, оратор резко и неудачно переменил тему разговора, начав восхвалять Гитлера и т. д., в чем почувствовалась и неискренность оратора. Позже мне пришлось видеть программу «бандеровцев», которую до конца не прочел. В программе как-будто отражалась основная цель об’единить все национальные партии в одну во главе с БАНДЕРОЙ, независимо от социально-экономических направлений. Были подвержены критике Левицкий, а также течения боротьбистов, укапистов и т. д. Подчеркнута борьба с еврейством, подчеркнуто отрицательное отношение на веру в помощь крупного г-ва. Был лозунг – «Наша сила в нас самих». Весь состав бандеровцев состоял главным образом из жителей Западной Украины, очевидно корней своих на территории Советской Украины не имел и пустить таковых не мог, как через неумелость работы, так и отсутствие почвы – настроение крайнего шовинизма. В первое время бандеровцы заняли должности более ответственные в полиции и райуправах, однако через 2–3 месяца после прихода немцев, немцы их начали снимать с работ, арестовывать и расстреливать. Некоторые корни их остались в Олевском, Овруцком и других районах до сих пор. Инспектор Овруцкой полиции, инспектор Олевской полиции и часть полиции расстреляны. В Овруче полгода тому назад, а в Олевске два месяца. Было у них стремление к объединению в действиях с советскими партизанами. В Словечанский район это течение просачивалось только очевидно в последние 4–5 месяцев, но уже с резко отрицательным настроением против немецкой власти. Мне пришлось видеть 2–3 бандеровских листовки, в которых указывалось, что немцы организовывают голод, что некоторые области уже голодают, что необходимо разъяснить это населению и рекомендовать скрывать продовольственные запасы. Что необходимо разъяснять, что немцы хотят поработить и уничтожить украинский народ. Другая листовка носила полурелигиозный характер, кажется под заглавием «Молитва за Матир Украину». ВЕРНО: «___» июля 1943 г. Автобiографiя Остапа Вишнi (Павла Михайловича Губенка) «Основнi етапи мого життя та роботи» 6 червня 1943 р. ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ МОЕЙ ЖИЗНИ И РАБОТЫ I. 1889–1913 годы Родился я в 1889 г. на Украине, в местечке Грунь, Полтавской губ., Зеньковского уезда. Родители – крестьяне. Отец – бывший солдат, родом из гор. Лебедина, Харьковской губ., после военной службы попал на работу в м. Грунь к помещику, где и прослужил до смерти (умер в 1909 г.). За время работы у помещика, сначала рабочим, потом приказчиком, приобрел в местечке усадьбу и, кажется, около 5 десятин земли, что и составляло все его «состояние». Детей у отца с матерью было 17 душ, из которых выросло 13. Я был вторым ребенком. Отец умер, когда мне шел 20-й год. Семья испытывала все время материальные недостатки и о систематической учебе детей не могло быть и речи. Учился я в сельской школе, потом в Зеньковской двухклассной школе, а в 1903 году, – 13 лет, отец, как бывший солдат, повез меня в Киев и определил в военно-фельдшерскую школу на казенный кошт. В военно-фельдшерской школе принимались дети бывших солдат. Четыре года я проучился в военно-фельдшерской школе, окончил ее со званием фельдшера в 1907 году и за полученное за счет казны образование должен был отслужить военным фельдшером 6 лет (1,5 года службы за 1 год учебы). С 1907 года по 1913 год я служил фельдшером в Киеве, в Миргородском полку. Работая фельдшером, я продолжал самообразование, стремясь выдержать экзамен экстерном за гимназию и поступить в Университет. Все эти 6 лет прошли в работе и учебе, – «самоучебе», так как материальная моя необеспеченность не давала возможности иметь репетитора. II. 1913–1917 годы В 1913 году я закончил положенные мне 6 лет за полученное фельдшерское звание и с военной службы ушел, поступив работать фельдшером в Киевскую больницу Юго-Западных жел. дорог. И здесь, работая железнодорожным фельдшером, я продолжал учиться и в 1916 году выдержал на «аттестат зрелости» (за курс гимназии). В 1916 году, не оставляя работы фельдшером, поступил в Киевский университет, на историко-филологический факультет, так как к тому времени у меня определилась склонность, заинтересованность и любовь к литературе. Учеба в Университете не была систематической, так как много времени уходило на добычу средств к существованию (работа фельдшером), ибо других средств на жизнь у меня не было. Политическая жизнь страны в это время проходила мимо меня, так как все время уходило на учебу и работу. На империалистическую войну я, как железнодорожник, призван не был и в войне не участвовал. На работе фельдшером и застала меня революция 1917 г. (февральская). В политическом отношении в это время я был, можно сказать, полным младенцем. III. 1917–1920 г.г. Революция… Мне 28 лет. Взрослый, самостоятельный человек… И в то же время совершенно политически неподготовленный, несознательный. Стыдно! Немедленно за брошюры, книги, листовки и т. п. Но все это бессистемно, в спешке, без руководителей… Один… Организуются комитеты. Организовался Революционный Комитет железнодорожников. Некоторые из товарищей фельдшеров вошли в состав президиума. Я попал в комитет при больнице (местный). Так началась моя общественно-политическая работа. Ни к какой партии я не примкнул, оставался вне партий, но общественную работу вел в местном комитете, интересуясь и посещая заседания Всеукраинского Комитета железнодорожников. В это время зарождается так называемая «Украинская держава» – «Украинская Народная Республика», во главе с «Центральной Радой». «Национальное возрождение» …. Оно и меня захватило, как украинца по происхождению, как человека, знающего украинский язык (в детстве говорили в семье по-украински), знающего «Кобзарь» ШЕВЧЕНКО и другую украинскую литературу. Организовалось так называемое «Министерство Шляхив» (Путей Сообщения) Украины. Железнодорожный комитет выдвинул меня для работы в Санитарном Управлении этого министерства, как начальника канцелярии Санитарного управления, а во главе Санитарного Управления стал врач Модест ЛЕВИЦКИЙ, старый украинский общественник и писатель. Знакомство и работа с Модестом ЛЕВИЦКИМ определили дальнейшее мое стремление, так как ЛЕВИЦКИЙ, как писатель, усмотрел во мне способность к литературному оформлению моих мыслей и настоятельно советовал мне начать «писать». Это начало первых попыток моей литературной работы. Я начал писать. Сначала это было «для себя», печататься начал позже, в 1919 году. Партийной работой ни одной из существовавших тогда партий я не интересовался и оставался вне партий. Из жел. дор. больницы ушел. Работал в Санитарном Управлении. Работы было много. Университет посещать было некогда. Университет остался незаконченным. 1918 год…. Гетьман СКОРОПАДСКИЙ. Немцы на Украине. Я – член Повстанческого комитета против Гетьмана и немцев. Провал Комитета, я скрываюсь и, в конце концов, ухожу из Киева в лагерь повстанческих войск. По свержению гетьмана и изгнанию из Украины немцев, я возвращаюсь в Киев и опять начинаю работать в том же Санитарном Управлении Мiнiстерства Шляхiв. Организуется украинская, так называемая Директория, сначала во главе с ВИННИЧЕНКОМ, которого вскоре сменил ПЕТЛЮРА, – каковую (Директорию) украинские рабочие и крестьяне с помощью русских товарищей с треском выперли из Киева со всеми ее министерствами, чиновниками и прочими «атрибутами горе-государственности» и …. со мной, как с чиновником Министерства Шляхив – начальником канцелярии Санитарного управления этого министерства. Началось унылое странствование, о котором замечательно сказали рабочие и крестьяне: «У вагонi директорiя, Пiд вагоном територiя». Докатились до Каменца-Подольского, где и остановились. Я был свидетелем всей этой гнусной эпопеи, всего этого торбохватства, грабиловки и прочих прелестей, когда каждый из «власть имущих» (директора, министры и пр.) хапали кто сколько может, чтобы с награбленными ценностями удрать за границу. Противно было смотреть. Ушел я из Министерства, чтобы хоть формально не чувствовать себя участником всех этих безобразий. Начал пытаться пристроиться на работу в газете. Куда идти? Эсеровская газета, издававшаяся в Каменце «Трудовая Громада» придерживалась в то время, слабенькой – правда, оппозиционности. Пошел туда, так как я был определенно настроен против «правительства» Директории. Фельетоны мои начали печатать. Это давало мне средства к существованию. Это во-первых. А во-вторых, была хоть малюсенькая частичка удовлетворенности, потому что фельетоны мои были против «Уряду Директории». В партию эсеров я не вступил, но работал в эсеровской газете весь 1919 год и начало 1920 года. Писал я тогда под псевдонимом «П. ГРУНСЬКИЙ». Между прочим, во время суда над ЦК украинских эсеров в Киеве, в 1921 году, Д. З. МАНУИЛЬСКИЙ (общественный обвинитель на этом процессе) оценил мои фельетоны в «Трудовой Громади», как единственное, кажется, более или менее отрадное явление на общем унылом фоне эсеровской газетной писанины. Редактором газеты в то время был эсер ГОЛУБОВИЧ, бывший премьер кабинета министров времен Центральной Рады. Кончилась моя работа в эсеровской прессе скандалом: за мой фельетон газета была закрыта. В это время фактическими хозяевами в Каменце и на всей территории, подвластной Директории, были поляки. В фельетоне я резко высмеял и поляков, и ПЕТЛЮРУ. Мне пришлось удирать из Каменца. За границу я не пошел. Я пошел через фронты на Радянську Украину и в апреле 1920 года прибыл в Киев, где и явился в Реввоенсовет 12-й армии (тов. АРАЛОВУ). Явился, рассказал все, кто я, откуда, почему ушел, почему возвратился и т. д. Реввоенсовет легализировал мое возвращение и проживание в Киеве, где я начал работать в кооперативном издательстве «Книгоспилка» в качестве редактора украинского языка. Таким образом, как видно из вышесказанного, я не будучи в партии эсеров, фактически в течение более одного года работал в эсеровской газете в качестве постоянного сотрудника. Это послужило причиной того, что многие, не зная истинного положения вещей, считали, что я принадлежу к партии эсеров. Окончилось такое мнение для меня неприятностью: в 1920 г. во время арестов членов ЦК украинских эсеров был арестован ЧК и я. Было это в октябре 1920 года. Но по проверке оказалось, что в партии эсеров я не состоял и в апреле месяце 1921 года я был из-под ареста освобожден. Арестован я был в Киеве, из Киева переведен в Харьков, где и освободился. ЦК эсеров в 1921 году был публично осужден в Киеве, я же суду предан не был, так как следствие установило мою непричастность к партии. Были у меня личные знакомства с эсерами по работе в газете (ГОЛУБОВИЧ, ПЕТРЕНКО, ЧЕРКАССКИЙ, СТЕПАНЕНКО, ЧАСНЫК, ЛЮБИНСКИЙ), но знакомства эти были непродолжительны, так как работа моя в советской прессе, где с 1921 года я начал много печатать своих фельетонов, оттолкнула меня от них, а их от меня, и знакомство потом было только шапочным. Под влиянием странствований с Директорией, под влиянием всех виденных мной безобразий, под влиянием анализа происходящих событий в то время, когда рабочие и крестьяне выгнали из Украины власть, называвшую и считавшую себя «народной», – появилась глубокая трещина в моем национальном сознании, сильно потускнели и померкли национальная моя романтика. «Вiдродження Нацii» – так все это захватывало, облекалось в такие пышные красивые романтические цветы и уборы, так кружило голову. Действительность отрезвила меня, заставила призадуматься, заставила искать, где же правда, в чем же дело? И песни украинские поем, и по-украински говорим и «народными» себя называем, а народ гонит нас, не признает, презирает. Взялся за книги, начал читать ЛЕНИНА, СТАЛИНА, их статьи по национальному вопросу, вообще их произведения. Начал понимать. Прекратились сомнения, шатания. Осознал, где надо мне быть и с кем работать. С 1921 года сознательно раз и навсегда сказал себе: «Работать только с советской властью». И начал работать. IV. 1921–1933 г.г. Начал я работать в советской прессе и литературе с 1921 года. Украинская газета «Вiстi ВУЦВК» были моей колыбелью, как советского журналиста и писателя. С этого года я стал подписывать свои фельетоны, юморески т. п. псевдонимом: «Остап Вишня». Работал я очень много, как постоянный сотрудник газеты «Вiстi», юмористического журнала «Червоний Перець», а потом еще и газет «Селянська Правда», «Радянське село» и почти всех издававшихся с 1921 по 1933 год украинских литературно-художественных журналов. По правде сказать, долго я не считал себя писателем, я считал себя журналистом, «газетчиком». До 1930 г., т. е. работая в прессе и литературе около 10 лет, я не входил формально ни в одну из существовавших тогда литературных организаций, т. к. повторяю, писателем себя не считал. По настоянию и издательств, и товарищей по работе мною уже было издано моих отдельных книг, многие из них были переведены на русский язык и на языки братских народов Советского Союза, несмотря на все это, а также на то, что писатели из литературных группировок и организаций вовлекали меня организационно оформиться, вступить членом в одну из организаций, которой я так или иначе симпатизировал, – я отказывался, считая себя только журналистом. И только в 1930 году я вступил в члены литературной организации «Пролiтфронт» («Пролетарский литературный фронт»). Все ли, мною написанное, было безгрешно в идеологическом отношении? Конечно, нет. Много было ошибок, много, быть может, было вывихов и с точки зрения классового подхода к описываемым явлениям, со стороны разрешения или освещения национального в моих работах вопроса, – все это я сознаю, так как в той большой и спешной часто работе, какую я вел, не все было четко сформулировано, а возможно, что и правильно то сформулировать я не был в состоянии, так как специалистом в этих сложных вопросах никогда себя не считал и не считаю. Одно только могу сказать, что никогда эти ошибки не делались мной преднамеренно, или тем более, злонамеренно, а были они результатом незнания или недопонимания того или иного общественного или бытового явления. Подчеркиваю здесь же, что все без исключения мои работы, изданные отдельными книжками, сначала печатались в периодических газетах и журналах, т. е. проходили предварительную цензуру ответственных редакторов. Говорю это не для того, чтобы снять с себя ответственность за те или иные допущенные мною в моих работах ошибки, а исключительно для того, чтобы подчеркнуть, что ошибался не только я, но и люди, политически более меня подкованные. Часто бывало так, что написанное мной в газету «на злобу дня» и попавшее потом, как художественное произведение в отдельный сборник моих рассказов, с течением времени делалось определенно негодным и даже вредным. «Что напишешь пером, не вырубишь топором». Но от этого ни мне, ни литературе не легче: факт остается фактом – были и вредные, значит, у меня произведения. Во всяком случае, хотел я того или не хотел, моя литературная работа сделала меня одним из популярных на Украине советских писателей. Работы мои издавались большими тиражами, расходились очень быстро. Это накладывало на меня большую ответственность. Кружилась ли у меня голова «от успеха»? Нет. Скорее, это меня пугало, так как повторю, я сознавал всю ответственность, лежавшую на мне. Возникает естественный вопрос. Работал я долгое время в советской и партийной прессе, был популярным советским писателем, – почему же я не вступил в коммунистическую партию? Этот вопрос всегда стоял передо мной. Дебатировался он и среди товарищей, с которыми я работал в газетах, журналах и литературно-общественных организациях. И все тогда пришли к выводу: оставаться мне беспартийным, так как, я, как беспартийный, имея такую популярность, больше принесу пользы и партии, и советской власти. Работая не в порядке партийной дисциплины, а так сказать, по собственному желанию, показывая тем самым пример работы беспартийного большевика. Мое национальное кредо в это время? Я знаю, что многие считали и считают меня заядлым националистом, чуть ли не шовинистом и т. д. и т. п. Это сущее недоразумение. Основано оно, по-моему, на том, что я, как писатель, по языку, по темам национальный. У меня, как говорили и читатели, и критики, язык очень близок к народному, очень для народа понятен, что в произведениях своих я касаюсь больше местных, украинских, тем, освещаю их местными, украинскими красками и т д. и т. п. Но кто меня читал, тот должен помнить, как я бичевал украинских зоологических националистов и шовинистов всех мастей. Я могу сослаться на мой фельетон «Украина», написанный в 1924 г., где я издеваюсь над украинскими шовинистами, могу также указать на сборник «Чухраiнцi», на переделанную мной пьесу: «Запорожец за Дунаем», откуда видно мое отношение к шовинизму. Никогда я шовинистом не был и не буду. Мое отношение к политике партии на селе? Это вопрос не праздный, так как меня считали писателем «украинского села». Опять таки я должен напомнить факты моего отношения к коллективизации (это же основное). В моей книжке «Лицом до села», написанной в 1927 году, есть рассказы о коммунах, о коллективах, из которых ясно мое к ним отношение: я их популяризовал, приветствовал. В 1930 году по предложению украинских партийных организаций я возглавлял бригаду писателей, командированную в помощь коллективизации в Барвенковский район (тогда Изюмского округа), где именно лично мне удалось организовать коллектив в одном из самых «заядлых», находившемся под кулацким влиянием селе – Гавриловке. И я до сих пор с удовлетворением вспоминаю, что коллектив этот оказался одним из самых стойких и жизнеспособных. V. 1933–1943 г.г. 12 лет я работал, как советский писатель и журналист. 7 декабря 1933 года арестован в Харькове и по ст. 58-8-11 осужден на 10 лет лишения свободы за принадлежность к антисоветской организации и, конкретно, за намерение организовать покушение на жизнь бывшего секретаря ЦК КП(б)У и Харьковского Обкома партии ПОСТЫШЕВА. Прошло 10 лет со времени ареста и производства следствия по моему делу. Трудно мне припомнить все детали следствия, во всяком случае постараюсь воспроизвести без искажения основное. Я обвинен в принадлежности к антисоветской организации, существовавшей на Советской Украине и возглавлявшейся, если не ошибаюсь, бывшим зам. наркома просвещения УССР ПРИХОДЬКОМ. Названия организации я не знаю, так как в процессе следствия названия установлено не было и следователь заявил, что это значения не имеет. Кто входил в эту организацию? Назову тех, кого я помню и кто фигурировал в материалах следствия по моему делу. ПИСАТЕЛИ: ЯЛОВЫЙ, ДОСВИТНИЙ, ИРЧАН, ВИШНЯ, ТКАЧУК, ГЖИЦЬКИЙ, ПИЛИПЕНКО. Не писатели: ПРИХОДЬКО, ПОЛОЦКИЙ, ПЕТРЕНКО, ДЕСНЯК, ХРИСТОВИЙ. Артисты: ГИРНЯК, КУРБАС. Это те лица, которых я сейчас припоминаю, о которых так или иначе говорил мне следователь, так как ни с одним из участников этой организации у меня очных ставок не было и ни с кем из них, кроме ГИРНЯКА, я в лагерях не встречался. Состоял ли я участником вышеназванной организации? Я должен быть последовательным. Я подписал материалы следствия о том, что состоял. Причем должен со всей категоричностью заявить, что в процессе следствия никакого «нажима» на меня не было. Намеревался ли я организовать покушение на жизнь бывш. секретаря ЦК КП(б)У ПОСТЫШЕВА? И здесь я буду последовательным: я подписал и об этом материалы следствия. Я долго не подписывал. Я отрицал обвинение. – Зачем это, кому это нужно? – спрашивал я следователя. Следователь мне ответил: – Это нужно для революции! Я подписал, не задумываясь. Говорю то, что было. Подписал, признал себя виновным, осужден и уже в настоящее время почти отбыл срок наказания (осталось 6 месяцев). В конце концов, не в этом суть. За почти 10-летнее пребывание в заключении было достаточно времени думать и продумать всю свою прошлую жизнь и работу, переоценить и взвесить все прошлое до мельчайших деталей и подробностей. К каким же выводам привело это продумывание, взвешивание и переоценка? Выводы эти следующие: Настороженное, а подчас и недоверчивое отношение ко мне советской власти и коммунистической партии вполне обосновано и вот по каким соображениям: а) Я с начала революции 3 года находился во враждебном советской власти лагере. Мало ли что, что я не разбирался, на чьей стороне правда, что я запутался в разрешении и социальных и национальных вопросов, – факт остается фактом. б) Когда я уже окончательно решил работать только для Советской власти и партии и идти вместе с ними, у меня в моей работе были ошибки, были промахи, которые так или иначе могли давать основание думать от отрыжках старых моих симпатий и увлечений. И дальше: Во время моей 12-летней работы советского писателя и журналиста, я нередко выступал против отдельных особ, которых партия ставила во главе литературных организаций. Конкретно говоря – это бывшие руководители Всеукраинской Организации Пролетарских Писателей (ВУСПП), например, МИКИТЕНКО, КИРИЛЕНКО и т. п. Я считал, что эти лица не могли возглавлять литературы на Украине и выступал против них, не думая своими выступлениями компрометировать линию партии в литературе, но объективно могло создаваться и создавалось! – впечатление, что я выступаю против политики партии в литературе, посколько эти лица были назначаемы и поддерживались партией. А посколько моя фигура, как одного из популярных писателей, имела вес и влияние в литературно-общественной жизни Украины, я, может быть, сам того не желая, тормозил, мешал партии проводить необходимые в тот момент мероприятия на литературном фронте. Объективно это было так. А кто мешает, того убирают. Значит Партия и Советская власть были правы, убрав меня с дороги, как мешающего развитию партийной литературы. Вот почему я и пишу во всех своих заявлениях, что я понес заслуженное наказание. Остальное – детали. Размеры наказания и т. п. – это уже частности. И вот почему я говорю: субъективно, сознательно никогда я не хотел быть ни врагом Партии, ни врагом Советской власти, ни врагом народа. Я когда все это проанализировал, когда я все это осознал, то я могу и ручаться, что и объективно, если Правительство найдет возможным допустить меня к работе, я не допущу больше этих ошибок, ибо для того, чтобы лечить болезнь, надо знать причину болезни. А причину я теперь знаю. Остап ВИШНЯ. (П. М. ГУБЕНКО) 6. VI.43 г. Москва П. С. Если в этом моем описании я что либо упустил или недостаточно осветил, прошу не считать это желанием что-либо скрыть или затушевать, я с охотой добавлю, детализирую и т. д. Остап ВИШНЯ. Резолюцiя: «Т. т. Сташко, Иванову. Как ведет себя ОВ в камере. Переговорите. [Пiдпис нерозбiрливий] 9/VII». Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. i М. М. 15 вересня 1943 р. 15. IX.43. Дорогие мои Варя и Мура! Я – здоров. Все благополучно и идет к лучшему – я уверен, что в недолгом будущем мы увидимся. Переехал я на новое место, но тоже временно, – отсюда, очевидно, придется уезжать, почему я и не сообщаю адреса. Как только устроюсь более или менее основательно уже на новом месте, сообщу адрес и мы возобновим регулярно переписку. Во всяком случае – никаких оснований для беспокойства за меня нет, а наоборот, – еще раз повторяю, – скоро увидимся. Соскучился я очень за Вами и жду с нетерпением момента, когда увижу Вас. Крепко Вас обнимаю и целую. Ваш Павло. Р. S. Муру сердечно поздравляю с 20-летием! Желаю счастья! П. Г. Пiдписка Губенка П. М. (Остапа Вишнi) про спiвпрацю з органами НКДБ 18 вересня 1943 р. Подписка Я, Губенко Павел Михайлович (Остап Вишня) даю настоящую подписку органам Государственной Безопасности в том, что добровольно из’являю свое согласие сотрудничать с органами советской разведки по выявлению и разоблачению лиц, ведущих антисоветскую, шпионскую и иную подрывную работу против нашей Родины – Советского Союза. Обязуюсь все задания органов НКГБ выполнять честно и аккуратно. В своих сообщениях буду точен и правдив. Свою связь с органами Госбезопасности никому ни при каких обстоятельствах не разглашу. Об уголовной ответственности за разглашение этой связи и характера выполняемых поручений НКГБ – предупрежден. Свои сообщения в целях конспирации буду подписывать псевдонимом: – «018». П. Губенко (Остап Вишня) 18 сентября 1943 г. Донесення про вербовку Павла Михайловича Губенка (Остапа Вишнi) 23 вересня 1943 р. Сов. Секретно ЗАМЕСТИТЕЛЮ НАРОДНОГО КОМИССАРА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ СССР Комиссару госбезопасности 2 ранга тов. К О Б У Л О В У. Согласно данной Вами санкции 18 сентября с. г. завербован в качестве агента под псевдонимом «018» Губенко Павел Михайлович (литературный псевдоним «Остап Вишня»), известный украинский писатель, отбывающий в настоящее время наказание на основе решения Коллегии ОГПУ от 3 марта 1934 года. На вербовку Губенко пошел охотно, заявив, что на авантюры против Советской власти он больше не пойдет и будет честно сотрудничать с органами НКГБ. Губенко рассказал о том, что до свого ареста он находился в близьких отношениях с украинскими писателями М. Рыльским, М. Бажаном, П. Тычина и Корнейчуком. Кроме того Губенко знаком со многими украинскими и русскими писателями. Губенко просит посодействовать ему в лечении, так как здоровье его ухудшилось. В связи с этой просьбой Губенко полагаем возможным через посредство Наркома Здравоохранения т. МИТЕРЕВА поместить Губенко после освобождения из под стражи в одну из московских больниц. План использования Губенко как агента представим отдельно. Прошу Вашего указания о зачислении «018» в состав действующей агентуры. ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 2 УПРАВЛЕНИЯ НКГБ СССР Комиссар госбезопасности 3 ранга                             (САЗЫКИН) Витяг iз протоколу № 58 особливоi Наради при Народному комiсарi Внутрiшнiх справ СРСР про зниження Губенку Павлу Михайловичу (Остапу Вишнi) строку покарання до фактичного вiдбутого та звiльнення його з-пiд варти 25 вересня 1943 р. Выписка из протокола № 58 особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР. От «25» сентября 1943 г. Нач. Секретариата Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР. [На зворотi аркуша] С постановлением Особого Совещания НКВД ознакомился П. М.Губенко 7.Х.1943. Постановление Особого Совещания объявил: Ст. оперуполномоч. 1-го Спецотд. НКВД СССР ст. лейтенант госбез.                                            [Подпись] «7» октября 1943 г. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. i М. М. 8 жовтня 1943 р. 8. Х.43. Дорогие мои, родные Варя и Мура! Со мной все хорошо. С Ухтижемлагом я окончательно распрощался, но все еще путешествую и окончательно еще не «сiв» на определенном месте. Все ближе и ближе к Вам продвигаюсь, думаю, что не дальше, как через месяц уже сообщу Вам окончательный свой адрес… А, впрочем, не исключена возможность (и очень даже!!!), что так через месяц или немного более будем все вместе! Не хочу заранее предупреждать события, но сам лично крепко верю и надеюсь. Вот будет радость!! Настроение у меня хорошее, и я уже аж дрожу весь – твердо надеюсь в ноябре увидеть Вас… Во всяком случае очень прошу Вас никуда из Раненбурга до определенных моих извещений о моей судьбе не двигаться, т. к. я ориентируюсь на Раненбург, чтобы искать Вас там. По моим соображениям – моя кочевая жизнь закончится (должна закончиться!) не далее, как числа 10–15 ноября. Крепко Вас обнимаю, целую. Всегда с Вами и ни на минуту без Вас! Ваш Павло. Сповiщення про вiдбуття ув’язненого Губенка Павла Михайловича (Остапа Вишнi) з табору-колонii (Бутирськоi тюрми НКВС СРСР) 9 жовтня 1943 р. [На зворотi аркуша друкований текст] 1. Извещение заполняется в одном экземпляре чернилами, четко, без каких-либо исправлений и подчисток, с обязательным отражением всех требуемых сведений в соответствующих графах. В графе «освобожден» – указывается в связи с чем освобожден заключенный: «по отбытии срока наказания», «досрочно», по пересмотру решения по делу и т. п., по чьему решению (постановлению). 2. Исправительно-трудовыми лагерями заполняется на каждого убывшего из лагеря заключенного и направляется в 1-й Спецотдел НКВД СССР при ежедекадной сводке о движении заключенных. 3. Исправительно-трудовыми колониями заполняется на каждого убывшего заключенного и направляется в ОИТК по подчиненности при ежедекадной сводке о движении заключенных. 4. ОИТК, проверив правильность составления извещения и отзыв в своем учете движения заключенного, направляет в 1-й Спецотдел НКВД-УНКВД по территориальности при ежедекадной сводке о движении заключенных по всем подведомственным колониям извещения: об убывших из колонии заключенных, в связи с освобождением до истечения календарного срока, смертью, побегом, переводом в места заключения других областей, краев, республик или в тюрьмы, КПЗ данной области. 5. 1-й Спецотдел НКВД-УНКВД, отразив в своем учете полученные из ОИТК извещения, направляет их в 1-й Спецотдел НКВД СССР при ежедекадной сводке о движении заключенных по области, краю, республике в порядке пункта 15 правил регистрации преступников. [Далi рукописний текст фiолетовими чорнилами] Определением военного трибунала КВО от 25.10 г. постановление коллегии ОГПУ от 3 марта 1934 года в отношении Губен- ко П. М. отменено и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления. В НАСТОЯЩЕМ ДЕЛЕ ПОДШИТО И ПРОНУМЕРОВАНО СОРОК ДЕВЯТЬ (49) ЛИСТОВ Оперуполномоченный                                /Пiдпис/ 6. ХII.1954 г. 1943–1956 Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. i М. М. 19 жовтня 1943 р. 19. Х.43. Мои дорогие Варя и Мура! Во-первых – здравствуйте. Во-вторых – со мной хорошо, и даже лучше, чем я мог ожидать. Теперь уже наверняка мы скоро увидимся. Договоренность есть, осталась формальность, и я свободен. Освобожусь я раньше срока, но когда попаду к Вам, – точно сказать не могу. Дело в том, что в последнее время у меня обострилась моя язва и крепко она меня беспокоит. Появились боли почти ежедневные и довольно мучительные. Я хлопочу о лечении. Хочу лечь в приличную больницу и провести курс лечения, чтобы избавиться от болей и немного подкрепиться. Мне это обещают. Значит, приеду к Вам после лечения. Считаю, что в больнице я пробуду месяц и выйду к концу ноября, т. к. думаю, что числа 25/Х – буду уже свободен. Во всяком случае меня уже Вы можете поздравить со свободой. Относительно моей болезни не беспокойтесь. Все тоже, что и было раньше – только в обостренном сейчас виде. Последнее время и с питанием было неважно, да и нервничал крепко, т. к. все случилось довольно неожиданно и т. д. и т. п. Как мне хочется видеть Вас, если бы Вы знали! Но не хочется упускать случая с больницей, т. к. теперь с этими делами не так легко, а ехать к Вам, держась за живот, не хочется. Перспективы? Работать, очевидно, придется по-старому (такие, по крайней мере, предварительные разговоры). Сколько пробуду у Вас? Зависит это от многих обстоятельств, – прежде всего от ресурсов, какими буду располагать (надеюсь на Максима Р[ыльского]. Он теперь председатель Союза) и от того, как будете «шанувать»… Не стесню я Вас? Я под кроватью буду жить, только чтобы с Вами… Адреса не даю – его еще нет. Целую крепко, крепко. И жду, жду, жду момента встречи… Будьте, родные мои, здоровы. Ваш Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. i М. М. 25 жовтня 1943 р. 25. Х.43. Москва. Дорогенькi моi, Варя i Мура! Можете поздравить: положение мое изменилось. Я уже в другом «виде». В настоящее время нахожусь в Москве, в клинике лечебного питания проф. Певзнера, где ремонтирую свою язву. Здесь замечательно. Единственное в Союзе учреждение, где все делается по последнему слову «техники» и науки. Лечение – соответствующей диетой и, разумеется, всякими другими способами. Врачи обещают «наладить» здоровье. Самочувствие прекрасное. «Терзает душу» одно: проклятая язва отодвинула на несколько времени встречу с Вами. Но иначе сделать было нельзя: приехать на несколько дней к Вам, повидаться, а потом возвращаться и т. д. – теперь это невозможно; да и получить место в клинике проф. Певзнера не так легко. Это просто счастье, что я сюда попал. Жду с нетерпением весточку о Вас. Приеду к Вам, очевидно, в конце ноября. Напишите мне, что привезти из Москвы… Вот что: есть ли у Вас там бритва какая-нибудь. Если нет – я тут постараюсь достать. Вообще напишите, что из самого такого необходимого надо в связи с моим приездом, может быть удасться тут как-нибудь раздобыть. Как попал я в Москву и т. п. – все это расскажу, когда приеду. Это тема не для писем. Скучаю я за Вами «бешенно». Жду письма. Пишите по адресу: Москва, Большой Воробьинский пер. д. № 7, Клиника лечебного питания, П. М. КРОХАЛЬ, для П. М. Обнимаю, целую крепко и жду, жду, жду встречи. Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 2 листопада 1943 р. 2. XI.43. Москва Дорога моя, люба моя Варю! Вчора була в мене Мура. Я задрiмав после обеда (она приехала часа в 4 дня), – слышу, сквозь сон, кто-то спрашивает. Смотрю и ничего не соображаю. Ей дали халат (как это полагается в клинике), – я думал что это сестра спрашивает по какому-нибудь делу… – Не узнаете? – спрашивает. – Нет! – Мура! Ахнул я. Во-первых, я глубоко был уверен, что Мура должна быть белявой и так ее все время представлял… А она темнее тебя… Ну, и вообще… 8 же лет прошло, как в Кедровом Шоре и т. д… Какая же она хорошая! Я, конечно, крепился, пока она была у меня. А как ушла, почав ковтати сльози… Тепер, значит, в Москве я не одинокий… Ты дала хорошую телеграмму и она меня хорошо разыскала… Именно надо спрашивать только Крохаля и никого больше, т. к. прочих других знакомых тут нет и о них никто ничего не знает и не слыхал. Как мои дела? Лучше. Я поправляюсь. Уже прибавился в весе на 3 клгр. Язва есть (рентген подтвердил), но она хорошо и довольно быстро начала заживать, но к язве в качестве гарнира обнаружено воспаление желчного пузыря и печени. Это тоже не страшная штука, но немного дольше задержать может в б[ольни]це (на неделю или дней на 10), – а может и не задержит, т. к. в этой же клинике крепко научились лечить и печенку, болезни которой очень часто сопровождают язву 12-перстной кишки. Ничего, в общем, нового… Я очень рад, что Мура учится и, конечно, бесконечно рад, что она здесь и, я с ней могу видеться. Ты, значит, бедная «один-один, бедняжечка»… Скучаешь?! Ничего, не грусти, скоро я приеду, а там и Мура к рождеству заглянет. Сюда тебе, по-моему, нет смысла приезжать. Хлопотно это теперь очень. Почему от тебя нет до сих пор писем? Уже пора. Я, не ожидая ответа – пишу… Ну, будь здоровенька. Крiпко обнимаю и целую тебя. Мура тоже… Твой Павло. Адрес тот же. А то на Муру. Она мне принесет. Тебе могут быть письма для меня. Ты их придержи до моего приезда. Как здоровье твое. Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. 2 листопада 1943 р. 2/ХІ-43 Дорогая Варя! Дорогая мамочка! Не знаю с чего начинать. Так много за последнее время переволновалась. Куда ты просила, я заходила и видела. Через месяц сама увидишь и все узнаешь. Я бесконечно счастлива, но какое-то странное чувство близости и в то же время какой-то отчужденности, а почему так – не знаю. Я думала, что меня узнают, а вышло наоборот: пока я не назвалась сама, меня не могли узнать. Очень рада, что имею возможность говорить по телефону и сегодня уже говорила, а завтра снова пойду. Вообщем все складывается замечательно и хочется сказать фразу из «Страшного суда»: «Да, неужто жизнь налаживается». Потерпи, родная, хотя это очень трудно, месяц и все узнаешь и увидишь своими собственными глазами. Если кто будет ехать в Москву, передай пару белья, которую купила у Т[атьяны] Ал[ексеевны]; носки у тебя есть – белые большие – и какую-либо рубашечку, даже на время можно шелковую – все равно она обратно домой приедет. Вот так-то. Не могу сосредоточиться; т. к. уже 3 часа ночи и хочется спать. Я живу хорошо. В воскресенье продала масло. Не знаю как: все присылать деньги или часть, а часть оставить для расходов и кое-каких покупок, а то человек раздетый, раззутый. Я выгляжу прекрасно – ни одна юбка не сходится, а морда хоть об землю бей. И с чего это не знаю. Ал[ександр] Сер[геевич] болел. Ему делали операцию грыжи, а теперь все благополучно; переехал домой и сегодня первый день дома. Учеба идет по-прежнему, но теперь у меня голова крутом от радости пошла: я совсем хожу, как в тумане, все путаю, не знаю за что взяться. Как жаль, что ты не можешь приехать, а впрочем не надо. Месяц как-нибудь потерпишь, моя хорошая. Скучаю без тебя. Некому душу открыть. Здесь все болеют. Мат[ильда] Аф[анасьевна] все болеет и все разными болезнями. Ты только у меня не болей. Не надо. Все будет хорошо и заживем по-нормальному. Целую, родную, крепко и радуюсь и плачу вместе с тобой. Твоя Мура. Привет всем. Чемодан не знаю как отправить. Придется с Игорем, если он поедет. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 8 листопада 1943 р. 8. XI.43. Москва Моя дорога, люба Варю! Почему так долго нет от тебя писем? Телеграмму я получил вчера (7.ХI), а письмишка нет и нет. Дела мои прекрасны: поправляюсь хорошо – боли только изредка; прибавляю в весе и вообще становлюсь похож на человека. За месяц – я прибавил в весе 5 клгр. После праздников берусь за лечение желчного пузыря (до сих пор больше внимания было язве). Думаю, что недели через 3 выйду. Муркетон навещает меня почти ежедневно, помогает мне, приносит всякие подарочки, и это мне очень приятно. Если ее нет, я начинаю скучать. Вообще она очень хорошая девочка. Поздравляю тебя с годовщиной Жовтня и с Киевом, Фастовом и т. д. А какая замечательная картина – салют в Москве по поводу побед Красной Армии. Изумительно красивы залпы разноцветными ракетами, рассыпающимися тысячами огней на фоне голубого неба. С нетерпением жду, когда уже тебя увижу… І так мне хочеться вареникiв, що аж сняться. Ты все ж таки напиши, чего надо тут захватить в Москве для дома. Целую тебя крепко-крепко и обнимаю. Твой Павл[о]. Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. Листопад 1943 р. Листопад 1943 р. Моя славная! Только что приехала от дяди Павлуши и пишу тебе на его же письме. Описывать, как мы встретились, я не знаю и как. Я совершенно выбита из колеи. Не могу еще представить, что это правда. Мне кажется, что это все только в моем воображении, а между тем – это правда. Приду домой из клиники и сижу думаю, думаю, причем чаще о том, как будем жить, а не как жили. Как жили мы знаем, а вот как будем жить хотелось бы узнать. Вчера была у дяди Павлуши, причем легально, а то мы с ним встречаемся и не в урочные часы, сидели в зале. Раньше в этом здании был какой-то особняк. Зал красивый с колоннами и статуями. Посидели, поговорили о тебе и о себе. Рассказал он мне, что «Слово» в Харькове уцелело. О своих планах он тебе наверное писал. Ну, поздравляю с праздником и с освобождением Киева. Сегодня я слышала по радио стихотв[орение], в котором говорится о трех праздниках, слившихся воедино, 7 ноября, речь Сталина и освобождение Киева. И правда, как хорошо сказано. Мне не верится, что у нас с тобой будет опять семья, квартира и наш родной дядька Павлушка. Я и он в первый же день встречи послали тебе письма, а от тебя нет и нет ответа. Не больна ли. Пиши, мамочка […] Друзья наши очень много спрашивают об д[яде] Павлуше. Послали ему яблочко. Я никуда не хожу. Один раз была в кино, смотрела новый очень хороший фильм, просто хороший фильм «Жди меня». Так просто, реально показана жизнь семьи москвича летчика. Причем играет Блинов. Он очарователен. Ну, желаю здоровья. Пиши, мамочка. Привет от всех. Твоя доця. Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. 11 листопада 1943 р. 11/ХI-43 г. Дорогая мамочка! Получила твое письмо, полное радостных воплей. Бедная, как у тебя сердце не разорвалось. Славная моя, не всегда ведь в жизни не везет. Должно же было нам с тобой, когда-нибудь повезти. Видела дядю Павлушу Крохаля, поправляется он от своей язвы и скоро приедет в Р[аненбур]г, а там возможно соберемся все вместе в Москве или Киеве. Поздравляю с освобождением Киева. О своем настроении не могу ничего описать. Совсем выбита из колеи и не знаю, что делать от радости. Каждый почти день навещаю дядю Павлушу. Говорим о тебе, о том как он поедет в Р[аненбур]г. Вообще счастливая я. Вот только у наших друзей не клеится. Ал[ександра] Сер[геевича] опять положили в больницу, сделали ему вторую операцию. От заворота кишек. Боимся за его здоровье. А отсюда настроение в доме жуткое. Как бы я хотела приехать вместе с дядей Павлушей в Р[аненбур]г, хоть на денек, но увы!! Со мной учится одна девушка из Р[аненбур]га. Она скоро поедет в Р[аненбур]г, но нелегально. Только по билету без пропуска. Тогда пришлю чемодан. Целую тебя крепко и люблю мою хорошую мамку. Сегодня иду слушать «Тоску». Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. 12 листопада 1943 р. 12/ХI-43 г. Моя родная! Собралась тебе написать настоящее письмо обо всем, успокоить мою мамку, чтобы она еще больше полнела и объедалась. Я тебе писала, как доехала, причем плакали мы с тобой вместе – я, сидя на подножке, а ты дома […]. Теперь о дяде Павлуше. Как получила от тебя телеграмму, чуть не упала возле стола. Мат[ильда] Аф[анасьевна] испугалась, даже побледнела, думала что-то с тобой. Потом долго сидела я за столом, смотрела на телеграмму и не могла понять, в чем же дело. На другой день побежала в больницу, посмотрела на доску, где выписаны фамилии всех больных, и увидела фамилию Крохаль П. М., я сразу же догадалась. Попросила врача, чтобы меня пропустили, и когда он разрешил, я расплакалась, также, как и ты, представляла его безнадежно больным. От волнения попала в другую палату. Когда я вошла в палату, то обратилась к одному из больных, чтобы мне указали, где лежит Крохаль. Тот указал. Я подошла и, знаешь, мамочка, я не помню, что я говорила. Только помню глаза дяди Павлуши, большие, испуганные, он только повторял: «Кто это?» У меня мелькнула страшная мысль, что дядя Павлуша без памяти. До сих пор я ясно помню его глаза. Такие страдальческие, мамочка, глаза. Так он меня и не узнал, пока я не сказала. Тогда… я уж и не помню, смеялись ли мы, или нет. Долго мы говорили, а потом когда я вышла из клиники, не знала что со мной делалось. Я совершенно растерялась. Все дни ходила совсем выбитая из колеи, только дома говорила о дяде Павлуше. Каждый день к нему езжу, и мне кажется, что он этому рад. Знаешь, мамуся, мне все еще не верится, что это правда. По твоим письмам вижу, что ты ждешь, моя бедная, дядю Павлушу и мучаешься. Как бы хорошо было собраться нам всем вместе, жить одной семьей спокойно и хорошо. Как ты там? Не голодаешь ли? Как себя чувствуешь, как театр? Не пропадает ли свекла у тебя? Все, все пиши. Как бы я хотела поехать с дядей Павлушей к тебе, прижаться и поплакать. Скучаю я очень. Прости, что такое грязное письмо. Я писать села, а Мат[ильда] Аф[анасьевна] уронила на письмо свеклу. Мамочка, родная, не сердись, что редко пишу. У меня так мало времени, что я и не знаю, что мне делать. Давно хотела написать Лиде Н[аумовой] про институт. Пришли мне ее адрес я ей все опишу, а тебя попрошу передать Мар[ии] Мих[айловне]. Как только я получила телеграмму, пошла в приемную комиссию нашего института, там мне отказали, сказали, что вызовы кончили посылать и послали к директору кафедры учетно-экономического факультета. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 13 листопада 1943 р. 13. XI.43. Москва Дорога моя, люба моя Варюшо! Вчера получил твое письмо. Ну, конечно же рад, и спасибо и т. д.! Ты немножечко не поняла из моих писем относительно Раненбурга. Ясно, что навсегда там я не могу остаться. Приеду только повидаться и пожить, сколько можно будет, т. к. особенно мне засиживаться и не дадут – я должен приниматься за работу на Украине. Мне бы хотелось подольше только побыть с тобой, а как это выйдет – не знаю. Да и ты, очевидно, последнюю зиму будешь в Раненбурге, а там приедешь ко мне. Из предварительных бесед видно, что мне придется жить в Киеве. Это неплохо! Правда? Хоть Муркетон говорит: «Лучше в Харькове!» Поправляюсь я хорошо. В начале декабря думаю быть у тебя. Хочется побывать у тебя на именинах. А вчера мне исполнилось 54! Старый пер[д]ун! Мурочка почти ежедневно бывает. Я ее немножко опустошаю в смысле денег: то – то, то – другое. Да, надеюсь, компенсирую. Целую крепко. Твой Павло. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 15 листопада 1943 р. 15. XI.43. Дорога моя Варюшо! Получил твое письмо от 3/ХI. Это второе. Ты жалуешься, что я не пишу. Вероятно, ты уже получила мои письма – я пишу очень часто. Написал, кажется, около 6 штук с 29.X. Одно вместе с Мурой. Что-то они долго идут – сегодня полученное путешествовало 12 дней. Ты волнуешься, ждешь… А я так уже себе места не нахожу, – так хочется скорей повидаться. А доктор мой говорит: «Тише едешь, дальше будешь». Все твои «думы» относительно Муры я разделяю целиком. Конечно, жить «из милости» у чужих не ахти. Она это и сама мне вчера говорила. Конечно же, как только я налажусь – будем жить вместе. Вопрос только в том, будет ли смысл ей учебу в Москве прерывать? Ей не нравится ее теперешний ВУЗ. Она мечтает о театре. Что ж? Это неплохо. Внешние данные у нее прекрасные. Я не протестовал, а наоборот… Она хочет переходить в школу Вахтангова или в Малый театр. Я не знаю еще, как меня встретят б[ывшие] товарищи. Если хорошо, то думаю через Максима Р[ыльского] это можно будет наладить быстро. Нам с тобой, вероятно, придется жить в Киеве. Если ее Москва не особенно привяжет (и учебой и сердцем) – то, конечно, я лично был бы очень рад, чтобы она была с нами. А если она захочет остаться в Москве, – пусть. Думаю, что найдем средства обеспечить ей хорошую жизнь и успешную учебу. Что нам? Теперь все для нее… З нас хопить i манноi кашi… Поправляюсь я хорошо и чувствую себя неплохо, на 15.XI – уже поправился на 7 кiло. Вчера мы говорили с Мурой о пропитании в Раненбурге. Медальоны лучше реализовать там, у тебя. Необходимо достать манной крупы и пшеничной муки, да масла – или коровьего или растительного. Подсолнечного. Сала и других жиров мне пока будет нельзя. Ну, и овощи (картофель, морква, свекла), да молочные продукты (творог и молоко, сметана), при чем сметаны и молока не особенно много можна, а творога сколько угодно. Возможно, что мне удастся достать кое-чего (масло, манка, сахар) здесь, – во всяком случае попытаюсь это сделать. Вот что: м[ожет] б[ыть] реализовать штаны кожаные? Они мне ни к чему, а штука теперь это ценная. Реализуй их на муку… Добре? Как там с табаком? Можна достать – или везти отсюда? Пиши на Муру. Она бывает у меня почти ежедневно. И помогает… Хорошая девочка во всех смыслах! Ну, будь, люба, здорова! Скоро-скоро уже увидимся. Крепко-крепко целуем. Пав[ло] и Мура. Р. S. Мура говорила, что три дня тому написала тебе большое письмо. Я ее подгоняю, чтобы чаще писала… Павло. Обнимаю. Р. S. Посылаю рецепты: постарайся достать цi лiки. Вони дуже простi (ромашка, анг[лiйська] сiль i т. д.). А я тут трохи дiстану – от i буде менi лiкуватись у тебе. Цiлую крiпко-крiпко твiй П[авло]. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 21 листопада 1943 р. 21. XI.43. Мамо наша дорога! Я немножко простудился, напал на меня бронхит, поставили мне банки, Т?– 37,1 и меня уложили в постель. Все это чепуха! Основная хвороба все еще дает себя чувствовать – побаливает. Еще должен быть на днях проверочный рентген, который и решит вопрос, когда выписываться. Думаю, что к 1/ХII. Очень хотелось бы попасть к тебе на именины. Если не приеду – поздравляю от души и крепко целую. Сколько это? 28? Ничего, аби дав бог здоровля! Сейчас 12 час. дня. В 3 прийдет Мурапетон (сегодня воскресенье). Мы оба два тебя крепко целуем. Мурапетон говорит, что пишет тебе часто. Долго все-таки идут письма. Пиши на Муру. Будь здоровенька. Крепко целую твой Павло. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. i Остапа Вишнi 23 листопада 1943 р. 23. ХI.-1943 г. Моя хорошая девочка и любимый друг Павлуша! Почему от Вас 6 дней нет писем? Я скучаю и все из рук валится. Я без конца бегаю в почт[овый] ящик, хотя отлично знаю, что почтальон бывает раз в день. Машенька, передай с дядей Павлушей молнию от красной сумочки – синюю, а то мне к буркам нужно пришить; и если достанешь кругленькое зеркальце. Как Вы живете? Как твоя учеба? Отдала ли ты Игорю посылку, что привез Бабановой муж, а то Вера Никол[аевна] волнуется и прислала мне письмо. Есть ли надежда, что ты приедешь на рождество? Сходила ли ты за посылкой к Львовской на Пятницкую № 28 кв. 46. Там вещи тебе и дяде Павлуше. Целую Вас крепко 1.000,000,000 раз и жду скорой встречи. Получила от Евгении и Левы поздравительную телеграмму, но кто это, я не знаю, наверное твои друзья, Павлуша? Пишите, жду. Скорее бы увидеть тебя, мой родной. Как Алек[сандр] Сергеевич? Целуй всех. Ваша мама. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 27 листопада 1943 р. 27. XI.43. Москва Моя дорога, рiдна моя Варю! Обстоятельства, значит, таковы: выйду из клиники, очевидно, в четверг 2.ХII. В Москве думаю пробыть дней 5. Необходимо повидать перед отъездом к тебе Рыльского, Бажана и т. д. и хотя ориентировочно наметить перспективы дальнейшей жизни и работы. Здоровье удовлетворительно. Немного помешала простуда – лихорадил (грипп и бронхит) последнюю неделю. Теперь уже температура нормальная и все в порядке. Язва утихла, чувствую себя бодрее и крепче. В Раненбурге предполагаю пробыть до первого числа января (до 10-го приблизительно), хотя точно сказать не могу, когда должен буду приступить к работе, – это будет зависеть от переговоров. Думаю, что, во всяком случае, с месяц мне дадут побыть у тебя. О дне выезда к тебе постараюсь дать телеграмму, чтобы ты смогла меня встретить. Мурапетон у меня бывает. Пиши на нее. Да теперь уже вряд ли твой ответ успеет застать меня в Москве. Целую крепко. До скорого свидания. Обнимаю. Поздравляю с днем ангела. Твой Павло Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. 29 листопада 1943 р. 29/ХI Дорогая мамочка! […] Живу я ничего. Часто езжу после и[нсти]тута к дяде Павлуше. Вчера была у него. Долго говорили. Он тебе написал, что выедет числа 10, не раньше. 2 декабря выходит из больницы. Дорогая мамочка, прости, что не поздравила сразу тебя с днем рождения. Будь счастлива и не сердись на свою дочку. Очень тебе благодарна за посылочку и за бурочки; шила ты их, наверное, мне, а себе не сделала. Пиши, в чем ходишь. Пиши о себе. Целую крепко и скучаю, очень скучаю здесь. Один дядя Павлуша моя радость. Твоя Мура. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 30 листопада 1943 р. 30. XI.-43. Дорогой Павлуша! Только что получила твое письмо от 15.XI. Шло полмесяца, замечательно… Во-первых, манной крупы здесь не достать днем с огнем, да и с мукой будет трудно. Но это при деньгах возможнее. Масла и молочных продуктов сколько угодно. С рецептами пойду в аптеку и узнаю, есть ли что-либо, бо у нас тут ничего нет из лiкiв. А вот за то, что слушаешь Муру и вместе Вы там морочите голову о театральном Вузе да еще среди учебного года – это ерунда, чтобы не выразиться сильнее, – и я против. Мура знает мое мнение, а ты не поддакивай, а то и тебе, и ей попадет. Я ведь теперь женщина серьезная стала. Жду тебя с дня на день, но с врачами согласна и советую закончить лечение, как следует. Я рада, что ты поправился так быстро. Волнует меня только одно: возможно поеду скоро в гастрол[ьную] поездку на неделю и могу с тобой разъехаться, но я дам тебе телеграмму об этом. Целую крепко и жду. Твоя Варя. Передай привет болящему Александр[у] Сергеевичу, а Муре скажи, что ее писем не получаю, очевидно они так же идут долго. Мурочка, целуй всех Забеллов от начала и до конца. Мария Михайловна передает привет безкишечному Алек[сандру] Сергеевичу. Целую Вас всех. Варя. Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. 30 листопада 1943 р. 30/ХI-43 г. Здравствуй моя хорошая! Вчера написала тебе маленькое письмецо, [а] сегодня решила подробнее все написать […]. Скорее бы устраивался дядя Павлуша, чтобы жить своей семьей, ни от кого не зависеть – никому не мешать и спокойно учиться. Была в воскресенье у дяди Павлуши на свидании. Сидели в палате, обо всем говорили и вспоминали тебя. Он должен выписаться 2-го числа, до 10 числа пробудет в Москве. Пойдет к Рыльскому. Все как следует устроит с работой, с Союзом писателей, а потом к тебе. Как я рада, мамочка, за тебя. Наконец у тебя будет своя личная жизнь. Я так счастлива, что до сих пор все не могу себе уяснить, что это правда, что дядя Павлуша теперь будет с нами. Действительно это какая-то неожиданность. Я никогда не думала, что так будет. Скорее бы приблизилась ваша встреча. Как бы я хотела побывать дома хоть денечка два. Очень я скучаю по тебе. Дядя Павлуша за время пребывания в клинике поправился на 8 кг. Это очень хорошо. Кормят его очень хорошо. Такие вкусные вещи дают, что мы забыли, какие они на вкус. Он меня угостил конфеткой американской, так я думала, что съем и умру от наслаждения. Так что ему здесь было очень хорошо. Потерпи, мамочка, немножечко. Скоро приедет и ты будешь, моя хорошая, счастлива. Пиши о себе, о театре, как отношения с Поповой. С институтом у меня дела неплохие. Сегодня отвечала по основам марксизма, по немецкому неплохо. Но ведь здесь не школа. Должен студент излагать последовательно все. Ну, на первый раз я ответила. Завтра контрольная по математике. Боюсь, но думаю, что напишу. Сейчас сижу, готовлюсь и решила тебе написать в перерыве. Мамочка, не хочется тебя огорчать, но я скажу, что я тебе писала, что ин[сти]тут мне нравится. Нет, это не так. Вовсе он мне не нравится. Я заставляла себя увлечься науками, которые нам преподают, и мне нравятся лишь основы марксизма, и тянет меня, тянет в театральный, но теперь дело непоправимое. Не судьба значит. Ну, скажи, почему я такая безвольная, другие в жизни ставят перед собой какую-нибудь цель и достигают ее, чего бы это ни стоило, а у меня не выходит. Научи меня, как себя взять в руки, чтобы всегда достигать того, чего захочешь. Научи, мамочка! Очень рада, что ты хорошо кушаешь. Не болит ли желудок? Как обходишься с хлебом, ведь теперь его убавили. Поздравляю с днем рождения и желаю в этом году счастья и здоровья, самое главное здоровья. Целую тебя крепко, крепко. Твоя Мура. Привет Татьяне Ал[ексеевне], Мар[ии] Мих[айловне], Вас[илию] Ал[ексеевичу], Рите. Будь здорова. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 1 грудня 1943 р. 1. ХII.43 г. Дорогая Машенька! Получила сейчас твое письмо от 12.XI. Ты подумай, сколько шло письмо, а я тут вся пристоналась, что Вы меня забыли. Хорошая моя девочка, дорогая, сколько я слез пролила, когда читала о глазах дяди Павлуши, поразивших тебя. Представляю и я эти глаза, хотя так давно их не видела, но знаю их так близко… В них всегда была печаль, а теперь представляю, сколько ее в этих глазах и как все это тяжело и непоправимо. Я рада, что ты поправилась. Машенька, ты пока не думай переходить в театральную школу, а то дядя Павлуша рад тебе угодить и уже писал мне, что собирается хлопотать. Он в восторге от тебя. Неужели же правда, что ему дадут возможность работать?! Ты ходила бы к Аничке готовить уроки, а то ведь Матильда и на учебник может уронить свеклу, я ее ведь знаю. Целуй ее и Алексан[дра] Сергеев[ича], я ему на днях напишу ответ. Зою целуй. Целую тебя и дядю Павлушу. О как я его жду. Варя. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 1 грудня 1943 р. 1. ХII.-43 г. Дорогая моя лапочка! Получила с вечерней почтой еще два письма: твое от 29.XI и дяди Павлуши от 27.XI. Спасибо Вам обоим за поздравление. Да, завтра мне стукнет 41 г. Жизнь прожита и в то же время начинается… Какое счастье ожидает меня скоро, скоро… Вот только что огорчает меня, 7.ХII нужно ехать в Данков. Я заикнулась Поповой, но эта сволочь только для Бабановой все делает. Завтра или послезавтра все выяснится и я буду добиваться телефонного разговора с Вами и тогда обсудим, как лучше быть: задержаться в Москве дяде Павлуше, или приехать и подождать меня здесь. Черт поднес поездку! Продавай кольцо, если есть кому, продавай немедленно. А то у меня денег нет, а Пусю нашего нужно подпитать. Лекарств, которые он просил купить, нет здесь – одна ромашка нашлась. Почти две недели не было от Вас писем, а теперь посыпались; сегодня получила 4 письма в два приема. Только из твоего письма поняла, кто такой Крохаль, а я думала, что это доктор. Совсем я не догадливая и от счастья обалдела совсем. Неужели мы будем жить вместе дружно, тихо и радостно. О, мой цветок, какой счастливый год этот. Целую тебя и поклон Забеллам. Твоя мама. Если застанет еще дядю Павлушу эта открытка, то попроси его взять для Аркаши Степанова маленькую посылочку, которую ему принесут на вокзал, чтобы не утруждать. Вообще условишься с его родней по телефону, как лучше, но скажи, что много не возьмешь, а то нагрузят чего доброго. Целуй его за меня крепко, а я тебя целую. Дядя Вася говорит, чтобы я не волновалась – он сам встретит дядю Павлушу, если мы не успеем договориться до моего отъезда. Целую, целую Вас!!! Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 1 грудня 1943 р. 1. ХII.43 Мой единственный друг! Получила от тебя сегодня открытку от 21.XI. Это уже веселее, шла всего 10 дней. Родной мой, как я жду тебя! Табак легкий есть здесь, но плохой, а махорки сколько угодно можно достать. Вот сахар, манная крупа, белая мука – это почти невозможное дело и если можешь – доставай. Из рецептов только ромашку достала и немного английской соли. Остальное может быть Мурочка достанет через Лиду (сестру Александра Сергеевича). Скоро я увижу тебя?! Как я жду тебя, мне кажется, что я никогда не увижу тебя. Где же ты бронхит получил? Не смей больше болеть! Муру не смей сбивать на театральное поприще, а уже если Вы там без меня решили, то только в Малый театр (студию) и больше никуда. А вообще я против театра, – ерунда это и блажь Машкина. Целую тебя, мой родной, скорей приезжай. Я не могу дождаться. Недавно чуть сердце не выскочило, услыхала в кухне голос, похожий на твой, и я бросилась, все сметая по дороге, а сердце чуть не выскочило из груди, но это была ошибка. Когда же ты приедешь? Целую тебя, родной мой! Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. i Остапа Вишнi 2 грудня 1943 р. 2. ХІІ.43 г. Вот, мои дорогие, мне и 41 год стукнуло! День чудесный, снега выпало много, на дворе бело, чисто, деревья мохнатые. Я встала рано, настроение радостное. Вчера получила твое и дяди Павлушино поздравление – спасибо Вам, мои любимые… Я самая счастливая в мире женщина: у меня есть два любящие существа и любимые мною, их сердца бьются в унисоне с моим, и мне их безумно хочется сейчас прижать к своему сердцу и поцеловать радостно и счастливо. Я много от Вас получила писем в последние дни, а до того все ходила и скулила, хотя настроение было восхитительное и в средине все трепетало, очевидно у Вас все там хорошо, потому что у меня здесь радоваться нечему. Полнею, мордочка у меня округляется, юбки не сходятся. Картофель выручает, я ее ем без конца и пухну-пухну во всю. В театре – неинтересно, Попова ходит влюбленная и кроме своей лесбиянки ничего не видит и никому не помогает. Огневой, которая приезжала от Отдела искусств, на меня сплетничала, а та и ее и Бабанову раскусила и свой вывод сделала. А мне плевать, мне ничего не интересно, кроме тебя и моего Павлуши. Целую Вас. Привет друзьям. Ваша мама Варя. Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. 2 грудня 1943 р. 2/ХІІ-43 г. Моя хорошая мамочка! Пишу в день твоего рождения. Сижу за столом при электрическом свете и думаю, как-то ты там, моя бедная, при каптилочке. Как встречаешь свой день рождения одна. Как бы я сейчас полетела к тебе, чтобы посидеть и встретить с тобой вместе день рождения. Дядя Павлуша сегодня звонил, но без меня, обещал приехать ко мне к вечеру. Он сегодня выписывается, должен был получить документы и ко мне, но вот уже поздний вечер, а его нет. Я начинаю беспокоиться, не задержали ли его при получении документов. Я все до сих пор не верю нашему счастью. Моя славная, давно хотела тебе написать о своих желаниях, которые я хочу осуществить. Я была в уч[или]ще Малого театра. Мне там отказали в приеме. Я рассказала про это дяде Павлуше. Он встретиться должен с Рыльским и Корнийчуком и поговорит насчет меня. Может что и выйдет, но пока учусь. Вчера была контрольная по высшей математике. Я все решила. Скоро будет по нем[ецкому] яз[ыку]. Думаю, что тоже напишу, т. к. контрольная будет легкая. Так что учеба идет ничего. Все, что ты просишь прислать, пришлю с дядей Павлушей. Мамочка, пришли адрес Марины Яскевич, а то я потеряла письмо с адресом. Посылку Игорю отдала. Буду говорить с дядей Павлушей, может он сможет и для меня пропуск достать и я приеду дня на 2. Ну, пока все. Целую. Твоя Мура. Привет Мар[ии] Мих[айловне] и дяде Васе. Передай им еще раз, что с устройством Лиды ничего не вышло. У нас хотя и отчислили студентов, но нет общежитий и потом высылать вызовы кончили 15 октября. Пусть на меня не сердятся, но от меня все, что зависело, я сделала. Все разузнала, но сделать не в моих силах. Нужно было Лиде устраивать все, когда она была в Москве, а без нее очень трудно. Привет Татьяне Ал[ексеевне], Лихомирц[евой]. Целую Мура. