ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ. Несколько возражений М. В. Дмитриеву Автор: А. И. Миллер
В N 8 "Вопросов истории" за 2002 г. напечатана статья М.В. Дмитриева "Этнонациональные отношения русских и украинцев в свете новейших исследований". Автор подробно разбирает мою книгу "Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.)". СПб. 2000). Разногласия между мною и М.В. Дмитриевым сводятся, если говорить по большому счету, к двум важным тезисам. Во- первых, Дмитриев считает "очень уязвимым" мнение, что "через 200 лет после присоединения Левобережной Украины к России "большая русская нация" существовала по-прежнему лишь "в проекте". Как следствие, он сомневается в правомочности постановки в один ряд украинского и общерусского проектов национального строительства, полагая, что последний к середине XIX в. был уже во многом воплощен в жизнь. Во-вторых, он убежден, что соревнование украинского и общерусского проектов национального строительства не было предрешено до революции 1917 г. и большевистской политики коренизации, которая приобрела в УССР характер украинизации. Именно тогда проигрыш общерусского проекта и стал, по мнению Дмитриева, необратимым. По первому вопросу я имею возразить следующее. На страницах 32-33 и 51-53 моей книги достаточно подробно говорится о сращивании великорусской и малорусской элит и их совместном творчестве в формировании общерусской культуры в XVII и XVIII веках. Спору нет, это была важная предпосылка для реализации общерусского проекта. Но не более того. Строительство нации - процесс, охватывающий массу населения, а не только привилегированный слой. Вряд ли сам Дмитриев согласится с вполне соответствующим его логике утверждением, что полонизация значительной части русинского дворянства в Речи Посполитой была реализацией "общепольского" проекта национального строительства. Дмитриев применительно к XVI в. очень удачно воспользовался термином "протонациональный проект" (с. 157), понимая, что для того времени, а по моему мнению, и для XVII и большей части XVIII века, говорить о национализме не приходится. Потому-то и так важен рассмотренный в книге период после отмены крепостного права, когда все ключевые процессы национального строительства - гражданская и политическая включенность крестьянства, обучение крестьян грамоте (проблема языка обучения!) - встали в полный рост. Если подавляющее большинство населения неграмотно, стр. 168 говорит на местных диалектах и не включено к какой бы то ни было националистический дискурс, то только о проектах национального строительства и можно говорить. Что же касается идейного развития в XVI- XVIII веках, то тут мне остается только согласиться с Дмитриевым как специалистом по этому периоду, в том, что "какими путями шло развитие этнического самосознания на правобережной Украине, в Галичине и Белоруссии во второй половине XVII- XVIII в., мы практически не знаем" (с. 157). Также согласен и с тем, что для Левобережья переломными стали годы Руины, когда отраженная (пусть отраженная, а не сформулированная!) Гизелем в его сочинении концепция общерусскости утвердилась среди элит, сделав периферийными другие имевшиеся проекты. А это значит, что все то, что сказано Дмитриевым о существовании идеи "общерусскости" в более раннее время, вовсе не значит, что эта концепция занимала тогда доминирующее положение вне пределов Московского царства. Особое же внимание к "Синопсису" у меня связано с тем, что именно эта книга оказывала мощное влияние на широкий круг читателей, в том числе и из простонародья, вплоть до начала XIX в., и в этом смысле более важна, чем другие, заметно менее распространенные тексты. Второй пункт наших разногласий отчасти порожден недоразумением. Суть его в том, что, как мне кажется, мой тезис о поражении проекта общерусской нации уже до первой мировой войны Дмитриев понимает как признание неизбежности уже в то время победы "украинского" проекта в смысле полного вытеснения малорусскости и создания независимого украинского государства. На самом деле, между этими утверждениями дистанция огромного размера. Тот проект общерусской нации, о котором идет речь в моей книге, предполагал предотвращение утверждения украинской идентичности как национальной, а украинского языка как альтернативного русскому в сфере высокой культуры, образования и публичной сферы. И вопрос здесь не в том, как много людей на Украине оставались в первые десятилетия XX века сторонниками малорусского варианта региональной идентичности, как не противоречащего общерусской национальной идентичности. Их было много. Вопрос в том, насколько многочисленными были сторонники украинского варианта национальной идентичности. Достаточно перечитать протоколы дебатов в Думе о запрете празднований юбилея Т.Г. Шевченко в 1914 г., чтобы получить ясный ответ на этот вопрос. Основная полемика развернулась тогда между П.Н. Милюковым, который однозначно признавал существование особого украинского народа и призывал договариваться с М.С. Грушевским, пока верх в движении не взяли люди типа Донцова, и А.И. Савенко, который с позиций малоросса отрицал украинский национальный проект. Но даже он говорил, что "украинское движение это серьезное политическое движение, представляющее собой серьезную, реальную угрозу единству и целостности Российской империи" 1 . О том, как ошибался каждый из полемистов в предлагаемых рецептах, нужен особый разговор. Но ясно одно - даже если вообразить, что рецепт Савенко, то есть репрессии властей против украинского движения, был реализуем, то какие-либо шансы на успех он мог иметь лишь в случае внешнеполитической и внутриполитической стабильности империи. Уже Савенко понимал, что "раз народ самостоятелен, то в силу господствующей идеи века он должен иметь самостоятельное и культурно-национальное, и политическое существование" 2 . Не нужно быть "пророком, предсказывающим назад", чтобы сказать, как я и сделал в "Заключении" своей книги (с. 236), что если тот катастрофический сценарий, кульминацией которого стал октябрь 1917 г., и не был неизбежен, то вступления России в войну и серьезного внутриполитического кризиса избежать было невозможно. А уже через год после начала войны, в августе 1915 г., даже Николай II понял, что придется признать украинцев как самостоятельный народ, хотя бы из тактических соображений (об этом писал от имени царя министр двора граф Фредерике в Швейцарию графу М. Тышкевичу) 3 . Значит, вопрос уже был не в том, удастся ли предотвратить формирование особой украинской национальной идентичности, но о том, на каких условиях (автономия, федерация) Украина может остаться в составе России. Это было вполне возможно. Но все эти возможные варианты, так или иначе концептуализируя идею близости и родства русских и украинцев, принципиально отличались бы от того проекта общерусской нации, который, повторюсь, исключал формирование отдельной украинской национальной идентичности. Именно о поражении этого проекта я писал в своей книге на страницах 231-239, в чем заинтересованный читатель может легко убедиться. А.И. Миллер Примечания 1. Государственная Дума. 4-й созыв. Стенографический отчет. 1914. Сессия 2, Часть 2. Заседание 12 февраля 1914 г., с. 915,927, 2. Тамже,с.930. 3. Архив внешней политик Российской империи, ф. 135, oп. 474, д. 27, л. 12. стр. 169 |
| постоянный адрес статьи: http://ebiblioteka.ru/sources/article.jsp?id=4601949 |