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 2 грудня 1943 р. 2 грудня 1943 р. Москва Поздравляю [с] днем рождения. Целую. Муж. Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. 8 грудня 1943 р. 8/ХII-43 г. Дорогая мамочка! Пишу тебе уже в такое время, когда дядя Павлуша выписался из клиники и находится у нас дома. Вышел он 3 декабря и два дня не звонил и не заходил к нам. Я так волновалась, что не знала, куда себя девать. Всякие мысли в голову лезли, 5-го он пришел к нам. Оказывается, он был у Рыльского, затем в украинском полпредстве, где ему дали комнату для ночевки. Встретился он со всеми писателями – они его замечательно встретили. Он даже не ожидал. Был он у Смолича, видел Сосюру, Тамару (Горской дочь), Зегера. Все его на расхват тащат к себе. Рыльский послал телеграмму председ[ателю] Совнаркома в Харьков о том, что д[ядя] Павл[уша] в Москве. От Союза писателей д[яде] Пав[луше] хотят преподнести 3 тысячи руб. В Москве нах[одятся] Радыш, Соколянский, но дядя Павлуша не хочет с ними встречаться. Вчера он получил паспорт. Осталось оформить военные документы, прописаться и к числу 12-му он будет у тебя. Очень хотелось, чтобы в Москву обратно вы приехали вместе. Водили мы д[ядю] Павл[ушу] на метро, в зал Чайковского. Он в восторге. Сегодня идем вместе к Рыльскому. Анна Дмитр[иевна] живет и жила в Харькове вместе с Горской. Мачок наверное погиб. Майя Вовчик – партизанка-радистка, имеет большой орден. Оля Панч здесь. Имеет ребенка. Вообщем дядя Павлуша тебе все расскажет. Целую тебя, твоя Мура. Все, что ты просишь, пришлю. Еще раз целую. Получила ли ты мою поздравительную телеграмму. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. Початок грудня 1943 р. Початок грудня 1943 р., Москва. Живу [у] Муры. Все благополучно. Паспорт получил. Жду учетные документы. [О] дне выезда телеграфирую. Целуем. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 23 грудня 1943 р. 23 грудня 1943 р. Срочная. Раненбург Ряз[анской обл.], Первомайская 9. Маслюченко. Задерживаюсь [с] оформлением документов. Все благополучно. Целую. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 25 грудня 1943 р. 25. ХII.43 г. Моя маленькая! Поздравляю тебя и дядю Павлушу с Новым годом, желаю, чтобы он был для нашей маленькой семьи спокойным и счастливым. Я очень обижена на Вас за молчание, а на папку нашего за то, что он не едет. Я уже и ждать его перестала. Получила его телеграмму от 23.ХII и такое содержание меня начинает злить. А сегодня получила твою открытку для Ани Игнатовой и отвечаю на нее я тебе. Доченька моя, поразмысли хорошенько о своем переходе в театральную студию, верь мне, что это очень трудный путь, а с твоим гуманным характером тебе будет безумно тяжело, особенно тяжело на этом пути. Я не хочу отнимать у тебя радости мечтаний юношеских, надежд, творческих исканий и если так тебя тянет к искусству – иди, но уверяю тебя, что потом ты пожалеешь. Я не помню, кто из крупных мастеров театра сказал, что актер обязан иметь другую специальность. Если бы ты была мужчиной, я не задумалась бы с разрешением этого вопроса, а для моей маленькой девочки я хочу только счастья, а театр его редко дает без горечи и тяжелых обид. Целую Вас, мои родные. Мама Варя. Если тебе не нравится этот институт, то может быть тебя другой заинтересует – подумай. Я хочу, чтобы ты была в жизни независима, а театр для женщины всегда зависит не от ее способностей, а от других предвходящих неприятных причин. И тебе трудно будет пробивать своим горбом дорогу. Целую. Привет Алек[сандру] Сергеев[ичу], Матыльку, Зое. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 27 грудня 1943 р. 27. ХІІ.43 г. Моя милая девочка, поздравляю тебя с Новым годом и желаю тебе всего наилучшего в жизни. Если дядю Павлушу застанет эта открытка, то и его поздравляй от меня с Новым годом. Думаю, что он долго пробудет еще в Москве и я его не дождусь никогда. Вчера мне было грустно и я весь день и вечер думала о разбитой жизни… Ведь вчера было 10 лет нашей разлуки. Как хотелось быть вместе в этот печальный вечер, но увы! Его нет и нет. А со мной приключение случилось: пошла по воду, 3 раза сползала и вылила на себя две трети ведра воды, но было смешно и пришла домой вся обмерзлая. Мне очень скучно одинокой, и я тоскую. А тут еще нет от Вас писем. Может быть Вы вместе приедете ко мне!? О, как бы было это роскошно! Новый год я, очевидно, буду встречать одна и это очень печалит меня. Целую Вас всех и все-таки пишите мне. Если тебе трудно, приезжай домой, дочь Серебрякова уже отучилась и приехала. Адрес Лиды Наум[овой]: Саратов. Главный почтамт, до востребования. Еще раз обнимаю и целую крепко и скулю. Мама. Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. Кiнець грудня 1943 р. Кiнець грудня 1943 р. С новым годом. С новым счастьем! Дорогая мамочка, родная моя! Пишу тебе письмо, а руки дрожат: только что оттараторила чемоданы на вокзал, сдала в багаж и бегом бежала домой, чтобы собрать еще кое-что для д[яди] Павлуши и идти на вечер. О моей жизни расскажет дядя Павлуша, об учебе напишу, с 25 января начинаются зачеты, но меня от одного освободили (от основ марксизма), т. к. я в процессе занятий хорошо отвечала. Всего у нас будет 2 зачета и 3 экзамена. Я что-то не боюсь, не знаю, чем кончится, но думаю, что сдам. Теперь я совсем связана с этим институтом, т. к. меня, как кандидата партии, назначили старостой группы, но все-таки меня тянет в театральный. В каждую свободную минуту читаю о великих артистах. Прочла книгу о Ермоловой, Стрепетовой, Варламове, Синельникове. Ничего, кончу через 3 года и[нсти]тут и пойду на СЦЕНУ. Буду артисткой с высшим экономическим образованием. Я, конечно, шучу, пока нужно учиться. Возможно приеду в ф[евра]ле в Р[аненбур]г, т. к. у нас после экзамена будет несколько дней свободных и декан (у нас очень хороший) обещал даже дать командировку. Теперь о мыле. Эту девушку выключили из инс[титу]та за непосещение, адрес я ее достала, съездила к ней, но она уезжает рано утром и приезжает поздно вечером. Я оставила свой адрес, чтобы она приехала ко мне и привезла письмо с адресом Марины Яскевич. Позавчера видела ее на улице, отругала ее, она обещала завезти мне письмо, т. к. куда-то ехала и не хотела никак ехать вместе со мной к ней. Так я до сих пор не могу получить письмо. Посылаю тебе кое-что (тон, чай, пасту). Хотели послать селедочку, но не получили. Очень обидно. Живу ничего. Поздравляю с Новым годом, желаю, родной моей, счастья в новой жизни. Не забывай доченьку. Скоро будем вместе жить. Может и ты приедешь в Москву. Дядя Павлуша передает тебе поцелуй и привет. Будь здоровенькая. Посылаю чемоданы для картошки (своей и Мат[ильды] Аф[анасьевны]). Целую крепко, крепко. Будь счастлива. Твоя Мура. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 29 грудня 1943 р. 29 грудня 1943 р. Маленькая моя лапочка! Поздравляю тебя с Новым годом. Если эта открытка застанет у тебя дядю Павлушу, то и его поздравляю с Новым годом, а также наших друзей. Я очень скучаю за тобой и так хочу тебя видеть. Есть слабая надежда, что я получу командировку в Рязань, а тогда выпрошу себе обратную дорогу через Москву. Это еще не точно, но есть предположение. Я, конечно, больше чем уверена, что Павел Михайлович не приедет и к Новому году и вообще, очевидно, не очень торопится ко мне. Что же, я не имею права требовать чего-либо или обижаться. У меня уже все перегорело в душе и я не жду его. Приедет – буду рада, а нет, так значит тому и быть. Целую тебя крепко, крепко и скучаю за тобой, а все-таки писать мне нужно хоть изредка. Просили меня передать дяде Павлуше адрес с просьбой писать: Архангельская обл., г. Котлас поч[товый] ящ[ик] № 202 / Лях Георгию Захарьевичу. Целую всех, всех. Мама Варя. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 20 сiчня 1944 р. 20.І.44 г. Дорогая Машенька! Что же ты молчишь? Скоро месяц, как от тебя нет ни слова. Получила сегодня письмо от Алек[сандра] Сер[геевича], а ты ни звука не пишешь. Мы живем понемногу, но дядю Павлушу очень мучает язва, и я просто в отчаянии. Очевидно, он скоро поедет в Москву и опять нужно ложиться в больницу. Мучается он очень, а тут еще нет никаких лекарств, даже соды не достать. Жалко на него смотреть. Не знаю, что делать. Как у тебя дела? Как учеба? Мы все ожидали твоего приезда и думали, что ты поэтому не пишешь. Напиши хоть несколько слов. Как ты живешь? Что слышно о деньгах дяди Павлуши? Пиши немедленно. Отдала ли тебе посылочку Вероника? Там духи хорошие – «Роза». Жаль, если пропала. Купи соды побольше. Целуем тебя крепко. Пиши. Мама. Купи соды к приезду дяди Павлуши обязательно. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 23 сiчня 1944 р. 23.І.44 г. Мой маленький друг! Получили твое письмо от 15.І. наконец-то. Я очень жалею, что тебя нет с нами и скучаем обое за тобой. Дядя Павлуша болеет все, и, к несчастью, нет соды. Я кручусь, как белка в колесе, около печки, в театре, около дяди Павлуши. Ему все хуже и хуже, видно не миновать опять больницу. Он расстроен и настроение у него неважное, а от этого у меня тоже соответственное. Твоей находкой очень обрадована и если после зачетов сможешь приехать, то привези черное с серым мехом пальто, я ватин поставлю к шубке и примеряю на тебя. Если есть хорошие фасоны мех[овых] пальто – зарисуй, чтобы ты была у меня модная. Находка распорана и из нее уже сшита шапка и рукавицы дяде Павлуше, пуговки пошли на базар, а из верха платье будет тоже на продажу. Видишь, как много из одной находки. Старайся приехать после экзаменов. Не скучай. Мы тут ругали тебя, что мало пишешь. Ты молода и год учебы не пропал, а шея у меня крепкая – сиди, пожалуйста, подольше. Целую. Не скучай, учись спокойно, а дальше видно будет. Главное нам устроиться всем вместе и мы будем счастливы. Только бы папка наш был здоров. Добивайся себе ордер на обувь, платье есть из чего пошить. Целуем тебя крепко и любим и желаем всего хорошего. Твоя мама и папка. Телеграма Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. 2 лютого 1944 р. 2 лютого 1944 р. Доехал благополучно. Здоровы. Целую. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 6 лютого 1944 р. 6.ІІ.44. Друг мой хороший! Как здоровье? Телеграмму получила на следующий день и очень рада, что доехал хорошо. Как у тебя дела? Как приняли твои гуморески товарищи? Я получила для тебя письмо от Юры Я[новского]. Из него поняла, что тебе скоро в Киев ехать. Не забывай меня и пиши мне, а также хлопочи о моем приезде к тебе, как можно скорее. Я скучаю и все копошусь в делах домашних, чтобы не замечать твоего отсутствия. В театре смеются, что я сижу в нем спокойно и дольше положенного времени, а не рвусь домой. У меня все по-старому, только назначили главным режиссером, а вот у тебя масса интересного и ты пиши обо всем. Мое предположение об авторе «Банкира» сбылось. Видно, я лучший предсказатель и стратег. Целую тебя крепко, крепко. Не ленись, пиши сам и Машку заставляй. Мне очень хочется скорей быть с тобой, чтобы не тревожиться. Что ты решил с язвой делать и как она себя ведет? Я все боюсь опять потерять тебя надолго и хочу поэтому быть все время с тобой. Застал ли ты всех нужных тебе людей? Как они тебя приняли? Пиши все, все. А лучше всего понемногу каждый день. Желаю тебе успеха в делах и здоровья. Обнимаю и целую. Не забывай меня. До скорой встречи в Киеве. Твой верный друг Варя. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 6 лютого 1944 р. 6.ІІ.44 г. Мой маленький, серенький мышонок! Отправила я дядю Павлушу и заскучала. Так собирались и уезжали, что некогда было написать и двух слов, да он тебе рассказал, какое это удовольствие выезжать из Р[аненбур]га. Почему ты не пишешь, как зачеты у тебя? Я получила письмо от Володи Крохмаля и от Маршалкина – разыскали меня и тебе поклоны шлют. У нас директором Н. Н. Виноградов – тихо, спокойно стало. Приехала от Южена Городецкая и работает у нас. Меня назначили главным режиссером. Я вся в мечтах о Киеве. Получила от Юры Яновск[ого] письмо для папки нашего и из него ясно, что он скоро поедет в Киев. Хоть бы скорее собраться всем вместе. Целую тебя и скучаю. Пиши хоть немного. Целуй папку крепко. Как здоровье папки? Машенька! Что-то меня все находят. Только что получила письмо от Макашиной и Саржевских. Тебе от них привет, они в Астрахани. Целую. Как дела у нашего папульки? Как тебе понравились его новые вещи? Скоро ли собирается он в Киев? Все пиши. Мама. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. i Остапа Вишнi 10 лютого 1944 р. 10.ІІ.44 Доця моя хорошая и мой замечательный друг Павлуша! Я скучаю без Вас. Получила твою открытку, Машенька, от 3.ІІ., т. е. в день отъезда моего Павлуши и теперь все жду от Вас писем. Мне очень интересно знать, как Вы живете, что нового, как приняли новые вещи-гуморески, как язва (она меня больше всего интересует), когда в Киев, будешь ли ложиться с язвой в клинику, как зачеты и приедешь ли ко мне? Масса вопросов, а ответа на них нет и нет. Пишите обязательно. Как Алек[сандр] Сергеев[ич], Матылек и Зоя? Меня все интересует и не только потому, что я любопытная, а потому что я Вас люблю и думаю только о тебе и о моем дорогом Павлуше. У меня зародилась мечта создать камерный театр – маленький состав, но из людей истинно любящих искусство и всей душой ему отдавшихся. Эта мечта еще туманная, не вполне продуманная, но чего-то хочется творческого после стольких лет прозябания без настоящей работы. Пиши мне чаще. Целую Вас крепко и жду писем. Опять получила письмо от Володи Крохмаля, он одобряет твое стремление в театр и пишет, что ты идеал девушки. Катюша Иляшевич, помнишь, умерла в Ленинграде. Целую. Пишите, пишите – я скучаю и люблю Вас. Мама. Заява Остапа Вишнi до Головного управлiння мiлiцii СРСР 18 лютого 1944 р. В Главное Управление милиции СССР Украинского писателя Павла Михайловича Губенко (Остапа Вишни), временно проживающего в г. Москве, Тверской бульв. № 18. Украинское постпредство. Заявление Вследствие переезда моего в гор. Киев, прошу выдать моей жене Варваре Алексеевне Маслюченко, временно проживающей в гор. Раненбурге Рязанской области, пропуск для переезда из гор. Раненбурга в гор. Киев (через Москву). Паспорт Варваре Алексеевне Маслюченко выдан Кировским городским отделением РК милиции НКВД Мурманской обл., 8 июля 1941 на 5 лет. № 1-ФЭ-616540. 18/ІІ-44 г.                                        П. Губенко (Остап Вишня) Лист Маслюченко М. М. до Маслюченко В. О. 23 лютого 1944 р. 23/ІІ-43. Моя славная, хорошая! Мамочка, я не знаю как тебе писать, чтобы ты не сердилась за мой свинский поступок – молчание, дядя Павлуша тебе написал уже два письма. Я тоже тебе начала писать, но не докончила. Сейчас 3 часа ночи, я пишу тебе. С вечера выспалась, а сейчас занимаюсь. Все спят, тихо, так хорошо писать. […] Осталось 4 месяца и твоя «маленькая мышка» будет иметь неполное высшее образование. На тот год, надеюсь, приеду к вам в Киев и больше не расстанемся, никто из нас никуда ездить не будет. Хватит. Будем жить одной семьей. Как будет хорошо. За тобой страшно скучаю, до слез обидно, что не вышло с поездкой к тебе. Часто с д[ядей] Павлушей говорим, что тебе трудно и тоскливо одной, да еще сознавать, что мы-то вместе с ним, а ты не можешь быть с нами. Завтра дядя Павлуша опять пойдет в милицию насчет пропуска тебе. Он хочет также поскорее в Киев. Знаешь, чем ближе наша новая жизнь, тем нетерпеливее все мы. Скорее… скорее бы вместе. […] Дядя Павлуша всем рассказывает, какая ты стала энергичная, нисколько не изменилась, а мне так сказал: «Наша мама молодая и красивая». Мысли твои о творческой, хорошей работе мне очень по душе. Нужно любить театр. Он так украшает жизнь людей. Искусство всегда, для всех поколений во всякие эпохи, не похожие друг на друга, будет украшением человеческой жизни, а служители искусства, если они художники, а не ремесленники, выполняли, выполняют и будут выполнять священное, благородное дело. Я горжусь, что у меня мать артистка и никогда, никого не слушаю, кто плохо относится к артистам, как к людям. Какие бы они ни были плохие, они лучше остальных людей тем, что умеют заставить и смеяться, и плакать, умеют подченить во время своей игры всех остальных. В этом их превосходство, и за это их любит публика, а плохих людей не любят. У артистов много, очень много превосходства. Как же не любить театр. Нет, вряд ли кто-либо меня разубедит в этом. […] Я сейчас прочла письмо от Ю. И. Яновского, которое ты переслала для нашего папки и хочу тебе написать впечатление, какое он произвел на меня. Такой красивый, милый, интересный человек. Он так мне понравился, что при встрече с ним (когда мы приходили к Макс[иму] Т[адеевичу] Р[ыльскому]) я робела и чувствовала что-то теплое в сердечке. После таких встреч он мне даже два раза снился. Как глупо! И в то же время, как хорошо, когда понравится такой человек. Ведь он старше меня в два раза, а вот ведь понравился, как прекрасный юноша. Ты только молчи. Тш…ш. Никому не говори, а особенно дяде Павлуше, а то он будет смеяться. И ты тоже не смейся, а то я увижу и рассержусь. Ну, целую, мою хорошую. Надеюсь, в Киев будешь ехать через Москву. Скоро увижу тебя. Крепко обнимаю – твоя Мура. Остап Вишня Зенiтка 26 лютого 1944 р. Сидить дiд Свирид на колодках. Сидить, стружить верболозину. – Як дiла, дiдусю? Драстуйте! – Драстуйте! Дiла? Дiла – нiчого! Дiла, як казали отi песиголовцi, – гут![24 - Gut – добре. (Нiм.)] – І по-нiмецькому, дiдусю, навчились? – Атож. У соприкосновенii з ворогом був, – от i навчився. – І довго, дiдусю, соприкасалися? – Так не так, щоб дуже й довго, а проте трое й од мене «у соприкосновенiе з землею» пiшли. Загребли трьох отам на вигонi… І могилу вони були насипали й хреста поставили; так як нашi оце повернулись, я й хреста порубав i могилу по вiтру розвiяв… Щоб i слiду од поганi не було. – …Розказати, кажете? Ну, слухайте…Наближалися фашисти; знелюднiло наше село. Кiлька старих бабiв тiльки й лишилося. Опинився й я по той бiк рiчки, в лiсi, у партизанах… Обiда хлопцям варив, конi пас. Та й закортiло менi подивитися, хто ж у моiй хатi за хазяiна тепер править, бо одинцем я жив, один як палець. От одного разу пiдiйшов я до рiчки, як уже добре смерклось, витяг з очерету човна, сiв, поплив та й висадився десантом у себе ж таки в березi. Висадився десантом, а потiм перебiжками, перебiжками помiж соняшниками, та за хлiвом у лопухах i замаскувався. Замаскувався i сидю. А в хатi, бачу, свiтло горить, гомонять, чую, дехто спiвати зриваеться. Я сидю, чекаю: хай, думаю собi, як поснуть, тодi вже я прийму рiшенiе. Довгенько довелось чекати. Коли ось дверi на ганок – рип! – виходять трое; двое, чую, фашисти, а третiй Панько Нужник, – за старосту вони його призначили. Батько його крамничку в нас держав, а воно, сонливе, виплакало, щоб його в колгосп прийняли. А тепер, бач, ста-а-ро-ста! Вийшли й прямують до хлiва. А в хлiвi в мене на горищi трохи сiна було… Так ото Панько iх туди ночувати, бо в хатi душно. Полiзли вони на горище, полягали. Чую, хропуть. Я з лопухiв потихесеньку, навшпиньки, у хлiв. У руках у мене вила-трiйчата, залiзнi. Я розмахуюсь та крiзь лiсу вилами – раз, два, три! Як заверещать вони там, як закричать: – Вас iст дас?[25 - Was ist das? – Що таке? (Нiм.)] А Нужник: – О, рятуйте! Хтось iз землi з зенiтки б'е! Ага, думаю, сукинi ви сини, уже моi вила вам за зенiтку здаються, почекайте, ще не те буде. Та з тим знову перебiжками у берег, на човна й на той бiк. За три днi поздихали вони всi трое: так переказували потiм iз села. Я iм вилами животи попротикав. Отаке мое з ворогом соприкосновенiе. – Скiльки ж вам, дiду, лiт? – Та хто зна! Чи сiмдесят дев'ять, чи вiсiмдесят дев'ять? Хiба iх полiчиш? Знаю, що дев'ять, а яких саме, уже й не скажу. – І ото ви не побоялись, – один на трьох? – Побоявся? Та, чоловiче божий, вiйна – це ж мое рiдне дело. Я ж увесь свiй вiк воювався з… бабою. Лукерки моеi не знали? Хiба ж такi страженiя були, як з отими поганцями на горищi! Та я iх, як щурят, подавив! А покiйниця моя – хай царствуе! – та вона б сама на дивiзiю з рогачем пiшла! На що ми з кумом – царство йому теж небесне! – було вдвох… та куди там! Сидю, було, я пiд повiткою, зубцi до грабель тешу, а вона вийде на ганок та як стрельне: «Свириде!» Вiрите, сокира в мене в руках сама собi тiльки – стриб! стриб! стриб! Як на теперiшню технiку, так чиста тобi «катюша». З нею я так напрактикувався, що нiяка вiйна менi анi пiд шапку. Наступати на Лукерку, щоправда, я не наступав, бiльше одбивав атаки, а воюватися доводилось мало не щодня. Одного разу, в недiлю, ми з кумом, ще й на достойне не дзвонили, не видержали: хильнули. І добренько-таки хильнули. Коли ось Лукерка з церкви! – Держись, – кажу, – куме, битва буде! Якщо поодинцi, будемо битi. Давай згуртуемось у вiйськове соедiненiе, бо iнакше розгром. Перемеле живу силу й технiку! Утворили ми соедiненiе. Тiльки-но вона на ганок, я зразу вродi як на «ура»: – Що це ти по церквах до полудня товчешся?! Пiп медом частуе, чи що? А кум з правого флангу заходить. Але тут у нас обшибка органiзацiйна вийшла: рогачiв ми не поховали. Ех! – вона за рогача й в контратаку! Прорвала фронт. Ми з кумом на заранi пiдготованi позицii – в погрiбник. Опорний, вродi, пункт. Уже й пироги похололи, а вона все в погрiбнику в окруженii держить. Сидю я за дiжкою з сирiвцем, куняю. Кум i каже: – Як знаеш, – каже, – Свириде, а я до своiх пробиватися буду. У моеi Христi теж сьогоднi пироги. – Дивись, – кажу, – куме, тобi виднiше. А краще не ризикувати завидна, хай як смеркне. – Що ти, Свириде, як смеркне? Та якi ж смерком пироги? Перехрестився кум i рвонув в н-ському направленii. І таки пробився в розположенiе своеi Христi. Щоправда, рогачем його таки контузило, але з нiг не збило! А я аж до вечора в окруженii за дiжкою з сирiвцем просидiв. Тiльки ввечерi уласкавилась трохи Лукерка; пiдходить, одчиняе погрiбника: – Сидиш? – каже. – Сидю! – кажу. – Іди ж хоч галушок попоiж, а то охлянеш! – Кинь, – кажу, – рогача, тодi вийду! Бойова була покiйниця! Було з нею й стратегii, й тактики. Де ми з кумом тiльки не маскувались: i в картоплиннi, i в коноплях. Та обнаружить, було, враз! Обнаружить – i витiснить! Та тiснить, було, аж до водяного рубежа, до рiчки. А ми з кумом плавати не вмiли, стоiмо у водяному рубежi на дистанцiю, щоб рогачем не дiстало. Стоiмо, мокнемо. А вона: – Мокнете?! Мокнiть, iродовi душi, я з вас конопель натiпаю. Та пiсля такоi практики менi з отими гнидяними хрицями й робити не було чого. Шкода – кума нема: ми б з ним у соедiненii не те б показали. Кум i льотчик крiпкий був. Ас! Трусимо ми якось кислицi з кумом. Повилазили на дерево й трусимо. А кислиця висока була, розложиста. Фашисти, клятi, зрубали ii. Лукерка в пелену кислицi збирае. Трусили, трусили, – ке, думаемо, закуримо. Люльки в зуби, кум огню креше… Коли це знову як бахне: – Знову за люльки! Так ми з кумом як стiй з кислицi у пiке. Кум таки приземлився, хоч i скапотував, а я з пiке – в штопор, iз штопора не вийшов, протаранив Лукерцi спiдницю й урiзавсь у землю! За пiвгодини тiльки очунявся, клiпнув очима, дивлюсь: лiворуч стоiть кум, аварiю зачухуе, праворуч Лукерка з цеберкою води. Ворухнувсь – рулi повороту нi в руках, нi в ногах не действують, кабiна й увесь фюзеляж мокрi-мокрiсiнькi… – Живий, слава богу! – кум каже. А Лукерка: – Був би, – каже, – вiн живий, якби не моя кубова спiдниця! Хай скаже спасибi спiдницi, що затримала, – угруз би був у землю по самiсiнький руль глибини! Ех, льотчики, – каже, – молодчики! А ви кажете, чи не злякався я трьох гiтлерiвцiв? Пiсля такоi практики?! Таке й вигадаете! – А що тепер поробляете, дiдусю? – Прийшли нашi – я демобiлiзувався. Дуже швидко нiмцi тiкають, не наздожену. Хай уже молодшi гонять. А я оце дiтлахам у дитячий садок пищики роблю. Такi ж утiшненькi дiтоньки! Та колгоспну череду з евакуацii виглядаю. Треба випасати, треба вiдбудовувати пiсля нiмецькоi поганi. Ех, кума б оце менi, ми б оце вдвох… Хочете, може, «зенiтку» мою побачити? Ось вона! І погладив нiжно дiд Свирид своi вила-трiйчата… Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. i Остапа Вишнi 4 березня 1944 р. 4.ІІІ.44. Дорогие мои, родные! Сейчас получила правительственную телеграмму из Киева о немедленном выезде туда. Ходила по инстанциям: исполком не задерживает, милиция также, но я подала заявление о разрешении пропуска через Москву и это заявление пойдет в Рязань на резолюцию. Думаю, что все будет в порядке; сказали, что пропуск будет раньше, чем через месяц. Значит скоро, скоро будем вместе, какое счастье, мои родные. Укладываюсь. Сейчас побегу на станцию узнавать об отправке багажа малой скоростью. Начинается беготня. Хоть бы скорее эта суматоха кончилась и осесть на одном месте. Сколько еще хлопот предстоит. Ну, целую вас, до скорой встречи, мои родные. Скоро обниму Вас. Ваша мама. Привет Забеллам всем. Я так счастлива, что Вы не можете себе представить. Деньги Алек[сандру] Сергеевичу перешлю с Ниной Гусевой, которая позвонит Вам по телефону и за ними надо будет съездить к ней. Еще раз целую крепко. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 17 березня 1944 р. 17.ІІІ.44 Мой единственный друг! Получила твою открытку от 6.ІІІ., но сразу не ответила, т. к. моталась как белка в колесе. Ты не скучай, пожалуйста, а то и на меня тут вдруг нападает тоска. Это, очевидно, передается от тебя. А мне нужна энергия для всех дел, от тоски же опускаются руки. Друг мой хороший, я стремлюсь всем своим существом к Вам, но пропуска пока нет ни одного. Ах, если бы ты знал, как меня пугает багаж, как все это сложно, да и денег пока всего 1500 р. Но ничего, все будет в порядке. Ждите, скоро буду. Половина барахла уже упаковано. Мечтаю, когда все это будет уже позади. Целую тебя крепко, обнимаю и жду встречи. Твоя Варя. Лист Маслюченко В. О. до Маслюченко М. М. 17 березня 1944 р. 17.ІІІ.44 г. Моя маленькая девочка! Получила вчера открытку от 8.ІІІ., а сегодня письмо от 11.ІІІ. Рада, что ты у меня умница, хорошая! Думаю, что мы в Киеве будем жить хорошо и никакие мелочные раздоры не омрачат нашу жизнь. Все зависит от нас самих, а я умею теперь многое ценить. Пропуска пока нет ни одного, но я не огорчаюсь, ведь нужно денег насобирать. Я так думаю, что к 1 апреля я буду перед Вашими ясными глазами. Настроение у меня блестящее, ведь впереди меня ждет моя дорогая маленькая семья. Кончаю ставить «Хозяйку гостиницы» – кажется неплохо, актеры довольны, жалеют, что еду и советуют возвращаться назад поскорее. Целую тебя крепко и нашего папку. Матыльку скажи, чтобы не обижалась, ведь я приеду и наговоримся. Мама Варя. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 18 березня 1944 р. 18.ІІІ.44 г. Дорогой мой, любимый! Получила от тебя в один день два письма от 12 и 14.ІІІ. Я тебе очень благодарна, что ты пишешь мне часто. Твои письма придают мне энергию. Пропуска до сих пор нет, это меня огорчает, но все, что ни делается, – к лучшему, очевидно, так лучше. У меня почти все готово, осталось увязать и перебросить на вокзал, но я этого не делаю, т. к. багаж будет долго лежать в Киеве на вокзале. В Москве не хочется задерживаться, разве только из-за Муры, а вообще я Москву не люблю – это сплошная толчея. Калоши я тебе привезу для обмена твои же, в которых я щеголяю на удивление всего города. Я сама безумно хочу выехать скорее, но задерживает пропуск. Скорее бы, мне так надоела эта дыра. Мечтаю о Киеве и о квартире, а главное, о покое физическом и моральном. Целую тебя и мою маленькую дочку и мечтаю о близкой встрече. Передай привет от меня Забеллам всем, а также Норе Горевой и Ане П. Приехал ли М[аксим] Р[ыльский]. Я рада, что твои вещи увидели свет и ты сам их читал в газете. Пиши мне. Я имею три письма на твое имя, но привезу их сама. Нет смысла отсылать их. Думаю, что я скоро приеду. Я рада, что твоя язва тебя меньше беспокоит, но все же лучше было бы подлечить ее. А к чему еще кропивница у тебя оказалась? Смешная болезнь. Целую тебя и Машеньку крепко и много раз. Ваша мама. Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 12 квiтня 1944 р. Самарканд, 12.04.44 Сегодня совсем неожиданно получил телеграмму, которую, прямо скажем, совсем не ожидал. Прошло очень много времени с тех пор, как я остался совершенно один, один делил свои горести и радости, и вот приближаюсь к заветному концу моего обучения. Я сейчас на третьем курсе. Занимаюсь неплохо и скоро, быть может, буду неплохим врачом. Меня несколько удивляет, что теперь, когда, казалось бы, нужно было совсем забыть о моем существовании, вспомнили обо мне. Почему обо мне не вспоминали тогда, когда умирал с голода, когда я ходил оборванным. Говорить об этом больно и обидно, а это усугубляется еще и тем, я мог догадываться о том, как живут мои родные. Я постарался навсегда выкинуть из головы воспоминания о моем тяжелом детстве, о вас. Об этом перестали знать все, перестал знать и я. Я не хотел знать и не мог поступить иначе. Быть может, это прозвучит немного обидно, но нужно выслушать ее [меня]. Можно один раз выпить горькую чашу обиды, ведь я пил ее в течение всего моего детства. Одно могу написать, что все сделанное надо искупить. А это вы сделаете, оставив меня [в покое] до окончания Академии. Пусть этот покой прерывается письмами от Павла Михайловича Губенко, моего знакомого, и от Муры Маслюченко. Поймите это и делайте так, как я прошу. Это поможет мне кончить образование. Я вынужден ограничиться коротким и сдержанным письмом. С приветом и лучшими пожеланиями Вяч[еслав]. Лист Маслюченко В. О. до Остапа Вишнi 21 квiтня 1944 р. 21. IV.1944 г. Дорогой мой друг! Почему же ты не исполняешь своего обещания и пишешь мне очень редко, я так скучаю. Мурочку я не прошу сейчас писать, так как она очень занята, но ты сам понимаешь, как неприятно молчание близких и как это волнует. А меня особенно волнуешь ты и своей болезнью, и теми мыслями, которые иногда приходят в голову от непривычного положения твоего. Я все не верю своему счастью и боюсь, чтобы его у меня не отняли. У меня все по-старому, собираюсь понемногу и жду радостных вестей от тебя о близкой нашей встрече. Пиши мне хоть несколько слов в открыточке. Машенька пускай приезжает молочка попить и картошки наесться вдоволь. Переслала тебе письмо, полученное мною на твое имя. Немного простыла и насморк мучает. Готовлю постановку «Хозяйки гостиницы». Целую тебя и Машеньку крепко и жду встречи с вами. Мама. Передавайте привет и поцелуи Алек[сандру] Серг[еевичу], Матыльку и Зоичке. Как Анатолий, пишет ли и как их всех здоровье. Еще раз целую. Жду писем. Ваша одинокая мама. Супровiдний лист начальника 2 управлiння НК ДБ УРСР до донесення агента «018» про його перебування у Львовi 29 сiчня 1945 р. Совершенно секретно НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ УССР Комиссару госбезопасности 3-го ранга – тов. САВЧЕНКО г. Львов Согласно Вашему распоряжению, направляю при этом агентурное донесение «018» о пребывании его в гор. Львове. ПРИЛОЖЕНИЕ: на 4-х листах. НАЧАЛЬНИК 2 УПРАВЛЕНИЯ НК ГБ УССР подполковник государственной безопасности       [Пiдпис]         (МЕДВЕДЕВ) «29» января 1945 года № 2/3/1373 На документi написи: «В Канцелярии не вскрывать» «В д[ело]-ф[ормуляр] на Вышню». Резолюцii: «Лично. т. Карину. Снять Ясинецкую, если она не подходит для вербовки, арестовать и начать следствие. Затребовать у т. *етванского материалы по * на Ясинецкую. Вербовать Карманского. [Пiдпис нерозбiрливий] 30.I.45». Донесення агента «018» начальнику 2 Управлiння НКДБ УРСР Медведеву 26 сiчня 1945 р. Совершенно секретно 3 января 1945 г. в 11 часов вечера за Остапом ВЫШНЕЙ приехали машиной и попросили его поехать к председателю Президиума Верховного Совета УССР тов. ГРЕЧУХЕ. Он уже спал, но оделся и поехал. Тов. ГРЕЧУХА спросил ВЫШНЮ, не может ли он завтра – 4.1. вылететь во Львов и присоединиться к бригаде писателей, которые 2 января туда выехали поездом. ВЫШНЯ с охотой согласился. 4.1.45 г. ВЫШНЯ прилетел во Львов, где встретил бригаду в составе писателей РЫЛЬСКОГО, СОСЮРЫ, НОВИЧЕНКО и ЗОЛОТОВЕРХОГО. Жили они в гостинице «Интурист» («Жорж»), где и ВЫШНЕ был предоставлен номер. ЗОЛОТОВЕРХИЙ познакомил ВЫШНЮ с характером нашей работы во Львове. Работа наша должна заключаться в том, чтобы своими выступлениями помочь руководству быстрее ликвидировать украинско-немецкие националистические банды. Это с одной стороны. С другой – познакомить львовскую интеллигенцию и учителей, которые собрались на межобластное совещание, с достижениями украинской литературы. Дня через два нас вызвал в Областной комитет партии товарищ Никита Сергеевич Хрущев и долго говорил с нами, знакомя нас с обстановкой и давая указания, что нам надо сделать во Львове. Наша работа, по указанию Никиты Сергеевича должна раз’яснить интеллигенции, что украинско-немецкие националисты – враги народа, что они агенты гестапо, что селянство, значительная его часть, обманным путем вовлечено в банды, надо эту обманутую часть селянства спасти. Врагов уничтожим, а обдуренных надо спасти. Это основное, что должна дать наша работа. Мы должны были выступить перед учителями, перед интеллигенцией г. Львова, поехать на село и лично на месте познакомиться с бандеровцами – бандитами, которые в последнее время сотнями являются к представителям Советской власти с повинной. Своим выступлением в прессе, художественным словом мы это должны сделать. Никита Сергеевич обратился лично к ВЫШНЕ, говоря, что его здесь знают и, что его выступление и перед учителями, и перед интеллигенцией, и в прессе он считает особенно полезным. Что же мы сделали? Мы выступили на конференции учителей, выступили перед представителями интеллигенции, перед художниками, перед актерами театра им. Заньковецкой, перед студентами Львовского университета. Каждый из нас написал ряд произведений для местной прессы, которые будут использованы и для листовок. ВЫШНЯ написал юмореску – фельетон «Про державну украiнсько-нiмецьку самостiйну дiрку» – про то, как «Украiнська самостiйна держава» будуеться в нужнику (нужник – «схрона») и «Невирiшене питання». ВЫШНЯ никогда не ожидал от Львова такого горячего приема его лично. Да и остальных писателей (РЫЛЬСКОГО, СОСЮРУ, НОВИЧЕНКО) принимали очень тепло. Мои впечатления: Львовская интеллигенция: – на встрече с нами представителей львовской интеллигенции выступали секретарь Обкома МАЗЕПА, ЗОЛОТОВЕРХИЙ, РЫЛЬСКИЙ, ВЫШНЯ, СОСЮРА и НОВИЧЕНКО. Со стороны львовской интеллигенции выступали профессор КРИПЯКЕВИЧ, Михаил РУДНИЦКИЙ, писатель КАРМАНСКИЙ, композитор БАРВИНСКИЙ, профессор политехнического института (забыл его фамилию). Общее впечатление – отсутствие искренности, кроме, пожалуй, одного РУДНИЦКОГО, который, как мне кажется, говорил искренно. КРИПЯКЕВИЧ хитрый, неискренний. КАРМАНСКИЙ – двуличный, как это потом и выяснилось, и его исключили из союза писателей. Профессор политехнического института – неискренен. Вопрос на этой встрече стоял тот же: интеллигенция должна включиться в борьбу с украинско-немецкими националистическими бандами, помочь своей работой быстрее ликвидировать их и восстановить разрушения, причиненные немецкими фашистами. Вот этот профессор политехники выступал так, что, мол процесс ликвидации украинско-немецких банд затяжной, что спешить с этим не надо, что он растянется на месяцы и т. д. В своем выступлении ВЫШНЯ ответил ему, что не на месяцы это надо растягивать, а сделать это надо сейчас, немедленно. Отдельно (не на конференции) мы, писатели, встречались с ЯЦКОВЫМ и ЛУКЬЯНОВИЧЕМ. Это древние уже старики. С Семеном СТЕФАНИКОМ (сыном известного писателя). СТЕФАНИК очень умный, образованный человек. Рассказывал нам, что «правительство» украинско-немецких националистов (прем’ер СТЕЦЬКО) предлагало ему пост министра юстиции (СТЕФАНИК юрист), но он категорически отказался и, что вообще он ничего общего с ними не имел, зная, что Советская власть возвратится и, что он ждал прихода Советской власти, как своей. Искусствовед ПАНЬКОВ. Он пригласил нас к себе на обед. Угощал нас, как радушный хозяин. Подарил ВЫШНЕ, РЫЛЬСКОМУ и СОСЮРЕ картины и вышитые сорочки (музейные). Ничего он против Советской власти не говорил, но я, например, все время чувствовал какое-то отвращение к этому человеку. Своей угодливостью, пресмыкательством – он напоминал мне змею. В гостях у него были две женщины – врачи, ничего, по-моему, из себя не представляющие особенного. Фамилий их я не знаю. Поездка на село: 17.1.44 г.[26 - 45 г.] в сопровождении секретаря Львовского обкома партии т. МАЗЕПЫ – РЫЛЬСКИЙ, СОСЮРА, НОВИЧЕНКО и ВЫШНЯ, двумя легковыми машинами поехали в Перемышляны (районный центр). У секретаря Перемышлянского райкома партии т. Бойко мы познакомились с руководством района и с представителями войск НКВД – двумя полковниками. Из Перемышлян мы поехали в село Ладанцы (километров 10 от Перемышлян). С нами выехал т. Бойко и вооруженный отряд на Студебекере и оба полковника. В школе села Ладанцы было собрание крестьян, которым тов. БОЙКО раз’яснил «Вiдозву уряду» до бандеровцев «Выдозву 665 человек», возвратившихся на сторону Советской власти, «вiдозву» (наказ) Львовского областного управления НКВД и т. д. На этом же собрании выступил с показаниями пойманный бандеровский «станичный», который призвал выходить из «схронiв» и работать с Советской властью. Выступали перед этими селянами РЫЛЬСКИЙ и ВЫШНЯ. Они призывали их немедленно об’явить своим родичам, которые еще прячутся по «схронах», чтобы они все явились к представителям Советской власти. Полковник выступил с ультиматумом, что он им дает 2 дня, после этого срока будут приняты решительные меры и тогда уже каждый пусть пеняет на себя. После наших этих выступлений, раздался вопрос: «Дайте, тов. начальник, еще один день, так как мы может быть, не успеем за два дня всем сообщить». Из этого вопроса мы поняли, что дело сделано, что они пойдут и будут тянуть родичив додому. Работа наша, значит, не прошла напрасно, не была впустую. Враждебности со стороны селянства я не почувствовал. В селе этом мы видели «схрон», возле хаты «повитка», в ней дыра, ведущая под картофельную яму, а оттуда ход под хату, где было устроено помещение на 9 чел. Из этого «схрона» было извлечено 9 чел. С пулеметом и автоматами. Вечером, возвратившись с ЛАДАНЦЕВ в Перемышляны, мы обедали у секретаря т. Бойко. На обеде полковник благодарил нас за приезд и сказал, что хорошо было бы, если бы такие бригады почаще приезжали, ему было бы меньше работы. 18.1. самолетом мы возвратились в Киев. ВЕРНО:                                         [Пiдпис Шевка] Донесення агента «Охотник» начальнику вiддiлення 2 управлiння НКДБ УРСР Шевку 7 лютого 1945 р. 3.2. мне пришлось беседовать с писателем КОЗАЧЕНКО. Речь зашла о писателе ВЫШНЕ, о его творчестве сейчас. КОЗАЧЕНКО заметил – «Да, ВЫШНЯ, конечно сейчас не тот. Десять лет не могли не подорвать и физически и морально. И то следует удивляться, что у старика еще сейчас хватает пороху так держаться». Я напомнил о том, что выступление ВЫШНИ во Львове на конференции учителей, прозвучало патриотически и вызвало активную реакцию слушателей. КОЗАЧЕНКО заметил: «Да, вот беда, ВЫШНЯ сейчас говорит о том, что он говорил и раньше – о любви к Украине. Только теперь ему аплодируют, а в 1933 г. арестовали. А сколько бы мог сделать ВЫШНЯ за эти десять лет». Дальше КОЗАЧЕНКО говорил – вот сейчас вспомним о тех, кого арестовали. ВЫШНЯ счастливец, он остался жив и его смогли вернуть. А ведь сколько других искали и не нашли – люди погибли, потеряны такие люди, которые сейчас принесли бы большую пользу. Чем сейчас искать и не находить, не лучше ли бы этих людей не трогать и дать им возможность работать. Я вообще того мнения, говорит КОЗАЧЕНКО, что интеллигенцию за взгляды нужно не наказывать, а раз’яснять ей. Если уж и нужно применить репрессию, то совсем не обязательно, в виде расстрела или заключения на 10 или больше лет. Одного-двух лет достаточно, чтобы человек обдумался, а то и просто внушения. Да и вообще я сомневаюсь, что применение «внушения» было нужно. Недалекий пример – ВЫШНЯ и то, что сейчас мы совсем иначе относимся к тому, за что несколько лет тому назад арестовывали. Если вспомнить, что этими делами вершили такие люди как КОСИОР и что весь состав политбюро ЦК КП(б)У, избранный на 13 с’езде, тепер арестован, то можно делать вывод, насколько необходимы были репрессии против украинской интеллигенции. Справка: член союза писателей КОЗАЧЕНКО Василий находился на оккупированной территории, якобы был в партизанах. «ОХОТНИК» будет продолжать встречи с КОЗАЧЕНКО и освещать его. За КОЗАЧЕНКО наблюдать через другую агентуру. Проверить его по местам жительства при немцах. ВЕРНО:                                 [Пiдпис Шевка] Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 2 управлiння НКДБ УРСР Шевку 28 березня 1945 р. Совершенно секретно ВЫШНЯ все больше спивается. Очень редко он бывает не выпивши, и эти минуты у него наполнены исканием где бы выпить, или рассказами о выпивках. Пьянеет ВЫШНЯ быстро и в пьяном виде часто теряет здравый смысл, позволяет себе неприличные выходки, даже хулиганит (не злостно). Отрезвившись, ничего не помнит, мучается, проклинает свой алкоголизм, но снова напивается. Пьет ВЫШНЯ редко дома, так как не позволяет жена и дочь, а преимущественно в ресторанах, закусочных или у знакомых. Он не стесняется, когда нет денег и водки, просто ходить по товарищам и в шутливой форме просто спрашивать нет ли водки. Иногда ему приходится обойти половину квартир «Ролита», пока удастся найти водку. Больше других, как мне кажется, ВЫШНЯ пьет с РЫЛЬСКИМ, с КУЧЕРОМ, но трудно сказать, чтобы у него был постоянный собутыльник. Трудно так же установить, с кем он пьет вне писательского круга – все эти выпивки производят впечатление случайных. Поэтому трудно установить сразу какой-то определенный круг друзей ВЫШНИ. В пьяном виде ВЫШНЯ сам не заводит разговоров на политические темы. Его темы – это прежде всего – беспредметные шутки и «хохмы» и, главным образом, разговоры на тему выпивок. Если коснуться вопросов, направленных к тому, чтобы выяснить, что угнетает ВЫШНЮ, то прежде всего его угнетает именно алкоголизм – он не имеет сил прекратить пьянство. Угнетает его и мысль о потерянных десяти годах. Угнетает и то, что, как ему кажется, к нему установилось отношение, как к человеку второстепенному, неполноценному, не заслуживающему полного доверия, находящемуся под сомнением и подозрением. Если удается вывести его на более серьезные разговоры (что очень трудно), то угнетающей является тема положения украинской литературы и отношения к украинской литературе руководящих инстанций. Ход его нареканий обыкновенно такой: украинская литература страшно обеднела за последние годы (в результате арестов прошлых лет) и ее уровень не соответствует тому уровню, какого заслуживает сорокамиллионный украинский народ. При этом ВЫШНЯ имеет в виду не столько качество укр. литературы, сколько ее количество. В вопросах качества литературы требования ВЫШНИ весьма снижены. Но количество литературы ВЫШНЯ полагает несоизмеримо малым в сравнении с тем, что должно было бы быть. И ВЫШНЯ полагает, что руководящие инстанции мало об этом думают: «Їм це не болить», и даже наоборот, слишком богатое развитие укр. литературы, по мнению ВЫШНИ, воспринялось бы руководящими инстанциями, как явление опасное, националистическое. Такие разговоры ВЫШНЯ дальше не продолжает, машет рукой и говорит: «Да, что об этом говорить». Однако, даже в самых задушевных, пьяных разговорах мне не приходилось слышать, чтобы ВЫШНЯ расширил эту тему недовольства на другие отрасли, или позволил себе политические обобщения. Даже в совершенно пьяном состоянии, начиная хулиганить или теряя сознательность, ВЫШНЯ никогда, как мне кажется, не позволяет себе каких-либо антисоветских замечаний, они не прорываются у него. Таково мое личное наблюдение и впечатление других лиц, с которыми приходилось на эту тему говорить о ВЫШНЕ. Во всех же разговорах, касающихся международного положения, вопросов войны, немцев, фашизма ВЫШНЯ всегда держится на вполне советских и патриотических позициях. Всегда самое хорошее впечатление производят на ВЫШНЮ его поездки, куда бы то ни было. Он до сих пор не может забыть поездки по селам Житомирщины и Винничины, которую проделал в начале зимы. С воодушевлением рассказывает, какой хороший наш народ, как мы его мало знаем, как мало бываем среди него и как это нужно почаще бывать в селе. Настроениям села ВЫШНЯ дает вполне советскую оценку. Такое же, даже еще более яркое впечатление, осталось у ВЫШНИ от поездки в Западную Украину. Такое же умиленное и недостаточно критическое впечатление у него и о народе в Западной Украине. ВЫШНЯ говорит: «Хорошие, все хорошие, никакие не националисты, нет никакой националистической опасности и т. п.» «Дайте им украинскую, а не русскую газету и книгу, пусть они от власти услышат не русскую, а украинскую речь и не будет в Западной Украине никакого национализма». Бандеровцев ВЫШНЯ считает только жертвами с одной стороны немецких происков, а с другой – нашего неумения разобраться в национальной ситуации в Западной Украине, нашей боязни, что «все национальное – националистично». Борьбу националистов, продолжающуюся в Западной Украине, ВЫШНЯ безоговорочно осуждает, считает ее «недоразумением», бесперспективной, осужденной на провал, а борящихся националистов – на гибель. И главное чувство, которое руководит им, это – жалость к бессмысленно гибнущей молодежи, запутанной бандеровскими руководителями. ВЫШНЯ очень удовлетворен, что такое же чувство жалости он, по его словам, заметил у ХРУЩЕВА. К этому он рассказывает, как ХРУЩЕВ в разговоре не то с ним, не то с РЫЛЬСКИМ, рассказал, как он был на поле боя заваленном трупами уничтоженных нашими воинами бандеровцев и как ему было жалко, что погибли люди, которые могли бы работать на пользу и себе и советской Украине. ВЫШНЯ делает из этого вывод, что ХРУЩЕВ «с добрым сердцем» ведет борьбу с националистами. Подробно рассказывает ВЫШНЯ о своей поездке в места бандеровских «схрон», о своем выступлении и полагает, что эта поездка была не безрезультатная, что в результате этого выступления «наверное не один из бандеровцев сложил оружие». ВЫШНЯ, безусловно, полагает, что бандеровцам один выход – сдаваться на милость Советской власти. Когда разговор наш развился в том плане, что амнистия сейчас гарантирует сдавшимся националистам свободу, а потом постепенно всех националистов все равно арестуют и вышлют. ВЫШНЯ сказал: «Все равно выхода нет, все равно надо сдаваться. Не сдадутся – верная гибель, а сдадутся – будет надежда». ВЫШНЯ считает очень верным, что раскаившихся бандеровцев мобилизуют в армию – это даст возможность искупить свои грехи, проявить героизм и тогда будет гарантия, что прошлое будет забыто. Во время пребывания в «схронах» бандеровцев на ВЫШНЮ произвели большое впечатление слова, сказанные ему сопровождавшим его полковником войск НКВД. После выступления ВЫШНИ и реакции собравшихся, из явивших свое желание привести с повинной своих мужей и сыновей, полковник якобы сказал ВЫШНЕ, что до сих пор он считал целесообразным только методы НКВД в борьбе с националистами, а теперь видит, что выступление популярного писателя может достичь большего. ВЫШНЯ об этом рассказывает с воодушевлением и радуется, что «они уже начинают понимать». ВЫШНЯ говорит о том, что хотел бы вообще переехать в Западную Украину, во Львов, на постоянное жительство. Ему там нравится и он полагает, что его присутствие там могло бы приносить конкретную пользу делу мирного изживания национализма: он популярен и к его выступлениям прислушивались бы националисты, прислушивались бы к его мнениям и местные руководители (которые, кстати сказать, понравились ВЫШНЕ лично – ГАПОЧКА, МАЗЕПА). ВЫШНЯ полагает, что в работе на Западной Украине наша миссия – своей работой мы можем смягчить процесс борьбы с национализмом. Когда разговор зашел в том плане, что это рискованно, могут спровоцировать националисты, ВЫШНЯ шутливо отвечает: «Ну, я уже десятилетку кончил». Потом, в такой же шутливой форме, добавляет: «Да меня уже и не посадят». Почему? «Раз выпустили, то зачем-то и выпустили? Если бы предполагали опять садить, то не выпускали бы». Справка: Настоящее сообщение представлено агентом «СТРЕЛА» по нашему заданию в связи с имеющимся в отношении ВЫШНИ подозрением в двурушнической линии его поведения. Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 15 квiтня 1945 р. Ленiнград 15.04.45. Здравствуй, отец! Вчера получил телеграмму от Муры, которой, откровенно говоря, был сильно удивлен и обрадован. Дело в том, что я писал дважды в Киев, и ответом мне было молчание. Мне казалось, что причиной этому служит мой необдуманный и ошибочный ответ на твое такое теплое и хорошее первое письмо. Я не знаю, что меня заставило ответить именно так. Одно могу сказать, что после твоего письма мой военно-медицинский покой был нарушен. Я сразу понял ошибку. Я только потом понял, что значит оскорбленное отцовское чувство к единственному сыну. Я думаю, отец, что ты простишь мне это. Виной этому мой слишком малый жизненный опыт. Я считал, что я за годы моего «золотого детства и юности» узнал жизнь и людей. В последнем мне пришлось усомниться. Я не хочу, чтобы это письмо показалось тебе письмом нытика и сентиментально настроенного человека – это, отнюдь, не свойственно моей натуре. После ответа, посланного ex tempore, я бросил, как говорится, ретроспективный взгляд на наши отношения. Я вспомнил и хорошее и плохое. И после этого я пришел к выводу, что я не имел никакого морального права так отвечать тебе. Ты ведь, конечно, знаешь, как я воспитывался. Ведь в твоем лице стараниями покойной бабушки старались создать самое плохое. Но я и тогда 10-летним пацаном уже мог быть достаточно объективным. До настоящего времени для меня остаются загадкой твои отношения с моей матерью. Однако ваша с ней личная жизнь не могла сделать тот ужасный и тяжелый прорыв в жизни, которым я считаю мое воспитание без отца. После смерти Жоржа и бабушки, я остался совершенно один, хотя и до этого печального события я был достаточно одиноким. Скажу прямо, сначала было очень тяжело. Но видно все-таки в моей натуре сидит значительная толика нашего Губенковского оптимизма. Все трудное осталось позади. Меня хватило на то, чтобы добиться своего и стать человеком. И теперь, когда впервые за 12 лет я произношу (письменно, правда) слово «отец» – это слово, которому я мог раньше только завидовать – мне кажется, что с этого момента моя жизнь перевалила через какой-то кульминационный пункт. Это чувство, чувство человека, нашедшего семью, отца. Я был счастлив, отец, если бы ты испытывал такое же чувство при мысли о том, что у тебя есть сын. Пусть это письмо, столь необычное для меня, послужит началом той великой дружбы между отцом и сыном, которой так мне не хватало и которой я буду очень рад. Хочу обратиться к Варваре Алексеевне! Хочу верить в то, Варвара Алексеевна, что Ваш холодный тон в письме, которое Вы прислали в Самарканд, хотя бы-то [в] некоторой степени изменится. Пусть порукой этому послужит то теплое отношение и заботы, которые я видел от Вас в тяжелом 1933–1934 гг. Много жизненной правды я почерпнул из Вашего письма, написанного с прямотой и откровенностью, свойственной Вашей натуре. Одно могу сказать: это письмо послужило прекрасным уроком для меня. Я хочу, Варвара Алексеевна, поблагодарить от души за то хорошее, что Вы сделали для меня. Покойная бабушка в своем последнем письме вспоминала о Вас с чувством глубокой благодарности. Я надеюсь, что Вы напишите мне письмо, «на предмет» (это наш военно-медицинский оборот) ободрения блудного сына – он же лейтенант Губенко. Жду писем. Целую крепко Вячеслав. Р. S. Сейчас дежурю по ВМА им. С. М. Кирова. Иду проверять несение службы суточным нарядом. Мой адрес: Ленинград п/о 9. До востребования, мне. Супровiдний лист оперативного вiддiлу Ухтiжемского виправно-трудового табору до архiвноi агентурноi справи «НАКИПЬ» на Губенка П. М., яку направлено до вiддiлу «А» НКВС УРСР 14 травня 1945 р. Совершенно секретно СОЮЗ СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ОПЕРАТИВНЫЙ ОТДЕЛ УХТИЖЕМСКОГО ИСПРАВИТ.-ТРУДОВОГО ЛАГЕРЯ «14» мая 1945 г. Рабочий поселок Ухта. Коми АССР НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА «А» НКГБ УССР г. Киев На Вашу ш/телеграмму №_____ от …… апреля 1945 года направляем арх. агентурное дело под кличкой «НАКИПЬ» на ГУБЕНКО /Остап ВИШНЯ/ Павла Михайловича и друг. ПРИЛОЖЕНИЕ: арх. аг. дело №….. НАЧ. ОПЕР. ОТДЕЛА УХТИЖЕМЛАГ’а НКГБ майор государствен. безопасности                 [Пiдпис]          /…../ СТ. ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ ОПЕР. ОТДЕЛА лейтенант государственн. безопасности           [Пiдпис]          /…./ Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 15 травня 1945 р. Ленiнград 15.05.44 (5) Я очень рад, дорогой отец, что наконец-то установилась регулярная переписка; правда, с большими интервалами. Я буквально каждый день хожу на почту, но письма получаю через 10–15 дней. Пиши почаще. В последнем письме ты пишешь об аудиенции у моего начальства. Мне кажется это сейчас неуместным, ибо здесь еще неизвестно о вновь появившихся моих родственниках. Гораздо удобней действовать через ГСУ. Но вообще в этом году в сентябре, в связи с окончанием войны, отпуска, очевидно, будут представлены. Исходя из этого, приезжай как можно скорее. А в октябре я приеду к вам. Жизнь моя протекает до нельзя стереотипно. Подъем, занятия, отбой. Ты спрашиваешь, в чем я нуждаюсь. Ну, если быть откровенным и не стесняться, то могу сказать, что мне нужно рассчитаться с долгами, с тем долгом, который я выплачиваю за украденный у меня велосипед. Часть я выплатил за счет присланных тобою денег. Часть выплатил, продавая пайковый сахар. Осталось еще 1100 рублей. Если будут деньги – помоги. Это единственное, что меня тревожит. Хочется знать, как вы живете, где наши родственники и знакомые, что делает Мурка, и почему не отвечает на мое письмо. Как только будут деньги – на днях получка – сфотографируюсь. Сейчас у меня карточки нет – мне не приходится любоваться своей физиономией. Жду тебя, очень жду. Целую всех крепко. Вячеслав. Р. S. Если можешь достать где-нибудь хромовые сапоги – то вышли. Вот уже 4 года хожу в кирзовых сапогах. Извини за нахальство. ВГ. Лист Губенка В. П. до Остапа Вишнi 17 травня 1944 р. Самарканд 17.05.44. Здравствуйте, мои дорогие. Вчера получил письмо от Варвары Алексеевны и спешу на него ответить. Мне хочется думать, что Варвара Алексеевна все-таки найдет время написать мне иногда, хотя бы изредка. Я очень рад, что, наконец-то, наш приключенческий американский фильм окончился столь удачно. Быть может, теперь в нашей семье (разрешите мне ее так назвать) наступит счастье. Жизнь теперь с каждым днем будет становиться все радостней, импонируя нашему счастью. Я очень буду рад, если хлопоты о моей поездке в Киев будут удачны. Мне кажется, что хлопотать о моем переводе в Киев после окончания Академии преждевременно, ибо мне в стенах Академии предстоит пробыть еще 1,5 года, но отпуск необходим. Теперь я только и живу мыслью о том, чтобы приехать в Киев, хоть немного побыть среди своих, родных людей, забыв на время казарменные будни. Сегодня участвовал в академическом кроссе. Пробежал паршиво, заняв 3-е место. Вчера с большим трудом удалось попасть на концерт Вертинского. Если он будет в Киеве, советую обязательно послушать. Несмотря на преклонный возраст, он все так же оригинален и неподражаем в своем роде. Билеты доходили в цене до 200 рублей. Зал был переполнен. Наступают белые «перламутровые» ночи, прелесть которых усиливается дождями. Настроение отнюдь нерабочее, а сессия на носу, очень трудная. Но ничего… Павел Михайлович, имею до Вас, как говорят в Одессе, разговор на пару слов: «Вы почему не бережете свое здоровье, расшатанное годами испытаний и лишений. Учтите, что если раньше Ваше здоровье принадлежало 3 лицам, то теперь оно принадлежит 4. Придется беречься. Жду писем, пишите чаще». Целую крепко. Вячеслав. Р. S. Почему не отвечает на мое письмо Мура, или она до сих пор не вылезла из пузырька. ВГ. Донесення агента «Юрьев» спiвробiтникам 3 вiддiлення 2 управлiння УНКДБ по Грозненськiй областi Єндакову, Баринiну 16 червня 1945 р. Совершенно секретно. В 1937—39 г.г. на Севере, в Средне-Печорских лагерях ГУЛАГА НКВД (на Судострое в Аджит-Кырте[27 - Еджид-Кирта.], в Кедровом Шоре) находилась в заключении группа украинских журналистов, в составе писателей Остапа ВИШНЯ (Павел Михайлович ГУБЕНКО), Владимира Иосифовича ГУНИЦКОГО, Михаила КОЦЮБИНСКОГО, артиста КРУШЕЛЬНИЦКОГО, поэта Николая МАЯК, профессора харьковского университета БЛУДОВА, академика ВЕРСТОВСКОГО и других. В лагере эта группа держалась обособленно и явно враждебно. В лагере, на мелкие скандалы (из-за работы или из-за качества пищи) они не шли. Внешне держались лояльно, но если жизнь выдвигала принципиальные вопросы (организация ночных работ, этапирование), вся группа «украинцев» занимала резко враждебную по отношению к администрации лагеря позицию. В 1938 году в лагерях была крупная группировка троцкистов, возглавляемая – ПЕРИМОВЫМ, быв. работник Наркомторга, убежденным троцкистом. Брат ПЕРИМОВА был расстрелян в числе группы врагов народа, чьи имена были опубликованы в прессе специальным списком, после убийства тов. КИРОВА; МАТВЕЕВЫМ Константином Константиновичем – быв. ответработником «Интуриста», работавшим продолжительное время в качестве представителя «Интуриста» в Лондоне – организовавшая однажды в виде протеста голодовку. «Украинцы» поддерживали их всеми силами и даже выпустили рукописную декларацию. Авторами листовки являлись Остап ВИШНЯ и троцкист КЕЛЛЕР, умерший в лагере. Во взаимоотношениях с остальным населением лагеря «украинцы» держались так: в своих высказываниях о лагерных порядках: некоторых ненормальностях лагерной жизни, резковатого поведения администрации, – они старались отождествлять эти ненормальности с общим положением в стране. Когда из центра прибывали этапы новых заключенных – «украинцы» первые бросались к ним – «информироваться о положении в стране», как говорил Остап ВИШНЯ. ВИШНЯ был признанным руководителем этой группы, ее незыблемым авторитетом, причем уважение к нему зиждилось и на его литературном имени, когда-то огромном на Украине, и на его «принципиальности» в отношении своего положения, Советской власти и т. д. Многие писатели в лагерях пытались как-то продолжить заниматься своим делом, они писали для стенных и печатных газет, для клуба, театра и т. д. Один ВИШНЯ в лагере никогда не называл себя «писателем, он забыл свою профессию» – работал плановиком. Остап ВИШНЯ не только не писал сам, но и не разрешал писать другим. Когда однажды самый молодой из «украинцев» Николай МАЯК в клубе прочел свою поэму, явно кулацкого содержания и в результате был большой скандал в III Отделе, – ВИШНЯ сказал: «Это глупость, нам нельзя размениваться здесь на мелочи, мы должны беречь себя для будущего». Авторитет Остапа ВИШНЯ особенно ясно выявился в двух случаях: во время голодовки троцкистов и в дни процесса над бухаринцами. По его указанию и под его авторством, при участии руководителя белорусской группы националистов ЛЫСЕНКО (быв. работ[28 - Третя сторiнка донесення вiдсутня.] [….] от’ездом случайно разговорился. У Остапа ВИШНЯ были радушные перспективы. Он сказал источнику: «Нас освободит отсюда (из лагеря) война. Если останемся живы, вы о нас еще услышите». В 1944 году впервые замелькало в прессе, в «Крокодиле» имя Остапа ВИШНЯ, затем в Харьковском театре появился КРУШЕЛЬНИЦКИЙ, затем стало известно о ГЖИЦКОМ, что он в Киеве. В мае 1945 года источник совершенно неожиданно в Кисловодске, в кабинете директора филармонии ВЕЛЛЕРА встретился с ЗИЛЬБЕРГОМ. Оказалось, что он был на фронте и теперь работает замдиректора по хозадмчасти в Харьковском театре русской драмы. Театр должен вскоре начать гастроли на Кавминводах и ЗИЛЬБЕРГ приехал «передовым». Источник за 3–4 дня несколько раз встречался с ЗИЛЬБЕРГОМ и разговоры, естественно, вертелись вокруг «старых лагерных знакомых». ЗИЛЬБЕРГ сообщил источнику следующее: Остап ВИШНЯ, ГЖИЦКИЙ, КОЦЮБИНСКИЙ, БЛУДОВ, КРУШЕЛЬНИЦКИЙ, ВЕРСТОВСКИЙ на Украине. Все они вернулись к своим прежним специальностям и всех их он, ЗИЛЬБЕРГ, часто видит. ВИШНЯ, ГЖИЦКИЙ и КОЦЮБИНСКИЙ – в союзе писателей, где вокруг них группируется много молодежи. Для завоевания себе популярности они идут на все: сидят часами в литконсультациях, где бывает много литературной молодежи, выступают чуть ли не ежедневно; ВИШНЯ ведет кружок литературы в университете, ГЖИЦКИЙ в театральном училище. Они часто и охотно выступают в армии, в «Правде Украины», в Украинской комсомольской газете. ВИШНЯ сейчас печатается в периодической печати на Украине. В основном литературные труды ВИШНИ – это рассказы типа ЗОЩЕНКО (у ВИШНИ они называются «усмишки»). Посвящены они мелким вопросам быта и весьма доходчивы для широкого круга читателей. Иногда он печатает рассказы лирического плана – воспевает природу и старину «Ридной Украйны». Остальные же из «возвращенцев» пишут в основном на исторические темы, на материалы Украины. В союзе писателей Украины, – сказал ЗИЛЬБЕРГ, сейчас два центра: официальный (ТЫЧИНА, РЫЛЬСКИЙ и т. д.) и неофициальный (ВИШНЯ и другие). Огромная популярность ВИШНИ среди читателей и писателей старшего поколения и авторитет, который завоевывается им сейчас, – открывают ему большие возможности. На вопрос источника, каких эта группа держится настроений сейчас, ЗИЛЬБЕРГ ответил: – По-моему они стали еще злее и враждебнее. Он рассказал, что в немецких газетах (на украинском языке), выходивших в дни оккупации в Киеве, Харькове, – о ВИШНЕ писали, как о «великомученике» и имя его ставили в один ряд с Тарасом ШЕВЧЕНКО. Немцы ВИШНЮ признавали, да это и неудивительно, все его «Усмишки» были явно кулацкого, самостийного содержания. – Как ведет эта группа себя сейчас, – спросил источник. Конечно, ЗИЛЬБЕРГ по своему интеллекту, положению не может быть допущен к ним на равных правах, да и в политике он разбирается слабо, но тем не менее на этот вопрос ЗИЛЬБЕРГ ответил так: – Сейчас все они полны «Сан-Франкистских настроений». В дальнейшем оказалось, что этим словом у украинских националистов определяется следующее: на конференции в Сан-Франциско находится украинская делегация; это показывает, что Москва, против воли, вынуждена пойти на некоторые внешне-демократические уступки: «Вот Ахиллесова пята Москвы, – говорит ВИШНЯ, – она (Москва) уже не может диктатурой сжимать все в одном кулаке. Украина вышла на самостоятельную арену в международных вопросах; если правильно, внутри страны (Украины) и вне ее (главным образом в Америке, где много украинцев) вести этот вопрос, то Украина с ее богатством и крупной экономикой, своей старинной культурой, большим населением – имеет все возможности на самостоятельное утверждение себя в мире, т. е. на выделение из Советского Союза. Для нас – любящих свою Украину, вольную Украину в Сан-Франциско всходит солнце свободы. Конечно, не МАНУИЛЬСКИЙ и делегация помогут Украине в этом, но Англия и Америка помочь могут. Лишь бы они знали о том, что хотят истинные «украинцы». НАЧАЛЬНИК 3 ОТД. 2 ОТДЕЛА УНКГБ ГРОЗ. ОБЛ. капитан госбезопасности           [Пiдпис]                 (ВАРАНИН) Донесення агента «Полевая» заступнику начальника 3 вiддiлу 2 управлiння НКДБ УРСР Ященку 19 червня 1945 р. Совершенно секретно В мае 1945 года я зашла к Марии Гавриловне СОСЮРЕ. Она оказалась у Остапа ВИШНЯ и передала через свою сестру, что просит меня зайти туда, Остап ВИШНЯ в отъезде. Встретила меня его жена Варвара Алексеевна. Раньше я знала ее наглядно, постолько посколько жила с ними в одном доме в гор. Харькове примерно с 1929 года по 1934 год. Жила я в квартире СОСЮРЫ. Сейчас знакомство возобновилось. Варвара Алексеевна встретила меня очень радушно. Расспросив меня о моих испытаниях в высылке, она явно проявила расположение ко мне. Нужно сказать, что и на меня Варвара Алексеевна произвела впечатление разумного человека, культурного, сердечного. Прощаясь, я обещала заходить, но зашла только после того, как она передала через Марию СОСЮРУ, что я ей очень нравлюсь и просьбу ее навестить. Я зашла 26 мая тем более, что я пообещала ее дочери сшить босоножки. Меня встретила очень приветливо дочь и попросила минутку обождать, чтобы позвать мать. Через 2–3 минуты вошла Варвара Алексеевна со своей приятельницей некоей МЕДВЕДЕВОЙ, которая живет у БАЖАНА. «Вот эта замечательная женщина, знакомьтесь» – представила меня Варвара Алексеевна приятельнице. В беседе я узнала, что МЕДВЕДЕВА также сидела несколько месяцев в Лукьяновской тюрьме, но была освобождена, муж ее выслан и сейчас она ничего не знает о его судьбе. Дальше произошел разговор о текущих событиях. – Вы слыхали тост Сталина за здоровье русских людей на приеме в Кремле? – Да – подхватила МЕДВЕДЕВА. – Вы поймите как это ужасно. Сталин сам сеет недовольство, а потом будут говорить о национализме. – Я Вам скажу, – заявила Варвара Алексеевна, – он очень жестокий человек, очень деспотичный человек. Когда я это услыхала, у меня просто мороз по коже пошел. На это я ответила: я должна Вам сказать, что и я верила в победу и доверяла правительству, когда искренне готова была отдать жизнь на защиту Родине, но я украинка и я подумала: почему же тов. СТАЛИН… ставит акцент на русских людях. Мне трудно разобраться, но возможно это потому, что много украинцев в деле общей борьбы оказались предателями, возьмите и сейчас – бандеровцы, они же во время войны являлись тормозом в деле победы. – А власовцы? – горячо запротестовали обе мои собеседницы, – они тоже украинцы? А сколько их ушло к немцам. И Варвара Алексеевна добавила: «А Остап ВИШНЯ, который пострадал в изгнании 10 лет, заявил: «По Украине ходят немцы и я их ненавижу». Так что же получается по Вашему?» Затем МЕДВЕДЕВА извинилась и ушла заявив, что встреча со мной ее немного расстроила, так как здесь она вспомнила свои переживания. Я поздно засиделась в этот вечер с Варварой Алексеевной. Дальше она мне в беседе сказала, что не сомневается, что МЕДВЕДЕВУ ждет печальная судьба, так как она вдобавок оставалась здесь при немцах. Я сказала на это, что у меня такое впечатление, что 1937 год не повторится и сейчас не делается так, как тогда. – Что, вы, <Зинаида Сергеевна>, Вы же видите, что делается все только потому, что это необходимо. Церковь сейчас получила какие-то права. Это политика. Остапа ВИШНЮ вернули к жизни, почему? Потому что слишком его понимает и любит народ, значит тоже так нужно. Не высылают сейчас проживавших в оккупации, тоже так нужно и потом будет нужно и все полетят. Затем Варвара Алексеевна сказала мне, что она всегда верила своему мужу, знала, что он не преступник и потому терпеливо ждала его возвращения. Странно ей, что он, столько переживши, остался таким же <не>доверчивым, как и был. Кстати она рассказала мне, как во время жизни до ареста ВИШНИ, она замечала лишние вещи у своих домашних работниц. Ей это казалось странным до тех пор, пока одна из них, к которой она хорошо относилась и она живя у них, училась, не рассказала Варваре Алексеевне, как ее вызывали в милицию и под расписку о неразглашении, потребовали дать сведения о них и о посещавших их людях. Тут Варваре Алексеевне стало ясно, что их предыдущие домработницы все давали о них сведения и за это получали гонорар. Беседуя о моем положении, в каком я сейчас и исходящем отсюда моем настроении, мне Варвара Алексеевна сказала, что мне теперь жить будет труднее потому, что до катостофы мое политическое внимание было не заострено и то, что раньше проходило мимо, теперь будет меня язвить и чтобы я чувствовала себя удовлетворенной, мне теперь нужны очень острые моменты и переживания, так как я перечувствовала на своем пути много и остро и сегодняшний день моей жизни после этого не сможет мне дать полноценности ее ощущения». Я вынуждена была ей на это заявить, что она, пожалуй, права. На этот вечер беседа закончилась. Я стала бывать у Варвары Алексеевны чаще. Как-то я застала в столовой человека, которого мне не представили. При моем появлении он несколько смутился. Тогда я подошла к нему и представилась сама. Человек вежливо и молча пожал мне руку. Варвара Алексеевна растерянно проронила: – Да … это … наш знакомый. Мне это показалось странным. Он сидел на диване молча, около него лежал сверток и пальто, похоже было, что он приехал. В его присутствии Варвара Алексеевна чувствовала себя связанной и предложила мне пройтись. Проводила она меня почти до дому и часа два беседовала со мной на улице, так я и не узнала, кто этот человек, как и не услышала его голоса. В этот вечер она мне сказала, что у меня нежный брат, т. к. она была свидетельницей, как он, возвращаясь из театра миниатюр, где мы были с ним с Варварой Алексеевной и СОСЮРОЙ Марией и ее сестрой требовал, чтобы я шла к ним ночевать, так как…[29 - Дописано декiлька слiв рукою, зовсiм нерозбiрливо.], а что в самом деле он стал черствым и я его не узнаю. Варвара Алексеевна сказала, что к сожалению все партийные работники таковы. Это тупые люди, механические исполнители. Дальше наши отношения с ней укрепляются и уже 16 июня с. г. Варвара Алексеевна заявила, что никуда мне из Киева ехать не нужно, а приедет ее муж и сам позаботится о том, чтобы я была принята на работу в филармонию. Этот разговор был по поводу того, что мне в комитете по делам искусств предложили работу в филармонии в Черновцах. Обращаться к мастеру художественного слова Ростиславу ИВИЦКОМУ за поддержкой как старому товарищу по работе она мне тоже запретила. Решено ждать приезда Остапа ВИШНИ. Попутно Варвара Алексеевна предложила мне одолжить тысячу рублей на поездку за дочерью, от этого я отказалась, несмотря на ее явное расположение ко мне и желание мне помочь. Она также предлагает ехать за дочерью, пока не приедет Остап ВИШНЯ, чтобы внести ясность в мое устройство на работу. «Полевая» СПРАВКА: Мария Гавриловна СОСЮРА – жена известного украинского поэта СОСЮРЫ, разрабатывается по делу-формуляр, Варвара Алексеевна – жена известного украинского писателя ОСТАПА ВИШНЯ, недавно вернулся из ссылки, разрабатывается как украинский националист. Материалы на упомянутых лиц поступают от источника впервые. МЕДВЕДЕВА проходит также впервые. МЕРОПРИЯТИЯ: «Полевой» дано задание использовать благосклонное отношение М. СОСЮРА и жены Остапа ВИШНИ для установления с ними дружеских отношений завязывание через них связей с их окружением – писателями, артистами, для выявления и разработки среди них а/с и националистически настроенного элемента. 21/VI-45 Резолюцii: «* Установить и проверить Медведеву. Выяснить, какое отношение она имеет к Бажану. «Полевой» предложить укрепить связь с женами Сосюры и О. Вишни. Она сможет их не плохо разрабатывать. Да и вообще войдет в интересующие нас круги. Пiдпис нерозбiрливий. 28.VI.». «т. Шевко. Для выполнения указания Зам. наркома, получив у меня указание о * исполнения. Пiдпис нерозбiрливий 29.6.45». Донесення агента «Полевая» заступнику начальника 3 вiддiлу 2 управлiння НКДБ УРСР Ященку 23 червня 1945 р. Сов[ершенно] секретно 20.6. я снова посетила Варвару Алексеевну ВИШНЯ. В короткой беседе она мне рассказала обстоятельства самоубийства ХВИЛЬОВОГО и рассказала о том, как ей жена ХВИЛЬОВОГО в присутствии еще кое-каких людей рассказывала содержание записки, которую ХВИЛЬОВОЙ оставил и которая была взята в НКВД. Перед его самоубийством была взята «первая ласточка» ЯЛОВОЙ и ХВИЛЬОВОГО вызывали в ЦК. Накануне того дня, когда он должен был туда идти, ХВИЛЬОВОЙ застрелился, написав в записке, что он считает арест ЯЛОВОГО началом разгрома украинской интеллигенции и как протест стреляется. Но, по мнению Варвары Алексеевны – это только усугубило положение украинской интеллигенции. Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння НКДБ УРСР Шевку 14 вересня 1945 р. Строго секретно С ВЫШНЕЙ я виделся после его возвращения из Западной Украины. Разговор был краткий, при неудобных обстоятельствах и ВЫШНЯ еще не рассказал подробностей своей поездки. ВЫШНЯ, однако, говорит, что сейчас в Западной Украине стало несравненно лучше, чем было зимой. Имея в виду действия националистов, ВЫШНЯ говорит: «Да Львов, собственно, об этом уже мало знает, только на селе и чувствуется». На расспросы о селе, ВЫШНЯ отвечает так: «Люди уж очень замкнуты. Всякого приезжего они принимают как представителя власти и особенно не разговоришься». Пообещав при более удобном случае рассказать подробнее, ВЫШНЯ так суммирует свои впечатления о борьбе с националистами: «С вооруженными эксцессами скоро покончат, я думаю – до конца года. Но в психике с этим бороться еще долгие годы». К этому ВИШНЯ комикует. «Насчет психики у нас, конечно, трудно, у нас больше насчет психических атак. А от атак лучше не будет». ВЫШНЯ обещал притти ко мне и рассказать свои впечатления подробнее. «Стрела». Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння НКДБ УРСР Шевку 16 листопада 1945 р. Строго секретно ВЫШНЯ остро реагирует на международное положение и на наши взаимоотношения с Англией и Америкой. Срыв совещания министров в Лондоне ВЫШНЯ квалифицирует, как «наш провал», как «Разпыление радужных надежд на мир». Президента ТРУМЭНА ВЫШНЯ считает «воинственным – это Вам не Рузвельт». Обсуждая его выступление в конгрессе, сопоставляя его с готовящимся в Америке законом о воинской повинности, ВЫШНЯ говорит: «Только дураку не ясно, что все это готовится против нас. А если прибавить к этому атомную бомбу, то и дураку ясно, что наши дела дрянь». ВЫШНЯ горячо ругает Англию и Америку, однако не по существу их социальных систем, или международной политики, а только – исходя из боязни агрессии с их стороны и возможной с ними войны. Донесення агента «Данина» начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння НКДБ УРСР Шевку 1 лютого 1946 р. Сов[ершенно] секретно В среду 23.1.46 г. я навестила больного Остапа ВЫШНЮ в стационаре лечсанупра, совместно с его женой Варварой Алексеевной. Разговор коснулся ухода тов. БЕРИЯ с НКВД, Остап ВЫШНЯ сказал: «Что т. КРУГЛОВ уже давно работает первым заместителем БЕРИЯ в системе НКВД и поэтому опасность «новой метлы» отпадает». Затем В. А. вручила письмо Остапу ВЫШНИ от писателя из ссылки. Письмо написано путано и понятно одному только Остапу ВЫШНИ. Содержания письма Остап ВЫШНЯ нам объяcнил, «там, где он пишет, что был болен, это значит, что он на месте заработал еще год, так как знаю, что срок его пребывания в ссылке кончился в 1943 г., но ГЖИЦКИЙ согласился остаться до конца войны и работать там в ссылке, как вольнонаемный. Этого человека надо спасти, напишу ему письмо и узнаю в чем дело, с какой стороны и к кому обратиться в отношении его освобождения. Письмо Владимира ГЖИЦКОГО прилагаю. Копия: Киев, ред. «Червоный Перець» Остапу ВЫШНЕ. Дорогий Павле Михайловичу! Пишу до Вас третього листа з того часу, як вы выдужали, але вид Вас ни слуху, ни духу. Мабуть листи не доходять, а може забули бидного Володю, кому вин потрибний. А вин же иснуе и хоче хоч тришечки пожити. Справи мои таки: 7.12.43 р. я подписався на старих умовах залишитись на роботи до кинця вийни. Вийна давно закончилась, а я все ще на старому становищи. Не до речи воно було, ускладнилось раптовою хворобою, що напала на мене 5.4. ц. р. й промучила 8 мис. Симптоми ии таки, яки були у Вас в 1938 роци. Зараз я уже ходжу, але боюсь ускладнень. Коротше, климат мени тут не сприяэ, и, – Вас я молю поможить мени звильнитись досрочно. Випадки такого звильнення не ридки, треба тильки комусь клопотати. Допоможить, Павлусь. Я хочу ще жити. Я не претендую на життя у Киеви. Хай моим мисцем перебування буде Вирта, або Янив биля Теребовля, де жила до вийни моя сестра Наталка, тильки б звильнитись. Скильки разив я перечитую Вашого прощального листа. Доля була ласкавиша для Вас, ниж для мене. З нетерпинням чекаю видповиди вид Вас, яка б вона не була. Поможить, Павлусю. Ви остання моя надия. Чи знаете Ви мого брата Стефана – проф. Львивского ветинституту. Никто до мене не пише. Вси забули. Коли ласка, напишить про свою семию. Де Варя, В’ячко, Мура? Коли живи – цилуйте их, од мене. А вас я сердечно обнимаю. Володимир. Коми, АССР, Котвинский район, Е. КИРТА. Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння НКДБ УРСР Шевку 8 лютого 1946 р. Строго секретно Я посетил ВЫШНЮ в больнице. Главной темой наших разговоров было международное положение – взаимоотношения между СССР и Англией. ВЫШНЮ беспокоят эти отношения, он опасается возникновения войны. Он рисует картину так, что Англия не будет нам объявлять войну и «кровью англичан воевать не будет», но «будет брать нас измором», провоцируя наши столкновения с соседями, конфликты с Польшей, Турцией, Ираном и проч. Она хочет лет на двадцать втянуть нас в мелкие войны, а если даже не войны, то из года в год быть в мобилизационной готовности – разве можно выдержать так, когда наша страна разрушена и надо строиться, а не вооружаться. Они рассчитывают на то, что народ возропщет». Из этих предположений ВЫШНЯ делает выводы, ссылаясь на исторические примеры, как Англия всегда умела вести «длительные войны чужой кровью». Это может быть самая опасная для нас война, наш народ великолепно воюет, но коротко и на переднем крае, а такая война не для него». ВЫШНЯ ругает Англию последними словами. Для примера он рассказывает, что «Англия уже начала войну – диверсионную», утверждая, что бандеровцы теперь не только английской ориентации, но и «на английские деньги», ВЫШНЕ кто-то рассказывал, что бандеровцы сейчас этого и не скрывают, блокируясь с польскими диверсантами. Я продлил разговор о бандеровцах, но ВЫШНЯ в этом вопросе сейчас не ищет компромисса и бандеровцев ругает. В связи с темой о международном положении разговор коснулся сессии Объединенных Наций. ВЫШНЯ внимательно следит за выступления МАНУИЛЬСКОГО: «Молодець Дмитро Захарович, выводит нас на мировую арену». Выступления МАНУИЛЬСКОГО, введение его в руководство комиссиями Организации Объединенных Наций – весьма импонирует ВЫШНЕ. ВЫШНЯ говорит о том, что «хорошо, пусть они там все сукины сыны хоть слышат, что на свете – есть Украина, для первоначала и это хорошо» или: «все это как будто бы пустяки, но от этих пустячков наш (Украины) престиж выростает не менее, а то и более, чем от великих военных дел». С СЕНЧЕНКО я говорил о выступлении БАЖАНА на сессии Ассамблеи Объединенных Наций. СЕНЧЕНКО убежден, что Англия не выдаст нам – националистов. СЕНЧЕНКО говорит: «Конечно нет. Это же тот камень, который она держит за пазухой. Если она чучело Скоропадского в нафталине держала, то что же говорить о бесноватых головорезах? Точно та же картина, что и с лондонским польским правительством». Принимая во внимание союзные отношения с Англией, дипломатию и Организацию Объединенных Наций, СЕНЧЕНКО дальше рассуждает так: «Ну может быть для виду она выдаст нам парочку националистических вождей. В крайнем случае Англия на это может пойти потому, что ведь дело не в них, – английские политики прекрасно понимают, что эти вожди никого за собою повести не могут, даже своей собственной эмигрантской массы, только грызутся между собой. А вот массы Англия не выдаст. Ведь это же готовые кадры шпионов и диверсантов. Далее СЕНЧЕНКО полагает, что «главная опасность – это, пожалуй, даже не эти все аркаши любченко или парадисские, это же все шваль, и даже не беглые немецкие полицаи, из которых англичане могут слепить две-три банды, а главная опасность это – скопление националистов где-нибудь в Канаде, где есть большой контингент украинцев. Там они становятся силой: воспитывают себе смену, готовят военные кадры и поднимают провокационную шумиху на весь мир. Я думаю, что это главное – не пустить их в Канаду, а в Европе как-то иначе с ними разделаться». ПАНЧ выступление БАЖАНА принял очень живо. Не задумываясь над тем, даст или не даст выступление БАЖАНА результаты. ПАНЧ говорит о правильности его, что «надо с ними (националистами) покончить сразу, раз и навсегда». О самом выступлении говорит: «Узнаю стиль Дмитра Захаровича». И СЕНЧЕНКО и ПАНЧ высказывают предположение, что – БАЖАН очевидно перейдет на Наркоминделовскую работу и начинают подбирать ему должность. Каждый в отдельности приходит к выводу, что «БАЖАН мог бы быть послом, к этому он подходит, да и для него самого это лучше, чем теперешняя («бесперспективная», как говорит ПАНЧ) работа в СНК. Постанова про перереестрацiю агентурноi справи «Накипь» у справу-формуляр на Губенка П. М. (Остапа Вишню) 19 березня 1946 р. Сов[ершенно] секретно «УТВЕРЖДАЮ» Зам. Нач. 2 Управления МГБ УССР полковник [Пiдпис] (Карин) «19» марта 1946 г. ПОСТАНОВЛЕНИЕ (о перерегистрации аг[ентурного] дела в дело-формуляр) Я, нач. От-я 2 Управления НКГБ УССР капитан Шевко, рассмотрев материалы агентурного дела № 43 «Накипь», Нашел: Аг. дело «Накипь» постановлением от 25 июня 1943 г. разработкой прекращено и сдано в архив в связи с тем, что основной объект разработки Губенко Павел Михайлович (Вышня) из лагеря, где велось дело, выбыл. На других лиц, проходивших по делу, материалы были выделены. По настоящему арх[ивно] аг[ентурному] делу «Накипь» проходит только Губенко, проживающий в настоящее время в Киеве и разрабатываемый нами. Содержание на учете по аг[ентурному] делу только одного человека лишено смысла, поэтому Постановил: Архивно аг[ентурное] дело «Накипь» № 43 перерегистрировать в дело-формуляр на Губенко Павла Михайловича (лит. псевдоним Остап Вышня) по окраске разные а[нти]-с[оветские] высказывания. Нач. от-я 2 Упр. НКГБ УССР капитан                           [Пiдпис]                      Шевко 19. III.46 г. Донесення агента «Стрела» заступнику начальника 2 управлiння Карiну та начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння МДБ УРСР Шевку 26 березня 1946 р. Строго секретно В связи с переименованием Народных Комиссариатов в Министерства: КОПЫЛЕНКО больше отделывается шуточками: «Очевидно председатели будут переименованы в губернаторов, а милиционеры в городовых». Однако, когда повернуть серьезно, КОПЫЛЕНКО говорит: «Значения это не имеет, просто для заграницы – может быть это и нужно, а по существу только формальное изменение названия». ВЫШНЯ также шутит, придумывая остроты и анекдоты, но также полагает, что все это «одни слова», нужные для заграницы. По этому вопросу также иронизирует: «они думают, что узнав, что вместо наркомов министры, Черчилль откажется от своей программы». КОБЫЛЕЦКИЙ говорит в серьезном тоне. Он полагает, что это переименование «свидетельствует о том, что мы все более и более считаемся с Европой». Его …[30 - Нерозбiрливо.] особо останавливает то, что комиссариаты были народные, а министерства – без определения народные. «Неужели, – говорит он, – даже Наркомос будет просто министерством освиты, а не министерством народной освиты?» КОБЫЛЕЦКИЙ констатирует, что в этом есть отражение каких-то… «политики». Каких – он не говорит. «Стрела». Донесення агента «Стрела» заступнику начальника 2 управлiння Карiну та начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння МДБ УРСР Шевку 27 березня 1946 р. Строго секретно Возвратившийся из Закарпатья ВЫШНЯ, делится преимущественно впечатлениями о природе и быте. На вопросы об интересных встречах отвечает, что его «гоняли и в хвост и в гриву» – слишком много заставляли выступать и на интересные встречи не хватало времени. Как наиболее интересное знакомство отмечает знакомство с председателем Мукачевского Горсовета – РУСИНОМ. ВЫШНЯ характеризует его, как настоящего человека и революционера, говорит о его принципиальности и горячности, – «Правильный человек». «Но, – добавляет ВЫШНЯ, – он у нас скоро пропадет». Свой вывод объясняет так: «Слишком он уж правильный человек, слишком все правильно понимает и правильно делает, слишком правильно понимает наш советский строй. Ему невдомек, что у нас надо уметь приспосабливаться к начальству и сегодняшней политике. Ему в два счета уклон припишут и съедят». Еще: «Он социализм понимает, как в книге написано, а не как в жизни делается». Подробнее рассказывая, ВЫШНЯ сравнивает РУСИНА с коммунистами гражданской войны, которые теперь выглядят «белыми воронами». Приятное впечатление на ВЫШНЮ произвело то, что его «знают и на Закарпатьи» – читали его книги, читают его фельетоны теперь. На вопросы о его впечатлениях о национальном положении ВЫШНЯ отвечает, что там все благополучно, имея в виду, что на Закарпатьи он не слышал о бандеровщине. В этом разговоре, происходившем у ВЫШНИ на дому, он показал мне и прочитал два письма от писателя ГЖИЦКОГО, сосланного одновременно с ним в 1934 году и находящемся еще в ссылке. ГЖИЦКОМУ уже вышел срок, но его не отпускают и он просит ВЫШНЮ посодействовать его освобождению. ВЫШНЯ очень переживает письма ГЖИЦКОГО, говоря о том, что «нужно помочь, но как?» Он уже предпринимал некоторые шаги – был, по его словам, у прокурора и прокурор объяснил ему, что ГЖИЦКОГО нельзя освободить по той причине, что, хотя и был приказ о задержании отбывших срок до конца войны и война кончилась, но не было еще приказа об освобождении и окончании срока задержания. Необходимо добиться личного освобождения без общего приказа. ВЫШНЯ ломает голову, подбирает разные варианты – как добиться такого освобождения. Все варианты упираются в то, что нужно итти и просить – то ли ХРУЩЕВА, то ли ГРЕЧУХУ, но ВЫШНЯ этот способ отбрасывает, говоря: «Мне этого нельзя. Я человек стреляный. Я знаю чем это угрожает: тотчас же сделают вывод, что я хочу сгруппировать националистов. На это мне нельзя идти. Противно признаваться, но я ж тоже человек и туда обратно не хочу». И у ВЫШНИ возникает такой план, которым он делится, прося «никому ни слова не говорить, ни одному человеку, даже своим». Он в добрых отношениях с поетом ВОРОНЬКО – «хорошим, смелым парнем», как он его характеризует, к тому же: «не из нашего поколения, в национализме не запачканный и заслуженный партизан». ВЫШНЯ хочет уговорить ВОРОНЬКО, чтобы он поговорил со СТРОКАЧЕМ, с которым ВОРОНЬКО в хороших отношениях, а СТРОКАЧ чтобы поговорил с Наркомом Госбезопасности. Наркому Госбезопасности неудобно будет отказать СТРОКАЧУ, а СТРОКАЧУ неудобно будет отказать ВОРОНЬКО. Единственное смущает ВЫШНЮ «как бы ВОРОНЬКО не подвести». И ВЫШНЯ решает предварительно прощупать почву, как отнесется к этому ВОРОНЬКО? Свое желание помочь ГЖИЦКОМУ, ВЫШНЯ поясняет так: «Знаете, оттуда люди выходят людьми, голыми людьми и помочь другому вернуться на волю – это самый первейший долг». Международные вопросы, выступление Черчилля, опасность войны беспокоят ВЫШНЮ, но он себя утешает: «Я думаю, что нам с вами воевать не придется, дотянут еще мир как-нибудь до нашей смерти». Черчилля ВЫШНЯ ругает, а на разговоры о буржуазной демократии сейчас отвечает так: «Черта мне от их демократии, когда мне нужно жить со своей». «Стрела». Резолюцii: «т. Шевко. По указанию министра О. Вышню нужно вызвать к нему. Время – я сообщу Вам. Узнайте еще – не уезжает ли он. [Пiдпис Карiна] 4.5.46 г.». Донесення агента «Юрьев» начальнику управлiння МДБ по Грозненськiй области полковнику Ендакову 23 квiтня 1946 р. Совершенно секретно В Киеве источник встретился с писателем Остапом ВИШНЯ (Павел Михайлович ГУБЕНКО), с которым в 1935—38 г.г. содержался в лагере на Печоре в Еджит-Кырте, на Кедровом Шоре и в Усть-Усе. Встреча произошла случайно в комитете искусств. ВИШНЯ тотчас же узнал источника и, явно обрадовавшись, потащил сначала в ресторан («Театральный»), затем к себе домой. С первого момента ВИШНЯ производил впечатление крайне обиженного, завистливого человека, которому совершенно необходимо «излить душу» перед кем-нибудь. Там на Печоре источник и по годам и по положению не мог быть и не был особенно близок с ВИШНЕЙ. Как уже сообщалось ранее, ВИШНЯ в лагере жил достаточно замкнуто и только интересами своего украинского национального «землячества». И тем не менее здесь в Киеве, спустя 8 лет ВИШНЯ чрезвычайно ласково, дружественно встретил источника. Еще в ресторане выпив (ВИШНЯ пьет много), ВИШНЯ стал говорить о жизни и у него проскользнули нотки обойденного, обиженного человека, позже дома, ночью эта тема стала звучать глубже и перерастать из личной в общественно-политическую. Интересно отметить, что на людях в комитете искусства, в филармонии, в союзе писателей, в театре ВИШНЯ подчеркнуто разговаривает по-украински, но дома он тотчас же перешел на русский язык. «Украинский» для ВИШНИ своего рода мимикрия, – это в плане его поведения «защитника и хранителя чистой украинской литературы». Дома, еще за чаем, в присутствии жены, ВИШНЯ не раз заговаривал на темы лагерной жизни, причем из его воспоминаний легко было понять, что здесь в кругу семьи, друзей, знакомых, его пребывание на Севере расценивается почти как «мученичество», как «подвиг борца за идею». Ночью для «воспоминаний» он перелег в кабинет, на диван и почти всю ночь мы проговорили. О чем был разговор? «Ты помнишь, – говорил ВИШНЯ, – умные люди в лагере говорили, что самое страшное начнется после лагеря, что это «сиденье» пятно на всю жизнь. (В лагере эти идеи проповедывал троцкист ПЕРИМОВ, призывая на этом основании к активной внутрилагерной борьбе). Вот возьми Остапа! (ВИШНЯ говорит о себе в таком возвышенном уважительном тоне). Ну вернули, под нажимом «обстоятельств», ну печатают, ездить и выступать дают, а ходу настоящего не дают». И дальше ВИШНЯ с большой злостью стал говорить о том, что: «Вот в Верховный Совет выбрали КОРНЕЙЧУКА, а если б выборы были свободным волеизъявлением народа, разве его выбрали. Да Западно-украинское крестьянство кого из писателей знает – ВИШНЮ! Его бы и выбрали, если б никто не мешал». Источник попросил подробнее рассказать о выборах. Вишня буквально обрушил на голову источника «факты» из периода выборов на Украине. «Свободные выборы», смеялся он, а в каждом селе гарнизон солдат. А комиссии и ящики с «этими бумажками» охранялись, как на фронте. «Что вы там у себя на Кавказе знаете об Украине, говорил ВИШНЯ. – Украина – это такой овощь, снаружи красный, а внутри белый. Знаете ли Вы о лесных армиях, о тех, кто убил ВАТУТИНА, взрывает до сих пор мосты, обстрелял недавно казармы в Черновицах, держит в страхе многих и многих в Западных областях Украины. Чем-то держит, чем-то полонили сердце украинского селянина – БАНДЕРА и МЕЛЬНИК. Они сами давно в Лондоне, на английских хлебах, а здесь в лесах все стреляют и стреляют». Всю ночь говорил ВИШНЯ и из его слов получалось, что один он из «народных украинских жителей» полон думами о судьбе народа, один он – печальник народный, хранитель и собиратель народного горя. С особенной злобой он говорил об ориентации любых украинских писателей на «московских собратьев» по перу. Тяжек путь нашего народа и исторически это свой особый путь, по нему и должен итти начальный писатель, говорил ВИШНЯ. За этими словами легко было угадать «дух» тех настроений, которые однажды в сводке источник назвал «санфранцистскими». Несколькими днями позже источник встретился у ВИШНИ с Юрием ТИМОШЕНКО, это работник киевской киностудии, конферансье, литератор, весьма популярный в Киеве человек. Разговор зашел об открытии в Киеве на Украине ЮНРРА. К нам посылки будут привозить, – спрашивал ВИШНЯ, – а от нас что? – А от нас новости о том, как живут люди на Украине, – говорил ТИМОШЕНКО, – что нам до этого ЮНРРА? За ними смотреть будут во все глаза, за каждым. Захочешь поговорить, узнать, как братья украинцы в Америке живут и враз в шпионы запишут. После этих слов ВИШНИ, ТИМОШЕНКО замолчал, видимо стесняясь присутствия источника. Ничего, это свой человек, вместе на хладном Севере горе мыкали, сказал ВИШНЯ. После этих слов ВИШНИ, ТИМОШЕНКО начал «догадываться», что в отделении ЮНРРА на Украине находятся два переводчика – украинцы, оттуда из Америки, «вот они-то много знают о жизни украинца в Америке». Дальше ТИМОШЕНКО стал говорить, что конечно этим переводчикам лестно будет встречаться со всемирно-известным писателем земли украинской Остапом ВИШНЕЙ, да и ему это не вредно бы, ВИШНЯ замял этот разговор, сказав: «Ну там видно будет. Они только приехали. Пусть обживутся, узнают, что к чему на Украине». Разговор коснулся недавней лекции в Киеве профессора ОЛИЩУК, на которой были все трое собеседников. (Между прочим на этой лекции, после опубликования лектором текста речи ЧЕРЧИЛЛЯ в Нью-Йорке, ВИШНЯ громко сказал соседу – артисту театра Франка: не иначе опять ополчение создавать). Говорили о Польше. Вдруг ВИШНЯ подмигнув ТИМОШЕНКО, спросил источника: А, как ты думаешь возврат армии Андерса усилит или ослабит сегодняшнюю Польшу. И потом сказал: «Армия Андерса усилит только лесную армию, усилит позицию МИКОЛАЙЧИКА и между прочим усилит наших «оуновцев» – настроение их усилит». Дальше разговор перешел на литературные темы и вновь начал проскальзывать этот «обиженный» вождизм. Вообще из разговоров в литературе – художественной среде Киева можно понять, что ВИШНЯ мечется в поисках популярности, он много ездит, читает, пишет легкие, почти эстрадные вещи, в расчете на массового зрителя и никак не может примириться со своим положением «второго, а то и третьего писателя». Это вероятно является личным толчком всех его политических настроений националиста. «ЮРЬЕВ». Верно: НАЧ. СЕКРЕТАРИАТА УМГБ ПО ГРОЗНЕНСКОЙ ОБЛ. — капитан                 (ПОЛЯКОВ)                        [Пiдпис] Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння НКДБ УРСР Шевку 20 травня 1946 р. Строго секретно ВЫШНЯ сейчас в плохом состоянии. Последние полтора месяца он совершенно спился. Его почти невозможно увидеть трезвым и редко он бывает только подвыпивши, а в большинстве – совсем пьян. Он изменился и внешне осунулся, болеет. Его жена плачет, не зная, что делать. Если она закрывает его в квартире, он наровит удрать через окно. Но в большинстве приносит водку домой и пьет дома, или забегает в киоски, торгующие водкой, на базар – к рундукам. Я разговаривал с его дочерью, студенткой Мурой, интересуясь, кто же спаивает ВЫШНЮ. Мура отвечает, что никто его не спаивает и пьет он с кем угодно, кто подвернется, а если никто не подвернется, то пьет сам. Она говорит о том, что надо бы принять насильственные меры – насильно отправить ВЫШНЮ в институт (кажется в Ленинграде), где лечат алкоголиков. Сам ВЫШНЯ давал уже не раз слово и жене и ей, и сыну своему, что бросит пить и поедет лечиться в этот институт, но слова этого не держит. Мура высказывает мысль, что, если бы ВЫШНЮ вызвали куда-нибудь, кто-нибудь из уважаемых им представителей власти, которых он к тому же побаивается, то он, возможно, взял бы себя в руки и позволил себя уговорить поехать лечиться. В пьяном состоянии ВЫШНЯ обыкновенно очень мирный, добрый и доброжелательный – всех любит, обнимается и целуется, не злобствуя и всех прощая. Иногда в пьяном состоянии он постучится и заходит только для того, чтобы обнять и расцеловать и, не в состоянии ни о чем говорить, отправляется спать. Последние дни ВЫШНЯ меньше пьет – только потому, что разболелся и плохо себя чувствует. Я пробовал с ним заговорить, прямо спрашивая, что собственно его угнетает. Он шутливо говорит: «Жизнь». А потом, также шутливо спрашивает: «А разве, раньше, когда меня ничто не угнетало, я не пил?» Работать ВЫШНЯ все-таки продолжает. Лист начальника управлiння МДБ по Грозненськiй областi до Мiнiстра державноi безпеки УРСР 3 травня 1946 р. Совершенно секретно Министерство Государственной             МИНИСТРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ безопасности СССР                            БЕЗОПАСНОСТИ УССР — УПРАВЛЕНИЕ МГБ                              ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ тов. САВЧЕНКО по Грозненской области «3» м а я 1946 г. № 137/1 г. Грозный      Лично г. Киев. При этом направляю агентурное донесение агента «ЮРЬЕВ» выезжавшего в Киев по служебным делам. 20-го мая с. г. «ЮРЬЕВ» по всей вероятности будет в Киеве вторично. Прошу сообщить Вашу оценку его донесений и в каком направлении исходя из Вашей заинтересованности следует его проинструктировать. ПРИЛОЖЕНИЕ:                               По тексту. НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ МГБ ПО ГРОЗНЕНСКОЙ ОБЛАСТИ ПОЛКОВНИК        [Пiдпис]         (ЕНДАКОВ) На документi написи: «Вх. № 4026 10/V-46 г.» «13506 14.5.46» Резолюцii: «т. Медведеву. Дать оценку. [Пiдпис Савченко] 13.5.46». «т. Карин. Источник «Юрьев» правильно отобразил настроение О. Вишни, желательно чтобы он приехал еще, но с явкой к нам. Заинтересуйтесь …… [Пiдпис нерозбiрливий] 14.5.46». «т. Шевко. Для исполнения. Срок – 20.5. Донесения «Юрьева», по-моему об’ективные. [Пiдпис Карiна] 16.5.46 г.». Вiдповiдь начальника 2 управлiння МДБ УРСР начальнику управлiння МДБ по Грозненськiй областi травень 1946 р. Совершенно секретно На № 137/1 экз. №______ НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ МГБ ПО ГРОЗНЕНСКОЙ ОБЛАСТИ Полковнику тов. ЕНДАКОВУ г. Грозный. Сообщение приезжавшего в Киев Вашего агента «ЮРЬЕВА» о встречах с украинским писателем-фельетонистом ____________________ интересно и представляет для нас оперативную ценность. «ЮРЬЕВ» объективно и правдоподобно отражает настроения ________________, его скрытые потенциальные симпатии к украинскому национализму, определенную озлобленность за пребывание в ссылке, его критиканство и недовольство Советской действительностью. Из сообщения видно, что _____________, известный нам своей исключительной осторожностью в высказываниях на политические темы, доверяет «ЮРЬЕВУ», посвящая его в свои настроения враждебного характера. Последнее обстоятельство особенно указывает на важность и необходимость по возможности использовать «ЮРЬЕВА» в разработке ________________. С этой целью приезд «ЮРЬЕВА» в Киев и общение с __________________ крайне желательно. В связи с этим для более эффективного использования «ЮРЬЕВА», проведения комбинированной разработки и перепроверки агента литерными мероприятиями просим, командируя «ЮРЬЕВА» в Киев, дать ему к нам явку. Для установления с нами связи «ЮРЬЕВУ» надлежит позвонить по телефону 4-06-40, добавочный 1-44 /звонить не из учреждений культуры/ – просить Анатолия Ивановича /от 11 до 17 часов/. Пароль для связи: «Привез Вам письмо из Грозного, как нам встретиться». О выезде «ЮРЬЕВА» в Киев, просьба предупредить телеграфом. № 02/3/8771                   НАЧАЛЬНИК 2 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР «…» мая 1946 г.               Полковник         /МЕДВЕДЕВ/ г. Киев Остап Вишня Дозвольте помилитись! 21 серпня 1946 р. Писав один письменник лiтературно-художнiй твiр. Сучасний твiр. Роман. І непогано писав. Чiтко писав. Розбiрливо. Писав вiн його самопишущим пером. Самопишуще перо не можна покласти на папiр i наказати йому: – Пиши! А я тим часом пiду пива вип’ю! Самопишущим пером треба водити по паперi, воно тодi пише лiтери, з лiтер складаються слова, iз слiв – речення, з речень – роздiли, з роздiлiв – частини, з частин – книга. Оце вже й роман. Коли роман складаеться з кiлькох книг – вiн уже тодi буде – «логiя». Як з трьох книг – трилогiя. З трьохсот книг – трьохсотлогiя. А як бiльше, то вже буде «Рятуйтелогiя». Вищеменований письменник, значить, водив самопишущим пером по паперi, i саме так i виходило: лiтери, слова, речення, i т. д. Написав вiн уже аж один цiлiсiнький роздiл. Написав i став. В написаному роздiлi всi дiйовi особи вже на свiт бiлий вийшли, вже накреслилося, хто з них буде герой, хто не зовсiм герой, а хто зовсiм не герой, намiтилися ситуацii, хто кого полюбить, хто кого й до кого ревнуватиме i т. д., i т. iн. Ясно вже до деякоi мiри було, хто воював на фронтi, хто в Ферганi чи в Ташкентi, хто, повернувшись, вiдбудовуватиме й вiдновлюватиме, а хто пивом чи газованою водою торгуватиме i квартири захоплюватиме. Головний герой роману вже й математику свою мав, i навiть з бензином бiльш-менш улаштувався. І от став наш письменник, зупинився. – Куда далi iхати? В який бiк iхати головному герою? Їхати йому прямо, як партiя та радянський уряд указують, ясною дорогою до спiльноi для всiх народiв Радянського Союзу мети? Так це ж усiм вiдомо. Показати внутрiшнi переживання героя i героiв? Лиха його личина знае, якi там у його внутрiшнi переживання?! Коли вiн на передовiй стрiляе, я це бачу. Коли вiн цiлуе свою кохану, я це бачу. Ну, може не бачу, так проте ж я знаю, що люди цiлуються. Коли моi героi вiдбудовують, чи вiдновлюють, – я теж це можу побачити. А от якi думки в цих героiв у цей час iм голови розпирають, як у iх бiля серця, чому один вiдбудовуе, а другий гуляе, чому один любить, а другий – трьох одразу, що в iх у цей час усерединi, якi такi в них внутрiшнi переживання, – вгадай ти iх! От i зупинився вищеменований письменник. Думав, думав та й придумав: – А що як мiй герой, та може ще й не один, – вiзьме та й помилиться?! І я з ним помилюся! Та й пiде вiн в своiй роботi та в життi манiвцями?! Інтересний може сюжет бути! Та й фабула така собi, як середньовiчний лабiринт! Єй-бо, мабуть, непогано буде! Треба буде порадитись з кимось iз товаришiв! От пiшов наш письменник до обiзнаного товариша та й каже: – Дозвольте менi помилитися! Обiзнаний товариш здивовано якось на його подивився i подумав: «І корчму закрили, а запитання дивнi!» А потiм питае: – Як так помилитися? В чому саме помилитися? – У романi! – В якому романi? Письменник розповiв докладно. – Та бачите, я пишу роман. Уже написав аж один цiлiсiнький роздiл. Та й став. Знаете-понiмаете, як вести своiх героiв отак прямо та й прямо, так виходить дуже вже прямо. Так я хочу помилитися. Щоб не так прямо все йшло, а щоб отак-отак-отак (тут письменник не знайшов слiв для пояснення своiх думок i оте «отак-отак-отак» показав пальцем). Так воно тодi iнтересно буде! Всi моi героi помиляються, i я з ними помиляюсь. От як уже ми допомиляемось до того, що вже далi нема чого помилятися, я iх усiх тодi i виведу на чисту воду! І сам з ними вийду. Переборемо, значить, усi помилки! – А для чого це? – Для iнтересу! Інтрига тодi, така, знаете-понiмаете, буде! Он яка буде iнтрига! Читатимуть тодi з захопленням! – Значить, помилка для помилки, чи як? – Нi! Тут не те! Треба, щоб люди запаморочились, закрутилися, завертiлися… Тут треба не так, як воно йде, а так треба, як воно не йде! Ви мене розумiете? – питае письменник. – А ви себе розумiете? – питае обiзнаний товариш. – Не можна сказати, щоб я себе зовсiм розумiв, але дещо вже накреслюеться. А ви мене розумiете? – Як вам сказать? Дещо накреслюеться! Ви цього року ще не вiдпочивали? – Нi! Та я цiлком здоровий! – Ну, слава Богу! – Так можна, значить, менi помилитися? Обiзнаний товариш крiпко подумав, ще раз подивився на письменника, подзвонив, ввiйшла секретарка, i вiн точно i прямо вiдповiв на письменниковi запитання: – Якi в нас сьогоднi справи на президii? – Такi i такi, – каже секретарка. – Ага! Ну, добре! – сказав обiзнаний товариш. А потiм обiзнаний товариш звернувся до письменника: – Бiльше у вас до мене запитань нема? Ну, бувайте! Заходьте, будь, ласка! * * * Ну, й почав письменник помилятися. Роман у його починався так: «Запахло чебрецем…» Довго письменник думав над цiею фразою. – «Запахло чебрецем». Ну, що тут такого оригiнального? Кожному може запахнути чебрецем! І не тiльки чебрецем може запахнути! Рiзними пахощами може запахнути. – Думав вiн, думав та й закреслив цю фразу. Закреслив i написав: – «Зачебричило пахом»… Це все щось iнше. Оригiнальне. Так iще нiхто не писав. Як приклад можна процитувати страждання головного героя роману. «Юрко нервово ходив по кiмнатi i права рука його лежала на животi. Раптово вiн зупинився, прислухався, помацав себе за живiт, зблiд, очi йому затуманились, вiн пiдiйшов до канапи й сiв, потiм схилив на руки голову i повним одчаю й розпачу голосом не промовив, а простогнав: «Невже я завагiтнiв?! Боже, боже! Я, що смiливо дививсь у вiчi смертi на всiх передових усiх фронтiв, я тепер з дитиною? Та вiд кого ж це? Невже вiд Оксани?» Руки йому тремтiли, в очах бринiли сльози. Вiн сумно похитав головою i гiрко процiдив крiзь зуби: «Герой! – А пелюшки шити треба! І сповивачi!» * * * Роман обговорювали на зборах секцii прозаiкiв. Секцiя таки зiбралась. – В перший i останнiй раз! – сказав голова секцii. Дехто був «за», дехто «проти». Вказували на окремi невдалi i т. д., i т. iн. Зайшов на збори i один з читачiв. Вислухавши дебати вiн пiднiс руку: – Дозвольте й менi! – Прошу! – Менi роман подобаеться! Тiльки назва роману, по-моему, не пiдходить. Автор ii назвав «Тайна таемницi», а по-моему цей роман треба назвати так: «Юринда». Остап Вишня На документi напис: «Радянська Украiна ПУ от 21/VIII 1946» Донесення агента «Серафiмов» заступниковi начальника вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння МДБ УРСР Омельченку 24 серпня 1946 р. Строго секретно 21.8.46 г. в газете «Радянська Украiна» появился фельетон Остапа ВЫШНИ, вызвавший много толков. Речь идет об одном месте в этом фельетоне (который при сем прилагаю. Место подчеркнуто). Первым об этом мне говорил адвокат ГОРДОН в оперном театре. Когда я был 21.8. в корпункте «Правды», мое внимание на этот фельетон обратил САМАРИН (один из корреспондентов «Правды»). 22.8. я был в редакции «Правда Украины». Работник отдела пропаганды этой газеты МИНЬКОВИЧ сказал: «Видели фельетон ВЫШНИ. Это погромно-антисемитское выступление. Это по сути со столбцов нашей газеты раздался призыв «бей жидов». Я об этом буду писать в ЦК ВКП(б). На другой день я опять был в «Правде Украины». Когда я зашел к МИНЬКОВИЧУ в кабинет, там были сотрудники «ПУ» БЕНДЕРСКАЯ и ФРИДЕЛЬ (коммунисты). Речь шла опять о фельетоне. Все они также расценили фельетон, т. е. соответствующее место, как и МИНЬКОВИЧ. МИНЬКОВИЧ добавил (при этом была только БЕНДЕРСКАЯ), что на беду – фельетон был с кем-то согласован в соответствующей инстанции. Встретивший меня 23.8.46 г. на ул. Ленина видный адвокат МИНЧИН, сказал: «Читали погромное выступление ВЫШНИ? Это ведь оуновец, ему видно жалко, что не всех евреев вырезали в Бабьем Яру. Он видимо хотел, чтобы с евреями поступили также, как это было в Янове, где его собратья – украинцы сами при молчаливом согласии немцев, вырезали всех евреев, кроме одного водовоза, который это и рассказал». 23.8.46 г. меня встретила на Владимирской улице работник кабинета еврейской культуры ВАЙСМАН. «Меня возмутило выступление ВЫШНИ. Я рядовой человек, советский гражданин пишу в «Правду», пусть мне объяснят, как подобное может быть напечатано в нашей газете», – сказала ВАЙСМАН. КЕДРОВА (работник журнала «Радянська Украiна», русская) сказала: «Как ему – ВЫШНЕ, дали так написать, надо ведь помнить, что он отсидел 10 лет за что-то? Указание руководства Отдела, Управления Т. Карин. Вызвать в порядке профилактики Миньковича и крепко Вам поговорить с ним в свете тех указаний, которые мной были изложены Вам лично. «Некоторых из подобных болтунов и «обобщителей» надо так же вызвать к нам и поставить их на свое место, не давая им воли провоцировать людей на антисемитизм. [Пiдпис Медведева] 28.8.46». Резолюцiя: «Тов. Омельченко. Для исполнения. Вызвать его ко мне. [Пiдпис Карiна] 28.8». Лист анонiмного автора до Остапа Вишнi серпень 1946 р. гор. Киев, ул. Прозоровская ред. «Радянська Украiна» Остапу ВЫШНЕ Бездарный Остап! Талантливо! Гениально! Прекрасно! – кричат хриплыми глотками в порыве неистовой радости за тебя базарные торговки, спекулянты, пьянчуги – твои друзья и собутыльники. Да и правильно! И надо радоваться не только им, но и тебе. Ведь, наконец-то ты, поганый писака, нашел достойного твоим «творениям» читателя. Теперь ты помесь писателя с выжившим из ума алкоголиком можешь быть уверен, что все твои старания стать популярным писакой и любимцем человеческих отбросов, достигли цели. Ты, писака-хамелеон, явно трусливо, как и подобает человечишку с твоей жалкой и грязной душенкой, назвал свой фельетон «Дозвольте помилитись». Да, обидно, что тебе позволили опубликовать этот бред шизофреника, но читатели не разрешат тебе над собой издеваться, как не позволили предать Родину. Ты думаешь, что никому неизвестно твое темное и весьма подозрительное грязное прошлое? Может ты думаешь, что никто не знает, где и как ты «защищал» Отечество от нашествия немцев? Врешь, ВЫШНЯ, знают! Знают и помнят! Помнят и не сомневаются, что скоро из тебя вытряхнут твои прогнившие кости, а твое мясо отправят на съедение собакам. Но здесь тебя пожалеть придется. Ведь собаки могут догадаться, что ты автор «Дозвольте помилитись» и брезгливо отвернувшись, с воем убегут от такой падали. (Но в этом ты не сомневайся, ВЫШНЯ). А вообще авторы этого письма могут тебе посоветовать бросить марать бумагу и позорить звание писателя своими глупыми, тупоумными и просто похабными писаниями. Примись, лучше Остап за продажу газированной воды или пива. Хотя вряд ли и на этом поприще ты окажешься более способным, чем на литературном. Лучше всего заняться бы тебе ВЫШНЯ ассенизационным делом (ведь ты один из «активнейших восстановителей» Киева). На этом поприще, мы думаем, ты найдешь свое действительное признание. Прими, жалкий, этот совет во внимание и хоть раз будь человеком. И тебе будет приятно вращаться в атмосфере уборных и читатели могут читать газеты не закрывая нос. Свежий воздух сразу же повеет со столбцов газет, в которых к радости читателей, ты не будешь печататься. Группа фронтовиков. Донесення агента «Полевая» начальнику вiддiлення 2 управлiння МДБ УРСР Шевку 12 вересня 1946 р. Строго секретно 9 сентября с. г. навестила семью Остапа ВИШНИ. Варвара Алексеевна уверила меня, что с Павлом Михайловичем все в порядке, в связи с его фельетоном «Дозвольте помилитись!» «А что касается евреев, то на воре шапка горит». Раздул этот вопрос ПЕРВОМАЙСКИЙ, потому что он еврей, и вообще Варвара Алексеевна слыхала, что существует еврейское объединение, сионистская организация, которая помогает евреям устраиваться в Киеве. На редакцию получена записка анонимная, в которой говорится: «Мы торговали зельтерской водой и будем торговать и все ваше правительство купили за эту воду». Эта ведь записка пошла куда следует. Правительство тоже делает из этого выводы и Павла Михайловича защищают хорошие плечи. В конце концов, я убеждаюсь, – говорит Варвара Алексеевна, что Сталин мудрый человек. Ему наверно тоже известно, что евреи заявили, что «если бы Гитлер не преследовал их, то он бы Москву получил на тарелочке». Варвара Алексеевна предложила мне прийти к ней шить платье мое, пока нет дома Павла Михайловича и она свободна. Резолюция Зам. нач. Управления т. Карина: тов. ШЕВКО! Очень интересное донесение, особенно сообщение источника, что в Киеве действует еврейская сионистская организация. Необходимо срочно получить от источника абсолютно все намеки в этом смысле на конкретных лиц, а также все факты, на основании которых жена ВИШНИ и сам источник считают, что такое подполье существует. Кроме того следует учесть, что это не первый сигнал о существовании еврейского подполья. Исходя из этого необходимо активизировать всю нашу агентуру по этой линии, а также на основе конкретных наводок наметить новые вербовки. С. КАРИН. 12.9.46 г. Донесення агента «Стрела» заступниковi начальника 2 управлiння Карiну та начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння МДБ УРСР Шевку 4 жовтня 1946 р. Строго секретно ВЫШНЮ я повстречал пьяного. Он плакал, что «хочу умереть тихо – без музыки, но и этого не дают: с музыкой хоронят». Плакал, что «опять хотят из меня врага Советской власти сделать. Опять шьют». Я отвел его домой, приглашал заходить ко мне. ВЫШНЯ отмахнулся: «А зачем? Для чего? Не приду!» Однако дня через два ВЫШНЯ приходил ко мне в течение дня дважды, но не застал меня дома. Я отправился к нему, но он не захотел со мной разговаривать. Как объяснила его жена, он решил, что я «не хотел его принять» и оскорбился. Впрочем, когда я ушел, он прибежал ко мне почти трезвый и взял сто рублей, чтобы пойти выпить. Мы поговорили, я разуверил его в его ошибочном впечатлении и ВЫШНЯ рассказал, зачем он ко мне приходил: он решил итти к ХРУЩЕВУ и хотел со мной посоветоваться. К ХРУЩЕВУ он идет с намерением спросить Никиту Сергеевича – что ему делать: «Жить или не жить». Критику он воспринял особенно остро, считая ее совершенно несправедливой. ВЫШНЯ доказывает мне: «С националистами боролся я один, кто еще из писателей писал против националистов? Политические фельетоны я писал. Против обывателей я писал. Аполитических написал только несколько рассказов про охотников, так и то получаю письма из армии, где эти рассказы воспринимают как аллегорию на международное положение и благодарят, что они помогают оживить политработу. А меня упрекают в том, что я «отошел»! ВЫШНЯ подсчитал, что со дня реабилитации он написал свыше двухсот фельетонов и даже, лежа в больнице, не прекращал работы. Все это и приводит его к выводу, что «жить не надо, раз это никому не нужно!» В ходе разговора выяснилось, что более всего обижает ВЫШНЮ, нигде не высказанное, но муссирующееся в слухах ему обвинение «в антисемитизме», возникшее после последнего фельетона. Вчера ВЫШНЯ мне сообщил, что его известили, что ХРУЩЕВ его примет. Это его несколько успокоило. Донесення агента «Ленский» заступниковi начальника 2 управлiння Карiну та начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння МДБ УРСР Шевку 5 жовтня 1946 р. Строго секретно После критики своих фельетонов Остап ВЫШНЯ в разговоре с врачом М. Г. МОКРЕЕВОЙ, сказал: – Ну, що ж, я мабуть вже буду собираться. (подразумевая новый арест-ссылку). В Киеве распространились слухи о том, что Остапа ВЫШНЮ арестовали, тоже говорят о ЗОЩЕНКО. Другая версия, что Остап ВЫШНЯ покончил с собой. Остап ВЫШНЯ иногда шутит: – Сiдайте Павло Михайловичу! – Та спасибi… Я вже свое отсидiв. Посидьте ви… Указания руководства Отдела, Управления Т. Карин О. Вышню вызвать для беседы к нам в МГБ УССР. [Пiдпис Медведева] 5.ХI.46 Запит 2 управлiння МДБ УРСР до вiддiлу 2 «3» 2 Головного управлiння МДБ СРСР 11 листопада 1946 р. Совершенно секретно 11 ноября [4]6                            НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА 2 «3» 02/3/20102                                2 ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ МГБ СССР Подполковнику — тов. ШУБНЯКОВУ гор. Москва Контролем «ПК» установлена близкая связь известного Вам украинского писателя Губенко П. М. (Остап Вышня) по гор. Москве с украинским писателем Гаско Мечиславом, проживающим в гор. Москве, Хохловский пер., 13 кв. 4. По характеру перехваченного документа видно, что Гаско бывал в Киеве, проводил время у объекта нашей разработки, был хорошо принят им и его семьей. Гаско расценивает справедливую критику общественностью Украины творчества Вышни как травлю, «перенос с больной головы на здоровую», «избиение младенцев» и пр., явно сочувствует Вышне, причем выражает уверенность, что последний «не пойдет по линии наименьшего сопротивления». Ориентируя Вас о вышеизложенном, просим Гаско установить, проверить по учетам и сообщить его установочные данные, не располагаете ли в отношении Гаско какими-либо компрометирующими материалами и не состоит ли он в сети. В случае если Гаско является агентом, просим, если к тому не будет препятствий, заполучить у него материалы на Вышню, а также сообщить возможности его рейдирования в Киев. ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 2 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                                        КАРИН НАЧ. ОТД-я 3 ОТДЕЛА 2 УПРАВЛЕНИЯ капитан                                           ШЕВКО         [Пiдпис] Лист Мечислава Гаска до Остапа Вишнi 2 жовтня 1946 р. Отправитель: Москва, 28, Хохловский пер. 13, кв. 4 Гаско Мечислав Получатель: Киев, Ленина, 68, 21 Остапу Вишня Москва 2.10.46 Шановний Павло Михайловичу Вельми вибачаюсь, що з таким запiзненням висловлюю В/ свою щиру вдячнiсть за В/ теплу гостиннiсть, пiд час мого перебування в Киiвi, – як i В/ дружинi. Справа в тому, що повернувшись до Москви я був одразу вiдкликаний з вiдпуску, мимо того, що мав попереднiй дозвiл ще на 1 м-ц. Довелось звертатись до ВТЕК i лише пiсля цього добитись 3-х мiсячного вiдпуска за власний рахунок. Тодi стала проблема матерiальних передумов для творчоi роботи. Довелось, як кажуть у нас «пiдхалтурити». За мiсяць напруженоi роботи, заробив щось iз 4500 карбованцiв. Але грошi отримано ось вже другий мiсяць, так що моi надii на можливiсть творчоi роботи не справдились i я ледве мав змогу писати роман. Лише сьогоднi, коли сумлiння найдужче в менi заговорило, я засiв за цю листiвку. Крiм сумлiння мене штовхало на написання цього листа i те цькування, яке мало мiсце що до В/. в останнiй час, в де якiх газетах. Я хотiв Вам висловити свое спiвчуття, i сказати, що це цькування на мою думку е чисто перекладанням «з хвороi голови на здорову», iти «по лiнii найменшого опору» або пiдшукувати «малютку для избиения». Я з погордою дивлюсь на тих людей, що вважали за можливе i потрiбне цькувати В/. мимо того, що В/. зазнали стiльки несправедливих i шкiдливих для цiлоi радянськоi культури поневiрянь. тв. Гаско. 2. ХI.46 Донесення агента «Макаров» начальнику вiддiлення 3 вiддiлу 2 управлiння МДБ УРСР Шевку 25 листопада 1946 р. Совершенно секретно До сих пор еще писатели возмущены публичным выпадом ПЕРВОМАЙСКОГО против Остапа ВЫШНИ. Выступая в университете, перед большой аудиторией студенческой, ПЕРВОМАЙСКИЙ заявил, что: – Остап ВЫШНЯ, не писатель, а базарная торговка. К этому он прибавил еще немало подобных эпитетов. Сам ВЫШНЯ очень тяжело пережил это. Он делал вид, что не больно, но как-то с горечью сказал мне, улыбаясь: – Уже ПЕРВОМАЙСКИЙ меня до базара докатил. Что ж теперь дальше будет? Аж страшно… – Мне пришлось со многими говорить на эту тему и все они очень удивлены и возмущены. – У этой компании других слов не дождешься. Они вас не только на базар вытолкают. Это ж главные борцы за чистоту литературы, – сердито сказал мне СМИЛЯНСКИЙ. Иные может не в такой прозрачной форме, но очень резко осудили выпад против ВЫШНИ. Витяг з доповiдноi записки про агентурно-оперативну роботу по лiнii боротьби з оунiвським пiдпiллям у Сталiнськiй областi березень 1947 р. Совершенно секретно за март 1947 года «…Авдеевским РО МГБ разрабатывается кадровый украинский националист — Бутенко Григорий Иванович, 1916 г. рождения, уроженец села Архангельск, Авдеевского района, Сталинской области. Бутенко в беседах с агентурой утверждает о своих близких дружественных отношениях с Остапом Вишней, который, якобы, вместе с ним находился в ссылке, характеризует его как кадрового украинского националиста и что он никогда не изменит своим идеям. В подтверждение этой связи Бутенко с/с «КРАВЧЕНКО» показал письмо Остапа Вышни на украинском языке, содержание которого примерно следующее: «… Уважаемый Григорий Иванович! Письмо Ваше получил, очень Вам благодарен. Сейчас я на свободе, вновь пишу, работаю. Рассказ Ваш прочитал и хочу сказать Вам, чтобы своих героев Вы показали глубже. Жены Вашей что-то не помню. Часто вспоминаю ту тяжелую жизнь, но она была за очень родную, дорогую для нас работу… Пишите, жду Ваш Остап В[ы]ишня /перевод с украинского/ Высказывая намерение приобрести диплом врача Бутенко в беседе с агентом – «ВИНОГРАДОВ» сказал: «…я доберусь до Остапа Вышни и через него и еще некоторых знакомых в Киеве достану диплом, но это будет стоить 5 тыс. руб.» ВЕРНО: ЗАМ. НАЧ. ОТД-Я 2 ОТД. УПР. 2-Н МГБ УССР лейтенант –                    ЕВТЕЕВ                [Пiдпис] 3/IV-47 г. Донесення агента «Данина» начальнику вiддiлення 5 управлiння МДБ УРСР Шевку 11 червня 1947 р. Строго секретно 10 июня 1947 года на квартиру СОСЮРЫ приходила жена писателя Остапа ВЫШНИ – Варвара Алексеевна и рассказала следующее: «Последнее время мы живем очень тревожно, к нам ходят какие то подозрительные люди. В этом месяце явился к нам один гражданин и сказал, что он из Львова привез привет ВЫШНЕ от его брата, который работает во Львове в театре ЗАНЬКОВЕЦКОЙ. Мы его приняли, извинились за сухой прием, он догадался, ушел и накупил закусок, торт, водку. В начале разговор шел мирно, но вдруг этот гражданин стал себя странно вести. Выпалил, что он бандеровец, ездит в недра лесные и вообще «их» не боится, покупает в ближайших селах муку в большом количестве, везет эту муку в Киев и делает «гешефты», зарабатывая большой «куш». Говорит он на жаргонном языке, что в Киеве у него любовница, которая дорого ему стоит. /Живет он сам постоянно во Львове/. Он сказал: «Если вы меня боитесь, то позвоните в НКВД. Мне неприятно, может быть вы принимаете меня за сексота, так вы ошибаетесь». И т. д. По словам Варвары Алексеевны, ВЫШНЯ все это время молчал, только произносил вслух: «Да, да, да». Я увидела, что назревает скандал, толкнула под столом ногой Павла Михайловича, чтобы предупредить скандал, что если ты догадался, что он сексот, то молчи. Это не помогло. Павло Михайлович вскричал: «Да, ты сексот, марш из моего дома!» Павло Михайлович был разъярен. После ухода гражданина мы успокоились, съели всю закуску, торт. Спустя недолгое время, дней через десять, гражданин явился опять от брата ВЫШНИ. Приняла я его неловко, он стал заикаться об извинении за прошлый раз, мол пьян был и т. д. Я сказала: «Ничего, ничего» и дала почувствовать, что разговор окончен. Незадолго до этого произошел второй подобный случай». Указания руководства, Отдела, Управления Т. Волошину. Нужно установить лиц посетивших Вишню. Что дает 018 и сообщил ли он об этих случаях. [Пiдпис Медведева].14/VIII 47. Резолюция т. Шевко: 0-18 нам об этом не сообщил. В последнее время он уклоняется от встреч с нами. Организуйте в ближайшие дни с ним встречу. 19.6-47 г. ВОЛОШИН. Витяг з доповiдноi записки про агентурно-оперативну роботу по лiнii боротьби з оунiвським пiдпiллям у Сталiнськiй областi серпень 1947 р. Совершенно секретно за август 1947 года По делу-формуляр на разрабатываемого под кличкой «КРОТ» кадрового украинского националиста – Бутенко Григория Ивановича /см. наши докладные записки № 2/1817 от 26.III.1947 г. и № 2/5277 от 5/VIII с. г./ дополнительно добыты следующие материалы: В августе с. г. «Крота» посетил, после двухмесячного перерыва, по случаю болезни, работающий по делу аг. «Виноградов». «Крот» в беседе с «ВИНОГРАДОВЫМ» высказывал свои резкие а/с националистические настроения. Планом мероприятий по делу, нами намечено выяснить отношения «КРОТА» с его связью по Киеву Остапом Вишней, путем посылки к нему агента. С этой целью, по нашему заданию аг. «Виноградов», касаясь своей болезни высказал желание посетить в Киеве профессоров для консультации и попросил «Крота» содействовать ему в этом через свои связи. «Крот» без колебаний дал «ВИНОГРАДОВУ» рекомендательное письмо к Остапу Вишне. Заполучив рекомендательное письмо и используя поездку «ВИНОГРАДОВА» на курорт в Станиславскую область, последний 25 августа с. г. выехал в Киев с заданием посетить там Остапа Вишню, в беседе с которым выяснить характер его связи с «КРОТОМ». «ВИНОГРАДОВУ» дана явка в Киеве с оперативным работником Управления 2-Н МГБ УССР. ВЕРНО: Ст. оперуполномоченный Управления 2-н МГБ УССР лейтенант                      [Пiдпис]                 /Мирошников/ 30/IX 1947 г. Донесення агента «Васильев» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Логiновiй 6 жовтня 1947 р. Строго секретно 3 октября бригада авторов, систематически печатающихся в журнале «Перец», по приглашению директора Боярского техникума пчеловодства выехала в техникум для творческой встречи со студентами. В составе этой бригады находился также писатель – Остап ВЫШНЯ, возглавлял бригаду редактор журнала Ф. Ю. МАКИВЧУК. После встречи со студентами педагоги попросили «перчан» вместе поужинать. Остап ВЫШНЯ приехал в Боярку выпившим, а на ужине еще выпил, а как известно, что у трезвого на уме, у пьяного на языке. Выпивший ВЫШНЯ стал раскрывать свою душу. Как известно источнику со слов участников выезда, ВЫШНЯ обзывал всех присутствующих на ужине всевозможными нецензурными ругательствами, «разъясняя» им кто они по сравнению с ним – ВЫШНЕЙ. Он, мол, творец настоящей украинской культуры и литературы, а они кто …. – они все, мол, заглядывают ко мне, ВЫШНЕ, в рот, глаз с меня не спускают, а я на них всех с… хочу. Вот кто вы и кто я, и так далее в таком же духе. И недаром, с возмущением беседуя после ужина с возглавляющим бригаду /МАКИВЧУКОМ/ директор техникума верно сказал: «Кого же вы привезли к нам? Кто так ставит вопрос о народе, как ВЫШНЯ? Гитлеровцы. Ведь он себя считает сверхчеловеком, а остальных ничем. Он фашист по своим взглядам». О. ВЫШНЮ постарались поскорее увести из общей комнаты. И тогда, продолжая свои прерванные мысли вслух, ВЫШНЯ в личной беседе, наедине с МАКИВЧУКОМ сказал ему со злобой в голосе: – Я вас всех ненавижу /МАКИВЧУК редактор журнала «Перец», член ВКП/б//. Вы душители украинской литературы. Вы – /следует нецензурная похабщина/, а смеете поправлять мои произведения. Вот этот эпизод и характеризует и раскрывает истинное лицо Остапа ВЫШНИ, якобы после ссылки полюбившего наш народ, а в самом деле ненавидящий все советское. ПРИМЕЧАНИЕ т. Шевко. Направьте на Вышню другую агентуру. Запросить УМГБ областей, куда он выезжал, как он себя вел. [Пiдпис нерозбiрливий]. т. Волошину Вишня часто бывает в сельских районах … Украины. … Активно … разработать…. [Пiдпис Цветухiна]. 14 ХI. Супровiдний лист начальника секретарiату МДБ УРСР начальнику 5 управлiння МДБ УРСР до анонiмного листа 14 жовтня 1947 р. Строго секретно МИНИСТЕРСТВО ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ УССР СЕКРЕТАРИАТ № 27-6 «14» октября 1947 г. НАЧАЛЬНИКУ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР ПОЛКОВНИКУ тов. ЦВЕТУХИНУ Направляется полученное Секретариатом МГБ УССР анонимное письмо с сообщением об антисоветских высказываниях писателя ОСТАПА ВИШНИ (П. М. ГУБЕНКО) на литературном вечере в Боярском пчеловодческом техникуме, – для оперативного использования. О результатах просьба сообщить ПРИЛОЖЕНИЕ: по тексту на 2-х листах. Начальник секретариата МГБ УССР капитан             [Пiдпис]              (ОСТАПЧЕНКО) На документi написи: «Макивчук Федор Юрьевич 1912 г. р. 5-30-31». Резолюцii: «К т. Волошину. Ср. проверить и доложить. [Пiдпис Цветухiна] 14 Х 47». «т. Щелкунову. Немедленно вызовите Макивчука и подробно допросите по этому вопросу. 15.10. [Пiдпис Волошина]». Лист до Мiнiстерства державноi безпеки УРСР вiд анонiмного автора жовтень 1947 р. 2 октября с. г. в Боярку в техникум пчеловодства, по приглашению директора техникума, выехала на литературный вечер бригада журнала «Перец». В числе выступавших на вечере был и Остап Вишня (Павел Михайлович Губенко). После вечера был устроен ужин, на котором присутствовало около 30 человек педагогов техникума. Когда редактор «Перца» т. Макивчук поднял первый тост за нашу партию, Остап Вишня не дал ему кончить и крикнул: – Ура! т. Макивчук заметил Вишне, что он не кончил свой тост, но тот ехидно выкрикнул: – Раз «за партию» – значит «Ура!» Пора кричать «Ура!» Всегда надо кричать «Ура!» Этот выпад замяли, но через несколько минут Вишня опять дал о себе знать. Дошло до того, что он поднялся и, обращаясь ко всем присутствующим педагогам, воскликнул: «Вы – ничтожества. Я вас ненавижу». <Когда еще> Едва только приехали в техникум, погас свет. Начали искать свечу, но нескоро ее смогли найти. Вишня вышел из себя и крикнул директору техникума: – А если б к Вам Пушкин приехал, а если б Достоевский приехал, – Вы б тоже не смогли б найти свечу?! Для русского писателя нашли, а для Вышни – нет!.. В таком же тоне, явно и косвенно повторяя выпад за выпадом против русских, Вишня в этот же вечер таким же гневным тоном отозвался о «партийных ставленниках», об «Аракчеевых с партийными билетами, которые являются «глушителями украинского юмора». Вышня восклицал: «Мне воли не дают», и опять продолжал с презрением осмеивать всех присутствующих на вечере педагогов – в большинстве орденоносцев, участников войны. Явные антисоветские выпады Вышни очевидно вызваны были тем, что в тот же день, 2 октября, газета «Рад. Украина» выступила со статьей о националистических тенденциях в творчестве Максима Рыльского. Много раз на этом вечере в речах Вышни проскальзывало «не дают творить», «на стариков нападают», трудная вещь – об’ективно делать литературу. Выпады, националистические и антисоветские не могли не взволновать присутствовавших на вечере сотрудников редакции «Перец» Макивчука, Олейника, писателей Воскрекасенко, Мокреева. На второй же день редактор «Перца» т. Макивчук информировал о поведении Остапа Вишни на редакционном совещании. Участники совещания пришли к выводу, что необходимо об этом сообщить в ЦК. Однако, потом, почему то т. Макивчук решил лучше дело замять, и сообщать кому-либо из вышестоящих партийных органов не решился. Считаю, что прошлое Вышни, даже те 10 лет, которые он отбыл в ссылке за антисоветские выпады – все это ему не дало ничего. Инцидент на литер. вечере в Боярском с/х техникуме (пчеловодства) ясно говорит о том, что этот человек и поныне прячет камень за пазухой. И этим, на мой взгляд, следовало бы заинтересоваться органам МГБ, ибо Вышня часто раз’езжает, за это лето выступал в ряде областей Украины, а что он там говорил и говорит слушателям – одному ему известно. Подробно об этом может Вам рассказать директор Боярского (Киев) <с/х> пчеловодческого техникума, редактор журнала Перец – т. Макивчук, педагоги техникума и многие другие, побывавшие 2 октября на вечере. Лист 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР до 5 вiддiлу УМДБ Сталiнськоi областi 23 жовтня 1947 р. Совершенно секретно На № 2/5937 от 4.IХ-47 г. Лит. «А» НАЧ. 5 ОТДЕЛА УМГБ СТАЛИНСКОЙ ОБЛАСТИ К а п и т а н у 23 октября 1947 г.                Тов. ПАНЮШКИНУ № 5/2/9955 Г. Сталино Согласно Вашего плана агентурно-оперативных мероприятий по делу «КРОТА» Вами давалось задание агенту «ВИНОГРАДОВУ» посетить в г. Киеве Остапа ВИШНЮ с целью выяснения характера связей последнего с «КРОТОМ». Просим сообщить нам результаты поездки агента к Остапу ВИШНЕ, а также подробно ориентировать нас по существу связи «КРОТА» с Остапом ВИШНЕЙ. НАЧАЛЬНИК 2 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР подполковник                                     /ВОЛОШИН/ ЗАМ. НАЧ. ОТДЕЛЕНИЯ 5 УПРАВЛЕНИЯ майор                                             /ЩЕЛКУНОВ/ Рапорт оперуповноваженого 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР начальнику 2 вiддiлу 5 управлiння 3 листопада 1947 р. Сов[ершенно] секретно Начальнику 2 отдела 5 Упр. МГБ УССР подполковнику тов. Волошину РАПОРТ 1 ноября 1947 г. имела место встреча меня с аг. «Виноградовым», направленным УМГБ по Сталинской обл. на выяснение связей «крота» – кадрового украинского националиста Бутенко Григория Ивановича, разрабатываемого УМГБ по Сталинской обл., с украинским писателем Остапом Вышней. «Виноградов», используя свою поездку на курорт в Зап. Украину и получив рекомендательное письмо от «крота» к Остапу Вышне, имел своей целью по дороге на курорт посетить Вышню и выяснить путем осторожных разговоров с последним его взаимоотношения с «кротом». Остап Вышня, по словам «Виноградова», агента принял весьма сухо, в отношении «крота» никаких вопросов не задавал. Когда «Виноградов» спросил Вышню, что передать «кроту», то Вышня просил передать только привет, т. к. Вышня в скором времени думает сам поехать на Донбасс и там встретиться лично с «кротом». Больше никаких поручений «Виноградову» Вишня не давал и в разговор с ним не вступал. Оперуполномоченный 2 отд. 5 Упр. м-р                 [Пiдпис]                       (Бондаренко) 3.11.1947 г. Резолюцii: «т. Шевко. Проверьте куда выезжал Вышня и запросите соответствующие УМГБ о его поведении. 19.11.47 [Пiдпис Волошина]». Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 5 листопада 1947 р. Строго секретно ВЫШНЯ возвратился из своей длительной поездки. Был в Днепропетровске, Бердянске /и районах/ – выступал на вечерах с НАГНЫБЕДОЙ. Как всегда, доволен поездкой и о жизни в местах, где он был, рассказывает в положительных тонах, расхваливая людей, с которыми ему приходилось встречаться. Цель своей поездки объясняет так: «А я нарочно: чтобы нервов не трепать и, чтобы пакости мне не наделали». Он решил «тихо, в стороне пересидеть пленум и вообще, пока вся эта мура хоть немного успокоится». Вы ж понимаете, надо бы было выступить, ну, я бы сморозил бы что-нибудь не так. А не сморозил бы, так все равно что-нибудь придумали. А так на глазах не вертелся, ну и забыли про меня, проскочил». К этому он добавляет: «Заработал там, пусть и немного, но домой тысяч пять прислал, а тут разве заработаешь». И главное: «Там я сейчас человеком, ВЫШНЕЙ, чувствовал, никто мне в морду не плевал, уважали, гадкого слова не сказали, а тут ведь себя пометом чувствуешь…» Эту тему ВЫШНЯ охотно развивает, доказывая, что «там народ нас читает и признает, для народа мы, как были писателями, так и остались». ВЫШНЯ считает также, что «народ вообще все прекрасно понимает, понимает, что ругать это почему то приказано, а на самом деле все не так. ВЫШНЯ особо обращает внимание на то, что даже местные руководители /секретари райпарткомов, председатели райисполкомов и пр./, которые читают газеты и совершенно в курсе «кампании» – ни разу, ни одним словом не напомнили ничего, ни о чем не спросили, не заговорили о всей этой ерунде. ВЫШНЯ говорит: «Понимают и тактично молчат, видят, что это за чепуха». Он обращает внимание также на то, что среди массы записок, которые ему приходилось получать на вечерах, ни разу не было ни одного вопроса о РЫЛЬСКОМ, ЯНОВСКОМ и всей этой муре. ВЫШНЯ толкует это так: во-первых, та же «тактичность понимания», во-вторых, – «нет в народе тех националистов» ведь националисты пробовали «использовать». ВЫШНЯ напоминает: «помните, когда меня арестовали, все эти годы сколько вы тут записок получали – где ВЫШНЯ, да что с ВЫШНЕЙ? И сколько было анонимок про замученного ВЫШНЮ. Это же была попытка антисоветской пропаганды. А теперь нет, не спрашивают, и записок не пишут и не пробуют всю эту муру». Из этого ВЫШНЯ делает такой вывод: «Нет никакой националистической опасности, выдумали ее, создают – не знают они собственного народа». /«Они» это руководство ЦК/. Этот же вывод; не знают собственного народа. «Народ думает не так, как они» – ВЫШНЯ делает и по поводу того, что там /народ, читатели/ нас читают, а тут нас ругают. И ВЫШНЯ повторяет: «Уеду опять. Вот праздники отсижу дома и уеду. Противно эстрадником становиться и на старости лет мотаться, но еще противнее, когда в морду плюют». К этому ВЫШНЯ присовокупляет просьбу «не рассказывать никому» о его успехе, о том, что его хорошо принимают, а то и это истолкуют, как противозаконность, как демонстрацию» – и это «запретят». Уезжать собирается ВЫШНЯ в Сальские степи, на первый Дубовский конный завод. Он получил письмо от начальника этого завода, генерала /завод выводит лошадей для армии/ – его старый знакомый. Письмо это он мне читал, фамилии генерала не сказал – письмо дружеское, зовущее его приезжать со всей семьей, жить, отдыхать, работать, охотиться. ВЫШНЯ говорит: «Буду куропаток стрелять, ругать меня никто не будет, напишу книгу и в наше издательство не пошлю, пошлю Семену Михайловичу /Буденному/, он лошадок любит, а лошадки для армии – полезное дело сделаю, пусть меня в России читают». Причина желания уехать еще и та, что ВЫШНЯ опасается, что «будут провоцировать». Провокации он ждет от критики. Говорит: «Он где-нибудь в статейке одним словом боднет и ждать будет, чтоб я огрызнулся – два слова ему сказал, тогда он мне десять – и Ваплите и национализм, и что угодно пришьет, я человек ученый, но под пьяную руку все может случиться, лучше от греха долой». ВЫШНЯ уверен, что «ждут, чтобы я выступил где-нибудь на каком-нибудь собрании, а я ляпнуть могу – вот и начнется тогда. Нет лучше я уеду». Вообще, большая часть его разговора наполнена уговорами «сидеть тихо». Собственно, с этим он и пришел ко мне, с этим приходил и к ЯНОВСКОМУ – он опасается, чтобы кто-нибудь не вздумал «защищаться, возмущаться, спорить». Он все время повторяет: «Главное – сидеть тихо, чтоб никаких эксцессов! Пусть себе говорят, а вы молчите, как будто бы ничего и не произошло, как будто бы так и надо! Главное – сидеть тихо. Пересидим. Ну пусть год, три, пять – надо сидеть тихо: пересидим». Он аргументирует: «Ну, конечно, трудно, но, что вы в морду дадите? Так лучше не станет, а для себя только хуже». ВЫШНЯ повторяет: «Я не за себя боюсь, хотя в пьяном виде, конечно, тоже могу глупость сморозить, я за РЫЛЬСКОГО и ЯНОВСКОГО боюсь, чтобы они дурака не сваляли. Ощетинятся, доказывать начнут! Ничего это не даст. Я человек ученый! Или: Ну, поймите, плохо это, трудно, но все-таки лучше свободно по улице Ленина ходить, пусть лают, перемелется». Убеждение ВЫШНИ, что «долго это не будет» и, что «КАГАНОВИЧ все сказал, а теперь СТЕБУНЫ стараются, выслуживаются, шкуру свою берегут. Вы думаете КАГАНОВИЧ приказывал, чтобы лимиты поотбирали и всех в одну кучу валить? Нет. Это уж СТЕБУНЫ». На вопросы – почему же это и зачем – ВЫШНЯ отвечает: «Воду мутить, чтобы мутная была, чтобы Рыбакам рыбку ловить». Когда я обратил его внимание, что – ну, дескать, хорошо, СТЕБУНЫ и РЫБАКИ мутят воду, чтоб рыбку ловить, почему же ЦК так остро поставил вопрос, ВЫШНЯ говорит: «Это – для «а вдруг!» – Что за «а вдруг»? – «Ну война вдруг, Англия с Америкой там, ориентация на националистов – чтобы а вдруг мы с вами да не перекинулись туда». И, тут ВЫШНЯ начинает возмущаться: «Ведь было уже это «а вдруг» – приходили немцы, уж какие специалисты по националистам, и что же – как РЫЛЬСКИЙ себя показал, ЯНОВСКИЙ, все? Патриотами, лучшими, чем ЛЕ, или РЫБАК – не ЛЕ, не РЫБАКА народ слушал, а РЫЛЬСКОГО, его слово против немцев звало, мы против фашистов писали». ВЫШНЯ возмущается, что война уже проверила людей, что «а вдруг» уже был, но все равно и дальше «не верят». Разговор о тридцатилетии ВЫШНЮ не заинтересовывает. Он отделывается шуточкой: «Для меня, собственно, не тридцатилетие, а двадцатилетие». Бывает у ВЫШНИ ВОРОНЬКО и с ним ВЫШНЯ, как мне кажется, откровенен, – он ссылается на то, что говорил на эти темы с ВОРОНЬКО и что тот «возмущается». Говорил я с ВЫШНЕЙ, когда он был трезв, но потом выпил и опъянел. Видел я его пьяным. В пьяном виде он пытался вести такой же разговор, но он у него не получался, весь его разговор сводился к тому, что «литература не погибнет», и что «надо сидеть тихо». Пiдписка Макiвчука Ф. Ю. про нерозголошення змiсту бесiди, яку з ним провели у Мiнiстерствi державноi безпеки УРСР 10 листопада 1947 р. Подписка Я, Макивчук Федор Юрьевич, даю настоящую подписку Министерству Госбезопасности УССР в том, что я обязуюсь хранить в строжайшей тайне содержание происходившей в МГБ УССР со мной беседы. Я строго предупрежден об ответственности за нарушение настоящей подписки, как за разглашение государственной тайны. Макiвчук 10. ХI – 47 г. Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Шевку 19 листопада 1947 р. Строго секретно Форма № 6 С ВЫШНЕЙ в предпраздничные и праздничные дни я виделся дважды, оба раза он приходил ко мне с просьбой дать ему водки. Его разговор – предложение все той же темы: «надо сидеть тихо». Об этом он говорит вразумительно, пока трезв, об этом же твердит, когда напьется пьяным. В пьяном виде он преимущественно говорит: «Литература не пропадет» и все его бессвязные реплики направлены на то, чтобы повторять что «литература это – мы». Он говорит о своей популярности, популярности РЫЛЬСКОГО и других, противопоставляя ее «безизвестности» Ивана ЛЕ, «РЫБАКОВ и КАЦНЕЛЬСОНОВ». Он уверяет, что «СТЕБУНЫ – это временно, а литература будет жить: читатель сам знает, что такое литература, и что такое СТЕБУНЫ». Словом: «не нужно падать духом». И в трезвом и в пьяном виде ВИШНЯ говорил о том, что, собственно, он «один и боролся с национализмом». Он говорит: «Меня спасла самостийна дирка» /название сборника его фельетонов против националистов/. Он говорит: «Им хорошо известно, что там /у националистов/ я присужден к смертной казни, они прекрасно понимают, что мне дороги к националистам нет. Поэтому и оставили меня в покое». Этот разговор переходит у него опять в заверения, что он о себе не беспокоится, а беспокоится о литературе – о «РЫЛЬСКОМ, ЯНОВСКИМ» и др. Он говорит, что «там /в ссылке/ тоже можно жить» и ему «там было не плохо, но лучше все- таки не нужно». ВЫШНЯ уверяет, что «избиение – это дело рук Стебунов» и «вот увидите, скоро все это кончится: Лазарь Моисеевич увидит, как они его поняли и намнет им холку». И опять: «литература не пропадет», опять: «надо сидеть тихо». Потом ВЫШНЯ категорически /и в трезвом состоянии, и уже в пьяном/ начинает отрицать возможность арестов. При этом он говорит так: «Когда я после ссылки посидел в тюрьме в Москве и побывал опять на допросах, я увидел, какие там /в МГБ/ умные люди, это вам не Стебуны, они все знают, все понимают. Может быть, самые честные люди там: ежовщина научила партию – и в этом наше спасение теперь с плеча рубить не будут». Он начинает петь дифирамбы работникам МГБ и, опьянев, повторяет: «настоящие люди», «люблю», «уважаю». Потом острит: «мало, конечно, умных людей; потому нам тут Стебуны и остались, что всех умных туда на работу направили». И серьезно: «И это правильно», или: «Будьте уверены, Каганович им больше верит, чем Стебунам». К «Стебунам» – так ВЫШНЯ называет всех критиков и, вообще, новых людей в руководстве Союза, – он относится с нескрываемым презрением и ненавистью. Справка: Остап ВЫШНЯ состоит на формулярном учете. Имеются сигналы об отдельных нездоровых высказываниях его в период пребывания в командировках. Эти сигналы перепроверяются. Агенту дано задание продолжать наблюдение за ВЫШНЕЙ, изучать его поведение и политические убеждения путем более частого общения. Донесення агента «Ленский» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Шевку 27 листопада 1947 р. Строго секретно МАЛЫШКО исполнилось 35 лет. Он устроил небольшую вечеринку, на которую были приглашены только друзья. Присутствовали на ней: Остап ВИШНЯ с женой, ВОСКРЕСЕНСКИЙ[31 - Очевидно, ВОСКРЕКАСЕНКО.] с женой, НАГНИБИДА с женой, МОКРЕЕВ /один/, КОЗАЧЕНКО с женой. Особенного ничего на этих именинах не произошло. Правда были интересные тосты, особенно тосты произносились ВЫШНЕЙ. – Що б не було – любите народ, любите народ, – поучал ВЫШНЯ присутствующих. Причем в этом призыве «любите народ» ясно для всех звучала причина, почему его надо любить, этот народ. Потому что он угнетен, потому что и мы, писатели, угнетены, – такая несказанная мысль ясно звучала в этих народнических лозунгах. Но эту мысль надо было только понимать. Произнесена она не была. Характерен еще тост ВЫШНИ за ВОСКРЕКАСЕНКО. – Из всех здесь присутствующих, из всех писателей я знаю лишь одного, до конца принципиального – это ВОСКРЕКАСЕНКО! – воскликнул ВЫШНЯ, целуя своего однодумца. Интересно выступил МОКРЕЕВ. Он как бы признал своей ошибкой – свое выступление против ВЫШНИ на одном собрании в союзе. Говоря, что он не отказывается от правильности своего выступления, он сказал, что он мог не выступать против такого человека, как Остап ВЫШНЯ. Очевидно, в данном обществе ему надо было так выступить. Правда это не было особенно эффектно. Тост не вызвал особенной реакции ВЫШНИ, но МАЛЫШКО он очень понравился. Там же произошла ссора между ВОСКРЕКАСЕНКО и НАГНИБИДОЙ. И когда НАГНИБИДА ушел, ВОСКРЕКАСЕНКО радостно воскликнул: «Наконец избави-лись». Создается впечатление, что НАГНИБИДА здесь не так уж свой. А вообще чего-то особенного не произошло. Справка: Писатели МАЛЫШКО, ВЫШНЯ и ВОСКРЕКАСЕНКО разрабатываются по делам-формулярам. Агенту дано задание продолжить общение с МАЛЫШКО, выявлять его националистические настроения. тов. ШЕВКО Остап ВЫШНЯ, судя из донесений ряда агентуры, заслуживает серьезного внимания, но разрабатывается плохо. Я уже Вам давал по этому вопросу указания. Займитесь активно им. Волошин. 28. XI-47 г. Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Шевку 24 грудня 1947 р. Строго секретно Назначение Л. М. КАГАНОВИЧА зам. пред. Совета Министров СССР и разговоры об его отъезде в Москву – вызвали непосредственную реакцию. Смысл этой реакции в основном – радость, что Л. М. КАГАНОВИЧ не будет секретарем ЦК КП/б/У, и расчеты на то, что «теперь будет легче». СЕНЧЕНКО: «Уедет? Неужели уедет? хотя бы уехал!» – «Политика, конечно, не изменится, будет то же самое, но от человека много зависит». – «Наверное, СТАЛИН увидел, что он на Украине всю интеллигенцию выбил из строя и, со свойственной ему решительностью, сразу оборвал». ЯНОВСКИЙ: «Вот будет здорово, если уедет!» – «Хозяйственник из него хороший, метро строить, или железные дороги, но культурой и интеллигенцией ему не руководить! СТАЛИН, наверное, это понял». ЯНОВСКИЙ гадает – повышение это, или понижение для КАГАНОВИЧА, и заключает: «Пусть повышение, лишь бы тут его не было!» ЯНОВСКИЙ предусмотрительно предупреждает: «Только не надо показывать вида, что мы довольны, надо делать вид, что нам это все равно». Когда ЯНОВСКИЙ услышал, что секретарем ЦК КП/б/У будет, очевидно, снова Хрущев, он воскликнул: «Милый Никита Сергеевич! Дорогой Никита Сергеевич!» ПАНЧ доискивается – почему извещение о назначении на последней странице. Он склонен усматривать в этом понижение и «недовольство СТАЛИНА КАГАНОВИЧЕМ». Говорит: «Если СТАЛИН недоволен, он этого не скрывает и немедленно исправляет». ПАНЧ считает, что теперь, «конечно, будет легче». ПАНЧ подметил, что «СТЕБУНЫ переполошились! Так им и надо!» КОПЫЛЕНКО, обсуждая причины ухода КАГАНОВИЧА, говорит: «Непонятный, но желательный факт!» КОПЫЛЕНКО говорит: «КАГАНОВИЧ развел групповщину, раздул антисемитизм». «Хотя б действительно уехал, чтобы можно было почувствовать себя человеком!» ВЫШНЯ спешил, когда повстречавшись я заговорил с ним об отъезде КАГАНОВИЧА. Он в ответ только замахал руками, крикнул «Ура!» и пошел по своим делам. Жена РЫЛЬСКОГО поздравила меня и сказала: «Ну, скатертью ему дорога!» В. З. Гжицький Нiч i день 1947 рiк Ішов пiшки. Чомусь боявся сiсти в трамвай, неначе вперше його побачив. Соромно було спитати кондуктора, скiльки коштуе проiзд. Йшов, оглядаючи давно забутi вулицi. І ось вiн уже на Хрещатику. На мiсцi колишнiх будинкiв були розчищенi площадки, подекуди: стояли паркани з плакатами, лозунгами, кiоски, в яких продавали цигарки, цукерки i горiлку. Було й довiдкове бюро. Запитав адресу Голубенка, хоч знав ii напам'ять, але це вже була суто провiнцiальна потреба зайвий раз пересвiдчитись у правильностi iнформацii. Одержавши довiдку, що Павло Михайлович справдi мешкае недалеко вiд Хрещатика, Гаевський пiшов туди. У кожноi людини своя доля. У двох рiдних братiв-близнят вона неоднакова, не кажучи вже про двох друзiв. Павла Михайловича Голубенка доля повела iншими шляхами, нiж Гаевського. В тридцять восьмому роцi повезли його з Кирти на розстрiл. Врятувало бездорiжжя республiки Комi. Поки везли, пiшла шуга по рiцi, поки рiка замерзла та утворилася на нiй санна дорога, хтось переглянув його справу, i розстрiл вiдмiнили. Павла Михайловича перевели в Ухту (так тепер називалась колишня Чiб'ю37), знов у те мiсце, звiдки вiн виiхав у Кирту. Там вiн працював на рiзних роботах до сорок третього року i, не добувши кiлькох мiсяцiв до кiнця десятирiчного строку, був звiльнений з допомогою дуже впливовоi людини, члена уряду, одного з секретарiв ЦК. Ця людина довела «хазяiновi», що такого письменника треба звiльнити. Його звiльнили i повернули в Киiв на лiтературну роботу, не реабiлiтувавши навiть, щоб у разi потреби можна було легко, без клопоту, повернути його назад, на фельдшерську роботу в Ухту або й в iнше мiсце. Донесення агента «Автор» спiвробiтнику Управлiння 2-Н МДБ УРСР Шорубалцi 9 сiчня 1948 р. Строго секретно 28 декабря 1947 года меня попросил зайти С. В. СТЕФАНИК «по личному вопросу» в его служебный кабинет. Извинившись предо мною за беспокойство, он рассказал мне, что у него накануне были братья ГЖИЦКИЕ – профессор ветерин. института и В. З. ГЖИЦКИЙ – в прошлом украинский писатель, закончивший недавно срок 10-ти летнего наказания на Печоре и приехавший навестить своих родных во Львове и в Гусятине. По словам СТЕФАНИКА, ГЖИЦКИЙ очень хочет меня видеть, но не знает захочу ли я с ним встретиться, так как он во Львове живет у брата на полулегальном положении и не уверен в том, не побоюсь ли я того, что встреча с ним может меня скомпрометировать. Я ответил СТЕФАНИКУ, что я буду рад видеть ГЖИЦКОГО у себя и что о его предстоящем приезде во Львов я уже слышал в Киеве от СЕНЧЕНКО, СТЕФАНИК при мне позвонил брату ГЖИЦКОГО и в тот же вечер В. З. ГЖИЦКИЙ пришел ко мне на дом в гости. С ГЖИЦКИМ я был знаком в Харькове, но встречался там с ним /до 1930 года/ не более 4–3 раз. Кажется в 1932 году он был арестован и осужден на 10 лет, а затем, будучи уже на Печоре, вновь осужден на 5 лет, по его словам «по доносу одного еврея, исказившего мои высказывания о фашистах». ГЖИЦКИЙ выглядит хорошо. Он говорит, что на Печоре он почти все время работал как специалист-агроном и поэтому жил очень неплохо и уже настолько привык к жизни там, что хочет туда возвратиться. «На Украине я всегда буду под подозрением и никогда уже не стану полноправным человеком. Ни на какие компромиссы с совестью я не способен. Мне ясно, что литература для меня теперь недоступная вещь. Писать я не смогу, печатать моих произведений не станут. На роль, которую играет О. ВИШНЯ, я не гожусь. Чтобы не подвергаться опасности новых преследований, мне лучше всего жить и работать на Печоре. Там все такие же, как и я. Я там не чувствую себя бесправным или человеком какой-то низшей категории, ограниченным даже в выборе местожительства и с паспортом бывшего преступника. Мне к тому же очень здесь навредила моя бывшая жена, которая жила здесь при немцах и афишировала себя, переиздала при немцах мои произведения, рекламировала меня, как жертву большевиков. Эта женщина, которая всегда в моей жизни играла плохую роль и мне ненавистна, с которой я навсегда разошелся, хотя она и по сей день хочет сохранить со мной связь – сделала совершенно невозможным мое пребывание на Украине. Теперь она в ссылке и я очень рад, что это с ней случилось». В. З. ГЖИЦКИЙ перед приездом во Львов навестил в Киеве Остапа ВИШНЮ /П. М. ГУБЕНКО/, с которым вместе был в лагере на Печоре. Он пробыл у ВИШНИ 2 дня, но лежал больной и кроме ВИШНИ, ни с кем не встречался. ВИШНЯ на него произвел впечатление совершенно больного человека /алкоголизм/. В Киеве он слышал об уходе тов. Л. М. КАГАНОВИЧА и там этот уход объяснили тем, что «КАГАНОВИЧ перегнул палку и это стало известно в Москве». /По этому же поводу С. В. СТЕФАНИК рассказал мне, что во Львове был брат Миколы БАЖАНА, говоривший ему, что «КАГАНОВИЧ терроризировал М. БАЖАНА, требуя от него «самокритических» выступлений. Под давлением КАГАНОВИЧА, М. БАЖАН написал свою последнюю большую статью против М. РЫЛЬСКОГО и других и переделывал ее несколько раз по требованию КАГАНОВИЧА»/. Во Львове В. З. ГЖИЦКИЙ вновь заболел. Пробыв несколько дней у брата /болея/, он выехал к родным в Гусятин, но на днях вновь будет, проездом на Печору, во Львове. СТЕФАНИК, которого я встретил 5 января с. г. в Бродах, спрашивал меня, виделся ли я с В. З. ГЖИЦКИМ. По мнению СТЕФАНИКА решение последнего возвратиться на Север вполне правильное, так как здесь его ничего хорошего не ждет. С ГЖИЦКИМИ СТЕФАНИК встречался несколько раз. От него В. З. ГЖИЦКИЙ узнал и о моем пребывании во Львове. Подробнее содержание своих разговоров с ГЖИЦКИМ – СТЕФАНИК мне не передал. «АВТОР» Указание руководства. Отдела, Управления т. Волошину. [Пiдпис Цветухiна] 4.II 48. т. Шевко. У нас тоже были материалы на Гжицкого. Доложите. В дело О. Вышни. [Пiдпис Волошина] 5.II 48. Донесення агента «Автор» спiвробiтнику Управлiння 2-Н МДБ УРСР Шорубалцi 27 сiчня 1948 р. Строго секретно 15 января 1948 года меня вторично посетил возвратившийся во Львов из Гусятина В. З. ГЖИЦКИЙ. В Гусятин он ездил повидать свою сестру и дядей, с которыми не виделся 30 лет. ГЖИЦКИЙ рассказал мне о своих впечатлениях от посещения Гусятина следующее. «В Гусятине я пробыл 8 дней. Родные мои теперь старики. Жизнь их плохая. Один из моих дядей, квалифицированный специалист лесовод, работает рядовым работником лесхоза и зарабатывает копейки. На селе проводится принудительная коллективизация, как это было у нас в 1930 годах. С этим очень активно борятся бандеровцы, они жгут колхозы и убивают руководителей колхозов. Таких случаев там очень много. Бандеровцы представляют большую силу. Они командуют во многих селах. Все они прекрасно обмундированы. Обмундирование они получают от американцев. Они в своей работе связаны с андерсовцами. У них замечательно поставлена информация. Они знают кто что написал. У них всюду имеются свои люди, на почте, в учреждениях и они поэтому в курсе всех событий и знают, кто чем живет и что думает. Все их расчеты построены на том, что в ближайшее время возникнет война между англо-американским блоком и СССР». На мое замечание, что блок бандеровцев с андерсовцами противоречит тому, что прежде бандеровцы применяли террор против поляков, ГЖИЦКИЙ заявил, что этот блок «является тактическим и по-видимому, осуществляется по указанию англо-американцев». ГЖИЦКИЙ также уверен в том, что скоро начнется новая война. Это, по его словам, также одна из причин почему он не хочет жить, где-либо на Украине или близко от нее. «Все мы в случае войны будем арестованы», – говорит он. Вместе с тем, из всего тона разговоров ГЖИЦКОГО было ясно, что он не только уверен в том, что новая война будет, но и хочет, чтобы она была. Он уверял меня, что «украинцев выселяют не только из западных областей, но и из восточных, где украинцев почти не осталось. Их можно найти во всех частях СССР, но только не на Украине». ГЖИЦКИЙ решил возвратиться «на Печору», чтобы там спокойно жить и ждать дальнейших событий. Это ему советовали сделать и С. В. СТЕФАНИК, с которым он несколько раз встречался, и его брат – профессор ветеринарного института. Последний говорит, что если он /В. З. ГЖИЦКИЙ/ с год поживет там на свободе, он возможно, несколько изменит и свое резко отрицательное отношение к Советской власти. /Сам профессор ГЖИЦКИЙ, по моим сведениям, не настроен так антисоветски, как В. З. ГЖИЦКИЙ. Он думает, что через год границы СССР еще значительно расширятся/. В разговоре о С. В. СТЕФАНИКЕ, на мое замечание, что многие галичане осуждают СТЕФАНИКА за то, что он мало помогает местным людям, В. З. ГЖИЦКИЙ сказал, что в «этом СТЕФАНИКА никак нельзя винить, так как он иначе поступать не может». С большой горечью В. З. ГЖИЦКИЙ добавил: «Что ж, ведь вот и мне придется работать на Печоре в органах МВД. А впрочем разве каждый, кто работает в Советских органах, не является по сути работником того же МВД». В. З. ГЖИЦКИЙ производит впечатление крайне озлобленного человека. Все, что он увидел в СССР после 14 лет пребывания в Печорском крае, вызывает в нем неприязненное отношение. Так, например, «хорошо одеты здесь только те, кто нажился за счет немецких товаров». Ему даже неприятно видеть хорошо одетых и здоровых людей. Следует однако отметить, что отношение его к немцам резко отрицательное и он с возмущением говорил о их варварстве. «Из-за них, собственно, и я дважды пострадал. Первый раз, когда меня осудили на 10 лет, подозревая во мне потенциального пятоколонника и второй раз, когда мне добавили 4 года из-за того, что я усомнился в том, что все немцы стали убийцами и зверями». В. З. ГЖИЦКОГО брат его водил ко многим знакомым галичанам, как своего рода «выдающегося человека» /украинский писатель – 14 лет пробывший на Печоре/. Где именно бывал В. З. ГЖИЦКИЙ во Львове – он не сказал. Выехал из Львова ГЖИЦКИЙ 17 января, в Киеве на обратном пути он не собирался останавливаться. «АВТОР» Указание руководства. Отдела, Управления т. Цветухину т. Волошину. [Пiдпис Цветухiна] 11.III 48. Срочно т. Шевко Доложите, что у нас есть на Гжицкого и Стефаника. [Пiдпис Волошина] 12.III 48. Довiдка МДБ УРСР на украiнського письменника Губенка П. М. (Остапа Вишню) сiчень 1948 р. На украинского писателя ГУБЕНКО П. М. (Остап ВЫШНЯ) ГУБЕНКО Павел Михайлович, литературный псевдоним Остап ВЫШНЯ, 1889 года рождения, уроженец м. Грунь, Полтавской области, украинец, беспартийный, из крестьян, с незаконченным высшим образованием, писатель-фельетонист, член редакционной коллегии журнала «Перец», проживает в г. Киеве, ул. Ленина, № 68, кв. 21. При Центральной Раде ВЫШНЯ состоял на службе в должности начальника канцелярии санитарного управления Министерства путей сообщения. В этой же должности он оставался и при «Директории», с членами которой бежал в Каменец-Подольск. Работая в санитарном управлении, близко сошелся с возглавляемым это управление видным украинским националистом Модестом ЛЕВИЦКИМ. Как писатель-юморист, начал печататься в издававшейся в Каменец-Подольске эсеровской газете «Трудова громада», редактором которой был известный украинский эсер, бывший премьер-министр Центральной Рады ГОЛУБОВИЧ. В этой газете ВЫШНЯ сотрудничал весь 1919 и в начале 1920 г.г. под псевдонимом П. ГРУНСКИЙ, поддерживая связи с видными украинскими эсерами. Возвратившись в 1920 году в гор. Киев, ВЫШНЯ сотрудничал в издательстве «Книгоспилка». В октябре 1920 года привлекался к ответственности по делу ЦК УПСР, но вскоре из-под стражи был освобожден. В 1931 году проходил по делу вскрытой и ликвидированной антисоветской националистической организации «Украинский национальный центр» («УНЦ»). В 1933 году ВЫШНЯ был арестован, как активный участник «УВО». Обвинялся в проведении на протяжении ряда лет антисоветской националистической работы и в подготовке террористического акта против секретаря ЦК КП(б)У. На следствии в предъявленном обвинении признал себя виновным и в 1934 году был осужден Военной Коллегией к 10 годам ИТЛ. Отбывая наказание в Ухто-Ижемском лагере НКВД, ВЫШНЯ продолжал проявлять себя антисоветски. Поддерживал связи с отбывавшими вместе с ним наказание видными украинскими националистами, в кругу которых высказывал антисоветские настроения. Идя навстречу просьбам ряда писателей и деятелей украинской культуры, ВЫШНЯ в 1943 году НКГБ СССР из лагеря был вызван в Москву и после соответствующих бесед с ним был освобожден за несколько месяцев до истечения срока наказания. В 1944 году он переехал в Киев и продолжает заниматься литературной деятельностью. За время пребывания ВЫШНИ в Киеве с его стороны отмечаются отдельные антисоветские националистические проявления, свидетельствующие о том, что остался на враждебных позициях. В разговорах он также высказывается в тоне симпатии по отношению к националистическим деятелям прошлого. О. ВЫШНЯ характеризуется за последнее время как спившийся человек. НАЧАЛЬНИК 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                                         (ЦВЕТУХИН) «______» января 1948 г. гор. Киев Исп. А. Шевко Лист 5 вiддiлу УМДБ Сахалiнськоi областi до 5 вiддiлу МДБ УРСР з проханням надати данi грудень 1948 р. Сов[ершенно] секретно С.С.С.Р. МИНИСТЕРСТВО ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ УПРАВЛЕНИЕ МГБ САХАЛИНСКОЙ ОБЛАСТИ отдел 5-й «……» XII 1948 г. № 5/4567 г. Южно-Сахалинск Литер «В», экз. №______ НАЧАЛЬНИКУ 5 ОТДЕЛА МГБ УКРАИНСКОЙ ССР. г. Киев. Нами разрабатывается в принадлежности к агентуре иностранных разведорганов – КОВАЛЕВ /КОВАЛЬ/ Андрей Яковлевич, 1896 года рождения, уроженец с. Копани Белозерского района, Херсонской области, украинец, гражданин СССР, беспартийный, по профессии артист. Нашей агентуре КОВАЛЕВ рассказывает, что проживая на Украине он имел связь с украинскими националистами, и в частности назвал Остапа ВЫШНЯ. Нами установлено, что ВЫШНЯ является членом редакционной коллегии украинского сатирического журнала «Перец», издаваемого в г. Киеве. Просим проверить и сообщить не располагаете ли данными о принадлежности Остапа ВЫШНЯ к украинским националистам, в положительном случае не проходит ли по его связям разрабатываемый КОВАЛЕВ А. Я. ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 5 ОТДЕЛА УМГБ САХАЛИНСКОЙ ОБЛАСТИ майор                 [Пiдпис]                    /ВЫЛЕГЖАНИН/ НАЧАЛЬНИК 3 ОТД-ИЯ 5 ОТДЕЛА УМГБ САХАЛИНСКОЙ ОБЛАСТИ капитан               [Пiдпис]                    /АРХИПОВ/ Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Шевку 7 лютого 1948 р. Строго секретно Разговоры, связанные с тридцатилетием УССР, у меня были с рядом лиц: с писателями ЯНОВСКИМ, СЕНЧЕНКО, МАЛЫШКО, КОЧЕРГОЙ, НЕКРАСОВЫМ, ВИЛЬДЕ и др., с художниками – МЕЛЛЕРОМ, ХВОСТОВЫМ, ПЕТРИЦКИМ, с композитором ЛЯТОШИНСКИМ. В большинстве случаев собеседники воздерживаются давать какую-либо точно сформулированную оценку, ограничиваются беглыми замечаниями по отдельным поводам, всегда отмечают большие положительные результаты тридцатилетнего строительства и, не останавливаясь на этом подробно, охотнее переходят к обсуждению специфических из области литературы и искусства вопросов, связанных с тридцатилетием и положением сейчас. Из отдельных замечаний, оброненных в разговоре: ЛЯТОШИНСКИЙ (во время парада и демонстрации) обратил мое внимание на то, что здравицы, провозглашаемые с трибуны, адресованы были преимущественно не к Украине и украинским деятелям, а к гостям и всесоюзному руководству: «Чорт знает, что такое, ведь празднуем-то мы сегодня тридцатилетие Украины. Хоть бы из вежливости про Украину не забывали». Он возмущается, что «даже ХРУЩЕВУ» здравицу провозглашают раз в полчаса», «а про КОРОТЧЕНКО и ГРЕЧУХУ и совсем забыли». Или: «Неужели здравица украинскому народу, или скажем, большевикам Украины, или комсомольцам Украины – тоже национализм?» ХВОСТОВ: «Да, тридцать лет. Неплохие эти тридцать лет. Но и горя было немало за эти тридцать лет». МЕЛЛЕР: «Праздники у нас как-то с каждым разом все менее и менее праздничные». Когда разговор зашел у нас втроем – с ЛЯТОШИНСКИМ и ХВОСТОВЫМ – он тотчас же перевел на вопросы литературы и искусства. И ЛЯТОШИНСКИЙ, и ХВОСТОВ возмущались «хамством с РЫЛЬСКИМ». ЛЯТОШИНСКИЙ доказывал, что «понять не может, в чем национализм РЫЛЬСКОГО и почему его нужно уничтожить», ХВОСТОВ доказывал, что «какой-бы ни был вред от каких-то ошибок у РЫЛЬСКОГО или ЯНОВСКОГО, то польза от них несравненно большая». ЛЯТОШИНСКИЙ сказал: «Я далеко не уверен в том, кто дольше останется в веках – РЫЛЬСКИЙ или КАГАНОВИЧ». В том же разговоре и ЛЯТОШИНСКИЙ и ХВОСТОВ, приглядываясь к МОЛОТОВУ на трибуне, высказывали свое соболезнование по поводу того, что МОЛОТОВ плохо выглядит, постарел, пожелтел и, что «ему, бедному, трудно приходится на ассамблеях и совещаниях министров». ВЫШНЯ, в связи с разговором о тридцатилетии, отделывается шуточками. Повторяет свою остроту, что у него «не тридцатилетие, а двадцатилетие», или «у нас праздник, когда не бьют». ЯНОВСКИЙ: «Ну, сами понимаете, какой у меня праздник: я подвергнут остракизму». ЯНОВСКИЙ положительно отметил приезд МОЛОТОВА, сказав, что «значит, придают большое значение. Я думаю, если бы не вопросы безопасности, то и Иосиф Виссарионович приехал бы». ЯНОВСКИЙ также говорит о достижениях строительства за эти годы и, особенно за послевоенные годы – «нельзя было и ожидать такого быстрого темпа восстановления», и сразу переходит к вопросам литературы, никак не удовлетворяющим его – и повторяет все свои недовольства. Такое противопоставление – хороших оценок для всех областей строительства и плохих для литературы (и искусства вообще) – очень характерно для всех разговоров с писателями, или художниками в связи с тридцатилетием. С этой точки зрения любопытен и разговор с писателем НЕКРАСОВЫМ, происходивший у меня на банкете в Динамо, устроенном Союзом писателей и издательствами. НЕКРАСОВ говорит: «В войне победили – история не знает таких примеров, восстановлением разрушения – поклониться до земли надо. Я говорю от всего сердца: за эти тридцать лет произошло чудо – в государственном, хозяйственном и прочем строительстве. Мы все умеем. Но вот, когда дело доходит до области идеологии – то все плохо и мы ничего не умеем. У нас не понимают, что такое область идеологии и как с ней обращаться». НЕКРАСОВ уточняет: «Не мы, писатели, не умеем – в литературе сейчас невиданная волна талантов. Мы могли бы создать литературу, которой не знал мир – действительную, советскую, высокоидейную литературу. Не умеют те, которые литературой руководят и от нее требуют: не то требуют и не так руководят». Он поясняет: «Главное в литературе – правда. От нас требуют правды. Но это не та правда, которая есть на самом деле и из которой литература могла бы создать великолепные высокоидейные и высокохудожественные произведения. А какая-то казенная, серенькая, «обязательная» правда: как должно было бы быть по циркуляру. Из такой «правды» искусство ничего сделать не может». Надо отметить: НЕКРАСОВ совершенно не связан с ДОВЖЕНКО и, даже кажется, с ним незнаком, но в его высказывании почти точно, почти слово в слово повторяется концепция ДОВЖЕНКО о «реализме действительном и реализме желательном». НЕКРАСОВ делает вывод из своих положений: «Советская литература теряет своего читателя: читатель ищет в книге правды, настоящей правды и, не находя ее, перестает верить советской литературе. Он начинает предпочитать западную литературу, искать в ней отдохновения и правды – вот колоссальный вред, который приносят наши литературные заправилы». Когда разговор коснулся конкретно происходящего в украинской литературе, НЕКРАСОВ сказал: «Все равно РЫЛЬСКИЙ самый большой поэт. Я всю жизнь любил ПЕРВОМАЙСКОГО – не только, как хорошего поэта, но он у меня вызывал вообще чувство симпатии. Услышав его выступление на Пленуме, я убедился, что, хотя он и пишет великолепные стихи, но он просто подлец». НЕКРАСОВУ в частности известно, что за несколько дней до выступления на Пленуме, ПЕРВОМАЙСКИЙ подарил РЫЛЬСКОМУ сборник своих стихов с надписью: «Первому поэту на Украине». О ЯНОВСКОМ НЕКРАСОВ говорит: «Я не могу читать «Живую воду», это – плохо. Но там есть великолепные куски. А главное – сам ЯНОВСКИЙ великолепный писатель. У него творческий провал. Ему надо помочь, а не добивать дубиной, спекулируя на национализме, которого, кстати, в «Живой воде» и нет». НЕКРАСОВ говорит: «Нас всех заставляют молчать, не писать, а мы ведь хорошие советские писатели». О КАГАНОВИЧЕ: «Ну, он просто ничего не смыслит в литературе». Вiдповiдь 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР на запит 5 вiддiлу УМДБ Сахалiнськоi областi 14 лютого 1949 р. Совершенно секретно 5 Управление 14 февраля 49 № 5/2/1925 ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 5 ОТДЕЛА УМГБ САХАЛИНСКОЙ ОБЛ. М а й о р у тов. ВЫЛЕГЖАНИНУ г. Южно-Сахалинск На № 5/4567 от 1.XII-48 г. Сообщаем, что ГУБЕНКО Павел Михайлович (литературный псевдоним Остап ВЫШНЯ), 1889 года рождения, уроженец м. Грунь, Полтавской области, украинец, беспартийный, писатель-фельетонист, член редакционной коллегии журнала «Перец», проживает в г. Киеве, ул. Ленина, № 68, кв. 21 и состоит у нас на формулярном учете. В 1931 году Остап ВЫШНЯ проходил по делу вскрытой и ликвидированной антисоветской националистической организации «Украинский национальный центр» («УНЦ»). В 1933 году ВЫШНЯ был арестован, как активный участник контрреволюционной националистической организации – «УВО» («Украинская военная организация»). Обвинялся в проведении на протяжении ряда лет антисоветской националистической работы и в подготовке террористического акта против секретаря ЦК КП(б)У. На следствии в предъявленном обвинении виновным себя признал и в 1934 году был осужден Военной Коллегией к 10 годам ИТЛ. Отбывая наказание в Ухто-Ижемском лагере НКВД, ВЫШНЯ продолжал проявлять себя как антисоветски настроенный человек. Поддерживал связи с отбывавшими вместе с ним наказание видными украинскими националистами, в кругу которых высказывал антисоветские взгляды. По отбытии срока наказания в 1943 году, ВЫШНЯ выехал в Москву, откуда в 1944 году он приехал в Киев. За время пребывания в Киеве с его стороны отмечаются отдельные антисоветские националистические проявления, свидетельствующие о том, что он до последнего времени остался на враждебных позициях. О связях ВЫШНИ с разрабатываемым Вами КОВАЛЕВЫМ (КОВАЛЬ) Андреем Яковлевичем данными не располагаем. Просим сообщить, какие материалы имеются у Вас на ВЫШНЮ и что известно о характере его связей с КОВАЛЕВЫМ. НАЧАЛЬНИК 2 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР подполковник                       (ВОЛОШИН) НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛЕНИЯ 5 УПР. МГБ УССР Майор                                (СЕКАРЕВ) Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Шевку 10 березня 1948 р. Строго секретно МАЛЫШКО возвратился после месячного пребывания в Харькове, где они вдвоем с ВЫШНЕЙ дали тридцать шесть литературных выступлений платных и бесплатных – в рабочих клубах, вузах и театре. МАЛЫШКО очень доволен поездкой – его и ВЫШНЮ, по его словам, очень хорошо принимали. МАЛЫШКО говорит: «Только выехав из Киева и понимаешь по настоящему, что все то, что о тебе пишет критика и за что тебя ругают – чепуха: нас знают и любят». Он говорит о своем успехе, об интересе читателей к литературе вообще и особенно, о популярности ВЫШНИ. По рассказам МАЛЫШКО он «даже не ожидал, что ВЫШНЮ так любят». «Выступления ВЫШНИ сплошной фурор», ни один писатель не пользуется таким успехом, как ВЫШНЯ». По рассказам МАЛЫШКО, к ним в номер гостиницы «были постоянные паломничества поклонников ВЫШНИ», приезжали даже из Харьковских сел, прослышав, что ВЫШНЯ в Харькове, чтобы забрать его к себе. Как пример популярности и авторитета ВЫШНИ, МАЛЫШКО приводит, например, и такой факт, что когда они, выезжая из Харькова, не могли достать билетов на поезд даже через Обком, достаточно было записки ВЫШНИ на клочке бумажки к незнакомому ему начальнику вокзала, чтобы тотчас же им в гостиницу было прислано два билета в мягкий вагон. ВЫШНЕ, после месячной совместной жизни, МАЛЫШКО дает блестящую характеристику. Он говорит, что «Павло Михайлович чудный человек», что у «Павла Михайловича и зерна неправды нет за душой». По словам МАЛЫШКО, ВЫШНЯ не пил, редко позволял себе стакан водки, чему, правда, способствовало то, что ВЫШНЯ болел. МАЛЫШКО рассказывает также, что ВЫШНЯ «ведет себя очень выдержанно», очень тактично отвечает на записки, даже, если эти записки носят провокационный характер, никогда не позволяя себе не только антисоветских выпадов, но даже фронды против критики, или литературного руководства. Впрочем, некоторые записки провокационного характера МАЛЫШКО все-таки, по его словам, ВЫШНИ не показал. Например, была записка, адресованная ВЫШНИ на вечере в каком-то ВУЗ’е, в которой говорилось, что вы, дескать Павел Михайлович, по настоящему любите Украину, не так как МАЛЫШКО. Или другая, в которой говорилось в том духе, что вот, вы ругаете националистов, а тут в зале тоже есть такие. МАЛЫШКО говорит, что он так и не понял, что хотела сказать эта записка – была рассчитана на то, чтобы спровоцировать их, или, наоборот, высказывала возмущение присутствием каких-то националистов. МАЛЫШКО не останавливается на подробном обсуждении этих записок, ограничиваясь замечанием, что «конечно, даже в студенческой среде есть националисты». Возмущение МАЛЫШКО вызывает, что все харьковские ВУЗ’ы – русские, даже те, которые считаются украинскими, например – педагогический. Преподавание только на русском языке, по словам МАЛЫШКО, «дало уже результат: харьковские студенты, даже разговаривая с нами, говорят только по-русски, а когда ты продолжаешь говорить с ними по-украински, переходят на украинский язык, стесняясь того, что говорят по-украински», МАЛЫШКО возмущается, говоря, что скоро у нас совсем не будет читателя». Он сокрушенно говорит о том, что «Харьков, вообще, совершенно русский город и на улице украинского языка не услышишь». По этому поводу МАЛЫШКО замечает: «Странная политика!» Потом в этом разговоре МАЛЫШКО говорит: «В конце концов получится, что украинскую литературу будет читать только на селе – разве это путь для литературы? И зачем отрыв культуры села от культуры города? Это – вопреки нашей советской политике». Более конкретных выводов МАЛЫШКО не делает, ограничиваясь грустными размышлениями о потере читателя. Приехав, МАЛЫШКО узнал об исключении из партии критика СИДОРЕНКО и это вызвало его радость и торжество: «Так ему и надо, негодяю, заляпывал грязью литературу, а сам – грязь. Других националистами делал, а сам националист, немецкий холуй. Вот они, спекулянты, на борьбе с национализмом, вот на кого ориентируются СТЕБУНЫ и …СМУЛЬСОНЫ. Надо установить, кто же его нашел и высунул!..» – МАЛЫШКО доказывает, что это «дело рук СТЕБУНА». С таким же удовольствием МАЛЫШКО рассказывает дошедший до него слух, что, якобы из Узбекистана пришло письмо, в котором доказывается, что роман ЛЕ «Межигирря» – «расистский» и оскорбляющий узбеков. По сведениям МАЛЫШКО, в «Культуре и Жизни» уже написана статья, уничтожающая роман ЛЕ. МАЛЫШКО торжествует, что «наконец-то покажут место этому дураку и бездаре». Впрочем, МАЛЫШКО, в конце концов, приходит к выводу, что «все равно ЛЕ выйдет сухим из воды: по соображениям какой-то высшей политики будет решено ЛЕ не марать и он все равно останется сверху». «Высшую политику», МАЛЫШКО объясняет так: «Нельзя выступать против тех, кто борется с национализмом, даже если это сукины сыны. Вон «Молодость брата» ПЕРВОМАЙСКОГО – дрянь и троцкистская вещь, а попробовал ШЕРЕМЕТ выступить против, так его чуть не уничтожили за то, что он выступает против тех, кто ведет борьбу с националистами». Непроизвольно, кем-то начатый, зашел разговор о ФОМИНЕ – в связи с воспоминаниями о Ворошиловграде. Кроме МАЛЫШКО /у него на квартире/ присутствовали КУЧЕР и МОКРЕЕВ. На мой вопрос, а как ФОМИН попал к немцам, МАЛЫШКО категорически отбросил версии о том, что ФОМИН попал в окружение, а сказал, что «ФОМИН приехал из Уфы и, кто его знает, может быть, нарочно» – во всяком случае, он «из Ворошиловграда пробрался в Киев и явился прямо к ЛЮБЧЕНКО и арестован был одновременно с ЛЮБЧЕНКО, когда немцы сажали националистов. ЛЮБЧЕНКО повезло, может он и подсунул ФОМИНА, а ФОМИНА расстреляли». МАЛЫШКО резко отрицательно относится к ФОМИНУ, считая, что он не жертва, а хотел к немцам. Резолюция т. ШЕВКО МАЛЫШКО что-то уж очень усердно отбеливает Ост. ВЫШНЯ. Не подозревает ли он «СТРЕЛУ» в сотрудничестве с нами. 17. III                 ВОЛОШИН Донесення агента «Васильев» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Логiновiй 19 березня 1948 р. Строго секретно Форма № 6 П. М. ГУБЕНКО (Остап ВЫШНЯ) ведет себя последние 1?—2 месяца исключительно подчеркнуто пассивно. В журнал «Перець», работником которого он является, даже не показывается. Отговаривается тем, что якобы болеет. На самом деле это не так. 17.3.48 г. тов. ХРУЩЕВ, вызвав в ЦК партии большую группу писателей и других деятелей искусств, призвал их к активной работе. Никита Сергеевич специально обращался к ГУБЕНКО – мол талантливый Вы человек, а о сегодняшних героических делах колхозников ничего не пишете. А если и напишете, не совсем удачно. Это потому, что сегодняшнего колхозного села не знаете. ГУБЕНКО молчал все совещание. А теперь снова отмалчивается, ничего не написал. Когда его специально вызвали на работу, чтобы все же вытянуть, хоть что либо для журнала, опять ответил – болен и не явился. Донесення агента «Полевая» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Шевку та оперуповноваженому Меланченко 1 квiтня 1948 р. Строго секретно Форма № 6 30. III. с. г. я навестила семью О. ВЫШНИ. Павел Михайлович, крайне нервничал по причине бесконечных вызовов людей, с просьбой помочь через газету по разным вопросам; «абсолютно не дают работать» жаловался он. Позже пришел родственник, остановившийся у ВЫШНИ из Харькова, Митя. Из разговора было известно, что Митя зав. облоно из Харькова и приехал на съезд с докладом. Митя говорил, что на одном из секретных совещаний была дана установка относительно критических выступлений против писателей. Критика проводится с целью дать правильную установку на идеологическом фронте, а не отнюдь для того, чтобы в любом из данных случаев каждый считал своим долгом поднимать ненужный шум. «Да, – засмеялся Павло Михайлович, – у нас смертная казнь отменена, – а дают 25 лет вместо этого». Эта реплика звучала иронически. Настроение выравнялось и Павло Михайлович тепло простился со мной, приглашая заходить. Донесення агента «Васильев» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Логiновiй 2 квiтня 1948 р. Строго секретно После длительного перерыва и после ряда настойчивых приглашений ответ. секретаря редакции журнала «Перець» фейлетонист журнала Остап ВЫШНЯ /П. М. ГУБЕНКО/ 31.3.-48 года явился в редакцию и взял ряд заданий. Свою продолжительную неявку на работу ВЫШНЯ объяснил плохим состоянием здоровья. На самом деле это вранье. Его часто видели шляющим навеселе в разных местах города. Истинной причиной его появления на работе надо, очевидно, считать появившуюся нужду в деньгах. Отсюда и его немедленное согласие написать ряд фейлетонов. Один из них, «Лыс Мыкыта» ВЫШНЯ уже сдал в редакцию 1.4.-48 г. Ничем особым этот фейлетон не отличается от всех предыдущих. В нем лишь был один заслуживающий внимания перл. В части, где ВЫШНЯ подает монолог между членами земельной комиссии и кулаком, есть такая фраза. «Нам видомо, пане товаришу, що ви маете биля 100 моргив земли. Це видомо з документив колишньой росправи, а теперишньой сильради». Из этого ясно, во-первых, что сам ВЫШНЯ ставит знак равенства между бывшими органами власти панськой Польши и Советской власти в западных областях Украины. И, во вторых, пропагандировать такую клевету со страниц популярного журнала – значит делать явную услугу врагам народа, что и пытался сделать ВЫШНЯ, правда безуспешно на сей раз. Донесення агента «Стрела» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Шевку 7 квiтня 1948 р. Строго секретно ВЫШНЯ после приема у ХРУЩЕВА немедленно выехал на село. Пробыв десять дней, возвратился. Источник разговаривал с ним. ВЫШНЯ остался доволен поездкой, хотя и ездить пришлось в трудных условиях (распутица). По его рассказам, на селе «Живут хорошо – сытно и пьяно» (он был на Полтавщине). Рассказывая по этому поводу всяческие анекдоты, ВЫШНЯ приходит к выводу, что «вообще на селе хорошо». «Настроение хорошее». По его наблюдениям и «виды на урожай не плохие – озимые хороши». Он собирается, как только подсохнет, снова ехать на село. Настроение у него в день разговора было вообще хорошее. Источник его спросил, в чем секрет его хорошего настроения. ВЫШНЯ ответил: «Могу дать рецепт: не ходите в Союз писателей, не смотрите на СТЕБУНА, не слушайте СЕРПИЛИНА, не читайте всех их статей. Результаты не замедлят сказаться, организм реагирует немедленно». ВЫШНЯ много выступает по школам, клубам, не отказываясь, когда его приглашают. От разговора на международную тему ВЫШНЯ отмахнулся, сказав: «Все равно плохо, что тут говорить». Донесення агента «Васильев» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Логiновiй 28 травня 1948 р. Строго секретно Остап ВЫШНЯ вот уже более месяца нигде не бывает, в том числе и на работе. Он болеет. Не так давно у него было воспаление легких. Оправившись от болезни, ВЫШНЯ выехал в Ирпень, в дом отдыха писателей. Там он снова, изрядно выпивши, тяжело заболел. Сперва врачи даже опасались смертельного исхода, теперь ВЫШНЕ лучше. Его на днях перевезли из Ирпеня в стационар ЛСУ. Источник беседовал с директором стационара о состоянии здоровья ВЫШНИ. Ему сказали, что если все обойдется без хирургического вмешательства /у ВЫШНИ открылось кровотечение из язвы желудка/, то ВЫШНЮ будут продолжительное время лечить в постели. Если же придется оперировать, то это очень опасно для жизни в возрасте больного. Донесення агента «Васильев» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Логiновiй 28 травня 1948 р. Строго секретно Остап ВЫШНЯ /ГУБЕНКО П. М./ еще находится в стационаре ЛСУ, залечивает прошедший острый приступ язвы желудка. Теперь он даже более активно нежели раньше пишет фейлетоны для журнала «Перець» /членом редколлегии которого он является/, и для газет. Качество их тоже, что и прежних, поэтому в журнале, в частности, далеко не все из полученных принимаются к печати. Это раздражает ВЫШНЮ. Он выражает свое недовольство этим, заявляя: «Никита Сергеевич /ХРУЩЕВ/ в беседе со мной требует, чтобы я писал более остро, а напишешь, этого не помещают в прессе». На самом деле вся вышнянская «острота» проявляется в том, что наших советских людей он изображает до предела глупыми и бездарными. Источнику известно, что на днях, когда жене ВЫШНИ секретарем журнала «Перець» была возвращена рукопись ВЫШНИ «Целюща порода», то она заявила ему: отошлю этот фельетон товарищу ХРУЩЕВУ, он говорит, что Павел Михайлович не ставит остро вопросы, а фактически он это делает, но редакции не хотят помещать таких материалов. Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 17 вересня 1948 р. Строго секретно ВИШНЯ все лето проводит в доме творчества писателя на Ирпене. Образ жизни – полный отдых: купанье, изредка рыбная ловля, еще реже выезд на охоту, очень часто карты и постоянно домино. Работает мало, но постоянно выезжает на выступления – в Ирпене, Ворзеле и дальше – в Киев, область, Одессу. Выезды платные – для заработка. Пить после несчастного случая и больницы бросил совершенно, изредка, втихомолку выпивает кружку пива. Настроение преимущественно хорошее, веселое, жизнерадостное. Разговоры, которые он заводит сам, это – бесконечные анекдоты, шуточки, высмеивание окружающих. О литературных делах заговаривает сам мало и неохотно. Эти разговоры обыкновенно исчерпываются высказыванием презрения к САНОВУ и СТЕБУНУ, или жалобами, что «трудно, невозможно работать», что все, о чем бы ни захотел написать, «запретная зона». Комната, в которой проживает Вышня, сама собою превратилась в нечто вроде клуба – в ней вечно засиживаются другие отдыхающие за разговорами, картами, домино. Отношения у Вишни хорошие со всеми. Посетителей со стороны тоже бывает не мало – это преимущественно приезжающие приглашать его на выступления – почти каждый день кто-то приезжает куда-нибудь его приглашать на выступление. Из проживающих на Ирпене, Вишня более всего сошелся с МАЛЫШКО: МАЛЫШКО постоянно у него, или Вишня ходит к нему /МАЛЫШКО живет отдельно, не в доме творчества/. Вместе ездили на охоту. С РЫЛЬСКИМ ВИШНЯ почти не видается /РЫЛЬСКИЙ долгое время был в Москве/, ходить к РЫЛЬСКОМУ боится – боится не выдержать и выпить водки. К ЯНОВСКОМУ, тоже недавно приехавшему на Ирпень и живущему отдельно, не ходит. ЯНОВСКИЙ тоже был раз или два, но к Вишне специально не заходил. При чтении газет главное, что привлекает внимание ВЫШНИ – международное положение. На эти темы мы с ним много разговаривали. ВИШНЮ беспокоит опасность войны. Англо-американскую политику ВИШНЯ поносит, или высмеивает резкими шутками, чаще просто непристойно ругает. Прочтя речь БЕВИНА, опубликованную в «Британском союзнике», ВИШНЯ сказал: «Все наоборот. Вот мерзавец». Говоря об опасности войны: «Двадцать пять лет вся наша жизнь проходит под знаком опасности войны, во всем себя ограничиваем, всю свою жизнь – из-за этого ламаем. И вот была война, победили, и – опять то же самое. Так и повеситься с тоски можно…» Потом грустно добавил: «И ничего не поделаешь. Все правильно». Тревожно говорит ВИШНЯ о событиях в Югославии. Смысл его тревоги в том, что Югославия откололась от нас, и он очень радуется, когда в газетах промелькнет сообщение о том, что Югославия в каком-то вопросе вместе с нами. Например, радость его вызвало сообщение о Дунайской конференции, когда Югославия голосовала за наше предложение: «Ага! Все-таки с нами! На Америку все-таки наср…!» Неприятное впечатление на ВИШНЮ произвело сообщение /в корреспонденции Борзенка из Югославии/, что титовцы терроризируют партийные массы: ВИШНЯ сказал: «Так то оно так, только ведь и у нас так было» – он имел в виду борьбу с троцкистами и другими раскольниками и уклонистами. Очень внимательно следил ВИШНЯ за дискуссией по вопросам биологии. В основном он согласился с позицией ЛЫСЕНКА. Однако, делая свой вывод, скептически и иронически заметил: «Получается, что Мичурин прямо-таки основатель биологических наук. А все достижения, сделанные не русскими, перечеркнуты. Чего только у нас ни сделают, чтобы лаптем щи хлебать». В разговоре, возникшем в связи с угрозой урожаю от непогоды и возможными в связи с этим трудностями, ВИШНЯ заговорил о «беспросветной доле мужика». Он сказал: «За все у нас отвечает дядько. Партийный и советский аппарат у нас раздут, поглощает огромные средства, – дает дядько. Заводы работают на дотации, – средства берут у дядька. Лентяй рабочий преспокойно переходит на другой завод, а дядька – в Сибирь. Неурожай – дядько помирает. А будет урожай – значит с дядька больше возьмут, и все равно дядько будет в конце концов голодать». У ВИШНИ есть некоторые связи с ссылкой. Он не вдается в подробности, но говорит, что ему часто пишут вышедшие на волю, вместе с ним отбывавшие срок. Иногда, попадая в Киев, они посещают его дома. Фамилий ВИШНЯ не называет. В начале лета был у него возвратившийся из ссылки писатель ГЖИЦКИЙ, который был в Киеве проездом, потом ездил на родину во Львов и затем возвратился в места ссылки, где он остался на постоянную работу в качестве агронома. Однако, когда попробовать завести на эту тему разговор, ВИШНЯ рассказывает об уголовниках, а не политических, говоря, что у него с уголовниками были лучшие отношения и люди они более колоритные. Я заводил с ВИШНЕЙ разговор в том плане, что хорошо было бы съездить за границу, повидать тамошнюю жизнь. ВИШНЯ с испугом отвечал: «Не дай бог! Украдут, спровоцируют, будут стараться сделать шпионом. Не сделают. Но наши все равно не поверят, что не сделали – и пропала жизнь!» т. Шагуну. Установите Гжицкого [Пiдпис Цветухiна] 1.10.48. т. Секареву. К матер. на Вишню Об устан. Гжицкого и рез. пров. по его учету доложить. [Пiдпис нерозбiрливий] 3/Х-48. Донесення агента «Ленский» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Секареву 22 грудня 1948 р. Строго секретно О МАЛЫШКО Собственно, эти материалы относятся еще ко времени с’езда писателей. Я не смог в последний день с’езда увидеть А. МАЛЫШКО, не видел его и после избрания нового правления /его жена сказала мне, что он болен/, а затем мне пришлось на 5 дней выехать из Киева. 19. ХII я посетил МАЛЫШКО. Перед этим я уже знал, что он не был ни на заседании, не поехал в Москву по причине автомобильной катастрофы. Действительно, на лбу у МАЛЫШКО я увидел довольно заметную рану и шов. Мы выпили, закусили. И тут все выяснилось. Собственно, уже перед этим ко мне дошли весьма неясные слухи об этой «аварии». На самом деле никакой аварии не было. МАЛЫШКО ударила по голове какой-то посудой его жена Майя. «Еще чуть ближе к виску и она бы убила меня», – говорит А. МАЛЫШКО. Произошло это по словам МАЛЫШКО еще 10 декабря. «Ко мне пришли Остап ВЫШНЯ и РЫЛЬСКИЙ и эти старики, – говорит МАЛЫШКО, – вызвали эту сволочь и сказали ей: «Мы вас уважаем как жену прекрасного украинского поэта. Мы не позволим вам обращаться с ним так, как обращается СОСЮРИХА с СОСЮРОЙ. МАЛЫШКО – не СОСЮРА. Мы предлагаем вам освободить поэта от своей тирании. Оставьте этот дом». И действительно, Майя, жена МАЛЫШКО, уехала, забрав с собой даже занавески с окон, картины со стен и, конечно, шубу, привезенную ей МАЛЫШКО из Америки. «Это псих, – говорит МАЛЫШКО. – Мне говорил врач, что она ненормальная. Вот так она и стрелялась в сорок пятом году». А затем он сказал: «А может это тонкая игра. Возможно она это сделала по чьему-то заданию. Ведь кое-кому было очень важно хоть чем-нибудь дискредитировать МАЛЫШКО. Разве мои враги могли придумать что-нибудь более удачное, чем этот скандал в дни с’езда». Он очень просил меня написать письмо /под его диктовку/ о том, чтобы она не смела появляться в Киеве. «Ну что я сделаю, если она приедет», – малодушно говорит МАЛЫШКО. Он просил никому не говорить правды о его ране. «Всем известно, что я получил аварию на такси». Говоря о результатах с’езда, МАЛЫШКО высказывает свое удовлетворение. «А все-таки выбрали в президиум и в управление кого надо. Погнали этих БРОДСКИХ, СТЕБУНОВ и УСЕНОК. Правда, пришли АДЕЛЬГЕЙМ и ШАМОТА, но что эти двое против 28 членов? Да и ШАМОТА теперь изменит курс, не будет прыгать на веревочке СТЕБУНА. РУДЕНКО, например, – говорит МАЛЫШКО, – сам приходил ко мне, проведывал меня, ищет моей дружбы». Это правда, я был свидетелем, как еще во время с’езда, в кабинку, к столику в театральном ресторане, где сидел МАЛЫШКО, я и другие, подходил РУДЕНКО. Он чокался с МАЛЫШКО, пил за его здоровье, предлагал петь всем рестораном, но МАЛЫШКО отказался. «Ишь провоцирует, чтобы потом сказали: МАЛЫШКО пьяный орал в ресторане! Не выйдет!» Вообще же сейчас после с’езда я наблюдаю у МАЛЫШКО некоторое успокоение. Во-первых, он сам прошел в руководство Союза. У него произошла /в ресторане «Интурист»/ очень крупная ссора со ШВЕЦОМ. ШВЕЦ нападал на МАЛЫШКО за его выступление на с’езде. Речь шла о ГОЛОВКО. Швец утверждал, что выступление МАЛЫШКО было против ГОЛОВКО. ВОСКРЕКАСЕНКО и МОКРИЕВ, например, высказывались, что наоборот, МАЛЫШКО о ГОЛОВКО говорил не враждебно. Спор зашел до того, что МАЛЫШКО в запальчивости начал выгонять «подлеца ШВЕЦА», «пьяницу» и «тупоголового хохла», «бездару» и «лентяя» /выражение А. МАЛЫШКО/ из-за стола. В отместку за все это ШВЕЦ сказал, что стихи МАЛЫШКО «Тошно читать». И все же после этого МАЛЫШКО пошел вместе с ВОСКРЕКАСЕНКО и ШВЕЦОМ к МОКРЕЕВУ на квартиру, где играли как ни в чем не бывало в дурака, и даже пригласил к себе ШВЕЦА ночевать. Нет сомнения, что между этими людьми есть что-то скрытое, примиряющее их в самой жестокой схватке. Сейчас А. МАЛЫШКО, очевидно, в Полтаве, куда он намеревался выехать по случаю празднования КОТЛЯРЕВСКОГО. Справка: Агенту «ЛЕНСКОМУ» указано на недостаточную активность в разработке МАЛЫШКО и окружающих его лиц. «ЛЕНСКОМУ» предложено не только чаще встречаться с МАЛЫШКО, но и постараться сблизиться с ВОСКРЕКАСЕНКО, СМЕЛЯНСКИМ и КОЗАЧЕНКО, являющимися наиболее близкими связями МАЛЫШКО. Условились, что в ближайшее время «ЛЕНСКИЙ» пригласит к себе на вечеринку /по случаю примирения с первой женой/ МАЛЫШКО и эти его связи, а также РЫЛЬСКОГО, О. ВЫШНЮ и КОПЫЛЕНКО. Донесення агента «Шахматист» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Секареву 21 сiчня 1949 р. Строго секретно Накануне нового года 31 декабря 1948 года Остап ВИШНЯ прислал источнику поздравительное письмо (датированное 29-м января), в котором между прочим, пишется следующее: «Треба, щоб у нас був БЕЛИНСКИЙ! Треба! Що? Знову нацiоналiзм?! Нi уже на цьому нас iз вами не пiймають! Ви знаете, Л.М., що як би мое серце вмiстило любовь до ПУШКИНА – ПУШКИН бы разирвався! Справа в тому, що нам заважають (подчеркнул О. В.) любити ПУШКИНА. Ревнують до любови! Бог з ними! Одного прошу, щоб я так любив свий народ, як його любив ПУШКИН! Так! Так – Подумайте! Невже вы думаете, що можна в огиду народа – попуститися? Николы! змагатысь? Будь ласка! Але мыни хочется бути кращим од ПУШКИНА? Спробуйте!» Националистический характер этих намеков не оставляет сомнения. О. ВИШНЯ, как видно из приведенного отрывка, сетует на то, что ему, мол «мешают» любить ПУШКИНА. Кто и как можно спросить. Оканзывается, ему хочется, чтобы на Украине были писатели «лучшие» ПУШКИНА, а этого мол, «не разрешат», т. е. кто то по мнению ВИШНИ, препятствует развитию украинской культуры. В соответствии с такими настроениями ВИШНЯ призывает «не попуститься». В другом месте своего письма ВИШНЯ призывает: «Бережить О. ГОНЧАРА! Бережить його як себе, бережить його, як серце, йому треба одогриты серце в литератури! Литература без серця бути не може! Хай гавкають! Хай, не в цим рич! Ой не в цим! А серце ГОНЧАРЕВИ треба открыты! Думаю шо ви мене разумиете!» Смысл этой тирады не совсем понятен, но думается, что ВИШНЯ «убеждает» источника идейно повлиять на ГОНЧАРА – очевидно, в духе, приемлемом для ВЫШНИ. До сих пор разговоров ни с какими подобными письмами или разговорами о ВЫШНЯ к источнику не обращался. Кстати, в этом письме он пишет: «Цього мого листа, ничым, крим любови до литературы не выклыкано, можете знищити, можете на його плюнуты – це Ваша справа». Через несколько дней 3 или 4-го января О. ВИШНЯ пришел к источнику с просьбой быть редактором его «избранных произведений», в которые он думает сколотить и часть своих старых произведений (до 1933) написанных в большинстве в духе кулацко-националистической идеологии. Когда источник ответил, что редактором этих произведений издательству нужно назначить кого-нибудь другого. ВИШНЯ стал просить его помочь в подборе произведений для издания. Источник согласился просмотреть, но не обещал наперед, что результат его работы будет положительным для ВИШНИ. О своем письме ВИШНЯ речи не заводил. Однако, сам факт его написания говорит о том, что ВИШНЯ продолжает высказывать националистические взгляды и пытается «прощупать» в этом отношении ряд других писателей, в том числе и источника, рассчитывая найти своих единомышленников. Справка: Источнику дано задание в ближайшее время посетить О. ВИШНЮ и провести с ним разговор по поводу его письма и моментов националистического характера, затронутых в этом письме. Вместе с тем источник постарается завязать с ВИШНЕЙ близкие отношения с целью дальнейшей его разработки. Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 24 сiчня 1949 р. Строго секретно О предстоящем с’езде партии ЯНОВСКИЙ говорит: «С’езд будет хороший. Ведь приходим к с’езду с действительно огромными достижениями. Вы читали сводку статистического управления? Когда такая сводка, то понятно, что с’езд будет радостный и торжественный». Он добавляет: «Ну, конечно, международные дела и напряжение сил для дальнейшего строительства – так что с’езд будет не банкетный. Но никаких неприятностей не должно быть». Я спросил – можно ли ждать каких-либо изменений после с’езда? ЯНОВСКИЙ ответил: «А каких изменений? И вообще изменения бывают только на всесоюзном с’езде. Да и то – какие же могут быть изменения?» Он добавил: «Только бы Никита Сергеевич остался и дальше!» Между прочим ЯНОВСКИЙ бросил такое замечание: «А в тот район во время с’езда лучше не ходить». СЕНЧЕНКО к обсуждению предстоящего с’езда отнесся индеферентно. По его мнению, главное внимание с’езда будет сосредоточено на вопросах сельского хозяйства. «Конечно, – добавил он, – и буржуазный национализм не забудут, и нас опять наверное помянут». На мой вопрос, можно ли ждать каких-либо изменений, СЕНЧЕНКО ответил опять-таки из области сельского хозяйства, предполагая широкое обсуждение вопросов агротехники, плана лесонасаждения и организации колхозного производства. Когда я сказал, что имею в виду политические изменения, СЕНЧЕНКО возвратился к вопросу борьбы с буржуазным национализмом, имея, впрочем, в виду только литературные дела и высказывая предположение, что «уже изменения, какие нужно было, произошли и сейчас не так, как было при КАГАНОВИЧЕ, но все равно долбать будут и будут». В общем эта тема не вызвала у СЕНЧЕНКО интереса. ВЫШНЯ на разговор о предстоящем с’езде откликнулся фразой: «Будем надеяться, что никаких изменений на с’езде не будет». На вопрос, какие изменения он имеет в виду, он ответил: «Да вот же были разговоры, что забирают Никиту Сергеевича и будет ПАТОЛИЧЕВ». Далее он сказал: «Не знаю, может ПАТОЛИЧЕВ тоже хороший человек – с КАГАНОВИЧЕМ то он не ужился, но пусть уж бог даст, чтобы оставался Никита Сергеевич». Слух о якобы предстоящем уходе ХРУЩЕВА ВЫШНЯ, по его словам, принес из редакции /Перца? или газет/ и услышал его в такой редакции, что ХРУЩЕВ должен перейти на работу в ЦК ВКП/б/ на место ЖДАНОВА. К этому ВЫШНЯ добавил еще: «Конечно, приятно, чтобы Никита Сергеевич был вторым человеком в Москве, но уж лучше пусть с нами остается». Когда я сказал ЯНОВСКОМУ, что любопытно было бы поближе посмотреть с’езд, ЯНОВСКИЙ бросил свою фразу: «В тот район лучше во время с’езда не ходить». Разговор этот у нас развивался в том плане, что с’езд будет проходить в торжественной обстановке. Я понял это замечание так, что во время с’езда будет такая охрана и подозрительным людям лучше близко не появляться, а нас ЯНОВСКИЙ считает людьми, которым не особенно доверяют. Донесення агента «Шахматист» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Секареву 8 лютого 1949 р. Строго секретно Недавно источник имел разговор с О. ВИШНЕЙ. Разговор касался многих тем, главным образом литературных. В одном из мест этого разговора в словах ВИШНИ прозвучала нота явной нелюбви и даже враждебности по отношению к русской советской литературе. Речь шла о современных украинских писателях-юмористах. Говоря о них и в том числе о себе, О. ВИШНЯ пытался утверждать, что украинский юмор якобы стоит «выше» русского, что украинской литературе в этом отношении якобы нечего учиться у русской, скорее наоборот – русские, по мнению О. ВИШНИ, сами должны поучиться у украинцев: «У них (при этом – характерный жест в северную сторону, т. е. в сторону Москвы) таких писателей, как наша украинская четверка юмористов /ВИШНЯ, ОЛЕЙНИК, БЕЛОУС, ВОСКРЕКАСЕНКО/ нет и, кажется, скоро не будет. У нас – настоящие писатели-юмористы, а у них – хохмачи». Так рассуждает О. ВИШНЯ. Нетрудно увидеть в этих словах выражение присущей ему давно националистической враждебности ко всему русскому и в частности к русской литературе, а также националистической «теорийки» о том, что развитие украинской литературы должно проходить путем «вiдрубностi» от русской культуры. Касаясь вопроса о ГОНЧАРЕ и его творчестве, ВИШНЯ указал, что по его мнению этот писатель еще «творчески не определился». «Я возлагаю на него большие надежды, – сказал О. ВИШНЯ, – но ГОНЧАРУ нужно помочь в этом самоопределении, – сказал ВИШНЯ. – ГОНЧАР – одинок. Многие старшие писатели /ПАНЧ, КОПЫЛЕНКО/ его не любят как опасного конкурента. Он сам тоже замкнулся, так как не доверяет многим писателям, которые не любят его за успехи в литературе». Донесення агента «Полевая» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Секареву 28 березня 1949 р. Строго секретно 26.ІІІ.1949 г., по моему приглашению, мне нанесли визит О. ВИШНЯ, его жена Варвара Алексеевна и жена СЕНЧЕНКО. В беседе Павло Михайлович очень злобно сказал мне, что СТЕБУН в 1937 г. подал 835 заявлений на таких людей, как мы. «…Вы подумайте, какие он деньги зарабатывал за свою гнусную писанину, а мы с Вами делаем полезное дело и ничего не имеем. Я Вас уверяю, что если бы я этих людей – СТЕБУНА, САНОВА, АДЕЛЬГЕЙМА и др. встретил там, где мне пришлось побывать, то я бы их уничтожил. Я бы только сказал ребятам и никто бы не знал, где они делись. Я бы только дал команду – убрать. Вообще я миролюбивый человек, но этих убрал бы в пять минут». Я спросила у Павла Михайловича, выступает ли он публично. «…Меня это не устраивает ни с какой стороны. Я делаю сборы, а СТЕПАНОВ собирает плеяду хвостов и в результате я делаю сборы, а мне платят 100 рублей за выступление. Мне хватит выступлений бесплатных и поэтому я не хочу выступать у СТЕПАНОВА». Я возразила на это, что сейчас вообще плохие сборы. «…Но ведь ШУМСКОМУ он платит не 100 рублей. Зачем же я буду делать сборы для ШУМСКОГО и других», – ответил мне Павло Михайлович. Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 18 квiтня 1949 р. Строго секретно ВЫШНЯ в разговорах о пленуме преисполнен полного удовлетворения. Он говорит: «На проверку выходит, что там /ЦК/ действительно думают про настоящую литературу. Это уже без дураков!» Борьбу с критиками-космополитами ВЫШНЯ связывает с взаимоотношениями с Америкой. Однако он отмечает и то, что «Америка – Америкой», но к этому давно уже шло, все предыдущие постановления бы и в эту же точку – литература и искусство должны быть народными». Прилагая народность литературы, как мерку, к своему творчеству, ВЫШНЯ говорит: «Вот так живешь, живешь всю жизнь, бьют тебя, бьют, а потом под старость оказывается, что всю-то жизнь ты прожил правильно». Беспокойство ВЫШНИ вызывает то, что «замешают невиновных». Он говорит: «космополитов не так-то много, а уже сто фамилий назвали. Он не согласен с тем, что МАЛЫШКО отнес к космополитам ПИДСУХУ. Он возмущается, что КАСЬЯН хотел об’явить космополитом ПЕТРИЦКОГО – под шумок свести личные счеты». Говорит: «Надо беречь людей, зачем марать честных людей». ВЫШНЯ много говорит о том, что «теперь будет легче работать и от работы больше будет пользы». Остап Вишня «Думи моi, думи моi…» (щоденниковi записи) 6 травня 1949 р. Говорять про мое 60-лiття. Про його святкування i т. iн. Я говорю: «Не треба!», «Навiщо?!» І бачу, що кожний, кому я це говорю, думае: «Так! так! «Скромничае»… Молода пiч колупае…» А менi так не хочеться, от, iй-богу, не хочеться нiякого з приводу мого 60-лiття «буму». Не в моiм це характерi! Не вiрите? А я прошу вас: повiрте! Коли iнодi Вишня «окрисювався», вимагав до себе уваги i т. iн., – то це було тiльки тодi, коли Вишня був представником радянськоi лiтератури. Для лiтератури i в iм’я лiтератури. А шiстдесят лiт – це мое, особисте. Не треба! Лист вiддiлу «А» МДБ УРСР до 5 управлiння МДБ УРСР 21–22 липня 1949 р. Совершенно секретно НАЧАЛЬНИКУ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР ПОЛКОВНИКУ – тов. ЦВЕТУХИНУ В связи с запросом ЦК КП/б/У, нами проверяется ГУБЕНКО Павел Михайлович /литературный псевдоним Остап ВИШНЯ/, 1889 года рождения, уроженец Сумской области, на которого в 5 Управлении МГБ УССР /в отделении тов. СЕКАРЕВА/ имеется дело-формуляр № 1553. Прошу дать указание срочно составить подробную справку по материалам дела и выслать в Отдел «А» МГБ УССР. НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА «А» МГБ УССР полковник                   [Пiдпис]              /ПОДОБЕДОВ/ «21/22» июля 1949 г. № 10/4/ 18834 Исп. Арсеев Резолюцii: «т. Волошину. [Пiдпис Цветухiна] 22.7.49». «т. Секарев. Срочно исполнить. 23.7.49. [Пiдпис Волошина]». Вiдповiдь 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР на запит вiддiлу «А» МДБ УРСР 15 серпня 1949 р. Совершенно секретно На № 10/4/18834 НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА «А» МГБ УССР Полковнику – тов. ПОДОБЕДОВУ Направляем справку по делу-формуляр № 1553 на ГУБЕНКО Павла Михайловича. ПРИЛОЖЕНИЕ: упомянутое. НАЧ. 2 ОТДЕЛА 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник           [Пiдпис]                  /ВОЛОШИН/ ЗАМ. НАЧ. ОТДЕЛЕНИЯ 5 УПР МГБ УССР подполковник      [Пiдпис]                  /ЩЕЛКУНОВ/ «15» августа 1949 г. № 5/2/ 14054 Исп. Сырцов      [Пiдпис] Донесення агента «Ленский» начальнику вiддiлення 2 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Секареву 30 листопада 1949 р. Строго секретно Недавно в доме писателей проходил вечер, посвященный Остапу ВЫШНЕ, в связи с его 60-летием. Вечер прошел, я бы сказал, демонстративно, с желанием всеми мерами подчеркнуть любовь писателей к Остапу ВЫШНЕ. С докладом – славословием выступил КОБЫЛЕЦКИЙ. Блестящие стихи прочли юбиляру РЫЛЬСКИЙ и МАЛЫШКО. Все это происходило с троекратными поцелуями. К удивлению всей аудитории ШУМСКИЙ прочел «Крымские ночи» – гумореску ВЫШНИ, до сих пор запрещенную. Закончился вечер ужином где-то в ресторане, который организовал, по его словам, Андрей МАЛЫШКО. /К сожалению я на этом ужине не был/. А спустя два дня после этого я виделся с МАЛЫШКО. Он говорил: «Хоть немного отметили старика. А что скажет ЦК и Правительство, не знаем. Говорил я с НАЗАРЕНКО, чтобы орден Остапу дали, НАЗАРЕНКО ответил: «Я сам этого вопроса не решаю. Как Москва скажет!» Ну, что ж, будем ждать Москвы, вздыхает МАЛЫШКО. А я скажу одно: у нас в литературе нет писателя, более сильного, чем Остап ВЫШНЯ! Он – и ШЕВЧЕНКО. И потом вдруг добавил: – Ну, а как прошел вечер! Красота! И ты заметил! Ни одного космополита не было!» С 1 декабря открывается зимний сезон в доме творчества в Ирпене. Но он может быть открытым, если разберут путевки. МАЛЫШКО едет туда. Он собирает туда и всех друзей, агитирует за поездку. Конечно, было бы интересно быть там с ним. Витяг з плану агентурно-оперативних заходiв з лiквiдацii виявленого пiдпiлля ОУН-мельникiвцiв на територii УРСР 6 грудня 1949 р.[32 - Дата ознайомлення з документом спiвробiтника 5 управлiння МДБ УРСР Секарева.] Совершенно секретно …29 ноября 1947 года на польско-советской границе был задержан нашими пограничниками при нелегальном переходе границы на территорию УССР оуновский эмиссар ФЕНИК Богдан Петрович, оуновская кличка «ОСТАП». По данным агента 1 Управления МГБ УССР «КОБЗАРЯ» было известно, что ФЕНИК Богдан связан с руководителем Львовского Областного «Провода» ОУН-мельниковцев «Д…М», по заявлению которого весной 1947 года направлялся в гор. Мюнхен, что брат ФЕНИКА Богдан, – ФЕНИК-ДОМБРОВСКИЙ Владислав является руководителем пунктов связи и явок закордонного «Провода Украинских националистов», находящихся на территории Польши. – У ФЕНИКА Богдана при обыске обнаружены и из’яты различные оуновские материалы, в том числе представляющий исключительный оперативный интерес блокнот с кодированными записями. В результате тщательного изучения закодированных записей в этом блокноте, был найден ключ кода и раскодированы фамилии, адреса, пароли для связи и другие приметы на 111 националистов, находящихся на территории Украины, из числа которых наибольший оперативный интерес представляют: 1. Губенко Павел Михайлович, литературный псевдоним Остап Вишня, 1889 года рождения, известный на Украине писатель-фельетонист, член редакционной коллегии журнала «Перец», проживает в гор. Киеве, ул. Ленина № 61 кв. 21 Губенко П. М. – видный украинский националист, в 1933 году был арестован как активный участник «Украинской военной организации». Обвинялся в проведении на протяжении ряда лет антисоветской националистической работы и в подготовке террористического акта против секретаря ЦК КП/б/У. В пред’явленном обвинении признал себя виновным и в 1934 году был осужден военной коллегией к 10 годам ИТЛ. В 1943 году по просьбе ряда писателей и деятелей украинской культуры Губенко был из заключения освобожден и возвратился в Киев. За время нахождения Губенко в Киеве с его стороны отмечаются антисоветские националистические проявления, а также высказывания симпатии к националистическим деятелям прошлого. В раскодированных записях блокнота ФЕНИКА указаны условия для установления связи с Губенко. 2. Смолич Юрий Корнеевич, 1900 года рождения, беспартийный, из дворян, член союза советских писателей Украины, писатель, ответственный редактор журнала «Украина», проживает в гор. Киеве, ул. Ленина № 68 кв. 18. Смолич с 1917 года принимал участие в националистическом движении, с 1923 года являлся активным членом антисоветской националистической организации «ВАПЛИТЕ», поддерживал тесные связи с видными украинскими националистами – ХВЫЛЕВЫМ, КУЛИШОМ, ВРАЖЛЫВЫМ, ПОЛИЩУКОМ, ЯНОВСКИМ и др. В 1935 году Смолич задерживался УНКВД по Харьковской области, где дал признательные показания о своих националистических настроениях и связях с активными участниками украинского националистического подполья, а также рассказал об известных ему фактах враждебной деятельности со стороны окружающих его лиц. В настоящее время за Смоличем антисоветской деятельности не наблюдается, однако, учитывая наличие к нему явки и пароля для связи, обнаруженных в раскодированном блокноте ФЕНИКА, можно предполагать, что Смолич поддерживает связь с антисоветским националистическим подпольем. …4. В целях перехвата существующих каналов связи между закордонным центром ОУН-мельниковцев и оуновскими подпольными организациями, действующими на территории УССР – провести следующие оперативные мероприятия: …з/ Учитывая, что у эмиссара «Провода Украинских националистов» ФЕНИКА Богдана, прибывшего из-за кордона обнаружены условия связи и явки ПУН к украинским писателям Губенко и Смоличу 5-му Управлению МГБ УССР разработать план мероприятий в целях их активной агентурной разработки, установления их возможных связей с закордонным центром ОУН-мельниковцев. В плане предусмотреть возможность направления к Губенко и Смоличу проверенного агента с соответствующей легендой, под видом курьера ПУН. Проведение всех мероприятий по данному делу возложить на 5 Управление МГБ УССР. Верно: ЗАМ. НАЧ. 1 ОТДЕЛА 1 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР майор                                   /БУРЛАЧЕНКО/ 5 мая 1948 года. г. Киев Верно: НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛЕНИЯ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР майор            [Пiдпис]            /СЕКАРЕВ/ Ознак. 6/XII 49 г. (Эта выписка была получена в мае 1948 г., а в отделение передана в декабре 1949 года, после ухода быв. нач. отдела Волошина.) Лист управлiння 2-Н МДБ УРСР до витягiв iз протоколiв допитiв звинуваченого Феника Б. П. та затриманого Шевчука С. В. 23 сiчня 1950 р. Совершенно секретно УРСР МІНІСТЕРСТВО ДЕРЖАВНОЇ БЕЗПЕКИ                                НАЧАЛЬНИКУ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР ПОЛКОВНИКУ «20/23» января 1950 г.               тов. ЦВЕТУХИНУ №7/1/264                               гор. Киев г. Львов Направляю выписки из протокола допроса арестованного ФЕНИКА Б. П. и задержанного ШЕВЧУКА С. В. на Остапа Вишню для оперативного использования. ПРИЛОЖЕНИЕ: – По тексту на «2» листах. ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА УПРАВЛЕНИЯ 2-Н МГБ УССР подполковник               [Пiдпис]                           /ШОРУБАЛКА/ Витяг з протоколу допиту звинуваченого Феник Б. П. 19 липня 1948 р. Совершенно секретно ВОПРОС: – При аресте у вас из’ята записная книжка с большим количеством адресов, записанных в зашифрованном виде. Об’ясните, как необходимо понимать все эти адреса и покажите все, что вам известно о лицах, которым принадлежат указанные адреса? ОТВЕТ: – Действительно у меня из’ята записная книжка с большим количеством различных адресов, записанных в зашифрованном виде. Эту записную книжку я получил от «КАРОГО» в г. Опеле 27 ноября 1947 года – накануне моего перехода на территорию Украины. Адреса и фамилии, записанные в зашифрованном виде, принадлежат участникам ОУН-мельниковцев, состоявшим в организации в период немецкой оккупации. С некоторыми из них я должен был установить связь и выяснить возможность дальнейшего использования в ОУН. Для расшифровки записей имеется ключ: Х + 2 х 2, т. е. к номеру, за которым записана фамилия, необходимо прибавить 2, а затем умножить на 2, результат будет соответствовать номеру, за которым записан адрес этого лица: или Х: 2–2. Расшифровав согласно данному ключу имеющиеся в блокноте записи, я могу показать следующее: …50. № 10 «Я вид вашего друга Антоши, що носыв ч. 14 галоши. И був высмиянцем першои марки, але николы не пыв з вами чарки». Этой записи соответствует фамилия за № 3 – Остап ВИШНЯ. О вышеуказанной записи мне ничего неизвестно. Допросил: СЛЕДОВАТЕЛЬ СПЕЦЧАСТИ МГБ УССР капитан                                       /ХРЕБТАТИЙ/ Подлинник настоящего протокола допроса находится в след. деле № 148993 по обвинению ФЕНИКА Богдана. Верно: ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ УПРАВЛЕНИЯ 2-Н МГБ УССР лейтенант                   [Пiдпис]                      /ЧЕРНЯВСКИЙ/ Витяг з протоколу допиту затриманого Шевчука С. В. 4 сiчня 1950 р. Совершенно секретно ВОПРОС: – Продолжайте свои показания относительно связей бандгруппы «ОСТАПА». ОТВЕТ: – «ОСТАП» неоднократно рассказывал всем участникам банды, что он имел задание из-за границы связаться с писателем Остапом ВИШНЯ по паролю – рассказать ему стихотворение, но его содержание «ОСТАП» не сказал. Упоминал, что ему пароль к Остапу ВИШНЕ давал какой-то генерал. Допросил: СТ. ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ ОТДЕЛА 2-Н УМГБ ВОЛЫНСКОЙ ОБЛАСТИ ст. лейтенант                               /ЧЕХА/ Справка: Подлинный протокол допроса находится в делах 3-го отделения отдела 2-Н УМГБ Волынской области. Верно: ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ УПРАВЛЕНИЯ 2-Н МГБ УССР лейтенант           [Пiдпис]              /ЧЕРНЯВСКИЙ/ Довiдка на Фенiка Б. П., пiдготовлена заступником начальника 5 управлiння МДБ УРСР полковником Танельзоном 31 сiчня 1950 р. Совершенно секретно Просмотром следственных материалов по делу задержанного в конце 1947 года при переходе границы из Польши эмиссара центрального «Провода» ОУН-мельниковцев ФЕНИКА Богдана Петровича установлено, что последний, находясь в Мюнхене, получил от референта связи Краевого «Провода» «МАРКО» задание по развороту подрывной деятельности на территории СССР. В частности, перед ФЕНИКОМ Б. была поставлена задача восстановить связи с несколькими участниками ОУН мельниковского направления, с которыми связь была прервана еще с периода немецкой оккупации. Для выполнения этой задачи «МАРКО» предложил ФЕНИКУ Б. получить у своего брата ФЕНИКА Владислава /оуновская кличка «КАРЫЙ»/, проживающего в Польше и являющегося руководителем пунктов связи центрального «Провода», адреса и пароли небольшой группы бывших членов ОУН из числа оставшихся после войны на территории УССР. Возвращаясь из Мюнхена, ФЕНИК Б. остановился у своего брата. В ответ на просьбу брата о передаче ему явок к участникам ОУН ФЕНИК Владислав рассказал, что в свое время он получил от «МАРКО» из Мюнхена список бывших членов ОУН с указанием способов связи с ними, причем этот список, отпечатанный на машинке, он лично переписал впоследствии симпатическими чернилами, в зашифрованном виде в блокнот. Указанный блокнот ФЕНИК Владислав передал своему брату перед его переходом границы на территорию СССР; при задержании ФЕНИКА Богдана этот блокнот попал в наши органы. Произведенной расшифровкой записей блокнота и показаниями ФЕНИКА Б. установлено, что подавляющее большинство фигурирующих в блокноте оуновцев проживало на оккупированной немцами территории и в годы оккупации принимало участие в деятельности ОУН-мельниковцев. Для каждого из них в блокноте указаны способы связи, по поводу этих способов связи ФЕНИК Богдан дал на следствии необходимые пояснения. Вместе с тем в числе оуновских явок /всего на 111 человек/ в блокноте ФЕНИКА Богдана были обнаружены фамилии известных украинских писателей Юрия Смолича и Остапа Вишни, для связей с которыми в блокноте указаны специальные пароли. На допросе от 19 июня 1948 года ФЕНИК Богдан по поводу записей блокнота в отношении Юрия Смолича и Вишни показал следующее: «…49. № 12 «Я вiд пiсьменника, якого роман «Золотi ворота» ви особисто читали в рукописи и схвалили до друку, але той роман не вийшов друком через вiйну». Этой записи соответствует фамилия за № 4 – Юрий Смолич. О вышеуказанной записи мне ничего неизвестно, а своих предположений строить не могу. 50. № 10 «Я вiд вашего друга Антоши, що носив ч. 14 галоши. И був висмиянцам першоi марки, але нiколи не пив с вами чарки». Этой записи соответствует фамилия за № 3 – Остап Вишня. О вышеуказанной записи мне ничего неизвестно». Таким образом, в ходе следствия по делу ФЕНИКА Б. не было установлено, действительно ли и с какого времени Ю. Смолич и О. Вишня являются участниками ОУН, какие планы по установлению связи с ними намечал ФЕНИК Богдан, а также имеют ли какой-либо скрытый смысл приведенные выше пароли. По-видимому, следователь должного внимания выяснению этих вопросов не уделил. Из числа оуновцев, указанных в блокноте, в настоящее время установлено более 60 человек. Несколько человек арестовано. Данные о их принадлежности к ОУН-мельниковцев подтверждены. От закордонного источника МГБ СССР в сентябре 1949 года получены данные о том, что член центрального «Провода» ОУН-мельниковцев и референт пропаганды этого «Провода» БЛОХИН в разговоре с этим источником заявил, что во второй половине 1947 года из Мюнхена в Киев направлялся специальный курьер центрального «Провода» /фамилию не назвал/. Этому курьеру поручалось переправить в Киев письма определенным лицам. Одно из таких писем должен был написать писатель Анатолий ГАК /до войны и в период немецкой оккупации проживал в гор. Харькове. При немцах сотрудничал в газете «Украинские висти» под псевдонимом «МАРТИН ЗАДЕКА». В настоящее время живет в гор. Ульме/. В числе адресатов, кому должны быть направлены письма, БЛОХИН назвал писателей Юрия Смолича и Остапа Вишню. О возвращении курьера БЛОХИН ничего не сказал. Является ли этот курьер и арестованный ФЕНИК Богдан одним и тем же лицом установить не представилось возможным. Следует однако отметить, что при обыске у ФЕНИКА Б. никаких писем к Смоличу и Вишне обнаружено не было. ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                         /ТАНЕЛЬЗОН/ «31» января 1950 года. Запит 5 управлiння МДБ УРСР до управлiння МДБ Волинськоi областi 31 сiчня 1950 р. Совершенно секретно Л И Ч Н О НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ МГБ ВОЛЫНСКОЙ ОБЛАСТИ П о л к о в н и к у тов. СИДОРОВУ г. Луцк Содержащийся у Вас под стражей участник ОУН ШЕВЧУК Сергей Васильевич на допросе от 4 января с. г. дал показания о том, что главарь бандгруппы «ОСТАП» в разговоре с ШЕВЧУКОМ неоднократно говорил о том, что оуновское подполье имеет намерение установить связи с украинским писателем Остапом Вишней, использовав для этой цели специальный пароль. Просим навести точные справки и подробно ориентировать нас об оуновской деятельности «ОСТАПА», какое положение в ОУН он занимал раньше и в настоящее время, какую бандгруппу возглавляет сейчас, район действия банды «ОСТАПА», имел ли он или оуновские руководящие звенья, куда возможно входил «ОСТАП», задание на установление связей с украинскими националистами в восточных областях УССР и в частности среди ведущих кругов украинской интеллигенции в Киеве. Одновременно просим по указанным вопросам подробно допросить ШЕВЧУКА, выяснив через него также и следующее: от кого «ОСТАПУ» стало известно о намерениях оуновского подполья установить связь с Остапом Вишней, какой «Провод» и когда именно должен был установить такую связь и принимались ли в этом направлении какие-либо конкретные меры. Особое внимание в процессе допроса ШЕВЧУКА просим уделить выяснению вопроса о том, является ли Остап Вишня участником националистического подполья или речь шла о привлечении его к антисоветской работе на стороне ОУН. Отдельно перед ШЕВЧУКОМ поставьте вопрос о происхождении и содержании пароля. Прошу Вас лично проследить за получением самых исчерпывающих данных по этому вопросу. Ориентировку об «ОСТАПЕ» и протокол допроса ШЕВЧУКА вышлите в 5 Управление МГБ УССР. ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР Полковник                   /ТАНЕЛЬЗОН/ Верно:           [Пiдпис Секарева] Запит управлiння контррозвiдки МДБ Киiвського вiйськового округу до 5 управлiння МДБ УРСР 14 лютого 1951 р. Совершенно секретно УПРАВЛЕНИЕ КОНТРРАЗВЕДКИ МГБ КИЕВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА гор. Киев «14» февраля 1951 г. № 1/1153 НАЧАЛЬНИКУ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР – ПОЛКОВНИКУ тов. ЦВЕТУХИНУ гор. Киев. По связям разрабатываемого нами по подозрению в принадлежности к украинскому националистическому подполью Гончаренко Ивана Ивановича, о чем мы Вас ориентировали № 1/37859 от 5 октября 1950 года, проходит поэт Остап ВЫШНЯ, ранее судимый за украинскую националистическую деятельность. В отношении Остапа ВЫШНЯ Гончаренко нашему источнику рассказал, что он «заступник украинских интересов. Его побили, но он оправился и то, за что воюет Остап, дело всего украинского народа». Просим выслать справку по имеющимся у Вас материалам на Остапа ВЫШНЯ, а также через имеющиеся у Вас возможности выяснить характер его взаимоотношений с Гончаренко. НАЧАЛЬНИК УПР. КОНТРРАЗВЕДКИ МГБ КИЕВСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА генерал-майор           [Пiдпис]                    (ПОКОТИЛО) НАЧАЛЬНИК I ОТДЕЛА УКР МГБ КВО полковник                [Пiдпис]                    (ПИЛИПЕНКО) Звернення заступника мiнiстра державноi безпеки УРСР генерал-майора Попереки до 2 головного управлiння МДБ СРСР 14 лютого 1950 р. Совершенно секретно 14 февраля 19 50 № 397/п НАЧАЛЬНИКУ 2 ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ МГБ СССР Генерал-майору товарищу ПИТОВРАНОВУ Е. П. гор. Москва Просмотром следственных материалов по делу задержанного в конце 1947 года при переходе границы из Польши эмиссара центрального «Провода» ОУН-мельниковцев Феника Богдана Петровича установлено, что последний, находясь в Мюнхене, получил от референта связи Краевого «Провода» «МАРКО» задание по разработке подрывной деятельности на территории СССР. В частности, перед Феником Б. была поставлена задача восстановить связи с несколькими участниками ОУН мельниковского направления, с которым связь была прервана еще с периода немецкой оккупации. Для выполнения этой задачи «МАРКО» предложил Фенику Б. получить у своего брата Феника Владислава /оуновкая кличка «Карый»/, проживающего в Польше и являвшегося ранее руководителем пунктов связи Центрального «Провода», адреса и пароли небольшой группы бывших членов ОУН из числа оставшихся после войны на территории УССР. Возвращаясь из Мюнхена, Феник Б. остановился у своего брата. В ответ на просьбу брата о передаче ему явок к участникам ОУН Феник Владислав рассказал, что в свое время он получил от «МАРКО» из Мюнхена список бывших членов ОУН с указанием способов связи с ними, причем этот список, отпечатанный на машинке, он лично переписал впоследствии симпатическими чернилами, в зашифрованном виде в блокнот. Указанный блокнот Феник Влад. передал своему брату перед его переходом границы на территорию СССР; при задержании Феника Б. этот блокнот попал в наши органы. Произведенной расшифровкой записей блокнота и показаниями Феника Б. установлено, что подавляющее большинство фигурирующих в блокноте оуновцев проживало на оккупированной немцами территории и в годы оккупации принимало участие в деятельности ОУН – мельниковцев. Для каждого из них в блокноте указаны способы связи, по поводу этих способов связи Феник Б. дал на следствии необходимые пояснения. Вместе с тем в числе оуновских явок /всего на 111 человек/ в блокноте Феника Б. были обнаружены фамилии, разрабатываемых нами известных украинских писателей, Юрия Смолича и Остапа Вишни, для связей с которыми в блокноте указаны специальные пароли. Следует подчеркнуть, что из указанных 111 человек, только Смолич и Вишня не проживали на оккупированной территории. На допросе от 19 июня 1948 года Феник Б. по поводу записей блокнота в отношении Юрия Смолича и Вишни показал следующее: «…49. № 12 «Я вiд пiсьменника, якого роман «ЗолотI ворота» ви особисто читали в рукописи i схвалили до друку, але той роман не вийшов друком через вiйну». Этой записи соответствует фамилия за № 4 – Юрий Смолич. О вышеуказанной записи мне ничего неизвестно, а своих предположений строить не могу. 50. № 10 «Я вiд вашего друга Антоши, що носив ч. 14 галоши. И був висмиянцам першоi марки, але нiколи не пив с вами чарки». Этой записи соответствует фамилия за № 3 – Остап Вишня. О вышеуказанной записи мне ничего неизвестно». Таким образом, в ходе следствия по делу Феника Б. не было установлено, действительно ли и с какого времени Ю. Смолич и О. Вишня являются участниками ОУН и какие планы по установлению связи с ними намечал Феник Богдан. Имеются основания подозревать, что последний до конца откровенных показаний о Смоличе и Вишне не дал. Из числа оуновцев, указанных в блокноте, в настоящее время установлено более 60 человек. Несколько человек арестовано. Данные о их принадлежности к ОУН-мельниковцев подтверждены. От закордонного источника МГБ СССР «ИВАНОВА» в сентябре 1949 года получены данные о том, что член Центрального «Провода» ОУН-мельниковцев и референт пропаганды этого «Провода» БЛОХИН в разговоре с этим источником заявил, что во второй половине 1947 года из Мюнхена в Киев направлялся специальный курьер Центрального «Провода» /фамилию не назвал/. Этому курьеру поручалось переправить в Киев письма определенным лицам. Одно из таких писем должен был написать писатель Анатолий ГАК /до войны и в период немецкой оккупации проживал в гор. Харькове. При немцах сотрудничал в газете «Украинские висти» под псевдонимом «Мартин ЗАДЕКА». В настоящее время живет в гор. Ульме/. В числе адресатов, кому должны быть направлены письма, БЛОХИН назвал писателей Юрия Смолича и Остапа Вишню. О возвращении курьера БЛОХИН ничего не сказал. Является ли этот курьер и арестованный Феник Б. одним и тем же лицом установить не представилось возможным. Следует однако отметить, что при обыске у Феника Б. никаких писем к Смоличу и Вишне обнаружено не было. Просим через т. ДАВЫДОВА получить от закордонного источника «АДАМА» подробные данные о том, что ему конкретно известно о принадлежности к ОУН-мельниковцев Смолича и Вишни, когда и от кого он получил пароли для связи с ними, какова техника пользования этими паролями /отзывы и пр./. Одновременно просим выяснить, какие задания были даны «АДАМУ» Центральным «Проводом» в отношении Смолича и Вишни, какие указания о восстановлении связи с ними он дал своему брату, а также какие задачи должен был поставить Феник Б. перед Смоличем и Вишней при встрече с ними. О результатах просим сообщить. ЗАМ. МИНИСТРА ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ УССР генерал-майор                          ПОПЕРЕКА План агентурно-оперативних заходiв лютий 1950 р. Совершенно секретно «УТВЕРЖДАЮ» ЗАМ МИНИСТРА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ УССР Генерал-майор /ПОПЕРЕКА/ «__» февраля 1950 года[33 - План не було затверджено.]. ПЛАН агентурно-оперативных мероприятий по разработке украинских националистов – писателей Остапа Вишни и Юрия Смолича 2 отделом 5 Управления МГБ УССР разрабатываются по подозрению в принадлежности к оуновскому подполью украинские писатели Губенко Павел Михайлович (Остап Вишня) и Смолич Юрий Корнеевич. Остап Вишня в прошлом сотрудничал в официальном органе правительства УНР «ТРИБУНА» и в журнале «ТРИЗУБ». При Центральной Раде состоял на службе в должности начальника канцелярии санитарного управления Министерства путей сообщения. В этой же должности оставался и при «Директории», с членами которой бежал в Каменец-Подольск. В 1920 г. привлекался к ответственности по делу ЦК УПСР, но вскоре был освобожден. В 1931 г. проходил по делу «УНЦ». В 1933 году Вишня был арестован как активный участник «УВО». На следствии дал подробные показания о своей антисоветской националистической деятельности. В 1934 году был осужден к 10 годам ИТЛ. В последние годы со стороны Вишни отмечены отдельные антисоветские националистические проявления и зафиксированы его связи с рядом лиц, возвратившихся из ссылки. Смолич в годы гражданской войны принимал активное участие в работе петлюровских «просвитянских» организаций. Впоследствии состоял членом националистической литературной организации «ВАПЛИТЕ». По показаниям ряда украинских националистов, Смолич в прошлом близко стоял к участникам «УВО», неоднократно вел с ними разговоры националистического характера. В конце 1947 года на советско-польской границе был задержан эмиссар центрального «Провода» ОУН-мельниковцев ФЕНИК Богдан Петрович, направлявшийся из Мюнхена на территорию Украины для проведения антисоветской националистической деятельности. При задержании у ФЕНИКА был обнаружен и из’ят блокнот с фамилиями и адресами оуновцев мельниковского направления, с которыми он должен был восстановить связь. В числе участников ОУН-мельниковцев, указанных в блокноте ФЕНИКА, фигурируют украинские писатели Остап Вишня и Юрий Смолич, для связей с которыми в блокноте приведены специальные пароли. Пароль для Остапа Вишни: «…Я вiд вашего друга Антоши, що носив ч. 14 галоши. И був висмиянцем першоi марки, але нiколи не пив з вами чарки». Пароль для Юрия Смолича: «…Я вiд пiсьменника, якого роман «Золотi ворота» ви особисто читали в рукописи и схвалили до друку, але той роман не вийшов друком через вiйну…» В ходе следствия по делу ФЕНИКА не было установлено, действительно ли Остап Вишня и Юрий Смолич являются участниками ОУН-мельниковцев, какие задания в отношении этих лиц получил он от центрального «Провода», происхождение и скрытый смысл паролей для каждого из них. По показаниям ФЕНИКА Б. блокнот с паролями он получил от своего брата ФЕНИКА В., являющегося руководителем пунктов связи центрального «Провода» ОУН-мельниковцев. В целях вскрытия принадлежности Вишни и Смолича к ОУН-мельниковцям и выявления их антисоветской националистической деятельности в настоящее время необходимо провести следующие агентурно-оперативные мероприятия: 1. Легендировать ввод в разработку Вишни и Смолича агента 1 Управления МГБ УССР «БУРЛАКУ» /проживает в гор. Львове/ под видом эмиссара закордонных центров ОУН, приехавшего в Киев для установления связей с участниками оуновского подполья. Для связей с Вишней и Смоличем агент использует указанные выше пароли. Подробное задание-легенда агенту «БУРЛАКЕ» разрабатывается отдельно. 2. Использовать в разработке О. Вишни, особенно в деле изучения его связей, агента «ГАВРИЛОВА», являющегося мужем приемной дочери Остапа Вишни. 3. Осуществить мероприятия литер «Н» и «М» в отношении Остапа Вишни и Юрия Смолича приурочив начало проведения этих мероприятий к посещению их квартир агентом «БУРЛАКОЙ». Установить ПК. 4. На время проведения всех мероприятий установить постоянное агентурное наблюдение за Вишней через агента «ПОЛЕВУЮ», а за Смоличем через «МАКАРОВА». 5. В связи с тем, что Феник Влад. является агентом МГБ СССР, получить от этого агента через соответствующее Управление МГБ СССР подробные данные о принадлежности Вишни и Смолича к ОУН-мельниковцев. НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛЕНИЯ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР майор           [Пiдпис]                 /СЕКАРЕВ/ НАЧАЛЬНИК 2 ОТДЕЛА 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                                /ШАГУН/ «СОГЛАСЕН» НАЧАЛЬНИК 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                                /ЦВЕТУХИН/ «_» февраля 1950 года. Довiдка з поясненням причин, чому не затвердили план агентурно-оперативних заходiв 15 лютого 1950 р. Сов[ершенно] секретно Справка Тов. Поперека план не утвердил в связи с тем, что не выяснены вопросы, касающиеся принадлежности Смолича и Вишни к оуновскому подполью (были ли они завербованы в ОУН и когда или намечались на вербовку, происхождение паролей, техника пользования ими и т. д.). Было указано при этом на недопустимость задержки в течение двух лет с использованием и разработкой материалов следствия по делу Феника Богдана, а особенно обнаруженных в его блокноте записей в отношении Вишни и Смолича (эти материалы были получены из быв. 1 упр. МГБ УССР в январе 1948 г., а в отделение были переданы только в декабре 1949 г. после ухода быв. нач. отдела Волошина, у которого находилось личное дело Вишни, как агента). Тов. Поперека особое внимание обратил на тот факт, что не только мариновались материалы в течение двух лет, но и не велось в это время никакой работы по делу Смолича и Вишни с арестованным Феником Б., который сидел в тюрьме МГБ УССР восемь месяцев (к моменту утверждения плана он был уже выслан). Тов. Поперека предложил до проведения намеченных в плане мероприятий через МГБ СССР выяснить все неясные вопросы по этому делу. В связи с этим был послан запрос во 2 Гл. Упр. МГБ СССР. В. Секарев 15/II-50 Вiдповiдь управлiння МДБ Волинськоi областi на запит 5 управлiння МДБ УРСР 18 лютого 1950 р. Совершенно секретно УРСР                                               НАЧАЛЬНИКУ 5 УПРАВЛЕНИЯ МІНІСТЕРСТВО ДЕРЖАВНОЇ БЕЗПЕКИ        МГБ УССР Управление ПО ВОЛЫНСКОЙ ОБЛ.           ПОЛКОВНИКУ «18» 2 1950 г.                                    тов. ТАНЕЛЬЗОН № 1/723/3                                        гор. Киев На № 5/2/2254 от 31.1-1950 г. При этом направляем копию аг. донесения агента «ТИХОГО» в отношении писателя Остапа Вишни. Одновременно сообщаем, что «ОСТАП» являлся кадровым оуновцем, в период немецкой оккупации состоял в мельниковском легионе, в составе которого выехал за границу. В 1947 году прибыл из-за границы, по заданию центрального «Провода» ОУН-мельниковцев установил связь с местным подпольем ОУН, создал банду в количестве 8 человек и возглавлял ее до мая 1949 г., создал ряд явочных квартир для прибывающих из-за кордона эмиссаров центрального «Провода» ОУН-мельниковцев. Все участники банды «ОСТАПА», за исключением «ТИХОГО», в разное время ликвидированы, арестовано более 50-ти человек участников ОУН и бандпособников. ПРИЛОЖЕНИЕ: упомянутое на 1 листе. ЗАМ. НАЧ. УМГБ ВОЛЫНСКОЙ ОБЛАСТИ майор                     [Пiдпис]                     (ГОРОБЕЦ) Резолюцii: т. Шагуну. Надо снова проанализировать материалы с учетом этих новых сведений. Переговорите со мной. [Пiдпис нерозбiрливий] 23.II.50 г. т. Секарев. Перегов. о возможности вызова «Тихого» в Киев для уточнения его донесения. [Пiдпис Шагуна] 24/II.50. [Пiдпис Шагуна] 27/II.50. Донесення агента «Тихий» майору Могилевцеву та старшому лейтенантовi Чеха (вiддiл 2-н УМДБ Волинськоi областi) 11 лютого 1950 р. Совершенно секретно Источнику известно, что главарь банды ОУН-мельниковцев, в которой источник находился, БОНДАРУК Филипп по псевдо «ОСТАП» в 1946 году прибыл из-за границы с заданием: установить связь с мельниковским подпольем на Украине, создать явочные квартиры для пребывающих эмиссаров из-за кордона и сбора шпионских сведений, которые он должен был передавать за границу. Из-за границы «ОСТАП» был прислан членом центрального «Провода» ОУН («МАРКОМ»), фамилия его источнику неизвестна. «ОСТАП» имел задание связаться с некоторыми националистами, проживающими в селе Жидычин Киверецкого района и в г. Киеве с писателем Остапом Вишней, но связи с ними «ОСТАП» так и не установил по неизвестным для источника причинам. Касаясь ОСТАПА ВИШНИ, «ОСТАП» рассказал, что когда он был еще за кордоном, то член центрального «Провода» ОУН мельниковцев генерал КАПУСТЯНСКИЙ вручил «ОСТАПУ» стихотворение, которое являлось паролем для связи с Остапом Вишней. Для того, чтобы связаться с Остапом Вишней, необходимо было при встрече с ним прочесть это стихотворение, содержание которого «ОСТАП» не говорил. «ОСТАП» в присутствии всех бандитов неоднократно с восторгом заявлял, что в ОУН работает такой большой человек как Остап Вишня, но какое он занимает положение в ОУН не говорил. Других лиц из ведущих кругов украинской интеллигенции города Киева, с которыми бы «ОСТАП» намеревался связаться, он не называл. Все участники банды, в которой источник находился, в том числе и «ОСТАП» в разное время убиты. О проводимой «ОСТАПОМ» и другими участниками его банды националистической работе, их организационных связях и созданных явочных квартирах для прибывающих из-за кордона эмиссаров источник подробно сообщал ранее. «ТИХИЙ» МЕРОПРИЯТИЯ: Копию аг. донесения направить в 5 Управление МГБ УССР. Верно: СТ. ОПЕРУПОЛН. ОТДЕЛА 2-Н УМГБ ст. лейтенант              [Пiдпис]                                    (ЧЕХА) Службова записка в. о. начальника 1 управлiння МДБ УРСР начальнику 5 управлiння МДБ УРСР 27 лютого 1950 р. Совершенно секретно ЛИЧНО НАЧАЛЬНИКУ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР Полковнику тов. ЦВЕТУХИНУ здесь По данным агента УМГБ по Волынской области «ТИХОГО» известно, что один из руководителей действовавшей до 1949 года на территории Волынской области бандгруппы ОУН-мельниковцев «ОСТАП» – БОНДАРУК Филипп имел задание Центрального «Провода» ОУН установить организационную связь с рядом находящихся на территории Украины украинских националистов. «ОСТАП» должен был также встретиться как с украинским националистом с видным украинским писателем Остапом Вышней, при установлении связи с которым должен был произнести пароль в форме стихотворения. Содержание этого стихотворения неизвестно. По словам «ОСТАПА», пароль к Остапу Вышне давал ему член Центрального «Провода» ОУН-мельниковцев генерал КАПУСТЯНСКИЙ Николай. Цель встречи с Остапом Вышней также неизвестна. «ОСТАП» во время проведения чекистско-войсковой операции убит, поэтому выяснить сущность имевшегося у него задания в отношении Остапа Вышни не представляется возможным. Изложенное сообщаем для оперативного использования. ЗА НАЧАЛЬНИКА 1 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР подполковник              [Пiдпис]               /БУРЛАЧЕНКО/ «22» февраля 1950 г. № 1/1/257 гор. Киев Резолюцii: тов. Шагуну. Проверьте по архивным материалам не имел ли связь Остап Вишня с Капустянским в период пребывания его на Украине. [Пiдпис Цветухiна] 24.2.50 (чорним олiвцем). т. Секареву. Для исполнения. [Пiдпис Шагуна] 24/II-50. Акт медичного огляду Фенiка Б. П. 2 березня 1950 р. Копия. 1950 года февраля месяца 2-го дня, мы, нижеподписавшиеся нач. санчасти лаг. отд. № 5, лейтенант м/сл. СТУШКО, начальник больницы – врач ЛУКЬЯНОВА и з/к врач невропатолог ТУРКЕВИЧ составили настоящий акт в том, что з/к ФЕНИК Богдан Петрович, 1928 года рождения осужденного по статье 54-1 «а» срок 25 лет лежит в психиатрическом отделении больницы с 24 марта 1949 года с диагнозом травматическая энцефалопатия с припадками психомоторного возбуждения при сумеречном сознании, в котором з/к ФЕНИК не отвечает за свои действия. При больничном содержании припадки повторяются 3–4 раза в месяц, при малейших внешних раздражителях припадки могут возникать в любое время при любых обстоятельствах. Этапироваться может, необходим сопровождающий, который смог бы обезопасить конвой при вышеупомянутом состоянии. НАЧ САНЧАСТИ л/о 5 НАЧ БОЛЬНИЦЫ               подписи. ВРАЧ З/к Верно: СТ. ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ 19 ОТД. ОТДЕЛА «А» МГБ СССР лейтенант                        /БЕРЕЗУЦКИЙ/ 11 марта 1950 г. Верно: ПОМ. ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННОГО 1 ОТД. 1 УПР. МГБ УССР старший лейтенант             [Пiдпис]               /МАРКЕЛОВ/ «22» марта 1950 г. Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 7 квiтня 1950 р. Строго секретно ВЫШНЯ возвратился из поездки в западные области, разболевшись во Львове. Мы разговаривали о его впечатлениях. ВЫШНЯ в очень хорошем настроении, поездка ему понравилась и он очень жалеет, что вынужден был ее прервать. Он был во Львове и выезжал в село Красное. Говорит: «Сравнить нельзя теперешнее положение с тем, что было пять лет назад». По впечатлениям ВЫШНИ, у местного населения «очень хорошее настроение, люди стали походить на людей». Изменения произошли, по впечатлению ВЫШНИ, «не показные, а настоящие». ВЫШНЯ составил себе впечатление, что «коллективизация пошла по настоящему». Рассказывая подробно о местных условиях, затрудняющих организацию коллективного хозяйства /например, трудность применения крупных машин/, ВЫШНЯ, однако, не видит в этом препятствий и, даже, приходит к выводу, что «там будет лучше, чем у нас, в восточных областях, потому, что народ там бедный, но работящий и уж очень измученный». Говоря о бандеровцах, ВЫШНЯ приходит к выводу, что «по существу, бандеровщины уже нет, остался только бандитизм, да и то – кустарный: не бандиты, а кустари-одиночки». ВЫШНЯ считает, что бандеровщина, как националистическая идеология уже в бозе почила, почила она в бозе и как военная организация, осталась только как пугало». Все высказывания ВЫШНИ не двусмысленные, а выражения радости, что «скоро уже забудется термин – «западные области». Донесення агента «Футурист» заступниковi начальника 3 вiддiлення 2 вiддiлу УМДБ Львiвськоi областi капiтану Белозубу 3 квiтня 1950 р. Сов[ершенно] секретно 27/III-50 г. источник посетил «интурист» и виделся со следующими писателями: 1. Степан ОЛЕЙНИК 2. Максим РЫЛЬСКИЙ 3. Владимир СОСЮРА 4. Остап ВИШНЯ беседовал с Леонидом НОВИЧЕНКО и Платоном ВОРОНЬКО. «Мы приехали к Вам во Львов укреплять советскую власть», – говорит Максим РЫЛЬСКИЙ. «А я вот и не уверен в этом», – отозвался Вл. СОСЮРА. «Так просто проветривают нас, чтобы мы не засиживались в Киеве, не обрастали мохом, вот нас сюда и привезли. А то, что мы тут пьянствуем и дебоширим, то этим мы не укрепляем советскую власть, а даже наоборот. Самый скромный среди нас – это Павло ТЫЧИНА. Вот он укреплял бы если бы его понимали читатели». Степан ОЛЕЙНИК тоже несколько недоволен: «Возят нас как зверей на показ. Среди нас есть уже музейные экспонаты, может быть их и нужно привозить, а больше мы ездим для высокой политики. Мы укрепляем город Львов, как украинский город. Дело в том, что тут у Вас украинский язык стал иностранным языком. Сюда приехала разная сволочь и все «чтокает», да “какает” и этим руссифицирует население. Вот мы и немного сбиваем спесь из этих зарвавшихся великодержавных националистов. Кроме того, мы показываем, что Украина – это не только географическое понятие, а что она самостоятельная и имеет богатую культуру, литературу. Мы показываем, что украинская литература сильная, могущественная и этим обезоруживаем агитации бандеровцев и их американских хозяев. Но, прав Володька СОСЮРА, что мы тут чувствуем себя гостями и пьянствуем, дебоширим и этим показываем что мы знать, богатые, а ведь народ в массе завидует нам и злится». С Остапом ВИШНЯ у источника был такой разговор: «Западные области Украины сейчас переживают наш 1929. Их гонят в колхозы, а они идут и оглядываются на лес, на американского дядюшку. Мы приехали, чтобы облегчить им переход на новые формы хозяйства. Читаем им, смешим их, подносим патриотический дух. Так, по крайней мере, мы должны делать. Но мне кажется, что плохо поступил МЕЛЬНИКОВ, что пригнал нас сюда целый табун. Представляете, мы выедем в колхоз Львовщины, покажем себя сытыми, одетыми, выхоленными, пьяными, а селяне подумают: «Вот они, новые паны, да еще и смеются на нашем языке». Нас следовало возить, но в одиночку, а не всех. На фоне галичан мы выглядим действительно панами, советской буржуазией, резко отличаемся во внешнем облике от массы крестьянства». Леонид НОВИЧЕНКО на вопрос источника, что «вы частенько нас посещаете», ответил: «На этот раз мы приехали к студентам и учителям. Главная масса учительства – наш основной аппарат проведения политики партии. Нам нужно его ободрить и поднять. Учительство здесь прибитое гнетом всяческим. Учитель боится советской власти и всех бандеровских слухов. Вот его нужно нам укрепить. Представляете себе, если во главе Сталинского Райкома КП(б)У стоит такой болван, идиот, дурак и подлец с партийным билетом, и это под боком у ГРУШЕЦКОГО, то что делается на периферии. Умных людей среди членов партии на периферии мало. Вот мы своими выступлениями немного вправим мозги им и поднимем, главным образом, настроение учительства». Вот все, что источник успел узнать от членов писательской бригады, приехавшей во Львов. «ФУТУРИСТ» Верно: ЗАМ. НАЧ. 3 ОТД-НИЯ 2 ОТДЕЛА УМГБ Л/ОБЛ. капитан         [Пiдпис]               (БЕЛОЗУБ) Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 22 квiтня 1950 р. Строго секретно О ГИРНЯКЕ ЯНОВСКИЙ говорит /не помнит, кто это ему рассказывал еще в дни войны/, что в дни отступления немцев, накануне освобождения Львова – его видели во Львове и он ушел с немцами. ВЫШНЯ утверждает, что ГИРНЯК в Америке, куда попал, пройдя через американскую зону оккупации Германии. Он слышал это тоже от «кого-то», кого – не помнит, но тут же добавляет: «Неудобно только расспрашивать, но в ВОКС’е есть какая-то девушка, которая что-то знает о ГИРНЯКЕ». Девушка эта одна из служащих ВОКС. ВЫШНЯ не мог припомнить как ее зовут. Об ушедших с немцами говорят теперь уже мало, более других вспоминают ЛЮБЧЕНКО. Но вспоминают, как об умершем – рассказы о его якобы смерти распространились еще до войны. Первоисточники – ПЕРВОМАЙСКИЙ: он рассказывает, что сам своими глазами видел могилу ЛЮБЧЕНКО, не могу вспомнить его слов, где, в каком городе именно. В разговорах называют разные места – и в Западной Украине, и в Венгрии, и в Чехии. Проверить можно только у ПЕРВОМАЙСКОГО. Еще были разговоры – тоже в первые годы после войны – о ВАРРАВЕ. Рассказывали, что он, уйдя с немцами, обосновался в Польше, в городе Холм, где приняв сан, стал православным священником. Это – рассказы «без источника», со ссылкой на то, что «так говорят, «слышал». Об ушедших с немцами ВЕРЕТЕНЧЕНКО и ГАКЕ мне вообще не приходилось слышать что-либо. Резолюция: тов. СЕКАРЕВУ – ГИРНЯК был арестован по одному делу с т. О. ВЫШНЕЙ. Нужно через агентуру выяснить, нет ли связи между ними через других лиц. С О. ВЫШНЯ поддерживает связь ГЖИЦКИЙ, бывший писатель /кажется роман «Черне Озеро»/, оставшийся работать по месту отбытия наказания на Севере в качестве лесничего. Займитесь им. Цветухин. 22.ІV-50 г. Верно: [Пiдпис Секарева] Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 18 травня 1950 р. Строго секретно С ВЫШНЕЙ я говорил об аресте ЗЕГЕРА. Хотя последние годы ВЫШНЯ особенно близок с ЗЕГЕРОМ не был, но у них были давние приятельские отношения еще с начала двадцатых годов. Известие об аресте ЗЕГЕРА очень взволновало ВЫШНЮ. Он не признается, но чувствуется, что он встревожен о себе. Как и ВЫШНЯ, ЗЕГЕР был в ссылке, и ВЫШНЯ признается, что думал, что с этим уже покончено – все прощено и забыто. Более всего ВЫШНЮ интересуют возможные причины ареста. Распространенное толкование, что ЗЕГЕР арестован, как бывший с-р, чтобы в связи с военной опасностью убрать людей с темным прошлым, ВЫШНЯ категорически отбрасывает. ВЫШНЯ говорит: «Ерунда. Во-первых, всем известно, что как с-р ЗЕГЕР никакой опасности не представлял, давно уже постарел и смеется над своим прошлым, во-вторых, он возвратился из ссылки в 35 году и спокойно пережил тридцать седьмой год, когда с-р-ов подбирали, и пережил в Москве». ВЫШНЯ рассказывает, что управдом писательского дома «РОЛИТ», Талисман, говорил ему, что ЗЕГЕР арестован в связи с американскими делами. И ВЫШНЯ допускает, что ЗЕГЕР сболтнул что-нибудь, какую-нибудь чепуху об Америке, а ее и подали в соответствующем виде «людишки вроде ГУНДЫЧА». Что ЗЕГЕР мог «сболтнуть», ВЫШНЯ полагает вполне возможным, так как Володя не был сдержан на язык в шутках, да и оставался наивным до старости. Однако более склонен ВЫШНЯ искать причину в знакомствах ЗЕГЕРА, в преферансных знакомствах. ВЫШНЯ говорит так: «Еврейского у Володи никогда ничего не было, но почему-то евреи подле него крутились, хотя б те же преферансисты». И ВЫШНЯ раз’ясняет: «А в этих еврейских кругах Америка и ищет себе поживы. Вы же знаете, сколько среди них американской ориентации. Вот, может, и случилось что-то». ВЫШНЯ, однако, не допускает мысли, чтобы Володя в такие дела встрял, но могли запугать помимо желания и даже знания. ВЫШНЯ, впрочем, высказывает надежду, что разберутся и, наверное, оправдается Володя. Быть не может, чтобы он что-то сделал. Однако и на такую свою надежду ВЫШНЯ тотчас же высказывает сомнение: «Теперь, знаете, не тридцать седьмой год, теперь не посадят без того, чтобы заранее не разобраться. Что-то, значит, есть серьезное. Дай бог чтобы эта серьезная ошибка вышла, но обвинению должно быть». ВЫШНЯ очень жалеет ЗЕГЕРА, говорит о том, что третий раз итти в ссылку – трудно, да еще на старости лет. Рапорт начальника вiддiлення 5 управлiння начальнику 5 управлiння МДБ УРСР 22 травня 1950 р. Совершенно секретно НАЧАЛЬНИКУ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР Полковнику тов. ЦВЕТУХИНУ В составе агентурно-осведомительной сети 3 отделения 1 отдела 5 Управления МГБ УССР числится агент «018» – украинский писатель Губенко П. М. (Остап Вишня), завербованный в 1943 году в гор. Москве после возвращения из лагерей. С момента вербовки и до последнего времени агент «018» с органами МГБ фактически не работал, разработкой украинских националистов из числа своих связей не занимался, вел себя с нашими органами, как двурушник. «018» систематически пьянствовал, в связи с чем срывал явки. В настоящее время болеет. В отношении агента «018» получены данные о принадлежности его к ОУН – мельниковского направления. В связи с изложенным, прошу Вашего согласия на исключение «018» из сети, как двурушника без отобрания подписки. НАЧ. ОТДЕЛЕНИЯ 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР майор                 [Пiдпис]                     /СЕКАРЕВ/ СОГЛАСЕН: НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР полковник           [Пiдпис]                     /ШАГУН/ «22» мая 1950 года Резолюцiя: Л. дело сдано в архив 2.VI-50 г.         [Пiдпис Секарева] Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 5 червня 1950 р. Строго секретно Больше всего разговоров среди писателей вызывает сейчас бывшее на днях обсуждение статьи РУДЕНКО о ДМИТЕРКО. Статью РУДЕНКО подавал во все журналы, но все журналы отказались ее печатать и РУДЕНКО потребовал обсуждения статьи на секции поэзии и секции критики. РУДЕНКО в своей статье остро критикует ДМИТЕРКО, отказывая ему совершенно в поэтическом даровании – и то, что статью не хотят печатать, РУДЕНКО расценивает как зажим критики /ДМИТЕРКО – заместитель председателя Союза/. Я отсутствовал в Киеве, когда происходило обсуждение. Подробно об этом рассказал мне ВЫШНЯ /в присутствии СЕНЧЕНКО/, бывший на заседании. ВЫШНЯ называет выступавших НОВИЧЕНКО, РУДЯ, ВОРОНЬКО, МАЛЫШКО. Все они взяли ДМИТЕРКО под защиту, обрушились на РУДЕНКО и с критикой самой статьи и еще больше с обвинениями в групповщине, заявляя, что РУДЕНКО написал статью «по наущению ПЕРВОМАЙСКОГО» и что это «вылазка космополитов, желающих взять реванш». ВЫШНЯ целиком солидаризуется с такими высказываниями и высказывает радость, что говорили «так прямо и так остро». ВЫШНЯ тоже говорит: «Конечно, это ПЕРВОМАЙСКИЙ, это рука ПЕРВОМАЙСКОГО!» «Это они нарочно подобрали РУДЕНКО – не еврея, чтобы он выступил, а сами даже не пришли». ВЫШНЯ рассказывает, что якобы «во время заседания в Союзе ПЕРВОМАЙСКИЙ сидел у ГОЛОВАНИВСКОГО и кто-то их сразу же информировал по телефону». На вопрос откуда это известно, ВЫШНЯ шутливо отвечает: «агентурные данные». ВЫШНЯ с удовлетворением рассказывает, что «все были единодушны в своих выступлениях, а какие-то неизвестные лица, которых РУДЕНКО привел с собой для выступлений, сидели и молчали, не решившись выступить». На вопрос – что за лица, ВЫШНЯ отвечает: «Кто их знает, наверное какие-то начинающие холуи ПЕРВОМАЙСКОГО». ВЫШНЯ говорит: «Все против них. Что же они решили – против всех?» ВЫШНЯ говорит: «Ошибок своих они не признали, значит считают правыми себя, а всех неправыми. Запрятались в свои норы, шушукаются между собой, смотрят волками, всех ненавидят, то тут, то там пробуют с реваншем выскочить, – что же это получается?» ВЫШНЯ возмущается: «Почему это им позволяют? Ведь это же групповщина!» ВЫШНЯ успокаивает себя: «Этого им не простят. Да и нельзя простить!» После этого ВЫШНЯ приходит к выводу, что «они в конце концов сядут». Добавляет: «Мы уже ученые, знаем, чем групповщина заканчивается». Потом ВЫШНЯ говорит о ПЕРВОМАЙСКОМ: «Не поможет ему и ЭРЕНБУРГ. В таких делах у нас никто не поможет. Да и ЭРЕНБУРГ высоко стоит потому, что нужен, как политическая фигура в связи с международными делами, а тут у нас ему цену знают: «… знают, что это первейший космополит!» От ЭРЕНБУРГА ВЫШНЯ непосредственно переходит к рассуждению о «еврейских делах». Напомнив о том, сколько сейчас арестовано еврейских деятелей, рассказав мимоходом, что сейчас якобы в Москве снова раскрыта какая-то еврейская националистическая организация – в среде торговых служащих – ВЫШНЯ говорит о том, что «еврейские дела имеют прямое отношение к Америке». И делает вывод, что «конечно вряд ли ПЕРВОМАЙСКИЙ имеет прямое отношение к американским делам, но, знаете, косвенно все возможно». Что касается сущности выступления РУДЕНКО против ДМИТЕРКО, то ВЫШНЯ говорит: «Статья РУДЕНКО бездарна: ругать ДМИТЕРКО не за что, стихи, которые он считал, как плохие и аполитичные, я выслушал с удовольствием, не приходится как-то читать ДМИТЕРКО, а теперь вижу, что он поэт неплохой». ВЫШНЯ недавно возвратился из поездки /машиной/ в Умань, где выступал. Рассказывает о своем огромном успехе, о том, как его хорошо встречали. Поездкой очень доволен. Рассказывает о виденном по дороге в колхозах. Эти рассказы в патриотическом плане. Супровiдний лист 1 вiддiлу МДБ УРСР до виписки з пояснень закордонного агента «Адам» 27 липня 1950 р. Совершенно секретно НАЧАЛЬНИКУ 5-ГО УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР Полковнику тов. ЦВЕТУХИНУ Здесь. В дополнение к нашему № 1/1/473 от 11.ІV.1950 года, направляем выписку из объяснения закордонного агента «АДАМА» по адресам и заметкам, сделанным им в записной книжке и переданной Фенику Богдану Петровичу накануне ухода последнего из Польши на Украину в 1947 году. ПРИЛОЖЕНИЕ: по тексту на «2» страницах. НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛА МГБ УССР подполковник            [Пiдпис]               /БУРЛАЧЕНКО/ «27» июля 1950 года. № 1/1/888 гор. Киев Донесення iнформатора «Адам» майору Врублевському 5 травня 1950 р. Совершенно секретно экз. № 1 Перевод с польского АГЕНТУРНОЕ ДОНЕСЕНИЕ ОБЪЯСНЕНИЕ к адресам и заметкам, имеющимся в записной книжке, данной Б. ФЕНЫКОВУ /ФЕНИКОВУ/. Общее замечание: Эти адреса были мне переданы с той целью, чтобы проверить находятся ли члены ОУН, указанные в данном списке, на своих местах или были переселены. Если они были переселены, то куда. По отыскании этих лиц следовало установить их отношение в настоящее время к ОУН и в случае подтверждения положительного отношения, вовлечь их в работу и передать пароли. Адреса отысканных и действующих пунктов должны быть сообщены в Германию. Каждый, или по крайней мере, большинство людей, которые здесь перечислены, в момент приближения фронта получили пароли и инструкции. В случае, если эти лица вынуждены были выехать, то они должны были оставить свои адреса тем членам ОУН, которые оставались на местах. Поэтому все эти члены ОУН были разделены на две категории: первая – это те члены ОУН, которые из-за физических недостатков, или престарелого возраста не попадали под мобилизацию и, наверное, остались на местах, а вторая – это все те, которые могли быть призваны в армию, выселены или пойти в партизаны. Из этих людей я должен выбрать себе самых ловких для руководства. От этих людей я должен был получить сведения об известных или подчиненных им членах ОУН. Юрий Смолич Пароль: Я вiд письменника, якого роман «Золотi ворота» Ви особисто читали й рукопис схвалили до друку, але той роман не вийшов друком через вiйну. Этот поэт, который во время немецкой оккупации сотрудничал с ОУН – Мельника, якобы печатался в националистической прессе. Член ОУН, написав книгу «Золотi ворота» и вспомнив о том, что эту книгу Смолич читал в рукописи. Это должно было одновременно служить паролем для него /смотри пароль/. Этого человека следовало использовать, главным образом, в целях пропаганды. Должен писать в нелегальную прессу под псевдонимом, а также, как лицо с соответствующим положением, мог доставлять ценные сведения. Точного адреса не указано, но он настолько известен, что найти его не представляло бы труда. Остап Вишня Пароль: Я вiд Вашого друга Антошi, що носив число 14 калошi й був висмiянцем першоi марки, хоч нiколи не пив з Вами чарки. Такое же задание, как и со Смолич. Следовало Вишню склонить покинуть Украину и подготовить ему конвой или охрану и хороший переход в Германию, где можно было бы использовать его в пропаганде. В отношении Смолич и Вишни не было никаких предостережений и к ним можно подходить смело. Пароль к Вишне в копии был несколько искажен. Я запомнил настоящий пароль и указал его выше. Лично они мне не знакомы. Верно: НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛЕНИЯ 1 ОТДЕЛА МГБ УССР подполковник               [Пiдпис]              /ТКАЧЕНКО/ «27» июля 1950 года. гор. Киев Остап Вишня «Думи моi, думи моi…» (щоденниковi записи) 20 жовтня 1950 р. Я – письменник. Прожив я шiстдесят уже з гаком лiт. Трудне мое було життя. Пiдходжу до фiнiшу. Хто ж я, зрештою, такий? Я – Остап Вишня. Народ мене знае, народ мене любить. Не для хвастощiв i не для самозаспокоення це я говорю… Колись, – я говорю правду, – в години роздум’я я вирiшив: житиму так, щоб нiкому не зробити зла, прикростi. Толстовське «непротивление»? Нi! Просто не любив я печальних лиць, бо любив смiятися. Не переносив я людського горя. Давило воно мене, плакати хотiлося. І от – кiнець уже життя! Хто ж я такий? Для народу? Я – народний слуга! Лакей? Нi! Не пресмикався! Вождь? Та боже борони! Слуга я народний, що все мое життя хотiв, щоб зробити народовi щось хороше! А що я мiг таке зробити, щоб народовi було приемно? Я – маленький чоловiчок, мурашка, комашинка в народнiй величi! І коли я вже волею судеб зробився письменником, i визначилася моя робота, я свiдомо (пiдкреслюю це!) думав про одне: «Пошли менi, доле, сили, умiння, талану, чого хочеш, – тiльки щоб я хоч що-небудь зробив таке, щоб народ мiй у своiм титанiчнiм трудi, у своiх печалях, горестях, роздумах, ваганнях, – щоб народ усмiхнувся! Щоб хоч не на повнi груди, а щоб хоч одна зморшка його трудового, задумливого лиця, – щоб хоч одна зморшка ота розгладилася! Щоб очi мого народу, коли вони часом печальнi та сумом оповитi, – щоб вони хоч отакуньким шматочком радостi засвiтилися». І коли за всю мою роботу, за все те тяжке, що пережив я, менi пощастило хоч разочок, хоч на хвильку, на мить розгладити зморшки на чолi народу мого, весело заiскрити сумнi його очi, – нiякого бiльше «гонорару» менi не треба. Я – слуга народний! І я з того гордий, я з того щасливий! Остап Вишня «Думи моi, думи моi…» (щоденниковi записи) 12 лютого 1952 р. Переклав отож я «Ревiзора» Гоголя. Дуже (спасибi йому!) допомiг менi М. Т. Рильський. Досконала робота? Розумiеться, нi! Над творами Гоголя взагалi, а зосiбна над «Ревiзором» (перекладами), слiд працювати, може, цiле життя, щоб наблизити iх до оригiналу. Ну, а ми ж як? Давай, давай, давай… Ну, й дали… Актори театру iм. Франка, що ставить «Ревiзора» в моему перекладi, переклад визнали за задовiльний. Були (та й не можуть не бути) зауваження, дуже слушнi, дуже розумнi, з якими не можна не погодитися, бо актор пiдходить до ролi з свого боку, – йому така фраза кращае, коли так сказати, а не так. Актор втiлюе образ, живе ним, – отже, та сама фраза в його iнтерпретацii оживае, динамiчнiшае… Як же з цим не погодитися? А от Комiтет в справах мистецтв дав мiй переклад на рецензiю якомусь N. Цей «рецензент» написав зауважень на цiлих шiстдесят, а то й бiльше, сторiнок. Вiн вимагае дослiвного, буквального перекладу! Із його зауважень видно, що вiн, N, знае украiнськi с л о в а, та не знае мови. Це якийсь шашiль у мовi. А вiн, кажуть, член-кореспондент Академii нашоi… І от – що виходить?.. Нашу з Рильським роботу перевiряе чиновник, причiм нечесний чиновник, заробiтчанин… І хотять, щоб я наслiдував його, вiрив i признавав його зауваження. Так чому ж не дати йому перекладати Гоголя? Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 15 сiчня 1951 р. Строго секретно В Сталино мы с Вишней жили в одном номере. Когда ВЫШНЯ заболел и по ночам не спал, он мне рассказывал о своем пребывании в ссылке и о том, как возвращался из ссылки. Рассказ, главным образом, касался 1937 г. ВЫШНЯ рассказывал, что тогда в распоряжение лагерей приехала «комиссия ЕЖОВА», которая вызывала из лагерей партии арестованных на пересмотрение дел и эти заключенные уже не возвращались – их расстреливала комиссия. С одной из партий был вызван и ВЫШНЯ /весной/, он говорит, что понимал, что уже не вернется, так как будет расстрелян. Для того, чтобы попасть в распоряжение комиссии нужно было переехать через Печору. Когда их партия подошла к реке, как раз начался весенний ледоход и партия целый месяц не могла переправиться. Когда установилась навигация и партия, переправившись, прибыла на место назначения, то оказалось, что ЕЖОВА уже нет, комиссия же, которая состояла из врагов, сама расстреляна. ВЫШНЯ вернулся назад в лагерь. Рассказывая об этом очень прочувственно, ВЫШНЯ говорит, что «ЕЖОВ тут ни при чем. Совсем он не был диверсант. Его окрутили «агенты Ягоды». И ВЫШНЯ дает такое толкование, которое по его словам было распространено и у них в лагере: «Ежовщина была местью ЯГОДЫ», т. е. «агентов ЯГОДЫ за ЯГОДУ». О ЯГОДЕ ВЫШНЯ говорит, как о «прямом фашистском агенте». О жизни в лагере ВЫШНЯ говорит без озлобления. Он работал по специальности – как фельдшер. Говорит, что работы было страшно много и работа была трудная, так как нужно было «находиться между законом и урками»: он должен был давать освобождение от работ по болезни, и мог это делать только «честно, как врач», а урки всегда старались увильнуть от работ и прикидывались больными». Однако, его, ВЫШНЮ, они могли бы «подколоть» за строгость и «приверженность» к лагерной администрации. «Это, – говорит ВЫШНЯ, – было самое трудное». Однако, ВЫШНЯ говорит, что урки поняли его положение, несмотря на его принципиальность и нежелание итти на компромисс с совестью – и относились к нему хорошо. Очень хорошо отзывается ВЫШНЯ о лагерной администрации. Говорит, что «все это хорошие люди» и к нему относились «по-человечески». «Вообще, – говорит ВЫШНЯ, – в лагерях очень трудно, не дай бог никому туда попадать, но не верьте вранью про издевательства над заключенными». По словам ВЫШНИ, он так подружился с начальником его лагеря, что когда тот был в Киеве в отпуске, или командировке, то заходил к ВЫШНЕ – проведать его. Фамилии не называет. С чувством рассказывает ВЫШНЯ о том, как был освобожден, отзываясь очень хорошо о работниках МГБ, которые пересматривали его дело в Москве в 1942 году. ВЫШНЯ говорит, что в лагере было много «невиновных», попавших главным образом до 1938 года. Многих выпустили, но некоторым так и не удалось добиться пересмотра дела. Однако, когда я, высказывая сочувствие, заговорил о невиновных, то ВЫШНЯ вдруг заметил, что «впрочем, не всегда невиновны те, кто о себе так говорит, и неверно, когда обыватель начинает думать, что там все невиновные». Как пример, ВЫШНЯ рассказал, что в его лагере были немцы-инженеры из иностранных специалистов, которые работали у нас на стройках первой пятилетки. Все они всегда в лагере козыряли тем, что они невиновны и заключены только за то, что они «немцы». Так вот, один из этих инженеров, с которым ВЫШНЯ ближе сошелся, как-то признался ему, что их была послана на работы в СССР группа в триста человек инженеров и все, как один, они предварительно прошли школу шпионажа. «Так что, – делает заключение ВЫШНЯ, – не все так просто, сволочей на свете много и – пойди разберись!» Относительно теперешних связей с ссылкой ВЫШНЯ не говорит, или упоминает вскользь, между прочим. Переписывается он с ГЖИЦКИМ. В прошлом году ГЖИЦКИЙ отбыл срок и вышел из лагеря. Он приезжал на Украину – ездил во Львов, где у него родные, однако снова вернулся на Север, решив остаться там на работе добровольно, так как хорошо устроился /он – лесничий по образованию/. «Кто-то» еще ему написал, с просьбой помочь устроить пересмотр дела. Но – кто, ВЫШНЯ не говорит, говорит только, что – «что же я могу помочь?» «Кто-то», выйдя на свободу, заезжал к нему, но кажется не застал. Фамилии ВЫШНЯ опять не называет. тов. СЕКАРЕВ! ГЖИЦКИЙ галичанин, член УВО, прибыл в СССР из Польши вместе с группой галичан и был осужден как террорист и член УВО. Нужно разыскать его дело и установить местожительство. Может быть удастся выяснить его связь в данное время с ОУН и через него связь с ОУН ВЫШНИ и «СТРЕЛЫ». Цветухин. 10. II-51 г. Звернення 5 управлiння МДБ УРСР до 2 головного управлiння МДБ СРСР 21–22 лютого 1951 р. Совершенно секретно 5/1/789 5 Управление 21/22 февраля 51 ЗАМ. НАЧ. ОТДЕЛА 2-Н 2 ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ МГБ СССР Полковнику тов. ПРУДЬКО г. Москва На № 2/Н/03612 от 12.1.-51 г. В связи с тем, что из присланной Вами записки из агентурного донесения источника «АДАМА» об украинских писателях Смоличе Ю. К. и Ост. Вишне не представляется возможным сделать какой-либо определенный вывод относительно принадлежности этих лиц к оуновскому подполью, просим вторично направить советнику МГБ СССР в Польше записи блокнота, из’ятого у Феника Богдана, для пред’явления их агенту «АДАМУ». Перед «АДАМОМ» просим поставить следующие вопросы: 1. Что ему конкретно известно о принадлежности к ОУН-мельниковцев Смолича и Вишни? Кем из руководящих участников оуновского подполья и когда были названы «АДАМУ» эти писатели как участники ОУН? Какие при этом были даны «АДАМУ» указания в отношении этих лиц? 2. Когда и от кого «АДАМ» получил пароли для установления связей с Вишней и Смоличем? Какова техника пользования этими паролями /отзывы и пр./? 3. Известны ли пароли Смоличу и Вишне, или эти пароли должны были служить способом дальнейшей связи с указанными писателями после прихода к ним Феника Б.? 4. Какие указания дал в свое время «АДАМ» Фенику Богдану о восстановлении связей с Вишней и Смоличем, а также какие задачи должен был поставить перед этими писателями Феник Б. после встречи с ними? При выяснении всех этих вопросов следует иметь в виду, что Смолич и Вишня в годы немецкой оккупации на Украине не проживали, тогда как все остальные 109 человек, фигурирующих в блокноте Феника Б., жили при немцах на территории Украины и были связаны с ОУН-мельниковцев. Материалы, которые будут получены Вами от агента «АДАМА» по интересующим нас вопросам, просим выслать нам. НАЧАЛЬНИК 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                    /ЦВЕТУХИН/ Исп. Секарев Справка Эти же вопросы были поставлены (устно) перед нач. 1 отдела МГБ УССР т. Бурлаченко, который выехал в Польшу, где будет встречаться с «Адамом». [Пiдпис Секарева] 1/III 51 Вiдповiдь 1 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР на запит управлiння контррозвiдки МДБ Киiвського вiйськового округу 28 лютого 1951 р. Совершенно секретно 5 Управление        НАЧАЛЬНИКУ 1 ОТДЕЛА УКР МГБ КВО 28 февраля [5]1     ПОЛКОВНИКУ тов. ПИЛИПЕНКО 5/1/897 г. Киев на № -1/1153 от 14.II-1951 года Сообщаем, что ГУБЕНКО Павел Михайлович /Остап ВИШНЯ/ разрабатывается нами по делу-формуляр как украинский националист. ГУБЕНКО П. М. в прошлом сотрудничал в официальном органе «правительства» УНР «Трибуна» и в журнале «Тризуб». При центральной раде состоял на службе в должности начальника канцелярии санитарного управления Министерства путей сообщения. В этой же должности состоял и при Директории, с членами которой впоследствии бежал в Каменец-Подольский. В 1920 году привлекался к ответственности по делу ЦК УПСР, но вскоре был освобожден. В 1931 году проходил по делу «УНЦ». В 1933 году был арестован как активный участник «УВО». На следствии дал подробные показания о своей антисоветской националистической деятельности. В 1934 году был осужден на 10 лет ИТЛ. После отбытия наказания в 1943 году возвратился в Киев. В последние годы с его стороны отмечены отдельные антисоветские националистические проявления и зафиксированы его связи с рядом лиц, возвратившихся из ссылки. В кругах украинских националистов ВИШНЯ пользуется большой популярностью. В этой связи вполне понятен тот восторженный отзыв о ВИШНЕ, который высказал разрабатываемый Вами ГОНЧАРЕНКО. В настоящее время ВИШНЯ много болеет, большую часть времени проводит дома. Данных о характере его связей с ГОНЧАРЕНКО не имеем. НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР полковник                     /ШАГУН/ НАЧ. 3 ОТДЕЛЕНИЯ 1 ОТДЕЛА 5 УПР. майор                         /СЕКАРЕВ/ Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 26 березня 1951 р. Строго секретно Я обменивался мнениями относительно присуждения Сталинских премий. ВЫШНЯ также высказывает удовлетворение присужденными премиями и также более всего говорит о КОРНЕЙЧУКЕ и получении им третьей премии. ВЫШНЯ предполагает, что «это не спроста – наверное, не обошлось без Иосифа Виссарионовича». Говорит о том, что «КОРНЕЙЧУКУ обидно – третья премия, а если это СТАЛИН так решил, то он, наверное и совсем расстроился». ВЫШНЯ с одной стороны иронизирует над КОРНИЙЧУКОМ, с другой – высказывает ему сочувствие. ВЫШНЯ очень расстроен тем, что хотя он и был представлен к Сталинской премии – его книгу даже не рассматривали на Комитете. ВЫШНЯ усматривает тут предубежденное к нему отношение. Говорит, что это «нарочно», доказывая это тем, что его книгу на русском языке «умышленно задержали, чтобы она не попала на Комитет». Говорит, что «через пять дней после голосования моя книга по-русски вышла». ВЫШНЯ расстроен, говорит, что ему «не видать никогда Сталинской премии, – полных прав гражданства мне не хотят дать!» ВЫШНЯ склонен считать это «происками космополитов», в частности «происками ЗАСЛАВСКОГО», который, якобы считает ВЫШНЮ антисемитом. ВЫШНЯ высказывает недовольство присуждением премий МЕЙТУСУ /композитору/ и РЕЗНИЧЕНКО /художнику/, говорит о том, что они бездарны и оторваны от народа, а произведения их «сахарин с медом» и «с чужого плеча». Возмущался тем, что премия не присуждена ВЫШНИ – МАСЕНКО. Он предполагает, что ВЫШНИ премии не присуждают потому, что он был в ссылке. Запит Управлiння охорони МДБ на Печорскiй залiзницi до 2-го головного управлiння МДБ СРСР 10 травня 1951 р. Совершенно секретно СССР МИНИСТЕРСТВО ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ Управление Охраны МГБ на                      НАЧАЛЬНИКУ 2 ГЛАВНОГО ПЕЧОРСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ СССР        УПРАВЛЕНИЯ МГБ «10» V 1951 г.                                      Полковнику № 44/1/2-4690 тов.                                ШУБНЯКОВУ. г. Котлас г. Москва Нами активно разрабатывается как вероятный агент гестапо и участник оуновского подполья Горбань Федор Николаевич, уроженец с. Конюхи Козловского района Тернопольской области. В агентурном донесении источника «МИРОН» от 6-го августа 1945 года находящемся в деле говорится, что Горбань в 1929 году, будучи германским подданным, проживал в Берлине и являясь председателем общества культурной связи с заграницей, встречался с приезжавшими в тот период в Берлин советскими писателями – фельетонистом Остапом ВИШНЯ и литературным критиком профессором КОРЯК, причем от ВИШНИ Горбань в знак благодарности получил книгу «Вишневи усмишки» с автографом. Проверкой по отделу «А» МГБ СССР установлено, что Остап ВИШНЯ (литературный псевдоним) он же ГУБЕНКО Павел Михайлович, 1889 года рождения, уроженец местечко Груня Зиньковского района Харьковской области 3 марта 1934 года коллегией ОГПУ за преступления, предусмотренные ст. ст. 54-8 и 54–11 УК УССР был приговорен к расстрелу с заменой 10-тью годами ИТЛ. Из показаний Остапа ВИШНИ видно, что он действительно в 1929 году выезжал в Берлин, где находился на излечении, а перед отъездом из Германии выступил на собрании подпольной рабочей организации украинских эмигрантов «ВОЛЯ» с докладом о культурном строительстве на Украине. Председателем «ВОЛИ» в тот период являлся Горбань, который, будучи агентом немецкой политической полиции и находясь на связи у комиссара полиции ШНАЙДЕРА, сообщал последнему время и место нелегальных собраний и конференций, а также фамилии и адреса членов компартии Германии и рабочей организации «ВОЛЯ». 25 сентября 1943 года Особое совещание НКВД СССР на основании ходатайства 2-го Управления НКГБ СССР по причине оперативной заинтересованности 3-го отдела Управления, постановило снизить ГУБЕНКО П. М. (ВИШНЯ Остап) срок наказания до фактически отбытого и из-под стражи освободить. Заключение по архивно-следственному делу выносил Зам. Нач. 3-го отдела 2 Управления НКГБ СССР подполковник КОЖЕВНИКОВ с согласия Зам. Нач. 2 Управления комиссара гос. безопасности 3-го ранга САЗЫКИНА. Просьба сообщить не является ли ГУБЕНКО П. М. (ВИШНЯ Остап) Вашим агентом, в утвердительном случае выяснить у него все известные ему о деятельности Горбань сведения и результаты сообщить нам. Одновременно просьба указать возможность его оперативного использования нами при проведении агентурной комбинации. НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ ОХРАНЫ МГБ на Печорской жел. дороге подполковник              [Пiдпис]                     (РЫЖКОВ) НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛА УО МГБ на Печорской жел. дороге капитан                     [Пiдпис]                      (ТИМИН) Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР Цветухiну 17 травня 1951 р. Строго секретно У меня был разговор с ВЫШНЕЙ о ссылке, о возвращающихся из ссылки. Разговор этот выливается прежде всего в повторение рассказов ВЫШНИ о том, как он был освобожден – в подробностях и деталях. О том, что происходит сейчас в местах ссылки, ВЫШНЯ не рассказывает ничего, ссылаясь на незнание. Точно также он не говорит, чтобы ему кто-либо сейчас писал из ссылки. На прямой вопрос о письмах от ГЖИЦКОГО, ВЫШНЯ отвечает, что писем от него не получает. Последние сведения от ГЖИЦКОГО, по его словам, он получил во время встречи с ним прошлой зимой. Это была вторая встреча с ГЖИЦКИМ. Первая была – тотчас же после освобождения ГЖИЦКОГО, когда он проезжал через Киев во Львов, вторая – тоже, когда ГЖИЦКИЙ вторично проезжал во Львов. Во Львове у ГЖИЦКОГО родственники, кажется – брат, который работает в Академии Наук. По освобождении ГЖИЦКИЙ остался добровольно на севере, работает не то по лесоводству, не то по агрономии. Живет на территории лагерей, подчиненные его – заключенные, он – вольнонаемный. На вопросы о том, возвратился ли сейчас кто-либо еще из писателей из ссылки, ВЫШНЯ ответил, что не слышал ни о ком. Слышал ВЫШНЯ /от СОСЮРЫ/, что якобы ЭПИК и СЛИСАРЕНКО находятся в Америке. СОСЮРА об этом узнал из передач «Голос Америки». ВЫШНЯ сомневается, чтобы это была правда. Говорит, что «удрать из ссылки невозможно». Говорит, что единственная возможность – это если бы в дни войны их выпустили в армию и они перебежали на сторону немцев, но «об этом уже было бы известно раньше». Делает заключение, что очевидно, «Голос Америки» просто брешет, оперируя подставными лицами, так как был же во время войны «какой-то ВЫШНЯ, которого немцы пробовали выдать за него». Из сосланных ВЫШНЯ больше всего говорит о ЗЕГЕРЕ, беспокоясь о его судьбе. ВЫШНЯ полагает, что ЗЕГЕР ни в чем не виноват, а был арестован «за старые грехи». Сведения о ЗЕГЕРЕ имеет из скупых сведений его жены, получающей только извещения о передаче посылок. Дочь ЗЕГЕРА кончила в этом году институт и не может получить работы. Очевидно, к ВЫШНИ обращались за помощью или советом, потому что он говорит о том, что – «чем же он может помочь?», говорит, что «никуда и ни к кому обращаться не может», потому, что: «если я буду за нее просить, на меня самого посмотрят косо и я могу только напортить». Потом ВЫШНЯ говорит: «Самый лучший путь всегда – прямой. Пусть она, как комсомолка, пойдет в Горком комсомола и прямо расскажет – как ей быть, дочери заключенного, если она чувствует, что ее в связи с этим не направляют на работу». Говорит, что именно это посоветует. Довiдка на украiнського письменника Губенка П. М. (Остапа Вишню) червень 1951 р. Совершенно секретно ГУБЕНКО Павел Михайлович, литературный псевдоним Остап ВИШНЯ, 1889 года рождения, уроженец м. Грунь Полтавской области, с незаконченным высшим образованием, украинец, писатель-фельетонист, член редакционной коллегии журнала «Перец», член Союза Советских писателей УССР, проживает в гор. Киеве по ул. Ленина № 68 кв. 21. По агентурным данным за 1926 год, ГУБЕНКО (Остап ВИШНЯ) бывший член УПСР, в прошлом сотрудничал в официальном органе правительства УНР «Трибуна» и в журнале «Тризуб». При Центральной раде состоял на службе в должности начальника канцелярии санитарного управления Министерства путей сообщения. В этой же должности оставался и при «Директории», с членами которой бежал в Каменец-Подольск. Работая в санитарном управлении, близко сошелся с возглавляющим это управление видным украинским националистом Модестом ЛЕВИЦКИМ. Печатался в издававшейся в Каменец-Подольске эсеровской газете «Трудовая громада», редактором которой был известный украинский эсер, бывший премьер- министр Центральной рады ГОЛУБОВИЧ. В этой газете Остап ВИШНЯ сотрудничал весь 1919 год и в начале 1920 года под псевдонимом П. ГРУНСКИЙ и поддерживал связь с видными украинскими эсерами. Возвратившись в 1920 году в гор. Киев, сотрудничал в издательстве «Книгоспилка». В октябре 1920 года привлекался к ответственности по делу ЦК УПСР, но вскоре был освобожден. В 1931 году проходил по делу вскрытой и ликвидированной украинской националистической организации «Украинский Национальный центр» /«УНЦ»/. В 1933 году ВИШНЯ был арестован, как активный участник «УВО», на протяжении ряда лет занимавшийся украинской националистической деятельностью, стоявший на террористических позициях. На следствии, в предъявленном обвинении признал себя виновным и в 1934 году был осужден Военной Коллегией к 10 го-дам ИТЛ. Отбывая наказание в Ухто-Ижемском лагере НКВД, продолжал проявлять себя антисоветски. Поддерживал связь с отбывавшими вместе с ним наказание видными украинскими националистами, в кругу которых высказывал антисоветские настроения. В 1943 году был освобожден из лагеря и в 1944 году прибыл в Киев. За время пребывания в Киеве с его стороны отмечаются отдельные антисоветские националистические проявления. В разговорах высказывается в тоне симпатий по отношению к националистическим действиям прошлого. Считает себя наиболее талантливым представителем современной украинской литературы, популярным среди читателей, которому условия советской действительности якобы не дают возможности полностью развернуть свои творческие способности. За последнее время характеризуется как спившийся человек. В конце 1947 года на советско-польской границе был задержан эмиссар Центрального провода ОУН мельниковцев ФЕНИК Богдан Петрович, направлявшийся из Мюнхена на территорию Украины для проведения антисоветской националистической деятельности. При задержании у ФЕНИКА был обнаружен и изъят блокнот с фамилиями и адресами оуновцев мельниковского направления, с которыми он должен был восстановить связь. В числе участников ОУН-мельниковцев фигурирует Остап ВИШНЯ. Принадлежит ли Остап ВИШНЯ действительно к ОУН-мельниковцев, в ходе следствия по делу ФЕНИК, установлено не было. На протяжении 1948–1949 г.г. Остапа ВИШНЮ посетил ряд лиц, возвратившихся после отбытия наказания из лагерей и ссылки. Отдельным из них он оказывал материальную помощь и содействие в устройстве на работу и снятии судимости. Остап ВИШНЯ разрабатывается по делу-формуляр. ЗАМ. НАЧ. 3 ОТДЕЛЕНИЯ 1 ОТД. 5 УПР. МГБ УССР майор          [Пiдпис]                  /СЕРЦОВ/ «СОГЛАСЕН»: НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛА 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                                 /ШАГУН/ «[…]» 6 1951 г. Запит управлiння охорони МДБ на Печорськiй залiзницi до 1 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР 23 червня 1951 р. Совершенно секретно Литер «А» экз. № 1 СССР МИНИСТЕРСТВО ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ Управление Охраны МГБ на ПЕЧОРСКОЙ ЖЕЛ. ДОР. «3» июня 1951 г. № 44/1/2-6080 г. Котлас Архангельской области Вх. № 9201 на № ___ от «___»_____195__г. (При ответах ссылаться на наш индекс, № и дату) НАЧАЛЬНИКУ 1 ОТДЕЛА 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР Полковнику тов. ШАГУН. г. Киев. На № 5/1/2358 от 12.VI-1951 г. Все имеющиеся материалы о ГУБЕНКО П. М. мы отразили в нашем отношении № 44/1/2-4690 от 10.V.-1951 года. За время работы Горбань на Печорской жел. дор. данных о его связях с ГУБЕНКО добыто не было. Одновременно направляя при этом протокол опознания, просьба предъявить его ГУБЕНКО и допросить по следующим вопросам: 1. Знает ли он Горбань, в утвердительном случае указать где, когда и при каких обстоятельствах они познакомились. 2. По каким вопросам ему приходилось сталкиваться и беседовать с Горбань. 3. Не известно ли ГУБЕНКО о деятельности и поведении Горбань в период 1929–1930 г.г. и в частности о связях с гестапо и их характере, националистической и провокаторской работе по заданию немецкой разведки, связях с украинскими националистическими элементами. 4. Кто еще знает и может знать о Горбань и где эти лица находятся в настоящее время. Для ориентировки при допросе ГУБЕНКО необходимо использовать данные отраженные в № 44/1/2-4690 от 10.V.-1951 г. под № 2 фото Горбань. ПРИЛОЖЕНИЕ: По тексту. НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ ОХРАНЫ МГБ на Печорской жел. дор. подполковник              [Пiдпис]                 (РЫЖКОВ) НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛА УПР. ОХР. МГБ капитан                     [Пiдпис]                  (ТИМИН) Вiдповiдь 1 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР на запит управлiння охорони МДБ на Печорськiй залiзницi 12 червня 1951 р. Совершенно секретно 5 Управление                         НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ ОХРАНЫ МГБ 12 июня [5]1                          НА ПЕЧОРСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ 5/1/2358                               Подполковнику тов. Р Ы Ж К О В У г. Котлас на № 44/1/2-4690 от 10/V-1951 года Сообщаем, что ГУБЕНКО Павел Михайлович действительно в 1943 году был завербован в качестве агента бывшим 3 отделом 2 Управления НКГБ СССР. На протяжении нескольких лет сотрудничества с нашим органами ГУБЕНКО разработкой своих связей среди украинских националистических элементов не занимался и как агент фактически не работал. В связи с этим в мае 1950 года его личное дело было сдано в архив. В настоящее время ГУБЕНКО в связи с болезненным состоянием ведет замкнутый образ жизни, большую часть времени проводит дома. Просим сообщить, не имеется ли у Вас данных о связях ГУБЕНКО с разрабатываемым Вами ГОРБАНЬ Ф. Н. НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛА 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                    /ШАГУН/ НАЧ. 3 ОТДЕЛЕНИЯ 1 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР майор                         /СЕКАРЕВ/ Вiдповiдь вiддiлу 2-Н 2 Головного управлiння МДБ СРСР 5 управлiнню МДБ УРСР 22 червня 1951 р. Сов[ершенно] секретно 22 июня 1951 г.                        Начальнику 5 управления МГБ УССР № 2/Н/46921                           полковнику т. Цветухину г. Киев На № 5/1/789 По сообщению тов. Безбородова, агент «Адам» о принадлежности к ОУН украинских писателей Смолича и Вишни данными не располагает. «Адам» утверждает, что работник референтуры связи центрального «провода» ОУН-мельниковцев «Марко» при вручении ему блокнота с адресами и паролями к ряду лиц на Украине, в том числе к Смоличу и Вишне, обязал «Адама» по прибытии на место первоначально установить этих лиц, сообщить в Мюнхен возможности привлечения их к оуновской работе и осуществить это по получении специальных на то указаний «провода». Знают ли Смолич и Вишня указанные в блокноте пароли и технику пользования ими, «Марко» не объяснял «Адаму». Перед отправкой «Богдана» из Польши в Украину в 1948 году «Адам» передал ему блокнот и указания «Марко». Нач. отдела 2-Н 2 Гл. Упр. МГБ СССР подполковник                                /Бурдин/ Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 2 липня 1951 р. Строго секретно ВЫШНЯ очень много, больше всех писателей, выступал в дни декады, иногда по два-три раза в день, никогда не отказываясь от поручений выступить сверх расписания. Один или два раза это были платные выступления, остальные – бесплатные, с бригадами писателей. В большинстве случаев выступления ВЫШНИ имели успех. ВЫШНЯ очень боялся, что бы ему «не нагадил ЗАСЛАВСКИЙ», который, как предупредил ВЫШНЮ перед поездкой в Москву ДОЛЬД, собирался «угробить ВЫШНЮ». Еще боялся ВЫШНЯ, что если будет правительственный прием после декады в Кремле, то его могут заставить выступить во время приема. ВЫШНЯ говорил так: «А вдруг я не понравлюсь Ст[алину]? КОРНЕЙЧУК, если не понравится его пьеса, получает за это Сталинскую премию, а мне, если я не понравлюсь – крышка!» Живя в Москве, ВЫШНЯ был расстроен своими семейными делами. Он с’ездил в Малый Ярославец, где у него проживает сестра, с которой он не видался тридцать лет, и оказалось, что сестра живет в крайней бедности. Систематически посещал ВЫШНЮ его племянник /из Малого Ярославца/ и родной брат /актер театра им. Заньковецкой/. ВЫШНЯ их снабжал деньгами. Заходил к ВЫШНЕ в номер граф ДУНИН-БАРКОВСКИЙ – польский литератор, с которым он был вместе в ссылке. Теперь ДУНИН-БАРКОВСКИЙ живет в Москве, подвизаясь как переводчик с польского. Он приходил к ВЫШНЕ, желая повидаться, а также с просьбой помочь, так как жаловался на свое бедственное положение и на то, что ему не дают работы. Рассказывая мне об этом, ВЫШНЯ сердился: «А что я ему могу помочь?», но кажется какую-то записочку к кому-то дал. Заходил к ВЫШНЕ также некто РИПА, по словам ВЫШНИ – бывший когда-то заместителем Г. И. ПЕТРОВСКОГО. РИПА заходил, как старый знакомый, не видавший ВЫШНЮ много лет. РИПА рассказывал ВЫШНЕ и про Г. И. ПЕТРОВСКОГО и, в частности, по словам ВЫШНИ, «намекнул», что Григорий Иванович «любит когда к нему зайдет кто-нибудь из украинцев». ВЫШНЯ говорил: «Очевидно, это надо понимать, как намек на то, чтобы и я нанес визит? А чего я туда пойду?» Насколько мне известно, ВЫШНЯ не ходил. В связи с этими посещениями ВЫШНЯ жаловался, что «не люблю, когда возникают тени забытых предков» и говорил: «Вот так всегда, вдруг, нате здрасте вам, является кто-нибудь и говорит – а мы с вами старые приятели, а потом сидишь полчаса и вспоминаешь, кто же это такой. И чего им надо – не люблю я этого! Неспокойно от них на душе. Будь они неладны, все эти тени забытых предков». Однако, об одной встрече в Москве ВЫШНЯ говорил иначе. К нему зашел также бывший начальник лагеря, в котором ВЫШНЯ был в ссылке – учащийся сейчас в какой-то академии. ВЫШНЯ рассказывал об этом посещении с удовольствием, говоря, что это был превосходный человек – «гуманный и настоящий коммунист». ВЫШНЯ отправился с гостем в ресторан и возвратился почти трезвый, но рассказывал, что «начальник выпил водки за один присест больше, чем /ВЫШНЯ/ за десять лет у него в лагере». Фамилии ВЫШНЯ не называл, но это не тот начальник, который был у ВЫШНИ в Киеве, а уже другой. Возвращаясь в Киев и помянув все недовольства, которые были во время декады, ВЫШНЯ, однако, пришел к выводу, что «декада все-таки была удачной, хорошая была декада, и особенно мне понравился заключительный день, когда на концерте был Ст[алин]». Вiдповiдь 1 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР управлiннЮ охорони МДБ на Печорськiй залiзницi 6 липня 1951 р. Совершенно секретно 5 Управление                    НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ ОХРАНЫ МГБ 6 июля 51                         НА ПЕЧОРСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ 5/1/2746                          Подполковнику тов. Р Ы Ж К О В У г. Котлас Архангельской обл. на № 44/1/2-6080 от 23/VI-1951 года В связи с тем, что ГУБЕНКО П.М. нами разрабатывается как украинский националист, допрос его по делу ГОРБАНЬ считаем нецелесообразным. Протокол опознания возвращаем. НАЧАЛЬНИК 1 ОТДЕЛА 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник                        ШАГУН НАЧАЛЬНИК 3 ОТД-НИЯ 1 ОТД. 5 УПР. МГБ УССР майор                             СЕКАРЕВ Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику Цветухiну 3 серпня 1951 р. Строго секретно ВЫШНЯ во время доклада КОРНЕЙЧУКА, на мой вопрос, как ему нравится доклад, отвечал: «Я спокоен – я никого не зарезал». После доклада он так пояснил мне свою реплику: «Да, какое впечатление! Похоже на то, что прошел слух, что где-то кто-то топором зарубил целое семейство. Милиция бросилась искать бандита, а пока что всех присутствующих взяла на подозрение». Дальше он так пояснил это свое пояснение: «Улики, вообще говоря, налицо: и топор, вообще, есть, и зарубить топором, конечно, возможно, и даже семейство на самом деле существует… Только все дело в том, что все это только слух: семейство живо-живехонько, добра наживает и никто его не убивал! Убийцу, конечно, не нашли, но все, которые были взяты на подозрение, на всякий случай и остались». Потом кончает так: «Я, конечно, должен быть спокоен, потому что никого не убивал. Но беспокойства мне причинили во сколько!..» Донесення агента «Ленский» начальнику 3 вiддiлення 1 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР майору Секареву 3 серпня 1951 р. Строго секретно ОСТАП ВИШНЯ Мне приходилось разговаривать с ним о статьях, появившихся в нашей прессе в связи со статьей «Правды» об идеологических срывах в Украинской литературе. Остап ВИШНЯ высказал такую мысль. «Критикуют, пусть критикуют. Значит так надо, такое время». Но в ЦК сказали, говорил ВИШНЯ, что не будет никаких ни для кого оргвыводов, только набьют и все. Это он высказал по поводу предположения, что КОБЫЛЕЦКОГО, очевидно, снимут с руководства кафедрой в университете, с деканатства. «Ни, ни, цього не буде. Полають, але знимати не будуть». Остап ВИШНЯ думает, что вся эта острая борьба в литературе с проявлением национализма – это лишь шумиха для устрашения, а в ЦК, мол, сказали, что все будет на своих местах. Он возмущен также тем, что поругали его друга ВОСКРЕКАСЕНКА. «Неправильно, Сергия Иларионовича вдарили, особенно за ГАРБУЗ». Говорил он об этом со злостью, даже краснея от волнения. Запит 1 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР до вiддiлу МДБ Ухтiжемлагу МВС СРСР жовтень 1951 р. Совершенно секретно 5 Управление                  НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА МГБ УХТИЖЕМЛАГА […] октября [195]1            МВД СССР 5/I/4752                        п. Ухта, Коми АССР. До 1943 года в Ухтижемлаге МВД СССР отбывал срок наказания украинский писатель-юморист ГУБЕНКО Павел Михайлович /литературный псевдоним ОСТАП ВИШНЯ/, который был осужден за участие в антисоветской националистической террористической организации /содержался на ОЛП’е № 7/. Материалами лагерного агента «ВИКТОРИЯ» за 1942 год устанавливается, что ГУБЕНКО в тот период поддерживал близкие связи с активными украинскими националистами из числа заключенных, в том числе с бывшими участниками ОУН ПЕТРОВЫМ Иваном и БАБИЕМ, выходцами из западных областей Украины. В числе других связей ГУБЕНКО по лагерям заслуживает внимания ГЖИЦКИЙ С. В.40, выходец из гор. Львова, осужденный в 1934 году по одному делу с ГУБЕНКО. По имеющимся данным, ГЖИЦКИЙ по отбытии срока наказания /содержался в Ухтпечлаге, работал в редакции газеты «Перековка»/ остался на работе в системе лагерей по вольному найму, работает якобы по лесному делу. В 1950 году ГЖИЦКИЙ дважды приезжал в гор. Львов к своим родственникам. Просим сообщить, не имеется ли у Вас данных о связях ПЕТРОВА, БАБИЯ и ГЖИЦКОГО с оуновским подпольем в настоящее время или о попытках этих лиц установить такие связи. ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 1 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР подполковник               ЧЕРНОВ НАЧАЛЬНИК 3 ОТДЕЛЕНИЯ 1 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР майор                        СЕКАРЕВ Запит управлiння МДБ по Адигейськiй Автономнiй областi до 5 вiддiлу МДБ УРСР жовтень 1951 р. Совершенно секретно СССР МИНИСТЕРСТВО ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ Управление МГБ по Адыгейской Автономной области Краснодарского края «_____» Х 1951 г. № 5/8949 гор. Майкоп НАЧАЛЬНИКУ 5 ОТДЕЛА МГБ УКРАИНСКОЙ ССР город Киев. Нами разрабатывается Шматков Иван Иванович, 1907 года рождения, который в 1937 году за антисоветскую деятельность был осужден к 10 годам ИТЛ. Мероприятием «ПК» установлено, что Шматков поддерживает письменную связь с ГУБЕНКО Павлом Михайловичем, работающим зам. директора журнала «Перец», которому сообщает о своем освобождении /4 года и семь месяцев тому назад/, а также интересуется судьбой некоего ПАВЛОВСКОГО. Прилагая при этом копию с «Д» для оперативного использования, просим сообщить установочные, характеризующие и возможно имеющиеся компрометирующие материалы на ГУБЕНКО и ПАВЛОВСКОГО. ПРИЛОЖЕНИЕ: – по тексту. НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ МГБ ААО полковник             [Пiдпис]                /СЕРГЕЕВ/ НАЧАЛЬНИК 5 ОТД. УМГБ ААО подполковник        [Пiдпис]                /БАБАЕВ/ Исп. Тесликов Лист Шматкова І. І. до Губенка П. М. 17 жовтня 1951 р. ОТПРАВИТЕЛЬ: ШМАТКОВ Иван Иванович Майкоп, почта до востребования. ПОЛУЧАТЕЛЬ: ГУБЕНКО Павел Михайлович, Киев, редакция журнала «Перец», зам. директора. Мир тебе, дорогой Пава Михайлович! Я здоров. После рождения, имею уже 4 года и 7 месяцев. Как видишь, уже научился писать. Месяцев через пять надеюсь ходить. Пиши какой у Вас климат, как здоровье твое, что слышал о Павловском, как его дети. О тебе знаю все. Очень рад твоим успехам. Климат для тебя прекрасный. Для меня климат наверное не везде хороший. Тебе известнее. Нуждаюсь в твоем совете… Прошу тебя напиши мне, где лучше устроить свою жизнь. Годы уходят и только надежды одни… Думал о Полтаве, Черкассах и прочих городах, но не знаю климат. Прошу пиши, не обижайся. С приветом                И. И. ШМАТКОВ. 17/Х-51 года Вiдповiдь 1 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР на запит управлiння МДБ по Адигейськiй Автономнiй областi 31 жовтня 1951 р. Совершенно секретно 5 Управление                  НАЧАЛЬНИКУ УМГБ АДЫГЕЙСКОЙ 31 октября 51                  АВТОНОМНОЙ ОБЛАСТИ 5/I/4751                        Полковнику тов. С Е Р Г Е Е В У гор. Майкоп На № 5/8949 от 19 октября 1951 года. Сообщаем, что ГУБЕНКО Павел Михайлович, видный украинский писатель-юморист /литературный псевдоним Остап ВИШНЯ/ был арестован и осужден на 10 лет ИТЛ как участник антисоветской националистической террористической организации /содержался в Ухтижемлаге МВД СССР/. После отбытия срока наказания, в 1943 году ГУБЕНКО П. М. был освобожден из лагерей, а затем, с разрешения МГБ СССР переехал на Украину. Разрабатываемый Вами ШМАТКОВ и ПАВЛОВСКИЙ, который упоминается в письме ШМАТКОВА к ГУБЕНКО, по материалам на последнего не проходят. ЗАМ. НАЧАЛЬНИКА 1 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР подполковник                          ЧЕРНОВ НАЧАЛЬНИК 3 ОТДЕЛЕНИЯ 1 ОТД. 5 УПР. МГБ УССР майор                                   СЕКАРЕВ Список оперативних спiвробiтникiв, якi здiйснювали розробку Остапа Вишнi Сiчень 1952 р. – сiчень 1955 р. Совершенно секретно Список агентури, яка задiяна в справi Губенка П. М. (Остапа Вишнi) Сiчень 1952 р. – сiчень 1955 р. Совершенно секретно Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР Цветухiну 15 сiчня 1952 р. Строго секретно Вишня сейчас всецело поглощен работой: он срочно переводит на украинский язык ряд произведений Гоголя. В разговоре у него сейчас бодрые и оптимистические настроения, в частности, всегда боящийся близкой возможности войны, ВЫШНЯ сейчас противоположных настроений, он считает, что войны скоро не будет. Он указывает на обостряющиеся противоречия между Америкой и Англией /в связи с возвращением Черчилля из США/, на провал американских расчетов в Европе /в связи с демиссией правительства Плевена/, на рост антиамериканских настроений в Японии /в связи приветствием тов. СТАЛИНА/, на усложнение обстановки в Египте, Индии и т. д. Все это дает ему основание делать вывод, что «дела Трумена подмокают» и надеяться, что война «оттягивается на долгий срок». Это его радует. Смеясь он говорит: «Главное для нас, стариков, успеть умереть в мирное время». В разговоре о внутреннем положении ВИШНЯ также весел. Он рассказывает о том, что ему кто-то рассказывал об открытии нефтяных источников в районе Новороссийска, причем источников исключительной мощности, превосходящий Бакинские нефтерождения /он называет дебит 4 тыс. тонн в сутки/. Этот нефтяной район, по рассказу Вишни, засекречен. Слышал ВИШНЯ и о засекреченном строительстве на Волыни – углеразработках всесоюзного значения и спрашивал меня, возвратившегося недавно из тех мест, правда ли это? Он полагает, что в СССР есть немало подобных, неосвещаемых в прессе мощных строительств /вспоминает про Варкутту[34 - Воркуту.], где он был в ссылке/, и приходит к выводу, что «как не велики наши достижения по пятилетнему плану, на самом деле они несравненно большие»/. Говорит об этом с увлечением. Ему откуда-то известно, что осенью будет cъезд партии /перед тридцатипятилетием советской власти/ и на cъезде будет опубликован новый пятнадцатилетний план «окончательного построения коммунизма» и что доклад будет делать сам «старик» /т. Ст[алин]/. Все эти мысли ВИШНЯ связывает в одно: войны можно не бояться. Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР Цветухiну 26 лютого 1952 р. Строго секретно Информация КОРНЕЙЧУКА породила разговоры. КОРНЕЙЧУК на заседании Президиума 26/II-52 года коротко информировал о партконференции в части касающейся вопросов литературы, и в частности, о выступлении МЕЛЬНИКОВА. ВЫШНЯ еще до заседания говорил мне, что встревожен тем, что слышал о конференции /слышал он, очевидно, от МАКИВЧУКА/. По сведениям ВЫШНИ, «уж очень ругали РЫЛЬСКОГО, СОСЮРУ, ПЕТРИЦКОГО и КОБЫЛЕЦКОГО». «Дело, – говорит ВЫШНЯ, – привычное, но – опять?» Особенно встревожило ВЫШНЮ, что говорили о РЫЛЬСКОМ. Информация КОРНЕЙЧУКА произвела на ВЫШНЮ удручающее впечатление. ВЫШНЯ говорит: «Ну, хорошо, правильно, согласен – наделал он ошибок, не умеет до конца исправить, еще покритиковать надо, ну либерал он – очень плохо. Но ведь он РЫЛЬСКИЙ! Где мы еще такого сейчас возьмем? Ведь ждать же надо, пока другой такой родится!» Потом ВЫШНЯ говорит еще: «Ведь работает же как вол, ведь пользы сколько приносит, ведь старый же человек – ну, дайте ему покой, есть же у нас право на старость, в конституции записано. Дайте человеку покой, не дергайте, может он потому и исправиться до конца не может, что дергают, дергают. Когда зуб болит, разве работать можно? А по спокойному он еще такое напишет, что ручки ему целовать». Потом ВЫШНЯ рассказывает, что ему по линии редакции «Перца» приходится сейчас читать материалы о хищениях, «нити от которых идут очень и очень высоко» – «вот где бороться надо, со злом бороться надо, а разве РЫЛЬСКИЙ – это зло? Ему надо помочь, чтобы он добро делал». Да что далеко ходить, – говорит ВЫШНЯ, – грабителя РЫБАКА мы замазываем, а труженика, талантливого труженика РЫЛЬСКОГО, выбросить хотим. Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР Цветухiну 21 квiтня 1952 р. Строго секретно ВЫШНЯ очень воодушевлен вниманием к вопросам сатиры, которое уделяется сейчас центральной партийной прессой. К статье в «Литературной газете», в которой его критикуют за то, что он недостаточно остер в своих последних фельетонах и не заостряет их на вскрытие недостатков, ВЫШНЯ относится так: «не позволяли все время заострять, ругали за это, в смертный страх вогнали, а теперь я же виноват!» ВЫШНЯ говорит о том, что «ведь малейшее вскрытие недостатка, даже пустякового, тотчас же расценивалось, как клевета на весь советский строй и уже чувствовал, что на тебя посматривают угрожающе». Говорит: «Все это правильно, и правильно ругают нашу сатиру, но только не мы в этом виноваты, а те, кто сейчас ругает, ведь это же редактора да главлиты убили сатиру». ВЫШНЯ говорит: «Понятно, когда об этом сказал сам СТАЛИН, так всем все ясно стало, а ведь нам это ясно было все время, за это и страдали». Сейчас ВЫШНЯ серьезно болеет. Снятие КОСТЕНКО с поста секретаря Львовского горкома вызывает разговоры среди писателей, знающих его и относящихся к нему очень хорошо. Вслед за МАЛЫШКО, возмущающимся снятием КОСТЕНКО, аналогичное недовольство высказывали в общем разговоре БАЖАН и КОПЫЛЕНКО. Оба очень хорошо относятся к КОСТЕНКО, считают его интересным человеком и хорошим работником и высказывают недоумение по поводу снятия. БАЖАН также объясняет снятие «ссорой с ЧУЧУКАЛО», и высказывает удовлетворение по поводу того, что «и ЧУЧУКАЛО тоже сняли». Недовольство снятием КОСТЕНКО высказывал и ПАНЧ, также хорошо знающий КОСТЕНКО и высоко ценящий его. Коротко я разговаривал с КОБЫЛЕЦКИМ. Он рассказывал мне о том, как был на приеме у МЕЛЬНИКОВА. Со слов КОБЫЛЕЦКОГО, он остался очень доволен приемом. Его радость вызывает, во-первых, то, что он не сам просился на прием, а МЕЛЬНИКОВ его сам вызвал. Разговор также, по рассказу КОБЫЛЕЦКОГО, протекал в дружелюбных тонах, и в результате его назначено читать лекции в Пединституте. Довiдка МДБ УРСР на украiнського письменника Губенка П. М. (Остапа Вишню) 25 липня 1952 р. Совершенно секретно «УТВЕРЖДАЮ»                                    Укр. нац. МИНИСТР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ УССР          14 авг. 1924 г. Генерал-лейтенант Н. КОВАЛЬЧУК «25» июля 1952 г. [Пiдпис нерозбiрливий] СПРАВКА на украинского писателя ГУБЕНКО П. М. /Остап ВИШНЯ/. ГУБЕНКО Павел Михайлович, литературный псевдоним Остап ВИШНЯ, 1889 года рождения, уроженец м. Грунь Полтавской области, с незаконченным высшим образованием, украинец, писатель-фельетонист, член Союза Советских писателей УССР, проживает в гор. Киеве по ул. Ленина № 68 кв. 21. По агентурным данным за 1926 год, ГУБЕНКО /Остап ВИШНЯ/ бывший член УПСР, в прошлом сотрудничал в официальном органе правительства УНР «Трибуна» и в журнале «Тризуб». При Центральной раде состоял на службе в должности начальника канцелярии санитарного управления Министерства путей сообщения. В этой же должности оставался и при «Директории», с членами которой бежал в Каменец-Подольск. Работая в санитарном управлении, близко сошелся с возглавляющим это управление видным украинским националистом Модестом ЛЕВИЦКИМ. Печатался в издававшейся в Каменец-Подольске эсеровской газете «Трудовая громада», редактором которой был известный украинский эсер, бывший премьер-министр Центральной рады ГОЛУБОВИЧ. В этой газете Остап ВИШНЯ сотрудничал весь 1919 год и в начале 1920 года под псевдонимом П. ГРУНСКИЙ и поддерживал связь с видными украинскими эсерами. Возвратившись в 1920 году в гор. Киев, сотрудничал в издательстве «Книгоспилка». В октябре 1920 года привлекался к ответственности по делу ЦК УПСР, но вскоре был освобожден. В 1931 году проходил по делу вскрытой и ликвидированной украинской националистической организации «Украинский Национальный центр» /«УНЦ»/. В 1933 году ВИШНЯ был арестован, как активный участник «УВО», на протяжении ряда лет занимавшийся украинской националистической деятельностью, стоявший на террористических позициях. На следствии в предъявленном обвинении признал себя виновным и в 1934 году был осужден Военной Коллегией к 10 годам ИТЛ. Отбывая наказание в Ухто-Ижемском лагере НКВД, продолжал проявлять себя антисоветски. Поддерживал связь с отбывавшими вместе с ним наказание видными украинскими националистами, в кругу которых высказывал антисоветские настроения. В 1943 году был освобожден из лагеря и в 1944 году прибыл в Киев. За время пребывания в Киеве с его стороны отмечаются отдельные антисоветские националистические проявления. В разговорах высказывается в тоне симпатий по отношению к националистическим деятелям прошлого. Считает себя наиболее талантливым представителем современной украинской литературы, популярным среди читателей, которому условия советской действительности якобы не дают возможности полностью развернуть свои творческие способности. В конце 1947 года на советско-польской границе был задержан эмиссар Центрального провода ОУН мельниковцев ФЕНИК Богдан Петрович, направлявшийся из Мюнхена на территорию Украины для проведения антисоветской националистической деятельности. При задержании у ФЕНИКА был обнаружен и изъят блокнот с фамилиями и адресами большой группы лиц, с которыми он должен был восстановить связь по специальным паролям. В числе этих лиц фигурирует Остап ВИШНЯ. Для него в блокноте был также приведен пароль. На протяжении 1948—49 г.г. Остапа ВИШНЮ посетил ряд лиц, возвратившихся после отбытия наказания из лагерей и ссылки. Отдельным из них он оказывал материальную помощь и содействие в устройстве на работу и снятии судимости. Дело-формуляр на ГУБЕНКО П. М. /Остап ВИШНЯ/ пересмотрено в соответствии с приказом МГБ СССР № 0022 и оставлено для дальнейшей разработки. НАЧ. 3 ОТДЕЛЕНИЯ 1 ОТД. 5 УПР. МГБ УССР майор                 [Пiдпис]                    /СЕКАРЕВ/ НАЧ. 1 ОТДЕЛА 5 УПР. МГБ УССР полковник            [Пiдпис]                   /ШАГУН/ «СОГЛАСЕН»: НАЧ. 5 УПРАВЛЕНИЯ МГБ УССР полковник            [Пiдпис]                   /ЦВЕТУХИН/ « ____________ 1952 г. Донесення агента «Стрела» начальнику 5 управлiння МДБ УРСР полковнику держбезпеки Цветухiну 5 листопада 1952 р. Строго секретно До ВЫШНИ дошло, что, когда распределяли квартиры в новом доме, в который ВЫШНЯ переехал, то якобы председатель горсовета ДАВЫДОВ не хотел ему давать квартиры, говоря, что ВЫШНЯ не «заслужил четырех комнат». Слух этот очень расстроил ВЫШНЮ и возмутил. По этому поводу он сказал мне: «Вот рассказывали мне тоже, что слышали передачу голоса Америки обо мне: поносят меня, что я продался большевикам и выслуживаюсь у них». Я спросил, к чему же, в какой связи это вспомнил сейчас? Он ответил: «Потому, что между этим надо поставить знак равенства: голос Америки хотел бы нас тут уничтожить, не прочь и ДАВЫДОВ». После этого ВЫШНЯ начал рассказывать мне о многих фактах краж и растрат в торговой сети, говоря, что «вот куда ДАВЫДОВУ надо бы обратить свое рвение, но этого он не видел!» К этому ВЫШНЯ добавил, что «все эти воры – не просто воры» – «А кто же?» – «Это тоже голос Америки, они воруют не только в целях личного обогащения, но и для того, чтобы разрушать наше хозяйство, восстанавливать покупателя против советской власти». Заключения: «Все это – американско-еврейская агентура». После этого ВЫШНЯ заговорил вообще о евреях, поголовно относя их к «американосам» и «шпионам». Донесення агента «Макаров» заступнику начальника 1 вiддiлення 4 вiддiлу 5 управлiння МДБ УРСР Бондаренку 17 грудня 1952 р. Строго секретно В воскресенье 14 декабря, большая компания литераторов поехала на охоту. Поехал и Остап ВЫШНЯ. Мы с ним пришли из леса раньше других. Сидим вдвоем в хате, за столом, разговариваем. Зашел разговор о селах, которые мы проезжали, о рабочих, о студентах. ВЫШНЯ говорит мне, чуть не со слезами: «Слушай, как страшно живут люди! Как страшно!» Почему страшно? – спрашиваю. «Очень страшно! Подумай только, ведь тридцать пять лет советская власть заставляла людей улыбаться. А дальше что? Дальше улыбаться невозможно. Плачут люди, да плачут! До каких же пор это будет? Улыбаться люди уже разучились. Да какие там улыбки!!» В это время в хату зашла хозяйка, присела к нам и разговор перешел на другие темы. Донесення агента «Ленский» заступнику начальника 1 вiддiлення 2 вiддiлу 4 управлiння МВД УРСР капiтану Михайловському 7 травня 1953 р. Строго секретно Пребывая долгие годы в литературной среде украинских писателей, участвуя активно в их жизни, присматриваясь к ней, изучая ее, мне хотелось бы сделать некоторые выводы из всего виденного мною и слышанного, нарисовать, насколько это возможно и в моих силах, верную картину всего происходящего в этой среде на сегодняшний день. Это мое сообщение будет касаться в большей мере того литературного лагеря, той среды, которая мне была более доступна все эти годы для изучения и наблюдения, т. е. писателей-украинцев по происхождению, и в первую очередь я буду говорить о том, имя которого за последние годы приобрело популярность и славу, и что самое важное, который оказывает на эту среду огромное влияние, воздействуя на умы окружающих его. Я имею в виду украинского поэта Андрея Самойловича МАЛЫШКО. Я был близок с Андреем МАЛЫШКО все послевоенные годы, исключая лишь последние год-два, когда мои встречи с ним стали реже. Все эти годы я наблюдал в Андрее МАЛЫШКО одну и ту же характерную черту его характера, поведения внутренней духовной жизни – все возрастающее националистическое отношение к нашей действительности. Эта черта Андрея МАЛЫШКО имеет свою особенность, свою сложность. МАЛЫШКО не проявляет ее в своем творчестве, не выступает со своими взглядами открыто с трибуны, как это делали в свое время ХВЫЛЕВОЙ, ШУМСКИЙ, КОСЫНКА и другие. Наоборот, в своей открытой общественной деятельности Андрей МАЛЫШКО безупречный советский поэт, трибун, заслуженно пользующийся любовью масс и заслуженно получающий за свое творчество сталинскую премию. Сложность этого человека состоит в том, что он диаметрально противоположен своим идеям, высказанным в своих произведениях, своими личными, укрытыми от широкой общественности, взглядами. Андрей МАЛЫШКО как бы живет в двух мирах, двумя различными жизнями: одна жизнь – открытая, публичная, официальная, а другая – жизнь – узкая, личная, мелкая, полная недовольств и неудовлетворенности настоящим, политических блужданий и обид. Эти его взгляды на историю, на прошлое украинского народа, его слово о том, что он «сожалеет, почему дурак Богдан Хмельницкий не пошел на Польщу, не завоевал Франции и тогда бы мол все сложилось иначе: не московский царь Алексей Михайлович брал бы Украину под свою руку, а наоборот». Я не имею данных и потому не имею права говорить, является ли МАЛЫШКО человеком, связанным с кем-нибудь организационно, действующим по заданию. Возможно, что это его личные убеждения, и личные взгляды, идущие от семьи, от села, от брата – петлюровца, расстрелянного в свое время. Я могу говорить лишь о наблюдаемых мною явлениях. За время этих послевоенных лет возле Андрея МАЛЫШКО организовался довольно обширный круг писателей, для которых он является как бы кумиром. К этому кругу принадлежат: ВОСКРЕКАСЕНКО, КОЗАЧЕНКО, КОБЫЛЕЦКИЙ, МАКИВЧУК, Остап ВИШНЯ, МОКРЕЕВ, СМЕЛЯНСКИЙ, МАСЕНКО, ДОЛЬД, КРИЖАНОВСКИЙ, ЧАЛЫЙ, ХОРУНЖИЙ, ТРИПИЛЬСКИЙ, ШПОРТА, КОПЫЛЕНКО, РЫЛЬСКИЙ, ШИЯН, ЗАСЕНКО, композитор МАЙБОРОДА, СМОЛИЧ и др. Не все в одинаковой мере пользуются любовью и благосклонностью Андрея МАЛЫШКО. НОВИЧЕНКО он сегодня любит, а завтра отзывается о нем очень резко, называя свиньей, подлецом и т. д. Тоже и в отношении СМЕЛЯНСКОГО или ШПОРТЫ. Но есть у АНДРЕЯ МАЛЫШКО несколько лиц из числа перечисленных, которые никогда не вызывают его неблагорасположение. Это в первую очередь ВОСКРЕКАСЕНКО, Остап ВИШНЯ, КОЗАЧЕНКО и МАКИВЧУК. ВИШНЮ – «светлу людину» и ВОСКРЕКАСЕНКО Андрей МАЛЫШКО будет защищать от всех нападок с пеной у рта. Все перечисленные выше писатели бывают гостями у Андрея МАЛЫШКО и он желанный гость у них. На этих семейных вечеринках и происходят те интимные беседы, в которых сказывается скрытое нутро Андрея МАЛЫШКО. В последнее время Андрей МАЛЫШКО практикует иной способ этих интимных встреч. Он берет с собою несколько друзей и уезжает с ними в машине за город, в лес. Если компания собирается большая, то нанимается еще такси. В лесу происходит своеобразный пикник: зажигается костер, друзья изрядно выпивают и начинают петь песни. Обыкновенно запевает МАЛЫШКО. Казалось бы, что в этом плохого? Но дело в том, что на этих пикниках и происходит моральная и политическая «обработка» близкой МАЛЫШКО литературной среды. Прежде всего начинается «замылування» стариной, поются давно забытые козацкие песни, вроде «Ревуть стогнуть», «Козак вид’изжаэ, дивчинонька плаче», «А вже рокив двисти, як козак в неволи», и другие. Начинаются комментарии к этим песням, сладкие воспоминания. Если, кто посмеет на таком пикнике затянуть русскую песню, МАЛЫШКО прекращает петь и уходит в лес. Затем начинаются тосты. Их всегда произносит Андрей МАЛЫШКО. Он пьет поочередно за каждого и каждому скажет, что-нибудь лестное. Нет вечеринки, на которой бы МАЛЫШКО не подымал бокал за «наш великий украинский народ», «за нашу светлу землю». На официальных банкетах Андрей МАЛЫШКО провозглашает тосты за русский народ и за дружбу русского и украинского народов, но здесь, на лесных пикниках с близкими друзьями – никогда. Здесь Андрей МАЛЫШКО всегда в центре разговора, спора. Его мысль всегда довлеет над всеми. Он прививает находящимся с ним свои мысли. На всех этих интимных дружеских встречах, в лесу, на семейных вечерах, в ресторанах Андрей МАЛЫШКО морально и политически воспитывает находящихся с ним, влияет на их сознание. Воспитывает же он их в духе совершенно противоположном нашему пролетарскому интернационализму. Многим из указанных выше литераторов он вкрапляет в душу в той или иной дозе свое националистическое умозрение. Возьмем такие примеры: Андрей МАЛЫШКО резко осудил высказывания историков о том, что «украинский народ стал нацией с XIX века /т. е по Сталинской формуле – со времени образования капитализма/. Оскорбленный за Украину он утверждает, что «наш народ вже сформувався як нация же за Богдана Хмельницького». Он прививает это антисталинское утверждение о нации и всем слушающим, иногда, к сожалению, мало разбирающимся в этом вопросе. Андрей МАЛЫШКО ненавидит всякого, кто выступит, обвиняя кого-нибудь в украинском национализме. Он лично не любит КРЫЖАПЛЬСКОГО[35 - Крыжанивского.] и КОСАРИКА. Но в то же время он взял их под защиту и возненавидел зоологической ненавистью критика ТРИПИЛЬСКОГО, который выступил со статьями, обвиняющими КОСАРИКА, КРЫЖАПЛЬСКОГО в национализме. К писателю МОКРЕЕВУ, посмевшему с трибуны сказать о национализме КОБЫЛЕЦКОГО, пытавшегося сделать из МОКРЕЕВА – МОКРИЯ /известный факт/, он стал относиться значительно холоднее. Имея большой авторитет в литературной среде, Андрей МАЛЫШКО оказывает и организационное воздействие по тому или другому вопросу. Его мнение или как тут говорят, «присуд» о том или другом редакторе или литературном сотруднике, да и писателе, часто решает его судьбу. Смешно сказать, но назначение из ЦК этого или другого товарища на литературную работу иногда совпадают с мнением, высказанным о нем ранее Андреем МАЛЫШКО. Не знаю, насколько это правда, но он не раз открыто рассказывал мне, как он советовал т.т. Назаренко и Белогурову, как отнестись к тому или другому товарищу. Всем известно, что частые издания весьма посредственного писателя Сергея ВОСКРЕКАСЕНКО и выдвижение его /дезертира Отечественной войны/ на поездку во время декады в Москву – дело рук МАЛЫШКО. В Союзе писателей организовался крепкий кулак, группа довольно скрытая, которая цепко держит в руках все и вся, которая либо помогает продвижению «друзей», либо нещадно бьет врагов, путем использования и критики, и закрытых рецензий и «своих» редакторов, и директоров издательств. Смешно, но факт, иногда это делается в противовес партийным либо под прикрытием их. В этот кулак вошли люди со скрытыми националистическими настроениями, и они проводят свою политику. Все эти ДОЛЬДЫ, МАКАВЧУКИ, ВЫШНИ, КОБЕЛЯЦКИЕ[36 - Кобелецкие.] и многие другие мне еще неизвестные, связаны единым мнением с Андреем МАЛЫШКО. Влияние А. МАЛЫШКО на писателей огромно. Странно, но многие, даже критически к нему относящиеся, льнут к нему, тянуться как на огонь. Многих МАЛЫШКО оскорбляет, уничтожает своим необузданным гневом, все же они к нему льнут, прощают обиды /Так было с МАКИВЧУКОМ, ШИЯНОМ, ХОРУНЖИМ, СМЕЛЯНСКИМ, МОКРЕЕВЫМ, МАСЕНКО и др. и даже с РЫЛЬСКИМ/. К людям, не попавшим в его орбиту, МАЛЫШКО жесток. Как резко он говорит о ЯНОВСКОМ, БАЖАНЕ, ТЫЧИНЕ, ГОНЧАРЕ, СТЕЛЬМАХЕ! Иногда, с целью дискредитации кого-либо из них, он даже идет на провокацию. Вот пример: ХОРУНЖИЙ как-то высказал ГОНЧАРУ свои критические замечания по поводу его романа «Таврия». Андрей МАЛЫШКО в присутствии группы писателей говорит: «Да, Вы расскажите, Анатолий, как это было. Как он назвал Вас за Вашу критику подлецом, и как вы его после этого послали к … и т. д.». ХОРУНЖИЙ на это ответил: «Но ведь это же все было не так, Андрей Самойлович! Это Вы выдумали!» Такая провокационная отсебятина, направленная на дискредитацию писателей не своего круга – явление частое у Андрея МАЛЫШКО. По адресу ТЫЧИНЫ им выдуманы целые анекдоты – новеллы. О Корнийчуке, Василевской, Бажане, Дмытерке сочинена пахабная песенка, распеваемая А.МАЛЫШКО на лесных пикниках. Эта групповщина, пришедшая на смену разгромленному космополитизму, также мешает росту и развитию советской украинской литературы, как в свое время и космополитизм. Кому и зачем нужна эта групповская вражда, какую сеют между литераторами? ПЬЯНОВ, в свое время резко выступавший против критиков-космополитов за избиение литераторов, теперь сам треплет им кости, уничтожает, как может. Тоже делает и НОВИЧЕНКО и другие. Писатели приходят к такому выводу, что они дрались с СМУЛЬСОНОМ и АДЕЛЬГЕЙМОМ не за писателей, а за то, кому их крошить. Со стороны все это кажется пошлым, гадким и безпринципным. Но если вдуматься и разобраться, то это все делается организованно, с групповских позиций. Своих не бьют, бьют находящихся по за группой. А если окажется какой-нибудь случайный ВОЛОШИН, прорвется с критической статьей против ВОСКРЕКАСЕНКО, МАЛЫШКО подвергает его в своей среде самому суровому осуждению. Конечно, мое сообщение не полное. Я пишу лишь о том, что я знаю, чему был свидетелем. Я глубоко убежден, что в более узком кругу самых искренних друзей МАЛЫШКО обнажает свое нутро значительно глубже, откровеннее. Меморандум за матерiалами справи-формуляра № 279 на Губенка П. М. 2 червня 1953 р. Совершенно секретно Донесення агента «Макаров» заступнику начальника вiддiлення 5 вiддiлу 4 управлiння МВД УРСР капiтану Михайловському 19 червня 1953 р. Строго секретно Совершенно необычайное впечатление произвел пленум ЦК КП Украины и снятие МЕЛЬНИКОВА с поста первого секретаря ЦК. Правда, надо сказать, что писатели не раз, конечно за столом, говорили о нем, как о человеке маленьком и плохом, а может никчемном политике. Но громко сказать, ясно, боялись… Мне самому не раз приходилось принимать участие в таких разговорах с РЫЛЬСКИМ, МАЛЫШКО, ПАНЧЕМ, КОЗЛАНЮКОМ и др. Ясно, что сразу после пленума ЦК КП Украины, РЫЛЬСКИЙ явился в Союз писателей навеселе и говорит: «Ну, здорово! Из великой Москвы напомнили еще раз, что мы, оказывается, украинцы! Много раз мне приходилось, за это время, говорить с МАЛЫШКО. Он был на Пленуме ЦК КП Украины. – Ты знаешь, я Сашка КОРНЕЙЧУКА не узнал, когда он выступил на Пленуме. Признаюсь, не узнал. До того политически здорово и честно, действительно, как большой политический деятель выступил. И то, что мы не раз говорили между собою, он все вспомнил. Ведь ты подумай, если в Киеве или Ростове, скажем, оканчивал молодой человек или девушка университет или педвуз, их направляли в западные области. И почему-то в первую очередь евреев. Вот возьми, у нашего с тобой знакомого, КОРЫСТАШЕВСКОГО, дочь окончила в позапрошлом году пединститут. Ее направили в Станиславскую область. Хорошо, что там оказался умный зав. облоно, он сказал, что ему учителя не нужны и отправил ее обратно. Хотя учителя ему нужны. Так это же один такой… А эти несчастные гуцулы. Они только при советской власти научились читать, язык знают только свой, местный украинский, а их учат в русских школах, суд на русском языке… Вот они и говорят: «За Польщи то хоч як-небудь розумилыся, а зараз то грець його знае, як порозумитыся…» Это же я сам слышал… Конечно, Остап ВЫШНЯ по-своему говорит. – Оказывается, мы, все-таки украинцы, а я уже начал об этом забывать… Хорошо, очень хорошо… Я человек древний, но Вы увидите, какие будут плоды от этого всего. Как у врагов будет выбита почва из-под ног. Не знаю, увижу ли я, старик, а Вы-то безусловно увидите. Могу назвать десятки фамилий украинских писателей /КОЗАЧЕНКО, ВОСКРЕКАСЕНКО, СЕНЧЕНКО, ЯНОВСКИЙ, СТЕЛЬМАХ, ПИДСУХА, КУНДЗИЧ, ДОЛД[37 - Дольд.], МИНКО, СОБКО и др./, которые почти в один голос благословляют тот день и час, когда партия начала исправлять то, что наделал МЕЛЬНИКОВ и его подручные. «МАКАРОВ» Остап Вишня «ДУМИ МОЇ, ДУМИ МОЇ…» (щоденниковi записи) 19 грудня 1954 р. Бiгають круг мене моi онучата: Павлушка та Мар’янка. Маша – не моя дочка, не вiд мене вона народилася. Живе Маша зо мною вже тридцять лiт, – пiвтора iй року було, як я ii побачив, – i я вам скажу, що навряд чи можна бiльше й дужче любити свою дитину, як я люблю свою Машу. Не в кровi, не в гормонах, виходить, справа. Я не уявляю себе, не уявляю свого життя без Машi. А тепер, коли бiля мене стрибають онуки, Машинi дiтки, я не уявляю свого життя без цих онукiв, без Павлушки й Мар’янки. Я не знаю, чи моi онучата виростуть хорошими, справжнiми людьми, – гадаю, що буде так, бо всi ми робимо все для того, щоб саме так сталося, – але я знаю, що i Павлушка, i Мар’янка прийдуть колись на дiдову могилу. І прийдуть – я в це вiрю! – не для того, щоб плюнути на могилу… От вам i «чужi» дiти. Остап Вишня Отак i пишу 1954 р. І Як ви пишете? З такими запитаннями частенько звертаються слухачi до всiх письменникiв мало не на всiх лiтературних вечорах, де письменники читають прилюдно своi власнi твори. Звертаються з такими запитаннями вони й до мене. Як я пишу? Колись, замолоду, на такi запитання вiдповiдалося жартома, так: – А так пишу: беру папiр, беру олiвця, сiдаю собi та й пишу собi… Така вiдповiдь, видимо, не зовсiм задовольняе або, певнiше, зовсiм не задовольняе запитувачiв, бо запитання не припиняються, а навпаки, iх, отаких запитiв, дедалi бiльшае; отже, зацiкавленi хочуть, мабуть, щоб я про свою роботу розповiв докладнiше. Давайте спробуемо. Тiльки заранi давайте умовимося, що в моiй оцiй розповiдi чи бесiдi не буде нiякiсiньких рецептiв про те, як писати фейлетони, гуморески чи взагалi художнi твори, бо я дотримуюсь тiеi думки, що навряд чи можна когось навчити писати тi чи iншi художнi твори, а от навчитися такi твори писати можна. Я розкажу вам, коли i як я почав писати гуморески та фейлетони, i, коли вдасться, – розкажу i як я iх пишу. ІІ Працювати в газетах я почав пiзненько, тодi, як менi вже стукнуло тридцять з гаком лiт. Чому? Я походжу iз селян. Народився на Полтавщинi. Батьки моi мали дуже багато дiтей i дуже мало грошей. Було це ще за царського часу. Систематичноi освiти батьки дати менi не мали змоги. Закiнчив я сiльську школу. А далi що? Про гiмназiю чи взагалi про якусь iншу середню освiту i мрiяти годi. Що робити? Хазяйнувати вдома – нi на чiм i нi над чим. А батьки, проте, силкувалися будь-що, а повиводити дiтей «у люди». Десь батько дiзнався, що вiн, як колишнiй солдат, мав право вiддати сина на «казьонний кошт» у вiйськово-фельдшерську школу, а таких шкiл на Украiнi тодi була тiльки одна – в Киевi. Чому саме батькiв привабила вiйськово-фельдшерська школа, а, примiром, не земська фельдшерська, яка була ближче, в Полтавi? У Полтавi треба було найняти для учня квартиру i т. д., а в Киевi все це було «казьонне», хоч за навчання потiм треба було вiдслужити фельдшером у вiйську. Закiнчив я вiйськово-фельдшерську школу. Працював фельдшером i далi вже вчився самотужки, щоб скласти екстерном iспит за гiмназiю «на атестат зрiлостi»… Для цього менi довелося затратити мало не десять рокiв. Виходить, що середню освiту я дiстав уже тодi, коли менi пiдкочувалося пiд тридцять лiт. Виступаючи перед нашою радянською молоддю, я завжди говорю, що як iй, мовляв, тепер «дуже трудно»: у неi тепер i семилiтки, i десятилiтки, i технiкуми, i унiверситети, i iнститути, i заочнi вищi учбовi заклади, i академii… Не знаеш, за що вхопитися… Тепер тобi стукнуло двадцять три, – ти вже або iнженер, або лiкар, або педагог, або бiолог, або геолог, або, або, або та ще раз або… А нам було «значно легше»: закiнчив двi, три, а найбiльше чотири зими освiти, хапайся за батiжок i – «цабе, рябе, тр-р-р-р!». І то не на своi воли, а на куркульськi або на помiщицькi! Книжки читати я любив змалку, все думалося та гадалося, що то за люди такi е на свiтi, що вмiють вiрша скласти чи книжку написати, але про те, щоб самому щось таке скласти, про це не мрiялося… Фельдшерувати менi пощастило з одним дуже освiченим лiкарем, який кохався в лiтературi, сам писав, чудесно знав украiнську мову, був знайомий з Лесею Украiнкою. Ну, по службi ото iнодi напишеш якогось там чи акта, чи щось iнше, даеш йому на пiдпис, вiн читае… Якось вiн мене запитав: – А ви нiколи не пробували в газети писати? – Нi, нiколи. – А ви спробуйте! Я спробував. Написав невеличкого дописа (не пам’ятаю вже про що!), понiс до редакцii, де мого дописа i викинули в кошик. Залишив я думку про працю в газетi. Украiнською мовою я говорив з дитинства. Вчився в росiйськiй школi, бо, як ви знаете, за царя украiнських шкiл на Украiнi не було зовсiм. Як ми, украiнськi селянськi дiти, говорили й писали, закiнчивши двi-три зими сiльськоi школи або пройшовши солдатську царську муштру? Хтось колись про нашу говiрку сказав дуже дотепно: «Ни по-русски, ни по-малорусски, а так – мало по-русски!» Лiкар, з яким я працював, розкрив передо мною красу украiнськоi мови i багато менi допомiг в ii вивченнi. Книжки, розумiеться, я читав i росiйськi, i украiнськi. І багато читав. 1919 року були спроби виступiв моiх у газетах, але постiйна праця в газетах почалася 1921 року в Харковi, в редакцii газети «Вiстi ВУЦВК». III Мову украiнську, вже й лiтературну, я, як на той час, знав пристойно. Прийшов я в Харковi до редакцii газети «Вiстi ВУЦВК» та й кажу: – Чи нема у вас якоiсь роботи? – А що ви вмiете? – Знаю украiнську мову! – О! Нам такi люди потрiбнi! Треба вам знати, що тодi знавцiв украiнськоi мови було обмаль. Декотрi з тих, що знали, перепетлюрилися, молодь iще не попiдростала… За найкращого знавця украiнськоi мови в редакцii «Вiстей», крiм редактора, вважалася зав. iнформвiддiлом (така була посада) Оксана X. До неi було мене й направлено. «Іспита» я склав блискуче i того ж дня ввечерi вже працював як перекладач. Почалася моя газетярська робота. Було це, я ж кажу, 1921 року! У квiтнi. А тепер уже 1954 рiк! А газетярська моя робота як почалася, так i досi не припиняеться. І, як по секрету вам сказати, i досi я вважаю себе «в общем и целом» за газетяра. Працюю, значить, я собi в редакцii та й працюю. Перекладаю собi та й перекладаю. Вдачi я змалку був не сказать, щоб дуже сумноi, а зовсiм навпаки: по молодостi смiялося весело та розложисто. Одного разу, перекладаючи закордоннi телеграми, натрапив я на якийсь курйозний факт iз закордонного життя. Забув уже я, який саме. Телеграмку я переклав, а потiм сам собi подумав, а чому менi не поглузувати з цього факту. Взяв я та й написав щось таке на кшталт фейлетону, чи усмiшки, чи гуморески. До речi, менi i тодi, i тепер не дуже до вподоби французьке слово «фейлетон». Пишу я це слово через те, що так заведено по газетах та по журналах, а я сам для своiх речей вигадав назву – «усмiшки», i це слово я люблю куди бiльше, нiж слово «фейлетон»… Хоч «фейлетон» уже й завоював у нас повне право на життя, та, на мою думку, слово «усмiшка» нашiше вiд «фейлетону». …Так написав ото, значить, я усмiшку про закордонний факт, приклав до перекладу телеграми i поклав на стiл Оксанi X. Сиджу й поглядаю на Оксану. А працювали всi ми, i начальство (заввiддiлом), i пiдлеглi, в однiй кiмнатi. Прочитала Оксана переклад, читае усмiшку. Починае реготатися. Схопилася i, регочучи, кудись побiгла. Прибiгае i показуе менi редакторову резолюцiю: «Надрукувати в завтрашньому номерi газети…» «Бий тебе нечиста сила!» – думаю собi. А сам, розумiеться ж, радий! Ще б пак! – А як пiдпишемо фейлетона? – питае Оксана. Я беру в неi свiй «твiр» i пiдписую: «Оксана». Таким робом, перший мiй фейлетон (коли можна його так назвати), надрукований у «Вiстях», з’явився за пiдписом «Оксана». Чому? З цього видно, що серйозноi ваги цьому фактовi я не надавав i бути фейлетонiстом чи взагалi письменником не гадав. Праця в газетi менi полюбилася, кидати ii я не збирався, а думав: хiба мало е працiвникiв у газетi, – i не письменникiв, i не фейлетонiстiв, а прекрасних журналiстiв, без яких газета не може iснувати? «Працюватиму, – думав я собi, – а там видно буде, на що воно закандзюбиться…» Працював я, треба вам сказати, залюбки, працював iз захватом. Зранку в редакцiю приходив, вискакував на годинку на обiд i перед свiтом другого дня приходив додому. Життя минало в редакцii. Був я i за перекладача, i за редактора мови, i за зав. вiддiлами, i за секретаря редакцii, i за редактора журналу «Червоний перець», i за редактора лiтдодаткiв. Не одночасово, розумiеться… А от одночасово у «Вiстях» я був за редактора мови й за фейлетонiста, а в «Селянськiй правдi» за вiдповiдального секретаря. Попрацювалося, – нема де правди дiти! Разом iз «Вiстями» видавалася i газета «Селянська правда», яка першi часи шкутильгала, бо часто мiнялися редактори. Я в «Селянськiй правдi» працював за секретаря. Сидиш було в кiмнатi, заходить товариш: – Драстуйте! Я – ваш редактор! – Дуже приемно! Дивишся, за мiсяць-пiвтора вже це «дуже приемно» говориш iншому товаришевi. Редакторами «Селянськоi правди» довгий час були товаришi, якi, приiхавши до Харкова, чекали призначення на роботу. – Попрацюйте в «Селянськiй правдi», доки пiдберемо вам вiдповiдну роботу! Часто й густо редакторство в «Селянськiй правдi» – то була робота за сумiсництвом. Газета виходила тричi на тиждень. Отож i було, як правило: – Ви робiть, а я забiжу перегляну! – А передова! – І передову напишiть! – А про що? – Пишiть про кооперацiю! – Та минулого разу писали про кооперацiю! – Нiчого, нiчого! Не пошкодить! Пишiть про кооперацiю! Обов’язково було редактор забiжить переглянути передову. – Добре написано, дуже добре! Тiльки кiнця нема! – Як нема? – У кiнцi додайте: «А через те давайте хлiб i конi для Червоноi Армii!» Писалася передова про мiжнародне становище, про культосвiтню на селi роботу, все ‘дно кiнець додавався обов’язково: «А через те давайте хлiб i конi для Червоноi Армii». – Та якось воно тут вродi… – Нiчого, нiчого! Добра якась душа прочитае, та, дивись, iще раз вивезе хлiба на продпункт! Друковане слово, воно свое робить! Був i такий редактор. – Товаришу редактор! Коли буде передова? – А газета хiба виходить? – запитуе редактор. – Не виходить, бо нема передовоi! – А раз не виходить, так навiщо ж передова? За дванадцять рокiв безперервноi технiчноi роботи в апаратi редакцiйному було всього! Проте з яким захопленням згадуються цi роки! Стiнних газет тодi в наших редакцiях не було. От я взяв та й написав усмiшку «для внутрiшнього вжитку» про справи редакцiйнi. Про всiлякi такi курйознi, бiльш-менш типовi явища в редакцiйнiй нашiй роботi, про чудернацькi вчинки рiзних редакцiйних спiвробiтникiв-дивакiв (а де iх, скажiть, нема?!). Смiху було, хоч лопатами вигортай! Але це мене i згубило! Уже редактори почали: – Ви вмiете, та не хочете! – От на таку тему треба фейлетона! Розумiете, треба! – Та не вийде в мене! – А ви спробуйте! Про редакцiйнi справи ж вийшло! Напишiть! Почав писати. Інодi виходило, iнодi не виходило… Згодом почало частiше «виходити», нiж «не виходити». Почалося частiше братися за Гоголя, за Щедрiна i за Чехова… Читав, думав: «Чому смiшно? Звiдки смiх?» Дiставав словники, збiрники приказок… i т. д. i т. iн. І прислухався. Прислухався i в трамваях, i на базарах, i по ярмарках, i по поiздах, – чому смiються, чого так весело?.. І записував. Чому я про все це пишу? Ми ж з вами бесiдуемо про те, як я починав свою роботу в украiнськiй сатирико-гумористичнiй лiтературi. Я не можу вам сказати, чи всi так починають i чи взагалi так слiд починати. Я не маю сумнiву в тому, що тепер, коли ми маемо iнститути лiтератури, iнститути та факультети журналiстики, нашiй молодi буде значно легше починати, нiж було нам. Те, до чого доводилося доходити навпомацки, не маючи й отакусiнького пiд собою теоретичного грунту, те для наших молодих товаришiв буде висвiтлене у вишах. Буде основа, на якiй уже вишиватимуться вiзерунки. А ми самi снували, самi й вишивали. IV Розмови розмовами, а як же все-таки пишуться фейлетони? Як? А давайте я вас запитаю: Чому один письменник пише романи, другий – вiршi, третiй – драми, комедii i т. д. i т. iн.? Є, розумiеться, письменники, що можуть i те, й те, й те, а втiм, один iз жанрiв у нього виходить краще, нiж iнший. Пише, примiром, чудеснi лiричнi пiснi поет-сатирик наш Сергiй Воскрекасенко, але в сатиричних своiх вiршах вiн i сильнiший, i плiднiший. Силу-силенну таких прикладiв можна навести. Я не кажу, що людина народжуеться з якимись там сатиричними чи гумористичними «гвинтиками» в головi, але кожна людина мае до чогось певного бiльший потяг, бiльше покликання, нiж до iншого. А коли в людини е потяг чи покликання, примiром, до сатири, до гумору, вона ними – сатирою та гумором – бiльше й цiкавиться, бiльше вивчае класикiв сатири та гумору, народну сатиру та гумор, стежить за новими явищами в сатиричнiй та гумористичнiй лiтературi, тим самим задовольняючи свое до них покликання, а разом з тим виховуе, збагачуе, розвивае власнi зерна сатири та гумору. Кiнець кiнцем сатира та гумор робляться справою ii життя, ii фахом, коли мова йде про лiтературу. Розумiеться, що все це розвиваеться не само по собi, а в загальному процесi розвитку нашоi лiтератури i взагалi культурного нашого життя. М. Є. Салтиков-Щедрiн писав, як ви знаете: «Лiтература знае такi людськi дii, якi мають у собi певну мiру загадковостi i щодо яких публiка ще не з’ясувала, порочнi вони чи доброчеснi. Фiлософи пишуть з метою пояснити цi дii цiлi трактати; романiсти беруть iх за основу багатотомних творiв; сатирики роблять ту саму справу, закликаючи на допомогу зброю смiху. Ця зброя дуже сильна, бо нiщо так не збентежуе порок, як свiдомiсть того, що його вже викрито i що з приводу нього вже залунав смiх»[38 - Салтыков-Щедрин М. Е. О литературе. – М., Гослитиздат, 1952. – С. 591 (Авт.).]. – Ну, правильно, – ви своеi. – І потяг, i покликання до сатири та до гумору в нас есть, i познайомилися ми з народною сатирою та з гумором, читали класикiв, стежимо за новими явищами в сатиричнiй та гумористичнiй лiтературi i навiть, бажаючи працювати в лiтературi, закликали для цього на допомогу зброю смiху! Все зробили! А все ж таки – як писати фейлетони? Як писати гуморески? Я можу вам розповiсти, як, як менi вiдомо, пишуть чи писали iншi письменники, з трудом можу розказати на окремих роботах-прикладах, як я iх сам писав, але як взагалi писати, не знаю i порадити нiчого не можу! Ви гадаете, що я не цiкавився колись, не допитувався, як писати? Допитувався! Але, на жаль, нiхто нiчого певного менi не сказав. – Як ви пишете? – питав я. А так: пишу, та й уже! – Один iз вiдомих письменникiв-сатириконцiв (був до революцii в Петербурзi журнал «Сатирикон») писав, кажуть, так: сiдае за стiл, перед ним чотири смуги паперу, на кожнiй лежить авторучка, вiн на одну тему пише чотири варiацii гуморески i кожну варiацiю окремою ручкою. Несе цi чотири варiацii до редакцii i читае редакторовi. Редактор дуже часто запитував, кажуть, письменника: – А п’ятоi варiацii у вас нема? Я не думаю, щоб твiр дуже вже залежав од авторучки та вiд паперу. Колись до мене завiтав був народний художник СРСР Анатолiй Галактiонович Петрицький. Сидiли ми, гомонiли, курили. Анатолiй Галактiонович одiрвав од коробки з-пiд цигарок кришку, взяв напiвспаленого сiрничка, вмокнув сiрничка в чорнило, сидить i дряпае, так собi – мiж iншим, сiрничком по картону. А вийшов чудесний портрет. Крiм, отже, матерiалу, ще щось, очевидно, для художнього твору треба. Якось улiтку ми жили з одним нашим талановитим поетом в мальовничому селi на Полтавщинi, над рiкою над Сулою. Поет працював над перекладами з Пушкiна. А я милувався з нашого поета. Як поет працював? Вiн одразу, що називаеться, «з маху» з росiйськоi мови без единоi помарочки «переписував» мовою украiнською цiлi сторiнки. Один варiант. Потiм таким от способом – одразу другий варiант. Читаеться потiм перший варiант, читаеться другий, з двох робиться один. Переклад готовий. Та який переклад! Можливо, що поет потiм iще шлiфував переклади, але того вже я не бачив, я розповiдаю про те, чого був свiдком сам. Усi ж ви бачили рукописи великого Льва Толстого, читали про те, як вiн працював! Скiльки вiн правив, скiльки i ним самим, i для нього кожний твiр було переписувано… А потiм iще правка в коректурi, коректура коректури, коректура в гранках. Вiд цього хiба твори Л. М. Толстого були менш художнiми? Навпаки! І хiба така кропiтка над творами робота принижуе велич Толстого? Якось я запитав сина нашого украiнського видатного новелiста: – Коли не секрет, розкажiть, прошу вас, як працював ваш батько? – А чому, – вiдповiдае син, – це секрет? Нiякий це не секрет! Щоранку з батькового кабiнету вигортали купи подраного паперу. Але ж дивувалися письменниковi сучасники, дивуемося ми, цiлий свiт дивуеться, як можна одним словом передати психологiчний стан людини, двома-трьома словами намалювати цiлу картину, а на однiй-двох сторiнках дати соцiальний стан цiлого вимученого народу! Кожний робить, в даному разi пише, як умiе! V Найважче i найнеприемнiше писати про себе. Я ще раз кажу, що не маю жодного намiру давати якiсь певнi рецепти, як писати, та iх, тих рецептiв, i нема. Я спробую розповiсти, примiром, чому i як я написав свою «Зенiтку», бо iз моiх творiв ii, мабуть, чи не найбiльше знають. «Зенiтку» написано пiд час Великоi Вiтчизняноi вiйни. Менi хотiлося в тi тяжкi, грiзнi часи написати щось дуже веселе, таке, щоб i моя робота спричинилася до того, щоб люди i на фронтi, i в тилу таки по-справжньому засмiялися, та не засмiялися, а просто-таки зареготалися. Одночасно, щоб моя гумореска вiдiгравала й певну, сказать би, мобiлiзацiйну, пiдбадьорювальну роль. Героями «Зенiтки» я вибрав двох дiдiв: дiда Свирида та його кума. Чому я вибрав дiдiв? Щоб показати, що з ворогом воював увесь наш народ, що мав силу держати в руках як не гвинтiвку, то бодай вила. Я зробив старого дiда партизаном (а хiба таких не було!), а в партизанах навiть кволi дiди не сидiли без дiла, а хоч обiда хлопцям варили та конi пасли. Чому я навiв приклад вiйни дiда Свирида з його бабою Лукеркою? Це – смiшно, але в мене була ще й така думка, що, мовляв, не задавайтеся, фашисти, своею технiкою, своею вiйськовою наукою, – хоч якi ви дуже такi муштрованi, дуже такi сильнi, дуже такi на вiйськовiй справi практикованi, – нашi дiди битимуть вас, маючи в руках не вдосконаленi зенiтки, а звичайнiсiнькi вила-трiйчата. Дiдiв, що попадали з кислицi, я прозвав льотчиками. Такi контрасти: зенiтка й вила, цiла вiйськова муштра з одного боку i баба Лукерка з другого, таран i спiдниця i т. д. Та ще коли старi дiди по-своему вживають у розмовах вiйськових термiнiв (а хiба не поприщеплювалися такi термiни до нашоi мови за час вiйни?!), – от i вийшло, кажуть, дуже смiшно. «Зенiтку» свою я вигадав. Живого дiда Свирида, того, що дiе в «Зенiтцi», на свiтi не було. Але я певний, що подiбнi дiди були, бо, якби iх не було, я б погрiшив проти художньоi правди i читач обов’язково десь, колись, – не тепер, так у четвер, – запротестував би… Читача не обдуриш! За десять рокiв життя «Зенiтки» я протесту жодного не чув. Я розповiв про те, чому я написав «Зенiтку». Як я ii написав? Це вже справа складнiша. Із «Зенiткою» я «мучився» довгенько. Було багато сумнiвiв, чимало побоювань. А чи не образяться нашi солдати, нашi офiцери, що я iхню титанiчну, героiчну, смертельну на вiйнi боротьбу порiвнюю з «вiйною» дiда Свирида та баби Лукерки? Хоч я мав на увазi фашистську армiю, а раптом комусь спаде на думку, що я – аж подумати страшно! – недооцiнюю труднощiв боротьби. Чи не образяться нашi безстрашнi соколи-льотчики, що найсмертельнiшу в iхнiх руках зброю – таран – я зводжу до тарана дiдом бабиноi спiдницi? Ще тiльки готуючись писати, я радився з деякими товаришами та з першими моiми читачами: чи не може таке трапитися?.. А хто напевно мiг сказати, трапиться чи не трапиться? Вирiшив писати! Сам собi подумав: вся справа в тонi, в пiдходi, в певних межах. Узяв та й написав. Технiчно як я ii написав, питаете? Я ii не написав, а розказав. Було це в Рязанськiй областi, де моя родина жила в евакуацii. Я приiхав до неi. В хатi було холодненько, був лютий. Уночi не спалося, а бiльше хукалося. Хукав я, хукав, нiякого тепла не нахукав. Хукнеш, а воно пара клубками вихукуеться. Розбудив я дружину: – Ти не змерзла? – Змерзла! – Слухай, я тобi щось розкажу. – Перед свiтом? Може, це тобi з холоду? – Слухай, може, теплiше буде. І почав: «Сидить дiд Свирид на колодках, сидить i стружить верболозину…» І так до кiнця. Дружина почала смiятися. Потеплiшало. А вранцi встав, нагрiв бiля чайника пальцi, попрохав у хазяйчиноi доньки-школярки чотири аркушики з учнiвського зошита паперу «в клiточку», взяв олiвця, бо чорнило замерзло, сiв та й записав «Зенiтку». Так народилася «Зенiтка»… «Зенiтка» – це гумореска, написана не на фактичному матерiалi, це, сказати б, чистiсiнький авторський витвiр, домисел. Давайте спробуемо поговорити про фейлетон, чи усмiшку, як про наслiдок певного життевого явища, факту. Єсть у мене усмiшка (чи хай буде фейлетон), що зветься: «У нiч пiд Новий рiк». Матерiалом для цiеi усмiшки прислужився той життевий факт, що по багатьох наших колгоспах голови колгоспiв, щоб повлаштовувати на легесеньку роботу своiх родичiв, кумiв, сватiв i т. д., – призначають iх сторожами. В одному колгоспi було виявлено по штату цiлих вiсiмнадцять сторожiв. Явище, розумiеться, ненормальне, яке межуе iз злочином. Треба було висмiяти це явище, звернути на нього громадську увагу, винести його на людське посмiховисько i, таким чином, – припинити. Як я пiдiйшов до цього матерiалу, до цього факту? Я собi уявив, що коли в колгоспi вiсiмнадцять сторожiв i всi вони родичi чи приятелi, – ясно, що не всi вони дiди, що це здоровi, працездатнi люди, якi ховаються вiд роботи i мають за це ще й неабиякi трудоднi. Це була, так би мовити, вихiдна точка, та грубка, вiд якоi я почав «танцювати»… Що може зробити здорова, неспрацьована, молода людина вночi, коли вона сторож, а тому сторожевi тiльки й дiла, що в калатало калатати? От я й почав iм роботу знаходити, на паперi, звiсно: вони в мене i в пiдкидного грають, i борються, i на фермi симентальського бугая пiднiмають. Дiйшло до того, що комсомолка Оленка на правлiннi почала вимагати, щоб сторожам футбольного м’яча купили – хай, мовляв, не гуляють, а тренуються та Кубок СРСР для колгоспу виграють. А остаточно я скомпрометував сторожiв тим, що одного з них в нiч пiд Новий рiк щось украло. Люди читали, смiялися, а дехто, напевно, й чухався. А якби я взяв та й написав: «У такiм-то колгоспi вiсiмнадцять сторожiв. Розженiть iх!» Це була б не лiтература. Справа лiтератури – своiми засобами звернути увагу на певне явище, висвiтлити його, а для «вжиття заходiв» у нас е iншi вiдповiднi установи. Якось, бувши в однiм районi, я звернув увагу, що клуби по селах здебiльша позамикувано. Висять на клубних дверях величезнi колодки-замки. Я не допитувався, чому позамикали тi клуби, – для мене було ясно, що на культосвiтню роботу в тому районi увага невелика. Написав я фейлетона «Про замки та iншi речi». Району я не називав, не називав i певного клубу, але вийшло, що, я «попав у точку»: чимало було листiв-одгукiв на цей фейлетон, де писалося: от, мовляв, добре, що написали про замки на клубах: у нас уже нема замка, клуб працюе i т. д. i т. iн. Чому я iз «смiшного» саме боку пiдходжу до життевих явищ? Бо я намагаюся бути сатириком, а сатирики, як говорив М. Є. Салтиков, «закликають на допомогу зброю смiху»… Коли б я був романiстом i цей факт мене б зацiкавив, я б поклав його, може, за основу багатотомного роману. Поет написав би, може, баладу, може, поему, може, пiсню… А моя зброя – смiх! Я глузую, кепкую, а частенько просто собi усмiхаюсь. М. В. Гоголь сказав: «Смiху боiться навiть той, хто вже нiчого не боiться». VI Де береться матерiал для сатирично-гумористичних творiв? Радянськi письменники, сатирики та гумористи, здебiльша гуртуються бiля сатиричних та гумористичних журналiв – «Перця», «Крокодила» та iнших, що видаються по братнiх радянських республiках. Працюють вони по редакцiях газет та журналiв. Редакцiйна пошта завжди дае такого матерiалу скiльки завгодно. Але, розумiеться, найкраще бачити життя на власнi очi, вивчати його, бути серед народу, отож найкориснiшими завжди бувають поiздки в колгоспи, радгоспи, на фабрики, заводи, шахти i т. д. i т. iн. Сатирикам та гумористам це ще потрiбнiше, нiж комусь iншому. Письменникова зброя – мова, слово. Веселу гумореску, фейлетона, гостру сатиру не можна написати спокiйною, холодною, хай навiть i найлiтературнiшою мовою. У сатирика та гумориста мова мае бути жива, гостра, дотепна, наближена до мови, якою розмовляе народ. Отож i доводиться прислухатися, записувати, знайомитися з фольклорними матерiалами i т. д. i т. iн. Це для нас i необхiдне, i обов’язкове, без цього веселоi усмiшки не напишеш. Менi довелося повоювати зброею смiху з ворогами радянського народу, панськими лакузами, продажними украiнсько-нiмецькими нацiоналiстами. Вся ця наволоч пiсля вiйни кублилася по всiляких схронах у захiдних областях Радянськоi Украiни. Все це вихованцi всiляких гестапо та iнших гадючих гнiзд iз своею розбiйницькою специфiкою, жаргоном, побутом, вчинками i т. д. Розумiеться, що, сидiвши в Киевi, не вивчивши цього всього матерiалу на мiсцi, менi трудно було б щось про них уiдливе написати. Треба, значить, було iздити в захiднi областi, знайомитися з обстановкою каiновоi роботи ворогiв, говорити з мiсцевими людьми, що докладнiше знали роботу цих запроданцiв, доводилося говорити i з самими «героями» темноi ночi та густоi хащi. Наслiдком тiльки цього й могла вийти моя книжечка «Самостiйна дiрка». Не було б моiх «Ленiнград i ленiнградцi», якби я не побував у Ленiнградi, наслiдком поiздки в Запорiжжя з’явилися моi «Запорожцi»; всi моi «мисливськi усмiшки» – результат багатолiтнiх мандрiвок з рушницею… Треба вам сказати, що i в «мисливських усмiшках» нiчого вигаданого нема: це все власнi спостереження, все це було побачено, почуто, пережито. Розумiеться, все оброблено з мого погляду. В кабiнетi наш брат багато не висидить. VII Ми, на превеликий жаль, дуже бiднi ще на теоретичнi роботи в галузi сатирико-гумористичноi лiтератури. Та появиться ж колись i теорiя. Що ж iще вам сказати? Знайте найголовнiше: «Не святi горшки лiплять!» Захочете навчитися писати фейлетони, навчитеся, бо, ще раз пiдкреслюю, навчитися можна! А нам, що вже чимало лiт працюемо на нивi сатирично-гумористичноi лiтератури, чекаючи молодоi, гарячоi, дотепноi, веселоi змiни, залишаеться тiльки одне: учитися, учитися та ще раз учитися! Чекаемо до наших лав: будемо вчитися разом! Донесення агента «Ленский» начальнику 1 вiддiлення 5 вiддiлу 4 управлiння КДБ при Радi Мiнiстрiв УРСР пiдполковнику Йовенку 4 сiчня 1955 р. Строго секретно За долгий период наблюдения за С. ВОСКРЕКАССЕНКОМ, мне стало известно о его дружеских связях, в первую очередь с А. МАЛЫШКО, ДОРОШКО Петром, Леонидом СМЕЛЯНСКИМ /все они члены партии/. Особенно сильна и непонятна дружба ВОСКРЕКАССЕНКО с А. МАЛЫШКО, где МАЛЫШКО, любящий во взаимоотношениях со всеми, подчинять себе и своему мнению других, здесь сам попадает в подчинение ВОСКРЕКАССЕНКО. Писатели даже не могут найти объяснения этому делу. Одни высказывают догадки, что они – родственники, МАРТИЧ и ШЕРЕМЕТ как-то говорили о том, что МАЛЫШКО устроил ВОСКРЕКАССЕНКО перевод «Василия Тёркина», высказывали мысль, а не подставное ли лицо ВОСКРЕКАССЕНКО, не сам ли МАЛЫШКО или «на пару» с ВОСКРЕКАССЕНКО сделали этот перевод, что их и связало. Дружба ВОСКРЕКАССЕНКО и МАЛЫШКО повлекла за собой и дружбу ВОСКРЕКАССЕНКО с Остапом ВЫШНЯ, ВЫШНЯ всюду стал просто превозносить ВОСКРЕКАССЕНКО и на собраниях и в кулуарных разговорах. ВЫШНЯ даже в своих «Выбранных творах» посвятил ВОСКРЕКАССЕНКО «рецензию», где до небес превозносит ВОСКРЕКАССЕНКО. Там же вмещена и рецензия на безусловно талантливого юмориста ОЛЕЙНИКА. Но ВОСКРЕКАССЕНКО, по мнению ВЫШНИ, это гений по сравнению с ОЛЕЙНИКОМ. Это все результат групповщины. Кстати, об Остапе ВЫШНЕ. Он очень дружен и с МАКИВЧУКОМ, который просто заворожен им и весьма не критически относится ко всему, что делает ВЫШНЯ. ВЫШНЯ затаил в себе злобу за то, что его ничем не отметили к 60-ти летию. Его жена, как-то встретив меня сказала: «Мучили десять рокiв, мучать i зараз». Правда, сейчас ВЫШНЯ очень болен. Он, буквально, уходит. Будучи избранным делегатом на съезд, он проводил всех делегатов, а сам не поехал. Говорят он живёт на кислороде. Но в то же время говорят, что не поехав на съезд, он дома «глушит водку». Во всяком случае дни его не долгие и неизвестно доживёт ли он до своего 65-летия. «ЛЕНСКИЙ» Висновок КДБ при РМ УРСР про припинення розробки (постiйного нагляду) над Губенком П. М. 4 сiчня 1955 р. Совершенно секретно «УТВЕРЖДАЮ» ЗАМ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ПРИ СМ УССР — Полковник               [Пiдпис]              /МОРОЗ/ «4» января 1955 г. ЗАКЛЮЧЕНИЕ «29» декабря 1954 года город Киев. Я, начальник отделения 5 отдела 4 Управления КГБ при СМ УССР подполковник ИОВЕНКО, рассмотрев материалы дела-формуляра № 279 /в 2-х томах/ на – ГУБЕНКО Павла Михайловича /литературный псевдоним «ОСТАП ВИШНЯ»/, 1889 года рождения, уроженца м. Грунь Полтавской области, украинца, б/п, с незаконченным высшим образованием, писателя-фельетониста, члена Союза советских писателей УССР, члена редакционной коллегии журнала «Перец», проживающего в гор. Киеве по ул. Ленина № 68 кв. 21, НАШЕЛ: ГУБЕНКО П. М. разрабатывается органами госбезопасности с 1924 года, как бывший член УПСР и активный украинский националист, за что дважды арестовывался. По агентурным данным за 1926 год, ГУБЕНКО в прошлом сотрудничал в официальном органе правительства УНР «Трибуна» и журнале «Тризуб» /т. I, ч. 1, стр. 19/. Во время Центральной Рады являлся начальником канцелярии санитарного управления Министерства путей сообщения. В этой же должности оставался и при «Директории», с членами которой бежал в Каменец-Подольск. Работая в санитарном управлении, ГУБЕНКО в 1919–1920 г.г. выступал на страницах эсеровской газеты «Трудова Громада», издававшейся в гор. Каменец-Подольске, редактором которой был известный украинский эсер, быв. премьер-министр Центральной Рады – ГОЛУБОВИЧ. Возвратившись в гор. Киев, в 1920 году сотрудничал в издательстве «Книгоспилка». В октябре 1920 года арестовывался по делу ЦК УПСР, но вскоре из-под стражи был освобожден. /т. I, ч. 2, стр. 86–87/. В 1931 году проходил по делу вскрытой и ликвидированной украинской националистической организации «Украинский национальный центр» – УНЦ. В 1933 году ГУБЕНКО был арестован, как активный участник «УВО» /украинская военная организация/, стоявшей на террористических позициях /Т. I, ч. 2, стр. 10, 75–82/. На следствии дал признательные показания об участии в этой организации и в 1934 году Военной Коллегией Верховного Суда СССР был осужден к 10 годам ИТЛ, однако в июне 1943 года, подробно излагая о своей деятельности в прошлом, ГУБЕНКО отрицает какое-либо участие в антисоветской организации. /Т. I., ч. 2, стр. 75–82/. Находясь в Ухтимском железнодорожном лагере НКВД, продолжал высказывать антисоветские взгляды. /Т. I., ч. 2, стр. 2—16, 24, 46/. В 1943 году из лагеря освобожден и в 1944 году прибыл в гор. Киев. В первые послевоенные годы со стороны ГУБЕНКО отмечались отдельные отрицательные настроения, однако данных об антисоветской деятельности в процессе его разработки не добыто. По разработке ГУБЕНКО использовались агенты «МАКАРОВ», «СТРЕЛА» и «ЛЕНСКИЙ», которые характеризуют его как болезненного человека, не представляющего интереса для органов Госбезопасности и в настоящее время лояльно относящегося к советской действительности, мероприятиям партии и правительства. /Т. I., ч. 2, стр. 149, 174, 214, 219/. На основании изложенного — ПОЛАГАЛ БЫ: Разработку ГУБЕНКО Павла Михайловича прекратить, дело-формуляр на него № 279 /в двух томах/ сдать в архив архивно-учетного отдела КГБ при СМ УССР, оставив ГУБЕНКО на оперативно-справочном учете, как активного в прошлом украинского националиста. Связей, подлежащих взятию на учет, в процессе разработки не выявлено. НАЧАЛЬНИК ОТД-Я 4 УПРАВЛЕНИЯ КГБ ПРИ СМ УССР Подполковник            [Пiдпис]             /ИОВЕНКО/ СОГЛАСНЫ: НАЧАЛЬНИК 5 ОТДЕЛА 4 УПРАВЛЕНИЯ КГБ УССР ПРИ СМ УССР Полковник               [Пiдпис]             /ЧЕРНОВ/ НАЧАЛЬНИК 4 УПРАВЛЕНИЯ КГБ ПРИ СМ УССР Подполковник           [Пiдпис]            /КРИКУН/ Висновок (про зняття з оперативно-довiдкового облiку i знищення справи) 6 травня 1961 р. Совершенно секретно «УТВЕРЖДАЮ» Зам. Председателя Комитета госбезопасности при Совете Министров УССР генерал-майор            (Головченко)           [Пiдпис Головченко] 6/V «______» апреля 196 1 г. ЗАКЛЮЧЕНИЕ (о снятии с оперативно-справочного учета и уничтожении дела) 196 1 г. «28 » апреля гор. Киев Я, ст. оперуполномоченный «2» отделения «2» отдела 2 Управления Комитета госбезопасности при Совете Министров УССР капитан Гончарко, рассмотрев в соответствии с приказом № 00511 от 12.VIII.1954 г. КГБ при СМ СССР целесообразность дальнейшего хранения в архиве УАО КГБ УССР арх. дела-форм. № 3694 на Губенко Павла Михайловича, литературный псевдоним Остап Вишня, 1889 г. рождения, украинца, уроженца Полтавской области, писателя-юмориста, проживавшего в Киеве, умершего в 1957 году46. УСТАНОВИЛ: Что дело-формуляр на Губенко было заведено Харьковским ОГПУ УССР как на бывш. сотрудника редакции газеты УПСР «Трудова Громада», поддерживавшего тесные связи с эсеровскими кругами на Украине в 1919—20 г.г. и позже проявлявшего националистические настроения. В 1920 г. Губенко арестовывался органами ЧК по делу членов ЦК УПСР, но в 1921 г. из-под стражи был освобожден. В 1931 году Губенко проходил как связь украинской националистической организации «УНЦ». В 1933 г. был арестован как участник «Украинской военной организации», стоявшей на террористических позициях, и осужден к 10 годам ИТЛ. В лагерях также разрабатывался как украинский националист, группировавший вокруг себя антисоветски настроенных лиц. В 1943 г. из заключения был освобожден и в 1944 г. прибыл в Киев, где занимался литературной деятельностью. В ходе разработки Губенко в послевоенный период первоначально агентурой фиксировались отдельные нездоровые настроения с его стороны, однако фактов враждебной деятельности установлено не было, и в 1954 г. разработка на него была прекращена и сдана в архив. На основании изложенного ПОЛАГАЛ – БЫ: Архивное дело-формуляр № 3694 (регистрационный № 279 на Губенко – Вишню П. М. в связи с его смертью в 1957 г. и наличием в УАО КГБ УССР арх. следственного дела на него, и как не представляющее оперативной и исторической ценности уничтожить со снятием проходящего по делу с оперативно-справочного учета. Ст. оперуполномоченный «2» отделения «2» отдела «2» Управления КГБ при СМ УССР капитан           [Пiдпис]              (Гончарко) СОГЛАСЕН: Зам. Начальник 2 Управления КГБ при СМ УССР полковник         [Пiдпис]             (Крикун) Резолюцiя: Дело хранить.    [Пiдпис Головченка]        6/V. Справа-формуляр. – Т. 1. – Ч. I. – Арк. 173–173 зворот В 1977 г. дело пересмотрено и оставлено на хранение в подсобном фонде дел оперучета на лиц, снятых с учета. Основ.: дело 39 т. 1 л 222 Подпись               [Пiдпис] Архивное дело-формуляр С-966 мною рассмотрено. С учетом того, что материалы дела представляют историческую ценность, считаю целесообразным оставить его для дальнейшего хранения в архиве. Ст. о/у 2 отдела 5 Упр. КГБ УССР 28.08.89 г. майор              [Пiдпис]               Лебедь В. С. Согласен: Начальник 2 отдела 5 Управления КГБ УССР подполковник                  [Пiдпис]              В. Д. Подобный «28» августа 1989 года. Примiтки 11 сiчня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Записку написано в той час, коли Остап Вишня знаходився пiсля арешту в Харкiвському ОДПУ. Маслюченко Варвара Олексiiвна (1902–1983) – дружина Остапа Вишнi; актриса украiнського театру i кiно. Свiй творчий шлях розпочала в 1922 р. у Драматичному театрi iменi Т. Шевченка в Киевi, потiм грала на сценах театрiв iменi І. Франка, «Березоля», Харкiвського театру революцii, Харкiвського театру юного глядача, Харкiвського червонозаводського театру. Пiсля арешту чоловiка була звiльнена з роботи як дружина ворога народу i за наказом Харкiвського ОДПУ мусила виiхати за межi Украiни протягом трьох днiв. Проте деякий час iй щастило залишатися в Харковi, де вона нелегально жила у родичiв (у дядини Новиковоi Юлii Йосипiвни) на Холоднiй горi по вул. Пермськiй, 13. У 1935 р., одержавши дозвiл на постiйне проживання з чоловiком, вирушила з малолiтньою дочкою Марiею на Печору, де перебував на засланнi Остап Вишня. Через пiвтора мiсяця дозвiл було лiквiдовано, i В. О. Маслюченко змушена була шукати якогось мiсця проживання, не дуже далеко вiд Печори. Вона зупинилася в Архангельську, де влаштувалася на роботу в Театрi робiтничоi молодi (ТРОМi). У 1938 р. змушена була разом iз донькою перемiнити кiлька мiсць проживання, бо iм як «членам сiм’i ворога народу» важко було затриматися у будь-якому мiстi чи селищi. Деякий час вони жили в Сасовому, а потiм в Скопинi i Раненбурзi Рязанськоi областi (тепер Чаплигiн Липецькоi областi). У 1935–1943 рр. В. О. Маслюченко грала в периферiйних театрах на росiйськiй сценi. У 1944 р. разом iз Остапом Вишнею переiхала до Киева, але в театрi вже не працювала. Навiть видатнi актори i режисери, колишнi друзi Остапа Вишнi, уникали можливостi посприяти влаштуванню ii на роботу на професiйну сцену, тому в 1950—1970-х роках В. О. Маслюченко змушена була знiматися в кiно i брати участь у постановках украiнського телебачення. Мум – ласкаве прiзвисько Остапа Вишнi. В’ячко – Губенко В’ячеслав Павлович (1923–2002) – син Остапа Вишнi вiд першоi дружини Смирновоi Олени Петрiвни, яка померла в 1933 р.; закiнчив Вiйськово-медичну академiю iменi С. М. Кiрова i довгий час працював хiрургом у Киiвському вiйськовому госпiталi; автор спогадiв про Остапа Вишню «Мiй батько» (Див. вид.: Про Остапа Вишню. – К., «Радянський письменник», 1989. – С. 214–216). Мурка – ласкаве iм’я дочки В. О. Маслюченко Марii Михайлiвни Маслюченко (пiсля замiжжя – Євтушенко; 1923–1999). В листах i щоденниках Остапа Вишнi е багато записiв, що свiдчать про його батькiвську любов до названоi дочки, яка разом iз матiр’ю мужньо переносила десятилiтнi поневiряння як член сiм’i «ворога народу». В листах Остап Вишня i В. О. Маслюченко називають ii такими ласкавими iменами: Мухтарочка, Муркетка, Мурапетон. М. М. Маслюченко навчалася в Московському iнститутi народного господарства iм. Плеханова, закiнчила фiлологiчний факультет Киiвського державного унiверситету iменi Т. Г. Шевченка; тривалий час працювала в редакцii журналу «Барвiнок», була членом Спiлки журналiстiв СРСР. Сiчень 1934 р. Лист В. П. Губенка до Остапа Вишнi. Записку передано до харкiвськоi в’язницi, де тодi знаходився пiд слiдством Остап Вишня. 8 лютого 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист написано в той час, коли Остап Вишня перебував у харкiвськiй в’язницi. Шуман Роберт Александер (1810–1856) – нiмецький композитор i письменник, представник романтизму. ТРОМ – Театр робiтничоi молодi. Одержала сьогоднi листа вiд Василевоi дружини. – Очевидно, йдеться про дружину журналiста Василя Георгiйовича Радиша, з яким Остап Вишня працював разом у редакцii газети «Вiстi ВУЦВК». В. Г. Радиш виступав пiд псевдонiмом Борода. Залишивши журналiстську роботу, працював кiносценаристом, виiхав до Москви. Пiд час приiздiв до Харкова жив у квартирi Остапа Вишнi. 26 грудня 1933 р., повернувшись увечерi додому, був присутнiм при арештi Остапа Вишнi, але спiвробiтники ОДПУ попросили його залишити квартиру. …я не можу сидiти в цiй квартирi. – Маеться на увазi квартира № 22 в харкiвському кооперативному будинку письменникiв «Слово», в якiй було заарештовано Остапа Вишню. Катя – сестра Остапа Вишнi Катерина Михайлiвна Даценко, вчителька. Василь – брат Остапа Вишнi письменник Василь Чечв’янський (1888–1938). Анна Дмитрiвна – Слiсаренко А. Д. – перша дружина письменника Олекси Андрiйовича Слiсаренка (1891–1937), яка дуже багато допомагала родинi заарештованого Остапа Вишнi. В неi iнодi знаходила тимчасовий притулок В. О. Маслюченко. Далi в листах В. О. Маслюченко i Остапа Вишнi згадуеться i ii син Мачок (Марко Слiсаренко), який, будучи сином «ворога народу», вiддав свое життя на фронтi у боях з фашизмом у роки Великоi Вiтчизняноi вiйни. 14 березня 1934 р. Лист В. П. Губенко до Остапа Вишнi. Лист помилково датуеться Остапом Вишнею 1933-м роком, що не вiдповiдае дiйсностi, оскiльки його було передано до харкiвськоi в’язницi, де перебував тодi письменник. 14 березня 1934 р. Лист М. М. Маслюченко до Остапа Вишнi. Записка теж помилково датуеться Остапом Вишнею 1933-м роком. Листи дiтей були, очевидно, переданi Остапу Вишнi дружиною пiд час побачень. 20 березня 1934 р. Доручення, написане Остапом Вишнею. Цей документ було написано Остапом Вишнею пiсля оголошення вироку та втрати будь-якоi надii на звiльнення. На дорученнi е трикутний штамп: «Державне полiтичне управлiння УСРР». 17 квiтня 1934 р. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На телеграмi Остап Вишня зробив таку помiтку червоним олiвцем iз числом ii одержання: «23.ІV.34. О.В.». Чиб’ю – тепер мiсто Ухта Комi Росiйськоi Федерацii; засноване в 1931 р. «Северный горняк» – газета Ухтпечлагу, в редакцii якоi працював Остап Вишня до лютого 1935 р. 19 квiтня 1934 р. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Телеграму-«блискавку» було надiслано в м. Котлас на пересильний пункт ОДПУ. На нiй е помiтка рукою Остапа Вишнi: «19.IV. 34. Котлас». В. О. Маслюченко повiдомляла в телеграмi адресу своiх родичiв у Харковi, де вона знайшла тимчасовий притулок. Не будучи впевненою, що Остап Вишня одержав цю телеграму, дружина через деякий час повторно повiдомляе свою адресу: «Гор. Котлас, Северный край, перевалочний пункт Ухто-Печорского лагеря. Остапу Вишне. Харьков, Холодная гора, Григоровское шоссе, Пермская, 13. Новиковой». Уся харкiвська кореспонденцiя В. О. Маслюченко адресувалася на конвертах вiд iменi ii тiтки Ю.Й. Новиковоi. На конвертi е така помiтка рукою Остапа Вишнi: «№ 1. 27.IV.34». 21 квiтня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Менi треба через мiсяць поiхати iз Харкова… – У цьому листi В. О. Маслюченко з обережностi до цензури та щоб не хвилювати чоловiка не описуе справжнiх обставин, що склалися пiсля його арешту. Їi було звiльнено з роботи в театрi, i вона залишилася без засобiв до iснування (останнi 40 крб. вiддала Остаповi Вишнi, коли його виводили заарештованим iз квартири), а також у триденний термiн iй було наказано виiхати за межi територii Украiни. Листи поки направляй на адресу тiтки… – Йдеться про Юлiю Йосипiвну Новикову – дружину рiдного дядька В. О. Маслюченко, в якоi вона жила деякий час у Харковi на Холоднiй горi по вул. Пермськiй, 13 пiсля арешту Остапа Вишнi. Вол[одимир] Петрович – В. П. Воробйов (1876–1937) – украiнський радянський анатом, з яким приятелював Остап Вишня. …менi i ще багато кому треба поiхати з Харкова… – Йдеться про виселення родин репресованих iз тодiшньоi столицi Украiни. «… с белых яблонь дым». – Слова iз вiрша С. Єсенiна «Не жалею, не зову, не плачу…». Катя, Вася, Маруся – сестри i брат Остапа Вишнi. Земля Франца Йосифа – архiпелаг у Баренцовому морi. Як твоя робота над упорядкуванням архiву… – По дорозi на заслання Остап Вишня затримався, на перевалочному пунктi, тому що навiгацiя по Вичегдi не розпочалася, а тракт розкис i не був придатний для проiзду. Земляки-украiнцi, якi були там, дали письменниковi легшу роботу, про яку, очевидно, вiн завуальовано повiдомив дружину. Але оскiльки тi листи Остапа Вишнi не збереглися, точно судити про характер тiеi роботи не можна. Я ходила на вокзал проводжати тебе, але ти вже виiхав. – В. О. Маслюченко не знала, яким поiздом повезуть Остапа Вишню на заслання. Про цей факт вона залишила таке свiдчення: «Вдень за порадою жiнок я дала передачу в пересильну тюрму. Вiдповiдь одержала, що такого немае. Не вiрячи, просидiла день аж до пiзнього вечора пiд тюрмою, дочекалася, коли вивели етап, оточений конвоем i собаками, але один з конвоiрiв сказав, що Вишнi тут немае. Все ж пробралася на перон, де йшла погрузка арештованих у товарнi вагони i гукала: «Остап Вишня е серед вас?» На це iй з вагона хтось крикнув, що його вiдправили. Остапа Вишню вивезли спецетапом – у супроводi трьох конвоiрiв аж до самого Котласа». 23 квiтня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «№ 2. 29.IV.34. Котлас». Получила твоих две открытки и письмо от 10/IV, а открытки от 13/IV и 16. IV. – Ця кореспонденцiя Остапа Вишнi не збереглася, як не збереглося все його листування до 17 вересня 1935 р. Буду у т. Горького… – У пiзнiших листах В. О. Маслюченко розповiдала про свою поiздку до Москви i про вiзит до М. Горького, якого не застала вдома. …если бы ты тоже написал т. Горькому письмо… – Вiдомостей про iснування листа Остапа Вишнi до М. Горького немае. 25 квiтня 1934 р. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На телеграмi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «№ 2. 26. IV. 34. Кот[лас]». 25 квiтня 1934 р. В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Цю записку написано на зворотi талона до посилки, вiдправленоi з Харкова 25 квiтня 1934 р. вiд iменi Ю. Й. Новиковоi. На талонi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «Одержав 4.V.934. Котлас». 26 квiтня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «4.V.34. Котлас». Вайгач – острiв мiж Карським i Баренцовим морями (на територii Архангельськоi областi). Пешкова Катерина Павлiвна (1876–1965) – дружина М. Горького, яка була тодi головою Комiтету Червоного Хреста i допомагала полiтв’язням. Згодом В. О. Маслюченко одержала повiдомлення iз Комiтету Червоного Хреста з вiдмовою в ii проханнi. Напишу письмо тов. Сталину… – Не виключена можливiсть, що В. О. Маслюченко зверталася i до Й. Сталiна, оскiльки вона зверталася тодi в рiзнi iнстанцii i до багатьох державних i партiйних дiячiв з проханням про перегляд справи Остапа Вишнi. Ухтопечлагерь – один iз таборiв Головного управлiння таборiв (Гулагу). ГПУ (ДПУ) – Державне полiтичне управлiння (пiзнiше НКВС – Народний комiсарiат внутрiшнiх справ СРСР), якому тодi пiдпорядковувалися концентрацiйнi табори для ув’язнених. Напишу письмо т. Сталину и т. Кагановичу. – У родинному архiвi Остапа Вишнi збереглася копiя ii заяви вiд 16 серпня 1934 р. без зазначення адресата. Можливо, ii було адресовано Л. М. Кагановичу. Проскуряков – слiдчий харкiвського ОДПУ, у розпорядження якого передали Остапа Вишню пiсля закiнчення його справи, яку вiв слiдчий Бордон, до того часу, поки його направлять на заслання. Анна Дмитриевна и Мак. – Йдеться про першу дружину О. А. Слiсаренка i iхнього сина Марка. Баба – бабуся В. П. Губенка, Марiя Адольфiвна Смiрнова, мати першоi дружини Остапа Вишнi. Остальные еще в Харькове… – Йдеться, очевидно, про заарештованих письменникiв, якi на той час перебували ще у в’язницi ДПУ. 27 квiтня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист адресовано в м. Котлас, але, як свiдчить напис на конвертi рукою невiдомоi особи («Выбыл этап Чибью»), Остап Вишня одержав його в Чиб’ю. Менi не можна жити на Украiнi, Бiлорусii, Московськiй та Ленiнградськiй окрузi. – Йдеться про висилку В. О. Маслюченко за межi названих регiонiв як дружини «ворога народу». Вишинський Андрiй Януарович (1883–1954) – радянський юрист i дипломат, в теоретичних працях якого i практичних дiях як Прокурора СРСР висувалися i впроваджувалися у життя злочиннi положення i вчинки в справах незаконних репресiй щодо радянських людей. Цяцька – собака В. О. Маслюченко породи дог. «Слово» – кооперативний будинок письменникiв у Харковi, у будiвництвi якого Остап Вишня брав найактивнiшу участь (був головою кооперативу). Белгород – мiсто на рiчцi Сiверський Донець, обласний центр Росiйськоi Федерацii. Куп’янськ – мiсто в Харкiвськiй областi. 28 квiтня 1934 р. В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист адресований у м. Котлас на перевалочний пункт Ухтопечорського табору ОДПУ, i був одержаний, як свiдчить напис на конвертi рукою Остапа Вишнi «4.V.34. Котлас». 28 квiтня 1934 р. В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Цю записку написано на зворотi поштового талона на посилку вiд iменi Ю. Й. Новиковоi, про одержання якоi е така помiтка рукою Остапа Вишнi: «Одержав 5/V 34. Котлас». 29 квiтня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист, написаний 29 квiтня, як свiдчить штемпель на конвертi, був вiдправлений iз Харкова лише 4 травня i адресований в м. Котлас на пересильний пункт Ухтопечорського концтабору ОДПУ. На конвертi е помiтка червоним олiвцем: «Выбыл Чибью Котлас». Рукою Остапа Вишнi е помiтка чорним олiвцем: «Одерж.9.VІІ.34», хоча лист у Чиб’ю, як свiдчить штемпель на конвертi, був 16 травня 1934 р. Городськой Якiв Зiновiйович (1898–1966) – росiйський радянський поет. Вiдомостей про проживання Я. З. Городського у квартирi Остапа Вишнi немае. Постишев Павло Петрович (1887–1939) – радянський партiйний i державний дiяч; у 1933–1937 рр. – секретар ЦК КП/б/У. Остапу Вишнi слiдчим Бордоном безпiдставно iнкримiнувалася пiдготовка вбивства П. П. Постишева. Рушницю свою я не повернула… – Пiд час арешту Остапа Вишнi незаконно було конфiсковано мисливську рушницю, що належала В. О. Маслюченко. Рояль дала на прокат Колi Баж[ану]. – Йдеться про М. П. Бажана. «…на севере диком растет одиноко на голой вершине сосна…» – рядки iз вiрша М. Лермонтова (1814–1841). 30 квiтня 1934. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На телеграмi е така помiтка чорнилом рукою Остапа Вишнi: «30.ІV.34. Котлас». 5 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е така помiтка рукою Остапа Вишнi: «Не нумер[ований]. Одерж[ав] 1.VІІ.34». Чубар Влас Якович (1891–1939) – радянський державний i партiйний дiяч. Любченко Панас Петрович (1897–1937) – державний i партiйний дiяч; у 1927–1934 рр. був секретарем ЦК КП/б/У, а в 1934–1937 рр. – Головою Раднаркому УРСР. Мачкiв батько переiхав на Раднаркомiвську. – Йдеться про арешт письменника О. А. Слiсаренка, якого на той час, очевидно, помiстили в камеру на Раднаркомiвськiй вулицi в Харковi. Пiд час арешту О. А. Слiсаренка В. О. Маслюченко була нелегально присутня в його квартирi у кiмнатi першоi дружини Анни Дмитрiвни, що могло, у разi виявлення ii працiвниками ОДПУ, мати для всiх дуже сумнi наслiдки. Маруся – сестра Остапа Вишнi Марiя Михайлiвна Куюкова, вчителька. 8 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi, що свiдчить про дату одержання листа: «З Москви, І/VІІ.34». Яша Трудлер – колишнiй статист Харкiвського червонозаводського театру, в якому працював разом iз В. О. Маслюченко. Пiсля переiзду до Москви працював у Театрi революцii (нинi Театру iменi В. Маяковського). Василий Георгиевич – Радиш В. Г. 10 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Мария Владим[ировна] – дружина В. Г. Радиша. 12 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист, як свiдчить поштовий штемпель на конвертi, був у Чиб’ю 20 червня 1934 р. На конвертi е також помiтка чорним олiвцем рукою Остапа Вишнi про дату вручення йому цього листа: «№ 1. 4.VІІ.34 р.». До листа прикладено групове фото, на якому зображенi В. О. Маслюченко з дочкою та Ю. Й. Новикова зi своiми дiтьми Галею та Ігорем. На зворотi картки е напис, зроблений дружиною письменника: «Семейство – «бедное, но честное». До листа додано лист М. М. Маслюченко. …сама буду сообщать про тебя Кате и Васе. – Йдеться про сестру Остапа Вишнi К. М. Даценко та брата В. М. Чечв’янського. Менжинський В’ячеслав Рудольфович (1874–1934) – радянський державний i партiйний дiяч; помер у Москвi 10 травня 1934 р. …чтобы я не бывала там… – Йдеться про квартиру Остапа Вишнi в харкiвському будинку «Слово», яка, за повiдомленням сусiдки А. Д. Слiсаренко, була, очевидно, пiд наглядом ОДПУ. 14 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка чорним олiвцем рукою Остапа Вишнi: «№ 2. 1/VІ-34 одерж[ав]». Гулаг – Головне управлiння лагерiв. Василь – Радиш В. Г. 16 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист (за поштовим штемпелем) прийшов до Чиб’ю 20 червня 1934 р., але на конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi про його одержання: «№ 3. 4.VІІ.34 року». 17 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист (за поштовим штемпелем) прийшов до Чиб’ю 21 червня 1934 р., але на конвертi е помiтка чорним олiвцем рукою Остапа Вишнi: «№ 4. І/VІІ-З4. Одерж[ав]». …ты пишешь про ружья. – Йдеться про незаконне вилучення в Остапа Вишнi пiд час арешту мисливських рушниць, ножа i навiть набоiв, оскiльки конфiскацii майна не було. Конст[антин] Алексеев[ич] – Калiнiн К. О. (1889—19..) – украiнський радянський авiаконструктор, приятель Остапа Вишнi. Був репресований. Згодом Остап Вишня брав участь у його реабiлiтацii. Дмитров – мiсто в Московськiй областi, куди Остапа Вишню обiцяли вiдправити на заслання. И на душе как-то спокойнее стало… – І в цьому, i в iнших листах В. О. Маслюченко намагалася морально пiдтримати Остапа Вишню, хоча ii плани були наiвними i будувалися без об’ективного знання дiйсностi. 18 травня 1934 р. Повiдомлення про переказ грошей. Грошовий телеграфний переказ було вручено Остапу Вишнi 22 травня 1934 р. 20 травня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист надiйшов до Чиб’ю 19 червня 1934 р., а вручений Остапу Вишнi значно пiзнiше, про що свiдчить його помiтка на конвертi: «№ 5, 20.V.34. Одерж[ав] 27.VІ.34». …поедет она с бабушкой Александрой Григорьевной… – В. О. Маслюченко до цього мiсця написала такий коментар: «В неi колись малою жила Мурочка, поки мати ii влаштувалась з квартирою». А Мирослав и Лесь Степан[ович] поехали на Медвежью гору вместе. – Йдеться про висилку ув’язнених украiнського письменника Мирослава Ірчана (справжне прiзвище – Бабюк Андрiй Дмитрович; 1897–1937) та украiнського актора i режисера Леся Курбаса (1887–1937). Про Олеся не чула… – Йдеться про репресованого украiнського письменника Олеся Досвiтнього (справжне прiзвище – Скрипаль Олександр Федорович; 1891–1934), дружина якого Марiя Іванiвна Курська змушена була виiхати за межi Украiни. 22 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист надiйшов до Чиб’ю 22 червня 1934 р., а вручений, як свiдчить помiтка на конвертi рукою Остапа Вишнi, через кiлька днiв: «№ 6 от 22.V. Одерж[ав] 27.VІ.34». Бабка стонет, не знает, чем кормить Вячка… – Йдеться про матiр першоi дружини Остапа Вишнi Марiю Адольфiвну Смирнову, яка виховувала сина письменника В’ячеслава. 25 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист за № 8 надiйшов до Чиб’ю 22 червня 1934 р., а був вручений, як свiдчить помiтка на конвертi рукою Остапа Вишнi, через кiлька днiв: «№ 8, 25.V.34. Одерж[ав] 27.VІ.34». Коля – син Ю. Й. Новиковоi, двоюрiдний брат В. О. Маслюченко. …архив пересмотрю и поставлю на чердак в корзине… – Пiсля одержання в 1935 р. дозволу на постiйне проживання з чоловiком В. О. Маслюченко виiхала на Печору, залишивши його архiв на горищi будинку родичiв у Харковi по вул. Пермськiй, 13. Архiв не зберiгся. 25 травня 1934 р. Лист М. М. Маслюченко до Остапа Вишнi. Привiт вiд баби Юлi… – Йдеться про Ю. Й. Новикову та ii дiтей – двоюрiдних братiв i сестер В. О. Маслюченко. 27 травня 1934 р. Лист В. П. Губенка до Остапа Вишнi. …ты мне написал по-русски. – На вимогу цензури листування велося росiйською мовою. 28 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист надiйшов до Чиб’ю 22 червня 1934 р. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «№ 9 от 28.V.34. Одерж[ав] 27/VІ-34». …тогда, как ты был на Чернышевской… – Йдеться про вулицю Чернишевську в Харковi, де в ОДПУ перебував пiсля арешту Остап Вишня. 30 травня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист надiйшов до Чиб’ю 1 липня 1934 р. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «№ 10. Одерж[ав] 9.VІІ.34. Чиб’ю». …о дальнейшей перспективе на твою литер[атурную] работу… – Остап Вишня, очевидно, висловлював у своiх листах думки про можливiсть займатися в табiрних умовах лiтературною роботою. Як видно iз подальших листiв i щоденника, вiн мав намiр писати роман, спiльно з ув’язненим М. А. Рамзi написав навiть брошуру до 5-рiччя Ухтпечлагу, але займатися безпосередньо лiтературною роботою йому не було надано можливостi. 1 червня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «№ 11, 1.VІ.34. Одержав 27.VІ.34». Вася – В. М. Чечв’янський. Федя – Федiр Михайлович Губенко – брат Остапа Вишнi; агроном. Катя – К. М. Даценко – сестра Остапа Вишнi. 5 червня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лазаренко Вiталiй Юхимович (1890–1939) – артист цирку; майстер стрибковоi акробатики. 7 червня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. …мне не особенно-то ходить приходится… – В. О. Маслюченко проживала в Харковi нелегально, оскiльки в неi пiсля арешту чоловiка було взято пiдписку про виiзд протягом трьох днiв за межi Украiни. …к каждому автомобильному рожку прислушиваюсь. – В. О. Маслюченко боялася нiчного арешту. Мойсей Іванович – брат чоловiка Катерини Михайлiвни Даценко. 26 червня 1934 р. Лист В. П. Губенка до Остапа Вишнi. Жорж, Боря – син i брат Марii Адольфiвни Смирновоi, яка виховувала В. П. Губенка. Червень 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Лист написаний чорним олiвцем на клаптику паперу з учнiвського зошита. Конверт вiдсутнiй, бо, очевидно, цього листа було передано оказiею, оскiльки на зворотньому боцi аркуша зазначено: «Остапу Вишнi». Весь липень мiсяць 1934 р. В. О. Маслюченко була у чоловiка. Із щоденника Остапа Вишнi. Табiрний щоденник Остапа Вишнi – це книжечка маленького розмiру, майже iдентична з шевченкiвською захалявною. Вона е единим документом такого характеру, що зберiгся з того часу завдяки В. О. Маслюченко. Їй, очевидно, було передано цю книжечку у вереснi 1935 р., коли в Кедровому Шорi письменника вiдiрвали вiд сiм’i, що приiхала до нього на постiйне проживання, i направили на рудник Еджид-Кирта. 30 липня 1934 р. НКВД /б[увшого] ОГПУ/ – Йдеться про Народний комiсарiат внутрiшнiх справ, органiзований iз колишнього Об’еднаного державного полiтичного управлiння. «Блажен, хто вiруе!..» – Цитата iз комедii О. С. Грибоедова «Лихо з розуму» (1824), дiя 2, ява 3, слова Чацького. В оригiналi текст цитати такий: «Блажен, кто верует, тепло ему на свете!» 31 липня 1934 р. Мороз Якiв Мойсейович (справжне прiзвище – Іосема) – начальник Ухтопечорських таборiв, деякий час прихильно ставився до Остапа Вишнi, тричi давав дозвiл у 1934–1936 рр. на побачення з дружиною. 1 серпня 1934 р. Добринiн І. Г. – iнженер-геолог, який дружив iз Остапом Вишнею i пiдтримував його. 2 серпня 1934 р. З книгою нашою щось зовсiм невиразне. – Вiдомостей про згадувану книгу, написану Остапом Вишнею разом iз М. А. Рамзi, немае. Але, як видно iз листiв письменника, табiрне начальство вело з ним переговори i про написання роману з iсторii промислiв того краю, на що вiн був погодився. Остап Вишня при цьому поставив умову надати йому можливiсть виiжджати до iнших промислiв для збирання матерiалу i дати для написання роману два роки, на що не дiстав дозвiл вiд ГУЛАГу. Рамзi Манон Абдулайович – репресований нарком освiти Узбекистану. В. О. Маслюченко передала лист вiд М. А. Рамзi в Москвi одному впливовому партiйному керiвниковi – земляковi Рамзi (на жаль, прiзвище його залишилося невiдоме), в результатi чого пощастило звiльнити його з ув’язнення. Кузьмiн – помiчник начальника Ухтпечлагу Мороза Я. М. 4 серпня 1934 р. КВО – Культурно-виховний вiддiл табору. 5 серпня 1934 р. «Северный горняк» – газета, в редакцii якоi Остап Вишня працював у 1934 р. 1 лютого 1935 р. його було переведено на рудник Еджид-Кирта. 7 серпня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Листiвку написано з дороги пiд час повернення В. О. Маслюченко iз Чиб’ю. Із щоденника Остапа Вишнi. 8 серпня І934 р. Черняхiвськi. – Йдеться про родину киiвськоi iнтелiгенцii Черняхiвських. Волошин (справжне прiзвище Кирiенко-Волошин) Максимiлiан Олександрович (1877–1932) – росiйський поет i художник. 10 серпня 1934 р. Гжицький Володимир Зенонович (1895–1973) – украiнський письменник, репресований одночасно iз Остапом Вишнею (заарештований 7 грудня 1933 р.). Протягом багатьох рокiв перебував разом iз Остапом Вишнею на засланнi в районi Печори, а також на руднику Еджид-Кирта. 11 серпня 1934 р. Дацкiв Михайло – колишнiй директор театру «Березiль». Бобинський Василь Петрович (1898–1938) – украiнський поет. Авдiенко – украiнський актор. Пилипенко Сергiй Володимирович (псевдонiми – Сергiй Слiпий, Плугатар, та iн.; 1891–1934) – украiнський письменник, один iз засновникiв лiтературноi органiзацii «Плуг». Був редактором газет «Бiльшовик», «Вiстi», «Комунiст», «Селянська правда». Яловий Михайло (лiтературний псевдонiм – Юлiан Шпол; 1891–1934) – украiнський письменник, член-фундатор i перший президент ВАПЛІТЕ, автор роману «Золотi лисенята» (1927). 11 серпня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Не знаю, смогу ли все сделать в Москве… – У Москвi В. О. Маслюченко мала намiр звернутися до вiдповiдних органiв iз заявами про перегляд справи ii чоловiка. Цi заяви були складенi разом iз Остапом Вишнею пiд час побачення в Чиб’ю. Із щоденника Остапа Вишнi. 13 серпня 1934 р. УРО – «учетно-распределительннй отдел» табору. 16 серпня 1934 р. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Телеграму надiслано iз Москви. На нiй е помiтка рукою Остапа Вишнi: «19.VІІІ.34. Одерж[ав]». Заява В. О. Маслюченко. Дану заяву було складено, очевидно, разом iз Остапом Вишнею пiд час перебування В. О. Маслюченко в Чиб’ю, оскiльки ii копiя збереглася на аркушi, вкладеному в табiрний щоденник. Ймовiрно, що за цим зразком В. О. Маслюченко зверталася до вiдповiдних iнстанцiй у Москвi. Із щоденника Остапа Вишнi. 16 серпня 1934 р. «…до другого пришествiя». – Йдеться про безкiнечне й довготривале очiкування другого пришестя Ісуса Христа, яке, за бiблiйною легендою, принесе людству спасiння. 19 серпня 1934 р. Берман – начальник ГУЛАГу. 22 серпня 1934 р. «Ничего не вечно под луной». – Неточна цитата iз вiрша М. М. Карамзiна «Опытная Соломонова мудрость, или Выбранные мысли из Экклезиаста» (1797): Ничто не ново под луною: Что есть, то было, будет ввек. И прежде кровь лилась рекою, И прежде плакал человек… Вислiв «Ничто не ново /не вечно/ под луною…» запозичено iз Бiблii (Екклезiаст, І, 9—10), де мае такий вигляд: «Что было, то и будет; и что делать, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». 25 серпня 1934 р. «Селянська правда» – газета, що виходила в Харковi з 1 липня 1923 р. У груднi 1925 р. злилася з газетою «Радянське село». Гiрняк Йосип Йосипович (1895–1989) – вiдомий украiнський актор театру «Березiль», який був репресований одночасно iз Остапом Вишнею i деякий час перебував разом з ним на засланнi в Чиб’ю. Пiсля трьох рокiв ув’язнення та двох рокiв вiльнонайманоi працi, протягом яких був переважно режисером театру в Чиб’ю, Й. Й. Гiрняк пiсля звiльнення i повернення на Украiну виступав на професiйнiй сценi. У роки Великоi Вiтчизняноi вiйни, залишившись в окупованому фашистами Харковi, виiхав до Захiдноi Украiни, а згодом емiгрував за кордон. У пiслявоенний час жив у Нью-Йорку, де й помер. Й. Й. Гiрняк – автор широких спогадiв про Остапа Вишню, надрукованих у своiй книзi «Спомини» (Нью-Йорк, вид-во «Сучаснiсть», 1982. Упорядкування Богдана Бойчука). Гаско Мечислав Едмундович (1907–1996) – украiнський поет. ВУАН – Всеукраiнська академiя наук; таку назву мала Нацiональна академiя наук Украiни у 1921–1936 рр. Сегежа – тепер мiсто в Карельськiй АРСР на березi Вигозера. 26 серпня 1934 р. Лист В. П. Губенка до Остапа Вишнi. НКО – Народний комiсарiат освiти УРСР, що переiхав влiтку 1934 р. iз Харкова до столицi Украiни Киева. 27 серпня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Листи В. О. Маслюченко i ii доньки М. М. Маслюченко вiдправленi в одному конвертi, на якому Остап Вишня написав: «13.IX.34 року», що свiдчить про дату одержання. Я[кiв] М[ойсейович] – Я. М. Мороз. Олександр Іванович П. – особа не встановлена, яку теж тодi було репресовано, тобто вона поiхала на заслання вслiд за О. А. Слiсаренком. Михайло Семенович, Валерiя – невстановленi особи. Бордон – очевидно, слiдчий, який вiв справу Остапа Вишнi. Хiба ще не поiхали гостi… – Очевидно, йдеться про якусь комiсiю, що перевiряла тодi табiр у Чиб’ю. Йосип Йосипович – Й. Й. Гiрняк. Із щоденника Остапа Вишнi. 31 серпня 1934 р. «Бруски» – роман росiйського письменника Федора Івановича Панфьорова (1896–1960), що вийшов у чотирьох частинах у 1928–1936 рр. «Пiднята цiлина» – роман росiйського радянського письменника Михайла Олександровича Шолохова (1905–1984), перша книга якого вийшла в 1932 р. Кулик Іван Юлiанович (справжне iм’я та по батьковi – Ізраiль Юделевич; 1897–1937) – украiнський письменник. У 1934 р. очолював новоутворену Спiлку радянських письменникiв Украiни. Іван Г. – прiзвище письменника не вказуеться з етичних мiркувань. Радек Карл Бернгардтович (1885–1938) – публiцист, лiтератор. Бухарiн Микола Іванович (1888–1938) – радянський державний, партiйний дiяч, займав керiвнi пости в ЦК, ЦВК СРСР, Виконкомi Комiнтерну. Був незаконно репресований. Реабiлiтований посмертно. Бедний Дем’ян (справжне прiзвище – Придворов Юхим Олексiйович; 1883–1945) – росiйський радянський поет. Безименський Олександр Іллiч (1898–1973) – росiйський радянський поет. Микитенко Іван Кiндратович (1897–1937) – украiнський радянський письменник; один з керiвних дiячiв ВУСППу, ВОАППу, а з 1934 р. – секретар правлiння Спiлки радянських письменникiв Украiни. Хвильовий Микола Григорович (справжне прiзвище – Фiтiльов; 1893–1933) – украiнський поет, прозаiк, публiцист. М. Г. Хвильовий – один з органiзаторiв лiтературного процесу в Украiнi у першi роки Радянськоi влади, був засновником лiтературноi органiзацii ВАПЛІТЕ (1925–1928), а також вважаеться основоположником i теоретиком новоi течii в пожовтневiй лiтературi – активного романтизму (вiтаiзму). 13 травня 1933 р. покiнчив життя самогубством. Кулiш Микола Гурович (1892–1937) – украiнський драматург; був одним iз активних учасникiв ВАПЛІТЕ, а з листопада 1926 р. – ii незмiнний президент. 7 грудня 1934 р. був заарештований у Харковi пiд час похорону І. Д. Днiпровського, тiло якого перед цим привiз iз Ялти, i несправедливо засуджений на 10 рокiв сувороi iзоляцii, яку вiдбував у Соловецькому концтаборi i розстрiляний 3 листопада 1937 р. в Сандормосi. 1 вересня 1934 р. Добровольська Олiмпiя – украiнська актриса, дружина Й. Й. Гiрняка. 2 вересня 1934 р. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На телеграмi помiтка рукою Остапа Вишнi: «Коли прийшла – не знаю. 5/ІХ-34. Найшов 5/ІХ у ящику в столi в себе. О. В.». 9 вересня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi помiтка рукою Остапа Вишнi: «28.ІХ.34. Чиб’ю». В Ташкент до родичiв я писала… – Очевидно, йдеться про родину Рамзi, який перебував у Чиб’ю разом iз Остапом Вишнею, бо родичiв В. О. Маслюченко у Ташкентi не було. Горська Ольга Георгiiвна – украiнська актриса, мати актриси Тамари Юрiiвни Жевченко – дружини Ю. І. Яновського. Варецька Валентина Федорiвна – украiнська актриса. Леонiд Іванович – Клiщеев Л. І. – режисер театру, в якому працювала до арешту чоловiка В. О. Маслюченко. Марiя Адольфiвна – мати першоi дружини Остапа Вишнi. Максим Максимович – М. М. Лебiдь (1899–1939?) – украiнський письменник; тривалий час був директором Будинку лiтераторiв iменi В. Блакитного у Харковi. Олександр Іванович – особа не встановлена, яку теж було репресовано. В. О. Маслюченко з обережностi до цензури завуальовано пише, що заарештованих письменникiв вiдправили на заслання, де, очевидно, перебував О. А. Слiсаренко. Іван Данилович – І. Д. Днiпровський (справжне прiзвище – Шевченко; 1895–1934) – украiнський письменник. Семенко Михайло (Михайль) Васильович (1892–1937) – украiнський поет. Максим Тадейович – М. Т. Рильський. «Новотнi» – мисливська рушниця, що належала В. О. Маслюченко як члену Товариства мисливцiв. Їi було незаконно забрано пiд час арешту Остапа Вишнi. Із щоденника Остапа Вишнi. 12 вересня 1934 р. «Бесприданница» – п’еса росiйського драматурга О. М. Островського, написана в 1879 р. 16 вересня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Получила я от сестры из Ташкента письмо подробное. – Мова йде, очевидно, про родину Рамзi, приятеля по засланню Остапа Вишнi, оскiльки в Ташкентi родичiв у В. О. Маслюченко не було. Приезжала Данила Андреевича жена… – Особи не встановленi. Глуховская – особа не встановлена. Липочка – дружина Й. Й. Гiрняка Олiмпiя Добровольська. 18 вересня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «12.Х.34». Иван Александрович П. поехал в экспедицию догонять Мачкового батька… – Йдеться про когось iз репресованих, хто поiхав на заслання услiд за батьком Марка (Мачка) Слiсаренка – письменником О. А. Слiсаренком. 21 вересня 1934 р. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. У текстi телеграми слово «п’ятого» виправлено рукою Остапа Вишнi на «первого» i поставлено дату одержання: «23.IX.34». 27 вересня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Петро Захарович Т. – особа не встановлена. 29 вересня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «19.Х.34. О. В.». Очень рада, что Й[осип] Й[осипович] прошел хорошо… – Йдеться про виступ Й. Й. Гiрняка на аматорськiй сценi в Чиб’ю. Юзик – Й. Й. Гiрняк. Марiя Іванiвна – дружина письменника В. З. Гжицького. Мачкiв батько сейчас в Киеве… – йдеться про заарештованого письменника О. А. Слiсаренка. Марiя Іванiвна К[урська] – дружина письменника Олеся Досвiтнього. 29 вересня 1934 р. Лист М. М. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi рукою Остапа Вишнi помiтка: «19.X.34. О. В.». Із щоденника Остапа Вишнi. 30 вересня 1934 р. Берзiн – очевидно, йдеться про Берзiна Яна Карловича (1889–1938), який у 1924–1935 рр. i в 1937 р. був начальником Розвiдуправлiння Робiтничо-Селянськоi Червоноi Армii. 1 жовтня 1934 р. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На телеграмi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «3/Х 34 р.». 4 жовтня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. И не могу себе представить, чтобы Я[ков] М[оисеевич] не сдержал своего слова. – Пiд час приiзду В. О. Маслюченко на побачення у липнi 1934 р. начальник Ухтпечлагу Я. М. Мороз обiцяв дати дозвiл на спiльне проживання сiм’i через три мiсяцi, але, як видно з листа, вирiшення цього питання було вiдкладено до травня 1935 р. Із щоденника Остапа Вишнi. 10 жовтня 1934 р. Курбас в Соловках (?) – Дослiдниця i бiограф Л. Курбаса Р. Скалiй про цей перiод життя пише таке: «Курбаса заарештували 26 грудня (1933 р.) в Москвi, тримали там два мiсяцi: 25 лютого 1934 року привезли до Харкова, судили 9 квiтня того ж року, i потiм вiдправили на Пiвнiч. Був вiн у Сегежi, Петровському ямi, Медвежегорську, Кемi i, за спогадами Валаева, лише восени 1935 року потрапив на Соловки». (Р. Скалiй. Ще раз про факти i домисли. Деякi мiркування про «бiлi плями» з бiографii Леся Курбаса. – «Культура i життя», 1989, 3 вересня). Очевидно, Остап Вишня на той час i за тих обставин не мiг мати точних вiдомостей про мiсце ув’язнення Л. Курбаса i М. Ірчана. Голодовка Єнукiдзе, Челiдзе, Зенькова. – Очевидно, йдеться про репресованого державного i партiйного дiяча Єнукiдзе Авеля Сафроновича (1877–1937), який тодi разом iз iншими ув’язненими в знак протесту оголосив голодовку. 21 жовтня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «12.ХІ.34. Чиб’ю». Юзик – Й. Й. Гiрняк. Липочка – Олiмпiя Добровольська – дружина Й. Й. Гiрняка. Баба кланяется й все плачет о Леночке и будущей судьбе Вячка. – Йдеться про М. А. Смирнову i ii дочку Олену Петрiвну Смирнову – першу дружину Остапа Вишнi, яка померла в 1933 р. вiд сипного тифу. Д. А. Слiсаренко – брат письменника О. А. Слiсаренка. Михайлик Михайло Васильович (1889–1937) – нарком юстицii та Генеральний прокурор УСРР (з 1933 р.). «Як заступник прокурора Найвищого суду УСРР пiдтримав державне звинувачення на процесi СБУ (1930). 3 вересня 1936 року ув’язнений. Рiшенням закритого судового засiдання вiйськовоi колегii Верховного Суду СРСР 10 березня 1937 розстрiляний». (Бiлокiнь С. Новi студii з iсторii большевизму. – К., 2007. – С. 186–187). Мирослав – М. Ірчан. Олесь – О. Досвiтнiй. 28 жовтня 1934 р. Лист В. О.Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi з датою одержання листа: «4.XI.34». Макс – Лесь Курбас. Валя Ч[истякова] – дружина Л. Курбаса; украiнська актриса, педагог. У 1922–1959 рр. грала в Харкiвському украiнському драматичному театрi iм. Т. Г. Шевченка (до 1935 р. театр мав назву «Березiль»). …мама Макса – мати Л. Курбаса Ванда Адольфiвна. Жуков – мисливець. ВУСОР – Всеукраiнське товариство мисливцiв i рибалок. Нюся Бабаiвна (за спогадами Й. Гiрняка – Бабiiвна) – актриса театру «Березiль». Із щоденника Остапа Вишнi. 25 жовтня 1934 р. Вночi екстренно виiхав Рамзi до Москви. – Йдеться про звiльнення М. А. Рамзi, що вiдбулося пiсля переданого В. О. Маслюченко листа вiд нього впливовому партiйному керiвниковi у Москвi пiд час ii повернення пiсля першого побачення iз чоловiком. 3 листопада 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Наркомюст – Народний комiсарiат юстицii. Володя – В. З. Гжицький. Маруся – М. І. Гжицька. Горленко с мужем работают в Траме… – Йдеться про украiнську актрису Нiну Горленко та ii чоловiка актора Марка Олександровича Петлiшенка (1880–1938), що зазнав згодом репресii. Ваничка и Верочка поют в Харькове… – Йдеться про украiнських оперних спiвакiв Івана Абрамовича Кученка та Вiру Микитiвну Гужову (1898–1974), якi приятелювали iз сiм’ею Остапа Вишнi, пiдтримували дружину Остапа Вишнi пiсля його арешту. Якiв Феофанович – Я. Ф. Чепiга-Зеленкевич (1875–1938) – украiнський радянський педагог i освiтнiй дiяч; у 1926–1934 рр. працював у Харкiвському науково-дослiдному iнститутi педагогiки УРСР. Встречала Евдокию Александровну… – Йдеться про дружину приятеля Остапа Вишнi професора Івана Панасовича Соколянського. Із щоденника Остапа Вишнi. 13 листопада 1934 р. «Часовщик и курица» – п’еса І. А. Кочерги – «Годинникар i курка» («Майстри часу», І933), яку, очевидно, мав намiр поставити в Чиб’ювському театрi Й. Й. Гiрняк. Карфункель – персонаж п’еси І. А. Кочерги «Годинникар i курка». 13 листопада 1934 р Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «5.ХІІ.34». …брат твiй поiхав до Москви. – Йдеться про М. А. Рамзi. Лiдiя Михайлiвна – сестра дружини брата Остапа Вишнi В. М. Чечв’янського. Катерина – сестра Остапа Вишнi К. М. Даценко. «Антон Кречет» – п’еса О. Є. Корнiйчука «Платон Кречет». Іван Кiндратович – І. К. Микитенко. 15 листопада 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «5/ХІІ.34». Вообще со дня твоего отъезда получила 45 весточек. – Жоден iз листiв Остапа Вишнi за той перiод не зберiгся. 19 листопада 1934 р. Телеграма В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На зворотi телеграми е помiтка рукою Остапа Вишнi: «Горняк». 19/ІХ». День народження письменника – 13 листопада, що було встановлено В. О. Маслюченко напередоднi святкування 90-рiччя з дня народження. 23 листопада 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Моего дела, пересланного из Москвы, нет… – В. О. Маслюченко пiсля арешту чоловiка було заборонено жити в Украiнi, але вона неодноразово порушувала клопотання перед найвищими iнстанцiями про надання iй такого дозволу. Справки об конфискаций имущества не дал… – Остапа Вишню засудили без конфiскацii майна, але при обшуку незаконно забрали дуже цiнну мисливську рушницю, що належала В. О. Маслюченко, про повернення якоi вона й турбувалася. 3 грудня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi Днiпровський (справжне прiзвище – Шевченко) Іван Данилович (1895–1934) – украiнський письменник. І. Д. Днiпровський помер 1 грудня в день трагiчноi загибелi С. М. Кiрова. …на кладбище, когда мы ходили к Мыколе… – Йдеться про могилу М. Г. Хвильового. У дома опять «гуляют друзья»… – Йдеться про спiвробiтникiв ОДПУ, якi чергували бiля харкiвського будинку письменникiв «Слово», очiкуючи на своi жертви. Косинка Григорiй Михайлович (справжне прiзвище – Стрiлець; 1899–1934) – украiнський письменник; незаконно репресований i розстрiляний 17 грудня 1934 р. Влизько Олекса Федорович (1908–1934) – украiнський поет; незаконно репресований i розстрiляний 16 грудня 1934 р. Савченко Якiв Григорович (1890–1937) – украiнський письменник. 11 грудня 1934 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «28.ХІІ.34. О.В.». А тут в «Слове» опять… – Йдеться про арешти письменникiв, якi проживали в будинку «Слово». Епiк Григорiй Данилович (1901–1937) – украiнський письменник. Полiщук Валер’ян Львович (1897–1937) – украiнський письменник. Панiв Андрiй Степанович (1899–1937) – украiнський письменник. Штангей Володимир Фокович (1895–1937) – украiнський письменник. Гур’евич – М. Г. Кулiш. Чернов (Малошийченко) Леонiд Кiндратович (1899–1933) – украiнський письменник. …а Гурьевича […] на улице, как и других. – Йдеться про арешт М. Г. Кулiша на вулицi пiд час похорону І. Д. Днiпровського. …у меня нет ни «Запорожца», а ни «Наталки». – Йдеться, очевидно про партитури опер С. С. Гулака-Артемовського «Запорожець за Дунаем» та М. В. Лисенка «Наталка. Полтавка», якi очевидно, збирався ставити в Чиб’ювському театрi Й. Й. Гiрняк. …все слушаю, нет ли авто у дома. – В. О. Маслюченко боялася нiчного арешту, оскiльки жила у Харковi нелегально. 3 сiчня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. На конвертi е помiтка рукою Остапа Вишнi: «3 сiчня 1935 р.». Письма от Анатолия Ильича не дождалась в Курске… – Йдеться про рекомендацiйний лист якогось харкiвського театрального дiяча, з яким В. О. Маслюченко сподiвалася влаштуватися на роботу в Курському театрi. 19 сiчня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Василькiвський Сергiй Іванович (1854–1917) – украiнський живописець. Федя – Ф. М. Губенко, брат Остапа Вишнi. Василь – В. М. Чечв’янський. Лiдiя Михайлiвна – сестра дружини В. М. Чечв’янського. Чока, Вiка – сини В. М. Чечв’янського Павло (загинув у роки Великоi Вiтчизняноi вiйни) i Вiктор. Надiя Михайлiвна – дружина В. М. Чечв’янського. Маруся – М. М. Куюкова, молодша сестра Остапа Вишнi. Галя – Г. М. Корж, сестра Остапа Вишнi, яка жила в Грунi. Костя – К. М. Губенко, молодший брат Остапа Вишнi. Катя – К. М. Даценко, сестра Остапа Вишнi. 23 сiчня 1935 р. Лист В. П. Губенка до Остапа Вишнi. Жорж – Георгiй Петрович Смирнов, син бабусi В. П. Губенка. …тьотя Юля з Володею й Євстигнiем Дмитровичем. – Йдеться про родичiв М. А. Смирновоi. Здоровцi – родичi М. А. Смирновоi. 2 лютого 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. …когда мы жили в № 130. – Йдеться про будинок № 130 (нинi № 122) по вулицi Сумськiй у Харковi, де жила родина Остапа Вишнi до переiзду в будинок «Слово» наприкiнцi 1929 р. Конст[антин] Алексее[вич] – К. О. Калiнiн (1889–1938) – авiаконструктор, товариш Остапа Вишнi. Ксенофонт Иван[ович] – особа не встановлена. Иван Кирилов(ич) – І. К. Масловський – лiкар, приятель Остапа Вишнi; мисливець. Вражливий Василь Якович (справжне прiзвище – Штанько, 1903–1937) – украiнський письменник, який був на той час репресований. Котко Кость (справжне прiзвище, iм’я та по батьковi Любченко Микола Петрович; 1896–1937) – украiнський письменник. …с Яковом Феофанов[ичем]… – Я. Ф. Чепiга-Зеленкевич. 6 лютого 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Как прошел праздник пятилетия… – Йдеться про п’ятирiчний ювiлей заснування Ухтопечорських промислiв. 3 березня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. И., Н., Лямiни – особи не встановленi, до яких, очевидно, зверталась В. О. Маслюченко з проханням про дозвiл на побачення. 17 березня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Иван Панас[ович] – І. П. Соколянський – професор, товариш Остапа Вишнi. Володя – В. З. Гжицький. 26 березня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Меня удивляет Манон Абдулаевич… – Йдеться про звiльненого з ув’язнення М. А. Рамзi, лист вiд якого iз Чиб’ю В. О. Маслюченко передала в Москвi, що мало для нього вирiшальне значення. 5 квiтня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Петро Захарович – особа не встановлена. 14 квiтня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Мария Ивановна спрашивает, где В[олодя]. – Йдеться про подружжя Гжицьких. 20 квiтня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Слыхала, что Кулика сняли с руководства… – Маеться на увазi Іван Юлiанович Кулик, який iз 1934 р. був головою Спiлки радянських письменникiв Украiни. 28 квiтня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Зiнаiда Єфремiвна – особа не встановлена. …Б[ерма]ну. – Йдеться про начальника Гулагу, який був товаришем Я. М. Мороза i мiг полегшити долю ув’язненого Остапа Вишнi. 6 травня 1935 р. Лист В. О. Маслюченко до Остапа Вишнi. Из дома «С[лово]» уехал перед 1-м маем Лисовый. – Йдеться про арешт письменника Лiсового (Свашенка) Петра Андрiйовича (1891–1943?). 17 вересня 1935 р. Лист Остапа Вишнi до Маслюченко В. О. i М. М. До цього листа В. О. Маслюченко написала такий коментар: «Головним управлiнням лагерями, а може, й самим начальником Ухто-Печорського лагеря було дозволено дружинi Остапа Вишнi разом iз дитиною жити постiйно з ним у лагерi. Дружина з дочкою приiхали в Кедровий Шор, де перебував на той час Остап Вишня, влiтку 1935 р. Пробувши з ним пiвтора мiсяця, дозвiл було анульовано, а Остапа Вишню вислано в iнший лагерний район. Провела його дружина, а сама залишилася на територii лагеря чекати пароплава, який ходив тодi по Печорi нерегулярно з причин обмiлiння рiчки. Годували дружину з дочкою, яка на той час ще й захворiла на тяжку ангiну, ув’язненi, бо в лагерних умовах нiчого й нiде не можна було купити. Потiм прийшов пароплав «Соцiалiзм», яким доiхали до Усть-Уси. У цьому мiстечку пересiли на iнший пароплав i прибули в Нар’ян-Мар 23 вересня 1935 року… 30.ІХ.35 р. сiли на «Воронеж», а 1.Х.35 р. о 4 год. 30 хв. вийшли на Архангельск». Їду я на рудник. – Остапа Вишню iз селища Кедровий Шор було вiдправлено на рудник Еджид-Кирта, що знаходився за 170 км вiд попереднього мiсця ув’язнення. Привiтай сердечно вiд мене «архангельцiв». – Йдеться здебiльшого про знайомих Остапа Вишнi (переважно украiнцiв) братiв Є. Ф. i М. Ф. Филиповичiв, Н. В. Суровцеву-Олицьку, П. О. Христюка, А. Степаненка, Петренка та iнших, якi пiсля вiдбуття ув’язнення жили на поселеннi в Архангельську i пiдтримували матерiально i морально дружину письменника. Адресую на Архангельск «до востребования». – Лист, вiдправлений iз Усть-Уси (дата на поштовому штемпелi не прочитуеться), був одержаний, як свiдчить напис В. О. Маслюченко на конвертi, 17 грудня 1935 р., тобто бiльше нiж через два мiсяцi. 14 листопада 1935 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. До Вол[одi] проскочила телеграма од М[арii] Ів[анiвни]… – Йдеться про подружжя В. З. i М. І. Гжицьких. Гурович – М. Г. Кулiш. Є. Ф. i М. Ф. Филиповичi – знайомi Остапа Вишнi, якi перебували на засланнi в Архангельську. Христюк Павло Оникiйович (1890–1941) – украiнський полiтичний i громадський дiяч, публiцист, лiтературознавець; член Центральноi i Малоi Рад, Генеральний писар Генерального Секретарiату, мiнiстр внутрiшнiх справ, Державний секретар УНР. У 1919 р. емiгрував до Вiдня, а в 1923 р. повернувся в Украiну, де працював переважно у видавничiй сферi та займався науковою дiяльнiстю (1930 р. – науковий спiвробiтник Інституту Тараса Шевченка). Був заарештований 2.ІІІ.1931 р. за звинуваченням у причетностi до т. зв. Украiнського нацiонального центру. Його було засуджено 7.ІІ.1932 р. на п’ять рокiв ув’язнення, а 21.І.1935 р. отримав повний вирок: трирiчне заслання; у вереснi 1937 р. цей термiн було збiльшено ще на 8 рокiв. Загинув у «Севвостлаге». (Верстюк В., Осташко Т. Дiячi Украiнськоi Центральноi Ради. Бiблiографiчний довiдник. – К., 1998. – С. 179.) …абессинцi iталiйцiв… – Йдеться про военну iнтервенцiю Ефiопii (Абiссiнii), яку фашистська Італiя разом iз гiтлерiвською Нiмеччиною здiйснювали в 1935 р. 27 грудня 1935 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Вiтай Над[iю] Вiт[алiiвну]… – Йдеться про украiнську лiтераторку Н. В. Суровцеву-Олицьку, яка перебувала тодi на засланнi в Архангельську. Який Степаненко? Аркадiй? Чи Олександр? – В Архангельську перебував тодi на засланнi Аркадiй Степаненко зi своею дружиною – матiр’ю майбутнього письменника В. М. Собка. 31 грудня 1935 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Судострой – табiр, що знаходився вище по рiчцi Печорi вiд рудника Еджид-Кирта. Федоровичi – брати Євген Федорович i Микола Федорович Филиповичi. 10 сiчня 1936 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Злорадно тiльки всмiхнеться С[iмсон]… – Йдеться про начальника ІІІ вiддiлу Ухтпечлагу, який у вереснi 1935 р. вiдiбрав у Остапа Вишнi дозвiл на спiльне проживання iз сiм’ею. Ганна Дмитрiвна – А. Д. Слiсаренко. Остр…(лiкар)… – В. О. Маслюченко у коментарях до листiв Остапа Вишнi вказуе, що це засланий лiкар (прiзвище повнiстю встановити не вдалося), який багато допомагав родинi письменника пiд час приiзду до Кедрового Шора влiтку 1935 р. Лютий 1936 р. Лист М. А. Смирновоi до В. О. Маслюченко. Лист написано рiдною бабусею сина Остапа Вишнi В’ячеслава Павловича Губенка Марiею Адольфiвною Смирновою, в якоi на вихованнi й утриманнi залишився онук. 3 березня 1936 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Дуже радий, що ти задоволена з роботи над «Талантами». – Йдеться про п’есу М. О. Островського «Таланты и поклонники», в якiй В. О. Маслюченко грала роль актриси Негiноi. ХПЗ – Харкiвський паровозобудiвний завод. 11 травня 1936 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. «Литературный современник» – лiтературно-художнiй суспiльно-полiтичний щомiсячний журнал, що виходив у Ленiнградi в 1933–1941 рр. Дос Пассос Джон (1896–1970) – американський письменник. Микола – М. Г. Хвильовий. …Ользi Георг[iiвнi]… – Йдеться про актрису Горську О. Г. – нерiдну матiр дружини Ю. І. Яновського теж актриси Тамари Юрiiвни Жевченко. «Декрет-П» – повiсть. 10 серпня 1936 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Анатолiй Володимирович – син начальника рудника iнженера Володимира Івановича Нетушила i його дружини вiльнонайманоi лiкарки Єлизавети Іванiвни Нетушил, якi приязно ставилися до Остапа Вишнi. 1936 р. Лист В. О. Маслюченко до М. М. Вишинськоi. Лист написано рукою Остапа Вишнi, який, очевидно, В. О. Маслюченко переписала i надiслала адресату. До листа е така примiтка: «Забула, хто це, можливо, це дружина прокурора Вишинського. О, господи, кому тiльки не писалось тих листiв! І все «глас вопiющего в пустинi»». 17 жовтня 1936 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Ол[ександр] Конст[янтинович] – О. К. Залiношвiлi. 13 листопада 1936 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Петро Андр[iйович] – iнженер П. А. Афанасьев. 20 грудня 1936 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Даний лист написано росiйською мовою на поштовiй картцi, очевидно, з огляду на цензуру. 22 грудня 1936 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. А ти пиши Є[лизаветi] Ів[анiвнi] – вона дуже просить. – І в цьому, i в наступних листах Остап Вишня просить дружину писати листи вiльнонайманiй Є. І. Нетушил, сподiваючись таким чином одержувати повнiшу iнформацiю, нiж у листах, адресованих йому, що обов’язково проходили цензуру. 1936 р. Лист В. О. Маслюченко до Л. М. Кагановича. До листiв Л. М. Кагановичу i В. Я. Фуреру В. О. Маслюченко дае таке пояснення: «Л. М. Каганович був секретарем (першим) ЦК Компартii Украiни. Коли Остап Вишня захворiв тяжко в 1928 роцi, Каганович направив його на лiкування в Нiмеччину. Свого часу на якiйсь нарадi Каганович виступив з промовою украiнською мовою (вперше) i потiм говорив Вишнi, що нiколи вiн так не хвилювався, бо боявся, що Остап Вишня, який був присутнiй на цiй нарадi, буде смiятись з його вимови. І не раз зустрiчались в театрi, навiть вели дискусiю (по дорозi з театру) про п’есу М. Кулiша «Мина Мазайло». Каганович настоював на заборонi вистави, а Вишня вiдстоював. Коли Остап Вишня в якихось справах приходив в ЦК до Кагановича, йому нiколи не вiдмовляли в зустрiчi». 1939 р. Лист В. О. Маслюченко до В. Я. Фурера. Фурер Венiамiн Якович – Фузя; так звали його багато товаришiв, якi дружили з ним. Був деякий час редактором «Радянського села» – харкiвськоi газети (колишньоi «Селянськоi правди»), потiм на Донбасi в Горлiвцi першим секретарем мiськкому партii i, нарештi, в Московському обласному комiтетi партii. Застрелився, коли прийшли його заарештовувати. 10 сiчня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Зубов Федiр – в’язень-вуркаган, якого Остап Вишня взяв пiд свою опiку i перевиховував його. Вiн же захищав Остапа Вишню вiд можливих нападiв i знущань карних злочинцiв. В. О. Маслюченко надсилала Ф. Зубову обiцянi книги. 22 сiчня 1937 р. Лист Й. Й. Гiрняка до В. О. Маслюченко. …у цiй справi. – Повернувшись iз побачення з чоловiком, В. О. Маслюченко запiзнилася на роботу, через що ii було звiльнено з ТРОМу. Насправдi ж ii звiльнили як дружину полiтичного ув’язненого. У пошуках роботи вона звернулася до Й. Й. Гiрняка як режисера Чиб’ювського театру, чого вiн не мiг вирiшити через свое становище (вiн теж вiдбував трирiчний термiн ув’язнення). 27 сiчня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. …чи зрозумiв я що про Є[вгена] й М[иколу]! – Йдеться про братiв Є. Ф. i М. Ф. Филиповичiв, яких знову було ув’язнено в 1937 р. Дуже мене непокоять твоi «бесiди». – У зв’язку з арештами знайомих В. О. Маслюченко архангельських украiнцiв ii неодноразово викликали на допити в слiдчi органи. Да не смущается сердце твое, видя адрес… – Дуже часто листи до дружини Остап Вишня пересилав через людей, якi iхали у вiдрядження. На конвертi цього листа зазначено таку зворотню адресу: «Воя, Фабрикострой. Кречетов Н. П.». Інодi це вдавалося, але були випадки, коли листи потрапляли в руки не тих «адресатiв», за що письменник дiставав вiдповiдне покарання – його позбавляли права листуватися вiд трьох до шести мiсяцiв. 31 сiчня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Невже й цi пiдведуть з тою «единою надiею», машинкою. – У Харковi В. О. Маслюченко залишила друкарську машинку Остапа Вишнi, яку вона просила надiслати до Архангельська, сподiваючись ii продати. Соколянський Іван Панасович – харкiвський професор, з ним дружив Остап Вишня i подарував йому мисливську рушницю, про можливiсть повернення якоi i йдеться у цьому листi. 17 лютого 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. На конвертi цього листа зазначено таку адресу: «Горт-Йоль, Тр[оицко]-Печ[орский] р[айон]. Бычков И. П.». Вухналь Юрiй (справжне прiзвище, iм’я та по батьковi Ковтун Іван Дмитрович; 1906–1937) – украiнський письменник. Гедзь Юхим (справжне прiзвище, iм’я та по батьковi Савицький Олексiй Васильович; 1897–1937) – украiнський письменник. Падалка Іван Іванович (1894–1938) – украiнський живописець i графiк. Седляр Василь Федотович (1889–1938) – украiнський живописець. Щупак Самiйло Борисович (1894–1937) – украiнський критик i лiтературознавець, на працях якого позначився вплив вульгарного соцiологiзму; у своiх статтях давав негативну оцiнку творчостi Остапа Вишнi. Килерог – справжне прiзвище (читаеться навпаки) Горелик – тодiшнiй працiвник апарату ЦК Компартii Украiни. Чока i Вiтька – сини В. М. Чечв’янського Павло i Вiктор. Очевидно, значить, бойчукiвцi всi. – Йдеться про художникiв – учнiв школи професора Михайла Львовича Бойчука (1882–1939), до якоi належали І. І. Падалка та В. Ф. Седляр та iншi, репресованi в 1937 р. Анатолiй – Петрицький Анатолiй Галактiонович (1895–1964) – украiнський живописець i театральний художник, товариш Остапа Вишнi. Курочка-Армашевський – украiнський художник. Хвостенко-Хвостов Олександр Венiамiнович (справжне прiзвище – Хвостенко; 1895–1968) – украiнський театральний художник i графiк. 8 березня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Зворотна адреса на конвертi зазначена така: «Кожва, Коми область, Леспромхоз. Шарапин». До цього листа е така примiтка В. О. Маслюченко: «Очевидно, Остап Вишня передав цього листа цьому товаришу (Шарапiну. – С. Г.), щоб вiн його впустив у скриньку на Кожвi, де сам жив, i тим самим дав можливiсть цьому листовi попасти до мене. В цей час Остапу Вишнi заборонено було листуватися з дружиною. Цей лист одержала 8.IV.37 року. Варвара Губенко». …не пиши тьотi Лiзi так. – Йдеться про законспiроване листування дружини письменника iз лiкаркою Є. І. Нетушил, оскiльки на той час Остапа Вишню позбавили права писати листи з табору. Іван Кирилович – лiкар І. К. Масловський, добрий знайомий Остапа Вишнi, до якого письменник iздив у Куп’янськ на полювання. 14 березня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. …ти забула окремий пакуночок от Толi… – Йдеться про сина iнженера В. І. Нетушила, через родину якого Остап Вишня листувався iз дружиною. У цьому листi Остап Вишня у завуальованiй формi говорить про пильний контроль табiрноi влади. «Комунiст» – газета, орган ЦК КП/б/У, що виходила з 1918 р. Із 2 березня 1943 р. видавалась пiд назвою «Радянська Украiна». Бронек – Бучма Амвросiй Максимiлiанович (1891–1957) – украiнський актор. Ужвiй Наталiя Михайлiвна (1889–1986) – украiнська актриса. Мiлютенко Дмитро Омелянович (1899–1966) – украiнський актор. «Дай серцю волю, заведе в неволю» – п’еса М. Л. Кропивницького. Мар’ян – Крушельницький Мар’ян Михайлович (1897–1963) – украiнський актор, режисер, педагог. Сердюк Олександр Степанович (1900–1988) – украiнський актор, режисер. Федорцева Софiя Володимирiвна (1900–1988) – украiнська актриса. Смерека Антонiна Михайлiвна (справжне прiзвище – Баглiй; 1892–1981) – украiнська актриса. Андрiйович – iнженер П. А. Афанасьев, з яким Остап Вишня спiльно жив у табiрному барацi. 21 березня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Сенченко – партiйний працiвник, який деякий час пiсля арешту І. Ю. Кулика був головою Спiлки радянських письменникiв Украiни. Павло Петрович – П. П. Постишев (1887–1939) – радянський партiйний i державний дiяч, якого на той час було репресовано. Остапа Вишню звинувачували у пiдготовцi замаху на П. П. Постишева. 19 червня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Маруся була в Х[арковi]… – Йдеться про М. І. Гжицьку. Бабця, – пише вона, – жде Леся. – Маеться на увазi мати Леся Курбаса Ванда Адольфiвна, яка сподiвалася на повернення сина. Василь наш… – Чечв’янський В. М., якого на той час було репресовано. 22 липня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Промайнув крах Афiногенова, Кiршона, Ясенського… – Йдеться про репресiю письменникiв-раппiвцiв (РАПП – Росiйська асоцiацiя пролетарських письменникiв) драматурга Афiногенова Олександра Миколайовича (1904–1941), драматурга Кiршона Володимира Михайловича (1902–1938) i польського та росiйського радянського письменника, який з 1929 р. жив у СРСР, Бруно Ясенського (1901–1941). Sic transit gloria mundi! – Так проходить земна слава! (Лат.) Клоччя (справжне прiзвище – Левицький) Андрiй Васильович (1905–1972) – украiнський критик, прозаiк. Полторадурацький – Полторацький Олексiй Іванович (1905–1977) – украiнський радянський прозаiк i публiцист, який у своiй статтi «Що таке Остап Вишня» дав рiзко негативну i необ’ективну оцiнку творчостi письменника. Коваленко «Боба». – Коваленко Борис Львович (1903–1937) – украiнський лiтературознавець i критик. Саваоф – одна iз назв бога Ягве. Брандес Георг (1842–1927) – датський лiтературний критик i публiцист. У своiй книзi «Росiйськi враження» (1888) вмiстив бiографiю i характеристику дiяльностi Т. Г. Шевченка. Динамов – маловiдомий критик того часу. Валентина Дмитрiвна – дружина товариша Остапа Вишнi по засланню, якiй заборонили жити разом iз чоловiком. Мар[iя] Іллiнiчна – М. І. Макарова – квартирна господиня, у якоi в Архангельську жила В. О. Маслюченко. Паша – особа не встановлена. 2 серпня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Фузя поiхав до Миколи Григоровича… – Йдеться про журналiста i партiйного працiвника В. Я. Фурера, який, наслiдуючи приклад М. Г. Хвильового, застрелився. Мiша Пост[оловський] десь у наших краях. – Маеться на увазi товариш Остапа Вишнi М. Постоловський. 28 серпня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. «Адресати» виiздять. – Йдеться про те, що дружин репресованих виселяли як членiв сiмей «ворогiв народу» iз центральних мiст. 1 жовтня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Наконец после долгого молчания я пишу тебе. – До даного листа В. О. Маслюченко написала такий коментар: «Оце ж воно й е, що «засипався» з посилкою листiв через когось, тобто поза цензурою. «Пiймавсь», i позбавили права листування на певний час. Взагалi офiцiйно можна було посилати лише два листи на мiсяць i стiльки ж одержувати. А менi пощастило стiльки мати листiв од чоловiка (Остапа Вишнi) лише тому, що глухомань того краю i вiдсутнiсть шляхiв, залiзниць змушувала засланих ходити пiшки або iздити човном, що давало iм можливiсть кидати листи Остапа Вишнi десь по селах, якi траплялися iм на шляху. А засланi працювали по всiляких установах i мали iздити в командировки. Отож Вишня i просив iх вкинути листа до мене». Грудень 1937 р. Телеграма В. О. Маслюченко. В. О. Маслюченко змушена була виiхати з Архангельська через вiдсутнiсть постiйноi роботи в стацiонарному театрi на згадуваних у попереднiх листах «бесiд», якi проводилися спiвробiтниками НКВС пiсля арештiв архангельських украiнцiв. 28 грудня 1937 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Цей лист було написано i вiдправлено iз села Данилiвки. У зворотнiй адресi вказано чуже iм’я, щоб не привертати увагу певних органiв, якi досить часто затримували кореспонденцiю, пiдписану псевдонiмом письменника та його справжнiм iм’ям. Повторюеться колишня моя подорiж з Чиб’ю… – У 1935 р. пiсля вбивства С. М. Кiрова Остапа Вишню було перегнано iз Чиб’ю на Печору. У лютому мiсяцi вiн пройшов етапом 1200 км. …17/ХІІ поздоровляли мене з iменинницею… – Йдеться про релiгiйне свято Варвари Великомученицi, коли вiдзначалися iменини Варвари Олексiiвни Маслюченко (день ii народження був 2 грудня). 12 сiчня 1938 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. …ти менi писала про якiсь права на грошi… – В. О. Маслюченко писала в листi, що не зберiгся, про витрати грошей, виручених вiд продажу друкарськоi машинки, подарованоi Остапу Вишнi канадськими украiнцями. Неудачно вийшло з уксусом… – В. О. Маслюченко надiслала Остапу Вишнi у пляшцi з-пiд оцту трохи горiлки, але пiд час перевiрки посилки цей секрет було розгадано. 8 лютого 1938 р. Вiд начальника облiково-розподiльчого вiддiлу Ухтпечлагу до В. О. Маслюченко. Тривалi перерви у листуваннi викликали занепокоення у В. О. Маслюченко, i тому вона змушена була звертатися до облiково-розподiльчого вiддiлу Ухтпечлагу, маючи пiдозру, що Остапа Вишню перевели в якесь iнше мiсце. На один iз таких запитiв вона одержала повiдомлення iз неправильною адресою, до якого був написаний пiзнiше такий коментар: «Нiколи Остап Вишня на Воркутi не був. Для чого було надiслано неправильну адресу на запит дружини – невiдомо. Це тiльки внесло зайву плутанину в листування й зайвi страждання». 24 лютого 1938 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Любченко Аркадiй Панасович (1899–1945) – украiнський письменник; один iз фундаторiв i секретар лiтературноi органiзацii ВАПЛІТЕ (1925–1928). 1941 р. залишився в Харковi i за нiмецько-фашистськоi окупацii працював в украiнських газетах. У 1943 р. був заарештований гестапо, а пiсля звiльнення у 1944 р. емiгрував до Нiмеччини, де й помер. Вивiз iз собою архiв ВАПЛІТЕ. Іванов Петро – письменник, який жив у Харковi. 30 серпня 1938 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Скопин – мiсто Рязанськоi областi, куди В. О. Маслюченко переiхала iз пересувним театром. Федя мае намiр до тебе заiхати. – Ф. Зубов не заiхав до В. О. Маслюченко, i вiдомостей про те, чи переслав вiн листи, надiсланi для Остапа Вишнi, немае. 15 вересня 1943 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. Лист адресовано в мiсто Раненбург Рязанськоi областi (тепер Чаплигiн), де тодi жила В. О. Маслюченко. До листа е така примiтка дружинi: «Листи П. Надiсланий iз Луб’янськоi в’язницi». Така ж примiтка е i до листiв вiд 8 i 19 жовтня 1943 р. 19 жовтня 1943 р. Лист Остапа Вишнi до В. О. Маслюченко. На конвертi Остап Вишня зазначив таку адресу: «Москва, ул. Чкалова, 37, кв. 1. П. М. Крохаль». Оскiльки письменника на той час ще не було звiльнено, а стан здоров’я вимагав термiнового лiкування, його було госпiталiзовано в клiнiку професора Певзнера пiд прiзвищем хворого Крохаля. 2 листопада 1943 р. Лист М. М. Маслюченко до В. О. Маслюченко. Олександр Сергiйович i Матильда Афанасiiвна Забелли – близькi друзi В. О. Маслюченко, в яких тодi жила на квартирi в Москвi ii дочка. О. С. Забелло у 1938–1941 рр. був директором i актором Рязанського i Кiровського пересувних театрiв, у яких працювала В. О. Маслюченко. 8 грудня 1943 р. Лист М. М. Маслюченко до Остапа Вишнi. Вовчик-Блакитна Майя Василiвна (1923–2015) – дочка В. М. Еллана-Блакитного. У роки Великоi Вiтчизняноi вiйни була партизанкою-радисткою, а в пiслявоенний час працювала на педагогiчнiй роботi; кандидат психологiчних наук. 17 березня 1944 р. Лист В. О. Маслюченко до М. М. Маслюченко. «Хозяйка гостиницы» – п’еса iталiйського драматурга Карла Гольдонi (1707–1793). 17 травня 1944 р. Лист В. П. Губенка до Остапа Вишнi. Вертинський Олександр Миколайович (1889–1957) – вiдомий росiйський естрадний спiвак, поет. notes Примечания 1 Полторацький О. Що таке Остап Вишня // Радянська лiтература. —1934. —№ 4. – С. 179. 2 Йосип Гiрняк. З Остапом Вишнею у таборах: (уривки зiспогадiв) // Украiна. —1989. —№ 41 (жовт.). —С. 17. 3 Йосип Гiрняк. З Остапом Вишнею у таборах: продовження // Украiна. —1989. —№ 42 (жовт.). —С. 16. 4 Ця стаття являе собою грунтовну переробку моеi статтi, написаноi в сiчнi 1930 року i опублiкованоi в кiлькох нумерах журналу «Нова Генерацiя». Незважаючи на те, що загальна установка тоi статтi хибувала на деякi дуже iстотнi вiдхилення вiд марксистського методу (наприклад, ще не пережитий формалiзм, неточнiсть класового визначення «творчостi» Вишнi й iн.) – основного менiпощастило досягти —визначити вперше в украiнськiй радянськiй критицi антипролетарськiсть, бездарнiсть i куркульську iдеологiю «творчостi» цього суб'екта, що вважав себе за «короля украiнського гумору». Я пригадую той ефект, що його справив перший варiант цiеi статтi задоволення з боку радянськоi громадськостi i дикий гвалт i скавучання з боку тих, кому обов'язково треба було зберегти цього контрреволюцiонера в лавах «майстрiв» лiтератури. М. Хвильовий написав тодi дуже нахабну своiми перекрученнями i фальсифiкацiями статтю в захист свого однодумця. Шкiдники, що на той час були в ЛІМ'i, простежили тодi, щоб моя стаття не побачила свiту в окремому виданнi. Тепер, коли нацiоналiстичну контрреволюцiю розгромлено, я дiстаю змогу опублiкувати мою статтю знову. Звичайно, я й сам за цi чотири роки дещо вирiс i деякi помилки, якiя бачу в першому варiантi статтi я з задоволенням виправляю. 5 Надалi я всюди посилатимусь на III видання «Усмiшок» ДВУ 1929—930. Римською цифрою вiдмiчатиму том, арабською —сторiнку. 6 Мамонтов. 7 Цей памфлет вперше було опублiковано в жур. «Пролiтфронт», Харкiв, 1930, ч. 4, стор. 254—309. Звiдси без жодних змiн взято його до нашого видання. (Григорiй Костюк.) 8 Европенко-Европацький – узагальнений Хвильовим образ прихильника «Новоiгенерацii» за допомогою якого вiн провiв свiй критичний дiялог з О. Полторацьким. Причиною до цього дiялогу була публiкацiя в «Новiй генерацii» чч. 1, 2, 3, 1930 року великоiстаттi О. Полторацького про Остапа Вишню. Як ця полiцiйновикривальна стаття вiдбилася на долi Остапа Вишнiпiсля його арешту 1933 року, ми не знаемо. Але сам О. Полторацький вважав це своею заслугою. Коли О. Вишню засудили до рострiлу (який пiзнiше замiнили на 10 рокiв табору), то О. Полторацький не тiльки не вiдчув гризоти сумлiння, а з почуття героiчного вчинку вiн зробив у пресiтаку заяву: «…основного менi пощастило досягти – визначити вперше в украiнськiй радянськiй критицi антипролетарськiсть, бездарнiсть i куркульську iдеологiю «творчости» цього суб'екта»… «Тепер я щасливий вiдзначити, що подiбне уже сталося (це засуд О. Вишнiдо розстрiлу. —Г. К.) i що моя стаття стае епiтафiею на смiтниковi, де поховано творчiсть О. Вишнi» (Див.: Василь Стус. Вiдкритий лист до президii СПУ // «Сучаснiсть, ч. 4, 1929, С. 75). (Григорiй Костюк.) 9 Семенко М. «Повна збiрка творiв». Т. 1-й. 1929 р. 10 Семенко М. «Повна збiрка творiв». Т. 1-й. 1929 р. 11 Мабуть тут звичайна механiчна похибка: не «З нiкому невiдомим майбутнiм», а «З нiкому невiдомим минулим» (стор. 283 оригiн.). (Григорiй Костюк.) 12 Пiдпис не Остапа Вишнi (С. Г.) 13 1934. 14 Мае бути 34. 15 Реальне прiзвище слiдчого – Бордон. 16 На початку квiтня 1934 р. Остапа Вишню було вiдправлено iз Харкова на заслання (12 квiтня був у Котлаському перевалочному пунктi). 17 Пiдпис вiдсутнiй. 18 Прораб (рос. производитель работ) – виконавець робiт. 19 Дерев'яний бушлат – домовина (табiрний вислiв). 20 Цикута – отруйна рослина. 21 Скорочення вiд рос. слова «заключённый» – в'язень. 22 Бордон. 23 ЧЕКИТА. 24 Gut – добре. (Нiм.) 25 Was ist das? – Що таке? (Нiм.) 26 45 г. 27 Еджид-Кирта. 28 Третя сторiнка донесення вiдсутня. 29 Дописано декiлька слiв рукою, зовсiм нерозбiрливо. 30 Нерозбiрливо. 31 Очевидно, ВОСКРЕКАСЕНКО. 32 Дата ознайомлення з документом спiвробiтника 5 управлiння МДБ УРСР Секарева. 33 План не було затверджено. 34 Воркуту. 35 Крыжанивского. 36 Кобелецкие. 37 Дольд. 38 Салтыков-Щедрин М. Е. О литературе. – М., Гослитиздат, 1952. – С. 591 (Авт.).